Страница:
— И все-таки, Павел Францевич, — сказала княжна, молитвенно складывая перед собою грязные руки, — я бы очень просила вас слегка поправить этот рисунок. Пусть я тщеславна, но мне бы не хотелось, чтобы мои гости видели те недочеты, о коих вы столь снисходительно упомянули.
— А! — понимающе воскликнул немец. — Натюрлих! Желание быть совершенной во всем вполне простительно для столь очаровательной особы, как вы, фройляйн Мария. Айн момент!
С этими словами он схватил карандаш и, склонившись над рисунком княжны, принялся с воодушевлением поправлять кривобокий кувшин. В результате его вдохновенных усилий беременная арапка с крысиными лапками на голове приобрела большой вислый зад, а Мария Андреевна убедилась, что герр Пауль либо никогда не держал в руках карандаша, либо работает в весьма оригинальной, присущей только ему одному манере.
— Так лучше, не правда ли? — спросил герр Пауль, отступая от мольберта и окидывая критическим взором жалкие плоды своего и княжны совместного творчества.
— О, много лучше! — радостно воскликнула княжна, не в силах понять, что на самом деле происходит. Хесс и впрямь не замечал очевидных вещей или считал ее полною дурою; в любом случае учитель из него был как из бутылки молоток.
Взяв это обстоятельство на заметку, Мария Андреевна горячо поблагодарила немца за урок и отправилась умываться, прихватив с собою свой так называемый рисунок. Хесс остался в студии, заявив, что, быть может, попытается начать работу над портретом.
Идя по коридору к своей спальне, княжна по-прежнему боролась с подступавшим к горлу смехом. Закрыв за собою дверь, она, однако, почувствовала, что смеяться расхотелось. В том, что произошло сегодня, не было ничего смешного. Несостоятельность герра Пауля как художника можно считать доказанной. Ни один настоящий художник не смог бы спокойно наблюдать за тем, что вытворяла княжна в течение полутора часов. И потом, коль скоро речь зашла об уважении, какой художник, уважая Марию Андреевну, стал бы поощрять ее к тому, чтобы показывать получившуюся мазню друзьям и знакомым?
С отвращением бросив испачканный лист бумаги на подоконник, княжна присела в кресло и глубоко задумалась, пытаясь понять, что собою представляет ее немецкий гость и каковы истинные мотивы его появления в Смоленске.
В тот день герр Пауль Хесс остался дома отнюдь не по собственному желанию: к этому его вынудили обстоятельства. Накануне, обследуя подземелья под северной башней кремля, он наткнулся на непреодолимое препятствие, и теперь ему нужно было срочно решить, как быть дальше.
В отличие от Хрунова и Еремы, о присутствии которых в подземелье герр Пауль не подозревал, он точно знал, что именно ищет. Знал он и то, где именно следует искать, и потому не тратил времени на бесполезное обстукивание стен: казна царя Ивана IV действительно была замурована в кирпичную кладку стены, однако взрыв пороховой мины вскрыл тайник, и теперь сокровища просто лежали на каменном полу, присыпанные сверху обломками рухнувшего свода.
Герр Пауль рассчитывал, что слой битого кирпича, похоронивший под собою сокровища русского царя, окажется не слишком толстым. В противном случае лейтенанту Бертье не удалось бы выбраться наружу из подземелья. Хесс полагал, что ему удастся проделать путь, пройденный умиравшим от стужи и потери крови, тяжело раненным человеком, пребывавшим в полубессознательном состоянии. Отцы-иезуиты успели подробно расспросить Бертье перед тем, как тот был казнен за убийство. Теперь задача герра Пауля была не слишком сложной: явиться, куда сказано, взять, что велено, и вернуться обратно с драгоценной добычей.
Однако каменный лабиринт, в который угодил герр Пауль, оказался куда пространней и запутанней, чем ему представлялось. Очевидно, той страшной ноябрьской ночью двенадцатого года измученный отступлением французский лейтенант увидел и запомнил далеко не все повороты и ответвления подземного коридора. Плутая в этих закоулках и забредая в глухие тупики, Хесс осознал, что задача, возложенная на него отцами-иезуитами, не так уж проста.
Тем не менее он не унывал и с истинно немецкой педантичностью исследовал коридоры, тупики и каменные мешки, коими была источена земляная гора под северной стеной кремля. В один из первых дней поисков он наткнулся на боковой коридор, доверху заваленный каменными обломками. Разбор этого завала мог отнять много времени и сил; посему, пометив это место на плане, Хесс двинулся дальше, в другие коридоры.
К концу второй недели, однако, ему сделалось ясно, что произошла ошибка. Он зашел гораздо дальше, чем мог бы зайти, а результат поисков по-прежнему оставался нулевым. Наконец герр Хесс добрался до массивной ржавой решетки, перегородившей главный коридор. Решетка эта выглядела нетронутой — к ней никто не прикасался в течение многих лет. Все боковые ответвления коридора, кроме одного, уже были им обследованы; дальше пути не было, а это означало, что сокровище лежит в том самом, засыпанном обломками коридоре.
Это было досадно, но, лишь вернувшись к завалу и попробовав его разобрать, герр Пауль осознал истинные масштабы постигшего его бедствия. Под тонким слоем земли и щебня обнаружились намертво сцепившиеся друг с другом огромные куски кирпичной кладки, растащить которые в одиночку нечего было и думать. С этой работой, пожалуй, было бы не под силу справиться и пятерым сильным мужчинам, и на какое-то время герр Пауль впал в уныние.
Ситуация казалась столь безвыходной, что он преклонил колени и помолился, прося Господа явить одно из своих чудес. Однако Господь почему-то не спешил прийти к нему на помощь — то ли занят был, то ли не расслышал доносившейся из подземелья молитвы. Впрочем, у герра Пауля и в мыслях не было роптать на Всевышнего: отцы-иезуиты, к числу коих он относился уже в течение нескольких лет, обучили веселого немца терпению и покорности. Пути Господни неисповедимы, и жизнь человеческая целиком и полностью находится в его руках. Он господин, а не раб, и глупо надеяться, что он станет ворочать за тебя камни и копать землю.
Поразмыслив об этом, герр Пауль пришел к выводу, что ему нужны помощники, то есть обыкновенные мужики с ломами и лопатами, которые за небольшую плату разберут завал и освободят ему дорогу в глубь коридора. Если бы драгоценная рукопись так и осталась под спудом каменных глыб, это сыграло бы на руку православным схизматам, которые дорого бы дали за то, чтобы навеки сокрыть от людских глаз крамольную книгу. Книга была нужна отцам-иезуитам — не смутное упоминание о ней в старинной летописи, не легенда и не жалкий обрывок пергамента, а именно книга как живое доказательство недобросовестности Платона. А чтобы отцы-иезуиты получили желаемое или убедились в том, что его не существует, герру Паулю Хессу нужно было во что бы то ни стало докопаться до похороненного под кирпичной осыпью сокровища.
Итак, герр Пауль остро нуждался в помощниках, однако найти их было непросто. Действовать в открытую он не мог, доверять кому бы то ни было — тоже. Речь шла не только о рукописи, но и о золоте, а золото, как это было хорошо известно герру Хессу, во все времена кружило людям головы.
Все это надлежало как следует обдумать, оттого-то немец и остался дома в то злосчастное утро. И надо же было такому случиться, что княжна Вязмитинова пристала к нему с уроками, к коим герр Пауль не знал, даже как подступиться!
Впрочем, немцу удалось-таки выкрутиться, и теперь, когда все закончилось благополучно, он не помнил себя от радости. Вот уж, воистину, чудо Господа Бога! На его счастье, княжна оказалась еще менее сведуща в изобразительном искусстве, чем сам герр Пауль, и рисунок ее больше напоминал просто кусок бумаги, о который кто-то долго и с упоением вытирал очень грязные сапоги.
Однако существовали вещи и посерьезнее, чем какой-то рисунок. Оставшись один в оборудованной княжной художественной студии, герр Пауль долго смотрел на портрет старого князя, переводя задумчивый взгляд с него на огромный загрунтованный холст, с нетерпением ожидавший первого мазка. С этим нужно было срочно что-то делать: то, с каким тщанием княжна оборудовала студию, говорило о снедавшем ее нетерпении. Сие означало, что в запасе у герра Пауля времени не осталось, а выхода он по-прежнему не видел.
На какое-то время воображение герра Пауля захватила идея избавиться от проклятого портрета, одним махом решив задачу: коль нет оригинала, то и копии быть не может. Если, к примеру, плеснуть на него маслом, а после хорошенько потереть тряпкой, то, быть может, портрет погибнет. После это можно будет списать на какую-нибудь случайность, а то и вовсе свалить на прислугу. Но, поразмыслив, немец пришел к выводу, что подобная выходка могла стоить ему головы: судя по всему, княжна слишком дорожила портретом, чтобы простить кому бы то ни было его повреждение, пусть даже неумышленное. Зная бешеный нрав княжны, в одиночку расстрелявшей целую шайку разбойников, герр Хесс не без оснований побаивался ее гнева.
Посему об уничтожении портрета нечего было и думать. Вместо этого герру Паулю пришлось ограничиться полумерой: слегка запачкав холст черной краской, которая должна была означать темный фон, он снял холст с мольберта и ценою немалых усилий передвинул последний поближе к двери. После этого он с трудом взгромоздил огромный подрамник обратно на мольберт, установив всю конструкцию таким образом, чтобы дверное полотно, будучи открытым во всю ширину, непременно задело край подрамника. Прикинув, куда в таком случае упадет натянутый на массивную деревянную раму холст, Хесс поставил на это место стул с резной готической спинкой, увенчанной двумя заостренными набалдашниками, и, отойдя на пару шагов, окинул свои труды критическим взглядом.
Все выглядело вполне естественно: художник в поисках лучшего освещения двигает мольберт и по присущей людям искусства рассеянности не замечает, что тот оказывается слишком близко к двери. Уходя, он попросту протискивается в щель и удаляется, с головой погруженный в творческие планы. Позднее в студию приходит прислуга, чтобы навести порядок, открывает дверь, и — ах! — подрамник с грохотом обрушивается прямо на забытый стул, и остроконечные готические шишки на спинке последнего пропарывают холст насквозь, безнадежно его губя. Было бы очень неплохо, чтобы при этом пострадал и подрамник, но для этого его пришлось бы сбросить не с мольберта, а с крыши. Как бы то ни было, повреждение загрунтованного холста давало Хессу день, а то и все два отсрочки, которые при надлежащей изворотливости можно было легко превратить в неделю. А за неделю он придумает еще что-нибудь. Наверняка придумает! Он бы и сейчас придумал, если бы голова у него не была занята другой проблемой: где найти помощников.
После обеда герр Пауль отправился на прогулку. Во время этой прогулки он посетил два или три кабака, имевших весьма сомнительную репутацию. В каждом из этих притонов герр Пауль не торопясь выпил по чарке вина, держа ушки на макушке и ловя обрывки разговоров. Это ничего не дало: публика вокруг него сидела то чересчур законопослушная, то, напротив, слишком подозрительная. Главная беда была в том, что Хесс сам толком не знал, какие помощники ему требуются.
Тут ему вспомнилась русская поговорка, гласившая, что у страха глаза велики; сразу же вслед за нею на ум пришла еще одна: «Глаза боятся, а руки делают». В самом деле, подумал немец, а так ли все безнадежно? Быть может, самые большие глыбы удастся как-то обойти, сделать под них подкоп, а то и проползти над ними? Может быть, он рано опустил руки?
После десяти минут размышлений ему уже стало казаться, что так оно и есть на самом деле. Подземный завал, будто наяву, стоял перед его внутренним взором, и, чем дольше герр Пауль его разглядывал, тем больше уязвимых мест виделось ему в этой груде щебня, земли и битого кирпича. Но путь через нее должен существовать!
Воодушевленный этими размышлениями, герр Пауль с чувством большого облегчения покинул грязный кабак и зашагал прямиком к кремлю. Ему не терпелось проверить свое предположение, тем более что до захода солнца оставалось еще много времени.
Вскоре он уже был на месте. Проникнув в башню и забрав из тайника свой фонарь, немец спустился под землю и двинулся знакомым путем, считая в уме повороты и время от времени сверяясь с планом, который постоянно хранился во внутреннем кармане его сюртука. Отсчитав четыре боковых коридора, Хесс свернул в пятый и через пару минут остановился, ибо дальше дороги не было.
Подняв над головою фонарь, он осветил препятствие. Неряшливый откос, состоявший из щебня, земли и битых кирпичей, полого спускался из-под сводчатого потолка коридора к самым его ногам. Очевидно, пороховой заряд большой силы взорвался где-то поблизости; если это был именно тот коридор, из которого осенью двенадцатого года выбрался истекавший кровью Бертье, то с тех пор здесь произошел еще один обвал. Вернее всего, свод окончательно обрушился сразу же после того, как раненый француз миновал это место. В таком везении нельзя было не усмотреть признаков чуда: вероятно, Господь действительно сохранил лейтенанту жизнь для того, чтобы он донес известие о найденном кладе до тех, кому оно было предназначено.
От завала пахло сырой землей и едкой известковой пылью. Приглядевшись, Хесс без труда разглядел на его неровной поверхности следы собственных пробных раскопок — короткие, неправильной формы осыпающиеся траншеи, упиравшиеся в массивные обломки кирпичной кладки. Здесь, под землей, в непосредственной близости от завала, его энтузиазм вновь стал остывать. Хесс поставил фонарь на выступ стены и при его свете осмотрел свои пухлые ладони, представив кровавые мозоли, которые должны были скоро на них вздуться. Сил и упорства у него было предостаточно, но как он объяснит княжне наличие на руках ссадин и мозолей? Что ни говори, а от карандаша такого не бывает, сколь бы упорно вы им ни работали...
Вздохнув, немец открыл принесенный с собою мешок, вынул короткий лом, лопату и плотные рукавицы, которые должны были хотя бы отчасти предохранить его ладони от повреждений. На какой-то миг он пожалел, что в свое время не пристрастился к табаку: доверху набитая трубка сейчас была бы ему очень кстати.
Поняв, что попросту тянет время, герр Пауль вознес к сводчатому потолку краткую молитву, натянул рукавицы и вонзил лопату в завал, стараясь держать ее лезвие параллельно полу. Железо немедленно скрежетнуло по камню. От этого мерзкого звука по спине Хесса волной пробежали мурашки; помянув дьявола, он присел на корточки и начал осторожно орудовать лопатой, разгребая щебень и сырую землю.
Натыкаясь на обломки стены, он расшатывал их руками и ломом, а после выворачивал наружу. Дело хоть и медленно, но все-таки продвигалось, и вскоре герр Пауль уперся в настоящее препятствие — два огромных куска кирпичной кладки, крест-накрест лежавших друг на друге. Под ними оставался треугольный лаз; сверху толстым слоем лежала рыхлая земля, и немец задумался: как быть дальше — идти верхом или попробовать снизу? Лезть в узкую каменную щель было боязно. А что если там песок, только и ждущий неосторожного движения, чтобы хлынуть вниз сметающим все шелестящим водопадом? К тому же если здесь действительно был клад, то он лежал под завалом, а не поверх него. Словом, копать нужно было не сверху, а снизу.
Усевшись на обломок каменной кладки, герр Хесс снял рукавицы, вынул из жилетного кармана часы и, нажав на кнопку, откинул крышку массивной серебряной луковицы. Подземелье огласилось нежным механическим перезвоном. Повернув часы так, чтобы свет фонаря падал на циферблат, немец вгляделся в испещренный черными латинскими цифрами белый круг и обнаружил, что уже четверть седьмого. Костюм его был испачкан землей, колени и плечи ныли от непривычных усилий, да и время уже было вечернее. Однако герр Хесс был охвачен лихорадкой кладоискательства, в той или иной степени знакомой каждому из живущих на земле. Даже если бы часы показывали без четверти полночь, он наверняка нашел бы не менее сотни причин, чтобы задержаться у завала, как всякий человек, заполучивший в руки кончик нити и желающий узнать, какой сюрприз упрятан в середине клубка.
Отхлебнув глоток вина из фляги, он убрал часы в карман, натянул рукавицы и, вооружившись лопатой, принялся расчищать забитую землей и щебнем треугольную нору между составленными домиком обломками стены. Поначалу работа у него пошла споро: он уже приобрел кое-какую сноровку, да и крупных обломков кладки здесь почти не попадалось. Правда, в кирпичной норе было тесновато, и земля, которую герр Хесс отбрасывал назад, частично оказывалась то у него за пазухой, то за воротником. Тем не менее дело продвигалось, и с каждой пройденной пядью нетерпение немца усиливалось. В своих лихорадочных мечтаниях он уже видел кожаный переплет, хранящий внутри себя драгоценную рукопись, ощущал под пальцами шелковистую поверхность покоробленной временем телячьей шкуры и видел затейливую вязь греческих буквиц, складывающуюся в знакомое имя — Сократ.
Если бы его мечты сбылись, он мог бы прямо из этого подвала отправиться восвояси, не утруждая себя визитом к княжне. В доме Марии Андреевны остался его багаж и кое-какие деньги, но это не имело значения. Паулю Хессу достаточно было добраться до первого попавшегося католического храма, и у него мигом появилось бы все необходимое — еда, питье, чистое платье, деньги на дорогу и любая мыслимая поддержка, которую только может оказать святая католическая церковь своему верному сыну.
Лопата с укороченным черенком раз за разом вонзалась в рыхлую землю; время от времени стальной штык издавал короткий скрежет, натыкаясь на кирпич или выпавший из кладки дикий валун. Подстегиваемый неожиданно проснувшимся в нем азартом кладоискателя, Хесс отгребал землю назад, отталкивал ее локтями, коленями, носками сапог, продвигаясь в глубь вырытой им самим норы. Вскоре свет фонаря перестал проникать в узкое треугольное отверстие, почти полностью закупоренное тучной фигурой немца. Герр Пауль продолжал работать в полной темноте, борясь со страхом замкнутого пространства, с коим ранее был незнаком. Ему приходилось слышать, что некоторые люди сходили от этого с ума, но нервы герра Хесса отличались завидной крепостью, и он испытывал лишь некоторое внутреннее неудобство, да и то лишь в те мгновения, когда представлял себя заживо похороненным в этой норе.
Лопата опять скрежетнула по камню; Хесс попробовал вонзить ее левее, потом правее — и все с одинаковым результатом: железо повсюду натыкалось на что-то твердое, отзывавшееся на удары противным скрежетом, от которого по коже бежали мурашки и становились дыбом короткие волоски на шее. Стиснув зубы, немец ударил лопатой изо всех сил, с ожесточением ткнув ею перед собой. Лопата снова лязгнула о камень, и в кромешной тьме немец увидел красноватую искру, высеченную железом из перегородившего дорогу препятствия.
Лежа на боку, он подтянул лопату к себе и положил ее вдоль туловища, чтобы не мешала. Пальцы его ненароком коснулись самого кончика лезвия, и герр Пауль ощутил, как оно нагрелось от последнего удара.
Хесс зубами стащил испачканную землей рукавицу, вытянул вперед правую руку и ощупал пальцами препятствие. Он надеялся, что это будет окованная железом стенка трухлявого старинного сундука, но, увы, пальцы ощутили знакомую до отвращения шероховатую поверхность кирпича и полоски схватившегося известкового раствора.
Некоторое время немец неподвижно лежал на боку, слушая, как тихонько шуршит потревоженная им земля и гулко бухает в груди не привыкшее к таким нагрузкам сердце. Это были единственные звуки в мертвой тишине подземелья; посмотрев назад вдоль своего вытянутого, сделавшегося неправдоподобно огромным тела, он разглядел слабое красноватое сияние — свет оставшегося позади фонаря. Свет немного приободрил его; немец снова ощупал препятствие, проверяя, нельзя ли обойти его с боков или сверху, но нигде не нашел щели, в которую мог пролезть хотя бы его кулак.
— Шайзе, — печально пробормотал герр Пауль Хесс. Это было одно из его любимых ругательств; в переводе на русский язык оно означало «дерьмо», и сие грубое словечко как нельзя лучше выражало чувства, которые испытывал немец, задом, по-рачьи, выбираясь из собственноручно вырытой норы.
Пока он задом наперед выползал наружу, свет в подземном коридоре погас — догорела вставленная в фонарь свеча. Отыскав на ощупь свою рабочую котомку, немец нашел новую свечу, спички, запалил огонь и установил свечу на место сгоревшей. Захлопнув дверцу фонаря, он присел на корточки и с отвращением посмотрел на черневший перед ним треугольный лаз — путь, который сулил так много и в результате никуда его не привел.
— Шайзе, — повторил герр Хесс и подумал, что сквернословит много чаще, чем это позволительно смиренному служителю церкви. Впрочем, он полагал, что у него еще будет шанс исправиться: в случае успеха ему была обещана кардинальская мантия.
Он посмотрел на часы. Было начало девятого; сие означало, что ему пора домой, если он не хочет отвечать на недоуменные расспросы княжны Вязмитиновой. Помянув недобрым словом эту высокородную дуру, чье чересчур горячее гостеприимство доставляло ему так много неудобств, герр Пауль кое-как почистил перепачканное землей платье и двинулся к выходу из подземелья.
Он добрался до дома княжны без приключений. Правда, на немощеном спуске от кремля к рыночной площади немцу почудилось, что за ним крадется какая-то тень. Герр Пауль остановился и всем корпусом повернулся назад, щупая в кармане округлую рукоятку пистолета, но тень более не появлялась.
Глава 10
— А! — понимающе воскликнул немец. — Натюрлих! Желание быть совершенной во всем вполне простительно для столь очаровательной особы, как вы, фройляйн Мария. Айн момент!
С этими словами он схватил карандаш и, склонившись над рисунком княжны, принялся с воодушевлением поправлять кривобокий кувшин. В результате его вдохновенных усилий беременная арапка с крысиными лапками на голове приобрела большой вислый зад, а Мария Андреевна убедилась, что герр Пауль либо никогда не держал в руках карандаша, либо работает в весьма оригинальной, присущей только ему одному манере.
— Так лучше, не правда ли? — спросил герр Пауль, отступая от мольберта и окидывая критическим взором жалкие плоды своего и княжны совместного творчества.
— О, много лучше! — радостно воскликнула княжна, не в силах понять, что на самом деле происходит. Хесс и впрямь не замечал очевидных вещей или считал ее полною дурою; в любом случае учитель из него был как из бутылки молоток.
Взяв это обстоятельство на заметку, Мария Андреевна горячо поблагодарила немца за урок и отправилась умываться, прихватив с собою свой так называемый рисунок. Хесс остался в студии, заявив, что, быть может, попытается начать работу над портретом.
Идя по коридору к своей спальне, княжна по-прежнему боролась с подступавшим к горлу смехом. Закрыв за собою дверь, она, однако, почувствовала, что смеяться расхотелось. В том, что произошло сегодня, не было ничего смешного. Несостоятельность герра Пауля как художника можно считать доказанной. Ни один настоящий художник не смог бы спокойно наблюдать за тем, что вытворяла княжна в течение полутора часов. И потом, коль скоро речь зашла об уважении, какой художник, уважая Марию Андреевну, стал бы поощрять ее к тому, чтобы показывать получившуюся мазню друзьям и знакомым?
С отвращением бросив испачканный лист бумаги на подоконник, княжна присела в кресло и глубоко задумалась, пытаясь понять, что собою представляет ее немецкий гость и каковы истинные мотивы его появления в Смоленске.
* * *
В тот день герр Пауль Хесс остался дома отнюдь не по собственному желанию: к этому его вынудили обстоятельства. Накануне, обследуя подземелья под северной башней кремля, он наткнулся на непреодолимое препятствие, и теперь ему нужно было срочно решить, как быть дальше.
В отличие от Хрунова и Еремы, о присутствии которых в подземелье герр Пауль не подозревал, он точно знал, что именно ищет. Знал он и то, где именно следует искать, и потому не тратил времени на бесполезное обстукивание стен: казна царя Ивана IV действительно была замурована в кирпичную кладку стены, однако взрыв пороховой мины вскрыл тайник, и теперь сокровища просто лежали на каменном полу, присыпанные сверху обломками рухнувшего свода.
Герр Пауль рассчитывал, что слой битого кирпича, похоронивший под собою сокровища русского царя, окажется не слишком толстым. В противном случае лейтенанту Бертье не удалось бы выбраться наружу из подземелья. Хесс полагал, что ему удастся проделать путь, пройденный умиравшим от стужи и потери крови, тяжело раненным человеком, пребывавшим в полубессознательном состоянии. Отцы-иезуиты успели подробно расспросить Бертье перед тем, как тот был казнен за убийство. Теперь задача герра Пауля была не слишком сложной: явиться, куда сказано, взять, что велено, и вернуться обратно с драгоценной добычей.
Однако каменный лабиринт, в который угодил герр Пауль, оказался куда пространней и запутанней, чем ему представлялось. Очевидно, той страшной ноябрьской ночью двенадцатого года измученный отступлением французский лейтенант увидел и запомнил далеко не все повороты и ответвления подземного коридора. Плутая в этих закоулках и забредая в глухие тупики, Хесс осознал, что задача, возложенная на него отцами-иезуитами, не так уж проста.
Тем не менее он не унывал и с истинно немецкой педантичностью исследовал коридоры, тупики и каменные мешки, коими была источена земляная гора под северной стеной кремля. В один из первых дней поисков он наткнулся на боковой коридор, доверху заваленный каменными обломками. Разбор этого завала мог отнять много времени и сил; посему, пометив это место на плане, Хесс двинулся дальше, в другие коридоры.
К концу второй недели, однако, ему сделалось ясно, что произошла ошибка. Он зашел гораздо дальше, чем мог бы зайти, а результат поисков по-прежнему оставался нулевым. Наконец герр Хесс добрался до массивной ржавой решетки, перегородившей главный коридор. Решетка эта выглядела нетронутой — к ней никто не прикасался в течение многих лет. Все боковые ответвления коридора, кроме одного, уже были им обследованы; дальше пути не было, а это означало, что сокровище лежит в том самом, засыпанном обломками коридоре.
Это было досадно, но, лишь вернувшись к завалу и попробовав его разобрать, герр Пауль осознал истинные масштабы постигшего его бедствия. Под тонким слоем земли и щебня обнаружились намертво сцепившиеся друг с другом огромные куски кирпичной кладки, растащить которые в одиночку нечего было и думать. С этой работой, пожалуй, было бы не под силу справиться и пятерым сильным мужчинам, и на какое-то время герр Пауль впал в уныние.
Ситуация казалась столь безвыходной, что он преклонил колени и помолился, прося Господа явить одно из своих чудес. Однако Господь почему-то не спешил прийти к нему на помощь — то ли занят был, то ли не расслышал доносившейся из подземелья молитвы. Впрочем, у герра Пауля и в мыслях не было роптать на Всевышнего: отцы-иезуиты, к числу коих он относился уже в течение нескольких лет, обучили веселого немца терпению и покорности. Пути Господни неисповедимы, и жизнь человеческая целиком и полностью находится в его руках. Он господин, а не раб, и глупо надеяться, что он станет ворочать за тебя камни и копать землю.
Поразмыслив об этом, герр Пауль пришел к выводу, что ему нужны помощники, то есть обыкновенные мужики с ломами и лопатами, которые за небольшую плату разберут завал и освободят ему дорогу в глубь коридора. Если бы драгоценная рукопись так и осталась под спудом каменных глыб, это сыграло бы на руку православным схизматам, которые дорого бы дали за то, чтобы навеки сокрыть от людских глаз крамольную книгу. Книга была нужна отцам-иезуитам — не смутное упоминание о ней в старинной летописи, не легенда и не жалкий обрывок пергамента, а именно книга как живое доказательство недобросовестности Платона. А чтобы отцы-иезуиты получили желаемое или убедились в том, что его не существует, герру Паулю Хессу нужно было во что бы то ни стало докопаться до похороненного под кирпичной осыпью сокровища.
Итак, герр Пауль остро нуждался в помощниках, однако найти их было непросто. Действовать в открытую он не мог, доверять кому бы то ни было — тоже. Речь шла не только о рукописи, но и о золоте, а золото, как это было хорошо известно герру Хессу, во все времена кружило людям головы.
Все это надлежало как следует обдумать, оттого-то немец и остался дома в то злосчастное утро. И надо же было такому случиться, что княжна Вязмитинова пристала к нему с уроками, к коим герр Пауль не знал, даже как подступиться!
Впрочем, немцу удалось-таки выкрутиться, и теперь, когда все закончилось благополучно, он не помнил себя от радости. Вот уж, воистину, чудо Господа Бога! На его счастье, княжна оказалась еще менее сведуща в изобразительном искусстве, чем сам герр Пауль, и рисунок ее больше напоминал просто кусок бумаги, о который кто-то долго и с упоением вытирал очень грязные сапоги.
Однако существовали вещи и посерьезнее, чем какой-то рисунок. Оставшись один в оборудованной княжной художественной студии, герр Пауль долго смотрел на портрет старого князя, переводя задумчивый взгляд с него на огромный загрунтованный холст, с нетерпением ожидавший первого мазка. С этим нужно было срочно что-то делать: то, с каким тщанием княжна оборудовала студию, говорило о снедавшем ее нетерпении. Сие означало, что в запасе у герра Пауля времени не осталось, а выхода он по-прежнему не видел.
На какое-то время воображение герра Пауля захватила идея избавиться от проклятого портрета, одним махом решив задачу: коль нет оригинала, то и копии быть не может. Если, к примеру, плеснуть на него маслом, а после хорошенько потереть тряпкой, то, быть может, портрет погибнет. После это можно будет списать на какую-нибудь случайность, а то и вовсе свалить на прислугу. Но, поразмыслив, немец пришел к выводу, что подобная выходка могла стоить ему головы: судя по всему, княжна слишком дорожила портретом, чтобы простить кому бы то ни было его повреждение, пусть даже неумышленное. Зная бешеный нрав княжны, в одиночку расстрелявшей целую шайку разбойников, герр Хесс не без оснований побаивался ее гнева.
Посему об уничтожении портрета нечего было и думать. Вместо этого герру Паулю пришлось ограничиться полумерой: слегка запачкав холст черной краской, которая должна была означать темный фон, он снял холст с мольберта и ценою немалых усилий передвинул последний поближе к двери. После этого он с трудом взгромоздил огромный подрамник обратно на мольберт, установив всю конструкцию таким образом, чтобы дверное полотно, будучи открытым во всю ширину, непременно задело край подрамника. Прикинув, куда в таком случае упадет натянутый на массивную деревянную раму холст, Хесс поставил на это место стул с резной готической спинкой, увенчанной двумя заостренными набалдашниками, и, отойдя на пару шагов, окинул свои труды критическим взглядом.
Все выглядело вполне естественно: художник в поисках лучшего освещения двигает мольберт и по присущей людям искусства рассеянности не замечает, что тот оказывается слишком близко к двери. Уходя, он попросту протискивается в щель и удаляется, с головой погруженный в творческие планы. Позднее в студию приходит прислуга, чтобы навести порядок, открывает дверь, и — ах! — подрамник с грохотом обрушивается прямо на забытый стул, и остроконечные готические шишки на спинке последнего пропарывают холст насквозь, безнадежно его губя. Было бы очень неплохо, чтобы при этом пострадал и подрамник, но для этого его пришлось бы сбросить не с мольберта, а с крыши. Как бы то ни было, повреждение загрунтованного холста давало Хессу день, а то и все два отсрочки, которые при надлежащей изворотливости можно было легко превратить в неделю. А за неделю он придумает еще что-нибудь. Наверняка придумает! Он бы и сейчас придумал, если бы голова у него не была занята другой проблемой: где найти помощников.
После обеда герр Пауль отправился на прогулку. Во время этой прогулки он посетил два или три кабака, имевших весьма сомнительную репутацию. В каждом из этих притонов герр Пауль не торопясь выпил по чарке вина, держа ушки на макушке и ловя обрывки разговоров. Это ничего не дало: публика вокруг него сидела то чересчур законопослушная, то, напротив, слишком подозрительная. Главная беда была в том, что Хесс сам толком не знал, какие помощники ему требуются.
Тут ему вспомнилась русская поговорка, гласившая, что у страха глаза велики; сразу же вслед за нею на ум пришла еще одна: «Глаза боятся, а руки делают». В самом деле, подумал немец, а так ли все безнадежно? Быть может, самые большие глыбы удастся как-то обойти, сделать под них подкоп, а то и проползти над ними? Может быть, он рано опустил руки?
После десяти минут размышлений ему уже стало казаться, что так оно и есть на самом деле. Подземный завал, будто наяву, стоял перед его внутренним взором, и, чем дольше герр Пауль его разглядывал, тем больше уязвимых мест виделось ему в этой груде щебня, земли и битого кирпича. Но путь через нее должен существовать!
Воодушевленный этими размышлениями, герр Пауль с чувством большого облегчения покинул грязный кабак и зашагал прямиком к кремлю. Ему не терпелось проверить свое предположение, тем более что до захода солнца оставалось еще много времени.
Вскоре он уже был на месте. Проникнув в башню и забрав из тайника свой фонарь, немец спустился под землю и двинулся знакомым путем, считая в уме повороты и время от времени сверяясь с планом, который постоянно хранился во внутреннем кармане его сюртука. Отсчитав четыре боковых коридора, Хесс свернул в пятый и через пару минут остановился, ибо дальше дороги не было.
Подняв над головою фонарь, он осветил препятствие. Неряшливый откос, состоявший из щебня, земли и битых кирпичей, полого спускался из-под сводчатого потолка коридора к самым его ногам. Очевидно, пороховой заряд большой силы взорвался где-то поблизости; если это был именно тот коридор, из которого осенью двенадцатого года выбрался истекавший кровью Бертье, то с тех пор здесь произошел еще один обвал. Вернее всего, свод окончательно обрушился сразу же после того, как раненый француз миновал это место. В таком везении нельзя было не усмотреть признаков чуда: вероятно, Господь действительно сохранил лейтенанту жизнь для того, чтобы он донес известие о найденном кладе до тех, кому оно было предназначено.
От завала пахло сырой землей и едкой известковой пылью. Приглядевшись, Хесс без труда разглядел на его неровной поверхности следы собственных пробных раскопок — короткие, неправильной формы осыпающиеся траншеи, упиравшиеся в массивные обломки кирпичной кладки. Здесь, под землей, в непосредственной близости от завала, его энтузиазм вновь стал остывать. Хесс поставил фонарь на выступ стены и при его свете осмотрел свои пухлые ладони, представив кровавые мозоли, которые должны были скоро на них вздуться. Сил и упорства у него было предостаточно, но как он объяснит княжне наличие на руках ссадин и мозолей? Что ни говори, а от карандаша такого не бывает, сколь бы упорно вы им ни работали...
Вздохнув, немец открыл принесенный с собою мешок, вынул короткий лом, лопату и плотные рукавицы, которые должны были хотя бы отчасти предохранить его ладони от повреждений. На какой-то миг он пожалел, что в свое время не пристрастился к табаку: доверху набитая трубка сейчас была бы ему очень кстати.
Поняв, что попросту тянет время, герр Пауль вознес к сводчатому потолку краткую молитву, натянул рукавицы и вонзил лопату в завал, стараясь держать ее лезвие параллельно полу. Железо немедленно скрежетнуло по камню. От этого мерзкого звука по спине Хесса волной пробежали мурашки; помянув дьявола, он присел на корточки и начал осторожно орудовать лопатой, разгребая щебень и сырую землю.
Натыкаясь на обломки стены, он расшатывал их руками и ломом, а после выворачивал наружу. Дело хоть и медленно, но все-таки продвигалось, и вскоре герр Пауль уперся в настоящее препятствие — два огромных куска кирпичной кладки, крест-накрест лежавших друг на друге. Под ними оставался треугольный лаз; сверху толстым слоем лежала рыхлая земля, и немец задумался: как быть дальше — идти верхом или попробовать снизу? Лезть в узкую каменную щель было боязно. А что если там песок, только и ждущий неосторожного движения, чтобы хлынуть вниз сметающим все шелестящим водопадом? К тому же если здесь действительно был клад, то он лежал под завалом, а не поверх него. Словом, копать нужно было не сверху, а снизу.
Усевшись на обломок каменной кладки, герр Хесс снял рукавицы, вынул из жилетного кармана часы и, нажав на кнопку, откинул крышку массивной серебряной луковицы. Подземелье огласилось нежным механическим перезвоном. Повернув часы так, чтобы свет фонаря падал на циферблат, немец вгляделся в испещренный черными латинскими цифрами белый круг и обнаружил, что уже четверть седьмого. Костюм его был испачкан землей, колени и плечи ныли от непривычных усилий, да и время уже было вечернее. Однако герр Хесс был охвачен лихорадкой кладоискательства, в той или иной степени знакомой каждому из живущих на земле. Даже если бы часы показывали без четверти полночь, он наверняка нашел бы не менее сотни причин, чтобы задержаться у завала, как всякий человек, заполучивший в руки кончик нити и желающий узнать, какой сюрприз упрятан в середине клубка.
Отхлебнув глоток вина из фляги, он убрал часы в карман, натянул рукавицы и, вооружившись лопатой, принялся расчищать забитую землей и щебнем треугольную нору между составленными домиком обломками стены. Поначалу работа у него пошла споро: он уже приобрел кое-какую сноровку, да и крупных обломков кладки здесь почти не попадалось. Правда, в кирпичной норе было тесновато, и земля, которую герр Хесс отбрасывал назад, частично оказывалась то у него за пазухой, то за воротником. Тем не менее дело продвигалось, и с каждой пройденной пядью нетерпение немца усиливалось. В своих лихорадочных мечтаниях он уже видел кожаный переплет, хранящий внутри себя драгоценную рукопись, ощущал под пальцами шелковистую поверхность покоробленной временем телячьей шкуры и видел затейливую вязь греческих буквиц, складывающуюся в знакомое имя — Сократ.
Если бы его мечты сбылись, он мог бы прямо из этого подвала отправиться восвояси, не утруждая себя визитом к княжне. В доме Марии Андреевны остался его багаж и кое-какие деньги, но это не имело значения. Паулю Хессу достаточно было добраться до первого попавшегося католического храма, и у него мигом появилось бы все необходимое — еда, питье, чистое платье, деньги на дорогу и любая мыслимая поддержка, которую только может оказать святая католическая церковь своему верному сыну.
Лопата с укороченным черенком раз за разом вонзалась в рыхлую землю; время от времени стальной штык издавал короткий скрежет, натыкаясь на кирпич или выпавший из кладки дикий валун. Подстегиваемый неожиданно проснувшимся в нем азартом кладоискателя, Хесс отгребал землю назад, отталкивал ее локтями, коленями, носками сапог, продвигаясь в глубь вырытой им самим норы. Вскоре свет фонаря перестал проникать в узкое треугольное отверстие, почти полностью закупоренное тучной фигурой немца. Герр Пауль продолжал работать в полной темноте, борясь со страхом замкнутого пространства, с коим ранее был незнаком. Ему приходилось слышать, что некоторые люди сходили от этого с ума, но нервы герра Хесса отличались завидной крепостью, и он испытывал лишь некоторое внутреннее неудобство, да и то лишь в те мгновения, когда представлял себя заживо похороненным в этой норе.
Лопата опять скрежетнула по камню; Хесс попробовал вонзить ее левее, потом правее — и все с одинаковым результатом: железо повсюду натыкалось на что-то твердое, отзывавшееся на удары противным скрежетом, от которого по коже бежали мурашки и становились дыбом короткие волоски на шее. Стиснув зубы, немец ударил лопатой изо всех сил, с ожесточением ткнув ею перед собой. Лопата снова лязгнула о камень, и в кромешной тьме немец увидел красноватую искру, высеченную железом из перегородившего дорогу препятствия.
Лежа на боку, он подтянул лопату к себе и положил ее вдоль туловища, чтобы не мешала. Пальцы его ненароком коснулись самого кончика лезвия, и герр Пауль ощутил, как оно нагрелось от последнего удара.
Хесс зубами стащил испачканную землей рукавицу, вытянул вперед правую руку и ощупал пальцами препятствие. Он надеялся, что это будет окованная железом стенка трухлявого старинного сундука, но, увы, пальцы ощутили знакомую до отвращения шероховатую поверхность кирпича и полоски схватившегося известкового раствора.
Некоторое время немец неподвижно лежал на боку, слушая, как тихонько шуршит потревоженная им земля и гулко бухает в груди не привыкшее к таким нагрузкам сердце. Это были единственные звуки в мертвой тишине подземелья; посмотрев назад вдоль своего вытянутого, сделавшегося неправдоподобно огромным тела, он разглядел слабое красноватое сияние — свет оставшегося позади фонаря. Свет немного приободрил его; немец снова ощупал препятствие, проверяя, нельзя ли обойти его с боков или сверху, но нигде не нашел щели, в которую мог пролезть хотя бы его кулак.
— Шайзе, — печально пробормотал герр Пауль Хесс. Это было одно из его любимых ругательств; в переводе на русский язык оно означало «дерьмо», и сие грубое словечко как нельзя лучше выражало чувства, которые испытывал немец, задом, по-рачьи, выбираясь из собственноручно вырытой норы.
Пока он задом наперед выползал наружу, свет в подземном коридоре погас — догорела вставленная в фонарь свеча. Отыскав на ощупь свою рабочую котомку, немец нашел новую свечу, спички, запалил огонь и установил свечу на место сгоревшей. Захлопнув дверцу фонаря, он присел на корточки и с отвращением посмотрел на черневший перед ним треугольный лаз — путь, который сулил так много и в результате никуда его не привел.
— Шайзе, — повторил герр Хесс и подумал, что сквернословит много чаще, чем это позволительно смиренному служителю церкви. Впрочем, он полагал, что у него еще будет шанс исправиться: в случае успеха ему была обещана кардинальская мантия.
Он посмотрел на часы. Было начало девятого; сие означало, что ему пора домой, если он не хочет отвечать на недоуменные расспросы княжны Вязмитиновой. Помянув недобрым словом эту высокородную дуру, чье чересчур горячее гостеприимство доставляло ему так много неудобств, герр Пауль кое-как почистил перепачканное землей платье и двинулся к выходу из подземелья.
Он добрался до дома княжны без приключений. Правда, на немощеном спуске от кремля к рыночной площади немцу почудилось, что за ним крадется какая-то тень. Герр Пауль остановился и всем корпусом повернулся назад, щупая в кармане округлую рукоятку пистолета, но тень более не появлялась.
Глава 10
После обеда немец собрался на прогулку. От внимания княжны не ускользнул тот факт, что, несмотря на послеполуденную жару, герр Хесс снова надел свои тяжелые сапоги с квадратными поцарапанными носами, как будто отправлялся не гулять по городу, а странствовать по горам и долам.
Проводив его, Мария Андреевна прошла в оружейную, где ей обыкновенно лучше всего думалось, и попыталась еще раз сопоставить факты. Из этого, однако, ничего не вышло: мысли разбегались, как испуганные тараканы, и детали головоломки не желали складываться хоть во что-то осмысленное. Княжне подумалось даже, что никакой головоломки может вовсе и не существует: странности, замеченные ею в поведении немца, не выходили за пределы допустимых отклонений от общепринятой нормы.
Подумав о норме, княжна невесело усмехнулась. Ее Величество Норма! И кто бы о ней говорил... Ведь сама она, княжна Мария Андреевна Вязмитинова, до сих пор слыла среди городских сплетниц не совсем нормальной, и, если бы не ее богатство и не помощь влиятельных друзей, неизвестно, как сложилась бы ее жизнь. Так ей ли судить немца, который, быть может, затеял весь этот фарс с одной-единственной целью — месячишко пожить за чужой счет, поесть досыта и поспать на чистых простынях?
Мария Андреевна сама не заметила, как ноги привели ее к дверям студии, оборудованной ею здесь же, во втором этаже. Княжна положила ладонь на резную медь дверной ручки и на мгновение застыла, не решаясь войти. Она даже оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли в коридоре кого из прислуги, и движение это поневоле вышло вороватым. Княжна тут же спохватилась и сердито закусила нижнюю губку: она была у себя дома, стояла на пороге собственной студии, в которой к тому же никого не было, и имела полное право туда войти.
Тем не менее овладевшее ею странное смущение не улетучилось. Марии Андреевне почему-то казалось, что она ведет себя не слишком достойно, подглядывая за собственным гостем, выслеживая его и пытаясь уличить во лжи, которая, вероятнее всего, не таила в себе никакой угрозы.
Поэтому, повернув дверную ручку, княжна приоткрыла дверь осторожно, почти крадучись, и для начала просунула голову в образовавшуюся щель, как делала, бывало, в детстве, без спроса входя в кабинет, где работал над своими мемуарами старый князь. Это воспоминание неожиданно резануло ее такой острой болью, что княжна на мгновение перестала дышать и зажмурилась, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы.
В следующий миг, однако, увиденная в студии картина дошла до ее сознания, и княжна, не веря себе, осторожно открыла глаза, почти не сомневаясь, что что-то перепутала. Увы, все было именно так, как она увидела; грустные воспоминания мигом вылетели из головы, и княжна, нахмурив тонкие брови, боком проскользнула в студию, избегая открывать дверь во всю ширину.
Очутившись внутри, она первым делом осторожно покачала дверное полотно, проверяя, точно ли видит перед собою хитроумную ловушку или ей это только почудилось. Стул с острыми готическими набалдашниками на спинке, стоявший там, где ему совершенно нечего было делать, усилил ее подозрения. Княжна закрыла за собою дверь и задумчиво осмотрела стоявший в полушаге от нее мольберт.
Несомненно, Хесс хотел придать сцене такой вид, будто все произошло случайно. Он был отменным хитрецом, но в живописи смыслил еще меньше, чем в рисовании. Лежавшая на подставке палитра была девственно чиста, лишь посередине красовалось большое — чересчур большое! — пятно черной масляной краски. Этой же краской был небрежно запачкан левый верхний угол свежего холста, посередине которого виднелся неряшливо выполненный углем набросок человеческой фигуры. На мгновение Марией Андреевной овладел безудержный гнев: проклятый тевтон изобразил князя Александра Николаевича похожим на какого-то уродливого карлика с непропорционально большой головой, тонкой длинной шеей, туловищем похожим на огурец и коротенькими кривыми ногами. Это была гнусная карикатура, и княжна сдержалась лишь потому, что вовремя вспомнила: немец вовсе не умеет рисовать, он только притворяется художником с непонятной пока целью...
Проводив его, Мария Андреевна прошла в оружейную, где ей обыкновенно лучше всего думалось, и попыталась еще раз сопоставить факты. Из этого, однако, ничего не вышло: мысли разбегались, как испуганные тараканы, и детали головоломки не желали складываться хоть во что-то осмысленное. Княжне подумалось даже, что никакой головоломки может вовсе и не существует: странности, замеченные ею в поведении немца, не выходили за пределы допустимых отклонений от общепринятой нормы.
Подумав о норме, княжна невесело усмехнулась. Ее Величество Норма! И кто бы о ней говорил... Ведь сама она, княжна Мария Андреевна Вязмитинова, до сих пор слыла среди городских сплетниц не совсем нормальной, и, если бы не ее богатство и не помощь влиятельных друзей, неизвестно, как сложилась бы ее жизнь. Так ей ли судить немца, который, быть может, затеял весь этот фарс с одной-единственной целью — месячишко пожить за чужой счет, поесть досыта и поспать на чистых простынях?
Мария Андреевна сама не заметила, как ноги привели ее к дверям студии, оборудованной ею здесь же, во втором этаже. Княжна положила ладонь на резную медь дверной ручки и на мгновение застыла, не решаясь войти. Она даже оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли в коридоре кого из прислуги, и движение это поневоле вышло вороватым. Княжна тут же спохватилась и сердито закусила нижнюю губку: она была у себя дома, стояла на пороге собственной студии, в которой к тому же никого не было, и имела полное право туда войти.
Тем не менее овладевшее ею странное смущение не улетучилось. Марии Андреевне почему-то казалось, что она ведет себя не слишком достойно, подглядывая за собственным гостем, выслеживая его и пытаясь уличить во лжи, которая, вероятнее всего, не таила в себе никакой угрозы.
Поэтому, повернув дверную ручку, княжна приоткрыла дверь осторожно, почти крадучись, и для начала просунула голову в образовавшуюся щель, как делала, бывало, в детстве, без спроса входя в кабинет, где работал над своими мемуарами старый князь. Это воспоминание неожиданно резануло ее такой острой болью, что княжна на мгновение перестала дышать и зажмурилась, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы.
В следующий миг, однако, увиденная в студии картина дошла до ее сознания, и княжна, не веря себе, осторожно открыла глаза, почти не сомневаясь, что что-то перепутала. Увы, все было именно так, как она увидела; грустные воспоминания мигом вылетели из головы, и княжна, нахмурив тонкие брови, боком проскользнула в студию, избегая открывать дверь во всю ширину.
Очутившись внутри, она первым делом осторожно покачала дверное полотно, проверяя, точно ли видит перед собою хитроумную ловушку или ей это только почудилось. Стул с острыми готическими набалдашниками на спинке, стоявший там, где ему совершенно нечего было делать, усилил ее подозрения. Княжна закрыла за собою дверь и задумчиво осмотрела стоявший в полушаге от нее мольберт.
Несомненно, Хесс хотел придать сцене такой вид, будто все произошло случайно. Он был отменным хитрецом, но в живописи смыслил еще меньше, чем в рисовании. Лежавшая на подставке палитра была девственно чиста, лишь посередине красовалось большое — чересчур большое! — пятно черной масляной краски. Этой же краской был небрежно запачкан левый верхний угол свежего холста, посередине которого виднелся неряшливо выполненный углем набросок человеческой фигуры. На мгновение Марией Андреевной овладел безудержный гнев: проклятый тевтон изобразил князя Александра Николаевича похожим на какого-то уродливого карлика с непропорционально большой головой, тонкой длинной шеей, туловищем похожим на огурец и коротенькими кривыми ногами. Это была гнусная карикатура, и княжна сдержалась лишь потому, что вовремя вспомнила: немец вовсе не умеет рисовать, он только притворяется художником с непонятной пока целью...