Страница:
Командиром дивизии был полковник Крюков. Заочно его величали просто Пал Палыч. Уже немолодой, небольшого росточка, коренастый, юркий. Наметившийся животик никак не гармонировал с его темпераментностью. Он сообщил уже известные мне факты, но уклонился от прямого ответа на вопрос: что побудило летчика к воздушному хулиганству?
— Я в тонкости этого происшествия не вникал, в тот момент был в командировке. А вообще, тут все ясно. Вам даже нет смысла лететь в полк. Отсюда далеко. Городок маленький. Люди живут тесновато. Переночуйте у нас в гостинице.
На другой день я был на аэродроме, где произошла катастрофа. Командир полка находился в отпуске, его обязанности исполнял начальник штаба майор Иван Белозеров. Во время Великой Отечественной войны он служил в моем родном полку начальником оперативного отделения. Человек честный, он не любил фальши и лицемерия. Когда я рассказал ему о встрече с вышестоящим командованием и о разговорах про хулиганство Григория Карпенко, Иван Петрович рывком поднялся. Суховатое его лицо вспыхнуло, поджарая фигура напружинилась.
— Удивительные люди! — с возмущением заговорил он. — Большие начальники, а боятся правды, дрожат за свою шкуру. — Подойдя к сейфу, оп вынул из него клочок бумаги и дал мне: — Прочитайте. Это предсмертная записка Гриши.
— Похоже, что записка написана в полете?
— Да.
— Вы видели гибель летчика?
— Видел. Он слетал на По-втором на полигон, где летчики стреляли по наземным мишеням, доставил документы начальнику полигонной команды и вернулся на аэродром. Полеты уже заканчивались. Гриша появился над центром аэродрома, помахал крыльями. Это, видимо, было прощание с жизнью, с друзьями… Потом он круто отвернулся, на окраине аэродрома выключил мотор, сделал переворот и врезался в землю.
— Какое же туг хулиганство? Скорее, самоубийство! — воскликнул я.
— Начальство назвало это хулиганством.
— Но почему?
— Чтобы снять с себя ответственность за невнимание к человеку.
…В 1941 году после окончания школы летчиков Григорий Карпенко сержантом прибыл на фронт под Москву. Далее Сталинград, Курская битва, потом Молдавия а Румыния, Четыре раза был ранен, но после каждого ранения возвращался в строй. В 1947 году ездил в отпуск к себе в Одессу, где безумно влюбился. Они договорились пожениться в следующий его приезд. В полк, где он служил, прибыли молодые летчики. Гриша был хорошим инструктором, старался, много летал. В 1948 году отпуск ему не дали. В интересах боеготовности. Он смирился: надо так надо. Потом история повторилась. Девушка ждала год, два… Не выдержав, вышла замуж.
Любовь каждый испытывает по-разному.
И как надо быть чуткими к людям, если они влюблены. Стоило бы дать Григорию Карпенко отпуск для свадьбы, и не было бы этого чрезвычайного происшествия, и, может быть, девушка из Одессы стала бы настоящей боевой подругой. Но как мне доказать, что не было хулиганства?
— Поговорите с летчиками эскадрильи, — посоветовал Белозеров. — Он парень был откровенный, они все о нем знают.
Летчика подтвердили слова Белозерова. Их и свое мнение я изложил в акте о причине катастрофы, который сдал в секретную часть. В Москве обо всем увиденном и услышавшем доложил начальнику управления. Тот был удивлен и приказал явиться к нему, как только мой акт придет в штаб ВВС. Но время шло, акта не было. Через месяц я снова явился к генералу. Встретил он меня сухо, даже не предложив сесть. Когда я доложил, что акт до сих пор не пришел, он не удивился, зато твердо заявил:
— Все решено. Было воздушное хулиганство.
— Но почему акт не поступил ни к нам, ни в Министерство обороны?
— Откуда вам известно, что в Министерство обороны акт не пришел? — настороженно спросил генерал.
— Я справлялся в канцелярии министра.
После некоторого раздумья генерал повторил, что причиной катастрофы стала недисциплинированность летчика, к виновным приняты строгие меры, и этот вопрос больше не подлежит обсуждению.
— Но ведь причиной катастрофы стало самоубийство летчика! — воскликнул я. — Вы же сами приказали, чтобы расследование было объективным.
— Давайте об этом больше не говорить. Вопрос решен. Все! — не без раздражения сказал генерал.
Мне стало ясно, что командование бежит от истины, как тень от солнца. Оно из всех причин катастрофы выбрало наиболее выгодную для себя, а мой акт, завизированный Белозеровым и подтвержденный летчиками, был аннулирован. Я повернулся, чтобы выйти из кабинета, но генерал задержал:
— С завтрашнего дня с полковником Храмовым начнете подготовку к полетам в сложных метеоусловиях днем и ночью. Потом поедете в Кубинку принимать зачеты на курсах подготовки инструкторов. И еще. Главком ваш рапорт об учебе в Академии Генштаба подписал.
— Посмотри, — протянул он мне план. — Может, что еще придумаешь?
Две недели мы с Храмовым тренировались в полетах по приборам, летали на реактивных «мигах», в закрытой кабине на универсальном учебном истребителе Як-11. И все же настоящей погоды для полетов в сложных условиях так и не дождались. Правда, когда облака появлялись на высотах, мы с ним «плавали» до изнурения. Но на зачетах это не пригодилось. Наступил май. Погода днем и ночью стояла ясная. Зачеты мы принимали только ночью при полетах в закрытой кабине на двухместном Як-11 и по маршруту на МиГ-15, летя за контролирующего рядом со слушателем. По результатам этих зачетов был издан приказ, 70 авиаторов получили классность. В этом приказе были Храмов и я. Оба мы стали летчиками первого класса. И еще одно событие. Вскоре я получил звание полковника.
Летом 1951 года первый курс академии выехал на практику на Карельский перешеек. Мне вспомнилась такая же поездка из академии ВВС в 1942 году. И даже не сама практика, а человек интересной биографии генерал-лейтенант авиации Александр Александрович Самойло. Авиационного генерала, как он сам говорил, ему не стоило присваивать: он до мозга костей был сухопутным командиром. Еще в прошлом веке окончил Академию Генштаба, потом стал генерал-майором, работал в царской Ставке, на фронте был начальником штаба армии. После Великой Октябрьской социалистической революции Самойло без колебаний перешел на сторону Советской власти. «Я сын военного врача, труженика, сын русского народа, — заявил он. — Я против капиталистов и за народную власть». Ленин предлагал ему стать Верховным Главнокомандующим и наркомом по военным делам, но Александр Александрович отказался, считая, что на такую должность он политически не подготовлен.
Политикой генералу Самойло заниматься все же пришлось. Он возглавлял военную делегацию, которая вела переговоры о заключении мира в Бресте. Позже, во время гражданской войны, он был начальником штаба Беломорского военного округа, командующим 6-й Отдельной армией, возглавлял Восточный фронт, был помощником начальника Штаба РККА и членом Высшего военного совещания, начальником Управления военно-учебными заведениями. В 1926 году Самойло перешел на педагогическую работу в Военно-воздушную академию.
В 1942 году наша группа во главе с генералом Самойло ехала на практику поездом. Километрах в тридцати от города мы выгрузились, чтобы пройти пешком около пяти километров. Генерал шагал впереди. Невысокий, сухощавый, но шагал размашисто и четко. Мы задорно пели:
На окраине аэродрома росло несколько лип. Остановившись возле копны свежего сена, генерал сказал:
— Кто закончит работу, подходите сюда. Я буду проверять чертежи и оценивать легенды.
Мы разошлись осматривать район аэродрома. А когда первые слушатели, закончив работу, подошли к генералу, он спал в тени дерева. И никто не сделал попытки разбудить его. Собрались все, тихо отошли в сторону, проверили друг у друга задание, сделали необходимые уточнения. Через некоторое время наш руководитель поднял голову и, взглянув на нас, быстро встал. Мы выстроились перед ним, старшина группы доложил, что задание выполнено.
— Молодцы… — в задумчивости сказал генерал. — И что, аэродром весь обошли?
В группе было два слушателя-орденоносца. Заметив у меня на груди орден Красного Знамени, Александр Александрович подошел ко мне.
— Старший политрук Ворожейкин, — представился я.
— Вот и начнем с вас. — Он проверил мою карту, посмотрел кроки аэродрома. — Нормально, нормально. Замечаний нет.
После меня подошел к самому младшему по званию:
— А у вас, товарищ лейтенант?
С ним задержался подольше, чем со мной, и обратился к строю:
— Я убедился, что у старшего политрука Ворожейкина и лейтенанта Козловского задание выполнено не хуже, чем академическая разработка.
Когда генералу исполнилось 75 лет, академия представила его к награждению орденом Красной Звезды. Но сам Сталин внес в наградной лист орден Ленина и прислал юбиляру поздравительную телеграмму. После этого Самойло подал заявление о вступлении в ВКП(б). На партсобрании его спросили, почему он не вступал в партию раньше? Для Александра Александровича этот вопрос не был неожиданным.
— Будучи на переговорах в Бресте, я считал себя одним из виновников наших неудач. Потом, правда, понял, что глава нашей делегации Троцкий специально делал все, чтобы Германия продолжала войну против нас. Позже, будучи командующим Восточным фронтом, я считал себя виновником в неудачных действиях против Колчака. Сейчас мне ясно, что в штабе было много агентов противника. И только теперь, когда награжден орденом Ленина, я могу стать коммунистом.
Александр Александрович Самойло был принят в партию. Меня он покорил своей простотой и доступностью. Он не признавал формальностей в оценках, видел в каждом слушателе товарища по работе и оценивал его работу с гуманных позиций.
…На Карельском перешейке мы жили в палатках, поставленных на берегу реки Вуоксы. Русло реки со множеством плесов, водопадов и порогов. На берегах — цветущее разнотравье и хвойные леса. Прекрасное место для лагеря.
Наше пребывание на Вуоксе напоминало экскурсию в прошлое, которая давала нам возможность понять современность. Там мы изучали оборонительную операцию. Особое впечатление произвела на нас бывшая линия Маннергейма. Сплошные долговременные огневые сооружения из камня, бетона, железа и броневых конструкций, соединенные ходами сообщения, взаимодействовали между собой всеми огневыми средствами. Некоторые огневые точки поверх бетона были покрыты толстым слоем резины. Бомбы и снаряды, амортизируя, отскакивали от них. Но в 1944 году советские войска прорвали эту линию всего за одиннадцать суток.
Оборонительную операцию мы изучали так тщательно, что нам даже пришлось самим копать окопы. Наши теоретические знания в той поездке проверял начальник академии генерал армии Владимир Васильевич Курасов. Из Заполярья мы переехали на юг, под Киев, на восточный берег Днепра, где изучали наступательную операцию. Работы было много. Нам довелось быть командирами дивизий, корпусов и армий, начальниками их штабов. Мы оценивали обстановку, писали приказы и распоряжения. И самым настойчивым образом изучали опыт Великой Отечественной войны, сопоставляя его с возможностями новой техники и современного оружия.
Во время Киевской операции в 1943 году после выхода наших войск к Днепру первый мост был построен только на восемнадцатые сутки. Теперь же, в учебной операции, которую наблюдали мы, два моста через Днепр были наведены через сорок минут после выхода войск к реке. По ним с ходу переправились войска стрелкового корпуса. Они соединились с подразделениями воздушного десанта на правом берегу Днепра. На восьмые сутки операция трех фронтов была завершена. Разбор показного полевого учения провел министр обороны Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский. Доклад о боевых действиях авиации сделал начальник Главного штаба ВВС генерал-лейтенант Павел Федорович Батицкий. Он был общевойсковым командиром. До Великой Отечественной войны командовал кавалерийским эскадроном, был начальником штаба стрелковой дивизии, во время войны возглавлял стрелковый корпус. Авиацию он знал плохо. Перед ним на трибуне лежал написанный доклад, а сзади на стойках висели схемы боевых действий трех воздушных армий. Требовалось не просто читать написанное, но и показывать это на картах, где наглядно отображались боевые действия всех родов авиации. И конечно, ему, общевойсковому командиру, это было не под силу. Батицкий запутался. Министр обороны посочувствовал ему:
— Товарищи, мы уже работаем давно, объявляю перерыв до утра.
По дороге на ужин полковник Яша Кутихин сказал:
— До каких пор у нас в авиации будут командовать «варяги»? Вначале из пехоты командиров брали вынужденно. А сейчас?
Видимо, такое положение удивляло не только нас. Вскоре Батицкий стал первым заместителем командующего войсками Московского военного округа, а на должность начальника Главного штаба ВВС был назначен генерал-полковник авиации Сергей Игнатьевич Руденко. Он окончил Академию Воздушного Флота, во время войны командовал авиадивизией и воздушной армией.
На другой день министр обороны маршал А. М. Василевский подвел итоги полевой поездки нашего первого курса.
Но на втором курсе мне пришлось на себе испытать совсем иной стиль и метод преподавания. Генерал-майор авиации Павел Ковалев лекций не читал, он проводил с группой занятия по оперативно-стратегическому искусству. В основном организовывались военные игры на картах, в ходе которых формулировались приказы, отдавались распоряжения, составлялись планы на боевые действия воздушных армий. На одном из первых занятий мы отрабатывали «Отражение массированного налета бомбардировщиков за облаками полком истребителей». Условия были жесткими. Нижний край облаков 200 метров, верхний слой — на семикилометровой высоте. Полк на МиГ-15 должен взлететь поодиночно, за облаками собраться и только потом лететь на перехват. Я был уверен, что никто из составителей этой разработки в таких сложных метеоусловиях не летал. Иначе они знали бы, что только на сбор полка за облаками в таких условиях требуется около 30 минут. Столько же нужно для того, чтобы осуществить посадку. А горючего на истребителях приблизительно на час полета. Когда же и за счет чего они будут вести бой? Я был уверен, что в изложенной преподавателем обстановке перехватчики могут действовать только парами, максимум звеньями, о чем и сказал во время занятия. Ковалев мягко, но решительно и едко сделал мне замечание: «Эта разработка утверждена начальником Генерального штаба, и нечего, товарищ Ворожейкин, мудрствовать. Критика приказов и указаний недопустима, это карается советским законодательством. Внимательно слушайте и не отвлекайте других своей недисциплинированностью».
Спокойный и мягкий голос напомнил мне восточную мудрость: «Остерегайся не тигра с тремя пастями, а людей с двумя лицами». Ковалев внешне был со мной приветливым, но за ответы и практические работы, как правило, ставил не выше тройки, нередко были у меня и плохие оценки. Сочувствие товарищей только раздражало меня. Правда, мой однокашник Яша Кутихин никогда на словах поддержку не выражал, но я видел, как он переживает за меня. Яша был хорошим летчиком-истребителем, и ему немало довелось воевать с фашистами в минувшей войне. Этот душевный, трудолюбивый и честный человек в академию прибыл с должности командира истребительной дивизии, был опытен, поэтому получал только отличные и хорошие оценки.
Однажды, когда мы отрабатывали стратегическую наступательную операцию трех фронтов, Ковалев дал нам задание составить последний зачетный документ — план боевых действий, отведя на это два дня. Я был уверен, что мой документ он «зарубит», что придется составлять другой план, а на это уйдет много времени. Родилась идея призвать на помощь Яшу Кутихина. Документы мы составили вместе.
— Как думаешь, какую оценку поставит мне Ковалев? — спросил я Кутихина.
— Двойку, — уверенно заявил он и посоветовал: — Сходи к начальнику факультета и все расскажи, ничего не скрывая. У совести вариантов нет. Если потребуется, я тебя поддержу. Многие видят, что Ковалев издевается над тобой.
— Это надо доказать. Знаешь что, — предложил я, — сделаем так: свой план боевых действий я напишу в другой книге, а ту, которую отдам на проверку Ковалеву, спишу с твоего.
— Правильно! — одобрил Яша. — Если потребуется, я о нашем сговоре расскажу.
На очередном занятии Ковалев принес проверенные работы, обвел нас лукаво-хитроватым взглядом и начал оглашать оценки. Когда очередь дошла до меня, Ковалев спокойно и вежливо сказал:
— К сожалению, Ворожейкин, вашу работу я не могу признать удовлетворительной. Придется вам составить новый план боевых действий воздушных армий.
От этих вежливо-холодных слов во мне все закипело, но, сдерживая себя, я подошел к столу, взял из рук Ковалева свою тетрадь, но в волнении так порывисто свернул ее в трубочку, что преподавателю, видимо, показалось, будто хочу ударить его по лицу. Он инстинктивно откинулся на стуле назад…
Начальник авиационного факультета генерал-полковник авиации Алексей Васильевич Никитин, бывший летчик, участник советско-финляндской войны, человек душевный, хотя и суровый на вид, принял меня тепло. Видимо, по бледности лица он заметил, что со мной случилось неладное, порывисто встал и, пожимая мою руку, сказал:
— Нам лучше походить, размяться: я насиделся, и вы, наверное, тоже. Согласны?
Я подробно рассказал историю отношения ко мне преподавателя, а также о курьезе с оценкой за последнюю работу. Генерал усмехнулся:
— Значит, Кутихину пятерку, а вам двойку? — и заверил: — Оценку мы исправим. Переделывать план не надо. С Ковалевым поговорю особо.
В тот день, придя домой, я был радостно удивлен. Жена, весело улыбаясь, вручила мне письмо, в котором сообщалось, что нашей семье решением Мосгорисполкома предоставлена отдельная двухкомнатная квартира.
После успешного окончания академии по командно-штабной и оперативно-авиационной специальности мне была предложена должность советника в Корее и пообещано, что приказ о назначении будет подписан после моего отпуска. Отдыхал в санатории. Возвратившись, сразу известил своего друга Лешу Пахомова. Он обрадовался встрече, с восторгом рассказывал о дочери Людочке, которая занималась в школе фигурного катания на льду и делала заметные успехи. Когда разговор незаметно перешел на служебные дела, Алексей огорошил меня сообщением о гибели полковника Николая Храмова. Сразу вспомнилось, как мы с ним принимали зачеты на курсах и как оба получили там звание летчика первого класса. На душе, как говорят порой, скребнули кошки. Мы с ним тогда хотя и получили классность, но в настоящих сложных погодных условиях практически не летали. Правда, в закрытой кабине и в облаках на большой высоте провели много времени, но вряд ли это можно приравнять к полетам при настоящем минимуме погоды.
Переживая трагическую гибель Храмова, я твердо решил пройти сначала всю программу обучения полетам в сложных погодных условиях, начиная с самых азов.
Я считал, что приказ о моем назначении издан, но в отделе кадров сказали, что война в Корее заканчивается, и туда нет смысла посылать советников. Мне предложили две должности: командира авиационной истребительной дивизии или заместителя командира истребительного корпуса. Я решил возглавить дивизию. Главнокомандующий ВВС маршал авиации Павел Федорович Жигарев одобрил мое решение.
— С отъездом надо поторопиться, — сказал он. — Дивизией командует старый генерал. Он давно не летает, а поэтому тормозит летную работу. Дивизия считается худшей в воздушной армии. Ваша задача исправить положение.
Конус… на блюдечке
— Бабуля, что случилось?
Она с удивлением посмотрела на меня:
— Ты, сыночек, разве не знаешь, что умер наш вождь и отец товарищ Сталин? Горе-то какое…
Я растерянно опустился рядом с ней. Сердце тревожно забилось. «Что же теперь будет? Как станем жить? Кто будет заботиться об армии, об авиации? Кто обеспечит мир и убережет нас от агрессоров? Ведь все это делал он…» Авторитет Сталина был тогда до того нечеловечески велик, что своим величием давил нас, простых смертных. И он казался нам вечным, определяющим наши задачи, думающим за нас, берущим на себя наши заботы.
Но совсем некстати вспомнилось вдруг одно событие. Когда я учился в Харьковской военной школе летчиков, нашу летную группу, состоящую из пяти курсантов, за дисциплинарный проступок хотели перевести с истребителей на бомбардировщики. Мы обратились с жалобой к начальнику училища старому коммунисту, бывшему латышскому стрелку, комбригу Заксу. Он внимательно выслушал нас и отменил перевод.
— Вы заслуживаете наказания, — сказал он. — За ваш проступок командир мог объявить вам по выговору или наложить другое взыскание, но лишать вас любимого дела нельзя. Я уверен, что вы все успешно закончите курс обучения и станете хорошими летчиками-истребителями.
А вскоре комбриг Закс был арестован как враг народа, не выдержал унижений и покончил с собой в тюрьме. Начальника училища любили за его душевность и простоту, а поэтому многие не верили, что такой человек стал врагом народа, считали это обвинение роковой ошибкой…
Прямо с вокзала я поехал в штаб ВВС округа. Генерал лейтенант авиации Иван Петрович Журавлев встретил меня в удрученном настроении.
— Да-а, приехали вы в тяжелый день, — после короткого раздумья сказал он и вздохнул. — Сталин принял Россию лапотную, а сделал атомную, — и перешел на деловой тон. — Дивизия вам досталась не из лучших. Плохая летная работа объясняется тем, что дивизия только получила реактивные самолеты, еще не закончила переучивание, к тому же вынуждена обживать новое место. А в общем, приедете на место, разберетесь. Прошу нажать на дневные и ночные полеты в сложных метеорологических условиях. Вы летчик первого класса, эти полеты освоили в совершенстве. Хотя… За время учебы летать не разучились?
— Отвык. Потренируюсь на спарке, а потом на боевом самолете восстановлю навыки.
— Разумно. Но комдив — сложная должность. Может затянуть руководство штабом и полками. Советую постоянно планировать себе полеты и обязательно этот план выполнять.
Ленинград. Яркое солнце. На улицах ручейки, а местами лужи. Нева еще покрыта льдом, однако уже чувствуется приближение тепла. Не зря говорят, что март открывает дорогу лету. Взяв билет на поезд, я зашел перекусить в ресторан. Официантка со скорбным лицом предложила:
— Я в тонкости этого происшествия не вникал, в тот момент был в командировке. А вообще, тут все ясно. Вам даже нет смысла лететь в полк. Отсюда далеко. Городок маленький. Люди живут тесновато. Переночуйте у нас в гостинице.
На другой день я был на аэродроме, где произошла катастрофа. Командир полка находился в отпуске, его обязанности исполнял начальник штаба майор Иван Белозеров. Во время Великой Отечественной войны он служил в моем родном полку начальником оперативного отделения. Человек честный, он не любил фальши и лицемерия. Когда я рассказал ему о встрече с вышестоящим командованием и о разговорах про хулиганство Григория Карпенко, Иван Петрович рывком поднялся. Суховатое его лицо вспыхнуло, поджарая фигура напружинилась.
— Удивительные люди! — с возмущением заговорил он. — Большие начальники, а боятся правды, дрожат за свою шкуру. — Подойдя к сейфу, оп вынул из него клочок бумаги и дал мне: — Прочитайте. Это предсмертная записка Гриши.
«Дорогие товарищи! В моей смерти виноват только я».Записка была написана на клочке полетной карты. Почерк неровный, крупные буквы наползают одна на другую.
— Похоже, что записка написана в полете?
— Да.
— Вы видели гибель летчика?
— Видел. Он слетал на По-втором на полигон, где летчики стреляли по наземным мишеням, доставил документы начальнику полигонной команды и вернулся на аэродром. Полеты уже заканчивались. Гриша появился над центром аэродрома, помахал крыльями. Это, видимо, было прощание с жизнью, с друзьями… Потом он круто отвернулся, на окраине аэродрома выключил мотор, сделал переворот и врезался в землю.
— Какое же туг хулиганство? Скорее, самоубийство! — воскликнул я.
— Начальство назвало это хулиганством.
— Но почему?
— Чтобы снять с себя ответственность за невнимание к человеку.
…В 1941 году после окончания школы летчиков Григорий Карпенко сержантом прибыл на фронт под Москву. Далее Сталинград, Курская битва, потом Молдавия а Румыния, Четыре раза был ранен, но после каждого ранения возвращался в строй. В 1947 году ездил в отпуск к себе в Одессу, где безумно влюбился. Они договорились пожениться в следующий его приезд. В полк, где он служил, прибыли молодые летчики. Гриша был хорошим инструктором, старался, много летал. В 1948 году отпуск ему не дали. В интересах боеготовности. Он смирился: надо так надо. Потом история повторилась. Девушка ждала год, два… Не выдержав, вышла замуж.
Любовь каждый испытывает по-разному.
И как надо быть чуткими к людям, если они влюблены. Стоило бы дать Григорию Карпенко отпуск для свадьбы, и не было бы этого чрезвычайного происшествия, и, может быть, девушка из Одессы стала бы настоящей боевой подругой. Но как мне доказать, что не было хулиганства?
— Поговорите с летчиками эскадрильи, — посоветовал Белозеров. — Он парень был откровенный, они все о нем знают.
Летчика подтвердили слова Белозерова. Их и свое мнение я изложил в акте о причине катастрофы, который сдал в секретную часть. В Москве обо всем увиденном и услышавшем доложил начальнику управления. Тот был удивлен и приказал явиться к нему, как только мой акт придет в штаб ВВС. Но время шло, акта не было. Через месяц я снова явился к генералу. Встретил он меня сухо, даже не предложив сесть. Когда я доложил, что акт до сих пор не пришел, он не удивился, зато твердо заявил:
— Все решено. Было воздушное хулиганство.
— Но почему акт не поступил ни к нам, ни в Министерство обороны?
— Откуда вам известно, что в Министерство обороны акт не пришел? — настороженно спросил генерал.
— Я справлялся в канцелярии министра.
После некоторого раздумья генерал повторил, что причиной катастрофы стала недисциплинированность летчика, к виновным приняты строгие меры, и этот вопрос больше не подлежит обсуждению.
— Но ведь причиной катастрофы стало самоубийство летчика! — воскликнул я. — Вы же сами приказали, чтобы расследование было объективным.
— Давайте об этом больше не говорить. Вопрос решен. Все! — не без раздражения сказал генерал.
Мне стало ясно, что командование бежит от истины, как тень от солнца. Оно из всех причин катастрофы выбрало наиболее выгодную для себя, а мой акт, завизированный Белозеровым и подтвержденный летчиками, был аннулирован. Я повернулся, чтобы выйти из кабинета, но генерал задержал:
— С завтрашнего дня с полковником Храмовым начнете подготовку к полетам в сложных метеоусловиях днем и ночью. Потом поедете в Кубинку принимать зачеты на курсах подготовки инструкторов. И еще. Главком ваш рапорт об учебе в Академии Генштаба подписал.
7.
Полковник Николай Иванович Храмов звание Героя Советского Союза получил уже после Великой Отечественной войны, хотя заслужил его в воздушных боях. Я застал его за составлением плана учебно-тренировочных полетов.— Посмотри, — протянул он мне план. — Может, что еще придумаешь?
Две недели мы с Храмовым тренировались в полетах по приборам, летали на реактивных «мигах», в закрытой кабине на универсальном учебном истребителе Як-11. И все же настоящей погоды для полетов в сложных условиях так и не дождались. Правда, когда облака появлялись на высотах, мы с ним «плавали» до изнурения. Но на зачетах это не пригодилось. Наступил май. Погода днем и ночью стояла ясная. Зачеты мы принимали только ночью при полетах в закрытой кабине на двухместном Як-11 и по маршруту на МиГ-15, летя за контролирующего рядом со слушателем. По результатам этих зачетов был издан приказ, 70 авиаторов получили классность. В этом приказе были Храмов и я. Оба мы стали летчиками первого класса. И еще одно событие. Вскоре я получил звание полковника.
8.
В нашей учебной группе было только шесть летчиков. Всего три летчика-истребителя — Яша Кутихин, Сергей Сардаров и я. Именно нам учиться было особенно трудно.Офицеры штабов и политработники теорию знали лучше, умели наглядно изобразить свой замысел на картах, грамотно составить приказ. Летчики в служебных буднях этой работой занимались редко. Многое пришлось осваивать заново. Однако небо приучило нас работать надежно, капитально, на «авось» не полагаться. И мы старались. Готовиться к занятиям приходилось много, часто мы вынуждены были засиживаться в классах до позднего вечера.Летом 1951 года первый курс академии выехал на практику на Карельский перешеек. Мне вспомнилась такая же поездка из академии ВВС в 1942 году. И даже не сама практика, а человек интересной биографии генерал-лейтенант авиации Александр Александрович Самойло. Авиационного генерала, как он сам говорил, ему не стоило присваивать: он до мозга костей был сухопутным командиром. Еще в прошлом веке окончил Академию Генштаба, потом стал генерал-майором, работал в царской Ставке, на фронте был начальником штаба армии. После Великой Октябрьской социалистической революции Самойло без колебаний перешел на сторону Советской власти. «Я сын военного врача, труженика, сын русского народа, — заявил он. — Я против капиталистов и за народную власть». Ленин предлагал ему стать Верховным Главнокомандующим и наркомом по военным делам, но Александр Александрович отказался, считая, что на такую должность он политически не подготовлен.
Политикой генералу Самойло заниматься все же пришлось. Он возглавлял военную делегацию, которая вела переговоры о заключении мира в Бресте. Позже, во время гражданской войны, он был начальником штаба Беломорского военного округа, командующим 6-й Отдельной армией, возглавлял Восточный фронт, был помощником начальника Штаба РККА и членом Высшего военного совещания, начальником Управления военно-учебными заведениями. В 1926 году Самойло перешел на педагогическую работу в Военно-воздушную академию.
В 1942 году наша группа во главе с генералом Самойло ехала на практику поездом. Километрах в тридцати от города мы выгрузились, чтобы пройти пешком около пяти километров. Генерал шагал впереди. Невысокий, сухощавый, но шагал размашисто и четко. Мы задорно пели:
К полудню дошли до аэродрома. Палило знойное солнце. Все устали. Однако генерал передышки не позволил. Объяснив обстановку, он поставил учебную задачу: «Враг наступает с запада. Необходимо организовать оборону летного поля. В вашем распоряжении стрелковый полк и батальон аэродромного обслуживания. Изучите район обороны, нанесите на карту общую обстановку. Составьте кроки аэродрома, разместите свои подразделения, организуйте отражение атак противника».
Взвейтесь, соколы, орлами,
Бросьте горе горевать!
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять…
На окраине аэродрома росло несколько лип. Остановившись возле копны свежего сена, генерал сказал:
— Кто закончит работу, подходите сюда. Я буду проверять чертежи и оценивать легенды.
Мы разошлись осматривать район аэродрома. А когда первые слушатели, закончив работу, подошли к генералу, он спал в тени дерева. И никто не сделал попытки разбудить его. Собрались все, тихо отошли в сторону, проверили друг у друга задание, сделали необходимые уточнения. Через некоторое время наш руководитель поднял голову и, взглянув на нас, быстро встал. Мы выстроились перед ним, старшина группы доложил, что задание выполнено.
— Молодцы… — в задумчивости сказал генерал. — И что, аэродром весь обошли?
В группе было два слушателя-орденоносца. Заметив у меня на груди орден Красного Знамени, Александр Александрович подошел ко мне.
— Старший политрук Ворожейкин, — представился я.
— Вот и начнем с вас. — Он проверил мою карту, посмотрел кроки аэродрома. — Нормально, нормально. Замечаний нет.
После меня подошел к самому младшему по званию:
— А у вас, товарищ лейтенант?
С ним задержался подольше, чем со мной, и обратился к строю:
— Я убедился, что у старшего политрука Ворожейкина и лейтенанта Козловского задание выполнено не хуже, чем академическая разработка.
Когда генералу исполнилось 75 лет, академия представила его к награждению орденом Красной Звезды. Но сам Сталин внес в наградной лист орден Ленина и прислал юбиляру поздравительную телеграмму. После этого Самойло подал заявление о вступлении в ВКП(б). На партсобрании его спросили, почему он не вступал в партию раньше? Для Александра Александровича этот вопрос не был неожиданным.
— Будучи на переговорах в Бресте, я считал себя одним из виновников наших неудач. Потом, правда, понял, что глава нашей делегации Троцкий специально делал все, чтобы Германия продолжала войну против нас. Позже, будучи командующим Восточным фронтом, я считал себя виновником в неудачных действиях против Колчака. Сейчас мне ясно, что в штабе было много агентов противника. И только теперь, когда награжден орденом Ленина, я могу стать коммунистом.
Александр Александрович Самойло был принят в партию. Меня он покорил своей простотой и доступностью. Он не признавал формальностей в оценках, видел в каждом слушателе товарища по работе и оценивал его работу с гуманных позиций.
…На Карельском перешейке мы жили в палатках, поставленных на берегу реки Вуоксы. Русло реки со множеством плесов, водопадов и порогов. На берегах — цветущее разнотравье и хвойные леса. Прекрасное место для лагеря.
Наше пребывание на Вуоксе напоминало экскурсию в прошлое, которая давала нам возможность понять современность. Там мы изучали оборонительную операцию. Особое впечатление произвела на нас бывшая линия Маннергейма. Сплошные долговременные огневые сооружения из камня, бетона, железа и броневых конструкций, соединенные ходами сообщения, взаимодействовали между собой всеми огневыми средствами. Некоторые огневые точки поверх бетона были покрыты толстым слоем резины. Бомбы и снаряды, амортизируя, отскакивали от них. Но в 1944 году советские войска прорвали эту линию всего за одиннадцать суток.
Оборонительную операцию мы изучали так тщательно, что нам даже пришлось самим копать окопы. Наши теоретические знания в той поездке проверял начальник академии генерал армии Владимир Васильевич Курасов. Из Заполярья мы переехали на юг, под Киев, на восточный берег Днепра, где изучали наступательную операцию. Работы было много. Нам довелось быть командирами дивизий, корпусов и армий, начальниками их штабов. Мы оценивали обстановку, писали приказы и распоряжения. И самым настойчивым образом изучали опыт Великой Отечественной войны, сопоставляя его с возможностями новой техники и современного оружия.
Во время Киевской операции в 1943 году после выхода наших войск к Днепру первый мост был построен только на восемнадцатые сутки. Теперь же, в учебной операции, которую наблюдали мы, два моста через Днепр были наведены через сорок минут после выхода войск к реке. По ним с ходу переправились войска стрелкового корпуса. Они соединились с подразделениями воздушного десанта на правом берегу Днепра. На восьмые сутки операция трех фронтов была завершена. Разбор показного полевого учения провел министр обороны Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский. Доклад о боевых действиях авиации сделал начальник Главного штаба ВВС генерал-лейтенант Павел Федорович Батицкий. Он был общевойсковым командиром. До Великой Отечественной войны командовал кавалерийским эскадроном, был начальником штаба стрелковой дивизии, во время войны возглавлял стрелковый корпус. Авиацию он знал плохо. Перед ним на трибуне лежал написанный доклад, а сзади на стойках висели схемы боевых действий трех воздушных армий. Требовалось не просто читать написанное, но и показывать это на картах, где наглядно отображались боевые действия всех родов авиации. И конечно, ему, общевойсковому командиру, это было не под силу. Батицкий запутался. Министр обороны посочувствовал ему:
— Товарищи, мы уже работаем давно, объявляю перерыв до утра.
По дороге на ужин полковник Яша Кутихин сказал:
— До каких пор у нас в авиации будут командовать «варяги»? Вначале из пехоты командиров брали вынужденно. А сейчас?
Видимо, такое положение удивляло не только нас. Вскоре Батицкий стал первым заместителем командующего войсками Московского военного округа, а на должность начальника Главного штаба ВВС был назначен генерал-полковник авиации Сергей Игнатьевич Руденко. Он окончил Академию Воздушного Флота, во время войны командовал авиадивизией и воздушной армией.
На другой день министр обороны маршал А. М. Василевский подвел итоги полевой поездки нашего первого курса.
9.
Лучшими преподавателями у нас считались генерал-майор инженерной службы Иван Андреевич Ануреев и маршал бронетанковых войск Павел Александрович Ротмистров. Лекции они не читали по конспектам, а доводили до слушателей методом живого рассказа. А рассказывать умели так, что слушатели как бы жили той обстановкой, которую они создавали, собственными глазами видели все, о чем они говорили. Инженер Ануреев вел курс теории полета на реактивных самолетах, заглядывая немного вперед. Он так умел рассказывать, что мы не просто понимали его, успевали и записывать и срисовывать с доски его чертежи, но испытывали такой внутренний заряд, что, кажется, готовы были сами прочитать такую же лекцию. Но это нам только казалось. На деле же требовалось углубленное осмысливание всех выводов и положений, как это бывает, когда соприкасаешься с настоящим творчеством. Таким же был стиль Ротмистрова. Когда эти преподаватели проводили собеседования, начиналась как бы увлеченная игра, хотя вопросы часто ставились не по материалам лекций.Но на втором курсе мне пришлось на себе испытать совсем иной стиль и метод преподавания. Генерал-майор авиации Павел Ковалев лекций не читал, он проводил с группой занятия по оперативно-стратегическому искусству. В основном организовывались военные игры на картах, в ходе которых формулировались приказы, отдавались распоряжения, составлялись планы на боевые действия воздушных армий. На одном из первых занятий мы отрабатывали «Отражение массированного налета бомбардировщиков за облаками полком истребителей». Условия были жесткими. Нижний край облаков 200 метров, верхний слой — на семикилометровой высоте. Полк на МиГ-15 должен взлететь поодиночно, за облаками собраться и только потом лететь на перехват. Я был уверен, что никто из составителей этой разработки в таких сложных метеоусловиях не летал. Иначе они знали бы, что только на сбор полка за облаками в таких условиях требуется около 30 минут. Столько же нужно для того, чтобы осуществить посадку. А горючего на истребителях приблизительно на час полета. Когда же и за счет чего они будут вести бой? Я был уверен, что в изложенной преподавателем обстановке перехватчики могут действовать только парами, максимум звеньями, о чем и сказал во время занятия. Ковалев мягко, но решительно и едко сделал мне замечание: «Эта разработка утверждена начальником Генерального штаба, и нечего, товарищ Ворожейкин, мудрствовать. Критика приказов и указаний недопустима, это карается советским законодательством. Внимательно слушайте и не отвлекайте других своей недисциплинированностью».
Спокойный и мягкий голос напомнил мне восточную мудрость: «Остерегайся не тигра с тремя пастями, а людей с двумя лицами». Ковалев внешне был со мной приветливым, но за ответы и практические работы, как правило, ставил не выше тройки, нередко были у меня и плохие оценки. Сочувствие товарищей только раздражало меня. Правда, мой однокашник Яша Кутихин никогда на словах поддержку не выражал, но я видел, как он переживает за меня. Яша был хорошим летчиком-истребителем, и ему немало довелось воевать с фашистами в минувшей войне. Этот душевный, трудолюбивый и честный человек в академию прибыл с должности командира истребительной дивизии, был опытен, поэтому получал только отличные и хорошие оценки.
Однажды, когда мы отрабатывали стратегическую наступательную операцию трех фронтов, Ковалев дал нам задание составить последний зачетный документ — план боевых действий, отведя на это два дня. Я был уверен, что мой документ он «зарубит», что придется составлять другой план, а на это уйдет много времени. Родилась идея призвать на помощь Яшу Кутихина. Документы мы составили вместе.
— Как думаешь, какую оценку поставит мне Ковалев? — спросил я Кутихина.
— Двойку, — уверенно заявил он и посоветовал: — Сходи к начальнику факультета и все расскажи, ничего не скрывая. У совести вариантов нет. Если потребуется, я тебя поддержу. Многие видят, что Ковалев издевается над тобой.
— Это надо доказать. Знаешь что, — предложил я, — сделаем так: свой план боевых действий я напишу в другой книге, а ту, которую отдам на проверку Ковалеву, спишу с твоего.
— Правильно! — одобрил Яша. — Если потребуется, я о нашем сговоре расскажу.
На очередном занятии Ковалев принес проверенные работы, обвел нас лукаво-хитроватым взглядом и начал оглашать оценки. Когда очередь дошла до меня, Ковалев спокойно и вежливо сказал:
— К сожалению, Ворожейкин, вашу работу я не могу признать удовлетворительной. Придется вам составить новый план боевых действий воздушных армий.
От этих вежливо-холодных слов во мне все закипело, но, сдерживая себя, я подошел к столу, взял из рук Ковалева свою тетрадь, но в волнении так порывисто свернул ее в трубочку, что преподавателю, видимо, показалось, будто хочу ударить его по лицу. Он инстинктивно откинулся на стуле назад…
Начальник авиационного факультета генерал-полковник авиации Алексей Васильевич Никитин, бывший летчик, участник советско-финляндской войны, человек душевный, хотя и суровый на вид, принял меня тепло. Видимо, по бледности лица он заметил, что со мной случилось неладное, порывисто встал и, пожимая мою руку, сказал:
— Нам лучше походить, размяться: я насиделся, и вы, наверное, тоже. Согласны?
Я подробно рассказал историю отношения ко мне преподавателя, а также о курьезе с оценкой за последнюю работу. Генерал усмехнулся:
— Значит, Кутихину пятерку, а вам двойку? — и заверил: — Оценку мы исправим. Переделывать план не надо. С Ковалевым поговорю особо.
В тот день, придя домой, я был радостно удивлен. Жена, весело улыбаясь, вручила мне письмо, в котором сообщалось, что нашей семье решением Мосгорисполкома предоставлена отдельная двухкомнатная квартира.
После успешного окончания академии по командно-штабной и оперативно-авиационной специальности мне была предложена должность советника в Корее и пообещано, что приказ о назначении будет подписан после моего отпуска. Отдыхал в санатории. Возвратившись, сразу известил своего друга Лешу Пахомова. Он обрадовался встрече, с восторгом рассказывал о дочери Людочке, которая занималась в школе фигурного катания на льду и делала заметные успехи. Когда разговор незаметно перешел на служебные дела, Алексей огорошил меня сообщением о гибели полковника Николая Храмова. Сразу вспомнилось, как мы с ним принимали зачеты на курсах и как оба получили там звание летчика первого класса. На душе, как говорят порой, скребнули кошки. Мы с ним тогда хотя и получили классность, но в настоящих сложных погодных условиях практически не летали. Правда, в закрытой кабине и в облаках на большой высоте провели много времени, но вряд ли это можно приравнять к полетам при настоящем минимуме погоды.
Переживая трагическую гибель Храмова, я твердо решил пройти сначала всю программу обучения полетам в сложных погодных условиях, начиная с самых азов.
Я считал, что приказ о моем назначении издан, но в отделе кадров сказали, что война в Корее заканчивается, и туда нет смысла посылать советников. Мне предложили две должности: командира авиационной истребительной дивизии или заместителя командира истребительного корпуса. Я решил возглавить дивизию. Главнокомандующий ВВС маршал авиации Павел Федорович Жигарев одобрил мое решение.
— С отъездом надо поторопиться, — сказал он. — Дивизией командует старый генерал. Он давно не летает, а поэтому тормозит летную работу. Дивизия считается худшей в воздушной армии. Ваша задача исправить положение.
Конус… на блюдечке
1.
В Ленинграде на вокзале было великое множество людей и все вели себя необычно: разговаривали полушепотом, сидели отрешенно, многие плакали. Я испугался, что началась война, но тут же отбросил эту мысль. Война вызвала бы бурю негодования, а не всеобщую подавленность. Мое внимание привлекла старушка, вытиравшая платком слезы. Я подошел и тихо спросил:— Бабуля, что случилось?
Она с удивлением посмотрела на меня:
— Ты, сыночек, разве не знаешь, что умер наш вождь и отец товарищ Сталин? Горе-то какое…
Я растерянно опустился рядом с ней. Сердце тревожно забилось. «Что же теперь будет? Как станем жить? Кто будет заботиться об армии, об авиации? Кто обеспечит мир и убережет нас от агрессоров? Ведь все это делал он…» Авторитет Сталина был тогда до того нечеловечески велик, что своим величием давил нас, простых смертных. И он казался нам вечным, определяющим наши задачи, думающим за нас, берущим на себя наши заботы.
Но совсем некстати вспомнилось вдруг одно событие. Когда я учился в Харьковской военной школе летчиков, нашу летную группу, состоящую из пяти курсантов, за дисциплинарный проступок хотели перевести с истребителей на бомбардировщики. Мы обратились с жалобой к начальнику училища старому коммунисту, бывшему латышскому стрелку, комбригу Заксу. Он внимательно выслушал нас и отменил перевод.
— Вы заслуживаете наказания, — сказал он. — За ваш проступок командир мог объявить вам по выговору или наложить другое взыскание, но лишать вас любимого дела нельзя. Я уверен, что вы все успешно закончите курс обучения и станете хорошими летчиками-истребителями.
А вскоре комбриг Закс был арестован как враг народа, не выдержал унижений и покончил с собой в тюрьме. Начальника училища любили за его душевность и простоту, а поэтому многие не верили, что такой человек стал врагом народа, считали это обвинение роковой ошибкой…
Прямо с вокзала я поехал в штаб ВВС округа. Генерал лейтенант авиации Иван Петрович Журавлев встретил меня в удрученном настроении.
— Да-а, приехали вы в тяжелый день, — после короткого раздумья сказал он и вздохнул. — Сталин принял Россию лапотную, а сделал атомную, — и перешел на деловой тон. — Дивизия вам досталась не из лучших. Плохая летная работа объясняется тем, что дивизия только получила реактивные самолеты, еще не закончила переучивание, к тому же вынуждена обживать новое место. А в общем, приедете на место, разберетесь. Прошу нажать на дневные и ночные полеты в сложных метеорологических условиях. Вы летчик первого класса, эти полеты освоили в совершенстве. Хотя… За время учебы летать не разучились?
— Отвык. Потренируюсь на спарке, а потом на боевом самолете восстановлю навыки.
— Разумно. Но комдив — сложная должность. Может затянуть руководство штабом и полками. Советую постоянно планировать себе полеты и обязательно этот план выполнять.
Ленинград. Яркое солнце. На улицах ручейки, а местами лужи. Нева еще покрыта льдом, однако уже чувствуется приближение тепла. Не зря говорят, что март открывает дорогу лету. Взяв билет на поезд, я зашел перекусить в ресторан. Официантка со скорбным лицом предложила: