Страница:
– Наверное, решил остановиться.
Дорога поднималась в гору. До поворота на Слободу, как свидетельствовал знак, было два с половиной километра.
– Малыш, ты сейчас сядешь в «КамАЗ» и сделаешь все как положено. Понял меня?
– Да, понял, – ответил Малыш Никите.
Прохор Иванов явно не понимал, что сейчас должно произойти. Но повиновался приказу Никиты, понимая, что его согласие или отказ ровным счетом ничего не значат. Он уже жалел, что вообще ввязался в эту историю и взял деньги. Но выхода не было.
Минут через сорок Никита с бутылкой водки подошел к Прохору Иванову и сказал:
– А сейчас ты выпьешь до дна всю бутылку.
– Да ты что, командир, с ума сошел?
– Я сказал, – тоном не терпящим возражений, буркнул Никита, подавая бутылку.
Прохор отковырял дрожащими пальцами пробку и, понимая, что лучше делать так, как ему велят, припал к горлышку. Водка из бутылки начала медленно переливаться ему в рот. Он выпил ее за два приема, а затем закурил. Как раз в это время взревел мотор и «КамАЗ» тронулся с места.
– Куда это они? – спросил Прохор у Никиты.
– Не переживай, сиди.
Джип стоял на обочине, за рулем на месте Малыша сидел Пастух. А Никита и Прохор Иванов сидели на траве рядом с джипом, на пыльной придорожной траве.
Малыш увидел «рафик», который несся с горы. Скорость была где-то километров девяносто.
– Ну и гонит! – пробормотал Малыш, вдавливая в пол педаль газа и разгоняя тяжелый «КамАЗ».
Машины шли навстречу друг другу. «КамАЗ» поднимался в гору, а «рафик» мчался с горы.
Когда между машинами оставалось метров пятнадцать, Малыш резко повернул в сторону, загораживая рафику дорогу. Водитель «рафика» вильнул, «КамАЗ» зацепил его своим бампером, и «рафик» полетел в кювет, на ходу переворачиваясь и грохоча измятым железом. Посыпались стекла, послышался истошный крик, который потонул в лязге и скрежете металла.
Прохор Иванов протрезвел буквально на глазах, ведь все это произошло метрах в трехстах от джипа и он все это видел своими глазами.
– Сиди тихо и не рыпайся! – направив на него ствол пистолета, сказал Никита. – Шевельнешься – пристрелю, понял?
Прохор закивал головой и по его небритым щекам потекли слезы. Это были слезы ужаса.
«Рафик» дымился. Джип помчался в гору.
Забрали Малыша, который вскочил на заднее сиденье, а затем автомобиль развернулся и понесся по дороге в направлении Смоленска.
– Здесь, – сказал Никита, указывая на проселочную дорогу, которая уходила в сторону от трассы. – Сюда, сюда давай!
Джип резко повернул; и въехал в березовый лесок.
– Выходи! – приказал Прохору Иванову Никита. – Выходи, я тебе сказал! – а затем схватил его за плечо и буквально вышвырнул из салона джипа.
Прохор хотел побежать, но вовремя подставленная нога Никиты опрокинула его на землю, а затем Никита для острастки заехал ногой водителю «КамАЗа» по ребрам. Тот ойкнул и его стошнило – водкой, колбасой, капустой и всей той дрянью, что он съел в придорожном кафе.
– Вот так-то будет лучше. Лежи, не рыпайся. Веревку давай! – обратился он к Пастуху.
Тот притащил веревку, быстро была сделана петля.
– Мужики, не надо! Я никому ничего… Я…
Прохор Иванов будет молчать, как могила!
Мужики, не надо! – уже обо всем догадавшись, взмолился водитель.
Но подобные просьбы на мужиков типа Никиты не производили никакого впечатления.
Они наоборот, лишь еще больше заводили бандитов, раззадоривали их.
– Давай, забрасывай! Завязывай!
Среди берез росла корявая сосна, суковатая и невысокая. Один конец веревки был закинут на сук, петлю набросили на шею плачущему Прохору Иванову, а затем Пастух приподнял его и резко дернул за ноги. Язык Прохора вывалился изо рта. Его галифе были мокрыми.
– В штаны наложил, – брезгливо сказал Никита, оглядываясь вокруг. – Вроде бы мы здесь не наследили. Давайте отсюда, быстрее! И дай мне телефон, я позвоню кому надо.
Никита связался с секретарем Гапона, сказал, что уже все сделано и сунув трубку в карман кожанки, сел в джип на переднее сиденье.
Известие о гибели проверяющих тут же было передано секретарем Григорию Александровичу – генералу из Министерства обороны. Теперь у того появился козырь против полковника ГРУ Бахрушина.
– Дай-ка мне бутылку водки, – попросил Никита.
Пастух подал бутылку и быстро, из горла, Никита отпил половину, а вторую протянул Пастуху.
– Пей, пей, руки дрожать не будут, да язык заплетаться перестанет.
Прохор Иванов висел на сосне. Его ноги, вернее, подошвы его хромовых сапог касались травы и рыжей хвои. Листья берез не были еще тронуты желтизной, деревья выглядели празднично. Ярко-зеленые листочки кое-где еще клейкие, трепетали.
– Давай в Москву, Малыш. Гони, не жалей машину.
– Через Смоленск поедем или как?
– Через Смоленск. А вообще нет, давай по окружной. Что нам делать, в Смоленске?
«КамАЗ» с погнутым бампером стоял на обочине рядом с дымящимся «рафиком», в котором было четыре обгоревших трупа. Все офицеры ГРУ умерли на месте. Все, что произошло на дороге в двух с половиной километров, не доезжая до поворота на Слободу, выглядело вполне реально.
«КамАЗ» нарушил правила движения, выскочил на встречную полосу, зацепил «рафик», мчащийся под гору, сбросил его в кювет. Водитель «КамАЗа» был пьян, испугался, когда понял, что натворил, и прямо от машины побежал в лес. Тут же в лесу и покончил с собой, покончил, даже не оставив объяснительной записки. Да никакие записки здесь и не были нужны, и так все было очевидно. Такие люди, как водитель в хромовых сапогах, не любят писать, даже перед смертью.
Черный джип промчался рядом с придорожной забегаловкой «Отдых». И видела черный джип с тремя мужчинами в кабине только уборщица в галошах на босую ногу.
Она вынесла ведро грязной воды, чтобы вылить.
"Носятся тут, как угорелые! – сказала она сама себе, видя, какую пыль поднял мчащийся черный джип, заехавший двумя колесами на обочину. – Найдут на свою голову приключения, врежутся во что-нибудь.
А еще хуже – собьют корову. Тогда каждому свое горе – корову уничтожат, да и сами погибнут".
Выплеснув грязную воду, она вернулась в кафе и спрятала ведро с тряпкой в маленькую кладовку. Она тут же забыла о черном джипе, о водителе «КамАЗа», который заехал позавтракать и о мужчине в кожанке, с которым она разговаривала, вытирая пол.
А еще через час рядом со сгоревшим рафиком уже толпились работники милиции, ГАИ, военной прокуратуры. Прибыли даже люди из ФСБ.
По номерам быстро определили откуда микроавтобус, и в ГРУ через полтора часа после аварии уже было известно о том, что майор Кудин и его люди погибли в автомобильной катастрофе между Смоленском и полигоном, в двух с половиной километрах от населенного пункта Слобода. А в полдень милиция обнаружила еще один труп – это был покончивший самоубийством Прохор Иванов, водитель «КамАЗа», пьянство которого и явилось причиной гибели четверых сотрудников Главного разведывательного управления Генштаба Министерства обороны России.
Кое-кому смерть офицеров ГРУ была на руку. И этим поспешили воспользоваться, чтобы приструнить слишком самостоятельного и несговорчивого полковника Бахрушина Леонида Васильевича, который неизвестно зачем послал проверку на законсервированный полигон.
Прохора Иванова отправили на вскрытие. Его увезла машина «скорой помощи», которую сопровождал эскорт гаишников.
Результаты судебно-медицинской экспертизы были очевидны: водитель был пьян и поэтому, скорее всего, не справился с управлением и выскочил на встречную полосу.
В его организме был обнаружен алкоголь, который явственно свидетельствовал о том, в каком состоянии Прохор Иванов сел за руль «КамАЗа».
Глава 15
Дорога поднималась в гору. До поворота на Слободу, как свидетельствовал знак, было два с половиной километра.
– Малыш, ты сейчас сядешь в «КамАЗ» и сделаешь все как положено. Понял меня?
– Да, понял, – ответил Малыш Никите.
Прохор Иванов явно не понимал, что сейчас должно произойти. Но повиновался приказу Никиты, понимая, что его согласие или отказ ровным счетом ничего не значат. Он уже жалел, что вообще ввязался в эту историю и взял деньги. Но выхода не было.
Минут через сорок Никита с бутылкой водки подошел к Прохору Иванову и сказал:
– А сейчас ты выпьешь до дна всю бутылку.
– Да ты что, командир, с ума сошел?
– Я сказал, – тоном не терпящим возражений, буркнул Никита, подавая бутылку.
Прохор отковырял дрожащими пальцами пробку и, понимая, что лучше делать так, как ему велят, припал к горлышку. Водка из бутылки начала медленно переливаться ему в рот. Он выпил ее за два приема, а затем закурил. Как раз в это время взревел мотор и «КамАЗ» тронулся с места.
– Куда это они? – спросил Прохор у Никиты.
– Не переживай, сиди.
Джип стоял на обочине, за рулем на месте Малыша сидел Пастух. А Никита и Прохор Иванов сидели на траве рядом с джипом, на пыльной придорожной траве.
Малыш увидел «рафик», который несся с горы. Скорость была где-то километров девяносто.
– Ну и гонит! – пробормотал Малыш, вдавливая в пол педаль газа и разгоняя тяжелый «КамАЗ».
Машины шли навстречу друг другу. «КамАЗ» поднимался в гору, а «рафик» мчался с горы.
Когда между машинами оставалось метров пятнадцать, Малыш резко повернул в сторону, загораживая рафику дорогу. Водитель «рафика» вильнул, «КамАЗ» зацепил его своим бампером, и «рафик» полетел в кювет, на ходу переворачиваясь и грохоча измятым железом. Посыпались стекла, послышался истошный крик, который потонул в лязге и скрежете металла.
Прохор Иванов протрезвел буквально на глазах, ведь все это произошло метрах в трехстах от джипа и он все это видел своими глазами.
– Сиди тихо и не рыпайся! – направив на него ствол пистолета, сказал Никита. – Шевельнешься – пристрелю, понял?
Прохор закивал головой и по его небритым щекам потекли слезы. Это были слезы ужаса.
«Рафик» дымился. Джип помчался в гору.
Забрали Малыша, который вскочил на заднее сиденье, а затем автомобиль развернулся и понесся по дороге в направлении Смоленска.
– Здесь, – сказал Никита, указывая на проселочную дорогу, которая уходила в сторону от трассы. – Сюда, сюда давай!
Джип резко повернул; и въехал в березовый лесок.
– Выходи! – приказал Прохору Иванову Никита. – Выходи, я тебе сказал! – а затем схватил его за плечо и буквально вышвырнул из салона джипа.
Прохор хотел побежать, но вовремя подставленная нога Никиты опрокинула его на землю, а затем Никита для острастки заехал ногой водителю «КамАЗа» по ребрам. Тот ойкнул и его стошнило – водкой, колбасой, капустой и всей той дрянью, что он съел в придорожном кафе.
– Вот так-то будет лучше. Лежи, не рыпайся. Веревку давай! – обратился он к Пастуху.
Тот притащил веревку, быстро была сделана петля.
– Мужики, не надо! Я никому ничего… Я…
Прохор Иванов будет молчать, как могила!
Мужики, не надо! – уже обо всем догадавшись, взмолился водитель.
Но подобные просьбы на мужиков типа Никиты не производили никакого впечатления.
Они наоборот, лишь еще больше заводили бандитов, раззадоривали их.
– Давай, забрасывай! Завязывай!
Среди берез росла корявая сосна, суковатая и невысокая. Один конец веревки был закинут на сук, петлю набросили на шею плачущему Прохору Иванову, а затем Пастух приподнял его и резко дернул за ноги. Язык Прохора вывалился изо рта. Его галифе были мокрыми.
– В штаны наложил, – брезгливо сказал Никита, оглядываясь вокруг. – Вроде бы мы здесь не наследили. Давайте отсюда, быстрее! И дай мне телефон, я позвоню кому надо.
Никита связался с секретарем Гапона, сказал, что уже все сделано и сунув трубку в карман кожанки, сел в джип на переднее сиденье.
Известие о гибели проверяющих тут же было передано секретарем Григорию Александровичу – генералу из Министерства обороны. Теперь у того появился козырь против полковника ГРУ Бахрушина.
– Дай-ка мне бутылку водки, – попросил Никита.
Пастух подал бутылку и быстро, из горла, Никита отпил половину, а вторую протянул Пастуху.
– Пей, пей, руки дрожать не будут, да язык заплетаться перестанет.
Прохор Иванов висел на сосне. Его ноги, вернее, подошвы его хромовых сапог касались травы и рыжей хвои. Листья берез не были еще тронуты желтизной, деревья выглядели празднично. Ярко-зеленые листочки кое-где еще клейкие, трепетали.
– Давай в Москву, Малыш. Гони, не жалей машину.
– Через Смоленск поедем или как?
– Через Смоленск. А вообще нет, давай по окружной. Что нам делать, в Смоленске?
«КамАЗ» с погнутым бампером стоял на обочине рядом с дымящимся «рафиком», в котором было четыре обгоревших трупа. Все офицеры ГРУ умерли на месте. Все, что произошло на дороге в двух с половиной километров, не доезжая до поворота на Слободу, выглядело вполне реально.
«КамАЗ» нарушил правила движения, выскочил на встречную полосу, зацепил «рафик», мчащийся под гору, сбросил его в кювет. Водитель «КамАЗа» был пьян, испугался, когда понял, что натворил, и прямо от машины побежал в лес. Тут же в лесу и покончил с собой, покончил, даже не оставив объяснительной записки. Да никакие записки здесь и не были нужны, и так все было очевидно. Такие люди, как водитель в хромовых сапогах, не любят писать, даже перед смертью.
Черный джип промчался рядом с придорожной забегаловкой «Отдых». И видела черный джип с тремя мужчинами в кабине только уборщица в галошах на босую ногу.
Она вынесла ведро грязной воды, чтобы вылить.
"Носятся тут, как угорелые! – сказала она сама себе, видя, какую пыль поднял мчащийся черный джип, заехавший двумя колесами на обочину. – Найдут на свою голову приключения, врежутся во что-нибудь.
А еще хуже – собьют корову. Тогда каждому свое горе – корову уничтожат, да и сами погибнут".
Выплеснув грязную воду, она вернулась в кафе и спрятала ведро с тряпкой в маленькую кладовку. Она тут же забыла о черном джипе, о водителе «КамАЗа», который заехал позавтракать и о мужчине в кожанке, с которым она разговаривала, вытирая пол.
* * *
А через полчаса к сгоревшему «рафику» уже мчались со включенной мигалкой две машины ГАИ и машина «скорой помощи».А еще через час рядом со сгоревшим рафиком уже толпились работники милиции, ГАИ, военной прокуратуры. Прибыли даже люди из ФСБ.
По номерам быстро определили откуда микроавтобус, и в ГРУ через полтора часа после аварии уже было известно о том, что майор Кудин и его люди погибли в автомобильной катастрофе между Смоленском и полигоном, в двух с половиной километрах от населенного пункта Слобода. А в полдень милиция обнаружила еще один труп – это был покончивший самоубийством Прохор Иванов, водитель «КамАЗа», пьянство которого и явилось причиной гибели четверых сотрудников Главного разведывательного управления Генштаба Министерства обороны России.
Кое-кому смерть офицеров ГРУ была на руку. И этим поспешили воспользоваться, чтобы приструнить слишком самостоятельного и несговорчивого полковника Бахрушина Леонида Васильевича, который неизвестно зачем послал проверку на законсервированный полигон.
Прохора Иванова отправили на вскрытие. Его увезла машина «скорой помощи», которую сопровождал эскорт гаишников.
Результаты судебно-медицинской экспертизы были очевидны: водитель был пьян и поэтому, скорее всего, не справился с управлением и выскочил на встречную полосу.
В его организме был обнаружен алкоголь, который явственно свидетельствовал о том, в каком состоянии Прохор Иванов сел за руль «КамАЗа».
Глава 15
Полковник Бахрушин назавтра после звонка майора Кудина выехал к себе в управление.
Он знал, что машина с проверяющими прибудет не скоро, часов через пять, поближе к окончанию рабочего дня. Но он надеялся, что майор свяжется с ним по телефону и прежде, чем к нему на стол лягут бумаги, он узнает об истинных результатах проверки.
По тону Кудина Леонид Васильевич догадался: тому стало известно что-то важное. Ему не терпелось узнать эту информацию.
«Ну же, звони…»
Но вот уже почти час полковник Бахрушин находился у себя на службе, а телефон молчал.
Наконец Леонид Васильевич не выдержал и сам принялся вызывать Кудина.
«Не понимаю, что могло его задержать?»
Телефон не отвечал.
"Но мало ли что, – думал Леонид Васильевич, прохаживаясь по кабинету и стараясь изменить свой привычный маршрут. Ему уже и самому порядком поднадоело вытаптывать ворс ковра в одном и том же месте. – Наверное, выключил трубку или в машине находится кто-то чужой. Поэтому он и не отвечает.
Имей терпение, – обращался к себе Бахрушин. – Люди не меньше твоего желают заниматься делом, и если Кудин молчит, значит, на то есть причина".
О истинной причине молчания майора Кудина полковник даже не предполагал. И вдруг заработал факс, стоявший на столике.
– Интересно, интересно… – Бахрушин, подпрыгивая от нетерпения, обежал стол, плюхнулся в кресло и стал следить глазами за строчками, вылезающими из мигающего зелеными огоньками хитроумного аппарата.
То, что он прочел, заставило Бахрушина сперва замереть, а потом, когда факс закончил свое дело, схватить лист и еще раз убедиться, прочитанное – не плод его воображения. Документ исходил из Министерства обороны.
В нем Леониду Васильевичу Бахрушину предписывалось дать объяснение, на каком основании он посылал проверку на законсервированный смоленский полигон. К тому же действия полковника расценивались как приведшие к гибели шофера и офицеров ГРУ.
Несмотря на шок, испытанный после получения факса, Бахрушин сумел-таки сохранить хладнокровие, во всяком случае, мысли его не путались. Он отложил бумаги и забарабанил короткими пальцами по стеклу, прикрывавшему поверхность стола.
«Почему, – думал он, – эта бумага пришла ко мне раньше, чем само сообщение о гибели моих людей? Почему?»
Ответа пока не находилось. Он знал, пройдет несколько минут и ему сообщат. Не может быть так, чтобы одно и то же стандартное сообщение пришло с большой разбежкой во времени непосредственному начальнику людей, осуществлявших проверку и в Министерство обороны.
Бахрушин ждал, ждал терпеливо, теперь уже зная, почему молчит телефон майора Кудина.
Дверь открылась, вошел помощник. Он затравленно посмотрел на полковника Бахрушина, боясь сообщить ему страшную новость.
– Да говори же, черт тебя побери! – закричал Бахрушин. – Знаю я уже обо всем!
Помощник доложил о происшествии на Минском шоссе.
– Наши люди уже выехали туда?
– Да, через час выедет еще группа.
– И, конечно же, – скривился в едкой улыбке полковник Бахрушин, – меня не включили в ее состав? Да?
– Да, – ответил помощник.
«Ну, конечно же, конечно! – Бахрушин запрыгал по своему кабинету, как резиновый мячик. – Получается, я виноват в том, что погибли люди. Оказывается, если ничего не делаешь, то можешь спокойно жить, а если тебе удалось разузнать про краник, откуда высшим чинам капают деньги, то тебе уже и не жить на белом свете! Как это случилось с Кудиным».
Бахрушин понимал, единственное дело, которое ему оставили, это сообщить семьям погибших офицеров. А вот этого-то Бахрушин делать и не умел. Ему хотелось тут же вызывать машину, собрать людей и мчаться в Смоленск, пока еще у него самого есть власть.
Взять за горло полковника Иваницкого, подполковника Борщева и трясти их до тех пор, пока они сами не признаются во всем.
– Сообщили, что у погибших в крови большое содержание алкоголя, – бесстрастным голосом напомнил помощник.
«Ну конечно же, сейчас они найдут тысячу мелочей, тысячу деталей, которыми постараются обелить себя – Леонид Васильевич уже взялся за трубку телефона, чтобы вызвать машину, но остановил себя. – Нет, сделай вид, что тебя сломали, что ты отказался идти дальше. Тогда ты и станешь опасен для них. Они надеются, ты бросишься мстить, ослепленный яростью, и наделаешь ошибок. А ты обмани их, не дай повода. Они хладнокровны. Они уже давно знали, на что идут и не остановились перед кровью».
Бахрушин опустился в кресло и стал глубоко дышать. Он делал так всегда, когда хотел унять свою злость, притупить ярость.
"Так, еще десять вдохов и я буду абсолютно спокоен. Спокоен, спокоен, – говорил про себя Леонид Васильевич и ощущал, как дрожь в руках постепенно унимается, в душу возвращается уверенность. – Нет, это не я совершил ошибку, – подумал Бахрушин, – это вы ошиблись, посчитав, что убийство сойдет вам с рук. Пусть вы не сами убили, а лишь намекнули, как говорится, подали идею. Но возмездие настигнет вас, и я найду способ добраться до ваших высоких кресел. Скорее всего, результаты расследования будут на руку вам.
Какие закажете, такие и сделают. Найдут алкоголь и в крови шофера".
Бахрушин оборвал себя:
«Что случилось, то случилось. Не топчись на месте, иди дальше».
И он обратился к помощнику.
– Запроси все материалы по расследованию аварии.
– Боюсь, много нам не дадут.
– Все, что сможешь. Если надо, я позвоню, у меня еще найдутся друзья, способные рискнуть карьерой ради пользы дела.
Помощник кивнул и вышел.
А Бахрушин остановился возле больших напольных часов-курантов. Маятник медленно, до нереальности медленно качался в застекленном футляре, и Леонид Васильевич всматривался в желтый сверкающий диск, словно тот был волшебным зеркалом, способным показать ему прошлое и будущее, словно бы там он мог разглядеть подсказку.
«Пока бумаги у меня в руках, надо сделать копии», – решил Бахрушин.
Заработал ксерокс. Копии бумаг перекочевали в папку полковника.
Телефоны на его столе подозрительно молчали, словно бы и самого полковника выключили из жизни. Он присел на край стола, взял в руки телефонный справочник и принялся набирать номер, стоявший напротив фамилии «Кудин».
Он продолжал работать так, как работал и раньше. Решил для себя, что не покинет Москву пока не похоронит своих сотрудников, погибших на Минском шоссе. И если все его деловые встречи были записаны в большом еженедельнике, лежавшем на его рабочем столе, то об одной встрече он забыл напрочь, ведь о ней он договорился неопределенно.
А вот Борис Иванович Рублев помнил о ней. По своему характеру замкнутый, отставной майор не так уж много с кем и встречался. Несколько друзей в Москве, его постоянная женщина Светлана, с которой он еще до Таджикистана познакомился в аэропорту, ожидая Бурлакова – вот и весь круг его знакомств. И полковник Бахрушин занимал в нем достаточно видное место.
Как всегда в этот день Борис Иванович попил крепкого чая и посмотрев, чего следует прикупить из продуктов, сел за руль машины.
Особой надобности встречаться с Леонидом Васильевичем не было, но Рублев уже соскучился по общению. А Леонид Васильевич был человек компанейский, любил больше говорить, чем слушать.
Бахрушину Рублев не позвонил, справедливо считая, что из-за этого звонка встреча может и не состояться. Обменяются любезностями: «как живешь», «хорошо»… А на вопрос, чем сейчас занимаешься ему и ответить было бы нечего.
Борис Иванович подъехал к дому, в котором жил полковник Бахрушин и с трудом отыскал место для стоянки.
"Развелось теперь машин в Москве! То ли дело раньше, места для стоянки – хоть отбавляй! "
Рублев выбрался из машины, проверил закрыты ли все дверцы и после этого вошел в подъезд.
«Все-таки большое дело иметь квартиру в центре, – размышлял Рублев, пока кабина лифта несла его к одному из последних этажей. – У нас что ни день, то в лифте нагадят, то кнопки сигаретами прожгут. А здесь чисто и даже духами пахнет, – Борис Иванович втянул носом воздух, ощутив в нем аромат дорогих духов. – Наверное, красивая женщина ехала», – подумал он, выходя на площадку.
Дверь квартиры Бахрушина Рублеву не понравилась. Не любил он всяких там глазков, переговорных устройств и сам никогда не спрашивал – просто открывал дверь и впускал гостя. Сейчас же на него смотрел рыбий глаз маленькой телекамеры.
Рублев еще некоторое время сомневался, уж очень похожей на выключатель оказалась кнопка звонка. Он надавил на нее один раз своей широкой ладонью, второй, но так и не услышал за дверью мелодичной трели.
И дверь двойная, и глазок.
«Внешняя, металлическая, наверняка на все четыре стороны запирается. Вот дождется Бахрушин, когда кто-нибудь сунет ему в замочную скважину гвоздик и не выберется он изнутри».
Наконец-то дверь отворилась. Впервые видел Рублев Бахрушина растерянным.
– Вы что, Леонид Васильевич, всегда по квартире в костюме ходите? – произнес он, переступая порог, чтобы поздороваться с хозяином.
– Что? – переспросил Леонид Васильевич.
Было понятно, его мысли сейчас очень далеко отсюда.
– Вы как-то приглашали, вот я и решил заехать, – Рублев уже был не рад, что выбрался из дому. Чувствовал он себя глупо: вроде бы приглашали, но его появления не ждали.
– А, да, было дело… – вспомнил Бахрушин, провел гостя в комнату, усадил в мягкое кресло. – Я сейчас кофе или чайку соображу.
– Лучше на кухне посидим, – предложил Комбат. Не любил он сидеть в комнатах, всегда предпочитая для разговора кухню. Там и покурить можно, и перекусить под разговор.
Леонид Васильевич любил свою кухню.
Все здесь было оборудовано в соответствии с его вкусами. Некоторое время Бахрушин молча колдовал возле плиты, высыпая в маленькую джезву мелко смолотый кофе, подсыпая туда пряности, сахар.
Комбат ждал, когда хозяин заговорит сам.
Он понимал, на душе у Леонида Васильевича тяжелый камень и он думает, стоит ли делиться с гостем плохой новостью. В таких ситуациях – Комбат знал это точно – лучше всего молчать, и человек, если захочет, поделится, выскажет наболевшее.
Бахрушин чертыхнулся, обжег палец о металлический бок джезвы.
– Вы бы поосторожнее, Леонид Васильевич. Не нервничайте.
– Не нервничаю я, – вспылил полковник, разливая не настоявшийся кофе по маленьким фарфоровым чашкам.
– Тонкие. Того и гляди край откусишь, – сказал Рублев, поднося тонкую, почти прозрачную белую чашку ко рту.
– Беда у меня случилась, – наконец-то устроившись за столом признался Бахрушин.
– Я это сразу понял, Леонид Васильевич.
– Может, коньяку в кофе плеснуть?
– Да нет, спасибо, я за рулем.
Бахрушин все еще колебался стоит ли посвящать Комбата в подробности последних событий. Один раз он уже обжегся, послав проверку на полигон, хотя мог и не делать этого.
Теперь он рисковал подставить под удар и Бориса Ивановича Рублева.
«Нет, позже, – решил для себя Бахрушин, – сейчас ему не нужно знать всего».
– Люди мои погибли, – произнес он, держа двумя пальцами тонкую ручку чашки.
Комбат напрягся. Не так уж часто гибли в ГРУ люди, а тем более в отделе Бахрушина.
– Где? – Комбат ожидал услышать: Таджикистан, Чечня…
Но в ответ прозвучало:
– Под Смоленском.
– Н-да, – Рублев подул на горячий кофе, разгоняя на поверхности черные пенки. Из-под них выглянула лоснящаяся поверхность круто заваренного напитка.
– Я и сам не знаю, плакать мне или смеяться, – Бахрушин ощущал сейчас отвращение ко всему миру.
– Как это случилось?
– Авария на дороге. Говорят, у шофера нашли в крови алкоголь и что мои люди были пьяны. Не верится мне во все это.
– Что ж, всякое бывает…
– Извини, Борис Иванович, из-за всех этих дел я совсем забыл, что мы договаривались встретиться. Какие планы у тебя на сегодня?
– Хотел с вами заехать в тир к Андрюше Подберезскому, постреляли бы…
– Может еще и заедем, а сейчас я спешу.
– Куда?
– Похороны, Борис Иванович, похороны.
– Тогда вам сегодня не до меня будет, – Рублев, давясь горячим кофе, допил чашку до дна и встал. – Вы уж извините, что я к вам без звонка, не знал, что не до меня будет.
– Погоди, – Бахрушин прищурился, – поехали со мной.
– Куда?
– – На кладбище.
– Я же их совсем не знал.
– Они тоже, Борис Иванович, форму носили.
– Я уже многих похоронил…
Рублеву страшно не хотелось ехать на похороны. Не любил он этого занятия. Тоскливое, беспросветное… Снова слушать женский плач, причитания родственников, а то и смешок у себя за спиной. Обязательно найдутся такие, кто начнет шутить, рассказывать анекдоты. Много случайного народа попадает на похороны, и Рублев не хотел быть одним из них.
Но Бахрушин смотрел на него с тоскливой просьбой в глазах.
– Поехали, так нужно.
– Кто его знает, как оно правильно… – замялся Рублев.
Но Бахрушин уже одевался.
В лифте Борис Иванович еще раз сделал попытку отказаться:
– Я и машину-то не заправил. Небось, далеко ехать?
– Поедем на моей машине. Свою потом заберешь.
Бахрушин вышел во двор и огляделся. Он понял, наступила полоса неудач, когда все не складывается. Автомобиля во дворе не было.
Но не успел он высказать свои соображения на сей счет, как из ворот выехала черная «Волга».
– Садись, – он распахнул дверцу и пропустил вперед Комбата.
Когда Рублев устроился на заднем сиденье, места там хватило лишь для того, чтобы поместиться Бахрушину, третий человек примостился бы уже на полу.
У цветочных рядов Бахрушин хлопнул шофера по плечу:
– Остановись!
– Стоянка тут запрещена, товарищ полковник.
– Это твои проблемы, – зло ответил Леонид Васильевич и не дожидаясь, пока машина остановится, открыл дверцу.
Пришлось остановить. Полковник быстрым шагом шел вдоль цветочных рядов, пристрастно осматривая цветы. Никакие из них не казались ему подходящими для такого случая.
Комбат шел следом.
Наконец Бахрушин остановился возле последнего столика.
– Не знаю, какие взять, – развел он руками. – На свадьбу, на день рождения, на юбилей есть всякие, а вот на похороны…
Прямо перед ними в белой пластиковой вазе стояли свежие каллы – блестящие, будто бы сделанные из пластмассы.
– Обычно такие покупают, – напомнил Комбат.
– Знаю. Но чувствую, не такие надо.
Девушка, торговавшая цветами, боялась упустить клиентов. Она принялась расхваливать свой товар:
– Если вам на похороны, я могу и дешевле отдать. Вот, посмотрите: эти немного занявшие, но покойнику же все равно, согласитесь?
– Ты мне лучшие дай, – Бахрушин злился, вытаскивая портмоне. – Самые лучшие, какие есть.
– Самые лучшие – это розы с длинным стеблем, – девушка достала четыре цветка с длинными стеблями, на концах которых были закреплены пластиковые пробирочки с водой. – Эти долго будут стоять. Если воду подливать – месяц продержатся.
Комбат и Бахрушин переглянулись. Розы на кладбище? Обычно туда привозят гвоздики, каллы, тюльпаны.
Борис Рублев поднес цветок к носу и ощутил тот же самый запах, который сегодня уже чувствовал в лифте. Цветок пах дурманяще.
«Да, смерть пахнет цветами», – не к месту подумал Комбат.
– Я знаю что вам надо, – наконец-то догадалась цветочница, поняв, что мужчины в полной растерянности и нужно дать им понять, что она-то наверняка знает, какие цветы им нужны. – Это лилии, – она вытащила из-под столика пластиковое ведро, в котором стояли белые цветы.
– Лилии? – недоверчиво сощурился Комбат, осторожно беря в свою сильную руку один цветок. – Они же вроде бы на воде растут, а эти?
– То кувшинки, – возразила ему цветочница, – они на воде растут. А лилия – это божий цветок, на земле, как и другие произрастает. Вы разве не знаете? Когда ангел пришел сказать Марии, что она беременна Христом – в руках, лилию держал.
Комбат слышал об этом впервые, а Бахрушин, немного злясь, проговорил:
– Мы тут не лекции пришли слушать. Нам цветы надо, – и принялся выбирать лилии.
Теперь ему уже было все равно какие цветы он купит, у него в голове уже зрел план.
– Так много? – удивилась цветочница, когда Бахрушин отобрал шестнадцать цветов, оставив в ведре лишь четыре штуки.
– Покойников много, – ответил Бахрушин, чем привел девушку в замешательство.
Он разделил букеты на две части. Одну из них отдал Комбату и пошел вместе с ним к машине.
Шофер в это время объяснялся с инспектором ГАИ, который был в общем-то прав, говоря, что тут не только стоянка, но и остановка запрещена.
Леонид Васильевич отодвинул своего шофера в сторону и, глядя прямо в глаза инспектору ГАИ, холодно произнес:
– Ты что, лейтенант, не видишь, номера на машине военные?
– Вижу. Правила для всех одни.
– Вот когда будешь в военной автоинспекции служить, станешь мне указывать, – Бахрушин вытащил свое удостоверение и сунул его под нос гаишнику. – По делу тут стоим, понял?
Гаишник недовольно поморщился. Сколько раз за день ему приходилось выслушивать наглецов, грубиянов, которые показывали ему удостоверения, ссылались на свои связи, знакомства. И Бахрушин прочел это в глазах инспектора ГАИ. Того смущало сочетание – «по делу стоим» и охапки цветов в руках мужчин.
– Не виноват он, – кивнул полковник на шофера, – это я ему приказал здесь остановиться. А правила он знает.
Он знал, что машина с проверяющими прибудет не скоро, часов через пять, поближе к окончанию рабочего дня. Но он надеялся, что майор свяжется с ним по телефону и прежде, чем к нему на стол лягут бумаги, он узнает об истинных результатах проверки.
По тону Кудина Леонид Васильевич догадался: тому стало известно что-то важное. Ему не терпелось узнать эту информацию.
«Ну же, звони…»
Но вот уже почти час полковник Бахрушин находился у себя на службе, а телефон молчал.
Наконец Леонид Васильевич не выдержал и сам принялся вызывать Кудина.
«Не понимаю, что могло его задержать?»
Телефон не отвечал.
"Но мало ли что, – думал Леонид Васильевич, прохаживаясь по кабинету и стараясь изменить свой привычный маршрут. Ему уже и самому порядком поднадоело вытаптывать ворс ковра в одном и том же месте. – Наверное, выключил трубку или в машине находится кто-то чужой. Поэтому он и не отвечает.
Имей терпение, – обращался к себе Бахрушин. – Люди не меньше твоего желают заниматься делом, и если Кудин молчит, значит, на то есть причина".
О истинной причине молчания майора Кудина полковник даже не предполагал. И вдруг заработал факс, стоявший на столике.
– Интересно, интересно… – Бахрушин, подпрыгивая от нетерпения, обежал стол, плюхнулся в кресло и стал следить глазами за строчками, вылезающими из мигающего зелеными огоньками хитроумного аппарата.
То, что он прочел, заставило Бахрушина сперва замереть, а потом, когда факс закончил свое дело, схватить лист и еще раз убедиться, прочитанное – не плод его воображения. Документ исходил из Министерства обороны.
В нем Леониду Васильевичу Бахрушину предписывалось дать объяснение, на каком основании он посылал проверку на законсервированный смоленский полигон. К тому же действия полковника расценивались как приведшие к гибели шофера и офицеров ГРУ.
Несмотря на шок, испытанный после получения факса, Бахрушин сумел-таки сохранить хладнокровие, во всяком случае, мысли его не путались. Он отложил бумаги и забарабанил короткими пальцами по стеклу, прикрывавшему поверхность стола.
«Почему, – думал он, – эта бумага пришла ко мне раньше, чем само сообщение о гибели моих людей? Почему?»
Ответа пока не находилось. Он знал, пройдет несколько минут и ему сообщат. Не может быть так, чтобы одно и то же стандартное сообщение пришло с большой разбежкой во времени непосредственному начальнику людей, осуществлявших проверку и в Министерство обороны.
Бахрушин ждал, ждал терпеливо, теперь уже зная, почему молчит телефон майора Кудина.
Дверь открылась, вошел помощник. Он затравленно посмотрел на полковника Бахрушина, боясь сообщить ему страшную новость.
– Да говори же, черт тебя побери! – закричал Бахрушин. – Знаю я уже обо всем!
Помощник доложил о происшествии на Минском шоссе.
– Наши люди уже выехали туда?
– Да, через час выедет еще группа.
– И, конечно же, – скривился в едкой улыбке полковник Бахрушин, – меня не включили в ее состав? Да?
– Да, – ответил помощник.
«Ну, конечно же, конечно! – Бахрушин запрыгал по своему кабинету, как резиновый мячик. – Получается, я виноват в том, что погибли люди. Оказывается, если ничего не делаешь, то можешь спокойно жить, а если тебе удалось разузнать про краник, откуда высшим чинам капают деньги, то тебе уже и не жить на белом свете! Как это случилось с Кудиным».
Бахрушин понимал, единственное дело, которое ему оставили, это сообщить семьям погибших офицеров. А вот этого-то Бахрушин делать и не умел. Ему хотелось тут же вызывать машину, собрать людей и мчаться в Смоленск, пока еще у него самого есть власть.
Взять за горло полковника Иваницкого, подполковника Борщева и трясти их до тех пор, пока они сами не признаются во всем.
– Сообщили, что у погибших в крови большое содержание алкоголя, – бесстрастным голосом напомнил помощник.
«Ну конечно же, сейчас они найдут тысячу мелочей, тысячу деталей, которыми постараются обелить себя – Леонид Васильевич уже взялся за трубку телефона, чтобы вызвать машину, но остановил себя. – Нет, сделай вид, что тебя сломали, что ты отказался идти дальше. Тогда ты и станешь опасен для них. Они надеются, ты бросишься мстить, ослепленный яростью, и наделаешь ошибок. А ты обмани их, не дай повода. Они хладнокровны. Они уже давно знали, на что идут и не остановились перед кровью».
Бахрушин опустился в кресло и стал глубоко дышать. Он делал так всегда, когда хотел унять свою злость, притупить ярость.
"Так, еще десять вдохов и я буду абсолютно спокоен. Спокоен, спокоен, – говорил про себя Леонид Васильевич и ощущал, как дрожь в руках постепенно унимается, в душу возвращается уверенность. – Нет, это не я совершил ошибку, – подумал Бахрушин, – это вы ошиблись, посчитав, что убийство сойдет вам с рук. Пусть вы не сами убили, а лишь намекнули, как говорится, подали идею. Но возмездие настигнет вас, и я найду способ добраться до ваших высоких кресел. Скорее всего, результаты расследования будут на руку вам.
Какие закажете, такие и сделают. Найдут алкоголь и в крови шофера".
Бахрушин оборвал себя:
«Что случилось, то случилось. Не топчись на месте, иди дальше».
И он обратился к помощнику.
– Запроси все материалы по расследованию аварии.
– Боюсь, много нам не дадут.
– Все, что сможешь. Если надо, я позвоню, у меня еще найдутся друзья, способные рискнуть карьерой ради пользы дела.
Помощник кивнул и вышел.
А Бахрушин остановился возле больших напольных часов-курантов. Маятник медленно, до нереальности медленно качался в застекленном футляре, и Леонид Васильевич всматривался в желтый сверкающий диск, словно тот был волшебным зеркалом, способным показать ему прошлое и будущее, словно бы там он мог разглядеть подсказку.
«Пока бумаги у меня в руках, надо сделать копии», – решил Бахрушин.
Заработал ксерокс. Копии бумаг перекочевали в папку полковника.
Телефоны на его столе подозрительно молчали, словно бы и самого полковника выключили из жизни. Он присел на край стола, взял в руки телефонный справочник и принялся набирать номер, стоявший напротив фамилии «Кудин».
* * *
Леонид Васильевич Бахрушин не отменил ни одной встречи, не отложил ни одного дела.Он продолжал работать так, как работал и раньше. Решил для себя, что не покинет Москву пока не похоронит своих сотрудников, погибших на Минском шоссе. И если все его деловые встречи были записаны в большом еженедельнике, лежавшем на его рабочем столе, то об одной встрече он забыл напрочь, ведь о ней он договорился неопределенно.
А вот Борис Иванович Рублев помнил о ней. По своему характеру замкнутый, отставной майор не так уж много с кем и встречался. Несколько друзей в Москве, его постоянная женщина Светлана, с которой он еще до Таджикистана познакомился в аэропорту, ожидая Бурлакова – вот и весь круг его знакомств. И полковник Бахрушин занимал в нем достаточно видное место.
Как всегда в этот день Борис Иванович попил крепкого чая и посмотрев, чего следует прикупить из продуктов, сел за руль машины.
Особой надобности встречаться с Леонидом Васильевичем не было, но Рублев уже соскучился по общению. А Леонид Васильевич был человек компанейский, любил больше говорить, чем слушать.
Бахрушину Рублев не позвонил, справедливо считая, что из-за этого звонка встреча может и не состояться. Обменяются любезностями: «как живешь», «хорошо»… А на вопрос, чем сейчас занимаешься ему и ответить было бы нечего.
Борис Иванович подъехал к дому, в котором жил полковник Бахрушин и с трудом отыскал место для стоянки.
"Развелось теперь машин в Москве! То ли дело раньше, места для стоянки – хоть отбавляй! "
Рублев выбрался из машины, проверил закрыты ли все дверцы и после этого вошел в подъезд.
«Все-таки большое дело иметь квартиру в центре, – размышлял Рублев, пока кабина лифта несла его к одному из последних этажей. – У нас что ни день, то в лифте нагадят, то кнопки сигаретами прожгут. А здесь чисто и даже духами пахнет, – Борис Иванович втянул носом воздух, ощутив в нем аромат дорогих духов. – Наверное, красивая женщина ехала», – подумал он, выходя на площадку.
Дверь квартиры Бахрушина Рублеву не понравилась. Не любил он всяких там глазков, переговорных устройств и сам никогда не спрашивал – просто открывал дверь и впускал гостя. Сейчас же на него смотрел рыбий глаз маленькой телекамеры.
Рублев еще некоторое время сомневался, уж очень похожей на выключатель оказалась кнопка звонка. Он надавил на нее один раз своей широкой ладонью, второй, но так и не услышал за дверью мелодичной трели.
И дверь двойная, и глазок.
«Внешняя, металлическая, наверняка на все четыре стороны запирается. Вот дождется Бахрушин, когда кто-нибудь сунет ему в замочную скважину гвоздик и не выберется он изнутри».
Наконец-то дверь отворилась. Впервые видел Рублев Бахрушина растерянным.
– Вы что, Леонид Васильевич, всегда по квартире в костюме ходите? – произнес он, переступая порог, чтобы поздороваться с хозяином.
– Что? – переспросил Леонид Васильевич.
Было понятно, его мысли сейчас очень далеко отсюда.
– Вы как-то приглашали, вот я и решил заехать, – Рублев уже был не рад, что выбрался из дому. Чувствовал он себя глупо: вроде бы приглашали, но его появления не ждали.
– А, да, было дело… – вспомнил Бахрушин, провел гостя в комнату, усадил в мягкое кресло. – Я сейчас кофе или чайку соображу.
– Лучше на кухне посидим, – предложил Комбат. Не любил он сидеть в комнатах, всегда предпочитая для разговора кухню. Там и покурить можно, и перекусить под разговор.
Леонид Васильевич любил свою кухню.
Все здесь было оборудовано в соответствии с его вкусами. Некоторое время Бахрушин молча колдовал возле плиты, высыпая в маленькую джезву мелко смолотый кофе, подсыпая туда пряности, сахар.
Комбат ждал, когда хозяин заговорит сам.
Он понимал, на душе у Леонида Васильевича тяжелый камень и он думает, стоит ли делиться с гостем плохой новостью. В таких ситуациях – Комбат знал это точно – лучше всего молчать, и человек, если захочет, поделится, выскажет наболевшее.
Бахрушин чертыхнулся, обжег палец о металлический бок джезвы.
– Вы бы поосторожнее, Леонид Васильевич. Не нервничайте.
– Не нервничаю я, – вспылил полковник, разливая не настоявшийся кофе по маленьким фарфоровым чашкам.
– Тонкие. Того и гляди край откусишь, – сказал Рублев, поднося тонкую, почти прозрачную белую чашку ко рту.
– Беда у меня случилась, – наконец-то устроившись за столом признался Бахрушин.
– Я это сразу понял, Леонид Васильевич.
– Может, коньяку в кофе плеснуть?
– Да нет, спасибо, я за рулем.
Бахрушин все еще колебался стоит ли посвящать Комбата в подробности последних событий. Один раз он уже обжегся, послав проверку на полигон, хотя мог и не делать этого.
Теперь он рисковал подставить под удар и Бориса Ивановича Рублева.
«Нет, позже, – решил для себя Бахрушин, – сейчас ему не нужно знать всего».
– Люди мои погибли, – произнес он, держа двумя пальцами тонкую ручку чашки.
Комбат напрягся. Не так уж часто гибли в ГРУ люди, а тем более в отделе Бахрушина.
– Где? – Комбат ожидал услышать: Таджикистан, Чечня…
Но в ответ прозвучало:
– Под Смоленском.
– Н-да, – Рублев подул на горячий кофе, разгоняя на поверхности черные пенки. Из-под них выглянула лоснящаяся поверхность круто заваренного напитка.
– Я и сам не знаю, плакать мне или смеяться, – Бахрушин ощущал сейчас отвращение ко всему миру.
– Как это случилось?
– Авария на дороге. Говорят, у шофера нашли в крови алкоголь и что мои люди были пьяны. Не верится мне во все это.
– Что ж, всякое бывает…
– Извини, Борис Иванович, из-за всех этих дел я совсем забыл, что мы договаривались встретиться. Какие планы у тебя на сегодня?
– Хотел с вами заехать в тир к Андрюше Подберезскому, постреляли бы…
– Может еще и заедем, а сейчас я спешу.
– Куда?
– Похороны, Борис Иванович, похороны.
– Тогда вам сегодня не до меня будет, – Рублев, давясь горячим кофе, допил чашку до дна и встал. – Вы уж извините, что я к вам без звонка, не знал, что не до меня будет.
– Погоди, – Бахрушин прищурился, – поехали со мной.
– Куда?
– – На кладбище.
– Я же их совсем не знал.
– Они тоже, Борис Иванович, форму носили.
– Я уже многих похоронил…
Рублеву страшно не хотелось ехать на похороны. Не любил он этого занятия. Тоскливое, беспросветное… Снова слушать женский плач, причитания родственников, а то и смешок у себя за спиной. Обязательно найдутся такие, кто начнет шутить, рассказывать анекдоты. Много случайного народа попадает на похороны, и Рублев не хотел быть одним из них.
Но Бахрушин смотрел на него с тоскливой просьбой в глазах.
– Поехали, так нужно.
– Кто его знает, как оно правильно… – замялся Рублев.
Но Бахрушин уже одевался.
В лифте Борис Иванович еще раз сделал попытку отказаться:
– Я и машину-то не заправил. Небось, далеко ехать?
– Поедем на моей машине. Свою потом заберешь.
Бахрушин вышел во двор и огляделся. Он понял, наступила полоса неудач, когда все не складывается. Автомобиля во дворе не было.
Но не успел он высказать свои соображения на сей счет, как из ворот выехала черная «Волга».
– Садись, – он распахнул дверцу и пропустил вперед Комбата.
Когда Рублев устроился на заднем сиденье, места там хватило лишь для того, чтобы поместиться Бахрушину, третий человек примостился бы уже на полу.
У цветочных рядов Бахрушин хлопнул шофера по плечу:
– Остановись!
– Стоянка тут запрещена, товарищ полковник.
– Это твои проблемы, – зло ответил Леонид Васильевич и не дожидаясь, пока машина остановится, открыл дверцу.
Пришлось остановить. Полковник быстрым шагом шел вдоль цветочных рядов, пристрастно осматривая цветы. Никакие из них не казались ему подходящими для такого случая.
Комбат шел следом.
Наконец Бахрушин остановился возле последнего столика.
– Не знаю, какие взять, – развел он руками. – На свадьбу, на день рождения, на юбилей есть всякие, а вот на похороны…
Прямо перед ними в белой пластиковой вазе стояли свежие каллы – блестящие, будто бы сделанные из пластмассы.
– Обычно такие покупают, – напомнил Комбат.
– Знаю. Но чувствую, не такие надо.
Девушка, торговавшая цветами, боялась упустить клиентов. Она принялась расхваливать свой товар:
– Если вам на похороны, я могу и дешевле отдать. Вот, посмотрите: эти немного занявшие, но покойнику же все равно, согласитесь?
– Ты мне лучшие дай, – Бахрушин злился, вытаскивая портмоне. – Самые лучшие, какие есть.
– Самые лучшие – это розы с длинным стеблем, – девушка достала четыре цветка с длинными стеблями, на концах которых были закреплены пластиковые пробирочки с водой. – Эти долго будут стоять. Если воду подливать – месяц продержатся.
Комбат и Бахрушин переглянулись. Розы на кладбище? Обычно туда привозят гвоздики, каллы, тюльпаны.
Борис Рублев поднес цветок к носу и ощутил тот же самый запах, который сегодня уже чувствовал в лифте. Цветок пах дурманяще.
«Да, смерть пахнет цветами», – не к месту подумал Комбат.
– Я знаю что вам надо, – наконец-то догадалась цветочница, поняв, что мужчины в полной растерянности и нужно дать им понять, что она-то наверняка знает, какие цветы им нужны. – Это лилии, – она вытащила из-под столика пластиковое ведро, в котором стояли белые цветы.
– Лилии? – недоверчиво сощурился Комбат, осторожно беря в свою сильную руку один цветок. – Они же вроде бы на воде растут, а эти?
– То кувшинки, – возразила ему цветочница, – они на воде растут. А лилия – это божий цветок, на земле, как и другие произрастает. Вы разве не знаете? Когда ангел пришел сказать Марии, что она беременна Христом – в руках, лилию держал.
Комбат слышал об этом впервые, а Бахрушин, немного злясь, проговорил:
– Мы тут не лекции пришли слушать. Нам цветы надо, – и принялся выбирать лилии.
Теперь ему уже было все равно какие цветы он купит, у него в голове уже зрел план.
– Так много? – удивилась цветочница, когда Бахрушин отобрал шестнадцать цветов, оставив в ведре лишь четыре штуки.
– Покойников много, – ответил Бахрушин, чем привел девушку в замешательство.
Он разделил букеты на две части. Одну из них отдал Комбату и пошел вместе с ним к машине.
Шофер в это время объяснялся с инспектором ГАИ, который был в общем-то прав, говоря, что тут не только стоянка, но и остановка запрещена.
Леонид Васильевич отодвинул своего шофера в сторону и, глядя прямо в глаза инспектору ГАИ, холодно произнес:
– Ты что, лейтенант, не видишь, номера на машине военные?
– Вижу. Правила для всех одни.
– Вот когда будешь в военной автоинспекции служить, станешь мне указывать, – Бахрушин вытащил свое удостоверение и сунул его под нос гаишнику. – По делу тут стоим, понял?
Гаишник недовольно поморщился. Сколько раз за день ему приходилось выслушивать наглецов, грубиянов, которые показывали ему удостоверения, ссылались на свои связи, знакомства. И Бахрушин прочел это в глазах инспектора ГАИ. Того смущало сочетание – «по делу стоим» и охапки цветов в руках мужчин.
– Не виноват он, – кивнул полковник на шофера, – это я ему приказал здесь остановиться. А правила он знает.