Страница:
– Ты что это делаешь, старый козел?!
Дядя Федя поперхнулся от неожиданности и закашлялся, брызгая во все стороны благоухающей одеколоном слюной. Абзац отступил от него на шаг и усиленно задымил сигаретой, чтобы забить одеколонный аромат, который в таком контексте казался хуже любой вони. Ему приходилось сдерживаться, чтобы не засветить дяде Феде в глаз. В то же время где-то на задворках его сознания притаился бесстрастный наблюдатель, который четко фиксировал и беспристрастно оценивал все его слова и мысли.
Этот холодный и абсолютно трезвый тип непрерывно вмешивался в ход событий, комментируя ситуацию.
Он, видите ли, считал, что поведение Абзаца нельзя назвать разумным, чем безумно мешал Шкаброву, которому очень хотелось хотя бы раз в жизни дать себе волю.
Вместо того, чтобы извиниться, дядя Федя перешел в наступление. Упоминания о жуликах, бандитах, квартирной плате, участковом инспекторе, бессовестных буржуях и прочих прелестях современной жизни сыпались из него, как картошка. Абзац на секунду прикрыл глаза, но тут же открыл их снова, потому что это не помогло. Вот так и происходят убийства на бытовой почве, подумал он. Слово за слово – и готов свеженький покойник…
Тут дядя Федя окончательно распоясался, перешел на личности и докатился до того, что обозвал Абзаца чеченским бандитом, по которому плачет кутузка. Тогда Абзац сгреб дядю Федю за грудки и припечатал к стенке, да так, что с нее посыпался какой-то хлам.
– Помолчи, Федор Артемьевич, – негромко сказал он. – Ты, когда пьяный, много лишнего говоришь. А язык, он ведь, знаешь, не только до Киева может довести, но и до могилы.
– Ты… Ты… – пробормотал дядя Федя, трясущимися руками заталкивая обратно в штаны выбившуюся из-под ремня байковую рубашку. – Ты чего делаешь, гад? Ты меня, пожилого человека, в моем же доме…
Голос его внезапно дрогнул от приступа жалости к себе, и по горящей нездоровым румянцем дряблой щеке медленно скатилась одинокая мутная слеза.
Абзацу вдруг сделалось невыносимо тошно и муторно, как бывало наутро после жестокой попойки, когда он сидел на кровати, глядя на ободранные кулаки, и не мог припомнить, где был и что делал накануне.
Воистину, бывших алкоголиков не существует, подумал он с внезапным раскаянием. Ну, чего я, спрашивается, на него наехал? Одеколона мне жалко, что ли? Весь кайф старику поломал…
– Ладно, старик, – глухо сказал он и, обойдя дядю Федю, подошел к умывальнику. Вода с шумом полилась в треснувшую, заляпанную зубной пастой и ржавыми потеками раковину. – Ладно, – повторил он, споласкивая руки под тугой, сильно отдающей хлоркой струей. – Повоевали, и хватит. Про Грозный – это ты зря. Со зла ты это, Федор Артемьевич.
Ну, какой из меня чеченец? А деньги – вот, возьми.
Он сунул руку в задний карман джинсов и сделал то с чего, собственно, и следовало начать разговор.
– Держи, – протягивая деньги, сказал он дяде Феде. – Я тебе сильно задолжал. Так уж получилось, извини.
– Да чего там, – рассеянно сказал дядя Федя, с видимой опаской беря деньги. – Чего там – извини, – продолжал он, бережно засовывая деньги в нагрудный карман рубашки и застегивая клапан на пуговку. – Дело житейское, с кем не бывает. Ты мне слово, я тебе два… Не поубивали друг дружку, и ладно. Я в молодости, бывало, тоже.
После того как инцидент был исчерпан, дядя Федя сразу же засобирался в магазин. То обстоятельство, что он вернулся оттуда не более пятнадцати минут назад, казалось, совсем не волновало старика.
Абзац не удивился, поскольку ожидал именно такой реакции. Реакция на деньги у всех людей в целом одинакова, а исключения из общего правила крайне редки и встречаются в основном в художественных произведениях – в романах или кинофильмах, например. Чтобы окончательно загладить неприятное впечатление, Абзац посоветовал дяде Феде не пытаться сбыть доллары уличным менялам, а обратиться прямиком в обменный пункт, благо недостатка в подобных заведениях Москва не испытывала. Дядя Федя ответил, что сам знает, с какой стороны у щуки зубы, и отбыл, пребывая в превосходном настроении.
Глядя ему вслед, Абзац подумал, что, если бы не возраст, старик наверняка шел бы вприпрыжку, как школьник, обнаруживший, что в его любимом учебном заведении объявили карантин.
Уходя, дядя Федя по обыкновению запер дверь снаружи своим ключом. Абзац выкурил еще одну сигарету, стоя посреди прихожей и думая о том, как жить дальше. С дяди-Фединой квартиры, пожалуй, пора съезжать. Во-первых, этот тараканий рай надоел Шкаброву до смерти, а во-вторых, когда прячешься, не стоит подолгу сидеть на одном месте. Он и так задержался здесь на непозволительно длинный период времени. Дядя Федя по пьяной лавочке действительно любил поболтать, а уж что касается его дружка Баламута… Их рассказы о таинственном квартиранте дяди Феди тем или иным образом могли достичь ушей, для которых не были предназначены. Например, ушей Барабана или какого-нибудь честолюбивого мента, который засиделся в лейтенантах и мечтал продвинуться по службе путем поимки опасного преступника, киллера по кличке Абзац…
«Да, – решил он, – пора и честь знать. Хотя теперь, когда у меня появились деньги, дядя Федя наверняка будет огорчен расставанием. Ничего, переживет как-нибудь…»
Продолжая размышлять, он совершил прогулку к ржавому холодильнику «Саратов», который гудел и щелкал на кухне. Здесь Абзац экспроприировал одну из принесенных дядей Федей бутылок кефира и задумчиво употребил ее по назначению. Совесть его не мучила: теперь дядя Федя вряд ли вспомнит о кефире, пока у него опять не кончатся деньги. Вот интересно, подумал Абзац, когда человек пьет – не выпивает, а пьет всерьез, – его ничто не мучит: ни безденежье, ни скверные бытовые условия, ни плохое здоровье, ни проблемы с пищеварением…
Даже на политику ему наплевать, лишь бы политическое положение страны не отражалось на стоимости водки. А как только запой кончается, вот тут его, болезного, и прижимает: там у него колет, тут стреляет, участковый смотрит косо, чеченцы людей похищают, а по утрам в сортире ничего не получается, хоть тресни. Вот уж воистину блажен, кто рано поутру…
Он не спеша допил кефир, сполоснул бутылку и выкурил еще одну сигарету, наслаждаясь не столько вкусом дорогого табака, сколько отсутствием необходимости экономить, выгадывая каждую копейку.
Раньше он даже не подозревал, как это, оказывается, унизительно – экономить на еде и сигаретах.
Когда сигарета истлела до самого фильтра, Абзац еще раз потянулся и пошел одеваться. Жизнь научила его не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Если уж решил сниматься с места, нужно сразу же начинать действовать, пока не стало поздно. К тому же, это решение не было высосано из пальца: тяга к перемене места не возникла сама по себе, а была подсказана интуицией, которая еще ни разу не подводила Абзаца.
Деньги и все еще лежавший в куртке «вальтер» он убрал в тайник под половицей, оставив в кармане сто долларов на непредвиденные мелкие расходы.
Съезжать с квартиры было рановато: следовало сначала оборудовать себе новое убежище.
Выходя из дома, Абзац посмотрел на часы и подумал, что дядя Федя слишком долго ходит по магазинам. До коммерческой палатки, где торговали водкой, было рукой подать, а до обменного пункта лишь немногим дальше. Так где его носит, этого старца? Впрочем, он мог встретиться с кем-нибудь из старых приятелей и на радостях начать пир прямо в какой-нибудь подворотне или на скамейке в сквере. Попадет в вытрезвитель, старый дуралей, с досадой подумал Абзац. На поиски дяди Феди он, конечно же, не пошел, решив, что своим временем и своими деньгами старик волен распоряжаться по собственному усмотрению. Здоровья у него хватит на троих, а если ему хочется проснуться посреди ночи в подворотне с вывернутыми карманами, это его проблемы.
В газетном киоске Абзац приобрел толстое рекламное приложение и телефонную карточку, после чего засел в кафе, чтобы в тепле и уюте внимательно изучить раздел объявлений о сдаче жилья внаем.
Оказалось, что он забыл купить ручку, но эта проблема легко решилась с помощью молоденькой и симпатичной официантки, которая охотно ссудила ему огрызок карандаша. Вооружившись этим немудреным инструментом, Абзац углубился в чтение, время от времени помечая заинтересовавшие его объявления. Когда нужный раздел был прочитан до конца, а кофе выпит, Шкабров расплатился, сложил газету и вышел на улицу, высматривая будку таксофона.
Набирая первый из помеченных номеров, он подумал, что в чем-то времена, несомненно, меняются к лучшему. По крайней мере, телефонный звонок в Москве перестал быть проблемой. Ему припомнились грязные улицы с пыльными витринами, чахлые от бензинового угара деревья на газонах и исписанные похабщиной, провонявшие мочой будки с развороченными телефонами без трубок. Так бывает всегда, когда гибнут империи, независимо от эпохи и географического положения. Если и есть какая-то разница, то она заключается лишь в количестве пролитой крови и жестокости последующего кризиса. Впрочем, для тех, кто переживает кризис, он всегда кажется более жестоким, чем все предыдущие, потому что он переживает его лично, а не читает о социальных потрясениях в учебнике истории…
– Слушаю, – произнес в трубке скрипучий старушечий голос.
– Добрый день, – вежливо поздоровался Абзац. – Я звоню по объявлению…
С неба падал мокрый снег. Абзац основательно продрог и мечтал только о стакане горячего чая и теплой постели.
Первый день поисков, как и следовало ожидать, успехом не увенчался. Он сделал десятка два звонков и побывал в шести местах, но так и не смог остановиться ни на чем конкретном. Хозяин одной из осмотренных им квартир показался Шкаброву профессиональным стукачом, а неподалеку от Разгуляя на звонок Абзаца дверь открыл угрюмый небритый мужчина в мятом милицейском кителе с капитанскими погонами. В остальных местах тоже неизменно находилось что-нибудь не то. В конце концов Абзац пришел к выводу, что ему просто не хочется съезжать от дяди Феди. В самом деле, нора на Остоженке была почти идеальной: в отличном районе и в то же время как бы на отшибе, просторная, с хозяином, который большую часть своей жизни проводил в алкогольном тумане, она вполне устраивала Абзаца. Если бы еще не это сосущее предчувствие чего-то скверного, что вот-вот должно было произойти…
Он вошел во двор, держа руки в карманах и втягивая голову в поднятый воротник, как черепаха в панцирь, и сразу замедлил шаг. Ему захотелось остановиться, замереть на месте, а еще лучше – броситься наутек, но он заставил себя идти дальше ленивой походкой человека, которому не от кого прятаться и совершенно нечего скрывать.
Во дворе стояли две милицейские машины, а прямо у дверей подъезда, в котором находилась квартира дяди Феди, топтались двое в бронежилетах и трикотажных масках. Все остальные атрибуты профессии – пятнистые комбинезоны, сапоги, автоматы, наручники и дубинки – тоже были при них. В обеих машинах скучали водители. В целом картина была знакомая, наводившая на неприятные мысли об обыске или задержании.., только вот кого именно тут обыскивали и задерживали?
Ясно было одно: соваться в подъезд нельзя ни при каких обстоятельствах. Абзац хотел было пройти мимо, но тут один из стоявших у дверей омоновцев повернул к нему безликую прорезь своей маски. В свете висевшего над подъездом фонаря его глаза поблескивали, как кусочки слюды. Абзац немедленно остановился, закурил и стал с крайне заинтересованным видом пялиться на дверь подъезда и на охранявших ее автоматчиков.
– Проходите, – сказал ему один из них, – не положено.
– А что, нельзя? – лениво возмутился Абзац. – Я же ничего не делаю, просто смотрю. Между прочим, я работаю нештатным корреспондентом молодежной газеты…
– Толян, объясни корреспонденту, где находится пресс-служба МВД, – попросил автоматчик своего напарника. – Только хорошо объясни – так, чтобы он понял. А то я ему сейчас объясню, в какой стороне больница, а в какой – вытрезвитель.
Второй автоматчик лениво тронулся с места – вернее, сделал вид, что собирается тронуться.
– Все, все, – поспешно сказал Абзац, решив, что не стоит переигрывать. – Уже ухожу. Экие вы, право, серьезные ребята…
Сворачивая за угол дома, Абзац уже был спокоен, собран и деловит. Он больше не ощущал холода, и его тревожные предчувствия исчезли, превратившись в твердую уверенность. Подъезд, в котором жил дядя Федя, считался спокойным. Единственным дебоширом там был сам дядя Федя, а единственным криминальным элементом – Абзац. Конечно, милиция могла приехать потому, что ограбили кого-нибудь из жильцов, но никакого желания рисковать, основываясь на таком шатком предположении, у Абзаца не было. Гораздо логичнее было предположить, что кавалерия прибыла по его душу. Его могли выследить, а могли и попросту сдать – тот же дядя Федя или Баламут, например. Причин для личной неприязни к нему у обоих было предостаточно, а дядя Федя и вовсе в открытую грозился вызвать милицию…
За углом Абзац остановился и стал ждать развития событий, прячась в тени. Между делом он подумал, что интуиция – великая вещь. Ведь как ему сегодня не хотелось во второй раз выходить из дома! На улице холод, слякоть, грязища, а дома, хоть и грязно, но зато тепло. Можно завалиться на кровать и вздремнуть минут шестьсот… Но червяк, который засел где-то не то глубоко в мозгу, не то под ложечкой, упорно вертелся, не давал покоя и в конце концов выгнал-таки его на холод. А если бы не выгнал?
Между тем дверь подъезда распахнулась, и из нее начали выходить какие-то оживленные и вместе с тем испуганные люди в штатском. Здесь был знакомый Абзацу сантехник из домоуправления, две шушукающихся тетки в пуховых платках и даже – легок на помине! – Баламут собственной персоной.
Абзац с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. Понятые! Значит, обыск… Неужели все-таки у дяди Феди? Но почему, черт подери?!
Существовал довольно простой способ узнать многое, и Абзац без колебаний решил к нему прибегнуть. Он еще плотнее вжался в стену, почти слившись с сырой штукатуркой и, когда продолжающий недоуменно качать головой и что-то бормотать себе под нос Баламут прошел мимо, неслышно, как тень, двинулся за ним.
Баламут жил в соседнем доме. Абзац дождался, пока тот войдет в подъезд, скользнул следом, в три прыжка настиг его на лестнице и схватил за плечо.
Баламут коротко вякнул с перепугу, решив, по всей видимости, что его собираются грабить.
– Тих-хо, ты, – прошипел Абзац. – Говори, в чем дело. Быстро! Вякнешь – пришибу на месте.
– А, – разглядев его в полумраке, без особенной приветливости сказал Баламут, – ты… Нарисовался, значит, бандитская морда…
– У кого какая морда, мы уточним позднее, – пообещал Абзац. Слова Баламута косвенно подтверждали его подозрения. – Так в чем дело?
– Это тебе виднее, в чем дело, – огрызнулся Баламут. Тон ответа был самый неприязненный, но говорил Баламут тихо – видимо, то, что он увидел в квартире дяди Феди, произвело на него куда большее впечатление, чем любые угрозы. Подумав о том, что именно он мог там увидеть, Абзац едва не застонал от досады. Опять без денег, без крыши над головой, а теперь еще и без оружия!..
– Слушай, мужик, – сказал Баламуту Абзац, – мне тебя уговаривать некогда. Я вижу, что получилась какая-то непонятная ботва, но откуда она растет, никак не могу сообразить. Давай для разнообразия поговорим спокойно. Ты не будешь гавкать, как дворовый кобель, а я не стану сворачивать тебе шею за твое гавканье. Ну, договорились?
– Плечо отпусти, – потребовал Баламут. – Договариваться мне с тобой не об чем. А будешь много выступать, заору так, что все менты со всей Москвы сюда сбегутся. Вот им и расскажешь, какой ты страшный. В кутузке расскажешь, понял? Артемича подставил, а теперь спрашивает, что, дескать, за ботва и откудова она растет. Из тебя она растет, душегуб, из задницы твоей протокольной!
– Погоди, – прервал его обвинительную речь Абзац, – постой, родной, что ты несешь? Кого я подставил? Как?
– А скажешь, не ты Артемичу баксы дал?
– Ну, допустим, я.
– Так чего ж ты тогда спрашиваешь? На обмене его повязали, болезного. Самого в отделение, а на дом опергруппу. Сам, небось, знаешь, как это нынче делается. А в дому под половицей – мать моя, мамочка! Оружия вагон и без малого пять тыщ баксов.
И все фальшивые.
– Погоди… Как это – фальшивые?
– А вот так – фальшивые. Тебе виднее, как.
Плечо, говорю, пусти, гад!
Абзац рассеянно выпустил его плечо, и Баламут немедленно принялся растирать пострадавшее место с преувеличенно болезненной гримасой.
– Вот дерьмо, – пробормотал Абзац. – Черт, этого просто не может быть!
– Так уж и не может, – проворчал Баламут, к которому никто, по сути дела, не обращался. – Скажи еще, что мешок с оружием тебе под кровать менты подбросили!
– Черт с ним, с оружием! Но деньги!.. Слушай, а ты уверен, что они точно фальшивые?
– Сам протокол подписывал, – важно ответил Баламут. – Вот этой вот рукой. За что ж ты, гад, Федора в тюрьму посадил?
– Не ной, – сказал Абзац. – Отпустят твоего Артемьевича, как миленького. Тоже мне, фальшивомонетчик выискался.
– Его-то отпустят, факт, – ехидно заметил Баламут, – а вот тебя точно упекут на всю катушку.
– Пускай сначала найдут, – возразил Абзац. – Ведь мы же никому не станем говорить о нашей встрече, правда? А может, все-таки придушить тебя, а? Так, на всякий пожарный случай?
– Ни-ни, – поспешно отступая на шаг, возразил Баламут. – Я – могила.
– Трепло ты, а не могила. Впрочем, что ты им можешь рассказать, чего они про меня не знают?
– Ничего, – отступая еще на шаг, согласился Баламут. – А ты по какой же части будешь? В смысле, специальность у тебя какая?
– Специальность? Охотник за донорскими органами, – сказал Абзац и смерил собеседника с головы до ног оценивающим взглядом. – Как у тебя с органами, Баламут? Печень, почки, поджелудочная железа… А?
После этих слов Баламут с неожиданной прытью бросился вверх по лестнице. Теперь его можно было считать окончательно дискредитированным в качестве свидетеля. Он наверняка начнет плести байки про Джека-Потрошителя, как только войдет к себе в квартиру, а к тому времени, когда его соберутся допросить, уже насочиняет с три короба и сам успеет поверить в свое вранье, из-под которого правду уже не выкопаешь никаким экскаватором. Баламут был идеальным лжесвидетелем, способным сбить со следа любое следствие и довести до истерики служебную собаку вместе с кинологом – нужно лишь умело подтолкнуть его в нужном направлении.
Выйдя из подъезда, Абзац закурил очередную сигарету и быстрым шагом двинулся в сторону центра. Ему предстояла долгая прогулка пешком – денег на такси у него снова не было. Зато теперь он точно знал, куда идет и кого ищет. Паук! Недаром его забота показалась Абзацу подозрительной, недаром он так хлопотал о том, чтобы дело было выполнено в кратчайшие сроки. И недаром, совсем недаром в качестве комиссионных он взял жалкие сто долларов – зачем ему макулатура?!
Помимо тревоги и злости, Абзац ощущал сильнейшее разочарование. Ведь он поверил в искренность торговца оружием и был, пропади оно все пропадом, почти готов назвать его своим другом. И вдруг такая подстава… Чего ради Пауку понадобился этот спектакль? Неужели только для того, чтобы присвоить гонорар? Или ему заплатили за обоих сразу – и за Моряка, и за Абзаца? Странно, очень странно…
Поставив торчком воротник кожаной куртки, засунув руки в карманы и втянув в плечи непокрытую голову, Абзац шагал сквозь косо летящий сверху вниз мокрый снег – спиной к одним неприятностям и лицом к другим…
Глава 15
Дядя Федя поперхнулся от неожиданности и закашлялся, брызгая во все стороны благоухающей одеколоном слюной. Абзац отступил от него на шаг и усиленно задымил сигаретой, чтобы забить одеколонный аромат, который в таком контексте казался хуже любой вони. Ему приходилось сдерживаться, чтобы не засветить дяде Феде в глаз. В то же время где-то на задворках его сознания притаился бесстрастный наблюдатель, который четко фиксировал и беспристрастно оценивал все его слова и мысли.
Этот холодный и абсолютно трезвый тип непрерывно вмешивался в ход событий, комментируя ситуацию.
Он, видите ли, считал, что поведение Абзаца нельзя назвать разумным, чем безумно мешал Шкаброву, которому очень хотелось хотя бы раз в жизни дать себе волю.
Вместо того, чтобы извиниться, дядя Федя перешел в наступление. Упоминания о жуликах, бандитах, квартирной плате, участковом инспекторе, бессовестных буржуях и прочих прелестях современной жизни сыпались из него, как картошка. Абзац на секунду прикрыл глаза, но тут же открыл их снова, потому что это не помогло. Вот так и происходят убийства на бытовой почве, подумал он. Слово за слово – и готов свеженький покойник…
Тут дядя Федя окончательно распоясался, перешел на личности и докатился до того, что обозвал Абзаца чеченским бандитом, по которому плачет кутузка. Тогда Абзац сгреб дядю Федю за грудки и припечатал к стенке, да так, что с нее посыпался какой-то хлам.
– Помолчи, Федор Артемьевич, – негромко сказал он. – Ты, когда пьяный, много лишнего говоришь. А язык, он ведь, знаешь, не только до Киева может довести, но и до могилы.
– Ты… Ты… – пробормотал дядя Федя, трясущимися руками заталкивая обратно в штаны выбившуюся из-под ремня байковую рубашку. – Ты чего делаешь, гад? Ты меня, пожилого человека, в моем же доме…
Голос его внезапно дрогнул от приступа жалости к себе, и по горящей нездоровым румянцем дряблой щеке медленно скатилась одинокая мутная слеза.
Абзацу вдруг сделалось невыносимо тошно и муторно, как бывало наутро после жестокой попойки, когда он сидел на кровати, глядя на ободранные кулаки, и не мог припомнить, где был и что делал накануне.
Воистину, бывших алкоголиков не существует, подумал он с внезапным раскаянием. Ну, чего я, спрашивается, на него наехал? Одеколона мне жалко, что ли? Весь кайф старику поломал…
– Ладно, старик, – глухо сказал он и, обойдя дядю Федю, подошел к умывальнику. Вода с шумом полилась в треснувшую, заляпанную зубной пастой и ржавыми потеками раковину. – Ладно, – повторил он, споласкивая руки под тугой, сильно отдающей хлоркой струей. – Повоевали, и хватит. Про Грозный – это ты зря. Со зла ты это, Федор Артемьевич.
Ну, какой из меня чеченец? А деньги – вот, возьми.
Он сунул руку в задний карман джинсов и сделал то с чего, собственно, и следовало начать разговор.
– Держи, – протягивая деньги, сказал он дяде Феде. – Я тебе сильно задолжал. Так уж получилось, извини.
– Да чего там, – рассеянно сказал дядя Федя, с видимой опаской беря деньги. – Чего там – извини, – продолжал он, бережно засовывая деньги в нагрудный карман рубашки и застегивая клапан на пуговку. – Дело житейское, с кем не бывает. Ты мне слово, я тебе два… Не поубивали друг дружку, и ладно. Я в молодости, бывало, тоже.
После того как инцидент был исчерпан, дядя Федя сразу же засобирался в магазин. То обстоятельство, что он вернулся оттуда не более пятнадцати минут назад, казалось, совсем не волновало старика.
Абзац не удивился, поскольку ожидал именно такой реакции. Реакция на деньги у всех людей в целом одинакова, а исключения из общего правила крайне редки и встречаются в основном в художественных произведениях – в романах или кинофильмах, например. Чтобы окончательно загладить неприятное впечатление, Абзац посоветовал дяде Феде не пытаться сбыть доллары уличным менялам, а обратиться прямиком в обменный пункт, благо недостатка в подобных заведениях Москва не испытывала. Дядя Федя ответил, что сам знает, с какой стороны у щуки зубы, и отбыл, пребывая в превосходном настроении.
Глядя ему вслед, Абзац подумал, что, если бы не возраст, старик наверняка шел бы вприпрыжку, как школьник, обнаруживший, что в его любимом учебном заведении объявили карантин.
Уходя, дядя Федя по обыкновению запер дверь снаружи своим ключом. Абзац выкурил еще одну сигарету, стоя посреди прихожей и думая о том, как жить дальше. С дяди-Фединой квартиры, пожалуй, пора съезжать. Во-первых, этот тараканий рай надоел Шкаброву до смерти, а во-вторых, когда прячешься, не стоит подолгу сидеть на одном месте. Он и так задержался здесь на непозволительно длинный период времени. Дядя Федя по пьяной лавочке действительно любил поболтать, а уж что касается его дружка Баламута… Их рассказы о таинственном квартиранте дяди Феди тем или иным образом могли достичь ушей, для которых не были предназначены. Например, ушей Барабана или какого-нибудь честолюбивого мента, который засиделся в лейтенантах и мечтал продвинуться по службе путем поимки опасного преступника, киллера по кличке Абзац…
«Да, – решил он, – пора и честь знать. Хотя теперь, когда у меня появились деньги, дядя Федя наверняка будет огорчен расставанием. Ничего, переживет как-нибудь…»
Продолжая размышлять, он совершил прогулку к ржавому холодильнику «Саратов», который гудел и щелкал на кухне. Здесь Абзац экспроприировал одну из принесенных дядей Федей бутылок кефира и задумчиво употребил ее по назначению. Совесть его не мучила: теперь дядя Федя вряд ли вспомнит о кефире, пока у него опять не кончатся деньги. Вот интересно, подумал Абзац, когда человек пьет – не выпивает, а пьет всерьез, – его ничто не мучит: ни безденежье, ни скверные бытовые условия, ни плохое здоровье, ни проблемы с пищеварением…
Даже на политику ему наплевать, лишь бы политическое положение страны не отражалось на стоимости водки. А как только запой кончается, вот тут его, болезного, и прижимает: там у него колет, тут стреляет, участковый смотрит косо, чеченцы людей похищают, а по утрам в сортире ничего не получается, хоть тресни. Вот уж воистину блажен, кто рано поутру…
Он не спеша допил кефир, сполоснул бутылку и выкурил еще одну сигарету, наслаждаясь не столько вкусом дорогого табака, сколько отсутствием необходимости экономить, выгадывая каждую копейку.
Раньше он даже не подозревал, как это, оказывается, унизительно – экономить на еде и сигаретах.
Когда сигарета истлела до самого фильтра, Абзац еще раз потянулся и пошел одеваться. Жизнь научила его не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Если уж решил сниматься с места, нужно сразу же начинать действовать, пока не стало поздно. К тому же, это решение не было высосано из пальца: тяга к перемене места не возникла сама по себе, а была подсказана интуицией, которая еще ни разу не подводила Абзаца.
Деньги и все еще лежавший в куртке «вальтер» он убрал в тайник под половицей, оставив в кармане сто долларов на непредвиденные мелкие расходы.
Съезжать с квартиры было рановато: следовало сначала оборудовать себе новое убежище.
Выходя из дома, Абзац посмотрел на часы и подумал, что дядя Федя слишком долго ходит по магазинам. До коммерческой палатки, где торговали водкой, было рукой подать, а до обменного пункта лишь немногим дальше. Так где его носит, этого старца? Впрочем, он мог встретиться с кем-нибудь из старых приятелей и на радостях начать пир прямо в какой-нибудь подворотне или на скамейке в сквере. Попадет в вытрезвитель, старый дуралей, с досадой подумал Абзац. На поиски дяди Феди он, конечно же, не пошел, решив, что своим временем и своими деньгами старик волен распоряжаться по собственному усмотрению. Здоровья у него хватит на троих, а если ему хочется проснуться посреди ночи в подворотне с вывернутыми карманами, это его проблемы.
В газетном киоске Абзац приобрел толстое рекламное приложение и телефонную карточку, после чего засел в кафе, чтобы в тепле и уюте внимательно изучить раздел объявлений о сдаче жилья внаем.
Оказалось, что он забыл купить ручку, но эта проблема легко решилась с помощью молоденькой и симпатичной официантки, которая охотно ссудила ему огрызок карандаша. Вооружившись этим немудреным инструментом, Абзац углубился в чтение, время от времени помечая заинтересовавшие его объявления. Когда нужный раздел был прочитан до конца, а кофе выпит, Шкабров расплатился, сложил газету и вышел на улицу, высматривая будку таксофона.
Набирая первый из помеченных номеров, он подумал, что в чем-то времена, несомненно, меняются к лучшему. По крайней мере, телефонный звонок в Москве перестал быть проблемой. Ему припомнились грязные улицы с пыльными витринами, чахлые от бензинового угара деревья на газонах и исписанные похабщиной, провонявшие мочой будки с развороченными телефонами без трубок. Так бывает всегда, когда гибнут империи, независимо от эпохи и географического положения. Если и есть какая-то разница, то она заключается лишь в количестве пролитой крови и жестокости последующего кризиса. Впрочем, для тех, кто переживает кризис, он всегда кажется более жестоким, чем все предыдущие, потому что он переживает его лично, а не читает о социальных потрясениях в учебнике истории…
– Слушаю, – произнес в трубке скрипучий старушечий голос.
– Добрый день, – вежливо поздоровался Абзац. – Я звоню по объявлению…
* * *
Домой он возвращался уже довольно поздно. Часы показывали всего половину восьмого, но темнота наступила уже почти три часа назад, так что с непривычки казалось, будто стоит глубокая ночь.С неба падал мокрый снег. Абзац основательно продрог и мечтал только о стакане горячего чая и теплой постели.
Первый день поисков, как и следовало ожидать, успехом не увенчался. Он сделал десятка два звонков и побывал в шести местах, но так и не смог остановиться ни на чем конкретном. Хозяин одной из осмотренных им квартир показался Шкаброву профессиональным стукачом, а неподалеку от Разгуляя на звонок Абзаца дверь открыл угрюмый небритый мужчина в мятом милицейском кителе с капитанскими погонами. В остальных местах тоже неизменно находилось что-нибудь не то. В конце концов Абзац пришел к выводу, что ему просто не хочется съезжать от дяди Феди. В самом деле, нора на Остоженке была почти идеальной: в отличном районе и в то же время как бы на отшибе, просторная, с хозяином, который большую часть своей жизни проводил в алкогольном тумане, она вполне устраивала Абзаца. Если бы еще не это сосущее предчувствие чего-то скверного, что вот-вот должно было произойти…
Он вошел во двор, держа руки в карманах и втягивая голову в поднятый воротник, как черепаха в панцирь, и сразу замедлил шаг. Ему захотелось остановиться, замереть на месте, а еще лучше – броситься наутек, но он заставил себя идти дальше ленивой походкой человека, которому не от кого прятаться и совершенно нечего скрывать.
Во дворе стояли две милицейские машины, а прямо у дверей подъезда, в котором находилась квартира дяди Феди, топтались двое в бронежилетах и трикотажных масках. Все остальные атрибуты профессии – пятнистые комбинезоны, сапоги, автоматы, наручники и дубинки – тоже были при них. В обеих машинах скучали водители. В целом картина была знакомая, наводившая на неприятные мысли об обыске или задержании.., только вот кого именно тут обыскивали и задерживали?
Ясно было одно: соваться в подъезд нельзя ни при каких обстоятельствах. Абзац хотел было пройти мимо, но тут один из стоявших у дверей омоновцев повернул к нему безликую прорезь своей маски. В свете висевшего над подъездом фонаря его глаза поблескивали, как кусочки слюды. Абзац немедленно остановился, закурил и стал с крайне заинтересованным видом пялиться на дверь подъезда и на охранявших ее автоматчиков.
– Проходите, – сказал ему один из них, – не положено.
– А что, нельзя? – лениво возмутился Абзац. – Я же ничего не делаю, просто смотрю. Между прочим, я работаю нештатным корреспондентом молодежной газеты…
– Толян, объясни корреспонденту, где находится пресс-служба МВД, – попросил автоматчик своего напарника. – Только хорошо объясни – так, чтобы он понял. А то я ему сейчас объясню, в какой стороне больница, а в какой – вытрезвитель.
Второй автоматчик лениво тронулся с места – вернее, сделал вид, что собирается тронуться.
– Все, все, – поспешно сказал Абзац, решив, что не стоит переигрывать. – Уже ухожу. Экие вы, право, серьезные ребята…
Сворачивая за угол дома, Абзац уже был спокоен, собран и деловит. Он больше не ощущал холода, и его тревожные предчувствия исчезли, превратившись в твердую уверенность. Подъезд, в котором жил дядя Федя, считался спокойным. Единственным дебоширом там был сам дядя Федя, а единственным криминальным элементом – Абзац. Конечно, милиция могла приехать потому, что ограбили кого-нибудь из жильцов, но никакого желания рисковать, основываясь на таком шатком предположении, у Абзаца не было. Гораздо логичнее было предположить, что кавалерия прибыла по его душу. Его могли выследить, а могли и попросту сдать – тот же дядя Федя или Баламут, например. Причин для личной неприязни к нему у обоих было предостаточно, а дядя Федя и вовсе в открытую грозился вызвать милицию…
За углом Абзац остановился и стал ждать развития событий, прячась в тени. Между делом он подумал, что интуиция – великая вещь. Ведь как ему сегодня не хотелось во второй раз выходить из дома! На улице холод, слякоть, грязища, а дома, хоть и грязно, но зато тепло. Можно завалиться на кровать и вздремнуть минут шестьсот… Но червяк, который засел где-то не то глубоко в мозгу, не то под ложечкой, упорно вертелся, не давал покоя и в конце концов выгнал-таки его на холод. А если бы не выгнал?
Между тем дверь подъезда распахнулась, и из нее начали выходить какие-то оживленные и вместе с тем испуганные люди в штатском. Здесь был знакомый Абзацу сантехник из домоуправления, две шушукающихся тетки в пуховых платках и даже – легок на помине! – Баламут собственной персоной.
Абзац с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. Понятые! Значит, обыск… Неужели все-таки у дяди Феди? Но почему, черт подери?!
Существовал довольно простой способ узнать многое, и Абзац без колебаний решил к нему прибегнуть. Он еще плотнее вжался в стену, почти слившись с сырой штукатуркой и, когда продолжающий недоуменно качать головой и что-то бормотать себе под нос Баламут прошел мимо, неслышно, как тень, двинулся за ним.
Баламут жил в соседнем доме. Абзац дождался, пока тот войдет в подъезд, скользнул следом, в три прыжка настиг его на лестнице и схватил за плечо.
Баламут коротко вякнул с перепугу, решив, по всей видимости, что его собираются грабить.
– Тих-хо, ты, – прошипел Абзац. – Говори, в чем дело. Быстро! Вякнешь – пришибу на месте.
– А, – разглядев его в полумраке, без особенной приветливости сказал Баламут, – ты… Нарисовался, значит, бандитская морда…
– У кого какая морда, мы уточним позднее, – пообещал Абзац. Слова Баламута косвенно подтверждали его подозрения. – Так в чем дело?
– Это тебе виднее, в чем дело, – огрызнулся Баламут. Тон ответа был самый неприязненный, но говорил Баламут тихо – видимо, то, что он увидел в квартире дяди Феди, произвело на него куда большее впечатление, чем любые угрозы. Подумав о том, что именно он мог там увидеть, Абзац едва не застонал от досады. Опять без денег, без крыши над головой, а теперь еще и без оружия!..
– Слушай, мужик, – сказал Баламуту Абзац, – мне тебя уговаривать некогда. Я вижу, что получилась какая-то непонятная ботва, но откуда она растет, никак не могу сообразить. Давай для разнообразия поговорим спокойно. Ты не будешь гавкать, как дворовый кобель, а я не стану сворачивать тебе шею за твое гавканье. Ну, договорились?
– Плечо отпусти, – потребовал Баламут. – Договариваться мне с тобой не об чем. А будешь много выступать, заору так, что все менты со всей Москвы сюда сбегутся. Вот им и расскажешь, какой ты страшный. В кутузке расскажешь, понял? Артемича подставил, а теперь спрашивает, что, дескать, за ботва и откудова она растет. Из тебя она растет, душегуб, из задницы твоей протокольной!
– Погоди, – прервал его обвинительную речь Абзац, – постой, родной, что ты несешь? Кого я подставил? Как?
– А скажешь, не ты Артемичу баксы дал?
– Ну, допустим, я.
– Так чего ж ты тогда спрашиваешь? На обмене его повязали, болезного. Самого в отделение, а на дом опергруппу. Сам, небось, знаешь, как это нынче делается. А в дому под половицей – мать моя, мамочка! Оружия вагон и без малого пять тыщ баксов.
И все фальшивые.
– Погоди… Как это – фальшивые?
– А вот так – фальшивые. Тебе виднее, как.
Плечо, говорю, пусти, гад!
Абзац рассеянно выпустил его плечо, и Баламут немедленно принялся растирать пострадавшее место с преувеличенно болезненной гримасой.
– Вот дерьмо, – пробормотал Абзац. – Черт, этого просто не может быть!
– Так уж и не может, – проворчал Баламут, к которому никто, по сути дела, не обращался. – Скажи еще, что мешок с оружием тебе под кровать менты подбросили!
– Черт с ним, с оружием! Но деньги!.. Слушай, а ты уверен, что они точно фальшивые?
– Сам протокол подписывал, – важно ответил Баламут. – Вот этой вот рукой. За что ж ты, гад, Федора в тюрьму посадил?
– Не ной, – сказал Абзац. – Отпустят твоего Артемьевича, как миленького. Тоже мне, фальшивомонетчик выискался.
– Его-то отпустят, факт, – ехидно заметил Баламут, – а вот тебя точно упекут на всю катушку.
– Пускай сначала найдут, – возразил Абзац. – Ведь мы же никому не станем говорить о нашей встрече, правда? А может, все-таки придушить тебя, а? Так, на всякий пожарный случай?
– Ни-ни, – поспешно отступая на шаг, возразил Баламут. – Я – могила.
– Трепло ты, а не могила. Впрочем, что ты им можешь рассказать, чего они про меня не знают?
– Ничего, – отступая еще на шаг, согласился Баламут. – А ты по какой же части будешь? В смысле, специальность у тебя какая?
– Специальность? Охотник за донорскими органами, – сказал Абзац и смерил собеседника с головы до ног оценивающим взглядом. – Как у тебя с органами, Баламут? Печень, почки, поджелудочная железа… А?
После этих слов Баламут с неожиданной прытью бросился вверх по лестнице. Теперь его можно было считать окончательно дискредитированным в качестве свидетеля. Он наверняка начнет плести байки про Джека-Потрошителя, как только войдет к себе в квартиру, а к тому времени, когда его соберутся допросить, уже насочиняет с три короба и сам успеет поверить в свое вранье, из-под которого правду уже не выкопаешь никаким экскаватором. Баламут был идеальным лжесвидетелем, способным сбить со следа любое следствие и довести до истерики служебную собаку вместе с кинологом – нужно лишь умело подтолкнуть его в нужном направлении.
Выйдя из подъезда, Абзац закурил очередную сигарету и быстрым шагом двинулся в сторону центра. Ему предстояла долгая прогулка пешком – денег на такси у него снова не было. Зато теперь он точно знал, куда идет и кого ищет. Паук! Недаром его забота показалась Абзацу подозрительной, недаром он так хлопотал о том, чтобы дело было выполнено в кратчайшие сроки. И недаром, совсем недаром в качестве комиссионных он взял жалкие сто долларов – зачем ему макулатура?!
Помимо тревоги и злости, Абзац ощущал сильнейшее разочарование. Ведь он поверил в искренность торговца оружием и был, пропади оно все пропадом, почти готов назвать его своим другом. И вдруг такая подстава… Чего ради Пауку понадобился этот спектакль? Неужели только для того, чтобы присвоить гонорар? Или ему заплатили за обоих сразу – и за Моряка, и за Абзаца? Странно, очень странно…
Поставив торчком воротник кожаной куртки, засунув руки в карманы и втянув в плечи непокрытую голову, Абзац шагал сквозь косо летящий сверху вниз мокрый снег – спиной к одним неприятностям и лицом к другим…
Глава 15
За горою, у реки…
Позванивая пряжками, цепочками и подковками сапог, Паук легко сбежал по ступенькам и вышел на улицу. В лицо ему ударил сырой холодный ветер пополам с мокрым снегом. Паук поморщился, пониже надвинул свое кожаное кепи и торопливо зашагал к машине, на ходу нащупывая в кармане ключи.
У него мелькнула мысль, что было бы не худо остаться у Нинки на всю ночь – не столько ради удовольствия, сколько из-за плохой погоды. Но Нинка – та еще штучка. Прямо она этого, конечно, никогда не говорила, но у Паука "было сильное подозрение, что его подруга принимает гостей по довольно плотному графику. Так к чему эти сложности? Сделал дело – гуляй смело. Как всегда, когда его посещали подобные мысли, Паук машинально ощупал карманы, проверяя, все ли на месте. Вообще-то, воровства за Нинкой не водилось, но кто ее, шалаву, знает? Все когда-нибудь случается впервые, в том числе и карманная кража.
Кроме того, недоверие ко всем на свете давно вошло в плоть и кровь Паука и не раз спасало ему если не жизнь, то свободу и здоровье.
Он машинально потянул из кармана портсигар, но передумал: зачем мучиться, закуривая на ветру, когда это можно сделать в машине? В своей грязной, полосатой, битой-перебитой, сто раз чиненной, непобедимой и уютной машине…
Машина заменяла Пауку многое – семью, друзей, дом, книги, кино и телевизор. Машина заменяла ему почти все на свете. А то, чего не могла дать машина, давала Нинка Суворина – по вторникам и четвергам, а иногда еще и по субботам. Сегодня как раз была суббота. В последние дни Паук ощущал в себе избыток сентиментальности и прочей мешающей нормальной работе человечности, а Нинка была отличным громоотводом для любых эмоций – как положительных, так и отрицательных. При сильном желании ей можно было даже подбить глаз или выдрать половину волос на голове. Нинка не обижалась – у нее было терпеливое, выносливое тело и большая душа. По профессии Нинка была медицинской сестрой, а по призванию – великой утешительницей страждущих.
С усилием выбросив Нинку из головы, Паук отпер дверцу «лендровера» и плюхнулся на скрипучее сиденье. Дверца захлопнулась за ним с привычным лязгом. Первым делом он воткнул ключ в замок зажигания, после чего сразу же полез в портсигар и с удовольствием закурил – у Нинки было как-то не до того. Он уже собирался повернуть ключ и поехать, наконец, домой, когда позади предательски скрипнули старые пружины. Рука Паука метнулась вперед – туда, где под приборной панелью был спрятан полицейский револьвер тридцать восьмого калибра, – но тут же бессильно повисла: он понял, что не успеет.
– Тихо, тихо, – произнес негромкий голос на заднем сиденье. – Даже и не мечтай.
– Фу ты, черт, – с облегчением сказал Паук. – Обалдел, что ли? Напугал до полусмерти!
– А что это ты такой пугливый? – насмешливо спросил голос с заднего сиденья. – Совесть, что ли, нечиста?
– Ведь недаром сторонится милицейского поста и милиции боится тот, чья совесть нечиста! – с огромным удовольствием процитировал Паук. Голос его при этом звучал преувеличенно бодро и радостно, потому что на самом деле ни бодрости, ни, тем более, радости по поводу этого внезапного визита Паук не ощущал. Ощущал же он, наоборот, растущую тревогу, почти страх. Человеку, который сидел на заднем сиденье его «лендровера», было нечего здесь делать.
Зачем он пришел? Как сумел отыскать? Как, в конце концов, пробрался в машину? Вопросов было много, но Паук решил пока не задавать их до тех пор, пока ситуация не начнет проясняться.
Он еще не успел произнести знаменитую цитату до конца, когда заднее сиденье снова скрипнуло – резко, протестующе. Фокус был старый, но Паук менее всего ожидал подобных действий от того, кто сидел позади. Болван, мысленно сказал он себе, чувствуя, как на горле стремительно и безжалостно стягивается петля удавки. Не ожидал он! Это же убийца, профессионал! Универсал, если угодно. Может замочить из винтовки с лазерным прицелом, а может и задушить шнурком от ботинка.
– Ты что? – из последних сил пытаясь протолкнуть пальцы между собственной шеей и удавкой, прохрипел он. Пальцы не пролезали – мешали перчатки, да и удавка уже довольно глубоко врезалась в шею. – За что?..
– Руки убери, – процедил голос над его правым ухом. Теперь в этом голосе почти не осталось знакомых ноток, и Паук испугался: а вдруг он обознался, и на заднем сиденье угнездился совершенно посторонний маньяк? – Убери руки, удавлю! – повторил голос, и Паук послушно опустил руки, тем более, что сил для борьбы у него уже почти не осталось. Все силы уходили на то, чтобы втягивать воздух сквозь пережатое удавкой дыхательное горло.
Давление на гортань немного ослабло, и Паук с хлюпающим звуком глотнул воздуха. Он покосился на зеркало заднего вида, пытаясь понять, кто же все-таки решил поиграть с ним в эту странную игру, но ближайший фонарь горел довольно далеко, и в зеркале маячил лишь темный силуэт головы, которая могла принадлежать кому угодно.
Впрочем, обладатель этого анонимного силуэта, похоже, вовсе не стремился сохранить инкогнито.
– У меня есть к тебе пару вопросов, – сказал он нормальным голосом, и Паук удивился: как он мог принять этого парня за кого-то другого? На заднем сиденье был Абзац, теперь в этом не осталось сомнений.
– Дурацкая манера задавать вопросы, – осторожно сказал Паук.
– А мне кажется, что лучшей манеры не придумаешь, – возразил Абзац. – Лучше шнурка от ботинка может быть только рояльная струна, а лучше рояльной струны – только включенный утюг. Это превосходно развязывает языки.
У него мелькнула мысль, что было бы не худо остаться у Нинки на всю ночь – не столько ради удовольствия, сколько из-за плохой погоды. Но Нинка – та еще штучка. Прямо она этого, конечно, никогда не говорила, но у Паука "было сильное подозрение, что его подруга принимает гостей по довольно плотному графику. Так к чему эти сложности? Сделал дело – гуляй смело. Как всегда, когда его посещали подобные мысли, Паук машинально ощупал карманы, проверяя, все ли на месте. Вообще-то, воровства за Нинкой не водилось, но кто ее, шалаву, знает? Все когда-нибудь случается впервые, в том числе и карманная кража.
Кроме того, недоверие ко всем на свете давно вошло в плоть и кровь Паука и не раз спасало ему если не жизнь, то свободу и здоровье.
Он машинально потянул из кармана портсигар, но передумал: зачем мучиться, закуривая на ветру, когда это можно сделать в машине? В своей грязной, полосатой, битой-перебитой, сто раз чиненной, непобедимой и уютной машине…
Машина заменяла Пауку многое – семью, друзей, дом, книги, кино и телевизор. Машина заменяла ему почти все на свете. А то, чего не могла дать машина, давала Нинка Суворина – по вторникам и четвергам, а иногда еще и по субботам. Сегодня как раз была суббота. В последние дни Паук ощущал в себе избыток сентиментальности и прочей мешающей нормальной работе человечности, а Нинка была отличным громоотводом для любых эмоций – как положительных, так и отрицательных. При сильном желании ей можно было даже подбить глаз или выдрать половину волос на голове. Нинка не обижалась – у нее было терпеливое, выносливое тело и большая душа. По профессии Нинка была медицинской сестрой, а по призванию – великой утешительницей страждущих.
С усилием выбросив Нинку из головы, Паук отпер дверцу «лендровера» и плюхнулся на скрипучее сиденье. Дверца захлопнулась за ним с привычным лязгом. Первым делом он воткнул ключ в замок зажигания, после чего сразу же полез в портсигар и с удовольствием закурил – у Нинки было как-то не до того. Он уже собирался повернуть ключ и поехать, наконец, домой, когда позади предательски скрипнули старые пружины. Рука Паука метнулась вперед – туда, где под приборной панелью был спрятан полицейский револьвер тридцать восьмого калибра, – но тут же бессильно повисла: он понял, что не успеет.
– Тихо, тихо, – произнес негромкий голос на заднем сиденье. – Даже и не мечтай.
– Фу ты, черт, – с облегчением сказал Паук. – Обалдел, что ли? Напугал до полусмерти!
– А что это ты такой пугливый? – насмешливо спросил голос с заднего сиденья. – Совесть, что ли, нечиста?
– Ведь недаром сторонится милицейского поста и милиции боится тот, чья совесть нечиста! – с огромным удовольствием процитировал Паук. Голос его при этом звучал преувеличенно бодро и радостно, потому что на самом деле ни бодрости, ни, тем более, радости по поводу этого внезапного визита Паук не ощущал. Ощущал же он, наоборот, растущую тревогу, почти страх. Человеку, который сидел на заднем сиденье его «лендровера», было нечего здесь делать.
Зачем он пришел? Как сумел отыскать? Как, в конце концов, пробрался в машину? Вопросов было много, но Паук решил пока не задавать их до тех пор, пока ситуация не начнет проясняться.
Он еще не успел произнести знаменитую цитату до конца, когда заднее сиденье снова скрипнуло – резко, протестующе. Фокус был старый, но Паук менее всего ожидал подобных действий от того, кто сидел позади. Болван, мысленно сказал он себе, чувствуя, как на горле стремительно и безжалостно стягивается петля удавки. Не ожидал он! Это же убийца, профессионал! Универсал, если угодно. Может замочить из винтовки с лазерным прицелом, а может и задушить шнурком от ботинка.
– Ты что? – из последних сил пытаясь протолкнуть пальцы между собственной шеей и удавкой, прохрипел он. Пальцы не пролезали – мешали перчатки, да и удавка уже довольно глубоко врезалась в шею. – За что?..
– Руки убери, – процедил голос над его правым ухом. Теперь в этом голосе почти не осталось знакомых ноток, и Паук испугался: а вдруг он обознался, и на заднем сиденье угнездился совершенно посторонний маньяк? – Убери руки, удавлю! – повторил голос, и Паук послушно опустил руки, тем более, что сил для борьбы у него уже почти не осталось. Все силы уходили на то, чтобы втягивать воздух сквозь пережатое удавкой дыхательное горло.
Давление на гортань немного ослабло, и Паук с хлюпающим звуком глотнул воздуха. Он покосился на зеркало заднего вида, пытаясь понять, кто же все-таки решил поиграть с ним в эту странную игру, но ближайший фонарь горел довольно далеко, и в зеркале маячил лишь темный силуэт головы, которая могла принадлежать кому угодно.
Впрочем, обладатель этого анонимного силуэта, похоже, вовсе не стремился сохранить инкогнито.
– У меня есть к тебе пару вопросов, – сказал он нормальным голосом, и Паук удивился: как он мог принять этого парня за кого-то другого? На заднем сиденье был Абзац, теперь в этом не осталось сомнений.
– Дурацкая манера задавать вопросы, – осторожно сказал Паук.
– А мне кажется, что лучшей манеры не придумаешь, – возразил Абзац. – Лучше шнурка от ботинка может быть только рояльная струна, а лучше рояльной струны – только включенный утюг. Это превосходно развязывает языки.