Страница:
– Мне прихватить с собой чего-нибудь?
– Огненной воды.
– Можно и огненной воды, чисто мужской напиток.
– Только не берите, полковник, водку «Белый орел».
– А что ты предпочитаешь?
– Я к спиртному, честно говоря…
– Знаю, не рассказывай, Борис Иванович – равнодушен.
– Да не равнодушен. А отношусь с пристрастием. Люблю хорошую простую русскую водку и не переношу все эти «Абсолюты», «Петроффы», «Смирноффы» и прочую гадость.
– Тогда я их и не стану привозить, захвачу чего-нибудь стоящего.
– Ну все, тогда жду.
– Никого больше не будет? – в конце разговора осведомился полковник Бахрушин.
– Вроде бы никого, дама же с большой грудью в командировке.
– Тогда еду.
Комбат, положив трубку, потер руки и занялся быстрым приготовлением закуски.
Что-что, а собрать нехитрую закуску на стол Борис Рублев умел мастерски. Он даже мог, по мнению Андрюши Подберезского, сварить кашу из топора и накормить ею весь батальон. Ну, если не весь, то тех, кто не на посту.
В холодильнике имелись мясо, колбаса, были огурцы и помидоры. Здесь же стояли, как патроны в обойме, пять одинаковых бутылок водки. Так что топор, лежавший под кухонным шкафчиком остался в неприкосновенности.
«А он ничего мужик, только слишком уж головастый, слишком много знает. А так ничего… И анекдоты классно рассказывает. Даже за одно это Бахрушина можно уважать. А еще полковник хорош тем, что не во всем похож на кадрового военного. А на кого он вообще похож?» – задал себе вопрос Борис Рублев.
Задал, но ответить не смог. Единственное сравнение, которое он смог изобрести, так это то, что Бахрушин из ГРУ больше смахивает на бухгалтера какого-то коммерческого предприятия, занимающегося не слишком чистым бизнесом, чем на полковника. Наверное, если бы Бахрушин в самом деле занимался бизнесом, то был бы очень богат. Ведь он крайне осторожен, предусмотрителен и хитер. Вообще-то таких людей, как понимал Комбат, лучше держать в друзьях. И не дай бог, если такой друг превратится во врага! Тогда его уже не остановишь. Он найдет уязвимое место и нанесет удар – не сильный, но очень точный. Как говорится, Бахрушин будет бить не в бровь, а прямо в глаз. И после такого удара оправиться будет крайне трудно.
Комбат все это понимал, чувствовал, но Бахрушин ему нравился. Слишком уж он был какой-то не правильный военный и в то же время не гражданский, а его рассуждения о политике, да и вообще о жизни, о жратве, о водке очень нравились Комбату, хотя и не могли поколебать его собственные убеждения. Но тем не менее, даже независимо от твердости своих личных пристрастий, кое-какие фразы полковника Бахрушина Комбат уже взял на свое вооружение. И одна из этих фраз была такой:
«Чем больше бумаги, тем чище задница».
Или когда кто-то спрашивал полковника:
– Что мне делать с этим документом?
Бахрушин говорил:
– Сверни в трубочку.
– Зачем в трубочку?
– А трубочку легче всунуть в задницу.
– Понял.
И Комбат, даже не желая этого, пользовался фразами, изобретенными полковником Бахрушиным, они сами слетали у него с языка.
Приготовление еды много времени не заняло. И уже через сорок минут стол был накрыт, а Комбат мыл руки, внутренне радуясь, что сейчас приедет хороший гость, интересный собеседник и ему будет с кем скоротать вечер.
Книги читать Борис Рублев не любил, уж слишком в них много было всего накручено и слишком уж витиевато излагали свои мысли писатели. Телевизор тоже не любил. Жизнь в нем была еще более обманчива, чем в книгах.
Смотришь – кажется, правда. А подумаешь, правды ни в фильмах, ни в рекламе, ни в выпусках новостей нет.
Борис Рублев подошел к окну как раз в тот момент, когда к дому подъехала черная «Волга» с затемненными стеклами. Из машины неуклюже выбрался полковник Бахрушин, поправил серую кепку – такую, какие обычно носят интеллигенты. Его лицо без привычных очков в громоздкой оправе с толстыми стеклами казалось беззащитным. Подслеповато щурясь, Леонид Васильевич огляделся по сторонам, а затем наклонился к водителю и что-то ему сказал.
«Наверное, отсылает машину. Хорошо ему – привезут, завезут…»
И Комбат вспомнил, как когда-то и у него была машина с шофером. Он даже вспомнил фамилию и имя своего водителя, естественно, последнего, молоденького паренька из-под Смоленска. Водителем тот был хорошим и машину любил. «Уазик.» Комбата выглядел как новенький, всегда вымытый, вычищенный. Хотя этому «Уазику» иногда и приходилось преодолевать километров по сто, сто пятьдесят бездорожья в день, сущего ада.
,"И как это Вася Перепелкин умудрялся проезжать по таким рытвинам, а иногда даже по пахоте – одному богу известно. И машина у него всегда была в порядке, и бензин никогда не кончался. В общем, водитель был что надо. Интересно, кем он сейчас?"
Комбат видел, как полковник Бахрушин вошел в подъезд и, посчитав до пятнадцати, направился к двери. Уже выйдя в прихожую, он услышал, как щелкнули створки лифта и повернул ключ в замке. Полковник Бахрушин, моргая глазами, явно удивился, не ожидая, что дверь вот так откроется прямо перед его носом. Комбат был на голову выше полковника и чуть ли не вдвое шире в плечах.
«Да, с физ-подготовкой в ГРУ явно не все в порядке», – подумал Комбат, протягивая руку для приветствия. Но рукопожатие полковника Бахрушина было сильным и уверенным. У Рублева даже захрустели суставы.
«А он ничего, силен! Старается мне руку жать изо всех сил», – мелькнула мысль в голове Рублева.
– Проходите, Леонид Васильевич, проходите. Вы знаете, я очень рад.
– И я рад.
– Правда?
– Я похож на человека, который врет?
– Честно говоря, да…
– Но не тебе.
– Вот этому я готов поверить.
Полковник прошел в квартиру Рублева и внимательно осмотрелся по сторонам.
Со времени последнего визита здесь абсолютно ничего не изменилось. Все сияло все той же военной чистотой и аккуратностью. Полковнику даже почудился запах дешевого одеколона и сапожной ваксы, хотя ни хромовых сапог, ни флакона с дешевым одеколоном он нигде не увидел.
– У тебя что, Борис Иванович, денщик есть?
– В каком смысле, полковник? – ухмыльнулся Рублев.
– У тебя так прибрано, как в казарме.
– А, это привычка, полковник. Не люблю беспорядка. Хотя иногда бывает, опускаюсь до того, что на телевизоре собирается пыль.
– Вот уж не поверил бы! – раздеваясь и проходя к дивану, буркнул Бахрушин. – У тебя чисто, как в аптеке. Правда, чистота какая-то мужская – без особой души.
– Что поделаешь, женой пока не обзавелся.
– Я тоже думаю, что пока. А ведь время, Борис Иванович, время. Хоть ты мужик и крепкий еще, а о потомстве подумать следует. Не быть же тебе век холостяком!
– Ладно, не надо об этом, полковник, не дави на больную мозоль.
– А что, еще кто-то давит?
– Давят, черти! Как соберутся мои ребята, так и начинают подначивать да подкалывать:
«И что это ты, Комбат, одинокий? Такой мужчина видный… Уж все-ли у тебя в порядке?»
– И что ты тогда делаешь, Борис Иванович?
– Посылаю их к едреной фене. А они, черти, лишь хохочут в ответ, да переглядываются друг с дружкой. Не очень-то…
– Правильно переглядываются, переживают за тебя. А ты, похоже, не переживаешь.
– Так можно и залететь. Женишься на какой-нибудь, а потом пилить начнет, никакого житья не станет. Ни мне, ни ей.
– Это точно. Бывает такое в жизни, случается… – и полковник Бахрушин, сузив глаза, горько хмыкнув, подумал о своей супруге.
И у него, у такого осторожного и неглупого человека, семейная жизнь сложилась не совсем так, как он мечтал. А исправлять уже было поздно.
– Садитесь, полковник, к столу, что ж вы какие-то разговоры завели, как поп на исповеди! Расскажите лучше, что новенького в мире, чем страна без меня живет.
– А то ты не знаешь! – ухмыльнулся полковник, ставя на стол бутылку «Столичной». – Еду я не брал, был уверен, что стол пустым не застану.
– У меня, полковник, стол никогда пустым не бывает. Ребята время от времени продукты подкидывают, да и сам я не бедный, поесть иногда люблю. Хотя, в общем-то, к еде неприхотлив, как волк. Могу один раз наесться до отвала, а потом дня три-четыре только сигареты покуриваю, да чай попиваю.
– Хорошо тебе. А у меня желудок, – и полковник Бахрушин похлопал по своему довольно-таки объемному животику. А потом вопросительно глянул на Бориса Рублева.
– Что такое, Леонид Васильевич?
– Ты что, майор, не знаешь присказки?
– Что? – насторожился Рублев.
– Легче на морозе три часа поезд ждать на заброшенной станции, чем в тепле, сидя на диване, десять минут – сто граммов водки, – абсолютно бесстрастно сказал полковник Бахрушин, Борис Рублев расхохотался, показывая крепкие белые зубы:
– Это точно, полковник, не в бровь, а в глаз, – и подхватив бутылку, которая уже успела покрыться капельками, ловко свернул сильными пальцами винтовую пробку и аккуратно положил ее в центр пепельницы. – За встречу, – предложил Комбат, разливая водку по вместительным рюмкам.
– За встречу, Борис. Сколько мы уже с тобой не виделись?
– Да уже месяца два. А если точнее, два месяца и десять дней.
– Ну, поехали. Считать ты умеешь…
Рюмки сошлись над серединой журнального столика. Мужчины набрали воздуха и проглотили сорокаградусный напиток.
– Первая колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками. Правильно я говорю, полковник? До четвертой мы тоже дойдем.
– Верно говоришь, товарищ майор.
– Не люблю я это слово – товарищ!
– Мне по-другому казалось, – Леонид Васильевич был искренен в своем удивлении.
– Не люблю, когда его за столом говорят, а не на плацу.
– Ладно, тогда не буду его больше употреблять. А как тебе нравится – «господин майор» или «господин Рублев»?
– И «господин» мне не нравится, – накалывая на вилку кусочек огурца, произнес Комбат и аппетитно захрустел.
То же самое сделал и полковник Бахрушин, правда, перед этим он успел водрузить на нос свои массивные очки.
– Полковник, а стрелять в очках, наверное, не очень?
– Можем попробовать как-нибудь.
– И что, нормально получается?
– Вполне нормально. Я даже привык. Как-никак – оптика – прицел.
– Ладно, поехали по второй, – Борис Рублев снова наполнил рюмки.
– Куда ты гонишь? Куда летишь? Бежишь, как голый в баню.
– Я привык все делать быстро.
– И с женщинами тоже?
– Это единственный случай, когда – поспешишь и людей насмешишь.
– Напьемся – и никакого удовольствия!
– А вот это уж нет. Напиваюсь я, полковник, крайне редко, лишь по важным поводам: как-то разжаловали, уволили…
– Лишили награды, да? – съязвил полковник Бахрушин.
– А вот и нет, – сказал Комбат. – Когда меня лишили звезды, я не напился. Я вообще не выпил ни грамма, словно бы это произошло не со мной, а с кем-то другим.
– Ясно с тобой все, Борис Иванович.
А знаешь, я тоже из-за этого не расстраиваюсь. Одной звездой больше, одной меньше…
– Не хочется иметь только одну звезду, полковник, на кладбище.
– Это точно. Ты как всегда прав. Лучше быть живым, но без медали, чем награжденным посмертно, не правда ли? Лежит звездочка на мягкой подушечке…
– По-разному бывает, – немного насторожился и даже болезненно поморщился Борис Рублев.
В общем-то разговор о наградах для него был не совсем приятным. И Бахрушин это почувствовал. Он взял бутылку, наполнил в рюмки.
– Ну ладно, Комбат, прости меня старика.
Не хотел тебя обидеть.
– Меня обидеть тяжело. Это я так, о своем…
– Закусь у тебя свежая, – перевел разговор в другое русло Бахрушин.
– Сам готовлю, для себя и для друзей. Потому и вкусно.
– Может, поделишься тайной армейской кухни?
– Как не фиг на фиг, – и Борис Рублев с энтузиазмом принялся объяснять полковнику, как из куска мяса можно приготовить такую вкусную вещь. Единственное, чего он не знал, так это, как назвать это мясное блюдо.
– Это же рагу!
– Рагу, так рагу, – с улыбкой махнул рукой комбат. – Правда, мои ребята называют это «баранина по Рублеву».
– В смысле по рублю?
– Да нет, денег я за нее не брал и не беру.
– Зря, получается у тебя это ничуть не хуже, чем воевать.
– А что у вас творится?
– Где это у нас? – часто заморгав глазами, осведомился полковник Бахрушин.
– В вашей важной конторе?
– Как ты и говорил, бумаги просматриваем, анализируем, прикидываем… Из стопочки в стопочку перекладываем.
– Ничем конкретным не занимаетесь?
– Конкретное ты, Борис Иванович, понимаешь только как пойти пострелять, окружить, захватить, заломить руки, посадить за решетку, осудить?
– И это тоже… Без этого же ведь нельзя?
Спецслужбы для этого же и созданы.
– Не совсем для этого.
– А для чего же тогда? – наивно приподняв брови, спросил бывший комбат.
– Знаешь, Борис Иванович, иногда все решают слова, бумажки, а не пули, снаряды и ракеты. Иногда бумажка стоит больше, чем десантная дивизия со всей своей техникой.
– Вполне может и такое быть… – буркнул Борис Рублев, явно задетый такой бесцеремонностью и самоуверенностью полковника.
Семисотграммовая бутылка водки была допита под нехитрые разговоры за жизнь, под длинные паузы, под аппетитное чавканье двух изголодавшихся мужчин. В общем, бутылка водки, выпитая во время разговора, ни полковника Бахрушина, ни майора Рублева не опьянила. У Комбата лишь кровь прилила к лицу, а полковник Бахрушин, может быть, стал моргать чуть чаще, чем всегда.
– Ну что, возьмемся за вторую? – спросил словно бы сам у себя Борис Рублев, убирая со стола пустую бутылку.
– Перейдем барьер? – задал вопрос полковник Бахрушин.
– Барьер мы не перейдем, а вот одной, по-моему, маловато.
– Ну, давай! – махнул рукой Леонид Васильевич и рассмеялся. – Гулять, так гулять, пить, так пить! Что уж терзать себя угрызениями совести?
– А что, никто вас не ждет? – поинтересовался Рублев.
– Привыкли уже. Я часто возвращаюсь домой поздно, а иногда не появляюсь дома по несколько дней, – сказал полковник и подмигнул Рублеву.
Тот поднялся, сходил на кухню и вернулся с бутылкой водки.
– Вот это хорошая. Мягкая, живая вода.
– Живая-то она живая, только на следующий день тошно.
– А мне тошно после выпитого не бывает, – признался Комбат. – Завтра встану, надену кроссовки и побегу. Пропотею как следует, провентилирую легкие, подергаюсь, и как будто бы и не пил. Хотя, честно говоря, в последнее время на следующий день тяжеловато случается. А раньше, когда было лет тридцать, мог пить до утра и на следующий день – как огурец! Словно бы и не пил, словно бы спал, как младенец.
– Да-а. А мне уже тяжело граммы даются.
Старость, знаешь ли, Борис Иванович.
– Какая там старость, полковник! Вам же всего, наверное, лет пятьдесят?
– Э, нет, братец. Пятьдесят второй.
– Два года не считается.
– Еще как считается! Тут каждый день дорог, умножай годы на два – не ошибешься.
Итого мне, майор, сто четыре.
– Так что же вы так сорвались, в вашем-то возрасте, решили выпить?
– Я и сам не знаю, – честно признался Бахрушин. – На душе как-то погано, а почему – сам не знаю. Со своими пить не хотелось, да и разговоры о работе надоели. У нас ведь как: на службе одно и то же, да и после службы то же самое. И выхода никакого не видно.
Вот разве что с тобой немного душу отпускает, – откровенно сказал Леонид Бахрушин и взглянул на Рублева.
Тот улыбнулся:
– Хороший вы мужик, полковник. Только как все это терпите?
– Что ты имеешь в виду? – прекрасно понимая, о чем говорит Рублев, спросил Бахрушин.
– О службе, о генералах, о начальниках.
Тяжело, небось, вам?
– Я привык. На начальство внимания не обращаю, занимаюсь своим делом. Стараюсь получше работать, так ведь не дают, черти!
Приходится бумаги всякие стряпать, отчеты составлять, проверять, перепроверять…
– Так ведь вам, полковник, похоже, это очень нравится.
– Раньше нравилось, а теперь надоело, – полковник Бахрушин заметил, что Рублев не переходит на «ты». – Нет, Борис Иванович, не все так просто, как тебе кажется, – Мне и не кажется, что все просто.
– Иногда голова пухнет, да и ответственности хоть отбавляй. Перед всеми надо отчитываться, министры требуют бумаг, генералы… А начальников надо мной – пруд пруди!
– Хорошо было в армии, но не сейчас, а тогда, во время военных действий. Там все понятно, там все ясно. Есть враг конкретный, натуральный, есть свои, есть чужие. Своих надо беречь, а врагов беречь не надо, их наоборот, чем больше завалишь, тем лучше. Значит, своих больше в живых останется.
– Это точно, майор, заметил ты верно.
– Да что замечать – это правда войны, Она одна и другой не бывает.
– Бывает, майор, поверь мне. Бывает и другая, и третья, – Послушайте, полковник, вот вы умный мужик, все знаете. Наверное, много книг прочли. Скажите мне, простому мужику, какого хрена мы во все эти передряги свой нос суем?
И самое главное, что получаем по носу, молодых ребят гробим, дураков-птенцов неоперившихся. Кому и на кой хрен это все надо?
– Наливай лучше, Борис, и не задавай мне такие вопросы. Ответ сам знаешь. Есть интересы государственные, есть политика. А в России мамок много, детей. Народят… Чего их жалеть? В России всегда солдат хватало.
– То-то и оно, полковник, все эти мерзавцы думают, что мамки детей народят. А своих-то, небось, ни в Чечню не пускают, ни в Афган.
Отмазать норовят.
– Норовят, норовят. И самое главное, что отмазывают. Не подкопаешься, чисто работают. Приходилось мне сталкиваться с такими делами и с такими идиотами, что кричат, в грудь себя бьют. «Мы их…», «мы им покажем!», «Россию отстоим…». А своих-то деток в армию не пускают, берегут, чужих под пули направляют.
– Чтобы они все подохли! – пробурчал Борис Рублев, выслушав длинную и злую тираду Бахрушина.
– Давай лучше выпьем, да не по рюмке.
– Нет уж, как начали, так и будем продолжать. Наливай.
Вторая бутылка быстро пустела, а разговор только начал завязываться. Полковник Бахрушин разошелся ни на шутку. Он материл и в хвост, и в гриву и политиков, которых майор Рублев видел лишь на экранах телевизоров, да на страницах газет. Материл всех подряд направо и налево, иногда вставляя какую-нибудь фразу, от которой майору становилось не по себе.
– …
– Да неужели?
– Вот тебе и неужели. Если я что-то говорю, значит, я это знаю.
– Верю.
– И я тебе верю, Борис Иванович. Знаю, мужик ты крепкий и все в этой жизни видел.
– Ой, видел, полковник… Такого навидался, что лучше бы на этот свет не родиться.
Стольких ребят там оставил! А скольких в цинковых гробах на дембель отправил – всех не сосчитать. Боюсь я на женщин смотреть, стыдно перед ними. Мог же многих сохранить, а не сделал этого.
– Брось, не терзай душу. Если бы все в нашей армии были такие как ты, все по-другому шло бы. Но, к сожалению, жизнь расставляет все не так, как нам хочется. Хотя.., ладно. Не охота про армию, не охота про политику.
– Про что еще говорить? Что мы с вами еще в жизни видели.
– Как это про что? – засмеялся полковник Бахрушин. – Про женщин, конечно.
– Про женщин можно.
– Вот и расскажи, Борис Иванович, про свою зазнобу.
– Не надо, полковник. Уехала она в командировку и даже не позвонила.
– Может, времени не было или возможности? Что ты так уж сразу – винить ее начинаешь!
– Не виню я ее.
– Ну и правильно делаешь.
Может быть, эти двое мужчин, прекрасно понимавшие друг друга, сидели бы еще долго – час, два или вообще до утра – и пили бы водку, вспоминая свою жизнь, заглядывая друг другу в глаза, стуча кулаками по столу, если бы не телефонный звонок.
Комбат поднялся, уверено подошел и снял трубку.
– Рублев на проводе, – по-военному отчеканил комбат.
– …
– Кого-кого?
– …
– А-а, Леонида Васильевича. Конечно, сейчас позову. Это вас, полковник, – подавая трубку телефона, сказал Рублев.
И без того злое выражение на лице полковника сделалось еще более злым и презрительным.
– Какого черта! – пробурчал он, поднося трубку и бросая в нее. – Бахрушин. Говорите.
– …
– Да, да. Хорошо. Когда это случилось?
Борис Рублев видел, как полковник Бахрушин трезвеет буквально на глазах.
– Что-то случилось? – спросил Комбат.
– Да, случилось, Борис, и очень неприятное дело случилось. Извини, мне надо ехать.
– Ну, вот так всегда. Только разговоришься с хорошим человеком по душам, как тому уже обязательно надо куда-то бежать, спешить, ехать, лететь или плыть. Чертовщина какая-то, а не жизнь.
Они простились, пожав руки друг другу так же крепко, как и при встрече. Но сейчас, может быть, их рукопожатие было не только крепким, но и по-настоящему сердечными.
– Я тебе позвоню, Борис. Как-нибудь встретимся, договорились?
Черная «Волга» с затемненными стеклами умчалась со двора. А Комбат почувствовал какую-то досаду и опустошенность.
"И какого черта я так разоткровенничался перед этим маленьким полковником? Какой черт меня дергал за язык? Вот так всегда.
Словно едешь в поезде, в купе, с незнакомыми людьми, разоткровенничаешься, выболтаешь все свои секреты, будучи на сто процентов уверенным, что больше никогда в жизни не встретишься с попутчиком и что он никогда не сможет воспользоваться полученной информацией. А ведь сейчас ситуация совсем другая.
И полковник Бахрушин не временный попутчик."
Комбат налил в рюмку водки, посмотрел в окно, за которым уже сгустилась ночь, на окна соседнего дома, на дорогу, по которой мчались машины, поднял рюмку и выпил ее одним глотком – стоя. Затем взял дольку соленого огурца, пожевал безо всякого аппетита. Сел на диван на то место, где еще несколько минут тому назад сидел полковник Бахрушин, вытряхнул из пачки сигарету и неторопливо закурил, пристально следя за тем, как поднимается от кончика сигареты голубоватой струйкой почти прозрачный дым.
– Вот такая она – жизнь, – сказал Комбат, – где густо, а где и пусто".
К чему относилась эта фраза, знал лишь только он один.
Глава 5
– Огненной воды.
– Можно и огненной воды, чисто мужской напиток.
– Только не берите, полковник, водку «Белый орел».
– А что ты предпочитаешь?
– Я к спиртному, честно говоря…
– Знаю, не рассказывай, Борис Иванович – равнодушен.
– Да не равнодушен. А отношусь с пристрастием. Люблю хорошую простую русскую водку и не переношу все эти «Абсолюты», «Петроффы», «Смирноффы» и прочую гадость.
– Тогда я их и не стану привозить, захвачу чего-нибудь стоящего.
– Ну все, тогда жду.
– Никого больше не будет? – в конце разговора осведомился полковник Бахрушин.
– Вроде бы никого, дама же с большой грудью в командировке.
– Тогда еду.
Комбат, положив трубку, потер руки и занялся быстрым приготовлением закуски.
Что-что, а собрать нехитрую закуску на стол Борис Рублев умел мастерски. Он даже мог, по мнению Андрюши Подберезского, сварить кашу из топора и накормить ею весь батальон. Ну, если не весь, то тех, кто не на посту.
В холодильнике имелись мясо, колбаса, были огурцы и помидоры. Здесь же стояли, как патроны в обойме, пять одинаковых бутылок водки. Так что топор, лежавший под кухонным шкафчиком остался в неприкосновенности.
«А он ничего мужик, только слишком уж головастый, слишком много знает. А так ничего… И анекдоты классно рассказывает. Даже за одно это Бахрушина можно уважать. А еще полковник хорош тем, что не во всем похож на кадрового военного. А на кого он вообще похож?» – задал себе вопрос Борис Рублев.
Задал, но ответить не смог. Единственное сравнение, которое он смог изобрести, так это то, что Бахрушин из ГРУ больше смахивает на бухгалтера какого-то коммерческого предприятия, занимающегося не слишком чистым бизнесом, чем на полковника. Наверное, если бы Бахрушин в самом деле занимался бизнесом, то был бы очень богат. Ведь он крайне осторожен, предусмотрителен и хитер. Вообще-то таких людей, как понимал Комбат, лучше держать в друзьях. И не дай бог, если такой друг превратится во врага! Тогда его уже не остановишь. Он найдет уязвимое место и нанесет удар – не сильный, но очень точный. Как говорится, Бахрушин будет бить не в бровь, а прямо в глаз. И после такого удара оправиться будет крайне трудно.
Комбат все это понимал, чувствовал, но Бахрушин ему нравился. Слишком уж он был какой-то не правильный военный и в то же время не гражданский, а его рассуждения о политике, да и вообще о жизни, о жратве, о водке очень нравились Комбату, хотя и не могли поколебать его собственные убеждения. Но тем не менее, даже независимо от твердости своих личных пристрастий, кое-какие фразы полковника Бахрушина Комбат уже взял на свое вооружение. И одна из этих фраз была такой:
«Чем больше бумаги, тем чище задница».
Или когда кто-то спрашивал полковника:
– Что мне делать с этим документом?
Бахрушин говорил:
– Сверни в трубочку.
– Зачем в трубочку?
– А трубочку легче всунуть в задницу.
– Понял.
И Комбат, даже не желая этого, пользовался фразами, изобретенными полковником Бахрушиным, они сами слетали у него с языка.
Приготовление еды много времени не заняло. И уже через сорок минут стол был накрыт, а Комбат мыл руки, внутренне радуясь, что сейчас приедет хороший гость, интересный собеседник и ему будет с кем скоротать вечер.
Книги читать Борис Рублев не любил, уж слишком в них много было всего накручено и слишком уж витиевато излагали свои мысли писатели. Телевизор тоже не любил. Жизнь в нем была еще более обманчива, чем в книгах.
Смотришь – кажется, правда. А подумаешь, правды ни в фильмах, ни в рекламе, ни в выпусках новостей нет.
Борис Рублев подошел к окну как раз в тот момент, когда к дому подъехала черная «Волга» с затемненными стеклами. Из машины неуклюже выбрался полковник Бахрушин, поправил серую кепку – такую, какие обычно носят интеллигенты. Его лицо без привычных очков в громоздкой оправе с толстыми стеклами казалось беззащитным. Подслеповато щурясь, Леонид Васильевич огляделся по сторонам, а затем наклонился к водителю и что-то ему сказал.
«Наверное, отсылает машину. Хорошо ему – привезут, завезут…»
И Комбат вспомнил, как когда-то и у него была машина с шофером. Он даже вспомнил фамилию и имя своего водителя, естественно, последнего, молоденького паренька из-под Смоленска. Водителем тот был хорошим и машину любил. «Уазик.» Комбата выглядел как новенький, всегда вымытый, вычищенный. Хотя этому «Уазику» иногда и приходилось преодолевать километров по сто, сто пятьдесят бездорожья в день, сущего ада.
,"И как это Вася Перепелкин умудрялся проезжать по таким рытвинам, а иногда даже по пахоте – одному богу известно. И машина у него всегда была в порядке, и бензин никогда не кончался. В общем, водитель был что надо. Интересно, кем он сейчас?"
Комбат видел, как полковник Бахрушин вошел в подъезд и, посчитав до пятнадцати, направился к двери. Уже выйдя в прихожую, он услышал, как щелкнули створки лифта и повернул ключ в замке. Полковник Бахрушин, моргая глазами, явно удивился, не ожидая, что дверь вот так откроется прямо перед его носом. Комбат был на голову выше полковника и чуть ли не вдвое шире в плечах.
«Да, с физ-подготовкой в ГРУ явно не все в порядке», – подумал Комбат, протягивая руку для приветствия. Но рукопожатие полковника Бахрушина было сильным и уверенным. У Рублева даже захрустели суставы.
«А он ничего, силен! Старается мне руку жать изо всех сил», – мелькнула мысль в голове Рублева.
– Проходите, Леонид Васильевич, проходите. Вы знаете, я очень рад.
– И я рад.
– Правда?
– Я похож на человека, который врет?
– Честно говоря, да…
– Но не тебе.
– Вот этому я готов поверить.
Полковник прошел в квартиру Рублева и внимательно осмотрелся по сторонам.
Со времени последнего визита здесь абсолютно ничего не изменилось. Все сияло все той же военной чистотой и аккуратностью. Полковнику даже почудился запах дешевого одеколона и сапожной ваксы, хотя ни хромовых сапог, ни флакона с дешевым одеколоном он нигде не увидел.
– У тебя что, Борис Иванович, денщик есть?
– В каком смысле, полковник? – ухмыльнулся Рублев.
– У тебя так прибрано, как в казарме.
– А, это привычка, полковник. Не люблю беспорядка. Хотя иногда бывает, опускаюсь до того, что на телевизоре собирается пыль.
– Вот уж не поверил бы! – раздеваясь и проходя к дивану, буркнул Бахрушин. – У тебя чисто, как в аптеке. Правда, чистота какая-то мужская – без особой души.
– Что поделаешь, женой пока не обзавелся.
– Я тоже думаю, что пока. А ведь время, Борис Иванович, время. Хоть ты мужик и крепкий еще, а о потомстве подумать следует. Не быть же тебе век холостяком!
– Ладно, не надо об этом, полковник, не дави на больную мозоль.
– А что, еще кто-то давит?
– Давят, черти! Как соберутся мои ребята, так и начинают подначивать да подкалывать:
«И что это ты, Комбат, одинокий? Такой мужчина видный… Уж все-ли у тебя в порядке?»
– И что ты тогда делаешь, Борис Иванович?
– Посылаю их к едреной фене. А они, черти, лишь хохочут в ответ, да переглядываются друг с дружкой. Не очень-то…
– Правильно переглядываются, переживают за тебя. А ты, похоже, не переживаешь.
– Так можно и залететь. Женишься на какой-нибудь, а потом пилить начнет, никакого житья не станет. Ни мне, ни ей.
– Это точно. Бывает такое в жизни, случается… – и полковник Бахрушин, сузив глаза, горько хмыкнув, подумал о своей супруге.
И у него, у такого осторожного и неглупого человека, семейная жизнь сложилась не совсем так, как он мечтал. А исправлять уже было поздно.
– Садитесь, полковник, к столу, что ж вы какие-то разговоры завели, как поп на исповеди! Расскажите лучше, что новенького в мире, чем страна без меня живет.
– А то ты не знаешь! – ухмыльнулся полковник, ставя на стол бутылку «Столичной». – Еду я не брал, был уверен, что стол пустым не застану.
– У меня, полковник, стол никогда пустым не бывает. Ребята время от времени продукты подкидывают, да и сам я не бедный, поесть иногда люблю. Хотя, в общем-то, к еде неприхотлив, как волк. Могу один раз наесться до отвала, а потом дня три-четыре только сигареты покуриваю, да чай попиваю.
– Хорошо тебе. А у меня желудок, – и полковник Бахрушин похлопал по своему довольно-таки объемному животику. А потом вопросительно глянул на Бориса Рублева.
– Что такое, Леонид Васильевич?
– Ты что, майор, не знаешь присказки?
– Что? – насторожился Рублев.
– Легче на морозе три часа поезд ждать на заброшенной станции, чем в тепле, сидя на диване, десять минут – сто граммов водки, – абсолютно бесстрастно сказал полковник Бахрушин, Борис Рублев расхохотался, показывая крепкие белые зубы:
– Это точно, полковник, не в бровь, а в глаз, – и подхватив бутылку, которая уже успела покрыться капельками, ловко свернул сильными пальцами винтовую пробку и аккуратно положил ее в центр пепельницы. – За встречу, – предложил Комбат, разливая водку по вместительным рюмкам.
– За встречу, Борис. Сколько мы уже с тобой не виделись?
– Да уже месяца два. А если точнее, два месяца и десять дней.
– Ну, поехали. Считать ты умеешь…
Рюмки сошлись над серединой журнального столика. Мужчины набрали воздуха и проглотили сорокаградусный напиток.
– Первая колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками. Правильно я говорю, полковник? До четвертой мы тоже дойдем.
– Верно говоришь, товарищ майор.
– Не люблю я это слово – товарищ!
– Мне по-другому казалось, – Леонид Васильевич был искренен в своем удивлении.
– Не люблю, когда его за столом говорят, а не на плацу.
– Ладно, тогда не буду его больше употреблять. А как тебе нравится – «господин майор» или «господин Рублев»?
– И «господин» мне не нравится, – накалывая на вилку кусочек огурца, произнес Комбат и аппетитно захрустел.
То же самое сделал и полковник Бахрушин, правда, перед этим он успел водрузить на нос свои массивные очки.
– Полковник, а стрелять в очках, наверное, не очень?
– Можем попробовать как-нибудь.
– И что, нормально получается?
– Вполне нормально. Я даже привык. Как-никак – оптика – прицел.
– Ладно, поехали по второй, – Борис Рублев снова наполнил рюмки.
– Куда ты гонишь? Куда летишь? Бежишь, как голый в баню.
– Я привык все делать быстро.
– И с женщинами тоже?
– Это единственный случай, когда – поспешишь и людей насмешишь.
– Напьемся – и никакого удовольствия!
– А вот это уж нет. Напиваюсь я, полковник, крайне редко, лишь по важным поводам: как-то разжаловали, уволили…
– Лишили награды, да? – съязвил полковник Бахрушин.
– А вот и нет, – сказал Комбат. – Когда меня лишили звезды, я не напился. Я вообще не выпил ни грамма, словно бы это произошло не со мной, а с кем-то другим.
– Ясно с тобой все, Борис Иванович.
А знаешь, я тоже из-за этого не расстраиваюсь. Одной звездой больше, одной меньше…
– Не хочется иметь только одну звезду, полковник, на кладбище.
– Это точно. Ты как всегда прав. Лучше быть живым, но без медали, чем награжденным посмертно, не правда ли? Лежит звездочка на мягкой подушечке…
– По-разному бывает, – немного насторожился и даже болезненно поморщился Борис Рублев.
В общем-то разговор о наградах для него был не совсем приятным. И Бахрушин это почувствовал. Он взял бутылку, наполнил в рюмки.
– Ну ладно, Комбат, прости меня старика.
Не хотел тебя обидеть.
– Меня обидеть тяжело. Это я так, о своем…
– Закусь у тебя свежая, – перевел разговор в другое русло Бахрушин.
– Сам готовлю, для себя и для друзей. Потому и вкусно.
– Может, поделишься тайной армейской кухни?
– Как не фиг на фиг, – и Борис Рублев с энтузиазмом принялся объяснять полковнику, как из куска мяса можно приготовить такую вкусную вещь. Единственное, чего он не знал, так это, как назвать это мясное блюдо.
– Это же рагу!
– Рагу, так рагу, – с улыбкой махнул рукой комбат. – Правда, мои ребята называют это «баранина по Рублеву».
– В смысле по рублю?
– Да нет, денег я за нее не брал и не беру.
– Зря, получается у тебя это ничуть не хуже, чем воевать.
– А что у вас творится?
– Где это у нас? – часто заморгав глазами, осведомился полковник Бахрушин.
– В вашей важной конторе?
– Как ты и говорил, бумаги просматриваем, анализируем, прикидываем… Из стопочки в стопочку перекладываем.
– Ничем конкретным не занимаетесь?
– Конкретное ты, Борис Иванович, понимаешь только как пойти пострелять, окружить, захватить, заломить руки, посадить за решетку, осудить?
– И это тоже… Без этого же ведь нельзя?
Спецслужбы для этого же и созданы.
– Не совсем для этого.
– А для чего же тогда? – наивно приподняв брови, спросил бывший комбат.
– Знаешь, Борис Иванович, иногда все решают слова, бумажки, а не пули, снаряды и ракеты. Иногда бумажка стоит больше, чем десантная дивизия со всей своей техникой.
– Вполне может и такое быть… – буркнул Борис Рублев, явно задетый такой бесцеремонностью и самоуверенностью полковника.
Семисотграммовая бутылка водки была допита под нехитрые разговоры за жизнь, под длинные паузы, под аппетитное чавканье двух изголодавшихся мужчин. В общем, бутылка водки, выпитая во время разговора, ни полковника Бахрушина, ни майора Рублева не опьянила. У Комбата лишь кровь прилила к лицу, а полковник Бахрушин, может быть, стал моргать чуть чаще, чем всегда.
– Ну что, возьмемся за вторую? – спросил словно бы сам у себя Борис Рублев, убирая со стола пустую бутылку.
– Перейдем барьер? – задал вопрос полковник Бахрушин.
– Барьер мы не перейдем, а вот одной, по-моему, маловато.
– Ну, давай! – махнул рукой Леонид Васильевич и рассмеялся. – Гулять, так гулять, пить, так пить! Что уж терзать себя угрызениями совести?
– А что, никто вас не ждет? – поинтересовался Рублев.
– Привыкли уже. Я часто возвращаюсь домой поздно, а иногда не появляюсь дома по несколько дней, – сказал полковник и подмигнул Рублеву.
Тот поднялся, сходил на кухню и вернулся с бутылкой водки.
– Вот это хорошая. Мягкая, живая вода.
– Живая-то она живая, только на следующий день тошно.
– А мне тошно после выпитого не бывает, – признался Комбат. – Завтра встану, надену кроссовки и побегу. Пропотею как следует, провентилирую легкие, подергаюсь, и как будто бы и не пил. Хотя, честно говоря, в последнее время на следующий день тяжеловато случается. А раньше, когда было лет тридцать, мог пить до утра и на следующий день – как огурец! Словно бы и не пил, словно бы спал, как младенец.
– Да-а. А мне уже тяжело граммы даются.
Старость, знаешь ли, Борис Иванович.
– Какая там старость, полковник! Вам же всего, наверное, лет пятьдесят?
– Э, нет, братец. Пятьдесят второй.
– Два года не считается.
– Еще как считается! Тут каждый день дорог, умножай годы на два – не ошибешься.
Итого мне, майор, сто четыре.
– Так что же вы так сорвались, в вашем-то возрасте, решили выпить?
– Я и сам не знаю, – честно признался Бахрушин. – На душе как-то погано, а почему – сам не знаю. Со своими пить не хотелось, да и разговоры о работе надоели. У нас ведь как: на службе одно и то же, да и после службы то же самое. И выхода никакого не видно.
Вот разве что с тобой немного душу отпускает, – откровенно сказал Леонид Бахрушин и взглянул на Рублева.
Тот улыбнулся:
– Хороший вы мужик, полковник. Только как все это терпите?
– Что ты имеешь в виду? – прекрасно понимая, о чем говорит Рублев, спросил Бахрушин.
– О службе, о генералах, о начальниках.
Тяжело, небось, вам?
– Я привык. На начальство внимания не обращаю, занимаюсь своим делом. Стараюсь получше работать, так ведь не дают, черти!
Приходится бумаги всякие стряпать, отчеты составлять, проверять, перепроверять…
– Так ведь вам, полковник, похоже, это очень нравится.
– Раньше нравилось, а теперь надоело, – полковник Бахрушин заметил, что Рублев не переходит на «ты». – Нет, Борис Иванович, не все так просто, как тебе кажется, – Мне и не кажется, что все просто.
– Иногда голова пухнет, да и ответственности хоть отбавляй. Перед всеми надо отчитываться, министры требуют бумаг, генералы… А начальников надо мной – пруд пруди!
– Хорошо было в армии, но не сейчас, а тогда, во время военных действий. Там все понятно, там все ясно. Есть враг конкретный, натуральный, есть свои, есть чужие. Своих надо беречь, а врагов беречь не надо, их наоборот, чем больше завалишь, тем лучше. Значит, своих больше в живых останется.
– Это точно, майор, заметил ты верно.
– Да что замечать – это правда войны, Она одна и другой не бывает.
– Бывает, майор, поверь мне. Бывает и другая, и третья, – Послушайте, полковник, вот вы умный мужик, все знаете. Наверное, много книг прочли. Скажите мне, простому мужику, какого хрена мы во все эти передряги свой нос суем?
И самое главное, что получаем по носу, молодых ребят гробим, дураков-птенцов неоперившихся. Кому и на кой хрен это все надо?
– Наливай лучше, Борис, и не задавай мне такие вопросы. Ответ сам знаешь. Есть интересы государственные, есть политика. А в России мамок много, детей. Народят… Чего их жалеть? В России всегда солдат хватало.
– То-то и оно, полковник, все эти мерзавцы думают, что мамки детей народят. А своих-то, небось, ни в Чечню не пускают, ни в Афган.
Отмазать норовят.
– Норовят, норовят. И самое главное, что отмазывают. Не подкопаешься, чисто работают. Приходилось мне сталкиваться с такими делами и с такими идиотами, что кричат, в грудь себя бьют. «Мы их…», «мы им покажем!», «Россию отстоим…». А своих-то деток в армию не пускают, берегут, чужих под пули направляют.
– Чтобы они все подохли! – пробурчал Борис Рублев, выслушав длинную и злую тираду Бахрушина.
– Давай лучше выпьем, да не по рюмке.
– Нет уж, как начали, так и будем продолжать. Наливай.
Вторая бутылка быстро пустела, а разговор только начал завязываться. Полковник Бахрушин разошелся ни на шутку. Он материл и в хвост, и в гриву и политиков, которых майор Рублев видел лишь на экранах телевизоров, да на страницах газет. Материл всех подряд направо и налево, иногда вставляя какую-нибудь фразу, от которой майору становилось не по себе.
– …
– Да неужели?
– Вот тебе и неужели. Если я что-то говорю, значит, я это знаю.
– Верю.
– И я тебе верю, Борис Иванович. Знаю, мужик ты крепкий и все в этой жизни видел.
– Ой, видел, полковник… Такого навидался, что лучше бы на этот свет не родиться.
Стольких ребят там оставил! А скольких в цинковых гробах на дембель отправил – всех не сосчитать. Боюсь я на женщин смотреть, стыдно перед ними. Мог же многих сохранить, а не сделал этого.
– Брось, не терзай душу. Если бы все в нашей армии были такие как ты, все по-другому шло бы. Но, к сожалению, жизнь расставляет все не так, как нам хочется. Хотя.., ладно. Не охота про армию, не охота про политику.
– Про что еще говорить? Что мы с вами еще в жизни видели.
– Как это про что? – засмеялся полковник Бахрушин. – Про женщин, конечно.
– Про женщин можно.
– Вот и расскажи, Борис Иванович, про свою зазнобу.
– Не надо, полковник. Уехала она в командировку и даже не позвонила.
– Может, времени не было или возможности? Что ты так уж сразу – винить ее начинаешь!
– Не виню я ее.
– Ну и правильно делаешь.
Может быть, эти двое мужчин, прекрасно понимавшие друг друга, сидели бы еще долго – час, два или вообще до утра – и пили бы водку, вспоминая свою жизнь, заглядывая друг другу в глаза, стуча кулаками по столу, если бы не телефонный звонок.
Комбат поднялся, уверено подошел и снял трубку.
– Рублев на проводе, – по-военному отчеканил комбат.
– …
– Кого-кого?
– …
– А-а, Леонида Васильевича. Конечно, сейчас позову. Это вас, полковник, – подавая трубку телефона, сказал Рублев.
И без того злое выражение на лице полковника сделалось еще более злым и презрительным.
– Какого черта! – пробурчал он, поднося трубку и бросая в нее. – Бахрушин. Говорите.
– …
– Да, да. Хорошо. Когда это случилось?
Борис Рублев видел, как полковник Бахрушин трезвеет буквально на глазах.
– Что-то случилось? – спросил Комбат.
– Да, случилось, Борис, и очень неприятное дело случилось. Извини, мне надо ехать.
– Ну, вот так всегда. Только разговоришься с хорошим человеком по душам, как тому уже обязательно надо куда-то бежать, спешить, ехать, лететь или плыть. Чертовщина какая-то, а не жизнь.
Они простились, пожав руки друг другу так же крепко, как и при встрече. Но сейчас, может быть, их рукопожатие было не только крепким, но и по-настоящему сердечными.
– Я тебе позвоню, Борис. Как-нибудь встретимся, договорились?
Черная «Волга» с затемненными стеклами умчалась со двора. А Комбат почувствовал какую-то досаду и опустошенность.
"И какого черта я так разоткровенничался перед этим маленьким полковником? Какой черт меня дергал за язык? Вот так всегда.
Словно едешь в поезде, в купе, с незнакомыми людьми, разоткровенничаешься, выболтаешь все свои секреты, будучи на сто процентов уверенным, что больше никогда в жизни не встретишься с попутчиком и что он никогда не сможет воспользоваться полученной информацией. А ведь сейчас ситуация совсем другая.
И полковник Бахрушин не временный попутчик."
Комбат налил в рюмку водки, посмотрел в окно, за которым уже сгустилась ночь, на окна соседнего дома, на дорогу, по которой мчались машины, поднял рюмку и выпил ее одним глотком – стоя. Затем взял дольку соленого огурца, пожевал безо всякого аппетита. Сел на диван на то место, где еще несколько минут тому назад сидел полковник Бахрушин, вытряхнул из пачки сигарету и неторопливо закурил, пристально следя за тем, как поднимается от кончика сигареты голубоватой струйкой почти прозрачный дым.
– Вот такая она – жизнь, – сказал Комбат, – где густо, а где и пусто".
К чему относилась эта фраза, знал лишь только он один.
Глава 5
Подполковник Борщев был и в самом деле человеком незаурядным. Не зря он привлек к себе внимание полковника Бахрушина, хотя внешне Борщев Валентин Витальевич ничем и не отличался от тысяч владельцев погон с двумя средних размеров звездочками. Коротко стриженый, с проседью, с обветренным на полигонных учениях лицом, с носом, подернутым сеткой тонких лиловых прожилок.
В общем, самый что ни на есть типичный подполковник, доставшийся российской армии в наследство от ее предшественницы – армии советской.
Солдаты, служившие на полигоне, его даже любили. Он никогда не придирался к ним по мелочам, предпочитая сваливать все грязные разборки на младших офицеров. Он даже мог себе позволить поздороваться с солдатами за руку, когда тех привозили к нему на дачу, чтобы вскопать огород. А потом, под конец дня, выделял им спиртное из расчета бутылка водки на троих. Напиться не напьешься, но легкий кайф почувствуешь и на душе станет веселее.
Всякая злость на подполковника исчезнет без следа и никто не подумает закладывать его вышестоящему начальству – писать жалобы.
В быту подполковник Борщев отличался скромностью. В гарнизоне никто и никогда не видел его в дрезину пьяным. Музыка из его окон никогда не гремела, хоть он и развелся с женой, женщин к себе в дом без разбору не водил, тщательно отбирая своих временных сожительниц.
Действовал он по старому, давно опробованному военными принципу, который гарантировал ему безопасность в смысле здоровья, которым он очень дорожил. В любовницы он выбирал исключительно женщин, работающих в санчасти или в пищеблоке, в крайнем случае, прибегал к услугам продавщицы солдатского киоска. Все эти женщины регулярно обследовались на наличие венерических болезней и за чистоту чувств, как любил говорить подполковник, можно было не опасаться. Презерватив он не признавал принципиально, обычно приговаривая перед началом любовных утех:
– Не работай в рукавицах и не е…, в презервативе.
Причем, эти же самые слова он повторял солдатам, когда выводил их на работу и кто-нибудь из молодых заикался о том, что неплохо было бы выдать перед разгрузкой кирпича брезентовые рукавицы.
В общем подполковник Борщев слыл веселым, справедливым и щедрым командиром, умевшим найти общий язык с подчиненными, с проверяющими и с вышестоящим начальством.
Проверки на законсервированном полигоне случались чрезвычайно редко, и ни разу проверяющие не уезжали, затаив в душе злобу на подполковника Борщева. Они могли злиться на начальника полигона полковника Иваницкого. Обычно тот официально встречал проверяющих, знакомил их со своим заместителем, а затем отдавал их в его руки.
А дальше проверка проходила по одному и тому же сценарию, хорошо усвоенному подполковником Борщевым. Удобство законсервированного полигона заключалось в том, что когда-то на его территории располагалась большая воинская часть и свободных помещений хватало даже с избытком.
В одном из зданий, стоящим на отшибе на берегу небольшой речки, подполковник Борщев устроил что-то среднее между домом семейных торжеств, публичным домом, бесплатным рестораном и офицерской гостиницей. Однажды попав туда, проверяющие выбирались из номеров и банкетного зала только к концу своей командировки. Наскоро обходили склады, удивляясь лишь тому, какого черта подполковник Борщев так поил их и обхаживал, если на складах все в полном порядке.
В общем, самый что ни на есть типичный подполковник, доставшийся российской армии в наследство от ее предшественницы – армии советской.
Солдаты, служившие на полигоне, его даже любили. Он никогда не придирался к ним по мелочам, предпочитая сваливать все грязные разборки на младших офицеров. Он даже мог себе позволить поздороваться с солдатами за руку, когда тех привозили к нему на дачу, чтобы вскопать огород. А потом, под конец дня, выделял им спиртное из расчета бутылка водки на троих. Напиться не напьешься, но легкий кайф почувствуешь и на душе станет веселее.
Всякая злость на подполковника исчезнет без следа и никто не подумает закладывать его вышестоящему начальству – писать жалобы.
В быту подполковник Борщев отличался скромностью. В гарнизоне никто и никогда не видел его в дрезину пьяным. Музыка из его окон никогда не гремела, хоть он и развелся с женой, женщин к себе в дом без разбору не водил, тщательно отбирая своих временных сожительниц.
Действовал он по старому, давно опробованному военными принципу, который гарантировал ему безопасность в смысле здоровья, которым он очень дорожил. В любовницы он выбирал исключительно женщин, работающих в санчасти или в пищеблоке, в крайнем случае, прибегал к услугам продавщицы солдатского киоска. Все эти женщины регулярно обследовались на наличие венерических болезней и за чистоту чувств, как любил говорить подполковник, можно было не опасаться. Презерватив он не признавал принципиально, обычно приговаривая перед началом любовных утех:
– Не работай в рукавицах и не е…, в презервативе.
Причем, эти же самые слова он повторял солдатам, когда выводил их на работу и кто-нибудь из молодых заикался о том, что неплохо было бы выдать перед разгрузкой кирпича брезентовые рукавицы.
В общем подполковник Борщев слыл веселым, справедливым и щедрым командиром, умевшим найти общий язык с подчиненными, с проверяющими и с вышестоящим начальством.
Проверки на законсервированном полигоне случались чрезвычайно редко, и ни разу проверяющие не уезжали, затаив в душе злобу на подполковника Борщева. Они могли злиться на начальника полигона полковника Иваницкого. Обычно тот официально встречал проверяющих, знакомил их со своим заместителем, а затем отдавал их в его руки.
А дальше проверка проходила по одному и тому же сценарию, хорошо усвоенному подполковником Борщевым. Удобство законсервированного полигона заключалось в том, что когда-то на его территории располагалась большая воинская часть и свободных помещений хватало даже с избытком.
В одном из зданий, стоящим на отшибе на берегу небольшой речки, подполковник Борщев устроил что-то среднее между домом семейных торжеств, публичным домом, бесплатным рестораном и офицерской гостиницей. Однажды попав туда, проверяющие выбирались из номеров и банкетного зала только к концу своей командировки. Наскоро обходили склады, удивляясь лишь тому, какого черта подполковник Борщев так поил их и обхаживал, если на складах все в полном порядке.