Воронин Андрей Николаевич. Группа крови

   – Ну, спасибо за чай, спасибо за ласку, – сказал он, глядя в угол. – Мне, пожалуй, пора и честь знать. Может, тебя подбросить?
   – Да нет, спасибо, – отказался Коровин, который понятия не имел, куда его можно подбросить.
   – На нет и суда нет, – покладисто согласился Кузнец, переступил с ноги на ногу и негромко добавил:
   – Ты все-таки.., того.., поаккуратнее. Ладно?
   – Ладно, – сказал Коровин. – Обещать не могу, но постараюсь. Да не казнись ты так, Миша! – воскликнул он, бросив взгляд на понурую фигуру Кузнеца, который стоял в дверях кухни, комкая в мозолистых руках кепку. – Ну чем еще ты можешь помочь? Ты и так сделал невозможное. Я тебе этого по гроб жизни не забуду. Только… В общем, я не знаю, когда смогу вернуть деньги и смогу ли вообще.
   – Это ты брось, – решительно оборвал его Кузнец. – Про это ты даже не заикайся. Все будет как надо, понял? Иначе я даже не знаю… Иначе правда, что Бога нет, вот! А про деньги забудь. Не думай ты про эти бумажки. Сегодня они есть, завтра нет – подумаешь, горе! И вот еще что… Будешь на кладбище – поклонись за меня покойнице.
   – Обязательно, – пообещал Коровин. – Только боюсь, что она бы нас не одобрила.
   – Ну, она-то у тебя святая была, – со вздохом сказал Кузнец. – А мы люди простые, грешные…
   В общем, пошел я.
   – Спасибо, Миша, – еще раз поблагодарил Коровин, пожал узкую и твердую, как дубовая доска, ладонь приятеля и проводил его до дверей.
   Заперев за Кузнецом старенький французский замок, Коровин вернулся на кухню и присел на свое любимое место у окна. Он налил себе еще один стакан чаю, разломил сушку и стал смотреть во двор, механически хрустя сушкой и запивая ее горьким тепловатым настоем чайных листьев.
   Завернутые в прошлогодний номер «Труда» деньги лежали на столе – там, куда положил их Кузнец.
   Коровин еще не прикасался к свертку: ему казалось, что, как только он развернет мятую, слегка пожелтевшую газету, ход событий перестанет зависеть от его воли. Это невинное с виду действие станет необратимым шагом, после которого ничего нельзя будет остановить и повернуть вспять.
   Коровин горько усмехнулся, прихлебывая остывший чай. К чему обманывать себя? От него, Андрея Витальевича Коровина, давно ничего не зависит – все идет само по себе, катится под гору, как потерявший управление тяжелый грузовик без водителя, давя и ломая все на своем пути. Если бы хоть что-то в этой трижды проклятой жизни зависело от него, то разве Валентина умерла бы такой страшной смертью? Разве ее убийца продолжал бы с довольной миной разъезжать по городу на своем дорогом спортивном автомобиле и по-прежнему свысока поплевывать на честных людей? Все-таки Миша Шубин, дай Бог ему здоровья, наивный человек. Он все еще верит в какую-то высшую справедливость: мол, отольются кошке мышкины слезки… Ох, не отольются! Чем больше погибнет в кошачьих когтях безобидных мышек, тем жирнее и самодовольнее становится кошка.
   Ведь мышки такие вкусные и совершенно не умеют постоять за себя!
   Вот именно, сказал он себе. Не умеют. А я умею?
   Хорошо скрипеть зубами и тешить себя планами мести, когда точно знаешь, что осуществить эти планы ты не можешь в силу объективных причин. Это Россия – страна мечтателей и бездельников. Потому нами и помыкают все, кому не лень – мерзавцы, хамы, воры, бандиты… А теперь денежки – вот они.
   Помнится, кто-то грозился, что купит винтовку с оптическим прицелом и вышибет этому Моряку его вонючие мозги. Ну, так вперед!
   О том, что хорошая снайперская винтовка стоит около пяти тысяч долларов, Коровин узнал из газет.
   В той же газете было написано, что приобрести оружие в Москве, как и в любом другом городе России, – раз плюнуть. Коровин, душа которого в последние три месяца представляла собой сплошную открытую рану, слепо принял на веру это утверждение и убедил себя в том, что сможет самостоятельно рассчитаться с Моряком. Теперь, когда последнее препятствие на пути к поставленной цели было неожиданно устранено сердобольным Кузнецом, Коровин впервые серьезно задумался о том, где и как он намерен купить винтовку. Такие вещи не продаются в хозяйственных магазинах. Более того, оружие такого типа вряд ли удастся купить далее в специализированном охотничьем магазине. И потом, нужна какая-то лицензия, что ли…
   Оставался черный рынок. Но как на него попасть?
   Черный рынок – это вовсе не какая-то определенная площадь или здание, выкрашенное в черный цвет.
   Нельзя сесть в такси и попросить водителя: «Отвезите меня, пожалуйста, на черный рынок». У черного рынка нет географических координат и дверей со стеклянными табличками: «Оружие», «Наркотики», «Валюта»… Черный рынок – это заброшенная в бурлящее море большого города сеть, настолько тонкая, что разглядеть ее невооруженным глазом практически невозможно.
   "Отлично, – мысленно сказал себе Коровин, и в этом замечании слышался сарказм – горький, как полынь, и ядовитый, как яд гадюки. – Просто превосходно! Вот и готово очередное непреодолимое препятствие. Можно спокойно пропить эти пять тысяч, тем более, что Миша, как человек необразованный, но глубоко интеллигентный, никогда не напомнит мне о долге. Пять тысяч долларов – это очень много водки.
   Можно будет напиваться каждый день и плакаться каждому встречному и поперечному, жалуясь на жестокую судьбу, проклятых «новых русских» и продажных ментов, а потом тихо и спокойно умереть от цирроза. Есть только два пути: этот и другой – гораздо менее приятный и гораздо более опасный и трудный.
   Если бы я мог посоветоваться с Валентиной, то она наверняка сказала бы, что лучше умереть от водки (что само по себе тоже отвратительно), чем хотя бы на мгновение уподобиться этому Моряку и ему подобным тварям. Но она ничего не может посоветовать, и виноват в этом Моряк. А раз виноват, значит, должен быть наказан. Закон не хочет его наказывать – значит, этим придется заняться мне.
   Нас просто обманули, понял он. Нас с детства приучили передоверять самые интимные наши дела – любовь, семейные ссоры, заботы о том, как прокормить семью, свое здоровье и даже месть – государству, которое справляется со всем этим спустя рукава, из рук вон плохо. А мы по укоренившейся привычке продолжаем оглядываться на этого издыхающего от несварения желудка монстра, ожидая от него подсказки, защиты и помощи. А монстру на нас наплевать – у него свои заботы, усугубляемые маразмом и многочисленными болячками.
   Коровин закурил и подумал, что нужно на что-то решаться. Распродавая свое имущество и пытаясь одолжить у Кузнеца деньги, он даже не предполагал, что ему придется принимать какие-то решения. Ему казалось, что решение принято давным-давно и осталось только претворить его в жизнь, последовательно, одну за другой, принимая заранее продуманные меры. Теперь же вдруг выяснилось, что никакие меры не продуманы, и решения как такового нет, а есть только клубящийся серый хаос: с одной стороны, «не убий», а с другой – «око за око».
   Он был стеснительным человеком и просто не мог себе представить, как придет, скажем, на базар и начнет приставать к торговцам с расспросами: простите, вы не подскажете, где я могу приобрести винтовку с хорошим боем? Только, умоляю вас, это строго между нами… Да первый же торгаш, к которому он обратится, немедленно сдаст его ближайшему омоновцу и будет прав!
   Коровин почувствовал, что остатки его решимости тают, как кусок рафинада в стакане с крутым кипятком. Тогда он закрыл глаза, закусил зубами изжеванный фильтр сигареты, прислонился спиной к подоконнику и представил себе Валентину Александровну – как она суетится у плиты в своем стареньком ситцевом халатике и шлепанцах с вытертой меховой опушкой. Волосы у нее собраны в аккуратный узел на затылке, а пухлые, но все еще очень красивые руки так и мелькают над плитой – шинкуют, помешивают, подсыпают, поднимают и опускают крышки кастрюль, откуда вырывается ароматный пар… Он вспомнил, как лежал в тот день на диване с компрессом на горле, по грудь укрытый клетчатым пледом и с градусником под мышкой – слегка недомогающий, но окруженный заботой и, в общем-то, очень довольный своим положением больного. А потом был звонок из больницы, а потом, потом…
   «Время – большая сволочь, – подумал Коровин. – Оно лечит наши раны, не спрашивая, нужно ли нам это. Этой ране не затянуться. Если дать ей зарасти сейчас, даже не попытавшись хоть что-нибудь сделать, то до конца жизни не сможешь смотреться в зеркало, потому что там будет отражаться маленькая, тихая, трусливая мразь… И самое страшное, что даже к этому можно привыкнуть».
   В носу у него внезапно защипало, а глаза сделались горячими и влажными. Коровин скривился, пытаясь удержать непрошеные слезы, и это ему удалось. Он шмыгнул носом, поправил на переносице очки с мощными линзами, раздавил окурок в жестяной пепельнице и решительно поднялся.

* * *

   Выходя из дома, он как-то забыл, что на улице не август и даже не октябрь, и у него сразу же начали мерзнуть уши и голые кисти рук. Он поднял воротник своей старенькой матерчатой куртки и спрятал озябшие кулаки в карманы, но режущий ледяной ветер все равно донимал его, ероша на голове остатки изрядно поредевшей шевелюры.
   Троллейбус оказался битком набит раздраженными людьми в сырой тяжелой одежде. Коровин боком втиснулся в эту тесную, воняющую мокрым сукном сырость и повис на поручне, поминутно проверяя лежавший во внутреннем кармане куртки газетный сверток. За мутным от уличной грязи стеклом рывками проплывали знакомые до отвращения улицы. Андрей Витальевич любил свой город, но после смерти жены толкотня московских улиц и непрерывное мельтешение чужих равнодушных лиц не вызывали у него ничего, кроме головной боли и тошноты.
   У женщины, которая вела троллейбус, оказался необыкновенно сварливый голос, тембр которого живо напомнил Коровину визжание циркулярной пилы.
   Этот голос донимал его всю дорогу, неразборчиво выкрикивая названия остановок и раздраженно требуя освободить двери и ускорить посадку. Коровин вышел на своей остановке, испытывая огромное облегчение от того, что эта пытка закончилась.
   Он не стал спускаться в подземный переход, а перебежал улицу поверху, едва не угодив под машину.
   Перебравшись через трубчатое металлическое ограждение на противоположной стороне дороги, он подумал, что очень напоминает человека, который ищет смерти. А почему бы и нет, собственно? Что такого хорошего осталось у него в этой жизни, из-за чего ею стоило бы дорожить?
   Кое-что осталось, сказал он себе, торопливо шагая к гостеприимно распахнутым дверям метро, откуда, как из пасти голодного зверя, тянуло неприятным сырым теплом. Осталось дельце, которое необходимо закончить перед тем, как подвести последнюю черту.
   Посадить дерево, построить дом и вырастить сына мне не удалось – Бог не дал, иначе не скажешь. Пустая вышла жизнь, никчемная. Всего и было у меня, что Валентина да то, что вместе прожили. Все отобрали, все до капельки… Осталась только эта наглая, самоуверенная рожа, в которую я должен всадить пулю. Должен! Иначе не видать мне ни рая, ни пекла – так и буду болтаться посередке, как дерьмо в проруби, до самого Страшного суда…
   На рынке кипела своя, непонятная для непосвященных жизнь, казавшаяся постороннему наблюдателю простой и примитивной, как бессмысленное кишение бактерий в блюдце с питательным раствором, а на самом деле сложная, четко отлаженная и подчиненная своим собственным железным законам. Не задерживаясь у рядов, где торговали продуктами и турецким тряпьем, Коровин протолкался в дальний угол, где между общественным туалетом и киоском с хот-догами и пивом пестрело камуфляжными разводами развешенное на проволочном заборе армейское обмундирование.
   Торговал этим добром здоровенный красномордый бугай лет тридцати пяти, с головы до ног обтянутый все тем же камуфляжем. Его круглое, налитое кабаньей силой тело заполняло военную форму целиком, не оставляя ни единого кубического миллиметра свободного пространства, словно форма была не надета, а нарисована прямо на коже. Огромные плоскостопые ноги в растоптанных армейских ботинках уверенно попирали грязь, на ярко-красной нижней губе дымилась прилипшая сигарета без фильтра. Разрисованное желтыми, зелеными и коричневыми камуфляжными пятнами офицерское кепи чудом держалось у него на самом затылке, открывая взгляду торчащие во все стороны сосульки светло-русых волос. Торговец относился к тому типу людей, который во все времена вызывал у Коровина острую неприязнь и безотчетную робость своим напористым хамством и уверенностью в собственном превосходстве над всем остальным миром.
   Увидев эту сытую ряшку, Коровин снова заколебался. Обращаться со своим вопросом к этой горе мяса ему совершенно не хотелось, но поблизости не было видно никого, кто торговал бы схожим товаром.
   Если Коровин хотел купить винтовку, то начинать поиски ему следовало отсюда.
   Он нерешительно шагнул вперед, снова остановился и закурил, делая вид, что разглядывает кители, камуфляжные бриджи и теплые бушлаты, висевшие на заборе. Красномордый торгаш заинтересованно скосил на него светло-голубой, с красными прожилками глаз, немного подождал, выплюнул окурок в грязь и решил сам взять быка за рога.
   – Интересуетесь? – спросил он с той поддельной вежливостью, которая по сути своей хуже откровенного хамства.
   – Да как вам сказать, – пожал плечами Коровин. – Не вижу того, что мне нужно.
   – Так здесь ведь только образцы, – снисходительно объяснил Красномордый. – Вон его сколько, этого добра! – Он кивнул на огромные клеенчатые сумки, стоявшие у забора. – Тут на любой вкус найдется, любого размера и какого хошь оттенка – хоть на богатыря, хоть на пигмея. А у вас фигура средняя, на вас подобрать – раз плюнуть. Рост у вас какой, не помните?
   – Рост? – машинально переспросил Коровин. – Да нет, погодите. Одежда мне не нужна. Мне нужны, как бы это выразиться.., аксессуары…
   – Чего?
   – Ну, скажем так, сопутствующие товары.
   – А! – обрадовался торговец. – Ремни там всякие, кокарды, да? Ремни есть. Классные портупеи, и отдам по дешевке. Сейчас они опять в моду входят. Да и то сказать, сносу им нет, и на вид красивые… Да чего их хвалить! Товар известный, в рекламе не нуждается. Гляди, какая кожа! На нем быка можно повесить!
   – Нет, – сказал Коровин, – ремни – это тоже не совсем то.
   – Так я тогда не пойму, чего тебе надо, – как-то незаметно переходя на «ты», обиженно сказал торговец.
   – Ну, как вам сказать… Ну, вот ремень, а на ремне.., гм…
   – Планшет, что ли? В смысле, полевая сумка?
   – Не совсем. Собственно, я имел в виду кобуру.
   – Кобуру? – удивился торговец. – В принципе, нет проблем. Если завтра в это время подойдешь, будет тебе кобура. Тебе какую – под «Макаров», под «наган», открытую? Наплечную?
   – О, господи! – вздохнул Коровин, чувствуя себя полным идиотом и от смущения бросаясь напролом:
   – Оружие. То, что в кобуре. Понимаете?
   – Вот чудак, – воровато оглянувшись по сторонам и слегка понизив голос, сказал торговец. – Так бы сразу и сказал. Есть отличные стволы. Показать?
   – Если вас не затруднит, – сказал Коровин, дивясь тому, как просто разрешилось его затруднение.
   Выходит, газета не врала, когда утверждала, что с оружием в Москве проблем нет.
   – Да чего там – затруднит, – сказал торговец. – На, гляди.
   Он одним движением откинул полу лежавшего прямо перед ним на прилавке пятнистого бушлата, и Коровин увидел пять или шесть пистолетов и револьверов, ни один из которых не был похож на привычные глазу русского человека «Макаров» или «ТТ». Один из револьверов был огромный, никелированный, с удобно изогнутой деревянной рукояткой и толстым стволом.
   – Сорок пятый калибр? – отважился блеснуть эрудицией Коровин, тыча пальцем в это страшилище.
   – Чего? – удивился торговец. – Ты что, дядя, белены объелся? Он же газовый! А вот эти два – пневматические. Заряжаешь специальными пульками или дробью и пали. С пяти метров банку с водой прошибает навылет. В инструкции написано, что представляет опасность для здоровья и жизни на расстоянии в четыреста метров, но это они, по-моему, загнули. Да на четыреста метров и из «весла» не больно-то попадешь… Ну что, берешь?
   – Из весла? – переспросил Коровин. – Как это?
   – Ну, из «плетки»… Из винтовки, в общем. Так берешь?
   – А это все, что у вас есть?
   – В общем, да. Есть другие модели – попроще, подешевле, если кто интересуется. Показать?
   – Спасибо, не стоит. Видите ли, меня как раз интересует.., э-э-э.., весло.
   – Эк, куда хватил, – фыркнул краснолицый, прикрывая свою коллекцию игрушек полой бушлата. – Такого товара не держим. Это ж уголовщина, дядя!
   – А вы не подскажете, к кому я мог бы обратиться? – спросил Коровин, понимая, что здесь у него вышла осечка, и в глубине души не зная, радоваться ему по этому поводу или грустить.
   Торговец даже не потрудился ответить, ограничившись отрицательным покачиванием головы.
   На Коровина он больше не смотрел, потеряв к нему всякий интерес. Коровин вздохнул, негромко сказал:
   «Извините» и не спеша побрел прочь.
   Он не знал, куда направляется. Возможно, стоило попытать счастья на другом рынке. Во всяком случае, отсюда надо было уходить, пока торговец не вызвал милицию или пока местные карманники не сперли у него с таким трудом добытые другом Мишей деньги.
   Кстати, подумал Коровин, а откуда у Михаила такая сумма? Наверное, продал одну из своих самоходок какому-нибудь фермеру, да еще и из собственных сбережений добавил…
   У выхода с рынка кто-то тронул его за рукав.
   Коровин оглянулся, почти уверенный, что увидит позади себя рослого сержанта с наручниками наготове. Но за спиной у него стоял, беспокойно стреляя по сторонам хитрыми глазами, какой-то тип не то двадцати, не то сорока лет – в общем, один из тех основательно потертых граждан неопределенного возраста и еще более неопределенных занятий, каких можно встретить на любом российском рынке.
   Его изрядно помятое и испитое лицо поражало сочетанием сонного равнодушия ко всему на свете и вместе с тем звериной хитрости, а светлая болоньевая куртка носила на себе многочисленные следы долгой и нелегкой жизни. Помимо куртки, на субъекте были чудовищно замызганные джинсы, рыжие кирзовые ботинки и полосатая вязаная шапочка с пушистым помпоном.
   – Это вы интересуетесь? – хриплым не то от простуды, не то с перепоя голосом спросило это явление.
   – Чем? – довольно неприветливо переспросил Коровин, который принял типа в вязаной шапочке за попрошайку.
   – Чем, чем… Тем самым. Или вам уже не надо?
   До Коровина стало понемногу доходить. "Ясно, – подумал он. – Конечно, по-другому и быть не могло.
   Тут наверняка действует отлаженная система с тройной поверкой и перепроверкой. Значит, посмотрели на клиента со всех сторон, прогулялись за ним до самых ворот, убедились, что это не переодетый мент, и теперь готовы продолжить разговор…"
   – А что вы можете предложить? – недоверчиво спросил он, безуспешно пытаясь притвориться докой в делах подобного рода.
   – Весло, – сказал потертый тип в вязаной шапочке. – Вы ведь греблей занимаетесь, так?
   – Что-то в этом роде, – уклончиво ответил Коровин. – Только имейте в виду, – внезапно осененный счастливой идеей, добавил он, – что денег у меня с собой нет.
   – А мне по… – равнодушно заявил субъект в вязаной шапочке и, повернувшись на стоптанных каблуках, плечом вперед пошел протискиваться через толпу, держа курс на автомобильную стоянку.
   Коровин двинулся за ним, на ходу думая о том, что все, кажется, складывается более или менее гладко. Конечно, нельзя было исключать возможности того, что потертый субъект является переодетым оперативником или наводчиком шайки грабителей.
   В таком случае, сегодняшний визит на рынок мог иметь самые неприятные последствия, но Коровин поймал себя на том, что не только не боится, но даже не особенно волнуется. Похоже было на то, что после смерти жены тот участок коры головного мозга, который ведал волнениями и страхами Андрея Витальевича, попросту омертвел и перестал функционировать. Ну и черт с ним, подумал Коровин. Главное, чтобы все это поскорее закончилось.
   В глубине стоянки, в самой гуще грузовых фургонов, замызганных микроавтобусов и легковушек с прицепами потертый проводник Андрея Витальевича сделал ему знак подождать и подошел к автомобилю, имевшему весьма экзотический вид. Это был изрядно потрепанный внедорожник марки «лендровер», вызывающе раскрашенный под зебру и с торчащей кверху, как у трактора, выхлопной трубой.
   Его полосатые борта были до самой крыши забрызганы грязью, и вообще вид у машины был такой, словно она только что вернулась с ралли по дорогам Восточной Сибири.
   Проводник-наводчик открыл правую дверцу машины, просунул в салон верхнюю половину туловища и на некоторое время застыл в этой неудобной позе, перебирая обутыми в стоптанные рабочие ботинки ногами и совершая какие-то сложные телодвижения отставленным тощим задом. Коровину подумалось, что, будь у этого типа хвост, в данный момент он бы им непременно повиливал, как это делают собаки, когда не знают, угостят их косточкой или перетянут дубиной по хребту.
   Потом гражданин в вязаной шапочке задним ходом выдвинулся из дверцы и махнул Коровину рукой, приглашая его подойти. Когда Андрей Витальевич приблизился, наводчик указал ему на открытую дверцу, молча повернулся к нему спиной и как-то очень незаметно исчез, словно растворился в сыром холодном воздухе.
   Коровин неловко взобрался на переднее сиденье полосатого «лендровера». Внешний вид машины будил воображение: Андрею Витальевичу уже рисовались груды масляно поблескивающих стволов, в беспорядке сваленных на заднем сиденье джипа, и бритоголовый водитель с каменными мышцами в бронежилете на голое тело.
   Ничего подобного, однако, в салоне «лендровера» не обнаружилось. Заднее сиденье было свободно, а водитель оказался длинным и тощим молодым парнем, волосатым и небритым. Он был одет в увешанную стальными цепями, какими-то побрякушками и чуть ли не кошачьими хвостами короткую кожаную куртку, кожаные же штаны и повернутое козырьком назад кожаное кепи. Лицо у этого молодого человека было темным от загара, тонкий, с горбинкой нос оказался заметно свернутым на сторону, а над левой бровью белела извилистая полоска довольно длинного шрама. Глаза молодого человека скрывались под каплевидными темными очками, на руках он носил тонкие кожаные перчатки, а на ногах – грубые сапоги с короткими широкими голенищами. Эти сапоги показались Андрею Витальевичу подозрительно знакомыми. Он уставился на них, пытаясь сообразить, в чем тут фокус. В этих сапогах как будто чего-то недоставало, вот только чего именно? И тут до Коровина дошло: не хватало засунутой за голенище гранаты на длинной деревянной ручке. Сапоги были точной копией тех, в которых ходили немецкие оккупанты, и Коровин с очень неприятным чувством задал себе вопрос: а копия ли это?
   – Вермахт, – подтверждая его догадку, сказал молодой человек. – Умели, черти, делать вещи! Шестой десяток лет сапогам, а все как новые.
   Коровин перестал пялиться на заслуженные сапоги и попытался закрыть дверцу.
   – Посильнее, – посоветовал водитель. – Она любит, чтобы хлопали как следует.
   Коровин грохнул дверцей изо всех сил, и замок с лязгом защелкнулся.
   – Итак, – кладя на баранку обтянутые черной лайкой руки, сказал водитель, – я вас внимательно слушаю.
   Коровин замялся.
   – Собственно, это я вас слушаю, – сказал он наконец. – Насколько я понял, мое дело вам известно.
   Молодой человек смешно надул щеки и с шумом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. Зубы у него были большие, ровные и белые, как фарфор. Возможно, это и был фарфор: судя по форме носа и шраму на лбу, этот юноша как минимум однажды крепко приложился физиономией к чему-то очень твердому.
   – Слушайте, – сказал он, – давайте говорить прямо, как положено сыновьям одной нации. Вы пришли сюда купить оружие, так перестаньте вилять и скажите прямо, что вам нужно и для чего.
   – По-моему, это мое личное дело – для чего, – робко огрызнулся Коровин, отводя взгляд от уставившихся на него продолговатых непрозрачных линз. – Мне нужна винтовка с оптическим прицелом.
   – Надо полагать, она вам понадобилась для того, чтобы стрелять воробьев у себя на даче, – предположил молодой человек.
   – Это мое личное дело, – упрямо повторил Коровин.
   – Не совсем, – возразил молодой человек. – Впрочем, как знаете. Деньги при вас?
   – Д… Нет, конечно.
   – Врете, – уверенно заявил юноша в немецких сапогах. – Вы все время хватаетесь за грудь и шуршите газетой. Эх, вы, конспиратор! Вот дам вам сейчас по черепушке, отберу деньги и уеду – что тогда?
   В милицию побежите?
   – Нет, – устало сказал Коровин, – не побегу.
   Но предупреждаю: если вы это всерьез, то бейте так, чтобы я больше не встал. Мне терять нечего, учтите.
   – Ясно, – с едва заметной ноткой сочувствия в голосе произнес молодой человек. – В угол загнали, да?
   – Это мое личное дело, – в третий раз за последние пять минут повторил Андрей Витальевич.