Страница:
Поначалу происходящее показалось Гаркуну продолжением пьяного бреда. Он даже решил, что еще не проснулся и продолжает видеть какой-то путаный кошмарный сон, в котором он лежал на жестком бетонном полу, не имея сил ни пошевелиться, ни даже поднять голову. Вокруг него ходили какие-то посторонние, совершенно незнакомые и очень неприятные люди, по полу тянуло ледяным сквозняком и каким-то мерзким запахом, очень похожим на запах рвоты. Судя по звукам, которые доносились из-за спины лежавшего на левом боку Гаркуна, где-то поблизости кого-то действительно активно выворачивало наизнанку. Вокруг раздавались незнакомые голоса, шарканье подошв по шершавому бетону, какой-то лязг и скрежет. Потом один из незнакомцев, проходя мимо, наступил Гаркуну на руку – прямо на пальцы. Это было чертовски больно, и Гаркун понял, что не спит.
Тогда он взял себя в руки и кое-как принял сидячее положение. Голова у него сразу же закружилась, к горлу подкатила тошнота, а мир перед глазами косо поплыл куда-то в сторону. Справившись с этими симптомами алкогольного отравления, Гаркун обвел помещение мутным взглядом и понял, что сидит на полу в бункере – по всей видимости, на том самом месте, где накануне его свалила с ног водка. В бункере почему-то было полно посторонних, и Гаркун не сразу отыскал взглядом своих коллег.
Мышляев, сгорбившись, сидел на топчане и рукавом пиджака утирал кровь с бледной растерянной физиономии. Глаза у него были, как у побитой собаки, на щеке багровела свежая царапина, а из разбитого носа текло, как из испорченного крана.
Заболотный стоял на коленях в углу и громко блевал. Гаркун стиснул зубы, зажмурил глаза и с размаху треснул оттоптанной ладонью по бетону. Это было больно, но в голове частично прояснилось, и он начал понемногу вникать в ситуацию. Он увидел плечистых мужчин, которые спокойно хозяйничали в бункере, рассмотрел их деловитые уверенные физиономии и холодные рыбьи глаза, услышал их разговоры и по достоинству оценил неподражаемую манеру речи.
Потом в глаза ему, наконец, бросилось огнестрельное оружие, которое окончательно расставило все точки над "i". Бункер со всем его содержимым находился в руках бандитов.
В тот момент Гаркун воспринял это с философским смирением, присущим с похмелья каждому русскому человеку. Когда вы просыпаетесь утром и обнаруживаете, что, находясь в беспамятстве, разбили свою любимую машину, приставали к подруге жены в ее присутствии, набили морду начальнику и выспались в луже под окнами у соседей, вам остается только развести руками: это ж надо так напиться… Осознание масштабов катастрофы приходит позднее и становится все более нестерпимым по мере того, как рассеивается похмельная муть. Но в момент пробуждения вы не ощущаете ничего, кроме тупого изумления: ну и ну…
Посуда со стола была сметена на пол, а вместо нее на столе красовалась широкая задница какого-то рослого субъекта с квадратной спиной и аккуратно подстриженным затылком. Плащ на субъекте был дорогой, а ботинок на раскачивающейся в нескольких сантиметрах от пола ноге отливал глубоким бархатным блеском. Гаркун тупо уставился на этот раскачивающийся, как маятник, ботинок и попытался вникнуть в то, что сидевший на столе тип втолковывал Мышляеву.
– Ты рыло-то не криви, я тебе дело барабаню.
Другой на моем месте пришил бы вас всех на хрен, а все железки вывез бы к себе на дачу. А я человек конкретный. Я вижу: мужики хорошее дело заварили, нельзя их обижать. Помочь надо мужикам, чтобы местные лохи не наехали или, там, ментовка. Взять, типа, под крыло, капустки на первое время подбросить – типа, на развитие производства. Ты же гений, мужик! На глаз твои баксы от настоящих ни с какой лупой не отличишь. Я сам смотрел, а я, братан, в этом деле считай что эксперт. Это ж настоящее Эльдорадо! Ты молодец, реальный мужик. Только с людьми работать ни хрена не можешь. Не успел толком начать, а уже засыпался. А если бы сюда не я, а ментовка приехала? Знаешь, какой срок тебе ломится? По рылу вижу, что знаешь. Так куда ж ты, дура, не умеючи, лезешь? Короче, без базара: теперь будете работать на меня. Погоняло мое Барабан, зовут Сергеем Николаевичем. Запомнил?
Мышляев молча кивнул, продолжая утираться.
Рукав его дорогого пиджака был испачкан кровью чуть ли не до локтя. Было видно, что с Мышляевым уже успели провести «предварительную беседу», которую Гаркун, к счастью для себя, проспал. Поняв, наконец, в каком дерьме они оказались, Гаркун невольно застонал.
Барабан покосился на него через плечо и спросил у Мышляева:
– Этот, горбатый – он кто? Дворник?
– Гравер, – сипло ответил Мышляев.
– Ага, – удовлетворенно кивнул Барабан. – А который блюет?..
– Химик-технолог.
– А где этот, который железками занимается?
– Уехал. Отвалил за бугор.
– Отвалил, говоришь? Чего-то мне не верится.
Если он и отвалил, то не за бугор, а на два метра в земельку. Куда вы его девали? Не стесняйся, колись, тут все свои. Где вы своего механика закопали?
Я тут яму видал, типа дренажного колодца. Он часом не там?
Гаркун подтянул к груди колени, утвердил на них локти и прикрыл дрожащими ладонями лицо. Господи! Этот бандит, этот подонок в дорогом плаще был абсолютно прав: они взялись не за свое дело. Это была не их весовая категория, и стоило ли удивляться тому, что первый же попавшийся мордоворот шутя подмял их под себя?
– В общем, запомни на будущее, – продолжал Барабан, глядя на Мышляева, – в наше время реальные дела без солидной крыши не делаются. Иначе это не дело, а художественная самодеятельность.
Спецов ты подобрал классных, а сам – лох лохом, глядеть стыдно.
Заболотный в углу опять издал громкий утробный звук и согнулся в три погибели, с плеском извергая из себя вонючую жижу. Проходивший мимо бандит брезгливо поморщился и толкнул его в спину подошвой ботинка. Химик повалился в лужу собственной рвоты и затих. Кто-то несильно пнул Гаркуна в поясницу и довольно миролюбиво спросил: «Какого хрена расселся посреди дороги?» Гаркун молча отполз к стене, привалился к ней горбом и закрыл глаза. Новая жизнь вступала в свои права.
Буквально на следующий день Барабан привез из города каких-то наемных работяг, которые без проволочек взялись за дело. Они выгрузили из микроавтобуса сварочный аппарат, какое-то железо, инструменты и набросились на недостроенную теплицу с деловитым рвением профессионалов, услуги которых щедро оплачены вперед. Чуть позже прибыл грузовик со стеклом. Барабан спустился в бункер и показал Мышляеву какие-то украшенные разноцветными печатями бумаги.
– Фирма «Тропик», – торжественно объявил он. – Все оформлено по закону, все бумажки самые настоящие, не то что ваши баксы. Фирма будет заниматься выращиванием экзотических фруктов – типа мандаринов, ананасов и прочей такой ботвы. Ты понял, нет? Тебя назначаю директором. Будешь следить, чтобы все росло и колосилось – наверху мандарины, а тут, в подвале, «капуста». А ты, профессор хренов, – обернулся он к Заболотному, – обеспечь мне качество, понял, нет? Чтобы ни одна экспертиза твои баксы от настоящих не отличила.
– Ну, это, положим, невозможно, – поправляя на переносице треснувшие очки, робко возразил «профессор». – Микроскопическое или, скажем, спектроскопическое исследование…
– Невозможно спать на потолке – одеяло падает, – перебил его Барабан. – На хрена тебе твоя ученая степень, если ты только и умеешь, что говорить «невозможно»? Надо, понял? Народу по жизни бабок не хватает! Американцы, блин, свою капусту печатать не успевают, а ты говоришь «невозможно»!
Надо людям помочь, профессор! Народ тебя, дурака, выучил, в люди вывел, очки тебе, понимаешь, купил.
Теперь твоя очередь о народе позаботиться. А будешь горбатого лепить – перешибу пополам и скажу, что так и было. «Невозмо-о-ожно»! Да кто их будет под микроскопом разглядывать?! Ты сделай так, чтобы машинка в обменнике срабатывала как надо, а микроскопы эти твои, спектроскопы всякие – это мне по барабану.
Заболотный в ответ лишь беспомощно развел руками, давая понять, что начальству виднее, а его дело – выполнять поступающие сверху распоряжения.
Гаркуну было тяжело на него смотреть. Ему было тяжело смотреть и на Мышляева и в особенности на себя. Стыд и презрение, которые он испытывал по отношению к своим коллегам и себе самому, были даже сильнее страха – по крайней мере, до тех пор, пока Гаркун не встречался взглядом с Барабаном или кем-то из его подручных.
В течение ближайших трех дней Мышляев, Гаркун и Заболотный на собственном опыте убедились в том, что Барабану и его людям было известно давным-давно: направленный в живот автомат помогает в работе гораздо лучше самого горячего энтузиазма.
В основном это касалось, конечно же, Заболотного, который теперь, не разгибаясь, химичил в своей лаборатории. Гаркун и Мышляев тоже не сидели без дела: они трудились в поте лица, помогая Заболотному управляться с мельницей и котлом. Дело продвигалось вперед с пугающей скоростью. Все трое, не исключая даже Заболотного, отлично понимали, что действуют себе во вред, но установленный Барабаном надзор исключал малейшую возможность саботажа. Разумеется, можно было притормозить процесс, преднамеренно допустив какую-нибудь грубую ошибку, но мысль о возможных последствиях парализовывала волю и превращала мышцы в дряблый кисель. В конце концов, химиков и граверов в Москве сколько угодно, и найти людей, которые довели бы столь успешно начатое Мышляевым и его соратниками дело до победного конца, было бы совсем не сложно.
И вот этот день настал – слишком быстро, как всегда настают подобные дни. Отвечая на вопрос Мышляева о ходе дела, Гаркун держал в руке хрустящую купюру достоинством в сто долларов США. Он знал, что его пальцы сжимают одну из самых совершенных подделок за всю историю печатания бумажных денег, а может быть, и самую совершенную.
От настоящей купюры ее отличало, пожалуй, только место, где она была отпечатана. Гаркун держал в руке собственную смерть и безуспешно искал способ отсрочить неизбежное.
Продолжая смотреть в глаза Мышляеву напряженным предостерегающим взглядом, Гаркун медленно вынул руку из кармана и положил купюру на стол. Мышляев уставился на нее, как на бомбу с часовым механизмом, отстукивающую последние секунды перед взрывом. Подошедший Заболотный принялся нервно протирать очки. Лицо у него было бледное, и выражение этого лица после того, как с него сбили спесь, стало почти человеческим.
– Вот, – сказал Гаркун, продолжая отчаянно сигналить Мышляеву глазами, – нужно проверить.
Мышляев оторвал взгляд от стола и посмотрел прямо в глаза Гаркуну. На какую-то долю секунды его осунувшаяся физиономия приобрела забытое выражение свирепого азарта. По пухлым губам проскользнула холодная ухмылка, и Гаркуну почудилось, что Мышляев подмигнул ему правым глазом.
У Гаркуна зазвенело в ушах, колени стали ватными и мелко задрожали руки. Подмигнул или почудилось? Что он задумал? Черт, мы в таком дерьме, что вытащить нас отсюда мог бы только он, Пашка… Неужели отважится?
Мышляев неторопливо вставил новенькую купюру в приемное отделение аппарата, с помощью которого проверял подлинность банкнот, и щелкнул переключателем. Сидевший на топчане охранник перестал любоваться завитками табачного дыма, подобрался и, вытянув шею, стал с интересом наблюдать за его действиями. Машинка стояла так, что охранник не мог со своего места увидеть результат проверки. Мышляев бросил на автоматчика хмурый взгляд исподлобья, каким обычно смотрят занятые важным делом люди на столпившихся вокруг зевак.
Гаркун неотрывно смотрел на красную лампочку.
Загорится или нет? Загорится или…
Красная лампочка так и не загорелась. Охранник продолжал тянуть шею, сидя на топчане. Заболотный водрузил на переносицу очки с треснувшим стеклом и уставился на работающую машинку, как на готовую к смертельному броску кобру. Это был момент его профессионального триумфа, но даже такой осел, как Заболотный, не мог не понимать, что в данном случае наградой триумфатору будет пуля в затылок.
– Ну чего там у вас? – не выдержал охранник.
– Чего, чего, – устало отозвался Мышляев. – То же самое дерьмо, что и всегда. Ума не приложу, в чем тут дело.
Гаркун похолодел. Вранье Мышляева можно было легко проверить и обнаружить, а это могло означать только одно: Мышляев решился. И то правда, подумал Гаркун. Двум смертям не бывать, а к одной нас уже приговорили… Он посмотрел на Заболотного. Заболотный часто-часто моргал глазами за стеклами очков, переводя взгляд с Мышляева на Гаркуна и обратно. Гаркун мигнул Заболотному, и тот сразу перестал хлопать глазами. Лицо у него буквально на глазах посерело и вытянулось: он понял.
Мышляев выключил машинку, вынул купюру из-под стекла и смял ее в кулаке.
– Стоять! – заорал охранник, снимая ноги с табурета. – Куда, блин, гонишь? Барабан велел мне проверять! А ну, клади бумажку на место! Давай, давай, убогий, шевелись, пока я тебе ноги не повыдергал!
Мышляев с подчеркнутой неохотой расправил скомканную купюру и затолкал ее в приемный отсек аппарата. Охранник набросил ремень автомата на плечо, передвинул оружие за спину и, придерживая его локтем, склонился над столом.
– Ну, какого хрена ждешь? Включай!
Мышляев щелкнул клавишей. Гаркун напрягся и тихо отступил на шаг от стола, заходя охраннику в тыл. Тот немедленно повернул голову и окинул его холодным подозрительным взглядом.
– А ты куда, жаба горбатая? Я тебя не отпускал!
Воспользовавшись тем, что внимание охранника на секунду переключилось на Гаркуна, Мышляев сгреб со стола работающий аппарат и врезал им по бритому черепу бандита. Силы ему было не занимать, и бил он от всей души, но то ли машинка была легковата, то ли череп охранника оказался чересчур прочным – желаемого эффекта не последовало. Яркий свет внутри прибора погас, во все стороны с треском и дребезгом брызнули куски пластмассы, вилка шнура выскочила из розетки и упала на пол.
– Че-го, блин?! – с безмерным удивлением прорычал охранник, снова поворачиваясь к Мышляеву.
Падать без чувств он даже не подумал. Гаркун увидел багровую ссадину в том месте, куда пришелся удар, и это было все.
В следующее мгновение Мышляев получил сокрушительный удар в грудную клетку и отлетел к стене, нелепо размахивая руками. Охранник со зверским лицом потянулся за автоматом, и тут Гаркун, не успев ни о чем подумать, молча прыгнул вперед и мертвой хваткой вцепился в оружие. Драться с охранником он даже не пытался, отлично зная, что при его физических данных это выглядело бы просто смешно. Все, что он мог сделать, это задержать громилу на секунду-другую, чтобы дать Мышляеву возможность подняться. Он впился в автомат, как клещ, зажмурил глаза и изо всех сил обхватил ноги охранника своими ногами, мысленно готовясь к мучительной смерти.
– Ах вы, суки рваные! – с оттенком удивления взревел охранник, явно не ожидавший такого поворота событий.
Он резко повернулся на месте, выдирая из рук Гаркуна автомат. Его сильно качнуло, потому что ноги гравера продолжали сжимать его голени, но он устоял. Рывок был таким сильным, что Гаркуна отбросило в сторону. Он с грохотом ударился о край топчана и со стоном свалился на пол. В момент удара он услышал отчетливый хруст в боку и ощутил пронзительную боль в сломавшихся, как сухие ветки, ребрах.
Мышляев уже был на ногах. Он метнулся к охраннику и замер на месте, услышав лязг автоматного затвора. Оснащенный толстым глушителем укороченный ствол смотрел ему в живот. Это был полный и окончательный крах, но тут в игру неожиданно вступил Заболотный, на помощь которого Мышляев рассчитывал меньше всего.
Тощий, как жердь, и поразительно похожий на разъяренного верблюда химик шагнул вперед, занося над правым плечом тяжелый железный лом – тот самый, которым покойный Леха-Лоха пытался отжать дверь в мастерскую Гаркуна. Охранник не видел нависшей над ним угрозы – он стоял к Заболотному спиной.
Тяжелая стальная дубина со свистом рассекла воздух и с завидной точностью опустилась на бритый затылок бандита. Раздался приглушенный треск, какой бывает, когда сваренное вкрутую яйцо падает со стола на пол. Мышляев увидел, как глаза охранника медленно закатились под лоб. Бандит качнулся и рухнул сначала на стол, а оттуда на пол.
Гаркун собрал остатки сил и, шатаясь, поднялся на ноги. Сломанные ребра причиняли ему адскую боль, и стоять он мог, лишь согнувшись пополам и прижав обе ладони к поврежденному боку. Заболотный выронил лом, который со звоном покатился по бетонному полу, и с тупым изумлением уставился на свои руки, словно не в силах поверить, что только что убил человека вот этими самыми руками.
– Только давайте без мелодрамы, господа, – сказал Мышляев, бесцеремонно сдирая с тела охранника автомат. – Вы меня слышите, Заболотный? Это касается вас. Вы хорошо поработали, но главное у нас с вами впереди. Гена, ты как?
– Хреново, – с трудом выдавил из себя Гаркун. – Ребра сломал, сволочь. Два, а может быть, и все три.
– Да-ааа, – рассеянно протянул Мышляев, думая о чем-то своем. Гаркун готов был поспорить на собственную руку, что знает, о чем думает его старинный приятель Павел Сергеевич Мышляев.
– Не спеши, Паша, – сказал он. – Я еще могу пригодиться.
– Ты так думаешь? – с сомнением переспросил Мышляев, опуская автомат. – А впрочем, кто тебя знает… Ладно, пойдешь первым.
Гаркун хотел было сказать, что ходок из него теперь никудышный, но воздержался: альтернативой предложению Мышляева была немедленная смерть. Продолжая прижимать обе руки к поврежденному боку, он неверными шагами двинулся в сторону трапа, который вел из подвала наверх, в бункер. Здесь ему пришлось туго: взбираться по отвесной лестнице, держась при этом за бок, было невозможно. Гаркун осторожно опустил руки и выпрямился настолько, насколько позволял горб. Боль была такой острой, что он чуть не потерял сознание. Намертво стиснув зубы, весь покрытый холодной испариной, Гаркун стал карабкаться по трапу.
Добравшись, наконец, до люка, он толкнул тяжелую крышку, но та не подалась ни на миллиметр.
– Заперто, – растерянно сказал он смотревшему на него снизу Мышляеву.
– Стучи, Гена, – ответил тот, беря автомат наизготовку. – Они должны быть где-то поблизости.
Стучи, не стесняйся.
Гаркун забарабанил кулаком по холодному железу. Стук получился совсем слабым, но его услышали.
Наверху лязгнул засов, и тяжелая крышка поднялась, пронзительно скрипя ржавыми петлями. Гаркун увидел над собой недовольную физиономию охранника и черное дуло смотревшего вниз автомата.
– Тебе чего, урод? – неласково поинтересовался охранник.
– Несчастный случай, – едва шевеля непослушными губами, пролепетал Гаркун. – Мне нужна медицинская помощь. Ребра…
В это время стоявший под самым люком Мышляев открыл огонь. Он знал, что часть выпущенных им пуль обязательно попадет в Гаркуна, но надеялся, что охранник тоже получит свое. Горбатый гравер сослужил свою службу и больше был не нужен Мышляеву. Он действительно пригодился – в качестве щита, укрывшись за которым, Мышляев застал охранника врасплох. «Ты уж извини, старик, – мысленно обратился Мышляев к Гаркуну, нажимая на спусковой крючок. – Как говорится, такова се ля ви, и с каждым днем она селявее…»
Гаркун молча рухнул вниз, похожий в полете на гигантского уродливого паука, сорвавшегося со своей паутины. Стоявший над люком охранник выронил автомат, схватившись за простреленное плечо, и упал на одно колено, так как перебитая нога перестала его держать. В следующее мгновение он мягко повалился на бок, так что Мышляев потерял его из виду.
– Есть, сука! – торжествующе завопил Мышляев. – Вперед, профессор!
Он первым бросился к трапу, наступив по дороге на окровавленное лицо Гаркуна и даже не заметив этого. Карабкаясь по трапу, он все время смотрел вверх, чтобы вовремя заметить опасность, если та появится.
Он заметил опасность, но предотвратить ее уже не смог. В проеме люка вдруг появилась испачканная кровью рука, в которой было что-то зажато. Потом пальцы разжались, и прямо в лицо Мышляеву полетел какой-то темный предмет, имевший неприятно знакомые очертания – не то картофелина, не то небольшой булыжник, не то…
В следующее мгновение крышка люка захлопнулась с похоронным лязгом, а пару секунд спустя в подвале прогремел взрыв.
Глава 17
Тогда он взял себя в руки и кое-как принял сидячее положение. Голова у него сразу же закружилась, к горлу подкатила тошнота, а мир перед глазами косо поплыл куда-то в сторону. Справившись с этими симптомами алкогольного отравления, Гаркун обвел помещение мутным взглядом и понял, что сидит на полу в бункере – по всей видимости, на том самом месте, где накануне его свалила с ног водка. В бункере почему-то было полно посторонних, и Гаркун не сразу отыскал взглядом своих коллег.
Мышляев, сгорбившись, сидел на топчане и рукавом пиджака утирал кровь с бледной растерянной физиономии. Глаза у него были, как у побитой собаки, на щеке багровела свежая царапина, а из разбитого носа текло, как из испорченного крана.
Заболотный стоял на коленях в углу и громко блевал. Гаркун стиснул зубы, зажмурил глаза и с размаху треснул оттоптанной ладонью по бетону. Это было больно, но в голове частично прояснилось, и он начал понемногу вникать в ситуацию. Он увидел плечистых мужчин, которые спокойно хозяйничали в бункере, рассмотрел их деловитые уверенные физиономии и холодные рыбьи глаза, услышал их разговоры и по достоинству оценил неподражаемую манеру речи.
Потом в глаза ему, наконец, бросилось огнестрельное оружие, которое окончательно расставило все точки над "i". Бункер со всем его содержимым находился в руках бандитов.
В тот момент Гаркун воспринял это с философским смирением, присущим с похмелья каждому русскому человеку. Когда вы просыпаетесь утром и обнаруживаете, что, находясь в беспамятстве, разбили свою любимую машину, приставали к подруге жены в ее присутствии, набили морду начальнику и выспались в луже под окнами у соседей, вам остается только развести руками: это ж надо так напиться… Осознание масштабов катастрофы приходит позднее и становится все более нестерпимым по мере того, как рассеивается похмельная муть. Но в момент пробуждения вы не ощущаете ничего, кроме тупого изумления: ну и ну…
Посуда со стола была сметена на пол, а вместо нее на столе красовалась широкая задница какого-то рослого субъекта с квадратной спиной и аккуратно подстриженным затылком. Плащ на субъекте был дорогой, а ботинок на раскачивающейся в нескольких сантиметрах от пола ноге отливал глубоким бархатным блеском. Гаркун тупо уставился на этот раскачивающийся, как маятник, ботинок и попытался вникнуть в то, что сидевший на столе тип втолковывал Мышляеву.
– Ты рыло-то не криви, я тебе дело барабаню.
Другой на моем месте пришил бы вас всех на хрен, а все железки вывез бы к себе на дачу. А я человек конкретный. Я вижу: мужики хорошее дело заварили, нельзя их обижать. Помочь надо мужикам, чтобы местные лохи не наехали или, там, ментовка. Взять, типа, под крыло, капустки на первое время подбросить – типа, на развитие производства. Ты же гений, мужик! На глаз твои баксы от настоящих ни с какой лупой не отличишь. Я сам смотрел, а я, братан, в этом деле считай что эксперт. Это ж настоящее Эльдорадо! Ты молодец, реальный мужик. Только с людьми работать ни хрена не можешь. Не успел толком начать, а уже засыпался. А если бы сюда не я, а ментовка приехала? Знаешь, какой срок тебе ломится? По рылу вижу, что знаешь. Так куда ж ты, дура, не умеючи, лезешь? Короче, без базара: теперь будете работать на меня. Погоняло мое Барабан, зовут Сергеем Николаевичем. Запомнил?
Мышляев молча кивнул, продолжая утираться.
Рукав его дорогого пиджака был испачкан кровью чуть ли не до локтя. Было видно, что с Мышляевым уже успели провести «предварительную беседу», которую Гаркун, к счастью для себя, проспал. Поняв, наконец, в каком дерьме они оказались, Гаркун невольно застонал.
Барабан покосился на него через плечо и спросил у Мышляева:
– Этот, горбатый – он кто? Дворник?
– Гравер, – сипло ответил Мышляев.
– Ага, – удовлетворенно кивнул Барабан. – А который блюет?..
– Химик-технолог.
– А где этот, который железками занимается?
– Уехал. Отвалил за бугор.
– Отвалил, говоришь? Чего-то мне не верится.
Если он и отвалил, то не за бугор, а на два метра в земельку. Куда вы его девали? Не стесняйся, колись, тут все свои. Где вы своего механика закопали?
Я тут яму видал, типа дренажного колодца. Он часом не там?
Гаркун подтянул к груди колени, утвердил на них локти и прикрыл дрожащими ладонями лицо. Господи! Этот бандит, этот подонок в дорогом плаще был абсолютно прав: они взялись не за свое дело. Это была не их весовая категория, и стоило ли удивляться тому, что первый же попавшийся мордоворот шутя подмял их под себя?
– В общем, запомни на будущее, – продолжал Барабан, глядя на Мышляева, – в наше время реальные дела без солидной крыши не делаются. Иначе это не дело, а художественная самодеятельность.
Спецов ты подобрал классных, а сам – лох лохом, глядеть стыдно.
Заболотный в углу опять издал громкий утробный звук и согнулся в три погибели, с плеском извергая из себя вонючую жижу. Проходивший мимо бандит брезгливо поморщился и толкнул его в спину подошвой ботинка. Химик повалился в лужу собственной рвоты и затих. Кто-то несильно пнул Гаркуна в поясницу и довольно миролюбиво спросил: «Какого хрена расселся посреди дороги?» Гаркун молча отполз к стене, привалился к ней горбом и закрыл глаза. Новая жизнь вступала в свои права.
Буквально на следующий день Барабан привез из города каких-то наемных работяг, которые без проволочек взялись за дело. Они выгрузили из микроавтобуса сварочный аппарат, какое-то железо, инструменты и набросились на недостроенную теплицу с деловитым рвением профессионалов, услуги которых щедро оплачены вперед. Чуть позже прибыл грузовик со стеклом. Барабан спустился в бункер и показал Мышляеву какие-то украшенные разноцветными печатями бумаги.
– Фирма «Тропик», – торжественно объявил он. – Все оформлено по закону, все бумажки самые настоящие, не то что ваши баксы. Фирма будет заниматься выращиванием экзотических фруктов – типа мандаринов, ананасов и прочей такой ботвы. Ты понял, нет? Тебя назначаю директором. Будешь следить, чтобы все росло и колосилось – наверху мандарины, а тут, в подвале, «капуста». А ты, профессор хренов, – обернулся он к Заболотному, – обеспечь мне качество, понял, нет? Чтобы ни одна экспертиза твои баксы от настоящих не отличила.
– Ну, это, положим, невозможно, – поправляя на переносице треснувшие очки, робко возразил «профессор». – Микроскопическое или, скажем, спектроскопическое исследование…
– Невозможно спать на потолке – одеяло падает, – перебил его Барабан. – На хрена тебе твоя ученая степень, если ты только и умеешь, что говорить «невозможно»? Надо, понял? Народу по жизни бабок не хватает! Американцы, блин, свою капусту печатать не успевают, а ты говоришь «невозможно»!
Надо людям помочь, профессор! Народ тебя, дурака, выучил, в люди вывел, очки тебе, понимаешь, купил.
Теперь твоя очередь о народе позаботиться. А будешь горбатого лепить – перешибу пополам и скажу, что так и было. «Невозмо-о-ожно»! Да кто их будет под микроскопом разглядывать?! Ты сделай так, чтобы машинка в обменнике срабатывала как надо, а микроскопы эти твои, спектроскопы всякие – это мне по барабану.
Заболотный в ответ лишь беспомощно развел руками, давая понять, что начальству виднее, а его дело – выполнять поступающие сверху распоряжения.
Гаркуну было тяжело на него смотреть. Ему было тяжело смотреть и на Мышляева и в особенности на себя. Стыд и презрение, которые он испытывал по отношению к своим коллегам и себе самому, были даже сильнее страха – по крайней мере, до тех пор, пока Гаркун не встречался взглядом с Барабаном или кем-то из его подручных.
В течение ближайших трех дней Мышляев, Гаркун и Заболотный на собственном опыте убедились в том, что Барабану и его людям было известно давным-давно: направленный в живот автомат помогает в работе гораздо лучше самого горячего энтузиазма.
В основном это касалось, конечно же, Заболотного, который теперь, не разгибаясь, химичил в своей лаборатории. Гаркун и Мышляев тоже не сидели без дела: они трудились в поте лица, помогая Заболотному управляться с мельницей и котлом. Дело продвигалось вперед с пугающей скоростью. Все трое, не исключая даже Заболотного, отлично понимали, что действуют себе во вред, но установленный Барабаном надзор исключал малейшую возможность саботажа. Разумеется, можно было притормозить процесс, преднамеренно допустив какую-нибудь грубую ошибку, но мысль о возможных последствиях парализовывала волю и превращала мышцы в дряблый кисель. В конце концов, химиков и граверов в Москве сколько угодно, и найти людей, которые довели бы столь успешно начатое Мышляевым и его соратниками дело до победного конца, было бы совсем не сложно.
И вот этот день настал – слишком быстро, как всегда настают подобные дни. Отвечая на вопрос Мышляева о ходе дела, Гаркун держал в руке хрустящую купюру достоинством в сто долларов США. Он знал, что его пальцы сжимают одну из самых совершенных подделок за всю историю печатания бумажных денег, а может быть, и самую совершенную.
От настоящей купюры ее отличало, пожалуй, только место, где она была отпечатана. Гаркун держал в руке собственную смерть и безуспешно искал способ отсрочить неизбежное.
Продолжая смотреть в глаза Мышляеву напряженным предостерегающим взглядом, Гаркун медленно вынул руку из кармана и положил купюру на стол. Мышляев уставился на нее, как на бомбу с часовым механизмом, отстукивающую последние секунды перед взрывом. Подошедший Заболотный принялся нервно протирать очки. Лицо у него было бледное, и выражение этого лица после того, как с него сбили спесь, стало почти человеческим.
– Вот, – сказал Гаркун, продолжая отчаянно сигналить Мышляеву глазами, – нужно проверить.
Мышляев оторвал взгляд от стола и посмотрел прямо в глаза Гаркуну. На какую-то долю секунды его осунувшаяся физиономия приобрела забытое выражение свирепого азарта. По пухлым губам проскользнула холодная ухмылка, и Гаркуну почудилось, что Мышляев подмигнул ему правым глазом.
У Гаркуна зазвенело в ушах, колени стали ватными и мелко задрожали руки. Подмигнул или почудилось? Что он задумал? Черт, мы в таком дерьме, что вытащить нас отсюда мог бы только он, Пашка… Неужели отважится?
Мышляев неторопливо вставил новенькую купюру в приемное отделение аппарата, с помощью которого проверял подлинность банкнот, и щелкнул переключателем. Сидевший на топчане охранник перестал любоваться завитками табачного дыма, подобрался и, вытянув шею, стал с интересом наблюдать за его действиями. Машинка стояла так, что охранник не мог со своего места увидеть результат проверки. Мышляев бросил на автоматчика хмурый взгляд исподлобья, каким обычно смотрят занятые важным делом люди на столпившихся вокруг зевак.
Гаркун неотрывно смотрел на красную лампочку.
Загорится или нет? Загорится или…
Красная лампочка так и не загорелась. Охранник продолжал тянуть шею, сидя на топчане. Заболотный водрузил на переносицу очки с треснувшим стеклом и уставился на работающую машинку, как на готовую к смертельному броску кобру. Это был момент его профессионального триумфа, но даже такой осел, как Заболотный, не мог не понимать, что в данном случае наградой триумфатору будет пуля в затылок.
– Ну чего там у вас? – не выдержал охранник.
– Чего, чего, – устало отозвался Мышляев. – То же самое дерьмо, что и всегда. Ума не приложу, в чем тут дело.
Гаркун похолодел. Вранье Мышляева можно было легко проверить и обнаружить, а это могло означать только одно: Мышляев решился. И то правда, подумал Гаркун. Двум смертям не бывать, а к одной нас уже приговорили… Он посмотрел на Заболотного. Заболотный часто-часто моргал глазами за стеклами очков, переводя взгляд с Мышляева на Гаркуна и обратно. Гаркун мигнул Заболотному, и тот сразу перестал хлопать глазами. Лицо у него буквально на глазах посерело и вытянулось: он понял.
Мышляев выключил машинку, вынул купюру из-под стекла и смял ее в кулаке.
– Стоять! – заорал охранник, снимая ноги с табурета. – Куда, блин, гонишь? Барабан велел мне проверять! А ну, клади бумажку на место! Давай, давай, убогий, шевелись, пока я тебе ноги не повыдергал!
Мышляев с подчеркнутой неохотой расправил скомканную купюру и затолкал ее в приемный отсек аппарата. Охранник набросил ремень автомата на плечо, передвинул оружие за спину и, придерживая его локтем, склонился над столом.
– Ну, какого хрена ждешь? Включай!
Мышляев щелкнул клавишей. Гаркун напрягся и тихо отступил на шаг от стола, заходя охраннику в тыл. Тот немедленно повернул голову и окинул его холодным подозрительным взглядом.
– А ты куда, жаба горбатая? Я тебя не отпускал!
Воспользовавшись тем, что внимание охранника на секунду переключилось на Гаркуна, Мышляев сгреб со стола работающий аппарат и врезал им по бритому черепу бандита. Силы ему было не занимать, и бил он от всей души, но то ли машинка была легковата, то ли череп охранника оказался чересчур прочным – желаемого эффекта не последовало. Яркий свет внутри прибора погас, во все стороны с треском и дребезгом брызнули куски пластмассы, вилка шнура выскочила из розетки и упала на пол.
– Че-го, блин?! – с безмерным удивлением прорычал охранник, снова поворачиваясь к Мышляеву.
Падать без чувств он даже не подумал. Гаркун увидел багровую ссадину в том месте, куда пришелся удар, и это было все.
В следующее мгновение Мышляев получил сокрушительный удар в грудную клетку и отлетел к стене, нелепо размахивая руками. Охранник со зверским лицом потянулся за автоматом, и тут Гаркун, не успев ни о чем подумать, молча прыгнул вперед и мертвой хваткой вцепился в оружие. Драться с охранником он даже не пытался, отлично зная, что при его физических данных это выглядело бы просто смешно. Все, что он мог сделать, это задержать громилу на секунду-другую, чтобы дать Мышляеву возможность подняться. Он впился в автомат, как клещ, зажмурил глаза и изо всех сил обхватил ноги охранника своими ногами, мысленно готовясь к мучительной смерти.
– Ах вы, суки рваные! – с оттенком удивления взревел охранник, явно не ожидавший такого поворота событий.
Он резко повернулся на месте, выдирая из рук Гаркуна автомат. Его сильно качнуло, потому что ноги гравера продолжали сжимать его голени, но он устоял. Рывок был таким сильным, что Гаркуна отбросило в сторону. Он с грохотом ударился о край топчана и со стоном свалился на пол. В момент удара он услышал отчетливый хруст в боку и ощутил пронзительную боль в сломавшихся, как сухие ветки, ребрах.
Мышляев уже был на ногах. Он метнулся к охраннику и замер на месте, услышав лязг автоматного затвора. Оснащенный толстым глушителем укороченный ствол смотрел ему в живот. Это был полный и окончательный крах, но тут в игру неожиданно вступил Заболотный, на помощь которого Мышляев рассчитывал меньше всего.
Тощий, как жердь, и поразительно похожий на разъяренного верблюда химик шагнул вперед, занося над правым плечом тяжелый железный лом – тот самый, которым покойный Леха-Лоха пытался отжать дверь в мастерскую Гаркуна. Охранник не видел нависшей над ним угрозы – он стоял к Заболотному спиной.
Тяжелая стальная дубина со свистом рассекла воздух и с завидной точностью опустилась на бритый затылок бандита. Раздался приглушенный треск, какой бывает, когда сваренное вкрутую яйцо падает со стола на пол. Мышляев увидел, как глаза охранника медленно закатились под лоб. Бандит качнулся и рухнул сначала на стол, а оттуда на пол.
Гаркун собрал остатки сил и, шатаясь, поднялся на ноги. Сломанные ребра причиняли ему адскую боль, и стоять он мог, лишь согнувшись пополам и прижав обе ладони к поврежденному боку. Заболотный выронил лом, который со звоном покатился по бетонному полу, и с тупым изумлением уставился на свои руки, словно не в силах поверить, что только что убил человека вот этими самыми руками.
– Только давайте без мелодрамы, господа, – сказал Мышляев, бесцеремонно сдирая с тела охранника автомат. – Вы меня слышите, Заболотный? Это касается вас. Вы хорошо поработали, но главное у нас с вами впереди. Гена, ты как?
– Хреново, – с трудом выдавил из себя Гаркун. – Ребра сломал, сволочь. Два, а может быть, и все три.
– Да-ааа, – рассеянно протянул Мышляев, думая о чем-то своем. Гаркун готов был поспорить на собственную руку, что знает, о чем думает его старинный приятель Павел Сергеевич Мышляев.
– Не спеши, Паша, – сказал он. – Я еще могу пригодиться.
– Ты так думаешь? – с сомнением переспросил Мышляев, опуская автомат. – А впрочем, кто тебя знает… Ладно, пойдешь первым.
Гаркун хотел было сказать, что ходок из него теперь никудышный, но воздержался: альтернативой предложению Мышляева была немедленная смерть. Продолжая прижимать обе руки к поврежденному боку, он неверными шагами двинулся в сторону трапа, который вел из подвала наверх, в бункер. Здесь ему пришлось туго: взбираться по отвесной лестнице, держась при этом за бок, было невозможно. Гаркун осторожно опустил руки и выпрямился настолько, насколько позволял горб. Боль была такой острой, что он чуть не потерял сознание. Намертво стиснув зубы, весь покрытый холодной испариной, Гаркун стал карабкаться по трапу.
Добравшись, наконец, до люка, он толкнул тяжелую крышку, но та не подалась ни на миллиметр.
– Заперто, – растерянно сказал он смотревшему на него снизу Мышляеву.
– Стучи, Гена, – ответил тот, беря автомат наизготовку. – Они должны быть где-то поблизости.
Стучи, не стесняйся.
Гаркун забарабанил кулаком по холодному железу. Стук получился совсем слабым, но его услышали.
Наверху лязгнул засов, и тяжелая крышка поднялась, пронзительно скрипя ржавыми петлями. Гаркун увидел над собой недовольную физиономию охранника и черное дуло смотревшего вниз автомата.
– Тебе чего, урод? – неласково поинтересовался охранник.
– Несчастный случай, – едва шевеля непослушными губами, пролепетал Гаркун. – Мне нужна медицинская помощь. Ребра…
В это время стоявший под самым люком Мышляев открыл огонь. Он знал, что часть выпущенных им пуль обязательно попадет в Гаркуна, но надеялся, что охранник тоже получит свое. Горбатый гравер сослужил свою службу и больше был не нужен Мышляеву. Он действительно пригодился – в качестве щита, укрывшись за которым, Мышляев застал охранника врасплох. «Ты уж извини, старик, – мысленно обратился Мышляев к Гаркуну, нажимая на спусковой крючок. – Как говорится, такова се ля ви, и с каждым днем она селявее…»
Гаркун молча рухнул вниз, похожий в полете на гигантского уродливого паука, сорвавшегося со своей паутины. Стоявший над люком охранник выронил автомат, схватившись за простреленное плечо, и упал на одно колено, так как перебитая нога перестала его держать. В следующее мгновение он мягко повалился на бок, так что Мышляев потерял его из виду.
– Есть, сука! – торжествующе завопил Мышляев. – Вперед, профессор!
Он первым бросился к трапу, наступив по дороге на окровавленное лицо Гаркуна и даже не заметив этого. Карабкаясь по трапу, он все время смотрел вверх, чтобы вовремя заметить опасность, если та появится.
Он заметил опасность, но предотвратить ее уже не смог. В проеме люка вдруг появилась испачканная кровью рука, в которой было что-то зажато. Потом пальцы разжались, и прямо в лицо Мышляеву полетел какой-то темный предмет, имевший неприятно знакомые очертания – не то картофелина, не то небольшой булыжник, не то…
В следующее мгновение крышка люка захлопнулась с похоронным лязгом, а пару секунд спустя в подвале прогремел взрыв.
Глава 17
Ближе к делу
Сидя на переднем сиденье полосатого, как зебра, «лендровера» рядом с Пауком, который, беспечно насвистывая, гнал машину сквозь летящий навстречу мокрый снег, Абзац размышлял о том, что все идет как-то не так. Он пропустил момент, когда в его жизни наступил очередной перелом, и теперь судьба молотила его со всех сторон, как брошенный на утоптанную землю сноп. Что-то изменилось то ли в окружающем мире, то ли в нем самом, иначе откуда было взяться всем этим напастям? "Видимо, там, наверху, все-таки кто-то есть, – решил Абзац. «Кто-то, внимательно наблюдающий за нами. Кто-то, кому очень не нравится мое поведение. „Мне отмщение, и я воздам“ – так, кажется, написано в Библии? Если и не совсем так, то очень похоже. Вот он и намекает мне: куда ты лезешь, морда? Кем ты себя возомнил?»
Ехать с Пауком к заказчику тоже, наверное, не стоило. Приедешь, а там засада: пятеро ребят, готовых произвести с тобой окончательный расчет при помощи современного скорострельного оружия… Умнее всего было бы просто вытрясти из Паука свои денежки и убираться подобру-поздорову. "В конце концов, это не мое дело, кто кого обманул – Паук меня или заказчик Паука. Мое дело – получить деньги за добросовестно выполненную работу.
А из Москвы, наверное, все-таки придется уехать, устало подумал он, разминая сигарету. Теперь Барабан не успокоится, пока не прибьет мою шкуру у себя над диваном. Я выкосил почти всех его бригадиров, а Моряка шлепнул уже после того, как сам же предложил Барабану разойтись миром. Теперь меня будут искать до победного конца. Вряд ли Барабан поверит, что Моряка поставил на перо случайный лох. И вряд ли он свяжет смерть своего дружка с тем дорожно-транспортным происшествием. Он наверняка воспринял это как объявление войны, и теперь вопрос стоит просто: или я, или он. Да он давно так стоит, этот вопрос…"
Абзац почувствовал, что начинает засыпать, встрепенулся и поспешно закурил, чтобы отогнать подступающую дремоту. "То, что Паук ведет себя как друг и союзник, ничего не значит. Возможно, он просто усыпляет бдительность, чтобы в удобный момент выкинуть какой-нибудь фокус…
Господи, подумал он, до чего же я устал! Разве это жизнь? Круглые сутки бегать, как пес с консервной банкой на хвосте…"
Паук лихо затормозил возле подъезда старой панельной двенадцатиэтажки. Вставленный в дверь подъезда кодовый замок был выворочен с корнем, на облицованной светлой керамической плиткой стене красовалось выведенное с помощью аэрозольного баллончика ругательство. Дом был темным, лишь окна лестничных площадок испускали слабый мутноватый свет, да одиноко горело незашторенное окно на пятом этаже.
– О, – сказал Паук, задрав голову кверху, – кажется, нашему приятелю не спится. Наверное, угрызения совести замучили.
– Сомневаюсь, – проворчал Абзац. – Запомни, что я сказал, Паучилло: если что, первая пуля тебе.
– Что ты заладил, как попугай: первая пуля, первая пуля… Ты, главное, не торопись выпускать эту первую пулю, а то завалишь меня сдуру прямо в лифте, а потом будешь руками разводить: и куда это я, дескать, торопился?
– Обещаю ждать до последнего, – сказал Абзац.
– Ну, слава богу, – иронически откликнулся Паук.
Они поднялись на пятый этаж в скрипучем лифте и остановились перед обшарпанной дверью. Абзац скептически поморщился, разглядывая потертую обивку, сквозь прорехи которой торчали клочья серой ваты.
– Я же говорил, что он нищий, – ответил на его невысказанный вопрос Паук.
Он нажал кнопку. Внутри квартиры раздался мелодичный звонок. Светившийся слабым электрическим светом глазок потемнел.
– Кто там? – осторожно спросил мужской голос.
– Не валяйте дурака, – сказал Паук. – Вы же смотрите в глазок. Неужто не узнали? Открывайте, нам нужно поговорить.
– Нам больше не о чем разговаривать, – ответили из-за двери.
– Это вам только кажется, – терпеливо сказал Паук. – А на самом деле нам с вами есть что обсудить.
– Приходите завтра, – послышалось в ответ.
– Завтра уже наступило. Послушайте, нам действительно нужно поговорить. Настолько нужно, что, если вы немедленно не откроете, мы выломаем к чертовой матери дверь.
– Убирайтесь, или я вызову милицию.
– О-о-о! – Паук, казалось, был в полном восторге. – Торопитесь, набирайте «02»! Вы представляете, что я могу рассказать про вас в отделении? И не думайте, что вам дадут меньше, чем мне или моему приятелю. – Он кивнул в сторону Абзаца. – Вам дадут намного больше, поверьте!
– Почему это? – озадаченно спросил хозяин, по-прежнему не выказывая ни малейшего желания отпереть дверь.
– Я могу вам это объяснить, – терпеливо сказал Паук, – причем со всеми подробностями и с перечислением соответствующих статей УК. Но, если я буду декламировать, стоя на площадке, кто-нибудь из ваших соседей может позвонить в милицию раньше вас. Ну так как?
Ехать с Пауком к заказчику тоже, наверное, не стоило. Приедешь, а там засада: пятеро ребят, готовых произвести с тобой окончательный расчет при помощи современного скорострельного оружия… Умнее всего было бы просто вытрясти из Паука свои денежки и убираться подобру-поздорову. "В конце концов, это не мое дело, кто кого обманул – Паук меня или заказчик Паука. Мое дело – получить деньги за добросовестно выполненную работу.
А из Москвы, наверное, все-таки придется уехать, устало подумал он, разминая сигарету. Теперь Барабан не успокоится, пока не прибьет мою шкуру у себя над диваном. Я выкосил почти всех его бригадиров, а Моряка шлепнул уже после того, как сам же предложил Барабану разойтись миром. Теперь меня будут искать до победного конца. Вряд ли Барабан поверит, что Моряка поставил на перо случайный лох. И вряд ли он свяжет смерть своего дружка с тем дорожно-транспортным происшествием. Он наверняка воспринял это как объявление войны, и теперь вопрос стоит просто: или я, или он. Да он давно так стоит, этот вопрос…"
Абзац почувствовал, что начинает засыпать, встрепенулся и поспешно закурил, чтобы отогнать подступающую дремоту. "То, что Паук ведет себя как друг и союзник, ничего не значит. Возможно, он просто усыпляет бдительность, чтобы в удобный момент выкинуть какой-нибудь фокус…
Господи, подумал он, до чего же я устал! Разве это жизнь? Круглые сутки бегать, как пес с консервной банкой на хвосте…"
Паук лихо затормозил возле подъезда старой панельной двенадцатиэтажки. Вставленный в дверь подъезда кодовый замок был выворочен с корнем, на облицованной светлой керамической плиткой стене красовалось выведенное с помощью аэрозольного баллончика ругательство. Дом был темным, лишь окна лестничных площадок испускали слабый мутноватый свет, да одиноко горело незашторенное окно на пятом этаже.
– О, – сказал Паук, задрав голову кверху, – кажется, нашему приятелю не спится. Наверное, угрызения совести замучили.
– Сомневаюсь, – проворчал Абзац. – Запомни, что я сказал, Паучилло: если что, первая пуля тебе.
– Что ты заладил, как попугай: первая пуля, первая пуля… Ты, главное, не торопись выпускать эту первую пулю, а то завалишь меня сдуру прямо в лифте, а потом будешь руками разводить: и куда это я, дескать, торопился?
– Обещаю ждать до последнего, – сказал Абзац.
– Ну, слава богу, – иронически откликнулся Паук.
Они поднялись на пятый этаж в скрипучем лифте и остановились перед обшарпанной дверью. Абзац скептически поморщился, разглядывая потертую обивку, сквозь прорехи которой торчали клочья серой ваты.
– Я же говорил, что он нищий, – ответил на его невысказанный вопрос Паук.
Он нажал кнопку. Внутри квартиры раздался мелодичный звонок. Светившийся слабым электрическим светом глазок потемнел.
– Кто там? – осторожно спросил мужской голос.
– Не валяйте дурака, – сказал Паук. – Вы же смотрите в глазок. Неужто не узнали? Открывайте, нам нужно поговорить.
– Нам больше не о чем разговаривать, – ответили из-за двери.
– Это вам только кажется, – терпеливо сказал Паук. – А на самом деле нам с вами есть что обсудить.
– Приходите завтра, – послышалось в ответ.
– Завтра уже наступило. Послушайте, нам действительно нужно поговорить. Настолько нужно, что, если вы немедленно не откроете, мы выломаем к чертовой матери дверь.
– Убирайтесь, или я вызову милицию.
– О-о-о! – Паук, казалось, был в полном восторге. – Торопитесь, набирайте «02»! Вы представляете, что я могу рассказать про вас в отделении? И не думайте, что вам дадут меньше, чем мне или моему приятелю. – Он кивнул в сторону Абзаца. – Вам дадут намного больше, поверьте!
– Почему это? – озадаченно спросил хозяин, по-прежнему не выказывая ни малейшего желания отпереть дверь.
– Я могу вам это объяснить, – терпеливо сказал Паук, – причем со всеми подробностями и с перечислением соответствующих статей УК. Но, если я буду декламировать, стоя на площадке, кто-нибудь из ваших соседей может позвонить в милицию раньше вас. Ну так как?