Страница:
— И неуки нулевого уровня после спонтанной активации могут безбоязненно использовать свои способности? — не поверила я. Дворы жадно рвут друг у друга любого мага или оборотня, хоть колдунского уровня, солдат им всегда не хватает.
— В битвах Тьмы, Сумрака и Света, — ответил практикант, — толку от нулевиков никакого, выдать человекам факт существования волшебного мира неуки не могут, и поэтому в большинстве случаев Совет Равновесия не обращает на них никакого внимания, предоставляет право впечатлять простеней во всё удовольствие. Треть известных гуру, экстрасенсов, ясновидящих, астрологов, гипнотизёров и святых-чудотворцев — маги или оборотни с нулевым уровнем. Остальные — талантливые мошенники.
Я кивнула и вернулась к переводу. Информация интересная, но бесполезная.
На столе у Гаврилина звякнул внутренний телефон. Он взял трубку, выслушал и сказал:
— Дробышева, срочно в пятую учебку.
Опять предсказателям нашим мутновидящим подопытный кролик понадобился. Откладываю бумаги в сторону и выхожу в фойе. Тут кипит работа.
Два эльфа — человечки тридцати сантиметров роста с крылышками за спиной — поливают цветы в настенных горшках. Ещё пятеро эльфов моют люстру. Крылья у них той же формы, что и у бабочки махаон Маака, только размером побольше — примерно на одну треть эльфийского роста, белого цвета, прозрачные и переливчатые как у стрекозы. Верхушки ушей круглые, лица от человеческих тоже ничем не отличаются, разве что черты потоньше и поизящнее. Грузоподъёмность у эльфов для такого крохотного роста невероятная, один малышотик с лёгкостью тягает пятьдесят килограммов.
Четверо домовых пылесосят ковролин. Рост у них пятьдесят сантиметров, внешность тоже человеческая. Бороды и усы домовые бреют, сейчас патлатость не популярна.
Одеваться что эльфы, что домовые предпочитают в соответствии с человеческой модой.
Два домовых принесли большую коробку с новогодними гирляндами, эльфы начали развешивать.
Я спустилась на этажом ниже, в учебное отделение, постучала в дверь пятой аудитории.
— Кто? — крикнули из-за двери.
— Вовлеченка Дробышева, по вызову, — ответила я.
— Заходи, — бросили мне. Дверь распахнулась.
Табличек «Только для волшебников» ни во дворах, ни в Совете нет, зато полно дверей, открывает которые лишь магия.
Учебная комната ничем не отличается от маленького школьного класса — десять парт, доска, цветы на подоконниках. Семеро учащихся в возрасте от восемнадцати до сорока лет, перед каждым разложен набор карт Тааррона или, как их ещё называют, Карт Пути.
Чаротворец Тааррон создал набор карт с определённым рисунком и заклятия для их использования. С помощью Карт Пути можно изменять ближайшее будущее. Не вычислять наиболее значимую вероятность, как любыми другими картами, а создавать ту, какая нужна гадателю или его заказчику. В простеньском мире есть сильно искажённый и ничтожно слабый вариант — карты Таро. Достаточно сказать, что в Таро семьдесят две карты, которые делятся на Старший Аркан из двадцати двух карт и Младший из пятидесяти шести. Истинный набор Тааррона состоит из двадцати четырёх карт.
Я сажусь на стул у доски.
— Обратите внимание на форму теменной чакры, — говорит преподаватель, ничем ни примечательный ворожей лет тридцати. — Это главный признак гойдо, людей без судьбы. Название образовано от старославянского глагола «гоить» — жить, существовать, здравствовать. Междометие «гой» означает ободрение, поддержку, поощрение. Клич «Гойда!» до правления Ивана Грозного использовался вместо крика «Ура!». В 901 Новой эры году альянсовский чародей Микаель Болла ввёл термин «гойдо» для обозначения людей, как магородных, так и простокровых, которые отказались от своей судьбы, от предначертанного будущего, как плохого, так и хорошего. Гойдо — люди, которые выбрали жизнь в постоянной изменчивости и пустоте, путь которых определяется только их собственными усилиями или их отсутствием.
Мне резко и сильно заломило виски. Теперь я знаю, что это реакция на ментозондирование. У волшебников такой чувствительности не бывает никогда, а среди простеней есть примерно у четверти из всей совокупности.
Я сосредоточилась и представила, как студенты во главе с преподавателем детскими совочками чистят выгребную яму. Красочная картинка получилась, убедительная — волшебников передёрнуло. Я подкинула вторую, как они падают из вертолёта верхом на ветвистый мексиканский кактус с колючками в десять сантиметров длиной.
Преподаватель схватился за промежность и заорал «Прекрати!».
Я злорадно усмехнулась. Не слышать мысли, не принимать ментальные образы телепаты не могут. Вот и наслаждайтесь, многоуважаемые волшебники.
— Надо же, какая впечатлительность, — ядовито посочувствовала я вслух.
— Отставить ментозондирование, — сказал преподаватель. — Продолжаем лекцию. Сделайте предсказательный расклад.
Расклад выдал карту «пустота» как основу конструкции, а показания соседних карт противоречили одно другому.
Предначертательный расклад тоже не получался, постоянно вылезала карта «пустота» и портила всё дело.
— Так определяется гойдо-простень при помощи карт Тааррона, — сказал преподаватель. — Дробышева, свободны.
Что надлежит делать волшебникам с гойдами, простокровке знать не положено.
Опять ломит виски, студентов интересует, каково живётся без судьбы. Я сбрасываю живописную ментальную картинку — маленькая тесная комнатка, в которой летают, жужжат и ползают рои насекомых. Инстинктивные страхи одни из самых сильных, пробивают и мужчин, и женщин, а ментальный контакт снижает защитные барьеры — и студенты, и преподаватель взвизгнули, закрылись руками. Преподаватель опомнился первым, вышвырнул меня в коридор, под ноги мимохожему лагвяну.
— Дура, совсем уже юмора не понимаешь! — рявкнул преподаватель.
— А со мной поюморить не хочешь? — спросил лагвян и помог мне подняться. Я в удивлении обернулась к нему, с каких это пор волшебники вступаются за простеней?
Роберт. Золотистая ряса до пят, широкий и глубокий капюшон красиво лежит на плечах. Форму в Троедворье надевают только по самым торжественным случаям, и то не всегда. А крылья у Роберта уже белые.
— Поздравляю с повышением, Роберт, — сказала я.
— Благодарю, — отвечает вампир, слегка наклоняет голову.
Иерархия в вампирских общинах простая. Рядовые чернокрылые общинники-алдиры объединены в тысячу, во главе которой стоит серокрылый нимлат. Крылья у вампиров отрастают в двенадцать-тринадцать лет и всегда только чёрные. Цвет меняется на серый во время испытаний на звание нимлата. Тысячи объединяются в десяток тысяч, возглавляет который белокрылый дарул. Цвет крыльев тоже меняется во время испытаний. Десятки тысяч подчинены главе общины — повелителю, рыжеволосому вампиру с белыми крыльями. От природы рыжих волос у вампиров не бывает. Брюнеты, блондины и шатены рыжеют во время испытаний на звание повелителя. Так что вся власть у них выборная, наследственного правления нет. Самое интересное, что в выборы вождей любого звена — от нимлата до повелителя — ни главы дворов, ни Люцин не вмешиваются.
Но тысячи — это для Европы с Америкой. В Троедворье вампиров мало, здесь нимлат правит десяткой, дарул — сотней, а тысячи подчинённых и у повелителя не наберётся. Самая большая община — чернодворская в Камнедельске — включает в себя восемьсот пятьдесят семь вампиров, считая подростков. В остальных от двухсот до пятисот членов. Опять-таки считая подростков, у которых едва крылья наметились.
— Так что здесь за юмор? — спросил Роберт.
— Ерунда, — отмахнулся ворожей. — Ментозондом слегка пощупали, а эта дура простокровая взбесилась так, словно ей в трусы полезли. Сколько раз дуре повторяли — ни малейшего вреда психике это не причиняет. Никакого воздействия перемены, всего лишь берётся информация по одному-единственному вопросу. Ментальное зондирование всегда узконаправленно, луч зонда очень тонкий и самонаводящийся, высвечивает только нужное. Ну сама подумай, — обратился он ко мне, — кому это надо — копаться в ворохе ментальной шелухи ради одной мысли, время тратить. Попутно попадается и левая информация, но всякая мелочь. Можно не обращать внимания.
У волшебников ментозондирование посягательством на личную неприкосновенность не считается. Но у меня другие критерии.
— Волшебники, — зло рассмеялась я. — Высшая раса. У простеней читать без разрешения чужие письма и дневники называется гнусностью. А прикосновение к чужой душе без разрешения её владельца является уголовным преступлением, точно так же как изнасилование или грабёж. Вы не более чем заурядный насильник, ворожей. Вы и ваши ученики.
Маг прижал дрожащие пальцы к губам, мои слова ударили его посильнее картинок ментозащиты. Если в мужчине есть хоть капля подлинно мужского, слово «насильник» будет жесточайшим оскорблением, потому что настоящему мужчине насилие ни к чему, таких любят по доброй воле. Но в данном случае обвинение совершенно обоснованно.
Дожидаться, пока волшебник придумает достойный по оскорбительности ответ, я не стала, ушла. На лестничном повороте прикосновение ментального эха заставило оглянуться. Это был не психозонд, а именно отзвук мыслей, сильнейшего эмоционального всплеска.
Мертвенно бледный, под стать крыльям, Роберт смотрел мне вслед. Я отвернулась и пошла в отдел.
Глупо, но я понимала его. И считала поступок оправданным и правомочным: оказаться собственностью девицы, которую видишь впервые в жизни — событие гадостное. Ему надо было выяснить, с кем обречён иметь дело. Приготовиться к защите, — от прежних владельцев Роберт ничего хорошего не видел.
Я прекрасно понимала его, но… Тот, кто сказал «Понять — значит простить», соврал нагло и бесстыже. Роберта я не прощу никогда. Не смогу. Роберт был первым из троедворцев, кому я поверила. И последним. Ведь он мог задать любой вопрос, я бы ответила. Узнавать, когда собеседник говорит правду, а когда лжёт, вампиры умеют превосходно. Роберт мог бы установить истину по-людски. Но выбрал насилие.
Как и все в Троедворье.
До кабинета я не дошла, послали отвезти пакет документов в юридический отдел резиденции сумеречных.
В Совете Равновесия нет курьерской службы, и почту возят новички, отработавшие меньше года. Серьёзные документы доверяют только волшебникам, со всякой мелочью отправляют простеней.
«Совушка» всегда была в южной части города. В начале восьмидесятых годов прошлого века гостиницу в очередной раз перестроили на современный вкус, теперь это двадцатиэтажная светло-серая глыба в стиле брежневского модерна. Неплохое здание, до сих пор выглядит очень эффектно. Камнедельский студент, который выиграл конкурс, мгновенно стал одним из самых известных архитекторов Союза.
Я иду к служебному входу номер семь. У вахтёра, молоденького ведьмака, затуманивается взгляд — переключился на магическое зрение. Вахтёр внимательно рассматривает мои ауральные татуировки: под левой ключицей «спящее солнце», татуажное заклинание, которое сожжёт своего носителя, вздумай он разгласить даже самую мелкую из служебных тайн. Генеральный кодекс относит «солнце» к наивысшей магии, которая используется только в самых важных случаях, но в свихнутом на секретности Троедворье оно есть почти у всех. Нетатуированными здесь остаются только самые законченные тупицы, которым и пустяковую тайну доверить нельзя. Под правой ключицей метка принадлежности — небольшая печать с именем, адресом и регистрационным номером, под ними равносторонний треугольник, знак Совета Равновесия.
Рабское клеймо.
Теперь вахтёр проверяет талисманы — два оберега, подсилок и заручник. Обереги защищают от ментозондирования и уличной шпаны, а подсилок регулирует их действие — сама управлять талисманами я не способна. Заручник исцеляет мелкие раны.
Пользоваться ментозащитой простеням запрещено, её выдают только на время, когда едешь в чужую резиденцию.
Талисманы именно то, что есть, никаких дополнительных функций не обнаружено, в сумке и карманах никаких подозрительных предметов нет, и меня пропускают в сумеречный офис.
Найти юристов, отдать начальнику отдела пухлый конверт и расписаться в амбарной книге дело пяти минут. Работают в отделе только простени, волшебники в кодексы и нормативные акты смотрят бараньим взглядом, не понимая ни слова, даже в троедворские.
У одной из юристок был свежий номер дамского журнала с интересным рецептом салата из креветок. Я сбегала в общий зал, сняла ксерокс. Аппарат у них старый, потрёпанный, копия получилась с кривой тёмной полосой у верхнего края листа и бледными буквами в правом нижнем углу. Но прочитать можно.
Дело сделано, пора возвращаться в «Чашу», довести до ума перевод.
Но в кабинет заглядывает Вероника Лемке, синеглазая и светловолосая алдирка. Выглядит года на двадцать два, высокая, большегрудая, соблазнительно пухленькие алые губки всегда готовы к улыбке, движения у вампирки гибкие и грациозные, а чёрные крылья только добавляют сексапильности — у мужчин на мгновенье перехватило дыхание, а женщины метнули на красавицу злые взгляды.
— Нина Витальевна, — робко начинает Вероника, — у меня время подходит, а наши говорят, что вы… — закончить просьбу она не решилась.
— Кровь, что ли, нужна? — спросила я. Вампирка кивнула. — Ну и зачем мямлить? Что естественно, то не безобразно. Стакан с собой?
Вероника протянула мне двухсотграммовую стеклянную колбу с мерными делениями. Я достала из сумочки пузырёк со спиртом, пачку стерильных салфеток и кровозаборник — насадку со специальной иглой.
— Сколько вам надо? — спрашиваю Веронику.
— Полторы дозы, — протянула она деньги.
Юристов бросает в дрожь. Брать кровь вовлеченцев и членов их семей вампирам запрещено, за исключением тех случаев, когда вовлеченец добровольно соглашается стать донором. Но такие желающие находятся крайне редко.
А мне вампиров жаль. По закону крови на Охоту они могут выходить только в период Преджажды. Скверное состояние, когда рассудок ещё сохраняется, но граница безумия уже близка. Наступления Жажды вампиры боятся больше всего. Это означает полную потерю себя: мысли, чувства, память — всё растворится в стремлении выпить кровь. Выводит из Жажды двойная порция, но берут её временно утратившие рассудок вампиры бесплатно, Источник не усыпляют, за что потом и расплачиваются суточным болевым шоком, после которого опять должны выпить кровь. Но уже обычную порцию и соблюдая все правила. Поэтому самое главное для вампира — успеть раздобыть кровь в короткий период Преджажды, а ещё лучше — купить у добровольца за пять-шесть часов до её наступления.
Я подошла к зеркалу, протёрла кожу спиртом и воткнула стерильную иглу в шейную артерию. Больновато. В колбу потекла кровь. Алдирка отвернулась, дрогнули крылья. Вампиры ничуть не гуманнее других жителей Троедворья, но не переносят, когда боль причиняется Источнику. Бери кровь сама Вероника, я бы ничего не почувствовала, но терпеть не могу, когда ко мне прикасаются чужие. Ладно профессиональные медики в поликлинике, но чтобы шапочно знакомая вампирка… Нет.
Готово, сто пятьдесят грамм. Я вынула иглу и прижала к проколу кольцо-заручник. Ранка бесследно затянулась. Камень в перстне тускло мерцал, пощипывало палец — заклинания исцеления восстанавливали кровопотерю. Я сняла насадку и протянула стакан Веронике. Та выпила содержимое в три больших глотка. Удовольствия для вампиров здесь нет, кровь обжигает не хуже спирта, сводит судорогой тело, но без неё — мучительная смерть. Вероника перевела дыхание, серой вспышкой очистила колбу. Мой кровозаборник стерилизуется сам.
Можно было и не устраивать спектаклей, дать кровь так, чтобы не видели простени, но меня злит наша бесконечная взаимная тупость. В Троедворье вампиры и вовлеченцы в равной мере изгои, мы в одинаково ограничены в правах, но и при этом вампиры и вовлеченцы смотрят друг на друга как на врагов.
Я не понимаю, чем запрет покидать город и пользоваться ментозащитой для простеней отличается от ленты покорности и ограничителя силы для вампиров. Чем их кровезависимость хуже нашей магической беспомощности.
— Нина Витальевна, — спрашивает вампирка, — как дела у Роберта Коха?
— Стал дарулом. Вероника, я не генерал и не семидесятилетняя бабка, по отчеству ко мне обращаться не нужно.
— Вы Источник, — упрямо говорит она. — Если бы не вы, мне пришлось бы идти на Охоту.
— Бывший Источник. Моё донорство уже оплачено и никаких обязательств нет. Излишний официоз мешает.
— Стал дарулом в Совете Равновесия, — не слушая, повторяет Вероника. — Мы думали, что хотя бы один из нас обретёт Свет. Но оказалось, что это не под силу даже гойдо. Равновесником сделать — пожалуйста. А Свет для вампиров по-прежнему запретен.
Многие вампиры искренне верят в правоту Сумрака и Тьмы, но хватает и таких, кто мечтает о Свете. Связанные лентой покорности и «алым словом», клятвой на крови, они хранят абсолютную верность Чёрному и Серому дворам, но думать о Свете им это не мешает.
— Вероника, — спросила я, — может быть хоть вы мне объясните, чем белый ошейник отличается от чёрного или серого? В Свете вас ждут те же самые лента покорности и ограничитель силы, что и в Сумраке с Тьмой.
Вампирка прикасается к шее. Лента покорности шёлковая, мягкая, шириной всего в два сантиметра. К ней прицеплен плоский осиновый кругляшок диаметром в сантиметр и толщиной в пять миллиметров — ограничитель силы. Устройство практически невесомое и неощутимое, видно только магическим зрением, но забыть про него невозможно ни на секунду — это ошейник раба.
— За Свет можно дать и большую цену, — ответила вампирка.
— Тогда какого чёрта ты припёрлась в Сумрак?! — разозлился Павел Лопатин, двадцативосьмилетний шатен с зелёными глазами, лучший юрист Серодворья.
— Ты выбирал, — ответила Вероника. — Ты пришёл к Сумраку, потому что хотел только этот путь, и никакой иной. Для вампиров свободы выбора нет. У тёмных меня купили как вещь. Все вампиры, как эмигранты, так и местные уроженцы, автоматические приписываются к Чернодворью, ввергаются Тьме. И только если сумеешь заинтересовать серодворский отдел кадров своими умениями, позволят сменить силу. Тогда мне показалось, что Сумрак ближе к Свету. Я согласилась на продажу. Но я ошиблась. Сумрак так же далёк от Света, как и Тьма.
— Все вы, кровохлёбы, потенциальные предатели, — с отвращением сказал Павел. — Поэтому для вас и церемонии посвящения нет.
Вероника гневно плеснула крыльями, обвинение в предательстве для вампира сильнейшее оскорбление.
Только ссоры тут и не хватает.
— Придержи язык, — посоветовала я Лопатину. — Вампиры сражаются и умирают во имя Сумрака. Ты же пока ничем свою преданность не доказал. А церемонии посвящения первоосновной силе для вовлеченцев нет точно так же, как и для вампиров. Именно поэтому вам запрещено пользоваться ментозащитой и брать в руки оружие, волшебники боятся, что ты продашь военные тайны Сумрака другому двору или выстрелишь им в спину. И твоё «спящее солнце» не гарантия верности, обмануть его — задача сложная, но решаемая.
— Я верен Сумраку! — заорал Павел. — У тебя нет права обвинять меня в измене!
— Как и у тебя нет права обвинять Лемке. Но твои предательство и верность мне безразличны. Я могу предъявить обвинение только в нарушении равновесия. Кстати, о равновесии, — сказала я и запнулась. Мне пришла в голову интересная мысль, и теперь я пыталась сформулировать её почётче: — Вероника, вы говорите, что вампиры никогда не допускались к церемонии выбора силы?
— Да.
— Но ведь это нарушение Равновесного кодекса. Чёрт с ним, с посвящением, но закон гарантирует право свободного выбора всем троедворцам старше тринадцати лет вне зависимости от расы и пола. И выбирают из всех трёх сил в равной мере.
Юристы смотрели на меня с удивлением.
— При желании это можно было бы обосновать, — сказал Павел, — но ни один вовлеченец никогда не станет представлять на Большом Равновесном трибунале интересы вампиров. Если так неймётся, пусть сами за себя глотку дерут.
— Вот поэтому, — ответила я, — мы и ходим в рабах. Потому что каждый сам за себя. Каждый в одиночку. Объединись вампиры и простени, давно бы уже заставили волшебников признать нас равными.
— Ты что несёшь?! — заорал он. — С кем объединяться?! С кровохлёбами?! Да мы для них пища, скот!
— Кровь дворчан под запретом, — напомнила я. — Ты в полной безопасности. И все твои родственники.
— Человекам с вампирами не по пути! От хищного зверья эти кровохлёбы отличаются только умением говорить.
— Как и рождённым магией вампирам, — ответила Вероника, — не по пути с отродьем обезьян. В вашей крови есть Жизнь, всё верно, но сами вы пусты и никчёмны. Вашей заслуги в том, что у вас живая кровь, нет. За Жизнь мы даём честную плату. А больше вы ни на что не годны.
Вампирка ушла. Я поочерёдно оглядела юристов, плюнула и поехала в «Чашу». Гадко мне было. Устала я от бесконечной вражды.
Под конец дня позвонил Егор, мой парень. Сказал, что вынужден поменяться дежурством и сегодня встретиться не сможем.
Егор талантливый хирург, и как все одарённые люди, живёт только своей работой. Пытаться что-то в нём изменить бессмысленно, заставь я выбирать — Егор предпочтёт не меня, а работу. Дежурством он сегодня поменялся потому, что не хочет оставлять без присмотра трудного пациента.
Я ревновала Егора не к работе, и даже не к хорошеньким пациенткам или врачихам, а к его увлечённости, к тому, что он нашёл дело, которое заполнило его жизнь, придало ей смысл. Я не столь удачлива. Лингвистика для меня способ прокормиться, но не образ жизни. Пустовато мне работается, скучно.
Поэтому сложные переводы и получаются с таким скрипом.
Я опять взяла подстрочник, стала прикидывать, как из мёртвого текста сделать живое заклинание. Ворчал Гаврилин, затейливо и многокрасочно, как может только филолог, крыл матом волшебников, которые с ним, ведущим специалистом, обращаются хуже, чем с собакой.
Везде одно и то же — и у дворни, и у равновесников.
Злость и раздражение достигли высшей точки. Я отложила перевод и стала сочинять собственное стихотворение. Исчёркала три листа, прежде чем слова сложились в нечто осмысленное.
Я переписала стих начисто и убрала в сумку. Это не для чужих глаз.
Помпезная роскошь концертного зала, песенки российских и зарубежных поп-звёзд вперемешку с велеречивыми и полными скрытых намёков выступлениями большаков и директора. Официальная часть заканчивается, артистов деликатно выпроваживают в банкетный зал для незнанников и пытаются туда же, в компанию им подобных, выпихнуть и троедворских простеней. Кто-то уходит, другие, в том числе и я, притворяемся, что не понимаем намёков. Это дело принципа, троедворцы должны оставаться с троедворцами. Высшее руководство кривит морды, но приказать нам убираться прямым текстом не решается, надо соблюдать видимость единства.
К нам пытаются прилепиться некоторые артисты. Как и все творческие люди, они обладают высокоразвитой интуицией и чувствуют, что самое интересное, важное и судьбоносное творится именно здесь, в банкетном зале поменьше и поскромнее.
— Вам нельзя носить драгоценности, — говорит мне высокий хлыщеватый парень с крашеными светлыми волосами. Одет он в обтягивающие кожаные штаны и кружевную рубашку, хлопает обильно намакияженными глазками, улыбается напомаженными губками и старательно изображает гомосексуалиста, а сам шарит липким похотливым взглядом по моим пышным формам.
— Вы плохой актёр, — сказала я. — Принять вас за гомика может только слепоглухой.
— В битвах Тьмы, Сумрака и Света, — ответил практикант, — толку от нулевиков никакого, выдать человекам факт существования волшебного мира неуки не могут, и поэтому в большинстве случаев Совет Равновесия не обращает на них никакого внимания, предоставляет право впечатлять простеней во всё удовольствие. Треть известных гуру, экстрасенсов, ясновидящих, астрологов, гипнотизёров и святых-чудотворцев — маги или оборотни с нулевым уровнем. Остальные — талантливые мошенники.
Я кивнула и вернулась к переводу. Информация интересная, но бесполезная.
На столе у Гаврилина звякнул внутренний телефон. Он взял трубку, выслушал и сказал:
— Дробышева, срочно в пятую учебку.
Опять предсказателям нашим мутновидящим подопытный кролик понадобился. Откладываю бумаги в сторону и выхожу в фойе. Тут кипит работа.
Два эльфа — человечки тридцати сантиметров роста с крылышками за спиной — поливают цветы в настенных горшках. Ещё пятеро эльфов моют люстру. Крылья у них той же формы, что и у бабочки махаон Маака, только размером побольше — примерно на одну треть эльфийского роста, белого цвета, прозрачные и переливчатые как у стрекозы. Верхушки ушей круглые, лица от человеческих тоже ничем не отличаются, разве что черты потоньше и поизящнее. Грузоподъёмность у эльфов для такого крохотного роста невероятная, один малышотик с лёгкостью тягает пятьдесят килограммов.
Четверо домовых пылесосят ковролин. Рост у них пятьдесят сантиметров, внешность тоже человеческая. Бороды и усы домовые бреют, сейчас патлатость не популярна.
Одеваться что эльфы, что домовые предпочитают в соответствии с человеческой модой.
Два домовых принесли большую коробку с новогодними гирляндами, эльфы начали развешивать.
Я спустилась на этажом ниже, в учебное отделение, постучала в дверь пятой аудитории.
— Кто? — крикнули из-за двери.
— Вовлеченка Дробышева, по вызову, — ответила я.
— Заходи, — бросили мне. Дверь распахнулась.
Табличек «Только для волшебников» ни во дворах, ни в Совете нет, зато полно дверей, открывает которые лишь магия.
Учебная комната ничем не отличается от маленького школьного класса — десять парт, доска, цветы на подоконниках. Семеро учащихся в возрасте от восемнадцати до сорока лет, перед каждым разложен набор карт Тааррона или, как их ещё называют, Карт Пути.
Чаротворец Тааррон создал набор карт с определённым рисунком и заклятия для их использования. С помощью Карт Пути можно изменять ближайшее будущее. Не вычислять наиболее значимую вероятность, как любыми другими картами, а создавать ту, какая нужна гадателю или его заказчику. В простеньском мире есть сильно искажённый и ничтожно слабый вариант — карты Таро. Достаточно сказать, что в Таро семьдесят две карты, которые делятся на Старший Аркан из двадцати двух карт и Младший из пятидесяти шести. Истинный набор Тааррона состоит из двадцати четырёх карт.
Я сажусь на стул у доски.
— Обратите внимание на форму теменной чакры, — говорит преподаватель, ничем ни примечательный ворожей лет тридцати. — Это главный признак гойдо, людей без судьбы. Название образовано от старославянского глагола «гоить» — жить, существовать, здравствовать. Междометие «гой» означает ободрение, поддержку, поощрение. Клич «Гойда!» до правления Ивана Грозного использовался вместо крика «Ура!». В 901 Новой эры году альянсовский чародей Микаель Болла ввёл термин «гойдо» для обозначения людей, как магородных, так и простокровых, которые отказались от своей судьбы, от предначертанного будущего, как плохого, так и хорошего. Гойдо — люди, которые выбрали жизнь в постоянной изменчивости и пустоте, путь которых определяется только их собственными усилиями или их отсутствием.
Мне резко и сильно заломило виски. Теперь я знаю, что это реакция на ментозондирование. У волшебников такой чувствительности не бывает никогда, а среди простеней есть примерно у четверти из всей совокупности.
Я сосредоточилась и представила, как студенты во главе с преподавателем детскими совочками чистят выгребную яму. Красочная картинка получилась, убедительная — волшебников передёрнуло. Я подкинула вторую, как они падают из вертолёта верхом на ветвистый мексиканский кактус с колючками в десять сантиметров длиной.
Преподаватель схватился за промежность и заорал «Прекрати!».
Я злорадно усмехнулась. Не слышать мысли, не принимать ментальные образы телепаты не могут. Вот и наслаждайтесь, многоуважаемые волшебники.
— Надо же, какая впечатлительность, — ядовито посочувствовала я вслух.
— Отставить ментозондирование, — сказал преподаватель. — Продолжаем лекцию. Сделайте предсказательный расклад.
Расклад выдал карту «пустота» как основу конструкции, а показания соседних карт противоречили одно другому.
Предначертательный расклад тоже не получался, постоянно вылезала карта «пустота» и портила всё дело.
— Так определяется гойдо-простень при помощи карт Тааррона, — сказал преподаватель. — Дробышева, свободны.
Что надлежит делать волшебникам с гойдами, простокровке знать не положено.
Опять ломит виски, студентов интересует, каково живётся без судьбы. Я сбрасываю живописную ментальную картинку — маленькая тесная комнатка, в которой летают, жужжат и ползают рои насекомых. Инстинктивные страхи одни из самых сильных, пробивают и мужчин, и женщин, а ментальный контакт снижает защитные барьеры — и студенты, и преподаватель взвизгнули, закрылись руками. Преподаватель опомнился первым, вышвырнул меня в коридор, под ноги мимохожему лагвяну.
— Дура, совсем уже юмора не понимаешь! — рявкнул преподаватель.
— А со мной поюморить не хочешь? — спросил лагвян и помог мне подняться. Я в удивлении обернулась к нему, с каких это пор волшебники вступаются за простеней?
Роберт. Золотистая ряса до пят, широкий и глубокий капюшон красиво лежит на плечах. Форму в Троедворье надевают только по самым торжественным случаям, и то не всегда. А крылья у Роберта уже белые.
— Поздравляю с повышением, Роберт, — сказала я.
— Благодарю, — отвечает вампир, слегка наклоняет голову.
Иерархия в вампирских общинах простая. Рядовые чернокрылые общинники-алдиры объединены в тысячу, во главе которой стоит серокрылый нимлат. Крылья у вампиров отрастают в двенадцать-тринадцать лет и всегда только чёрные. Цвет меняется на серый во время испытаний на звание нимлата. Тысячи объединяются в десяток тысяч, возглавляет который белокрылый дарул. Цвет крыльев тоже меняется во время испытаний. Десятки тысяч подчинены главе общины — повелителю, рыжеволосому вампиру с белыми крыльями. От природы рыжих волос у вампиров не бывает. Брюнеты, блондины и шатены рыжеют во время испытаний на звание повелителя. Так что вся власть у них выборная, наследственного правления нет. Самое интересное, что в выборы вождей любого звена — от нимлата до повелителя — ни главы дворов, ни Люцин не вмешиваются.
Но тысячи — это для Европы с Америкой. В Троедворье вампиров мало, здесь нимлат правит десяткой, дарул — сотней, а тысячи подчинённых и у повелителя не наберётся. Самая большая община — чернодворская в Камнедельске — включает в себя восемьсот пятьдесят семь вампиров, считая подростков. В остальных от двухсот до пятисот членов. Опять-таки считая подростков, у которых едва крылья наметились.
— Так что здесь за юмор? — спросил Роберт.
— Ерунда, — отмахнулся ворожей. — Ментозондом слегка пощупали, а эта дура простокровая взбесилась так, словно ей в трусы полезли. Сколько раз дуре повторяли — ни малейшего вреда психике это не причиняет. Никакого воздействия перемены, всего лишь берётся информация по одному-единственному вопросу. Ментальное зондирование всегда узконаправленно, луч зонда очень тонкий и самонаводящийся, высвечивает только нужное. Ну сама подумай, — обратился он ко мне, — кому это надо — копаться в ворохе ментальной шелухи ради одной мысли, время тратить. Попутно попадается и левая информация, но всякая мелочь. Можно не обращать внимания.
У волшебников ментозондирование посягательством на личную неприкосновенность не считается. Но у меня другие критерии.
— Волшебники, — зло рассмеялась я. — Высшая раса. У простеней читать без разрешения чужие письма и дневники называется гнусностью. А прикосновение к чужой душе без разрешения её владельца является уголовным преступлением, точно так же как изнасилование или грабёж. Вы не более чем заурядный насильник, ворожей. Вы и ваши ученики.
Маг прижал дрожащие пальцы к губам, мои слова ударили его посильнее картинок ментозащиты. Если в мужчине есть хоть капля подлинно мужского, слово «насильник» будет жесточайшим оскорблением, потому что настоящему мужчине насилие ни к чему, таких любят по доброй воле. Но в данном случае обвинение совершенно обоснованно.
Дожидаться, пока волшебник придумает достойный по оскорбительности ответ, я не стала, ушла. На лестничном повороте прикосновение ментального эха заставило оглянуться. Это был не психозонд, а именно отзвук мыслей, сильнейшего эмоционального всплеска.
Мертвенно бледный, под стать крыльям, Роберт смотрел мне вслед. Я отвернулась и пошла в отдел.
Глупо, но я понимала его. И считала поступок оправданным и правомочным: оказаться собственностью девицы, которую видишь впервые в жизни — событие гадостное. Ему надо было выяснить, с кем обречён иметь дело. Приготовиться к защите, — от прежних владельцев Роберт ничего хорошего не видел.
Я прекрасно понимала его, но… Тот, кто сказал «Понять — значит простить», соврал нагло и бесстыже. Роберта я не прощу никогда. Не смогу. Роберт был первым из троедворцев, кому я поверила. И последним. Ведь он мог задать любой вопрос, я бы ответила. Узнавать, когда собеседник говорит правду, а когда лжёт, вампиры умеют превосходно. Роберт мог бы установить истину по-людски. Но выбрал насилие.
Как и все в Троедворье.
До кабинета я не дошла, послали отвезти пакет документов в юридический отдел резиденции сумеречных.
В Совете Равновесия нет курьерской службы, и почту возят новички, отработавшие меньше года. Серьёзные документы доверяют только волшебникам, со всякой мелочью отправляют простеней.
* * *
Со дня его основания в любом мало-мальски заметном населённом пункте Троедворья есть четыре постоялых двора: «Светлый терем», «Чёрный конь», «Серая совушка» и «Золотая чаша». Название может слегка изменяться в соответствии с местными условиями, но понять, о чём идёт речь, нетрудно любому знающему. Маскировали резиденции всегда тщательно — две трети работников и три четверти постояльцев даже и не догадывались, что у заведения есть и другие функции, кроме едальни и ночлежки. Со временем постоялые дворы преобразовались в крупные гостиничные комплексы с магазинами, ресторанами, кинотеатрами, ателье, ремонтными мастерским всех мастей и арендными офисами. А во многих есть даже поликлиники, которые обслуживают как постояльцев, так и окрестных жителей.«Совушка» всегда была в южной части города. В начале восьмидесятых годов прошлого века гостиницу в очередной раз перестроили на современный вкус, теперь это двадцатиэтажная светло-серая глыба в стиле брежневского модерна. Неплохое здание, до сих пор выглядит очень эффектно. Камнедельский студент, который выиграл конкурс, мгновенно стал одним из самых известных архитекторов Союза.
Я иду к служебному входу номер семь. У вахтёра, молоденького ведьмака, затуманивается взгляд — переключился на магическое зрение. Вахтёр внимательно рассматривает мои ауральные татуировки: под левой ключицей «спящее солнце», татуажное заклинание, которое сожжёт своего носителя, вздумай он разгласить даже самую мелкую из служебных тайн. Генеральный кодекс относит «солнце» к наивысшей магии, которая используется только в самых важных случаях, но в свихнутом на секретности Троедворье оно есть почти у всех. Нетатуированными здесь остаются только самые законченные тупицы, которым и пустяковую тайну доверить нельзя. Под правой ключицей метка принадлежности — небольшая печать с именем, адресом и регистрационным номером, под ними равносторонний треугольник, знак Совета Равновесия.
Рабское клеймо.
Теперь вахтёр проверяет талисманы — два оберега, подсилок и заручник. Обереги защищают от ментозондирования и уличной шпаны, а подсилок регулирует их действие — сама управлять талисманами я не способна. Заручник исцеляет мелкие раны.
Пользоваться ментозащитой простеням запрещено, её выдают только на время, когда едешь в чужую резиденцию.
Талисманы именно то, что есть, никаких дополнительных функций не обнаружено, в сумке и карманах никаких подозрительных предметов нет, и меня пропускают в сумеречный офис.
Найти юристов, отдать начальнику отдела пухлый конверт и расписаться в амбарной книге дело пяти минут. Работают в отделе только простени, волшебники в кодексы и нормативные акты смотрят бараньим взглядом, не понимая ни слова, даже в троедворские.
У одной из юристок был свежий номер дамского журнала с интересным рецептом салата из креветок. Я сбегала в общий зал, сняла ксерокс. Аппарат у них старый, потрёпанный, копия получилась с кривой тёмной полосой у верхнего края листа и бледными буквами в правом нижнем углу. Но прочитать можно.
Дело сделано, пора возвращаться в «Чашу», довести до ума перевод.
Но в кабинет заглядывает Вероника Лемке, синеглазая и светловолосая алдирка. Выглядит года на двадцать два, высокая, большегрудая, соблазнительно пухленькие алые губки всегда готовы к улыбке, движения у вампирки гибкие и грациозные, а чёрные крылья только добавляют сексапильности — у мужчин на мгновенье перехватило дыхание, а женщины метнули на красавицу злые взгляды.
— Нина Витальевна, — робко начинает Вероника, — у меня время подходит, а наши говорят, что вы… — закончить просьбу она не решилась.
— Кровь, что ли, нужна? — спросила я. Вампирка кивнула. — Ну и зачем мямлить? Что естественно, то не безобразно. Стакан с собой?
Вероника протянула мне двухсотграммовую стеклянную колбу с мерными делениями. Я достала из сумочки пузырёк со спиртом, пачку стерильных салфеток и кровозаборник — насадку со специальной иглой.
— Сколько вам надо? — спрашиваю Веронику.
— Полторы дозы, — протянула она деньги.
Юристов бросает в дрожь. Брать кровь вовлеченцев и членов их семей вампирам запрещено, за исключением тех случаев, когда вовлеченец добровольно соглашается стать донором. Но такие желающие находятся крайне редко.
А мне вампиров жаль. По закону крови на Охоту они могут выходить только в период Преджажды. Скверное состояние, когда рассудок ещё сохраняется, но граница безумия уже близка. Наступления Жажды вампиры боятся больше всего. Это означает полную потерю себя: мысли, чувства, память — всё растворится в стремлении выпить кровь. Выводит из Жажды двойная порция, но берут её временно утратившие рассудок вампиры бесплатно, Источник не усыпляют, за что потом и расплачиваются суточным болевым шоком, после которого опять должны выпить кровь. Но уже обычную порцию и соблюдая все правила. Поэтому самое главное для вампира — успеть раздобыть кровь в короткий период Преджажды, а ещё лучше — купить у добровольца за пять-шесть часов до её наступления.
Я подошла к зеркалу, протёрла кожу спиртом и воткнула стерильную иглу в шейную артерию. Больновато. В колбу потекла кровь. Алдирка отвернулась, дрогнули крылья. Вампиры ничуть не гуманнее других жителей Троедворья, но не переносят, когда боль причиняется Источнику. Бери кровь сама Вероника, я бы ничего не почувствовала, но терпеть не могу, когда ко мне прикасаются чужие. Ладно профессиональные медики в поликлинике, но чтобы шапочно знакомая вампирка… Нет.
Готово, сто пятьдесят грамм. Я вынула иглу и прижала к проколу кольцо-заручник. Ранка бесследно затянулась. Камень в перстне тускло мерцал, пощипывало палец — заклинания исцеления восстанавливали кровопотерю. Я сняла насадку и протянула стакан Веронике. Та выпила содержимое в три больших глотка. Удовольствия для вампиров здесь нет, кровь обжигает не хуже спирта, сводит судорогой тело, но без неё — мучительная смерть. Вероника перевела дыхание, серой вспышкой очистила колбу. Мой кровозаборник стерилизуется сам.
Можно было и не устраивать спектаклей, дать кровь так, чтобы не видели простени, но меня злит наша бесконечная взаимная тупость. В Троедворье вампиры и вовлеченцы в равной мере изгои, мы в одинаково ограничены в правах, но и при этом вампиры и вовлеченцы смотрят друг на друга как на врагов.
Я не понимаю, чем запрет покидать город и пользоваться ментозащитой для простеней отличается от ленты покорности и ограничителя силы для вампиров. Чем их кровезависимость хуже нашей магической беспомощности.
— Нина Витальевна, — спрашивает вампирка, — как дела у Роберта Коха?
— Стал дарулом. Вероника, я не генерал и не семидесятилетняя бабка, по отчеству ко мне обращаться не нужно.
— Вы Источник, — упрямо говорит она. — Если бы не вы, мне пришлось бы идти на Охоту.
— Бывший Источник. Моё донорство уже оплачено и никаких обязательств нет. Излишний официоз мешает.
— Стал дарулом в Совете Равновесия, — не слушая, повторяет Вероника. — Мы думали, что хотя бы один из нас обретёт Свет. Но оказалось, что это не под силу даже гойдо. Равновесником сделать — пожалуйста. А Свет для вампиров по-прежнему запретен.
Многие вампиры искренне верят в правоту Сумрака и Тьмы, но хватает и таких, кто мечтает о Свете. Связанные лентой покорности и «алым словом», клятвой на крови, они хранят абсолютную верность Чёрному и Серому дворам, но думать о Свете им это не мешает.
— Вероника, — спросила я, — может быть хоть вы мне объясните, чем белый ошейник отличается от чёрного или серого? В Свете вас ждут те же самые лента покорности и ограничитель силы, что и в Сумраке с Тьмой.
Вампирка прикасается к шее. Лента покорности шёлковая, мягкая, шириной всего в два сантиметра. К ней прицеплен плоский осиновый кругляшок диаметром в сантиметр и толщиной в пять миллиметров — ограничитель силы. Устройство практически невесомое и неощутимое, видно только магическим зрением, но забыть про него невозможно ни на секунду — это ошейник раба.
— За Свет можно дать и большую цену, — ответила вампирка.
— Тогда какого чёрта ты припёрлась в Сумрак?! — разозлился Павел Лопатин, двадцативосьмилетний шатен с зелёными глазами, лучший юрист Серодворья.
— Ты выбирал, — ответила Вероника. — Ты пришёл к Сумраку, потому что хотел только этот путь, и никакой иной. Для вампиров свободы выбора нет. У тёмных меня купили как вещь. Все вампиры, как эмигранты, так и местные уроженцы, автоматические приписываются к Чернодворью, ввергаются Тьме. И только если сумеешь заинтересовать серодворский отдел кадров своими умениями, позволят сменить силу. Тогда мне показалось, что Сумрак ближе к Свету. Я согласилась на продажу. Но я ошиблась. Сумрак так же далёк от Света, как и Тьма.
— Все вы, кровохлёбы, потенциальные предатели, — с отвращением сказал Павел. — Поэтому для вас и церемонии посвящения нет.
Вероника гневно плеснула крыльями, обвинение в предательстве для вампира сильнейшее оскорбление.
Только ссоры тут и не хватает.
— Придержи язык, — посоветовала я Лопатину. — Вампиры сражаются и умирают во имя Сумрака. Ты же пока ничем свою преданность не доказал. А церемонии посвящения первоосновной силе для вовлеченцев нет точно так же, как и для вампиров. Именно поэтому вам запрещено пользоваться ментозащитой и брать в руки оружие, волшебники боятся, что ты продашь военные тайны Сумрака другому двору или выстрелишь им в спину. И твоё «спящее солнце» не гарантия верности, обмануть его — задача сложная, но решаемая.
— Я верен Сумраку! — заорал Павел. — У тебя нет права обвинять меня в измене!
— Как и у тебя нет права обвинять Лемке. Но твои предательство и верность мне безразличны. Я могу предъявить обвинение только в нарушении равновесия. Кстати, о равновесии, — сказала я и запнулась. Мне пришла в голову интересная мысль, и теперь я пыталась сформулировать её почётче: — Вероника, вы говорите, что вампиры никогда не допускались к церемонии выбора силы?
— Да.
— Но ведь это нарушение Равновесного кодекса. Чёрт с ним, с посвящением, но закон гарантирует право свободного выбора всем троедворцам старше тринадцати лет вне зависимости от расы и пола. И выбирают из всех трёх сил в равной мере.
Юристы смотрели на меня с удивлением.
— При желании это можно было бы обосновать, — сказал Павел, — но ни один вовлеченец никогда не станет представлять на Большом Равновесном трибунале интересы вампиров. Если так неймётся, пусть сами за себя глотку дерут.
— Вот поэтому, — ответила я, — мы и ходим в рабах. Потому что каждый сам за себя. Каждый в одиночку. Объединись вампиры и простени, давно бы уже заставили волшебников признать нас равными.
— Ты что несёшь?! — заорал он. — С кем объединяться?! С кровохлёбами?! Да мы для них пища, скот!
— Кровь дворчан под запретом, — напомнила я. — Ты в полной безопасности. И все твои родственники.
— Человекам с вампирами не по пути! От хищного зверья эти кровохлёбы отличаются только умением говорить.
— Как и рождённым магией вампирам, — ответила Вероника, — не по пути с отродьем обезьян. В вашей крови есть Жизнь, всё верно, но сами вы пусты и никчёмны. Вашей заслуги в том, что у вас живая кровь, нет. За Жизнь мы даём честную плату. А больше вы ни на что не годны.
Вампирка ушла. Я поочерёдно оглядела юристов, плюнула и поехала в «Чашу». Гадко мне было. Устала я от бесконечной вражды.
Под конец дня позвонил Егор, мой парень. Сказал, что вынужден поменяться дежурством и сегодня встретиться не сможем.
Егор талантливый хирург, и как все одарённые люди, живёт только своей работой. Пытаться что-то в нём изменить бессмысленно, заставь я выбирать — Егор предпочтёт не меня, а работу. Дежурством он сегодня поменялся потому, что не хочет оставлять без присмотра трудного пациента.
Я ревновала Егора не к работе, и даже не к хорошеньким пациенткам или врачихам, а к его увлечённости, к тому, что он нашёл дело, которое заполнило его жизнь, придало ей смысл. Я не столь удачлива. Лингвистика для меня способ прокормиться, но не образ жизни. Пустовато мне работается, скучно.
Поэтому сложные переводы и получаются с таким скрипом.
Я опять взяла подстрочник, стала прикидывать, как из мёртвого текста сделать живое заклинание. Ворчал Гаврилин, затейливо и многокрасочно, как может только филолог, крыл матом волшебников, которые с ним, ведущим специалистом, обращаются хуже, чем с собакой.
Везде одно и то же — и у дворни, и у равновесников.
Злость и раздражение достигли высшей точки. Я отложила перевод и стала сочинять собственное стихотворение. Исчёркала три листа, прежде чем слова сложились в нечто осмысленное.
Не знаю, себе я это сказала, Гаврилину, Павлу или Веронике. Наверное, всем нам.
Не жди сочувствия напрасно,
Тебя жалеть я не могу.
Страдания, любому ясно,
Себе несёшь ты как врагу.
Проходят мимо дни и годы
Сплошной бесцветной чередой,
Судьбы неведомые коды
Лежат как письма пред тобой,
Воспоминанья о невстрече,
О том, что так и не сбылось…
Не лги: от слёз не будет легче,
Уныние — докучный гость.
Я за тебя решить не в силах
Как надо путь свой прочертить,
Чем разорвать круг дней постылых,
Как выпрясть жизни своей нить.
Я не спасу тебя от боли,
Не разгоню тяжёлых снов,
Ведь жизнь твоя в твоей лишь воле.
Но всё. С меня довольно слов.
Я переписала стих начисто и убрала в сумку. Это не для чужих глаз.
* * *
В Троедворье объявлена десятидневка праздничного перемирия в честь зимнего солнцеворота и Нового года. По традиции, все зимние торжества устраивают сумеречные. Сегодня первый из пяти запланированных балов.Помпезная роскошь концертного зала, песенки российских и зарубежных поп-звёзд вперемешку с велеречивыми и полными скрытых намёков выступлениями большаков и директора. Официальная часть заканчивается, артистов деликатно выпроваживают в банкетный зал для незнанников и пытаются туда же, в компанию им подобных, выпихнуть и троедворских простеней. Кто-то уходит, другие, в том числе и я, притворяемся, что не понимаем намёков. Это дело принципа, троедворцы должны оставаться с троедворцами. Высшее руководство кривит морды, но приказать нам убираться прямым текстом не решается, надо соблюдать видимость единства.
К нам пытаются прилепиться некоторые артисты. Как и все творческие люди, они обладают высокоразвитой интуицией и чувствуют, что самое интересное, важное и судьбоносное творится именно здесь, в банкетном зале поменьше и поскромнее.
— Вам нельзя носить драгоценности, — говорит мне высокий хлыщеватый парень с крашеными светлыми волосами. Одет он в обтягивающие кожаные штаны и кружевную рубашку, хлопает обильно намакияженными глазками, улыбается напомаженными губками и старательно изображает гомосексуалиста, а сам шарит липким похотливым взглядом по моим пышным формам.
— Вы плохой актёр, — сказала я. — Принять вас за гомика может только слепоглухой.