Воронин Андрей Николаевич. Рукопись Платона

   Удостоверившись, что Ерема явился один, поручик небрежно положил оружие на замусоренный колченогий стол, стоявший у заросшего липкой грязью окна. Кофе в котелке закипел, вспенился пузырями цвета торфяной жижи и стремительно полез чрез край. Хрунов ловко подхватил котелок и снял его с огня, не дав напитку пролиться на плиту.
   — Чего стал-то? — спросил он у Еремы, склонившись к плите и прикуривая от нее первую в это утро сигарку. — Садись, борода, в ногах правды нет. Сказывай, зачем пришел. Встретились бы в крепости, как всегда, там бы и поговорили... А глаза почему такие красные? Опять всю ночь колобродил? Ох, не доведут тебя до добра твои гулянки! Скорей бы кончить это дело и — в лес, а то ты, я вижу, ошалел от городских соблазнов. А, борода? Верно ведь, ошалел? Студента зачем-то зарезал... Теперь у нас одна надежда — немец этот чертов... Кофе будешь?
   Ерема, который, стоя у притолоки, терпеливо слушал эту рассеянную тираду, отрицательно качнул косматой головой и заложил большие пальцы обеих рук за широкий кожаный пояс.
   — Нам кофей по званию не полагается, — возразил он. — Не пойму я, как вы эту дрянь пьете. Я раз попробовал — ну пакость да и только!
   — Что пакость, то да, — согласился Хрунов, с неудовольствием нюхая поднимавшийся над котелком пар. — Однако бодрит отменно. Так не будешь?
   — Мне, барин, ныне не до кофею, — заявил бородач и тут же, будто в опровержение собственных слов, широко зевнул, деликатно прикрыв волосатую пасть. — Да и вам, ваше благородие, особо рассиживаться некогда. Вас один человечек дожидается, так надо бы с ним потолковать, покуда он не передумал. Боюсь я, барин, как бы он не убег. За ним, конечно, щербатый Иван приглядывает, однако Иван — он Иван и есть.
   — Какой еще человек? — спросил Хрунов, сливая кофе в простую керамическую кружку. Дымящаяся сигарка под углом торчала у него изо рта, отчего поручик говорил невнятно, сквозь зубы, и щурил левый глаз. На нем была несвежая батистовая рубашка, рейтузы военного образца и высокие сапоги для верховой езды. Черные волосы Хрунова были всклокочены, на верхней губе и квадратном подбородке темнела густая короткая щетина — словом, вид у поручика был самый что ни на есть утренний.
   — Известно, какой, — ответил Ерема, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. — Немец ваш, который в подземельях шарит.
   Хрунов вздрогнул так, что адское варево, лишь отдаленно напоминавшее кофе, выплеснулось из кружки и растеклось по столу дымящейся лужей.
   — Что?! Немец дожидается? Кого? Меня?! Да ты не пьян ли, часом? Где ты его нашел? Объяснись немедля, да говори толком, по-человечески!
   — В кабаке я его нашел, — просипел Ерема, — где вся тутошняя шваль по ночам колобродит. Сам он туда вперся, никто его, черта нерусского, туда не звал. Кабы не я, так его бы, верно, после этой ночи долго искали, да так и не нашли бы. Он, ваше благородие, помощников ищет для лихого дела. Одному, сказывает, не справиться, и вдвоем, дескать, тоже несподручно. А еще божится, будто знает, где можно много денег взять. Мнится мне, барин, что этому псу ведомо, где злато лежит, да взять не получается, руки коротки. Вот я и говорю: поспешать надо, барин, покуда он не передумал.
   — Это понятно, — пробормотал Хрунов, торопливо натягивая венгерку. Невыкуренная сигарка уже плавала в кружке с так называемым кофе, которая в полном небрежении остывала на грязном столе. — Эх, черт, побриться я не успел! Ну, да ладно, немец — не баба, сойдет и так.
   — Вот и я так думаю, — рассудительно согласился Ерема.
   Хрунов нахлобучил картуз, сунул за пояс пистолет и, на ходу застегивая венгерку, двинулся вон из вонючей дыры, которая в последние две недели служила ему жилищем.
   Немец дожидался их в отдельном кабинете небольшого, средней руки кабака, где обыкновенно выпивали и закусывали купцы, приказчики и вольные мастеровые из тех, что позажиточнее. Хрунов одобрил сделанный Еремой выбор: лица дворянского сословия сюда практически не заходили, и поручик не рисковал наткнуться здесь на кого-нибудь из старых знакомых. С другой стороны, страховатый Ерема, хоть и смотрелся на фоне чистых столов и одетых в белые рубахи половых достаточно экзотично, мог зайти сюда, не опасаясь быть вытолканным взашей и сданным в полицию.
   Только оказавшись в кабинете и увидев перед собою маявшегося за пустым столом немца, Хрунов поверил в свою удачу. Всю дорогу его мучили сомнения: он боялся, что Ерема допился-таки до синих чертей и несет околесицу, ибо рассказ его звучал почти как сказка из «Тысячи и одной ночи». Однако в кабинете их ждал именно немец — не купец какой-нибудь, не подрядчик и не учитель грамматики, а тот самый, единственный во всем свете немец, который был позарез нужен Хрунову.
   — Итак, — сказал Хрунов, без приглашения усаживаясь за стол против немца, — я слышал, что у вас ко мне дело, и притом весьма деликатное. Полагаю, в представлениях нет нужды, поэтому давайте не станем тянуть и сразу перейдем к главному. Только предупреждаю вас, майн герр, не надо со мной шутить. Выкладывайте все начистоту как есть, и я посмотрю, чем вам можно помочь... и нужно ли вам помогать вообще.
   — Вундербар, — сказал герр Пауль, оценивающе разглядывая собеседника, — я вижу, что мне повезло иметь беседу с деловым и разумным человеком. Майн готт, в России так редко случается встретить делового и одновременно культурного собеседника! Вокруг либо романтики, либо дураки, либо бандиты. Шайзе!
   — Вы просто плохо смотрели, — поджигая кончик сигарки, проговорил Хрунов. — Здесь вам не Германия, майн герр, это у вас в Европе люди будто из картона вырезаны — каковы спереди, таковы и сзади, а в профиль их и вовсе не видать, потому как глубины в них никакой нету. В России же любой дурак на поверку может оказаться мудрецом, любой торгаш — романтиком в душе и любой бандит — благороднейшим человеком. Расспросите об этом императора Наполеона, который привел сюда миллион своих картонных европейцев и едва унес отсюда ноги... Впрочем, оставим этот пустопорожний спор. К делу, майн герр, к делу! У меня к вам четыре конкретных вопроса, которые можно смело объединить в один: что, где, когда и сколько?
   — Есть еще один вопрос: как? — добавил герр Пауль, разгоняя ладонью дым, который Хрунов выдыхал прямо ему в лицо.
   — Я его не задал потому, что это вопрос не к вам, а ко мне, — сказал Хрунов, — и я, уж будьте уверены, сумею на него ответить. А пока ответьте вы, тем более что я первый спросил. И потом, это ведь не я вас искал, а вы меня.
   — Доннерветтер, вы правы! — после короткого раздумья воскликнул немец. — С вами чертовски приятно иметь дело, майн герр. И все-таки я позволю себе спросить: могу ли я вам доверять?
   — Разумеется, нет, — разглядывая тлеющий кончик сигарки, спокойно ответил Хрунов. — О каком к черту доверии вы говорите? Мы с вами собрались, чтобы обстряпать грязное дельце, а вы мне толкуете о доверии. Может быть, вам еще и в любви до гроба поклясться? Выкладывайте, в чем дело, а после обговорим условия и коли сойдемся на том, что устраивает нас обоих, то на кой дьявол нам доверие?
   Немец удивленно хмыкнул и покрутил головой.
   — Доннерветтер, — повторил он. — С вами трудно спорить.
   — А надо ли? — усмехнулся Хрунов, и подпиравший притолоку Ерема тоже осклабился, весьма довольный тем, как ловко ему удалось исправить допущенную минувшей ночью ошибку.
   — Пожалуй, нет, — согласился немец. — Зер гут, майн герр, я буду с вами откровенен, как на исповеди. Речь идет о старинном кладе золотых монет и драгоценностей, размеры и стоимость коего трудно себе вообразить. Я точно знаю, где он хранится. Я его, можно сказать, нашел, но он труднодоступен, и извлечь его в одиночку не представляется возможным.
   — А это не бабушкины сказки? — недоверчиво спросил Хрунов, пряча за опущенными веками хищный блеск глаз.
   — Оставим в покое мою бабушку, — сказал немец. — Сия почтенная фрау никогда не рассказывала сказок, ограничивая свое общение со мною продолжительными нравоучениями.
   — Зловредная, должно быть, была старуха, — заметил Хрунов.
   — К черту ее! — перебил немец. — Если вам мало моих слов, извольте — вот доказательство.
   И он со звоном бросил на стол что-то, блеснувшее тусклым золотым блеском. Хрунов ловко накрыл золотой кругляк ладонью, взял его в руку и долго разглядывал.
   — Монета времен Ивана Грозного, — сказал он, и голос его заметно дрогнул. — Ну, допустим. Допустим, вы знаете, где лежит клад. Как будем делить — пополам или вы предложите иной способ?
   — Натюрлих, майн герр, — без улыбки сказал Хесс. — Я предложу иной способ. Это очень хороший способ. Способ такой: после того как мы откопаем клад, вы заберете его целиком и разделите между собой по своему усмотрению. Это действительно хороший способ, найн?
   Получив от Еремы известие о том, что немец сам ищет встречи, Хрунов решил, что больше его сегодня уже ничем не удастся удивить. Однако теперь он был буквально огорошен. Обернувшись к двери, подле которой стоял Ерема, он понял, что не одинок в своих чувствах: бородач выглядел так, словно его только что огрели дубовым поленом.
   — Закрой рот, — сказал ему Хрунов и снова повернулся к немцу: — Это шутка, майн герр? Признаюсь, ваше чувство юмора кажется мне несколько странным.
   — Кто здесь говорит о юморе? — возразил Хесс. — Юмор — это хорошо, абер в деловом разговоре он неуместен.
   — Вы называете это деловым разговором? — удивился Хрунов. — В таком случае мне остается признать одно из двух: либо я непроходимо туп, либо вы не все сказали.
   — Прошу меня простить, — с легким полупоклоном произнес немец, и на губах его, к великому удивлению Хрунова, показалась мимолетная улыбка. Тевтон либо не понимал, в каком щекотливом положении очутился, либо превосходно владел собой. — Прошу простить, во всем виновато мое несчастное пристрастие к театральным эффектам. Само собой разумеется, что, отыскивая клад, я преследовал кое-какие собственные цели. Но, повторяю, золото меня не интересует. Я прошу для себя лишь одну вещь — одну, ферштейн зи?
   — Это я ферштейн, — кивнул Хрунов, который вдруг почувствовал, что перед ним начинает брезжить какой-то свет. — Но мне все-таки хотелось бы знать, что это за вещь такая, которая для вас дороже целого клада? Может быть, это статуя из чистого золота весом в триста пудов, с головы до ног инкрустированная драгоценными камнями? В таком случае ваше условие для меня невыгодно экономически.
   — Майн готт, что вы такое говорите! — нетерпеливо воскликнул немец. — Какие статуи? Откуда у Ивана Грозного триста пудов золота? Там будут книги. Книги, понимаете? Я хочу, чтобы их извлекли из тайника и дали мне просмотреть. Я выберу ту, которую ищу, а с остальными делайте что хотите.
   Хрунов задумчиво покивал головой, посасывая сигарку, и вдруг протянул немцу открытый портсигар.
   — Угощайтесь, прошу вас, — сказал он. — Простите мне мою неучтивость, я должен был вас сразу угостить.
   — Благодарю вас, я не курю, — отказался немец.
   — Я почему-то так и думал, — кивнул поручик, убирая портсигар. — У человека, который много курит, не может быть такого цветущего вида, как у вас. А скажите, если не секрет, к какому монашескому ордену вы принадлежите, майн герр? На патера вы не похожи — слишком молоды, да и вообще... Итак, кто вы — францисканец, бернардинец, иезуит?
   Немец отшатнулся, бледнея прямо на глазах, и Хрунов понял, что ему удалось-таки пробить несокрушимую броню тевтонского самообладания.
   — Вы видите, майн герр, — продолжал он, — что я тоже имею некоторую склонность к театральным эффектам. Итак?..
   Немец уже совладал со своим лицом.
   — Доннерветтер, — сказал он, хмуря светлые, незаметные брови, — что за чепуха? С чего вы взяли, что я монах? Не всякий, кто не курит, — монах.
   — Всякий, кто не курит и, рискуя жизнью, разыскивает рукопись Сократа, — в тон ему возразил Хрунов. — Ведь книга, о которой вы говорили, написана Сократом?
   Немец вскочил, опрокинув стул, и замер, глядя в дуло пистолета, который держал в руке Хрунов. В руке Еремы, словно по волшебству, возник нож; впрочем, тевтон тоже был готов к встрече, и его двуствольная карманная мортира появилась на сцене одновременно с пистолетом поручика.
   — Полноте, — миролюбиво сказал Хрунов, не опуская, впрочем, пистолета. — Что за балетные номера? Пристало ли вам, служителю Господа, скакать, как молодому козлу, ронять мебель и размахивать пистолетом? Мы оба любим драматические эффекты, майн герр, однако здесь все-таки не театр! Сядьте, умоляю вас, и давайте поговорим спокойно. Ведь мы же договорились быть откровенными друг с другом, так какого дьявола вы теперь становитесь в позу? Это я должен обижаться на вас, потому что это вы, а не я утаили важные сведения.
   — Я не понимаю, о чем вы говорите, — заупрямился немец, упорно продолжая держать собеседника под прицелом. — И учтите на всякий случай: я отменно стреляю.
   — Пуля — не аргумент в споре культурных, образованных людей, — заявил Хрунов, демонстративно спуская курок и кладя пистолет на стол. — Учтите и вы, о воинственный потомок псов-рыцарей, что я мог давным-давно стереть вас с лица земли, и лишь предчувствие нашей скорой встречи помешало мне исполнить это мое желание. Да-да, не удивляйтесь, я давно за вами наблюдаю, но, пока вы не упомянули о книге, я думал, что вы просто чокнутый кладоискатель или, того хуже, наемник княжны Вязмитиновой. Теперь же я точно знаю, что вы ни то, ни другое. Хотите услышать почему? Извольте, я пойду вам навстречу и подам пример откровенности. Мне известно, что православная церковь озабочена розысками некой крамольной книги, написанной, по слухам, самим Сократом. Более того, мне известно, что наши попы опасаются в этом деле конкуренции со стороны католической церкви. Вы не православный, это написано у вас на лбу большими буквами. Следовательно, вы — эмиссар папистов, и книга эта стоит для вас дороже всех сокровищ мира — по крайней мере, в данный момент. Ну? Видите, я был с вами откровенен до конца, теперь ваша очередь.
   — Майн готт, — искренне удивился герр Пауль. — Откуда схизматам стало известно об этой книге?
   — Они нашли фрагмент старинной летописи, — сказал Хрунов, — в коем упоминался этот манускрипт и даже было указано место, где его запрятали. Однако летопись, к счастью, сильно пострадала. В противном случае написанная Сократом книга давным-давно лежала бы в патриаршей сокровищнице, а то и пошла бы в печку, как крамола.
   — А вы?..
   — Я? О нет, майн герр, святой отец или как вас там. Я и мой приятель, — Хрунов через плечо ткнул большим пальцем в сторону Еремы, — давно отлучены от православной церкви, так что ее интересы нас ничуть не трогают. Иное дело — наши собственные интересы. Что если мы отыщем книгу, но не отыщем золота, о коем вы так красноречиво говорили?
   — Это исключено, — сказал Хесс, убирая наконец-то свой уродливый пистолет. — Но если невозможное все-таки случится, я готов щедро заплатить вам за труды. Помимо этого, я могу просить отцов святой католической церкви принять вас в ее благодатное лоно, дабы в грядущем вы имели надежду на милость Господа.
   — К черту святую католическую церковь, — нетерпеливо оборвал его Хрунов, — и православную с нею заодно! Меня интересуют деньги. Сколько вы готовы заплатить?
   — Я располагаю десятью тысячами рублей, — сказал Хесс. — Согласитесь, это весьма приличная сумма.
   — Курам на смех, — возразил Хрунов. — Впрочем, на безрыбье... Так вот, майн герр, я хочу получить эту сумму независимо от результатов наших поисков. И, если можно, деньги вперед.
   Немец задумался.
   — Ваше условие несправедливо, — сказал он, пожав плечами, — но выбирать не приходится. Я согласен. Извольте, можете пересчитать.
   С этими словами он вынул из внутреннего кармана сюртука и положил на стол перед Хруновым туго набитый бумажник, внутри которого виднелась толстая стопка банковских билетов.
   Хрунов остолбенел.
   — Черт вас возьми, — сказал он, — вы что, смерти не боитесь? Вы ходили с этим по улицам? Вы, черт бы вас побрал, сидели с этим в притоне, где вас отыскал мой помощник?
   — Все в руках Господа, — смиренно сказал Хесс. — Мертвому деньги ни к чему, а живой я бы их не отдал.
   — Тоже верно, — согласился Хрунов и, смерив немца испытующим взглядом, принялся считать деньги. — Что ж, этот вопрос можно считать закрытым, — продолжал он, убирая бумажник к себе за пазуху. — Теперь извольте объяснить, что связывает вас с княжной Вязмитиновой. Да не вздумайте врать! Я хорошо ее знаю и сразу замечу ложь.
   — Вы друг ей? — уточнил Хесс.
   — Скорее, наоборот.
   — В таком случае все упрощается, — сказал немец и подробно изложил слушателям историю своих отношений с княжной Вязмитиновой.
   Во время его рассказа заскучавший Ерема откровенно зевал и тер кулаками глаза, как усталый младенец, а Хрунов, напротив, слушал с пристальным вниманием, изредка помогая рассказчику наводящими вопросами.
   — Все-таки вы редкостный болван, — подытожил он, когда немец закончил говорить. — Да что с вас взять, с иноземца... Не стоит обижаться на мои слова, майн герр, поскольку это чистая правда. Я знаю, что говорю, поскольку некогда сам был на вашем месте и тоже думал, что вожу княжну за нос, в то время как мой собственный нос был давно ущемлен меж ее нежных пальчиков. У нее не женский ум, майн герр, и железная хватка. Судя по вашему рассказу, она вас давно раскусила, только до сих пор не поняла, какого черта вам тут надобно. А как только поймет, тут вам и крышка. А вы еще были так неосторожны, что тайком ушли из дому... Теперь эта ведьма не угомонится, пока не выведет вас на чистую воду, так что мой вам совет: к княжне больше ни ногой. Плюньте на свой багаж, пусть она думает что угодно: что вы бежали, что вас зарезали... что угодно!
   — Вы серьезно? — спросил немец и по лицу Хрунова понял, что никакими шутками здесь даже и не пахнет. — Майн готт, что же делать?
   — Я же говорю, держаться подальше от княжны. Ну, не вешайте носа, майн герр! Если вы наверняка знаете, где лежит мое золото и ваша книга, с этим делом можно покончить уже сегодня. А потом ищи свищи! Насчет обратного пути, подорожных, границы и прочего вздора не беспокойтесь. Мы пойдем вместе: вы, я, мое золото, ваша книга и кое-кто из моих людей, потому что должен же кто-то тащить все эти сундуки! Все, довольно трепать языком. Уже начало восьмого, черт бы его побрал. Ерема, немедля собери людей и дуйте в кремль. Да осторожнее, черти! Конечно, вся городская полиция вкупе с драгунами и егерями княжны рыщет по лесам, разыскивая нас, однако не следует лишний раз испытывать судьбу.
   Ерема кивнул и исчез.
   — Вас ищут егеря княжны? — удивился Хесс. — Так нападение на мосту — ваших рук дело?
   — Будто вы не поняли, — поморщился Хрунов. — Вы заметили, что у вашего спасителя недостает уха? Как вы думаете, кто его отстрелил?
   — Майн готт! Что за варварский край!
   — Истинная правда, но вы еще не знаете, каким варварским он может быть... Что ж, майн герр, встретимся через час в кремле. В течение этого часа можете делать все, что взбредет вам в голову, но, умоляю, не показывайтесь на глаза княжне! Ни за что, ни под каким предлогом! Лучше всего плотно позавтракайте прямо здесь, это сравнительно приличное место, а потом ступайте прямиком в крепость и ждите меня там. И не улыбайтесь, сударь! Из-за своей беспечности вы висите на волоске, а вместе с вами и я. Если вас арестуют, имейте в виду: я достану вас за любыми решетками и замками, и тогда вы пожалеете, что родились на свет. Ферштейн зи?
   — О йа, — с понимающим видом кивнул немец.
   — Вот и ладушки, — сказал Хрунов. — А насчет княжны не беспокойтесь. После того как дело будет сделано, она свое получит. Я вернулся в эти края только ради нее и не уйду отсюда, пока не расплачусь со всеми долгами.
   С этими словами он встал, коротко поклонился немцу и, спрятав пистолет под полой венгерки, вышел из кабинета.
 

* * *

 
   Направляясь к своему дому, переодетая крестьянкой княжна Мария Андреевна Вязмитинова думала в основном о том, как бы пройти незамеченной мимо собственной прислуги. Ее появление в седьмом часу утра на пороге своего собственного дома в крестьянской одежде непременно послужило бы почвой для многочисленных пересудов среди охочей до сплетен дворни. За время своей самостоятельной жизни княжна против собственной воли отменно изучила пути и способы, коими обыкновенно распространяются самые неправдоподобные слухи. Не пройдет и суток, как весь город будет судачить о том, что княжна Вязмитинова, переодевшись поселянкой, бегает по ночам из дому — не иначе как на свидание с любовником, коего не отваживается показать свету ввиду его низкого происхождения или, напротив, семейного положения. А уж кандидат в любовники сыщется непременно, и не один, и у каждого будет семья, трое детей и несчастная обманутая супруга, дни и ночи напролет оплакивающая коварную измену мужа, позарившегося на прелести распутной княжны Вязмитиновой.
   Вообразив себе все это, княжна поморщилась, как от зубной боли, но делать было нечего: выбирая между чистотой репутации и желанием узнать правду, так или иначе приходится идти на жертвы.
   Увы, княжна даже не подозревала, что поджидавшие ее неприятности были много крупнее тех, которые она себе нафантазировала. Вскоре выяснилось, что ее утренние приключения, едва не стоившие ей жизни, были просто цветочками; ягодки же к этому часу уже поспели и дожидались ее дома.
   Приблизившись к своему дому, Мария Андреевна издалека увидела одну из упомянутых ягодок. Ягодку эту трудно было не заметить, ибо она представляла собою драгуна, сидевшего верхом на рослой гнедой лошади прямо перед калиткою. Лоснящийся конский круп надежно перегораживал вход во двор; взятая наголо сабля, отражая лучи утреннего солнца, сверкала так, что на нее было больно глядеть. Солнце горело и на медном налобнике хвостатой каски, на пуговицах, на пряжках лошадиной упряжи, голенищах драгунских сапог и даже на длинных стальных шпорах — словом, везде, так что драгун весь сверкал и переливался, как мифический дракон, от коего он и получил свое название.
   Подле драгуна стояла запряженная парой вороных лаковая коляска с откинутым верхом. На козлах, скучая, сидел кучер в солдатском мундире. Из его густых, заметно подпаленных усов торчала короткая глиняная носогрейка, из которой ленивыми голубоватыми клубами поднимался дымок.
   Княжна разглядела все эти тревожные подробности в мгновение ока и сразу же поняла, что стряслось что-то неладное. Больше всего ей не понравился карауливший калитку драгун с саблей наголо, да и все остальное было немногим лучше. Посему Мария Андреевна решила не испытывать судьбу и, свернув в переулок, попала к себе во двор тем же путем, каким его покинула, то есть через дырку в заборе.
   Оказавшись во дворе, она первым делом увидела солдата, который, скучая, сидел на ступеньках заднего крыльца. Длинное кремневое ружье стояло меж его широко расставленных ног; держа его обеими руками, солдат улегся щекой на запястье, отчего его усатую физиономию сильно перекосило набок. Глаза его были полузакрыты. Стараясь не шуметь, княжна тенью скользнула вдоль забора за угол конюшни, перебежала до другого угла и выглянула оттуда.
   Теперь перед нею было парадное крыльцо, на котором, помимо еще одного солдата, стоял полицмейстер собственной персоной. Его лицо с пышными усами, круто загибавшимися кверху, чтобы слиться с чудовищными по своей величине и лохматости бакенбардами, выглядело хмурым и недовольным — не то из-за слишком ранней побудки, не то из-за дела, которым ему приходилось заниматься.
   Поглядев вдоль бокового фасада, Мария Андреевна увидела приоткрытое окно, через которое покинула дом перед рассветом. При известной ловкости ей ничего не стоило проникнуть в дом незамеченной, однако она не видела за собой никакой вины и не понимала, для чего ей таиться. Если она и вошла во двор через дыру в заборе, так это лишь потому, что ей недосуг было объясняться с охранявшим калитку драгуном и доказывать ему, что она — это она, а не кто-то другой. Полицмейстер же был ей хорошо знаком и, верно, уж как-нибудь смог бы опознать княжну даже в крестьянском платье.
   Посему, покинув свое укрытие, княжна смело пошла прямо к парадному крыльцу. Полицмейстер и солдат разом повернули головы в ее сторону; полицмейстер что-то сказал караульному, и тот шагнул вперед, беря наперевес ружье. Сообразив, в чем дело, Мария Андреевна одним движением сняла платок и тряхнула головой, отбрасывая назад упавшие на лицо волосы. Полицмейстер вгляделся в ее лицо, взял солдата за рукав, и тот вернулся на место, приставив ружье к ноге.
   Фамилия полицмейстера была Пырьев; звали его Иваном Игнатьевичем, и был он обыкновенно смешлив и добродушен, как все большие тучные люди. Впрочем, таким он был вне службы; каков Иван Игнатьевич при исполнении, княжна не знала, но подозревала, что вот-вот узнает.
   Бренча шпорами и медалями, полицмейстер с неожиданной при его внушительной комплекции легкостью сбежал по ступенькам и поклонился княжне.
   — Здравствуйте, Иван Игнатьевич, — сказала та. — Рада вас видеть, хотя и не пойму, признаться, что привело вас сюда в столь ранний час, да еще и с таким внушительным эскортом.
   — Бог мой, Мария Андреевна! — воскликнул полицмейстер, целуя ей руку. — Счастлив видеть вас в добром здравии. Но должен вам признаться, что теперь, когда вы вернулись, я так же мало понимаю, зачем сюда явился, как и вы. Однако откуда вы? И в таком странном наряде...