Страница:
Молодого человека не смущало то, что было камнем преткновения для других русских марксистов того времени. Пусть Россия отстала, считал он, пусть ее пролетариат слаб, пусть российский капитализм еще далеко не развернул всех своих производительных сил – не в этом дело. Главное – совершить революцию!
И хотя, конечно, марксистскую догму надо безоговорочно признавать, на практике не важно, что там теоретизировал на этот счет Маркс. «Мы думаем,- многозначительно писал молодой Ульянов,- что для русских социалистов особенно необходима самостоятельная разработка теории Маркса, ибо эта теория дает лишь общие руководящие положения, которые применяются в частности к Англии иначе, чем к Франции, к Франции иначе, чем к Германии, к Германии иначе, чем к России»[7].
Почему, собственно, Ленин стал марксистом? Вопрос этот не принято задавать: как спрашивать такое о классике марксизма? Между тем вопрос не праздный. Ленин до 18 лет марксизмом вовсе не интересовался, а затем приобрел к нему очень специфический интерес – не как к научной теории, отыскивающей истину, а как к учению, которое можно сделать идеологией революции, Ленин уже на начальном этапе своего политического пути, когда считал нужным, без колебаний шел вразрез с марксистской теорией, хотя и молчал об этом. Марксизм был для Ленина не столько внутренним убеждением, сколько очень полезным и потому бережно хранимым инструментом.
И все же: почему Ленин счел полезным именно этот, а не какой-либо иной идеологический инструмент? Потому, что марксизм был единственной теорией, проповедовавшей пролетарскую революцию. Как уже сказано выше, опыт «Земли и Воли» показал, что надежда на крестьянство как на главную революционную силу себя не оправдала. Горстка революционной интеллигенции была слишком малочисленна, чтобы без опоры на какой-то крупный класс перевернуть махину царского государства: безрезультатность террора народников продемонстрировала это со всей ясностью. Таким крупным классом в России в тех условиях мог быть только пролетариат, численно быстро возраставший на рубеже XIX и XX веков. В силу его концентрации на производстве и выработанной условиями труда дисциплинированности рабочий класс являлся тем социальным слоем, который можно было лучше всего использовать как ударную силу для свержения существующего строя.
Вот почему Ленин, выдвинувший задачу во что бы то ни стало, и по возможности скорее, произвести революцию в России, нашел именно в марксизме наиболее подходящий идеологический инструмент.
За минувшие 65 лет много миллионов людей из разных стран медленным шагом прошли в молчании через Мавзолей, чтобы с любопытством поглядеть на невзрачного лысого человека с рыжей бородкой – желтую выпотрошенную мумию с черепом без мозга. А гораздо интереснее было бы посмотреть на хранящийся в стерильной чистоте в сейфе института Академии медицинских наук СССР мозг Ленина. В этой неопределенного цвета массе с глубокими извилинами зародился 100 лет назад необычный план, изменивший лицо мира.
2. «ЧТО ДЕЛАТЬ?»
План Ленина был изложен в его действительно исторической книге «Что делать?». Заглавие демонстративно повторяло название произведения Чернышевского – настольной книги русских демократов шестидесятых годов. Ленин как бы подчеркивал, что наступило новое время, когда надо не заниматься просветительством и поисками героев-одиночек типа Рахметова, а делать совсем другое.
Что именно?
Основная цель, поставленная Лениным в его книге, была сформулирована как необходимость покончить с «периодом разброда и шатаний» в партии. Иными словами, как справедливо говорится в советской литературе, Ленин выдвинул идею создания «партии нового типа».
Была эта идея марксистской?
Нет. Никогда Маркс и Энгельс не представляли себе коммунистическую партию в корне отличной от всех других партий. В «Манифесте Коммунистической партии» эта мысль выражена очень четко:
«Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям. /…/Они не выставляют никаких особых принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение»[8].
И вообще Маркс и Энгельс не были столь ярыми приверженцами партийной деятельности, как это изображается ныне в коммунистической литературе. Вот что писал Энгельс Марксу 13 февраля 1851 года – через три года после выхода в свет «Манифеста…» и на основании опыта с Союзом коммунистов:
«…разве мы в продолжение стольких лет не делали вид, будто всякий сброд – это наша партия, между тем как у нас не было никакой партии, и люди, которых мы, по крайней мере официально, считали принадлежащими к нашей партии, сохраняя за собой право называть их между нами неисправимыми болванами, не понимали даже элементарных начал наших теорий? Разве могут подходить для какой-либо «партии» такие люди, как мы, которые, как чумы, избегают официальных постов? Какое значение имеет «партия», то есть банда ослов, слепо верящих нам, потому что они нас считают равными себе, для нас, плюющих на популярность, для нас, перестающих узнавать себя, когда мы начинаем становиться популярными? Воистину мы ничего не потеряем от того, что насперестанут считать «истинным и адекватным выражением» тех жалких глупцов, с которыми нас свели вместе последние годы»[9].
Как видите, нельзя сказать, чтобы Маркс и Энгельс были апологетами партии и партийности. К тому же партия, о которой они писали, должна была быть, по их мнению, рабочей партией. Была ли рабочей та партия, о которой говорил Ленин,- созданная в 1898 году РСДРП?
Вот что сообщает на эту тему советская официальная многотомная «История КПСС», На I съезде партии, который ее основал, «часть делегатов выступила против наименования партии рабочей. Мотивировалось это тем, что фактически в социал-демократические организации входит пока немного рабочих. Мнения разделились. Большинством пяти голосов «против» IV съезд утвердил название «РоссийскаяСоциал-Демократическая Партия». Слово «рабочая» было включено в него уже после съезда, при составлении Манифеста, с согласия двух членов ЦК»[10].
А было это согласие действительным? Нет. Принятое I съездом партии решение, заменявшее партийный устав, устанавливало своим пунктом 4: «В особо важных случаях Центральный Комитет руководствуется следующими принципами:
а) В вопросах, допускающих отсрочку, Центральный Комитет обязан обращаться за указаниями к съезду партии;
б) В вопросах, не допускающих отсрочки, Центральный Комитет по единогласному решению поступает самостоятельно…» [11].
Это факт, что словечко «рабочая» появилось в названии партии вопреки даже ее собственному решению и уставу. Нужно ли говорить, что с составом партии оно не имело вообще ничего общего. Была это группа интеллигентов, многие из которых были действительно вдохновлены благородными целями борьбы против деспотизма – но отнюдь не за создание нового деспотизма.
Вот в этой-то партии и хотел Ленин навести порядок – как принято стало потом говорить, большевистский порядок.
Каждый пункт ленинского плана был открытием, не умещавшимся в рамках политического мышления XIX века, в том числе и марксистского.
Первым из этих открытий был тезис о необходимости превратить марксизм в догму и отказаться от свободы критики положений теории Маркса.
Со времен рационализма и французских просветителей догмы отождествлялись с реакцией, свобода критики-с прогрессом. Великая Французская революция и революции последовавшего столетия прочно закрепили эту оценку как аксиому, и в конце либерального XIX века она была признана во всех сколько-нибудь левых кругах. Нетрудно себе представить, как яростно Маркс и Энгельс разоблачали бы и клеймили реакционность каждого, кто выступил бы против этой аксиомы.
Выступил против нее Ленин. Главу «Догматизм и свобода критики» он посвятил нелегкой задаче обосновать марксистскими словами идею, в корне противоречившую принципам марксистской диалектики. Диалектика рассматривает все как не терпящий застоя процесс, в котором устаревающее заменяется новым, а оно в свою очередь постепенно устареет и будет заменено более совершенным. Ленин потребовал прекратить попытки развивать теорию марксизма, а признать ее незыблемой догмой, не подлежащей обсуждению.
В чем была внутренняя логика такой постановки вопроса? В том, что марксизм интересовал Ленина не как научная теория, где главное – поиск истины. Он интересовал Ленина как идеология, провозглашавшая вполне устраивавший его лозунг пролетарской революции в качестве панацеи от всех бед.
Заниматься критическим анализом марксизма было опасно: кто знает, к каким выводам приведет такой анализ, не повлечет ли он за собой отказ именно от этого, главного для Ленина в марксизме тезиса? От взгляда Ленина, разумеется, не ускользнуло то, что более полувека, прошедшие после выхода «Манифеста…», отнюдь не подтвердили положения о неизбежности пролетарской революции, и от него стали молчаливо отходить марксистские партии на Западе.
Ленин выступил с неожиданным требованием догматизации марксистской теории не потому, что сам был тугодумом и догматиком (он им не был), а потому, что с его точки зрения надо было немедленно прекратить интеллигентские словопрения и действовать: готовить пролетарскую революцию в России. Этот подход и запечатлен в известной ленинской формулировке: «Марксизм – не догма, а руководство к действию». Иными словами, догматизация марксизма была для Ленина не самоцелью, а предпосылкой использования этой теории для нужных Ленину действий.
Свое собственное политическое мышление Ленин отнюдь не намеревался ограничивать высказываниями Маркса. Наглядным свидетельством этого был второй пункт ленинского плана.
3. «ПРИВНЕСЕНИЕ» НУЖНОГОСОЗНАНИЯ
Основополагающий принцип исторического материализма четко сформулирован Марксом:
«Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»[12].
Этот принцип не что иное, как выражение сущности материалистического взгляда на историю, применение к сферам общественного развития главного положения материализма: материальное первично, духовное вторично.
Явно вразрез с этим основным принципом марксистского мировоззрения в истории Ленин выдвинул требование «привнесения» в рабочий класс социалистического сознания извне. Ленин достаточно откровенно пояснял свою мысль.
«Мы сказали, что социал-демократического сознания у рабочих и не могло быть. Оно могло быть привнесено только извне. История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т.е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т. п.» [13].
Иными словами, рабочий класс без влияния извне не выступает за революцию.
Но Ленину-то нужна революция. Поэтому он твердит, что необходимо «привносить» в рабочий класс «научный социализм», под которым подразумевался догматизированный по высказанному рецепту марксизм.
Мысль о «привнесении» была для Ленина чрезвычайно важной и уже давно им вынашивалась. За несколько лет до появления «Что делать?», еще в 1899 году, Ленин писал о партии: «…Ее задача – внести в стихийное рабочее движение определенные социалистические идеалы… одним словом, слить это стихийное движение в одно неразрывное целое с деятельностью революционной партии»[14].
В таком превращении рабочего движения в придаток партии и состояла цель «привнесения».С точки зрения исторического материализма идея «привнесения сознания» не выдерживала критики. Вопросом о преобразовании сознания рабочего класса занимался и Энгельс, но не по-ленински, а действительно с позиций исторического материализма. Вот что он писал в конце своей жизни, в 1891 году: «А для того чтобы отстранить имущие классы от власти, нам прежде всего нужен переворот в сознании рабочих масс /…/ для того же, чтобы этот переворот совершился, нужен еще более быстрый темп переворота в методах производства, больше машин, вытеснение большего числа рабочих, разорение большего числа крестьян и мелкой буржуазии, большая осязательность и более массовый характер неизбежных результатов современной крупной промышленности /…/ мероприятия, действительно ведущие к освобождению, станут возможны лишь тогда, когда экономический переворот приведет широкие массы рабочих к осознанию своего положения и тем самым откроет им путь к политическому господству»[15].
С несколько деланной простотой Ленин аргументировал: нельзя-де ожидать от каждого рабочего, что он самостоятельно создаст теорию «научного социализма». Это не дело рабочих. «Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, принадлежали и сами, по своему социальному положению, к буржуазной интеллигенции» [16].
Аргумент звучал фальшиво: речь шла не просто о научной теории, где всегда есть, разумеется, индивидуальный автор. Речь шла о классовой идеологии, творцом и носителем которой является класс, а отдельные авторы могут быть лишь выразителями этой идеологии, Разве можно, с марксистской точки зрения, представить себе, например, чтобы классовая идеология буржуазии была создана рабочим классом и лишь «привнесена» в буржуазию извне? Конечно, нет. Это очевидная нелепость.
Значит, Ленин выступил с нелепым требованием? Что-то не верится: великий политик Ленин после долгих размышлений пишет нелепость, а мы с вами, читатель, сразу это заметили и снисходительно над ним посмеиваемся. Давайте лучше не успокоимся на этой лестной для нас картине, а задумаемся, попробуем представить себе ситуацию.
Вот вы высказываете свою точку зрения, и если нет оснований предполагать, что вас заставили произносить чужие тезисы, никто не сомневается, что точка зрения – ваша. Как лицо, принадлежащее к определенному классу или социальному слою, вы смотрите глазами этого класса или слоя. Во всяком случае именно для марксистов это аксиома.
И вдруг к рабочему являются интеллигенты, только что провозгласившие марксизм неприкосновенной догмой, и заявляют; «Твоя точка зрения – вовсе не твоего класса. Мы, интеллигенты, научим тебя твоему классовому интересу».
Не странно ли? Не только странно, но подозрительно. И чем дальше вслушиваешься в рассуждения шустрых интеллигентов, тем подозрительнее становится.
В самом деле: какая точка зрения у рабочего? Он хочет повысить свой заработок и улучшить условия труда. За это он готов вести борьбу, объединившись с другими рабочими. Так чем это не классовый интерес рабочего?
«Это тред-юнионизм,- стращают непонятным, но, видимо ругательным словом интеллигенты,- Это предательство интересов рабочего класса!»
В чем же эти интересы, но словам явившихся интеллигентов? Оказывается, в том, чтобы к власти в государстве пришла руководимая ими, интеллигентами, партия. Позвольте, чей же классовый – или групповой – интерес эти интеллигенты стараются «привнести» в сознание рабочего: его или свой собственный?
Конечно, интеллигенты-партийцы обещают рабочему, что с их приходом к власти сами они будут прозябать на гроши и работать денно и нощно во имя его интересов, для него же польются молочные реки в кисельных берегах. Но будь рабочий умен, он сообразит, что реки, если и польются, то не для него, и работать вряд ли станут ретивые интеллигентики на него, а как бы не он на них.
Значит, интеллигенты его обманывают? Безусловно. Значит, для них действительно польются молочные реки? Несчастные, они еще не подозревают, что после их победы польются реки их крови! Но об этом – в заключительной части главы. А пока вернемся к вопросу о том, нелепа ли придуманная Лениным идея «привнесения».
Видите, мы правильно поступили, что не стали высокомерно хихикать по адресу ленинского требования «привносить» марксизм в рабочий класс. Нелепость – не требование Ленина, а его аргументация, потому что онанеискренна. Если бы Ленин мог себе позволить откровенно высказать свою цель, все было бы понятно и разумно. Цель была не в том, чтобы привнести извне в рабочий класс его революционную классовую идеологию. Цель была в том, чтобы заглушить в рабочем классе его классовую идеологию борьбы за всемерное улучшение условий труда (пресловутый «тред-юнионизм»), подменив ее привнесенной извне идеологией пролетарской революции. Внушить рабочему классу идею пролетарской революции в качестве его якобы классового интереса – вот к чему сводилась ленинская идея о «привнесении» марксизма в рабочее движение.
Да в «Что делать?» Ленин и прямо пишет об использовании рабочего класса в качестве ударной силы для завоевания власти другим социальным слоем. Ленин констатирует: «…вся западноевропейская буржуазия при абсолютизме «толкала», сознательно толкала рабочих на революционный путь»[17], чтобы они завоевали для нее власть. Так почему же не сделать этого ленинцам?
Ленин видел, что в России были факторы, благоприятствовавшие осуществлению такой идеи. Российский капитализм переживал ранний этап своего развития, а потому подвергал пролетариев зверской, неприкрытой эксплуатации, как было и на Западе на заре развития капиталистических отношений. Ленин многократно подчеркивал эту особенность капитализма в тогдашней России. Ясно было, что в таких условиях рабочий класс России должен был оказаться восприимчивым к призыву совершить революцию, чтобы избавиться от бедственного положения.
Хорошо сознавал Ленин и другое.
Российский пролетариат только что вышел из полукрепостной деревни, был дик и некультурен. Ленин писал: «Такой дикой страны, в которой бы массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света и знания, – такой страны в Европе не осталось ни одной, кроме России»[18].
Это писалось тогда, когда Ленин пришел к выводу о возможности победы пролетарской революции в одной стране, имея в виду как раз Россию. Видимо, с точки зрения Ленина и в противоположность взглядам Маркса, дикость и бескультурье масс не были помехой для пролетарской революции; скорее наоборот, поскольку так совпадали ограбленность России в смысле образования народа и избранность ее для победы пролетарской революции. Видимо, в темный рабочий класс тогдашней России,у которого условия жизни еще не выработали «тред-юнионистской идеологии», было легче «привнести» уверенность в том, что в его интересах – перебить заводчиков и купцов, а тогда все мастеровые окажутся у власти и для них наступит рай, почему-то именуемый непонятным словом «коммунизм».
Но не только доверчивые мастеровые, даже более искушенные читатели не догадывались в то время о главном: призвав привносить в рабочий класс эту заманчивую перспективу, на соседних страницах книги Ленин выдвинул план создания слоя, который действительно должен был оказаться у власти в итоге пролетарской революции.
4. ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ И ПАРТИЯ
Ленин любил говорить, что в политике всегда важно найти основное звено, ухватившись за которое можно вытащить всю цепь. Таким звеном в его плане было создание «организации профессиональных революционеров». Это был для Ленина рычаг Архимеда: «Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию!»[19].
Что же столь важное, принципиально новое содержалось в этой идее? Организации революционеров бывали и до того в разных странах, в том числе в России. В чем было изобретение Ленина?
В том, что речь шла об организации не вообще революционеров, а профессиональных революционеров. Именно здесь была опорная точка ленинского рычага.
Это важнейший вопрос. Постараемся внимательно в нем разобраться.
Конечно, в конце XIX века в России бывало, что кто-либо из террористов «Народной воли», находясь на нелегальном положении, не работал и не учился, а жил на средства, предоставлявшиеся ему товарищами по партии. Однако подавляющее большинство революционеров состояло из людей, для которых революция была их убеждением, а не профессией.
Такое положение Ленин заклеймил словом «кустарничество». На смену революционерам-любителям должен был, по его плану, возникнуть слой революционеров-профессионалов. Именно этот слой должен был взять в свои руки все дело систематической подготовки революции. Ленин явно не верил убеждениям и самоотверженным порывам, а считал возможным строить подготовку революции только на повседневной полной зависимости штатных революционеров от руководства организации. Уверен в этом Ленин был до самого конца своей жизни. На XI съезде партии, в 1922 году, он говорил: «История знает превращения всяких сортов. Полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества – это вещь в политике совсем не серьезная»[20].
Эти штатные и подначальные революционеры должны были, по мысли Ленина, в свою очередь быть начальниками для актива. Любители, сторонники и сочувствующие должны были помогать, быть статистами и во всем слушаться знающих свое дело профессионалов.
На этих профессионалов и возлагалась задача «привнести» догматизированный марксизм в российский рабочий класс, организовать и повести массы на пролетарскую революцию.
Какие же люди должны были составить когорту такой организации? Рабочие-самородки, подобные Степану Халтурину, те, кто нашел в себе силу и способность преодолеть отупляющие условия жизни российского пролетария, поднял голову над монотонной работой, бескультурьем, водкой и матерщиной, самостоятельно изучил и принял – хотя бы как догму – марксистские идеи? Нет, несмотря на все славословия по адресу пролетариата, не на них рассчитывал Ленин.
Хотя речь шла о пролетарской революции и о диктатуре пролетариата, Ленин совершенно не стремился к тому, чтобы организация профессиональных революционеров состояла из рабочих.
В «Что делать?» Ленин подчеркнуто противопоставлял организацию рабочих организации революционеров. В рабочей организации члены, естественно, рабочие. «Наоборот, организация революционеров должна обнимать прежде всего и главным образом людей, которых профессия состоит из революционной деятельности… Пред этим общим признаком членов такой организации должно совершенно стираться всякое различие рабочих и интеллигентов, не говоря уже о различии отдельных профессий тех и других»[21].
Больше того. Рабочий, вступавший в эту организацию, не должен был оставаться рабочим. Ленин прямо писал: «Сколько-нибудь талантливый и «подающий надежды» агитатор из рабочих не должен работать на фабрике по 11 часов. Мы должны позаботиться о том, чтобы он жил на средства партии…»[22].
Итак, создававшаяся для борьбы за «дело рабочего класса» организация не должна была быть рабочей. Та же парадоксальность проявилась и в вопросе о структуре организации. Создававшаяся для борьбы за самую широкую демократию, она, оказывается, совсем не должна была быть демократической. Ленин подчеркивал: «Единственным серьезным организационным принципом для деятелей нашего движения должно быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров. Раз есть налицо эти качества, – обеспечено и нечто большее, чем «демократизм», именно: полное товарищеское доверие между революционерами… им некогда думать об игрушечных формах демократизма (демократизма внутри тесного ядра пользующихся полным взаимным доверием товарищей), но свою ответственность чувствуют они очень живо, зная притом по опыту, что для избавления от негодного члена организация настоящих революционеров не остановится ни пред какими средствами»[23].
Не о классовой демократической организации пролетариата шла, таким образом, речь, а о создании своего рода революционной «мафии», где демократизм считался ненужной игрой, а все было основано на конспирации и круговой поруке; тому из членов мафии, кого организация (то есть при отсутствии демократизма ее руководство) сочла бы негодным, грозила смерть.
«…Нам нужна военная организация агентов»[24],- отчетливо сформулировал Ленин.
Члены этой мафии чувствовали себя связанными круговой порукой:
«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки,- неожиданно лирически писал Ленин.- Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами…» [25].
Лирика лирикой, а откуда должны были все-таки поступать деньги на содержание профессиональных революционеров?
Ленин ничего не пишет на эту тему. Замалчивается она и поныне в советской историко-партийной литературе. Между тем проблема была нелегкой: ведь еще не было социалистических государств, которые ныне финансируют революционные организации в капиталистических странах. Откуда брались деньги? Частично – в результатеэкспроприации, то есть вооруженных ограблений банков. Будущий советский нарком иностранных дел Литвинов был арестован при попытке обменять за границей добытые таким путем деньги, после чего будущий посол в Лондоне Красин стал подделывать номера на банкнотах [26].
И хотя, конечно, марксистскую догму надо безоговорочно признавать, на практике не важно, что там теоретизировал на этот счет Маркс. «Мы думаем,- многозначительно писал молодой Ульянов,- что для русских социалистов особенно необходима самостоятельная разработка теории Маркса, ибо эта теория дает лишь общие руководящие положения, которые применяются в частности к Англии иначе, чем к Франции, к Франции иначе, чем к Германии, к Германии иначе, чем к России»[7].
Почему, собственно, Ленин стал марксистом? Вопрос этот не принято задавать: как спрашивать такое о классике марксизма? Между тем вопрос не праздный. Ленин до 18 лет марксизмом вовсе не интересовался, а затем приобрел к нему очень специфический интерес – не как к научной теории, отыскивающей истину, а как к учению, которое можно сделать идеологией революции, Ленин уже на начальном этапе своего политического пути, когда считал нужным, без колебаний шел вразрез с марксистской теорией, хотя и молчал об этом. Марксизм был для Ленина не столько внутренним убеждением, сколько очень полезным и потому бережно хранимым инструментом.
И все же: почему Ленин счел полезным именно этот, а не какой-либо иной идеологический инструмент? Потому, что марксизм был единственной теорией, проповедовавшей пролетарскую революцию. Как уже сказано выше, опыт «Земли и Воли» показал, что надежда на крестьянство как на главную революционную силу себя не оправдала. Горстка революционной интеллигенции была слишком малочисленна, чтобы без опоры на какой-то крупный класс перевернуть махину царского государства: безрезультатность террора народников продемонстрировала это со всей ясностью. Таким крупным классом в России в тех условиях мог быть только пролетариат, численно быстро возраставший на рубеже XIX и XX веков. В силу его концентрации на производстве и выработанной условиями труда дисциплинированности рабочий класс являлся тем социальным слоем, который можно было лучше всего использовать как ударную силу для свержения существующего строя.
Вот почему Ленин, выдвинувший задачу во что бы то ни стало, и по возможности скорее, произвести революцию в России, нашел именно в марксизме наиболее подходящий идеологический инструмент.
За минувшие 65 лет много миллионов людей из разных стран медленным шагом прошли в молчании через Мавзолей, чтобы с любопытством поглядеть на невзрачного лысого человека с рыжей бородкой – желтую выпотрошенную мумию с черепом без мозга. А гораздо интереснее было бы посмотреть на хранящийся в стерильной чистоте в сейфе института Академии медицинских наук СССР мозг Ленина. В этой неопределенного цвета массе с глубокими извилинами зародился 100 лет назад необычный план, изменивший лицо мира.
2. «ЧТО ДЕЛАТЬ?»
План Ленина был изложен в его действительно исторической книге «Что делать?». Заглавие демонстративно повторяло название произведения Чернышевского – настольной книги русских демократов шестидесятых годов. Ленин как бы подчеркивал, что наступило новое время, когда надо не заниматься просветительством и поисками героев-одиночек типа Рахметова, а делать совсем другое.
Что именно?
Основная цель, поставленная Лениным в его книге, была сформулирована как необходимость покончить с «периодом разброда и шатаний» в партии. Иными словами, как справедливо говорится в советской литературе, Ленин выдвинул идею создания «партии нового типа».
Была эта идея марксистской?
Нет. Никогда Маркс и Энгельс не представляли себе коммунистическую партию в корне отличной от всех других партий. В «Манифесте Коммунистической партии» эта мысль выражена очень четко:
«Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям. /…/Они не выставляют никаких особых принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение»[8].
И вообще Маркс и Энгельс не были столь ярыми приверженцами партийной деятельности, как это изображается ныне в коммунистической литературе. Вот что писал Энгельс Марксу 13 февраля 1851 года – через три года после выхода в свет «Манифеста…» и на основании опыта с Союзом коммунистов:
«…разве мы в продолжение стольких лет не делали вид, будто всякий сброд – это наша партия, между тем как у нас не было никакой партии, и люди, которых мы, по крайней мере официально, считали принадлежащими к нашей партии, сохраняя за собой право называть их между нами неисправимыми болванами, не понимали даже элементарных начал наших теорий? Разве могут подходить для какой-либо «партии» такие люди, как мы, которые, как чумы, избегают официальных постов? Какое значение имеет «партия», то есть банда ослов, слепо верящих нам, потому что они нас считают равными себе, для нас, плюющих на популярность, для нас, перестающих узнавать себя, когда мы начинаем становиться популярными? Воистину мы ничего не потеряем от того, что насперестанут считать «истинным и адекватным выражением» тех жалких глупцов, с которыми нас свели вместе последние годы»[9].
Как видите, нельзя сказать, чтобы Маркс и Энгельс были апологетами партии и партийности. К тому же партия, о которой они писали, должна была быть, по их мнению, рабочей партией. Была ли рабочей та партия, о которой говорил Ленин,- созданная в 1898 году РСДРП?
Вот что сообщает на эту тему советская официальная многотомная «История КПСС», На I съезде партии, который ее основал, «часть делегатов выступила против наименования партии рабочей. Мотивировалось это тем, что фактически в социал-демократические организации входит пока немного рабочих. Мнения разделились. Большинством пяти голосов «против» IV съезд утвердил название «РоссийскаяСоциал-Демократическая Партия». Слово «рабочая» было включено в него уже после съезда, при составлении Манифеста, с согласия двух членов ЦК»[10].
А было это согласие действительным? Нет. Принятое I съездом партии решение, заменявшее партийный устав, устанавливало своим пунктом 4: «В особо важных случаях Центральный Комитет руководствуется следующими принципами:
а) В вопросах, допускающих отсрочку, Центральный Комитет обязан обращаться за указаниями к съезду партии;
б) В вопросах, не допускающих отсрочки, Центральный Комитет по единогласному решению поступает самостоятельно…» [11].
Это факт, что словечко «рабочая» появилось в названии партии вопреки даже ее собственному решению и уставу. Нужно ли говорить, что с составом партии оно не имело вообще ничего общего. Была это группа интеллигентов, многие из которых были действительно вдохновлены благородными целями борьбы против деспотизма – но отнюдь не за создание нового деспотизма.
Вот в этой-то партии и хотел Ленин навести порядок – как принято стало потом говорить, большевистский порядок.
Каждый пункт ленинского плана был открытием, не умещавшимся в рамках политического мышления XIX века, в том числе и марксистского.
Первым из этих открытий был тезис о необходимости превратить марксизм в догму и отказаться от свободы критики положений теории Маркса.
Со времен рационализма и французских просветителей догмы отождествлялись с реакцией, свобода критики-с прогрессом. Великая Французская революция и революции последовавшего столетия прочно закрепили эту оценку как аксиому, и в конце либерального XIX века она была признана во всех сколько-нибудь левых кругах. Нетрудно себе представить, как яростно Маркс и Энгельс разоблачали бы и клеймили реакционность каждого, кто выступил бы против этой аксиомы.
Выступил против нее Ленин. Главу «Догматизм и свобода критики» он посвятил нелегкой задаче обосновать марксистскими словами идею, в корне противоречившую принципам марксистской диалектики. Диалектика рассматривает все как не терпящий застоя процесс, в котором устаревающее заменяется новым, а оно в свою очередь постепенно устареет и будет заменено более совершенным. Ленин потребовал прекратить попытки развивать теорию марксизма, а признать ее незыблемой догмой, не подлежащей обсуждению.
В чем была внутренняя логика такой постановки вопроса? В том, что марксизм интересовал Ленина не как научная теория, где главное – поиск истины. Он интересовал Ленина как идеология, провозглашавшая вполне устраивавший его лозунг пролетарской революции в качестве панацеи от всех бед.
Заниматься критическим анализом марксизма было опасно: кто знает, к каким выводам приведет такой анализ, не повлечет ли он за собой отказ именно от этого, главного для Ленина в марксизме тезиса? От взгляда Ленина, разумеется, не ускользнуло то, что более полувека, прошедшие после выхода «Манифеста…», отнюдь не подтвердили положения о неизбежности пролетарской революции, и от него стали молчаливо отходить марксистские партии на Западе.
Ленин выступил с неожиданным требованием догматизации марксистской теории не потому, что сам был тугодумом и догматиком (он им не был), а потому, что с его точки зрения надо было немедленно прекратить интеллигентские словопрения и действовать: готовить пролетарскую революцию в России. Этот подход и запечатлен в известной ленинской формулировке: «Марксизм – не догма, а руководство к действию». Иными словами, догматизация марксизма была для Ленина не самоцелью, а предпосылкой использования этой теории для нужных Ленину действий.
Свое собственное политическое мышление Ленин отнюдь не намеревался ограничивать высказываниями Маркса. Наглядным свидетельством этого был второй пункт ленинского плана.
3. «ПРИВНЕСЕНИЕ» НУЖНОГОСОЗНАНИЯ
Основополагающий принцип исторического материализма четко сформулирован Марксом:
«Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»[12].
Этот принцип не что иное, как выражение сущности материалистического взгляда на историю, применение к сферам общественного развития главного положения материализма: материальное первично, духовное вторично.
Явно вразрез с этим основным принципом марксистского мировоззрения в истории Ленин выдвинул требование «привнесения» в рабочий класс социалистического сознания извне. Ленин достаточно откровенно пояснял свою мысль.
«Мы сказали, что социал-демократического сознания у рабочих и не могло быть. Оно могло быть привнесено только извне. История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т.е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т. п.» [13].
Иными словами, рабочий класс без влияния извне не выступает за революцию.
Но Ленину-то нужна революция. Поэтому он твердит, что необходимо «привносить» в рабочий класс «научный социализм», под которым подразумевался догматизированный по высказанному рецепту марксизм.
Мысль о «привнесении» была для Ленина чрезвычайно важной и уже давно им вынашивалась. За несколько лет до появления «Что делать?», еще в 1899 году, Ленин писал о партии: «…Ее задача – внести в стихийное рабочее движение определенные социалистические идеалы… одним словом, слить это стихийное движение в одно неразрывное целое с деятельностью революционной партии»[14].
В таком превращении рабочего движения в придаток партии и состояла цель «привнесения».С точки зрения исторического материализма идея «привнесения сознания» не выдерживала критики. Вопросом о преобразовании сознания рабочего класса занимался и Энгельс, но не по-ленински, а действительно с позиций исторического материализма. Вот что он писал в конце своей жизни, в 1891 году: «А для того чтобы отстранить имущие классы от власти, нам прежде всего нужен переворот в сознании рабочих масс /…/ для того же, чтобы этот переворот совершился, нужен еще более быстрый темп переворота в методах производства, больше машин, вытеснение большего числа рабочих, разорение большего числа крестьян и мелкой буржуазии, большая осязательность и более массовый характер неизбежных результатов современной крупной промышленности /…/ мероприятия, действительно ведущие к освобождению, станут возможны лишь тогда, когда экономический переворот приведет широкие массы рабочих к осознанию своего положения и тем самым откроет им путь к политическому господству»[15].
С несколько деланной простотой Ленин аргументировал: нельзя-де ожидать от каждого рабочего, что он самостоятельно создаст теорию «научного социализма». Это не дело рабочих. «Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, принадлежали и сами, по своему социальному положению, к буржуазной интеллигенции» [16].
Аргумент звучал фальшиво: речь шла не просто о научной теории, где всегда есть, разумеется, индивидуальный автор. Речь шла о классовой идеологии, творцом и носителем которой является класс, а отдельные авторы могут быть лишь выразителями этой идеологии, Разве можно, с марксистской точки зрения, представить себе, например, чтобы классовая идеология буржуазии была создана рабочим классом и лишь «привнесена» в буржуазию извне? Конечно, нет. Это очевидная нелепость.
Значит, Ленин выступил с нелепым требованием? Что-то не верится: великий политик Ленин после долгих размышлений пишет нелепость, а мы с вами, читатель, сразу это заметили и снисходительно над ним посмеиваемся. Давайте лучше не успокоимся на этой лестной для нас картине, а задумаемся, попробуем представить себе ситуацию.
Вот вы высказываете свою точку зрения, и если нет оснований предполагать, что вас заставили произносить чужие тезисы, никто не сомневается, что точка зрения – ваша. Как лицо, принадлежащее к определенному классу или социальному слою, вы смотрите глазами этого класса или слоя. Во всяком случае именно для марксистов это аксиома.
И вдруг к рабочему являются интеллигенты, только что провозгласившие марксизм неприкосновенной догмой, и заявляют; «Твоя точка зрения – вовсе не твоего класса. Мы, интеллигенты, научим тебя твоему классовому интересу».
Не странно ли? Не только странно, но подозрительно. И чем дальше вслушиваешься в рассуждения шустрых интеллигентов, тем подозрительнее становится.
В самом деле: какая точка зрения у рабочего? Он хочет повысить свой заработок и улучшить условия труда. За это он готов вести борьбу, объединившись с другими рабочими. Так чем это не классовый интерес рабочего?
«Это тред-юнионизм,- стращают непонятным, но, видимо ругательным словом интеллигенты,- Это предательство интересов рабочего класса!»
В чем же эти интересы, но словам явившихся интеллигентов? Оказывается, в том, чтобы к власти в государстве пришла руководимая ими, интеллигентами, партия. Позвольте, чей же классовый – или групповой – интерес эти интеллигенты стараются «привнести» в сознание рабочего: его или свой собственный?
Конечно, интеллигенты-партийцы обещают рабочему, что с их приходом к власти сами они будут прозябать на гроши и работать денно и нощно во имя его интересов, для него же польются молочные реки в кисельных берегах. Но будь рабочий умен, он сообразит, что реки, если и польются, то не для него, и работать вряд ли станут ретивые интеллигентики на него, а как бы не он на них.
Значит, интеллигенты его обманывают? Безусловно. Значит, для них действительно польются молочные реки? Несчастные, они еще не подозревают, что после их победы польются реки их крови! Но об этом – в заключительной части главы. А пока вернемся к вопросу о том, нелепа ли придуманная Лениным идея «привнесения».
Видите, мы правильно поступили, что не стали высокомерно хихикать по адресу ленинского требования «привносить» марксизм в рабочий класс. Нелепость – не требование Ленина, а его аргументация, потому что онанеискренна. Если бы Ленин мог себе позволить откровенно высказать свою цель, все было бы понятно и разумно. Цель была не в том, чтобы привнести извне в рабочий класс его революционную классовую идеологию. Цель была в том, чтобы заглушить в рабочем классе его классовую идеологию борьбы за всемерное улучшение условий труда (пресловутый «тред-юнионизм»), подменив ее привнесенной извне идеологией пролетарской революции. Внушить рабочему классу идею пролетарской революции в качестве его якобы классового интереса – вот к чему сводилась ленинская идея о «привнесении» марксизма в рабочее движение.
Да в «Что делать?» Ленин и прямо пишет об использовании рабочего класса в качестве ударной силы для завоевания власти другим социальным слоем. Ленин констатирует: «…вся западноевропейская буржуазия при абсолютизме «толкала», сознательно толкала рабочих на революционный путь»[17], чтобы они завоевали для нее власть. Так почему же не сделать этого ленинцам?
Ленин видел, что в России были факторы, благоприятствовавшие осуществлению такой идеи. Российский капитализм переживал ранний этап своего развития, а потому подвергал пролетариев зверской, неприкрытой эксплуатации, как было и на Западе на заре развития капиталистических отношений. Ленин многократно подчеркивал эту особенность капитализма в тогдашней России. Ясно было, что в таких условиях рабочий класс России должен был оказаться восприимчивым к призыву совершить революцию, чтобы избавиться от бедственного положения.
Хорошо сознавал Ленин и другое.
Российский пролетариат только что вышел из полукрепостной деревни, был дик и некультурен. Ленин писал: «Такой дикой страны, в которой бы массы народа настолько были ограблены в смысле образования, света и знания, – такой страны в Европе не осталось ни одной, кроме России»[18].
Это писалось тогда, когда Ленин пришел к выводу о возможности победы пролетарской революции в одной стране, имея в виду как раз Россию. Видимо, с точки зрения Ленина и в противоположность взглядам Маркса, дикость и бескультурье масс не были помехой для пролетарской революции; скорее наоборот, поскольку так совпадали ограбленность России в смысле образования народа и избранность ее для победы пролетарской революции. Видимо, в темный рабочий класс тогдашней России,у которого условия жизни еще не выработали «тред-юнионистской идеологии», было легче «привнести» уверенность в том, что в его интересах – перебить заводчиков и купцов, а тогда все мастеровые окажутся у власти и для них наступит рай, почему-то именуемый непонятным словом «коммунизм».
Но не только доверчивые мастеровые, даже более искушенные читатели не догадывались в то время о главном: призвав привносить в рабочий класс эту заманчивую перспективу, на соседних страницах книги Ленин выдвинул план создания слоя, который действительно должен был оказаться у власти в итоге пролетарской революции.
4. ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ И ПАРТИЯ
Ленин любил говорить, что в политике всегда важно найти основное звено, ухватившись за которое можно вытащить всю цепь. Таким звеном в его плане было создание «организации профессиональных революционеров». Это был для Ленина рычаг Архимеда: «Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию!»[19].
Что же столь важное, принципиально новое содержалось в этой идее? Организации революционеров бывали и до того в разных странах, в том числе в России. В чем было изобретение Ленина?
В том, что речь шла об организации не вообще революционеров, а профессиональных революционеров. Именно здесь была опорная точка ленинского рычага.
Это важнейший вопрос. Постараемся внимательно в нем разобраться.
Конечно, в конце XIX века в России бывало, что кто-либо из террористов «Народной воли», находясь на нелегальном положении, не работал и не учился, а жил на средства, предоставлявшиеся ему товарищами по партии. Однако подавляющее большинство революционеров состояло из людей, для которых революция была их убеждением, а не профессией.
Такое положение Ленин заклеймил словом «кустарничество». На смену революционерам-любителям должен был, по его плану, возникнуть слой революционеров-профессионалов. Именно этот слой должен был взять в свои руки все дело систематической подготовки революции. Ленин явно не верил убеждениям и самоотверженным порывам, а считал возможным строить подготовку революции только на повседневной полной зависимости штатных революционеров от руководства организации. Уверен в этом Ленин был до самого конца своей жизни. На XI съезде партии, в 1922 году, он говорил: «История знает превращения всяких сортов. Полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества – это вещь в политике совсем не серьезная»[20].
Эти штатные и подначальные революционеры должны были, по мысли Ленина, в свою очередь быть начальниками для актива. Любители, сторонники и сочувствующие должны были помогать, быть статистами и во всем слушаться знающих свое дело профессионалов.
На этих профессионалов и возлагалась задача «привнести» догматизированный марксизм в российский рабочий класс, организовать и повести массы на пролетарскую революцию.
Какие же люди должны были составить когорту такой организации? Рабочие-самородки, подобные Степану Халтурину, те, кто нашел в себе силу и способность преодолеть отупляющие условия жизни российского пролетария, поднял голову над монотонной работой, бескультурьем, водкой и матерщиной, самостоятельно изучил и принял – хотя бы как догму – марксистские идеи? Нет, несмотря на все славословия по адресу пролетариата, не на них рассчитывал Ленин.
Хотя речь шла о пролетарской революции и о диктатуре пролетариата, Ленин совершенно не стремился к тому, чтобы организация профессиональных революционеров состояла из рабочих.
В «Что делать?» Ленин подчеркнуто противопоставлял организацию рабочих организации революционеров. В рабочей организации члены, естественно, рабочие. «Наоборот, организация революционеров должна обнимать прежде всего и главным образом людей, которых профессия состоит из революционной деятельности… Пред этим общим признаком членов такой организации должно совершенно стираться всякое различие рабочих и интеллигентов, не говоря уже о различии отдельных профессий тех и других»[21].
Больше того. Рабочий, вступавший в эту организацию, не должен был оставаться рабочим. Ленин прямо писал: «Сколько-нибудь талантливый и «подающий надежды» агитатор из рабочих не должен работать на фабрике по 11 часов. Мы должны позаботиться о том, чтобы он жил на средства партии…»[22].
Итак, создававшаяся для борьбы за «дело рабочего класса» организация не должна была быть рабочей. Та же парадоксальность проявилась и в вопросе о структуре организации. Создававшаяся для борьбы за самую широкую демократию, она, оказывается, совсем не должна была быть демократической. Ленин подчеркивал: «Единственным серьезным организационным принципом для деятелей нашего движения должно быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров. Раз есть налицо эти качества, – обеспечено и нечто большее, чем «демократизм», именно: полное товарищеское доверие между революционерами… им некогда думать об игрушечных формах демократизма (демократизма внутри тесного ядра пользующихся полным взаимным доверием товарищей), но свою ответственность чувствуют они очень живо, зная притом по опыту, что для избавления от негодного члена организация настоящих революционеров не остановится ни пред какими средствами»[23].
Не о классовой демократической организации пролетариата шла, таким образом, речь, а о создании своего рода революционной «мафии», где демократизм считался ненужной игрой, а все было основано на конспирации и круговой поруке; тому из членов мафии, кого организация (то есть при отсутствии демократизма ее руководство) сочла бы негодным, грозила смерть.
«…Нам нужна военная организация агентов»[24],- отчетливо сформулировал Ленин.
Члены этой мафии чувствовали себя связанными круговой порукой:
«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки,- неожиданно лирически писал Ленин.- Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами…» [25].
Лирика лирикой, а откуда должны были все-таки поступать деньги на содержание профессиональных революционеров?
Ленин ничего не пишет на эту тему. Замалчивается она и поныне в советской историко-партийной литературе. Между тем проблема была нелегкой: ведь еще не было социалистических государств, которые ныне финансируют революционные организации в капиталистических странах. Откуда брались деньги? Частично – в результатеэкспроприации, то есть вооруженных ограблений банков. Будущий советский нарком иностранных дел Литвинов был арестован при попытке обменять за границей добытые таким путем деньги, после чего будущий посол в Лондоне Красин стал подделывать номера на банкнотах [26].