Страница:
Оборотень несколько секунд подумал и кивнул.
— Вы правы, Люцин Хамидович. Но тогда надо выработать достойный Совета Равновесия церемониал имянаречения.
— Вот вы этим и займётесь, — ответил Люцин.
Я мгновенно стала здесь лишней.
— Разрешите идти, товарищ директор? — спросила я.
Люцин кивнул. Я пошла в душевую. Вроде бы всё хорошо закончилось, но я чувствовала себя безнадёжно проигравшей.
Чёрт знает что, а не страна — конституция гарантирует гражданам Российской федерации право выбирать фамилию на свой вкус, но в реальности, чтобы её поменять, потребовалась помощь знакомого эфэсбешника и солидная взятка. Ладно ещё, в паспортном столе сделали всё за сутки.
Истинные имена в волшебном мире принято скрывать. Обращаться по ним можно только с разрешения носителя, и лишь высшее руководство — в Троедворье это директор, большаки и их замы — имеют право называть подчинённых истинным именем без согласия его владельца. Произносить чьи бы то ни было истинные имена в разговоре об этих людях запрещено даже тем, у кого есть право обращения по истинному имени. Пользоваться истинными именами в открытую решаются только самые отважные из волшебников. Наш Люцин, например. Да ещё несколько людей в Лиге и Альянсе. В общей сложности не более десятка истинников на весь волшебный мир. Большаки свои имена скрывают, пользуются только паспортными, которые меняют каждые пятьдесят лет.
Тех, кто умеет узнавать истинное имя, глядя на горловую чакру, называют мастерами имён, и относятся к ним с суеверным опасением, потому что они единственные, кто может произносить любое истинное имя, когда и где захотят.
Мастером имён, после трёх часов интенсивных тренировок я всё-таки стала, лобная чакра у меня теперь из восьми лепестков. Толку, правда, от этого ни на грош, разве что перед коллегами всласть повыпендривалась. Но выпендрёж надоел до тошноты уже через десять минут, так что пользы от нового «мастерства» действительно никакой.
На вахте служебного входа в отель «Белый терем», камнедельской резиденции светлых, по мне скользнули беглым взглядом и махнули рукой — проходи. Ауральные татуировки после реформы поменяли, одно только «спящее солнце» осталось прежним. Вместо метки принадлежности теперь такой же приписной знак, как и у волшебников: равносторонний треугольник, под ним — ранговый символ, личный код и группа крови. Три обережных наколки — от инфекционных заболеваний, кровоостанавливающая и защита от ядов. Обереги слабенькие, но лучше с ними, чем без них. Набить карманы талисманами получается не всегда.
В холле меня остановил маг-чаротворец Семён Михайлович, большак Белодворья.
— А Свету поклониться? — кивнул он на сияющий белый шар величиной с футбольный мяч, висящий посреди холла в полутора метрах над полом. Я чуть не выругалась — сырья дефицит, а светлые волшбу на пустой выпендрёж тратят.
— Я, товарищ маршал, равновесница, а не дворчанка. У нас не принято кланяться первоосновным силам, веникам и дыроколам, равно как и любым другим инструментам.
Пресветлый гневно сверкнул голубенькими глазками, но стычку продолжать не стал, в Совете Равновесия правила обращения с первоосновами действительно иные.
Выглядит Семён Михайлович лет на сорок и похож на криворукого запойного слесаря — жиденькие белокурые волосики растрепаны, некогда синяя футболка вылиняла до бледной голубизны, джинсы обтрёпанные до глубокой ветхости, кроссовки раздолбанные, физиономия дибилообразная.
Враньё.
Тело у большака худое, нескладное, но жилистое, тренированное и очень сильное. Глубокое лёгкое дыхание. Двигается с хищной грацией профессионального бойца. Блёклое, невыразительное лицо разведчика экстра-класса. Смотрит как людь немалым интеллектом облагороженный.
И привык не просто командовать, а властвовать.
Почему-то как большаки, так и их замы и советники никогда не носят одежду серого, белого и чёрного цвета. Люцин в жёлтое или золотистое тоже никогда не одевается.
— Идите по своим делам, лейтенант Хорса, — изронил Семён Михайлович.
Я вмиг разозлилась: начальничек выискался, по истинному имени обращаться! Белорылыми своими командуй, а мне Люцина с Гаврилиным по уши хватает. Я глянула на светлого большака срединным зрением. Правду говорили, он хотя и маг-обратник, но не мастер имён.
Я вытянулась в струнку и в лучших строевых традициях гаркнула на весь холл:
— Слушаюсь, товарищ маршал Дидлалий!
И ушла.
В коридоре меня встретила Вероника.
— Зря ты это, — сказала она. — Семён Михайлович, конечно, и Пресветлый, и вседобрейший, но мастерам имён завидует до лютости. Он обязательно отмстит.
Я только фыркнула. Мстильщик нашёлся. Дворовику, будь он даже большак, с равновесниками не тягаться.
Олег и Павел ждали нас с Вероникой в маленьком кафе возле отеля, которое принадлежало равновесному нулевику и считалось нейтральной территорией. Незнанники сюда практически не заходят, но на всякий случай мы сели во второй половине зала, скрытой от первой стеной вьющихся растений и волшебством маскировки. Вероника тут же выпустила крылья. Скоро должны были подойти Ильдан и Егор.
К нам подсела какая-то чернодворская магиня-волхва, симпатичная рыжулька с зелёными глазами и крупным чувственным ртом. На вид ей лет двадцать, а в реальности может быть и пятьсот. Судя по пластике движений — обратница.
— Ты уже капитан, — сказала она Веронике. — Кучеряво у вас на Белодворье живётся.
— Переходите к нам, майор, — ответила Вероника, — станете полковницей.
Обращаться по званиям в нейтральных кафе считается дурным тоном, здесь все равны.
— Если не хочешь разговаривать, так и скажи, я уйду, — обиделась чернодворка.
— Да нет, сидите, — сказал Вероника и повернулась к нам. — Это соединница Людмила Николаевна Беркутова, когда я была на Тёмном дворе, она курировала наш отдел. Нина, ты не против?
— Пока нет. Дальше видно будет.
Вероника представила Олега и Павла.
— Имя обмываете? — спросила Беркутова.
— Да, — ответила я. — А вы откуда знаете?
— Такие новости, как чьё-то наречение, по Троедворью разносятся вмиг.
Беркутова заказала лучшее шампанское, которое только было в кафе.
— Это подарок гостя хозяевам праздника, — сказала она. И пояснила с лёгкой завистью: — Получить истинное имя — большая честь.
— Возможно, только я его не получала, а сама взяла.
— Нина, а почему Хорса? — спросил Олег.
— Не знаю. Случайная ассоциация. Месяц назад отпраздновали Ивана Купалу, а у меня на ладони корсунчик, знак солнцеворота. Солнечный круг древние славяне называли хорс, корс или хорт. Бога, который управлял солнечным циклом и временем тоже звали Хорс. Отсюда — Корсунь, Хортица и прочие названия. От наименования святилищ, где проводились обряды в честь солнца.
— У тебя на ладони Андреевский крест, — строго уточнила Вероника.
— Или ось координат, — сказала я. — Самый подходящий знак для нулевички. Впрочем, чушь всё это. Шрамы, они шрамы и есть.
— В общем, да, — согласился Павел. — Но Хорса — имя симпатичное. Главное, короткое и произносить легко. Обычно такое завертят, что язык сломаешь.
— Вы хотите открыть истинное имя? — испуганно пролепетала соединница.
— А иначе зачем оно было бы нужно? — удивилась я.
— Действительно, — сказал Олег. — Стоило бы тогда огород городить. — Он отдал мне паспорт и взял бокал с шампанским: — Давайте за Нину Хорсу. С имянаречением тебя!
На меня уставилось всё кафе.
— Ты и в паспорте имя поменяла? — охнула соединница. — Хочешь открыть его и для простеньского мира?
— Да. В простеньском мире это будет фамилией.
— Но так нельзя! — возмутилась Беркутова. — Может быть только что-то одно — или обычное имя или истинное.
— Отныне правила игры расширились, — сказала я. — Фамилию мне изменили в соответствии с законами Российской федерации, и теперь именование Хорса Нина Витальевна стало моей неотторгаемой собственностью и в волшебном, и в большом мире.
Я встала, отсалютовала свидетелям бокалом шампанского и выпила его одним духом. Разбила бокал. Села.
Все молчали. Бармен торопливо включил музыкальный центр, заголосила какая-то попсятница и всеобщее напряжение схлынуло, волшебники всех рас, дворов и рангов занялись едой и болтовнёй.
Один за другим позвонили Егор и Ильдан, сказали, что придти не смогут. У Егора срочная операция, а Ильдан занят на контроле инферно, буря продолжалась. Ладно, не велик праздник, позже отметим.
— Вероника, — вспомнила я, — а что означает «искусственник»?
Вампирка скривилась.
— Воспитанные люди такие слова вслух не произносят, — буркнула она.
— В древние времена, — сказала Беркутова, — ещё задолго до сокрытия волшебного мира и, тем более, до появления Троедворья…
— Так волшебники сначала спрятали свой мир, — перебил Олег, — и только затем основали Троедворье?
— Да, через пятьдесят лет после сокрытия, — ответила соединница. — И тогда же началась война. Точнее, само название Троедворье появилось из-за начала Величайшей битвы Тьмы, Сумрака и Света.
— А искусственники-то тут при чём? — не поняла я.
— Во времена открытости магии было значительно больше, чем сейчас, — начала рассказывать Беркутова. — Запасы быстро истощились с началом войны. А тогда, в древние времена, её можно было расходовать, не считая. Но волшебнические умения были ещё примитивными, и многие нужные вещи и действия оставались недостижимыми. Всё это можно было сделать только при помощи стихийного волшебства, которое магам и оборотням, не говоря уже о человеках, недоступно. Мы физически не можем управлять этим видом энергии. И тогда маги, жрецы и оборотни решили создать из принадлежавших им рабов-человеков существа, которые бы могли выполнять для них ту работу, которая требует использования энергии стихий. Никакого понятия о генной инженерии в древности не было, но методом тыка были открыты способы направленной мутации. Так появились хелефайи и, как побочный результат эксперимента, как исправленный до рабочего состояния производственный брак, эльфы. Так что хелефайи действительно и Перворождённые, и любимейшие дети своих творцов — как первая настоящая удача в трудной работе. Чуть позже сделали гномов и гоблинов. Последними были созданы вампиры. Всех прочих стихийников — домовых, леших, русалок, кикимор, фейри и прочих — сотворили значительно позже, после тысячелетнего перерыва. А искусственниками их называют потому, что мутация была рукотворная.
— А вы, — сказала я, — мутация естественная?
— Да, — кивнула Беркутова. — Предрасположенность к магичеству или оборотничеству есть абсолютно у всех человеков. У вас, Нина Витальевна, к магичеству. Олег Васильевич — оборотень, Павел Сергеевич — маг. Но у простеней предрасположенность настолько слабая, что провести активацию невозможно, хоть сотню чар потрать.
— Сотню чего? — не понял Олег.
— Это единицы измерения волшбы, — сказал Павел. — Один чар равен миллиону волшей. А волш — исходная единица. Ну вроде как метр в измерении длины. Волш делится на милливолши и микроволши.
— Постойте, — встрепенулся Олег, — Людмила Николаевна, вы сказали, что стихийников создавали жрецы, маги и оборотни. Но ведь жрецы — это простени.
— Да, — ответила волхва. — До сокрытия три наших расы — маги, оборотни и человеки — всегда действовали сообща. Или вы думаете, что нынешние рабочие тройки Люцин с большаками изобрели? Ну так ошибаетесь. Они всего лишь вернули проверенную тысячелетиями систему комплектования. И теперь поисковики не только новых магов и оборотней высматривают, но и пригодных для вовлечения простеней. Честно говоря, их в первую очередь, потому что нехватка человеков в Троедворье сейчас жуткая.
— А почему не создаются новые искусственные расы? — спросил Олег. — Ведь в Альянсе и Лиге, насколько я понял, магии по-прежнему в изобилии.
— Во-первых, это запрещено Генеральным кодексом, потому что уже созданных стихийников девать некуда. Во-вторых, магии много только в потайницах, основица у них лишь слегка изобильнее троедворской. А в потайнице перерождение провести невозможно по геофизическим причинам, не сработает там это волшебство.
— Где? — опять не понял Олег.
— Потайница — это что-то вроде ниши, — пояснил Павел, — складка в пространстве основицы. На территории Троедворья она всего одна — небезызвестная тебе Шамбала. Раньше был ещё Китеж, но эта потайница разрушилась, когда дворы начали излишне интенсивные боевые действия, благо, — криво и зло усмехнулся Лопатин, — татаро-монгольское нашествие позволяло скрыть их от увлечённых собственными войнами простеней.
— Интересно, — сказал Олег. — А почему вы, Людмила Николаевна, говорите, что стихийники вам больше не нужны?
— Потому что нет нужды в стихийном волшебстве, всё уже почти полторы тысячи лет делается только на магической основе. Не знаю, как в Лиге с Альянсом, а в Троедворье все стихийники волшебничают магией, пусть и через наружный опороник. Вампиры — единственная раса, которая может работать и с магией, и со стихиями на внутреннем волшеопорнике, хотя и не любят этого, базовым для них является волшебство крови. Которое, впрочем, ничуть не хуже магического.
— И вампиры, — зло сказала Вероника, — лучшие в мире бойцы. Сильные, живучие, верные. В особенности под «алым словом». Идеальное пушечное мясо.
— Ты бы предпочла родиться хелефайной?
Вампирку передёрнуло от отвращения.
— Хелефайи годятся только для борделя, — сказала она. — Быдло остроухое. Мы всегда их на полплевка под газон ровняли.
— Ну вот и не ропщи на судьбу, — посоветовала магиня. — Особенно теперь, когда вампиры получили столь желанный вам Свет.
Вероника помрачнела, залпом допила шампанское и потребовала водки. Беркутова смотрела на неё с недоумением.
— Тебе разонравился Свет?
Вампирка отрицательно качнула головой.
— Я люблю Свет, — сказал она. — Но по-настоящему он ничем не отличается от Сумрака и Тьмы. Я была на всех трёх путях, и знаю, что говорю. В Белодворье всё то же самое, что и в Тёмном, и в Сумеречном дворе. Бесконечные бои неизвестно за что без малейшей надежды на победу. Переговоры без цели и смысла. Инфернальные и праздничные перемирия. Редкие выходные с одинаковыми развлечениями в пригородном пансионате одинаковой планировки. Ежедневные нескончаемые диспуты на тему «Почему Свет наилучшая из первооснов и как выиграть войну?». У чёрных и серых восхваляют Тьму и Сумрак, вот и вся разница. Во всех трёх дворах на выходных одинаково играют в демократию, отменяя субординацию. И везде надо одинаково носить ленту покорности с ограничителем силы. Рабский ошейник. — Вероника горько усмехнулась, залпом выпила водку и сказала: — Я люблю Свет, мне нравится его путь, но это равносильно предпочтению малины перед клубникой или черешней. Дело вкуса и не более того.
Краткая исповедь вампирки Беркутову ошарашила.
— Но…
— Не нокай, я тебе не кобыла, — зло буркнула Вероника.
— Нет уж, — ответила Беркутова, — с этим надо разобраться.
— Хорошо, — согласилась вампирка. — Слушай и разбирайся. Свет, Сумрак и Тьма; добро, рациональность и свобода явления не противостоящие, а взаимодополняющие. Путь Света ничем не отличается от путей Тьмы, Сумрака и Равновесия. Тьма, Сумрак и Свет всего лишь силы, которые любой желающий использует по своему усмотрению. Сами они бездумны и безвольны, это всего лишь инструменты в руках волшебников. Тьмой можно спасать жизни и души, а Светом — творить зло. Орудие убийства или пытки из него получается очень эффективное и надёжное. А безразличия у Света ничуть не меньше, чем у Сумрака. Свету всё равно, кто и как его использует. Как и Тьме с Сумраком. А используют эти инструменты все волшебники совершенно одинаково. Да и равновесники ничуть на лучше. Тёмные говорят о свободе и самодостаточности, о силе и смелости. Сумеречные расхваливают гармонию и разум, взаимовыручку и верность. Светлые распинаются о любви и милосердии, о доброте и правде. Равновесники твердят о безопасности и поддержании баланса. А на деле все одинаковы как штамповка, только и делают, что рвут друг другу глотки, как внутри группировки, так и за её пределами. Война Троедворья бессмысленна.
— Величайшая битва не может быть бессмысленной, — твёрдо сказала Беркутова.
Вероника лишь презрительно фыркнула.
— Нет здесь никакой Величайшей битвы. Любая война ведётся за обладание сырьевыми ресурсами или рынками сбыта. В Троедворье воюют за магические источники, которые разрабатывают при помощи первооснов, так магия расходуется намного экономнее. Только поделить источники можно и без крови, поэтому наша война и бессмысленна, и преступна. Хотя нет… В любом преступлении есть смысл, пусть гадкий, но есть. А в этой войне он отсутствует. Она хуже, чем преступна, она глупа.
— Ваша война, — вмешался Олег, — ведётся за души людей. Всех людей — магов, оборотней, стихийников, вампиров и даже простеней. Вы сражаетесь за то, какой дорогой пойдет мир — Света, Сумрака или Тьмы; добра, безразличия или зла.
— Чушь это всё, — отрезала Вероника. — Каёмочка на блюде с пирогом, которая не имеет никакого отношения к его вкусовым качествам и начинке. Каждый сам решает, что принесут его поступки окружающим — добро, зло или станут ничем, бестолковой суетой. А что есть добро, зло и безразличие, каждый тоже определяет самостоятельно, Свет, Сумрак и Тьма тут ни при чём. Все бесконечные рассуждения о предпочтительности Тьмы, Сумрака и Света, которые ведутся в Троедворье, не более чем попытка самооправдания, желание скрыться от правды, страх признавать напрасность всех битв и убийств. А простени, что бы ни болтали агитаторы о битвах за их души, не имеют к нашей войне никакого отношения. Они даже не знают о ней, то есть не могут выбирать одну из трёх сторон. Простени существуют отдельно, в параллельном мире, которого троедворская война никак не касается.
— Так по-твоему всё зря?! — взъярилась Беркутова. — И мы все дураки?! А мой брат, оба моих сына — они погибли просто так, ни за что?!
— Да, — ответила Вероника.
Волхвы всего лишь на ступень выше лагвянов, но вампирка скована ограничителем силы. От утяжелённого волшбой кулачного удара Беркутовой Вероника уклониться не смогла, волхва сбила её на пол. Я выдернула из стоявшей на столе вазочки цветы и выплеснула слегка протухшую воду в лицо разъяренной магине.
— Тихо! — гаркнула я. — Сидеть.
Помогло. Волхва молча плюхнулась на стул. Вероника поднялась с пола, ощупала челюсть, с ненавистью посмотрела на ранговичку, но в драку не полезла, села за стол.
Беркутова вытерла лицо.
— Мои сыновья погибли не зря, — сказала она.
— Зря, — уверенно ответила я. — И доказать это легко. Людмила Николаевна, что вы будете делать после победы? — спросила я. Беркутова ответила непонимающим взглядом, и тогда я сказала для всего кафе: — Это и вас касается. Что вы будете делать после победы? Как будет выглядеть мир, когда его единственной основой станет Свет, Сумрак или Тьма?
Дворчане неуверенно переглянулись.
— Мы этого не увидим, торжество Сумрака наступит ещё не скоро, — ответил кто-то.
— Пусть не скоро, — согласилась я, — но как будет выглядеть мир? Конкретно.
К нам обернулся белодворец Андрей, молоденький ведун из архивной службы, он часто привозит в Совет Равновесия древние волшебнические тексты для экспертизы.
— Свет — это милосердие, добро, любовь, забота о других, — ответил Андрей стандартной фразой.
— Чудесно, — ответила я. — А как это будет выглядеть в конкретике? Андрей, как вы себе представляете социально-экономическое устройство грядущего Мира Света, его правовую базу и прочие составляющие? То же самое касается и Мира Сумрака с Миром Тьмы.
— А при чём тут это? — опять вскочила Беркутова.
— При победе, Людмила Николаевна. Вы ведь волхва. И лет вам… — я глянула на её срединнобрюшную чакру магическим зрением, — сто семьдесят один. Вы видели все три русские революции от истоков до финала, Гражданскую войну и Великую Отечественную. Видели ведь? И даже немного поучаствовали, пропустить такую оказию масштабных боёв Троедворье не могло.
— При чём тут революции и все простеньские войны, вместе взятые?! — взбеленилась Беркутова.
— Всё при той же победе. — Я вышла из-за стола, встала у барной стойки, чтобы видеть весь зал, и продолжила: — Вспомните всех этих миропреобразователей — эсеров, большевиков, меньшевиков и реформистов калибром помельче. Они все до единого знали, как будет выглядеть мир после их победы, знали, во имя чего идут на каторгу и стреляют в губернаторов. А во имя чего вы стреляете друг в друга, даже если не представляете, какой будет жизнь после вашей победы? И что считать победой — полное уничтожение конкурирующих дворов или нужно ликвидировать лишние первоосновы? Чисто технически осуществимо и то, и другое.
— Революция обернулась кошмаром! — ответил Андрей.
— Но большевики, партия, которая лучше всех распланировала будущее, победила. Другое дело, что их победа утонула во внутрипартийной драке за власть. Однако сам факт безоговорочной победы это не умаляет. Как и того факта, что простени свой мир преобразовать сумели. И понадобилось им для этого не две тысячи пятьсот пятьдесят лет с гаком, а всего-то девяносто два, от декабристов до семнадцатого года. Так что вы, светлые, как и тёмные с сумеречными, на мирореформистов не тянете.
— Мы не хотим крови…
— А в боях водичка льётся? — поинтересовалась я.
— Это неизбежное зло, война есть война…
— …камень есть камень, а череп есть череп. Возьми камень и врежь им ближнего своего по черепу, чтобы Свет не застил, — ехидно перебила я. — На Чёрном и Сером дворах говорят то же самое, что и вы, Андрей, только цвет меняют. Все ваши битвы пусты как бульон из-под яиц.
— Не смей! — выкрикнула Беркутова. — Не смей говорить, что все смерти напрасны.
— И глупы в придачу, потому что никчёмны.
— Ты…
— Да, я. Первая, кто спрашивает — а что будет после победы, во имя чего мы воюем? Людмила Николаевна, и во время Гражданской войны, и во время Великой Отечественной каждый боец победившей стороны знал, каков будет мир, за который он сражается. И потому они победили. А вы не знаете. Столетиями безмозглые адепты отдают жизни во имя избранной первоосновы, но никто не знает, ради чего идёт война. А просто так воюете, от безделья, — с вызовом глянула я на дворчан. — Если оценивать ситуацию объективно — вы рвёте друг другу глотки за магические источники. А все словеса о Тьме, Свете и Сумраке всего лишь хилая занавесь для неприглядной истины.
— Это не истина! — яростно крикнула Беркутова. — Ты клевещешь на Тьму!
— Хорошо, тогда огласи истину. Объясни, во имя чего погибли твои сыновья. Сколько им было — восемнадцать, двадцать?
— Они отдали жизнь во имя Тьмы, а ты…
— А я спрашиваю — ради чего вы послали детей на смерть? — спросила я всех дворчан. — Что именно даст миру торжество Тьмы? Торжество Света или Сумрака?
Мертвенно бледный Андрей подошёл ко мне.
— Хорса, — сказал он, — Свет принесёт миру добро, справедливость и милосердие.
— А что будет, когда единственной основой мира станет Тьма?
— Свобода, — объяснила Беркутова. — Правдивость и открытость. Никто не будет прятать грязь за красивыми словами. Людей будут ценить за то, кто они есть, а не за то, кем кажутся. Всех людей — стихийников, человеков, магов, оборотней.
— А сейчас всё это отсутствует начисто, — ответила я. — Но допустим, что так оно и есть. Теперь объясните оба, как будут выглядеть добро и справедливость, свобода и правда применительно к повседневной жизни простеньского и волшебного миров.
— Я не знаю… — тихо сказал Андрей.
— Я не знаю, — горько сказала Беркутова. — Не знаю.
— И никто не знает, — ответила я. — Даже сумеречные, которые так гордятся своим рационализмом и целесообразностью поступков, не знают, во имя чего идут на смерть. Видите, сидят, молчат, потому что сказать им нечего.
Мне не возразили. Я вернулась к столу, взяла сумку.
— Идемте отсюда, ребята, — сказала я. — Говорить больше не о чем.
Я положила на столешницу деньги за шампанское, водку и разбитый фужер — больше мы ничего заказать не успели. Мой праздник, мне и выставляться. Вот я и выставилась. Хуже любого пьяного дебоша получилось. Даром мне не это не кончится.
— Хорса, — сказала Беркутова, — сесть за ваш столик мне посоветовал белодворский соединник. Позвонил на мобилу и сказал, что по взаимозачёту я, как представитель тёмных, могу задавать любые вопросы светлой вампирке Веронике Лемке, и она обязана будет ответить. Но на всё про всё у меня пятнадцать минут. Такое бывает часто, и я не удивилась и не стала терять время.
— Я же тебя предупреждала, — сказала Вероника, — что мастерам имён Пресветлый дерзости не прощает, будь они хоть трижды равновесниками. Ты купилась на его грошовую провокацию как последняя лохушка. Ты же расстрельную статью себе наболтала.
— Вы правы, Люцин Хамидович. Но тогда надо выработать достойный Совета Равновесия церемониал имянаречения.
— Вот вы этим и займётесь, — ответил Люцин.
Я мгновенно стала здесь лишней.
— Разрешите идти, товарищ директор? — спросила я.
Люцин кивнул. Я пошла в душевую. Вроде бы всё хорошо закончилось, но я чувствовала себя безнадёжно проигравшей.
* * *
Я опять курьерю, везу в Белодворье очередную кипу инструкций. Заодно встречусь с Олегом, заберу у него паспорт, в котором фамилию Дробышева переписали на Хорсу.Чёрт знает что, а не страна — конституция гарантирует гражданам Российской федерации право выбирать фамилию на свой вкус, но в реальности, чтобы её поменять, потребовалась помощь знакомого эфэсбешника и солидная взятка. Ладно ещё, в паспортном столе сделали всё за сутки.
Истинные имена в волшебном мире принято скрывать. Обращаться по ним можно только с разрешения носителя, и лишь высшее руководство — в Троедворье это директор, большаки и их замы — имеют право называть подчинённых истинным именем без согласия его владельца. Произносить чьи бы то ни было истинные имена в разговоре об этих людях запрещено даже тем, у кого есть право обращения по истинному имени. Пользоваться истинными именами в открытую решаются только самые отважные из волшебников. Наш Люцин, например. Да ещё несколько людей в Лиге и Альянсе. В общей сложности не более десятка истинников на весь волшебный мир. Большаки свои имена скрывают, пользуются только паспортными, которые меняют каждые пятьдесят лет.
Тех, кто умеет узнавать истинное имя, глядя на горловую чакру, называют мастерами имён, и относятся к ним с суеверным опасением, потому что они единственные, кто может произносить любое истинное имя, когда и где захотят.
Мастером имён, после трёх часов интенсивных тренировок я всё-таки стала, лобная чакра у меня теперь из восьми лепестков. Толку, правда, от этого ни на грош, разве что перед коллегами всласть повыпендривалась. Но выпендрёж надоел до тошноты уже через десять минут, так что пользы от нового «мастерства» действительно никакой.
На вахте служебного входа в отель «Белый терем», камнедельской резиденции светлых, по мне скользнули беглым взглядом и махнули рукой — проходи. Ауральные татуировки после реформы поменяли, одно только «спящее солнце» осталось прежним. Вместо метки принадлежности теперь такой же приписной знак, как и у волшебников: равносторонний треугольник, под ним — ранговый символ, личный код и группа крови. Три обережных наколки — от инфекционных заболеваний, кровоостанавливающая и защита от ядов. Обереги слабенькие, но лучше с ними, чем без них. Набить карманы талисманами получается не всегда.
В холле меня остановил маг-чаротворец Семён Михайлович, большак Белодворья.
— А Свету поклониться? — кивнул он на сияющий белый шар величиной с футбольный мяч, висящий посреди холла в полутора метрах над полом. Я чуть не выругалась — сырья дефицит, а светлые волшбу на пустой выпендрёж тратят.
— Я, товарищ маршал, равновесница, а не дворчанка. У нас не принято кланяться первоосновным силам, веникам и дыроколам, равно как и любым другим инструментам.
Пресветлый гневно сверкнул голубенькими глазками, но стычку продолжать не стал, в Совете Равновесия правила обращения с первоосновами действительно иные.
Выглядит Семён Михайлович лет на сорок и похож на криворукого запойного слесаря — жиденькие белокурые волосики растрепаны, некогда синяя футболка вылиняла до бледной голубизны, джинсы обтрёпанные до глубокой ветхости, кроссовки раздолбанные, физиономия дибилообразная.
Враньё.
Тело у большака худое, нескладное, но жилистое, тренированное и очень сильное. Глубокое лёгкое дыхание. Двигается с хищной грацией профессионального бойца. Блёклое, невыразительное лицо разведчика экстра-класса. Смотрит как людь немалым интеллектом облагороженный.
И привык не просто командовать, а властвовать.
Почему-то как большаки, так и их замы и советники никогда не носят одежду серого, белого и чёрного цвета. Люцин в жёлтое или золотистое тоже никогда не одевается.
— Идите по своим делам, лейтенант Хорса, — изронил Семён Михайлович.
Я вмиг разозлилась: начальничек выискался, по истинному имени обращаться! Белорылыми своими командуй, а мне Люцина с Гаврилиным по уши хватает. Я глянула на светлого большака срединным зрением. Правду говорили, он хотя и маг-обратник, но не мастер имён.
Я вытянулась в струнку и в лучших строевых традициях гаркнула на весь холл:
— Слушаюсь, товарищ маршал Дидлалий!
И ушла.
В коридоре меня встретила Вероника.
— Зря ты это, — сказала она. — Семён Михайлович, конечно, и Пресветлый, и вседобрейший, но мастерам имён завидует до лютости. Он обязательно отмстит.
Я только фыркнула. Мстильщик нашёлся. Дворовику, будь он даже большак, с равновесниками не тягаться.
Олег и Павел ждали нас с Вероникой в маленьком кафе возле отеля, которое принадлежало равновесному нулевику и считалось нейтральной территорией. Незнанники сюда практически не заходят, но на всякий случай мы сели во второй половине зала, скрытой от первой стеной вьющихся растений и волшебством маскировки. Вероника тут же выпустила крылья. Скоро должны были подойти Ильдан и Егор.
К нам подсела какая-то чернодворская магиня-волхва, симпатичная рыжулька с зелёными глазами и крупным чувственным ртом. На вид ей лет двадцать, а в реальности может быть и пятьсот. Судя по пластике движений — обратница.
— Ты уже капитан, — сказала она Веронике. — Кучеряво у вас на Белодворье живётся.
— Переходите к нам, майор, — ответила Вероника, — станете полковницей.
Обращаться по званиям в нейтральных кафе считается дурным тоном, здесь все равны.
— Если не хочешь разговаривать, так и скажи, я уйду, — обиделась чернодворка.
— Да нет, сидите, — сказал Вероника и повернулась к нам. — Это соединница Людмила Николаевна Беркутова, когда я была на Тёмном дворе, она курировала наш отдел. Нина, ты не против?
— Пока нет. Дальше видно будет.
Вероника представила Олега и Павла.
— Имя обмываете? — спросила Беркутова.
— Да, — ответила я. — А вы откуда знаете?
— Такие новости, как чьё-то наречение, по Троедворью разносятся вмиг.
Беркутова заказала лучшее шампанское, которое только было в кафе.
— Это подарок гостя хозяевам праздника, — сказала она. И пояснила с лёгкой завистью: — Получить истинное имя — большая честь.
— Возможно, только я его не получала, а сама взяла.
— Нина, а почему Хорса? — спросил Олег.
— Не знаю. Случайная ассоциация. Месяц назад отпраздновали Ивана Купалу, а у меня на ладони корсунчик, знак солнцеворота. Солнечный круг древние славяне называли хорс, корс или хорт. Бога, который управлял солнечным циклом и временем тоже звали Хорс. Отсюда — Корсунь, Хортица и прочие названия. От наименования святилищ, где проводились обряды в честь солнца.
— У тебя на ладони Андреевский крест, — строго уточнила Вероника.
— Или ось координат, — сказала я. — Самый подходящий знак для нулевички. Впрочем, чушь всё это. Шрамы, они шрамы и есть.
— В общем, да, — согласился Павел. — Но Хорса — имя симпатичное. Главное, короткое и произносить легко. Обычно такое завертят, что язык сломаешь.
— Вы хотите открыть истинное имя? — испуганно пролепетала соединница.
— А иначе зачем оно было бы нужно? — удивилась я.
— Действительно, — сказал Олег. — Стоило бы тогда огород городить. — Он отдал мне паспорт и взял бокал с шампанским: — Давайте за Нину Хорсу. С имянаречением тебя!
На меня уставилось всё кафе.
— Ты и в паспорте имя поменяла? — охнула соединница. — Хочешь открыть его и для простеньского мира?
— Да. В простеньском мире это будет фамилией.
— Но так нельзя! — возмутилась Беркутова. — Может быть только что-то одно — или обычное имя или истинное.
— Отныне правила игры расширились, — сказала я. — Фамилию мне изменили в соответствии с законами Российской федерации, и теперь именование Хорса Нина Витальевна стало моей неотторгаемой собственностью и в волшебном, и в большом мире.
Я встала, отсалютовала свидетелям бокалом шампанского и выпила его одним духом. Разбила бокал. Села.
Все молчали. Бармен торопливо включил музыкальный центр, заголосила какая-то попсятница и всеобщее напряжение схлынуло, волшебники всех рас, дворов и рангов занялись едой и болтовнёй.
Один за другим позвонили Егор и Ильдан, сказали, что придти не смогут. У Егора срочная операция, а Ильдан занят на контроле инферно, буря продолжалась. Ладно, не велик праздник, позже отметим.
— Вероника, — вспомнила я, — а что означает «искусственник»?
Вампирка скривилась.
— Воспитанные люди такие слова вслух не произносят, — буркнула она.
— В древние времена, — сказала Беркутова, — ещё задолго до сокрытия волшебного мира и, тем более, до появления Троедворья…
— Так волшебники сначала спрятали свой мир, — перебил Олег, — и только затем основали Троедворье?
— Да, через пятьдесят лет после сокрытия, — ответила соединница. — И тогда же началась война. Точнее, само название Троедворье появилось из-за начала Величайшей битвы Тьмы, Сумрака и Света.
— А искусственники-то тут при чём? — не поняла я.
— Во времена открытости магии было значительно больше, чем сейчас, — начала рассказывать Беркутова. — Запасы быстро истощились с началом войны. А тогда, в древние времена, её можно было расходовать, не считая. Но волшебнические умения были ещё примитивными, и многие нужные вещи и действия оставались недостижимыми. Всё это можно было сделать только при помощи стихийного волшебства, которое магам и оборотням, не говоря уже о человеках, недоступно. Мы физически не можем управлять этим видом энергии. И тогда маги, жрецы и оборотни решили создать из принадлежавших им рабов-человеков существа, которые бы могли выполнять для них ту работу, которая требует использования энергии стихий. Никакого понятия о генной инженерии в древности не было, но методом тыка были открыты способы направленной мутации. Так появились хелефайи и, как побочный результат эксперимента, как исправленный до рабочего состояния производственный брак, эльфы. Так что хелефайи действительно и Перворождённые, и любимейшие дети своих творцов — как первая настоящая удача в трудной работе. Чуть позже сделали гномов и гоблинов. Последними были созданы вампиры. Всех прочих стихийников — домовых, леших, русалок, кикимор, фейри и прочих — сотворили значительно позже, после тысячелетнего перерыва. А искусственниками их называют потому, что мутация была рукотворная.
— А вы, — сказала я, — мутация естественная?
— Да, — кивнула Беркутова. — Предрасположенность к магичеству или оборотничеству есть абсолютно у всех человеков. У вас, Нина Витальевна, к магичеству. Олег Васильевич — оборотень, Павел Сергеевич — маг. Но у простеней предрасположенность настолько слабая, что провести активацию невозможно, хоть сотню чар потрать.
— Сотню чего? — не понял Олег.
— Это единицы измерения волшбы, — сказал Павел. — Один чар равен миллиону волшей. А волш — исходная единица. Ну вроде как метр в измерении длины. Волш делится на милливолши и микроволши.
— Постойте, — встрепенулся Олег, — Людмила Николаевна, вы сказали, что стихийников создавали жрецы, маги и оборотни. Но ведь жрецы — это простени.
— Да, — ответила волхва. — До сокрытия три наших расы — маги, оборотни и человеки — всегда действовали сообща. Или вы думаете, что нынешние рабочие тройки Люцин с большаками изобрели? Ну так ошибаетесь. Они всего лишь вернули проверенную тысячелетиями систему комплектования. И теперь поисковики не только новых магов и оборотней высматривают, но и пригодных для вовлечения простеней. Честно говоря, их в первую очередь, потому что нехватка человеков в Троедворье сейчас жуткая.
— А почему не создаются новые искусственные расы? — спросил Олег. — Ведь в Альянсе и Лиге, насколько я понял, магии по-прежнему в изобилии.
— Во-первых, это запрещено Генеральным кодексом, потому что уже созданных стихийников девать некуда. Во-вторых, магии много только в потайницах, основица у них лишь слегка изобильнее троедворской. А в потайнице перерождение провести невозможно по геофизическим причинам, не сработает там это волшебство.
— Где? — опять не понял Олег.
— Потайница — это что-то вроде ниши, — пояснил Павел, — складка в пространстве основицы. На территории Троедворья она всего одна — небезызвестная тебе Шамбала. Раньше был ещё Китеж, но эта потайница разрушилась, когда дворы начали излишне интенсивные боевые действия, благо, — криво и зло усмехнулся Лопатин, — татаро-монгольское нашествие позволяло скрыть их от увлечённых собственными войнами простеней.
— Интересно, — сказал Олег. — А почему вы, Людмила Николаевна, говорите, что стихийники вам больше не нужны?
— Потому что нет нужды в стихийном волшебстве, всё уже почти полторы тысячи лет делается только на магической основе. Не знаю, как в Лиге с Альянсом, а в Троедворье все стихийники волшебничают магией, пусть и через наружный опороник. Вампиры — единственная раса, которая может работать и с магией, и со стихиями на внутреннем волшеопорнике, хотя и не любят этого, базовым для них является волшебство крови. Которое, впрочем, ничуть не хуже магического.
— И вампиры, — зло сказала Вероника, — лучшие в мире бойцы. Сильные, живучие, верные. В особенности под «алым словом». Идеальное пушечное мясо.
— Ты бы предпочла родиться хелефайной?
Вампирку передёрнуло от отвращения.
— Хелефайи годятся только для борделя, — сказала она. — Быдло остроухое. Мы всегда их на полплевка под газон ровняли.
— Ну вот и не ропщи на судьбу, — посоветовала магиня. — Особенно теперь, когда вампиры получили столь желанный вам Свет.
Вероника помрачнела, залпом допила шампанское и потребовала водки. Беркутова смотрела на неё с недоумением.
— Тебе разонравился Свет?
Вампирка отрицательно качнула головой.
— Я люблю Свет, — сказал она. — Но по-настоящему он ничем не отличается от Сумрака и Тьмы. Я была на всех трёх путях, и знаю, что говорю. В Белодворье всё то же самое, что и в Тёмном, и в Сумеречном дворе. Бесконечные бои неизвестно за что без малейшей надежды на победу. Переговоры без цели и смысла. Инфернальные и праздничные перемирия. Редкие выходные с одинаковыми развлечениями в пригородном пансионате одинаковой планировки. Ежедневные нескончаемые диспуты на тему «Почему Свет наилучшая из первооснов и как выиграть войну?». У чёрных и серых восхваляют Тьму и Сумрак, вот и вся разница. Во всех трёх дворах на выходных одинаково играют в демократию, отменяя субординацию. И везде надо одинаково носить ленту покорности с ограничителем силы. Рабский ошейник. — Вероника горько усмехнулась, залпом выпила водку и сказала: — Я люблю Свет, мне нравится его путь, но это равносильно предпочтению малины перед клубникой или черешней. Дело вкуса и не более того.
Краткая исповедь вампирки Беркутову ошарашила.
— Но…
— Не нокай, я тебе не кобыла, — зло буркнула Вероника.
— Нет уж, — ответила Беркутова, — с этим надо разобраться.
— Хорошо, — согласилась вампирка. — Слушай и разбирайся. Свет, Сумрак и Тьма; добро, рациональность и свобода явления не противостоящие, а взаимодополняющие. Путь Света ничем не отличается от путей Тьмы, Сумрака и Равновесия. Тьма, Сумрак и Свет всего лишь силы, которые любой желающий использует по своему усмотрению. Сами они бездумны и безвольны, это всего лишь инструменты в руках волшебников. Тьмой можно спасать жизни и души, а Светом — творить зло. Орудие убийства или пытки из него получается очень эффективное и надёжное. А безразличия у Света ничуть не меньше, чем у Сумрака. Свету всё равно, кто и как его использует. Как и Тьме с Сумраком. А используют эти инструменты все волшебники совершенно одинаково. Да и равновесники ничуть на лучше. Тёмные говорят о свободе и самодостаточности, о силе и смелости. Сумеречные расхваливают гармонию и разум, взаимовыручку и верность. Светлые распинаются о любви и милосердии, о доброте и правде. Равновесники твердят о безопасности и поддержании баланса. А на деле все одинаковы как штамповка, только и делают, что рвут друг другу глотки, как внутри группировки, так и за её пределами. Война Троедворья бессмысленна.
— Величайшая битва не может быть бессмысленной, — твёрдо сказала Беркутова.
Вероника лишь презрительно фыркнула.
— Нет здесь никакой Величайшей битвы. Любая война ведётся за обладание сырьевыми ресурсами или рынками сбыта. В Троедворье воюют за магические источники, которые разрабатывают при помощи первооснов, так магия расходуется намного экономнее. Только поделить источники можно и без крови, поэтому наша война и бессмысленна, и преступна. Хотя нет… В любом преступлении есть смысл, пусть гадкий, но есть. А в этой войне он отсутствует. Она хуже, чем преступна, она глупа.
— Ваша война, — вмешался Олег, — ведётся за души людей. Всех людей — магов, оборотней, стихийников, вампиров и даже простеней. Вы сражаетесь за то, какой дорогой пойдет мир — Света, Сумрака или Тьмы; добра, безразличия или зла.
— Чушь это всё, — отрезала Вероника. — Каёмочка на блюде с пирогом, которая не имеет никакого отношения к его вкусовым качествам и начинке. Каждый сам решает, что принесут его поступки окружающим — добро, зло или станут ничем, бестолковой суетой. А что есть добро, зло и безразличие, каждый тоже определяет самостоятельно, Свет, Сумрак и Тьма тут ни при чём. Все бесконечные рассуждения о предпочтительности Тьмы, Сумрака и Света, которые ведутся в Троедворье, не более чем попытка самооправдания, желание скрыться от правды, страх признавать напрасность всех битв и убийств. А простени, что бы ни болтали агитаторы о битвах за их души, не имеют к нашей войне никакого отношения. Они даже не знают о ней, то есть не могут выбирать одну из трёх сторон. Простени существуют отдельно, в параллельном мире, которого троедворская война никак не касается.
— Так по-твоему всё зря?! — взъярилась Беркутова. — И мы все дураки?! А мой брат, оба моих сына — они погибли просто так, ни за что?!
— Да, — ответила Вероника.
Волхвы всего лишь на ступень выше лагвянов, но вампирка скована ограничителем силы. От утяжелённого волшбой кулачного удара Беркутовой Вероника уклониться не смогла, волхва сбила её на пол. Я выдернула из стоявшей на столе вазочки цветы и выплеснула слегка протухшую воду в лицо разъяренной магине.
— Тихо! — гаркнула я. — Сидеть.
Помогло. Волхва молча плюхнулась на стул. Вероника поднялась с пола, ощупала челюсть, с ненавистью посмотрела на ранговичку, но в драку не полезла, села за стол.
Беркутова вытерла лицо.
— Мои сыновья погибли не зря, — сказала она.
— Зря, — уверенно ответила я. — И доказать это легко. Людмила Николаевна, что вы будете делать после победы? — спросила я. Беркутова ответила непонимающим взглядом, и тогда я сказала для всего кафе: — Это и вас касается. Что вы будете делать после победы? Как будет выглядеть мир, когда его единственной основой станет Свет, Сумрак или Тьма?
Дворчане неуверенно переглянулись.
— Мы этого не увидим, торжество Сумрака наступит ещё не скоро, — ответил кто-то.
— Пусть не скоро, — согласилась я, — но как будет выглядеть мир? Конкретно.
К нам обернулся белодворец Андрей, молоденький ведун из архивной службы, он часто привозит в Совет Равновесия древние волшебнические тексты для экспертизы.
— Свет — это милосердие, добро, любовь, забота о других, — ответил Андрей стандартной фразой.
— Чудесно, — ответила я. — А как это будет выглядеть в конкретике? Андрей, как вы себе представляете социально-экономическое устройство грядущего Мира Света, его правовую базу и прочие составляющие? То же самое касается и Мира Сумрака с Миром Тьмы.
— А при чём тут это? — опять вскочила Беркутова.
— При победе, Людмила Николаевна. Вы ведь волхва. И лет вам… — я глянула на её срединнобрюшную чакру магическим зрением, — сто семьдесят один. Вы видели все три русские революции от истоков до финала, Гражданскую войну и Великую Отечественную. Видели ведь? И даже немного поучаствовали, пропустить такую оказию масштабных боёв Троедворье не могло.
— При чём тут революции и все простеньские войны, вместе взятые?! — взбеленилась Беркутова.
— Всё при той же победе. — Я вышла из-за стола, встала у барной стойки, чтобы видеть весь зал, и продолжила: — Вспомните всех этих миропреобразователей — эсеров, большевиков, меньшевиков и реформистов калибром помельче. Они все до единого знали, как будет выглядеть мир после их победы, знали, во имя чего идут на каторгу и стреляют в губернаторов. А во имя чего вы стреляете друг в друга, даже если не представляете, какой будет жизнь после вашей победы? И что считать победой — полное уничтожение конкурирующих дворов или нужно ликвидировать лишние первоосновы? Чисто технически осуществимо и то, и другое.
— Революция обернулась кошмаром! — ответил Андрей.
— Но большевики, партия, которая лучше всех распланировала будущее, победила. Другое дело, что их победа утонула во внутрипартийной драке за власть. Однако сам факт безоговорочной победы это не умаляет. Как и того факта, что простени свой мир преобразовать сумели. И понадобилось им для этого не две тысячи пятьсот пятьдесят лет с гаком, а всего-то девяносто два, от декабристов до семнадцатого года. Так что вы, светлые, как и тёмные с сумеречными, на мирореформистов не тянете.
— Мы не хотим крови…
— А в боях водичка льётся? — поинтересовалась я.
— Это неизбежное зло, война есть война…
— …камень есть камень, а череп есть череп. Возьми камень и врежь им ближнего своего по черепу, чтобы Свет не застил, — ехидно перебила я. — На Чёрном и Сером дворах говорят то же самое, что и вы, Андрей, только цвет меняют. Все ваши битвы пусты как бульон из-под яиц.
— Не смей! — выкрикнула Беркутова. — Не смей говорить, что все смерти напрасны.
— И глупы в придачу, потому что никчёмны.
— Ты…
— Да, я. Первая, кто спрашивает — а что будет после победы, во имя чего мы воюем? Людмила Николаевна, и во время Гражданской войны, и во время Великой Отечественной каждый боец победившей стороны знал, каков будет мир, за который он сражается. И потому они победили. А вы не знаете. Столетиями безмозглые адепты отдают жизни во имя избранной первоосновы, но никто не знает, ради чего идёт война. А просто так воюете, от безделья, — с вызовом глянула я на дворчан. — Если оценивать ситуацию объективно — вы рвёте друг другу глотки за магические источники. А все словеса о Тьме, Свете и Сумраке всего лишь хилая занавесь для неприглядной истины.
— Это не истина! — яростно крикнула Беркутова. — Ты клевещешь на Тьму!
— Хорошо, тогда огласи истину. Объясни, во имя чего погибли твои сыновья. Сколько им было — восемнадцать, двадцать?
— Они отдали жизнь во имя Тьмы, а ты…
— А я спрашиваю — ради чего вы послали детей на смерть? — спросила я всех дворчан. — Что именно даст миру торжество Тьмы? Торжество Света или Сумрака?
Мертвенно бледный Андрей подошёл ко мне.
— Хорса, — сказал он, — Свет принесёт миру добро, справедливость и милосердие.
— А что будет, когда единственной основой мира станет Тьма?
— Свобода, — объяснила Беркутова. — Правдивость и открытость. Никто не будет прятать грязь за красивыми словами. Людей будут ценить за то, кто они есть, а не за то, кем кажутся. Всех людей — стихийников, человеков, магов, оборотней.
— А сейчас всё это отсутствует начисто, — ответила я. — Но допустим, что так оно и есть. Теперь объясните оба, как будут выглядеть добро и справедливость, свобода и правда применительно к повседневной жизни простеньского и волшебного миров.
— Я не знаю… — тихо сказал Андрей.
— Я не знаю, — горько сказала Беркутова. — Не знаю.
— И никто не знает, — ответила я. — Даже сумеречные, которые так гордятся своим рационализмом и целесообразностью поступков, не знают, во имя чего идут на смерть. Видите, сидят, молчат, потому что сказать им нечего.
Мне не возразили. Я вернулась к столу, взяла сумку.
— Идемте отсюда, ребята, — сказала я. — Говорить больше не о чем.
Я положила на столешницу деньги за шампанское, водку и разбитый фужер — больше мы ничего заказать не успели. Мой праздник, мне и выставляться. Вот я и выставилась. Хуже любого пьяного дебоша получилось. Даром мне не это не кончится.
— Хорса, — сказала Беркутова, — сесть за ваш столик мне посоветовал белодворский соединник. Позвонил на мобилу и сказал, что по взаимозачёту я, как представитель тёмных, могу задавать любые вопросы светлой вампирке Веронике Лемке, и она обязана будет ответить. Но на всё про всё у меня пятнадцать минут. Такое бывает часто, и я не удивилась и не стала терять время.
— Я же тебя предупреждала, — сказала Вероника, — что мастерам имён Пресветлый дерзости не прощает, будь они хоть трижды равновесниками. Ты купилась на его грошовую провокацию как последняя лохушка. Ты же расстрельную статью себе наболтала.