Страница:
Очевидно, это торжественный визит. Обычно босая, Мэгги была сегодня в тяжелых бесформенных башмаках, которые она надевала лишь по воскресеньям; платье и чепец из той же выцветшей клетчатой ткани, что и полог над ее постелью, были выстираны и туго накрахмалены.
Беатриса стиснула зубы.
Ну— Ну, не давай себе воли. Ты должна принять ее и быть с ней ласковой.
Должна. Ничего не поделаешь. Даже если целая волчья стая вонзит тебе в спину клыки, бедная женщина все равно должна почувствовать, что ты ей рада. Будь это кто-нибудь другой, можно было бы извиниться и не принять, но надо совсем не иметь сердца, чтобы неприветливо встретить эту несчастную, беззащитную Мэгги. Однако подняться было так мучительно, что ей удалось улыбнуться, только когда Мэгги уже переступила порог.
Беатриса пригласила ее войти, и она поставила на пол корзину и отерла разгоряченное лицо рукавом; она немного запыхалась и от смущения запиналась на каждом слове:
— Лов был удачный. Вот тут немного рыбы, может пригодится, и еще хороший омар…
Когда Мэгги открыла крышку и в корзине зашевелились черные свирепые клешни, Беатриса с трудом подавила дрожь. В первую минуту она подумала было, что Мэгги хочет продать улов, но, к счастью, вовремя поняла свою ошибку и не совершила гибельного промаха.
Нет, то был дар от чистого сердца! И по здешним понятиям дар щедрый, такие огромные омары попадаются редко, и ее ни в коем случае нельзя обидеть.
— Как вы добры! Конечно, нам это очень пригодится. Свежая рыба для пас роскошь; Уорикшир слишком далеко от моря. И какой огромный омар! Да я такого в жизни не видала. Это будет великолепное угощение для мужа и мальчиков: они так любят омаров.
Хоть бы уж Мэгги наконец закрыла корзину! Чудовище возьмет да и вылезет. И почему они сперва не убили его? В доме, наверно, никто и не знает, как к нему подступиться. Как их убивают? Похоже, он сам мастер убивать.
— Прошу прощенья, мэм, — начала Мэгги и остановилась; видно, у нее что-то на уме.
— Я слушаю вас. Да садитесь же, отдохните. Вы, должно быть, устали, пока поднимались в гору.
— Прошу прощенья, мэм… — не подумайте только, что я навязываюсь… для меня будет честью помочь вам со всякой уборкой — полы помыть, или постирать, или еще что… Мистер Повис уехал, а тут у вас больные, хозяйство…
— Спасибо за внимание, дорогая миссис Пенвирн, но у вас ведь и дома хватает дел. А Эллен сегодня утром уже покончила со стиркой, и завтра Робертс натрет полы. Лучше присядьте и поговорим, раз уж вы здесь. Эллен приготовит нам чай.
Но Мэгги все еще топталась на одном месте. Как это утомительно! Хоть бы уж она села или бы совсем ушла! Так больше невозможно, никто бы этого не выдержал — стоять и говорить любезные слова… а лицо Мэгги то расплывается, то сморщивается, то совсем исчезает…
Мэгги подхватила ее.
— Сядьте, мэм.
Беатриса беспомощно повиновалась, закрыла глаза. Когда все вокруг перестало качаться, она снова открыла глаза, выпрямилась и попыталась рассмеяться.
— Господи, как глупо! Не пугайтесь, я никогда не падаю в обморок.
Просто я немного устала… и не совсем здорова… Глаза Мэгги на мгновение стали совсем как у сына.
— Да, мэм, я знаю,.. Ваш хозяин говорил, как вы разбились, когда хотели спасти младшенького… жалость-то какая…
— Нет, нет!
Беатриса приподнялась, обеими руками зажала себе рот. Нет, только не об этом! Это нечестно. Никто не должен говорить с ней о Бобби…
Но тут в ней что-то надломилось. Она перестала сопротивляться, перестала бодриться, снова упала на стул и, уткнувшись в клетчатый подол, зарыдала, — зарыдала громко, неудержимо. Мэгги обхватила ее обеими руками.
— Ох, бедняжка, бедняжка! Мужчины, они разве что понимают. Только мы, женщины, и понимаем, право слово, Бедняжка вы моя, потеряли своего маленького, вот и я своего теряю.
Наконец Беатриса перестала плакать. Она села, негромко высморкалась и сама себе показалась до отвращения раскисшей и жалкой.
Ну, можно ли вести себя нелепее! Право же, надо извиниться перед этой женщиной. Но у нее не нашлось никаких слов.
— Мне надо пойти умыться, — только и сказала она. Вымыв распухшие глаза и приведя себя в порядок, она заглянула в кухню и попросила Эллен поставить чайник, потом, призвав на помощь все свое достоинство, вернулась к гостье.
Засучив рукава и подвязавшись фартуком, Мэгги вытаскивала из-под омара тряпку. Она обернулась, лицо у нее было такое же, как всегда.
— Вы уж простите Артура, мэм. Он вчера совсем расстроился, что окна забыл вымыть. Он всегда про что-нибудь забудет. Уж позвольте, я вымою. Это ведь недолго, и я с радостью. Как ветер задует с моря, нанесет пены, стекла делаются совсем мутные.
Они стояли и глядели друг на друга. Потом Беатриса склонила голову, словно ей оказали великую милость.
— Благодарю вас. Да, он в самом деле хотел вымыть окна, но мальчики всегда забывчивы. Я попрошу Эллен принести вам ведро воды.
Она молча вернулась в кухню. Да, ей дали понять, что минутная близость безвозвратно миновала и предана забвению. Снова одна из них леди, другая жена рыбака, и никто никогда не узнает от Мэгги, что мать, потерявшая сына, однажды рыдала в ее объятьях.
Генри уже начинал беспокоиться, что не попадет домой к весенней пахоте и распродаже скота. И когда доктор наконец разрешил Дику ехать, все вздохнули с облегчением.
В это время приехал Повис и застал все семейство за сборами в дорогу.
Уолтер прислал его закрыть дом на зиму. Весною здесь поселится ученый, которому передана неоконченная работа о доисторических памятниках. Уолтер снял квартиру в Лондоне, по соседству с доктором Терри, и будет жить там с Фанни, чтобы она была под постоянным наблюдением врача.
Услыхав все эти новости, Генри встревожился.
— Это влетит ему в копеечку.
— Да, сэр. Чтобы покрыть все расходы, ему пришлось заложить этот дом, подтвердил Повис. Генри досадливо прищелкнул языком.
— Ну и ну! Вот это он напрасно. Я бы мог поручиться за него, чтобы он взял ссуду в банке.
— Он не хотел беспокоить вас, сэр. Сказал, что у вас и без того хватает расходов. И потом, если не ошибаюсь, он уже взял работу, так что будет чем платить по закладной. Перевод с персидского, или с арабского, или еще с какого-то чудного языка для министерства иностранных дел. Вот и сидит день и ночь, а то все у нее на побегушках, как мальчишка все равно. Только и слышно: «Поди сюда», «Подай то», «Сделай это», — хоть уши затыкай. Теперь кто-нибудь другой допишет его книгу и присвоит себе всю славу, а ведь книга уж на три четверти готова. А чего ради? Экая глупость, право слово.
— Так, значит, доктора считают, что это неизлечимо? — спросила Беатриса.
— Один считает одно, другой другое. Так ведь всегда бывает, когда их сойдется несколько человек. Доктор Терри качает головой и говорит:
«Запущенный случай». А двое других говорят: «Не все потеряно», — а раз не все потеряно, ясное дело он не отступится, хоть бы это стоило ему жизни. А так оно и будет, уж можете мне поверить. Если она не угомонится, это его убьет.
— Она ведет себя хуже прежнего с тех пор, как они уехали?
Повис пожал плечами.
— Видите ли, мэм, пока мы не переехали на новую квартиру, она была тише воды ниже травы. Понятное дело — перепугалась. Была слаще меда, пока не увидала, что он завел себе отдельную спальню, — и что за спальня, посмотрели бы вы! Конура, в которой и собака-то не станет жить, не то что христианская душа. Зато замок в двери крепкий, уж об этом я позаботился. Господи, да она готова была выцарапать ему глаза. Только и утихомирилась, когда доктор Терри пригрозил запереть ее в сумасшедший дом, если она не попридержит язык.
— Почему же конура? Разве их квартира неудобна?
— У нее-то комната очень удобная, можете не сомневаться. У нее ни в чем не будет недостатка, даже если ему придется для этого снять с себя последнюю рубашку. Да ведь ей не того надо, не при вас будет сказано, мэм.
На его лице выразилось такое отвращение, что Беатриса не сдержалась:
— Повис, а может быть, вы уговорите его? Это же просто невозможно, чтобы он вот так принес себя ей в жертву. Если ее нельзя вылечить…
— А если бы и можно, мэм, что толку? Ведь тогда ему до самой смерти от нее не избавиться. Так она, может, хоть кончит сумасшедшим домом, и чем скорее, тем лучше. Ей там самое место.
— А до тех пор?
— А до тех пор она сведет его в могилу, разве что в один прекрасный День лопнет мое терпение и я ее придушу. Тогда уж я кончу каторгой, и, право слово, оно того стоит, лишь бы наконец заткнуть ей глотку. Будь он поумнее, он давно бы сам ее придушил. Да ведь дурень он дурнем и останется, не в обиду будь сказано.
Беатриса вздохнула и снова принялась укладывать вещи. Да, сейчас, видно, она ничем не может помочь Уолтеру; надо сохранить остатки сил для тех, кому она в состоянии помочь.
Больше всего она сейчас нужна Артуру. Подходит время расставанья, и он с каждым днем становится все бледнее, печальнее, покорнее, — и при виде этого молчаливого отчаяния сердце ее разрывается. Последние недели, когда бы к нему ни пришла мать, их сразу же оставляли одних. Но у Мэгги не хватало смелости приходить часто, и она никогда не задерживалась надолго: лишь в последний день мать и сын провели вместе несколько часов.
К вечеру пришел Пенвирн. Хмурый и неловкий, он пришел за сыном, чтобы Артур провел последнюю ночь под родным кровом, и угрюмо пробормотал:
«Спасибо вам, мэм». В своей новой одежде, которую ему купила жена, Билл показался Беатрисе каким-то слинявшим, хотя все здесь так одевались. Одежда была как одежда, разве только слишком уж новая, но вот Биллу она никак не шла. К его демонической внешности куда больше подходили его прежние лохмотья.
Наряд Мэгги, который она так долго, старательно выбирала вместе с Артуром, был куда менее удачен. Ей, видно, не хватало вкуса, а Артур страдал от его избытка. Новое платье матери было для него не просто платьем, то был символ новой жизни, открывшейся ей, точно по волшебству, его новыми родителями, как в сказке перевернувшими всю их жизнь. Мама должна ходить в голубом, потому что ведь небо голубое. Наверно, когда попадешь на небо, увидишь, что там все ангелы в голубом. А может, в белом, как морские ласточки? Нет, в голубом, с белыми крыльями. И ходят они прямо по голубому небу. И увидел я высокий белый трон…
К сожалению, ткани, продававшиеся в падстоуских лавках, были отнюдь не того голубого цвета, который способен навести на мысль об ангелах небесных.
Но даже в своем новом кричаще ярком платье цвета берлинской лазури Мэгги оставалась сама собой.
На другое утро, когда карета остановилась у подножья утеса, поджидая Артура, все жители рыбачьего поселка, кроме него самого и его матери, высыпали на берег. Те, кто так или иначе участвовал в спасении мальчиков, были одеты во все новое и показывали друг другу полученные подарки. Их менее удачливые соседи теснились сзади — отчасти из любопытства, отчасти в надежде, что и на их долю что-нибудь перепадет.
Новый люггер, приведенный для этого случая из падстоу— скях доков, гордо покачивался на якоре; его белые паруса были убраны, маленькая шлюпка подпрыгивала рядом с ним на волнах. Оба они были выкрашены такой ослепительной голубой краской, с которой могло сравниться разве что платье Мэгги. И на носу у обоих большими белыми буквами были выведено имя «Телфорд», данное им в честь их крестных родителей, а под этим более скромно, буквами помельче: «Владельцы У. Пенвирн и Т. Полвил. Падстоу».
Новенькая гребная лодка, вытащенная на песок, носила имя уже одного только Пенвирна. Около наполовину отстроенного дома, в новом хлеву, стояла молодая корова, а за хлевом, в свинарнике, — большая жирная свинья. Старик Полвил, в своем новом костюме равно походивший на церковного старосту и на гориллу, старательно, по складам читал восхищенным соседям надпись, выгравированную на его первых в жизни часах.
Билл, по обыкновению, резко выделялся в толпе улыбающихся и подобострастных соседей. Когда Генри высунулся из окна кареты и окликнул его по имени, он подошел, словно бы нехотя, и хмуро выслушал новые изъявления искренней благодарности. Губы его, как всегда, были сурово сжаты.
— Помните, Пенвирн: в любой беде, в любое время, пока я жив, я всегда вам помогу. Билл покачал головой.
— Нет уж, сэр. Больше мне ничего от вас не надо. Вы много сделали, куда больше, чем я бы сам попросил. Воспитайте моего парня честным человеком, выучите его на механика — и мы квиты.
— Я сделаю для него все, что смогу, вы знаете это. Но я не могу сделать его механиком, если у него нет к этому способностей. Математика…
— За этим дело не станет, сэр, верное слово. У Артура есть голова на плечах, только он не всегда шевелит мозгами. Математика… тут просто надо крепко потрудиться. И он будет трудиться, будет. А если станет бить баклуши, спустите с него шкуру, и я вам спасибо скажу.
Он повернулся к Беатрисе.
— Только не подпускайте его к этим книжкам, к разным книжкам, мэм, и я вам буду по гроб жизни благодарен. Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Я могу обещать вам только одно: я буду любить его, как родного, и постараюсь, чтобы он был счастлив. Я сделаю так, как для него будет лучше.
Но всегда буду помнить о вашем желании, чтобы он усердно занимался математикой, и я знаю, он будет стараться изо всех сил, чтобы порадовать вас.
— Ладно, мэм, — проворчал он и, обернувшись к дому, крикнул: — Мэгги!
Артур! Где вы там запропастились? Лошади ждут!
Они вышли вместе молча; у Мэгги губы совсем белые, глаза мрачные и сухие; мальчик низко опустил голову.
Билл обеими руками взял его за плечи и стиснул так, что сын невольно поморщился от боли.
— Слушай меня, Артур, да смотри не забудь, что я тебе скажу.
— Не забуду, отец.
— Кроме тебя, у меня нет ничего на свете, и тебе подвернулся мучай, какого у меня сроду не бывало. Я работал для тебя, и голодал, и рисковал своей шкурой, и все по доброй воле. Если из тебя выйдет толк, я буду гордиться тобой, как если б я сам стал человеком. Но если у тебя ничего не выйдет… — Лицо его исказилось. — Если ты упустишь этот случай, который я заработал собственным горбом, если будешь лодырничать и дурака валять и строить из себя барина, я прокляну тебя в смертный час, так и знай.
— Да, отец.
— И с того света буду приходить к тебе и покоя не дам…
— Тише, тише, — вмешалась Беатриса. — Верьте ему и положитесь на нас.
Мы все постараемся не обмануть ваших ожиданий.
Пенвирн словно и не слышал ее. Он с такой силой вцепился в худые плечи сына, что пальцы побелели. Голова Артура начала кружиться, он закрыл глаза, потом они вновь открылись — огромные, полные ужаса. Мэгги шагнула к мужу.
— Оставь его, Билл Пенвирн! Руки Билла тут же разжались.
— Возьми его в карету, — прошептала Беатриса. Генри с испуганным лицом высунулся, втащил мальчика в карету и захлопнул дверцу.
— Я ничего такого не хотел, Артур, сынок. — В голосе Билла прорвалось рыдание. — Я никогда не сделаю тебе ничего худого… никогда. Я… я люблю тебя…
— Пожалуйста, мэм, — вмешалась Мэгги, — уезжайте скорей.
Она протянула руку в окно кареты, на мгновенье положила ее на голову мальчику, потом повернулась и, ни слова не говоря, ушла в дом.
— Гоните, Робертс, — попросила Беатриса, — гоните.
Беатриса стиснула зубы.
Ну— Ну, не давай себе воли. Ты должна принять ее и быть с ней ласковой.
Должна. Ничего не поделаешь. Даже если целая волчья стая вонзит тебе в спину клыки, бедная женщина все равно должна почувствовать, что ты ей рада. Будь это кто-нибудь другой, можно было бы извиниться и не принять, но надо совсем не иметь сердца, чтобы неприветливо встретить эту несчастную, беззащитную Мэгги. Однако подняться было так мучительно, что ей удалось улыбнуться, только когда Мэгги уже переступила порог.
Беатриса пригласила ее войти, и она поставила на пол корзину и отерла разгоряченное лицо рукавом; она немного запыхалась и от смущения запиналась на каждом слове:
— Лов был удачный. Вот тут немного рыбы, может пригодится, и еще хороший омар…
Когда Мэгги открыла крышку и в корзине зашевелились черные свирепые клешни, Беатриса с трудом подавила дрожь. В первую минуту она подумала было, что Мэгги хочет продать улов, но, к счастью, вовремя поняла свою ошибку и не совершила гибельного промаха.
Нет, то был дар от чистого сердца! И по здешним понятиям дар щедрый, такие огромные омары попадаются редко, и ее ни в коем случае нельзя обидеть.
— Как вы добры! Конечно, нам это очень пригодится. Свежая рыба для пас роскошь; Уорикшир слишком далеко от моря. И какой огромный омар! Да я такого в жизни не видала. Это будет великолепное угощение для мужа и мальчиков: они так любят омаров.
Хоть бы уж Мэгги наконец закрыла корзину! Чудовище возьмет да и вылезет. И почему они сперва не убили его? В доме, наверно, никто и не знает, как к нему подступиться. Как их убивают? Похоже, он сам мастер убивать.
— Прошу прощенья, мэм, — начала Мэгги и остановилась; видно, у нее что-то на уме.
— Я слушаю вас. Да садитесь же, отдохните. Вы, должно быть, устали, пока поднимались в гору.
— Прошу прощенья, мэм… — не подумайте только, что я навязываюсь… для меня будет честью помочь вам со всякой уборкой — полы помыть, или постирать, или еще что… Мистер Повис уехал, а тут у вас больные, хозяйство…
— Спасибо за внимание, дорогая миссис Пенвирн, но у вас ведь и дома хватает дел. А Эллен сегодня утром уже покончила со стиркой, и завтра Робертс натрет полы. Лучше присядьте и поговорим, раз уж вы здесь. Эллен приготовит нам чай.
Но Мэгги все еще топталась на одном месте. Как это утомительно! Хоть бы уж она села или бы совсем ушла! Так больше невозможно, никто бы этого не выдержал — стоять и говорить любезные слова… а лицо Мэгги то расплывается, то сморщивается, то совсем исчезает…
Мэгги подхватила ее.
— Сядьте, мэм.
Беатриса беспомощно повиновалась, закрыла глаза. Когда все вокруг перестало качаться, она снова открыла глаза, выпрямилась и попыталась рассмеяться.
— Господи, как глупо! Не пугайтесь, я никогда не падаю в обморок.
Просто я немного устала… и не совсем здорова… Глаза Мэгги на мгновение стали совсем как у сына.
— Да, мэм, я знаю,.. Ваш хозяин говорил, как вы разбились, когда хотели спасти младшенького… жалость-то какая…
— Нет, нет!
Беатриса приподнялась, обеими руками зажала себе рот. Нет, только не об этом! Это нечестно. Никто не должен говорить с ней о Бобби…
Но тут в ней что-то надломилось. Она перестала сопротивляться, перестала бодриться, снова упала на стул и, уткнувшись в клетчатый подол, зарыдала, — зарыдала громко, неудержимо. Мэгги обхватила ее обеими руками.
— Ох, бедняжка, бедняжка! Мужчины, они разве что понимают. Только мы, женщины, и понимаем, право слово, Бедняжка вы моя, потеряли своего маленького, вот и я своего теряю.
Наконец Беатриса перестала плакать. Она села, негромко высморкалась и сама себе показалась до отвращения раскисшей и жалкой.
Ну, можно ли вести себя нелепее! Право же, надо извиниться перед этой женщиной. Но у нее не нашлось никаких слов.
— Мне надо пойти умыться, — только и сказала она. Вымыв распухшие глаза и приведя себя в порядок, она заглянула в кухню и попросила Эллен поставить чайник, потом, призвав на помощь все свое достоинство, вернулась к гостье.
Засучив рукава и подвязавшись фартуком, Мэгги вытаскивала из-под омара тряпку. Она обернулась, лицо у нее было такое же, как всегда.
— Вы уж простите Артура, мэм. Он вчера совсем расстроился, что окна забыл вымыть. Он всегда про что-нибудь забудет. Уж позвольте, я вымою. Это ведь недолго, и я с радостью. Как ветер задует с моря, нанесет пены, стекла делаются совсем мутные.
Они стояли и глядели друг на друга. Потом Беатриса склонила голову, словно ей оказали великую милость.
— Благодарю вас. Да, он в самом деле хотел вымыть окна, но мальчики всегда забывчивы. Я попрошу Эллен принести вам ведро воды.
Она молча вернулась в кухню. Да, ей дали понять, что минутная близость безвозвратно миновала и предана забвению. Снова одна из них леди, другая жена рыбака, и никто никогда не узнает от Мэгги, что мать, потерявшая сына, однажды рыдала в ее объятьях.
Генри уже начинал беспокоиться, что не попадет домой к весенней пахоте и распродаже скота. И когда доктор наконец разрешил Дику ехать, все вздохнули с облегчением.
В это время приехал Повис и застал все семейство за сборами в дорогу.
Уолтер прислал его закрыть дом на зиму. Весною здесь поселится ученый, которому передана неоконченная работа о доисторических памятниках. Уолтер снял квартиру в Лондоне, по соседству с доктором Терри, и будет жить там с Фанни, чтобы она была под постоянным наблюдением врача.
Услыхав все эти новости, Генри встревожился.
— Это влетит ему в копеечку.
— Да, сэр. Чтобы покрыть все расходы, ему пришлось заложить этот дом, подтвердил Повис. Генри досадливо прищелкнул языком.
— Ну и ну! Вот это он напрасно. Я бы мог поручиться за него, чтобы он взял ссуду в банке.
— Он не хотел беспокоить вас, сэр. Сказал, что у вас и без того хватает расходов. И потом, если не ошибаюсь, он уже взял работу, так что будет чем платить по закладной. Перевод с персидского, или с арабского, или еще с какого-то чудного языка для министерства иностранных дел. Вот и сидит день и ночь, а то все у нее на побегушках, как мальчишка все равно. Только и слышно: «Поди сюда», «Подай то», «Сделай это», — хоть уши затыкай. Теперь кто-нибудь другой допишет его книгу и присвоит себе всю славу, а ведь книга уж на три четверти готова. А чего ради? Экая глупость, право слово.
— Так, значит, доктора считают, что это неизлечимо? — спросила Беатриса.
— Один считает одно, другой другое. Так ведь всегда бывает, когда их сойдется несколько человек. Доктор Терри качает головой и говорит:
«Запущенный случай». А двое других говорят: «Не все потеряно», — а раз не все потеряно, ясное дело он не отступится, хоть бы это стоило ему жизни. А так оно и будет, уж можете мне поверить. Если она не угомонится, это его убьет.
— Она ведет себя хуже прежнего с тех пор, как они уехали?
Повис пожал плечами.
— Видите ли, мэм, пока мы не переехали на новую квартиру, она была тише воды ниже травы. Понятное дело — перепугалась. Была слаще меда, пока не увидала, что он завел себе отдельную спальню, — и что за спальня, посмотрели бы вы! Конура, в которой и собака-то не станет жить, не то что христианская душа. Зато замок в двери крепкий, уж об этом я позаботился. Господи, да она готова была выцарапать ему глаза. Только и утихомирилась, когда доктор Терри пригрозил запереть ее в сумасшедший дом, если она не попридержит язык.
— Почему же конура? Разве их квартира неудобна?
— У нее-то комната очень удобная, можете не сомневаться. У нее ни в чем не будет недостатка, даже если ему придется для этого снять с себя последнюю рубашку. Да ведь ей не того надо, не при вас будет сказано, мэм.
На его лице выразилось такое отвращение, что Беатриса не сдержалась:
— Повис, а может быть, вы уговорите его? Это же просто невозможно, чтобы он вот так принес себя ей в жертву. Если ее нельзя вылечить…
— А если бы и можно, мэм, что толку? Ведь тогда ему до самой смерти от нее не избавиться. Так она, может, хоть кончит сумасшедшим домом, и чем скорее, тем лучше. Ей там самое место.
— А до тех пор?
— А до тех пор она сведет его в могилу, разве что в один прекрасный День лопнет мое терпение и я ее придушу. Тогда уж я кончу каторгой, и, право слово, оно того стоит, лишь бы наконец заткнуть ей глотку. Будь он поумнее, он давно бы сам ее придушил. Да ведь дурень он дурнем и останется, не в обиду будь сказано.
Беатриса вздохнула и снова принялась укладывать вещи. Да, сейчас, видно, она ничем не может помочь Уолтеру; надо сохранить остатки сил для тех, кому она в состоянии помочь.
Больше всего она сейчас нужна Артуру. Подходит время расставанья, и он с каждым днем становится все бледнее, печальнее, покорнее, — и при виде этого молчаливого отчаяния сердце ее разрывается. Последние недели, когда бы к нему ни пришла мать, их сразу же оставляли одних. Но у Мэгги не хватало смелости приходить часто, и она никогда не задерживалась надолго: лишь в последний день мать и сын провели вместе несколько часов.
К вечеру пришел Пенвирн. Хмурый и неловкий, он пришел за сыном, чтобы Артур провел последнюю ночь под родным кровом, и угрюмо пробормотал:
«Спасибо вам, мэм». В своей новой одежде, которую ему купила жена, Билл показался Беатрисе каким-то слинявшим, хотя все здесь так одевались. Одежда была как одежда, разве только слишком уж новая, но вот Биллу она никак не шла. К его демонической внешности куда больше подходили его прежние лохмотья.
Наряд Мэгги, который она так долго, старательно выбирала вместе с Артуром, был куда менее удачен. Ей, видно, не хватало вкуса, а Артур страдал от его избытка. Новое платье матери было для него не просто платьем, то был символ новой жизни, открывшейся ей, точно по волшебству, его новыми родителями, как в сказке перевернувшими всю их жизнь. Мама должна ходить в голубом, потому что ведь небо голубое. Наверно, когда попадешь на небо, увидишь, что там все ангелы в голубом. А может, в белом, как морские ласточки? Нет, в голубом, с белыми крыльями. И ходят они прямо по голубому небу. И увидел я высокий белый трон…
К сожалению, ткани, продававшиеся в падстоуских лавках, были отнюдь не того голубого цвета, который способен навести на мысль об ангелах небесных.
Но даже в своем новом кричаще ярком платье цвета берлинской лазури Мэгги оставалась сама собой.
На другое утро, когда карета остановилась у подножья утеса, поджидая Артура, все жители рыбачьего поселка, кроме него самого и его матери, высыпали на берег. Те, кто так или иначе участвовал в спасении мальчиков, были одеты во все новое и показывали друг другу полученные подарки. Их менее удачливые соседи теснились сзади — отчасти из любопытства, отчасти в надежде, что и на их долю что-нибудь перепадет.
Новый люггер, приведенный для этого случая из падстоу— скях доков, гордо покачивался на якоре; его белые паруса были убраны, маленькая шлюпка подпрыгивала рядом с ним на волнах. Оба они были выкрашены такой ослепительной голубой краской, с которой могло сравниться разве что платье Мэгги. И на носу у обоих большими белыми буквами были выведено имя «Телфорд», данное им в честь их крестных родителей, а под этим более скромно, буквами помельче: «Владельцы У. Пенвирн и Т. Полвил. Падстоу».
Новенькая гребная лодка, вытащенная на песок, носила имя уже одного только Пенвирна. Около наполовину отстроенного дома, в новом хлеву, стояла молодая корова, а за хлевом, в свинарнике, — большая жирная свинья. Старик Полвил, в своем новом костюме равно походивший на церковного старосту и на гориллу, старательно, по складам читал восхищенным соседям надпись, выгравированную на его первых в жизни часах.
Билл, по обыкновению, резко выделялся в толпе улыбающихся и подобострастных соседей. Когда Генри высунулся из окна кареты и окликнул его по имени, он подошел, словно бы нехотя, и хмуро выслушал новые изъявления искренней благодарности. Губы его, как всегда, были сурово сжаты.
— Помните, Пенвирн: в любой беде, в любое время, пока я жив, я всегда вам помогу. Билл покачал головой.
— Нет уж, сэр. Больше мне ничего от вас не надо. Вы много сделали, куда больше, чем я бы сам попросил. Воспитайте моего парня честным человеком, выучите его на механика — и мы квиты.
— Я сделаю для него все, что смогу, вы знаете это. Но я не могу сделать его механиком, если у него нет к этому способностей. Математика…
— За этим дело не станет, сэр, верное слово. У Артура есть голова на плечах, только он не всегда шевелит мозгами. Математика… тут просто надо крепко потрудиться. И он будет трудиться, будет. А если станет бить баклуши, спустите с него шкуру, и я вам спасибо скажу.
Он повернулся к Беатрисе.
— Только не подпускайте его к этим книжкам, к разным книжкам, мэм, и я вам буду по гроб жизни благодарен. Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Я могу обещать вам только одно: я буду любить его, как родного, и постараюсь, чтобы он был счастлив. Я сделаю так, как для него будет лучше.
Но всегда буду помнить о вашем желании, чтобы он усердно занимался математикой, и я знаю, он будет стараться изо всех сил, чтобы порадовать вас.
— Ладно, мэм, — проворчал он и, обернувшись к дому, крикнул: — Мэгги!
Артур! Где вы там запропастились? Лошади ждут!
Они вышли вместе молча; у Мэгги губы совсем белые, глаза мрачные и сухие; мальчик низко опустил голову.
Билл обеими руками взял его за плечи и стиснул так, что сын невольно поморщился от боли.
— Слушай меня, Артур, да смотри не забудь, что я тебе скажу.
— Не забуду, отец.
— Кроме тебя, у меня нет ничего на свете, и тебе подвернулся мучай, какого у меня сроду не бывало. Я работал для тебя, и голодал, и рисковал своей шкурой, и все по доброй воле. Если из тебя выйдет толк, я буду гордиться тобой, как если б я сам стал человеком. Но если у тебя ничего не выйдет… — Лицо его исказилось. — Если ты упустишь этот случай, который я заработал собственным горбом, если будешь лодырничать и дурака валять и строить из себя барина, я прокляну тебя в смертный час, так и знай.
— Да, отец.
— И с того света буду приходить к тебе и покоя не дам…
— Тише, тише, — вмешалась Беатриса. — Верьте ему и положитесь на нас.
Мы все постараемся не обмануть ваших ожиданий.
Пенвирн словно и не слышал ее. Он с такой силой вцепился в худые плечи сына, что пальцы побелели. Голова Артура начала кружиться, он закрыл глаза, потом они вновь открылись — огромные, полные ужаса. Мэгги шагнула к мужу.
— Оставь его, Билл Пенвирн! Руки Билла тут же разжались.
— Возьми его в карету, — прошептала Беатриса. Генри с испуганным лицом высунулся, втащил мальчика в карету и захлопнул дверцу.
— Я ничего такого не хотел, Артур, сынок. — В голосе Билла прорвалось рыдание. — Я никогда не сделаю тебе ничего худого… никогда. Я… я люблю тебя…
— Пожалуйста, мэм, — вмешалась Мэгги, — уезжайте скорей.
Она протянула руку в окно кареты, на мгновенье положила ее на голову мальчику, потом повернулась и, ни слова не говоря, ушла в дом.
— Гоните, Робертс, — попросила Беатриса, — гоните.
ЧАСТЬ III
ГЛАВА I
Глэдис сбежала с лестницы и с восторженным воплем повисла на шее у матери. Она торопливо, хотя и ласково, обняла по очереди Гарри, Дика и отца, потом вывернулась у него из рук, откинула назад непокорные золотистые волосы и круглыми любопытными глазами уставилась на нового брата.
— Это Артур, — сказала Беатриса, соединяя их руки. — Он будет жить с нами, будь ему доброй сестрой. Поди покажи ему его комнату и помоги распаковать вещи. Когда чай будет готов, я вас позову.
Глэдис стояла, слегка расставив крепкие маленькие ноги, и внимательно смотрела на застенчивого мальчика. Потом взяла его под руку.
— Пойдем, Артур.
Немного оробев оттого, что попал в такой огромный, великолепный дом, он покорно пошел за нею вверх по лестнице. Она распахнула дверь небольшой, залитой солнцем комнатки.
— Вот твоя комната, а рядом — Гарри и Дика, а дальше моя. Когда тебе что-нибудь нужно, ты сразу стучи в мою дверь в любое время. Поди сюда, посмотри в окно. Это каретный сарай, а там конюшни… В том длинном доме?
Там коровник. Через пять минут придут коровы, и ты их увидишь, их сейчас будут доить… Ну да, конечно, коров много. В том домике, где штокрозы, живут Робертсы, а за ним — видишь, где стоит большая груша? — это амбар.
Теперь высунь голову из окна и увидишь кусочек сада. А вон на лужайке Пушинка — это моя собака, сеттер, и у нее трое щенят… Что? Что там розовое за окном? Это розы, они называются «Семь сестер». У вас в Корнуэлле разве нет таких? Я хотела нарвать тебе, а мама сказала, чтоб я поставила тебе в комнату синих цветов. Но я нашла только дельфиниум. Надеюсь, он тебе понравится. Я хотела принести тебе синих анютиных глазок, да они уже все отцвели.
— Мне… мне нравятся эти… как их звать? Дель…
— Дельфиниум. В саду за домом их сколько угодно, и все синие, как твои глаза. У тебя глаза синие.
— А у тебя серые… красивые.
Глэдис кивнула.
— Да, я знаю, что красивые. Племянница миссис Джонс тоже так говорит.
Но это мне все равно не поможет, потому что у меня курносый нос. Тебе это неприятно? Ты очень не любишь курносых?
— Чего же мне их не любить?
Они серьезно посмотрели друг на друга. Потом она обеими руками обхватила шею мальчика и поцеловала его.
— Какой ты смешной. Ты мне нравишься.
Только когда гонг позвал их к чаю, они вспомнили про чемодан Артура.
— Уже распаковали все веши? — спросила Беатриса, открыв дверь. — Да вы еще и не начинали! Ну, ничего. Может быть, если мы хорошенько попросим миссис Джонс, она уж, так и быть, это сделает. А теперь мойте руки и идите вниз пить чай.
Не прошло и месяца, как Артур и Глэдис стали неразлучны. Время от времени Генри начинал тревожиться, видя, как все тесней становится эта дружба. Не то чтобы он думал плохо об Артуре — паренек в сущности неплохой, хотя немножко и размазня, — но как бы Глэдис, проводя с ним столько времени, не переняла у него плохие манеры и неправильную речь. За зиму он несколько раз заговаривал об этом с женой.
— Не бойся, — сказала ему однажды Беатриса. — Впервые в жизни у Глэдис есть то, что ей всего важнее: друг, который в ней нуждается. А что до умения себя вести, то Артур уже может кое-чему поучить Дика.
— Это правда, он делает такие успехи, каких я и не ожидал. Но как он говорит!
— Да, неправильную речь нескоро исправишь. Но он и говорит уже гораздо лучше. От него теперь лишь изредка услышишь эти его бессмысленные словечки.
— А она их подхватывает. Право же, Беатриса; ну что тут смешного? Она уже и так переняла у него достаточно какой-то тарабарщины.
— Но она знает, что так не говорят.
— Все равно, не очень-то приятно слышать из уст леди «ладно» и «ага», как от какой-нибудь рыбачки.
— Подрастет — отучится.
И Генри уступил. В конце концов он ведь согласился усыновить Артура.
Пожалуй, немного погодя можно будет послать его в какую-нибудь приличную школу, например в коммерческое училище Тэйлора. В колледж св. Катберта его, конечно, ни за что не примут. А пока, спору нет, он прилежный, послушный и довольно понятливый ученик. Он даже верхом стал ездить довольно сносно, хотя, конечно, никогда не будет так держаться в седле, как Дик и Гарри.
Как ни странно, этот необычный и рискованный эксперимент оказался, видимо, удачным, во всяком случае для Беатрисы. Год назад и подумать нельзя было, что она когда-нибудь будет еще выглядеть такой молодой, окрепшей, почти счастливой. Пожалуй, даже слишком счастливой. Порою Генри спрашивал себя: не стала ли она меньше горевать о Бобби? Может быть, она начинает забывать его теперь, когда у нее есть Артур?
Бедняжка Бобби, он лежит в могиле, а его место занял этот приемыш. Да, конечно, неплохой паренек для рыбацкого сына, но в конце концов, это только оборвыш, выросший в корнуэллской лачуге, который и сейчас еще иной раз, забывшись, говорит конюху «сэр». А родная мать Бобби как будто не видит между ними никакой разницы.
Однажды, выпив больше обычного за обедом, Генри имел неосторожность намекнуть Беатрисе на что-то в этом роде. Он сейчас же пожалел об этом и готов был извиниться, но она словно и не заметила его промаха и спокойно вышла из комнаты. Он отер две слезинки с остекленевших глаз и допил бутылку до дна.
У него вошло в привычку перед сном подолгу засиживаться за стаканом вина. Что еще прикажете делать длинными вечерами теперь, когда Гарри и Дик вернулись в колледж? Беатриса так долго лежала больная, что соседи, с которыми можно было бы сыграть в вист, перестали к ним заглядывать. Не так это просто — повернуть все опять по-старому. И потом она всегда так поглощена детьми… Естественно, ведь она мать. Нередко она целый вечер проводит с Глэдис и Артуром за латынью. И на что рыбацкому сыну латынь? Да и девочке она на что, кстати сказать? Беатрисе следовало бы быть умнее. Экая досада, что отец воспитал ее синим чулком.
А теперь, чем бы подыскать Глэдис хорошую гувернантку, она собирается взять в дом учителя, который будет заниматься с ними обоими. Домашний учитель, да еще француз! Француз в Бартоне! На лице Генри выразилось безмерное отвращение. Он терпеть не мог французов — мерзкие иностранцы, безбожники, пожиратели лягушек!
Не то чтобы ему случалось часто иметь с ними дело, — слава богу, нет; но ведь кто не знает этих вертлявых шаркунов. Не говоря уж о том, что они враги короля и сейчас, ни много ни мало, заключили союз с этими взбунтовавшимися янки. И все они совершенно безнравственны, все как один.
Право же, это небезопасно, когда в Бартоне полно молоденьких коровниц и судомоек. Надо серьезно поговорить с Беатрисой.
Но вот беда: после своей болезни она стала неподатлива на уговоры. Она никогда не любила спорить, противоречить; за все эти годы он не часто видел, чтобы ей изменило хорошее настроение, — этого нельзя не признать. Правда, в то ужасное время, пока они жили в Каргвизиане, было одно такое утро… Но и тут не приходится судить ее слишком строго: она расстроилась, это со всякой женщиной может случиться. И это единственный раз, когда она с ним так разговаривала. Но кроткая, покорная молодая жена его молодости, которая всегда уступала ему, подчиняясь мужней власти, как и подобает женщине, давно потерялась где-то на жизненном пути. И теперь, когда их взгляды расходятся, она поступает по-своему, иной раз даже и не посоветовавшись с ним.
Взять хотя бы хозяйство. С мнением этого мистера Юнга считаются больше, чем с его, Генри, мнением. Ну пусть, он не против. Юнг неглупый малый; коров прямо не узнать с тех пор, как их зимой подкармливают брюквой. Но заводить в доме французов — это уже совсем другое дело!
Запив портвейн стаканчиком коньяка. Генри приободрился. На сей раз он поставит на своем. Пока он здесь хозяин, никакие лягушатники, прихвостни папы римского не будут разгуливать по Бартону, болтать на своем тарабарском языке и соблазнять арендаторских дочек! Для Глэдис найдут добропорядочную гувернантку, честно исповедующую протестантскую веру, и девочка будет воспитана, как настоящая леди.
Может быть, поначалу гувернантка будет заодно учить и Артура? Это было бы экономнее, а — бог свидетель — ему и так уже пришлось изрядно потратиться. Завтра утром надо поговорить с Беатрисой.
Наутро у него нестерпимо ломила голова и начались жестокие боли, видимо предвещавшие подагру. Беатриса ходила за ним с ангельской кротостью и терпеньем, и он решил, что заявить о своих правах главы семьи можно будет как-нибудь в другой раз. А там настала полная хлопот весна, а там июнь — и Артур уехал на лето домой, в Каргвизиан.
Он вернулся в сентябре, выросший, возмужавший и уже не такой застенчивый. Руки у него огрубели от работы, речь опять стала несколько менее правильной, и говорил он медленно, взвешивая каждое слово. В первый вечер Генри задал ему множество вопросов и был вполне доволен его ответами.
Да, дом очень хороший, все дети здоровы, корова дает много молока, и ловля была удачная. Теперь на новом паруснике отец с Полвилом ходят даже за острова Силли, там рыба отлично ловится. Они отвозят рыбу и омаров в Падстоу, а иной раз даже в Пензанс и продают прямо на рынке, — перекупщики теперь уже не наживаются на них. Они даже отложили немножко денег и подумывают на эти сбережения купить в складчину лошадь с повозкой. Тогда они смогут продавать часть улова в Камелфорде и еще подработать зимой, когда в море не всякий день выйдешь: будут раз в неделю развозить рыбу по округе от Падстоу до Лонетона. В обеих семьях хватает мальчишек, всегда найдется, кому править лошадью.
— А мать как поживает?
— Мама… хорошо.
— А чем ты занимался все лето?
— Я пособлял… помогал маме с уборкой, и на ловле немножко, и за коровой ходил, и за свиньей.
— Гм! Досталось, наверно, твоему платью.
— Я его прибрал, сэр. Джимми дал мне свое.
— Очень разумно. А за книги, наверно, и не брался?
— Как же, сэр, каждый день по три часа сидел.
— Молодец. Математикой занимался?
— Это Артур, — сказала Беатриса, соединяя их руки. — Он будет жить с нами, будь ему доброй сестрой. Поди покажи ему его комнату и помоги распаковать вещи. Когда чай будет готов, я вас позову.
Глэдис стояла, слегка расставив крепкие маленькие ноги, и внимательно смотрела на застенчивого мальчика. Потом взяла его под руку.
— Пойдем, Артур.
Немного оробев оттого, что попал в такой огромный, великолепный дом, он покорно пошел за нею вверх по лестнице. Она распахнула дверь небольшой, залитой солнцем комнатки.
— Вот твоя комната, а рядом — Гарри и Дика, а дальше моя. Когда тебе что-нибудь нужно, ты сразу стучи в мою дверь в любое время. Поди сюда, посмотри в окно. Это каретный сарай, а там конюшни… В том длинном доме?
Там коровник. Через пять минут придут коровы, и ты их увидишь, их сейчас будут доить… Ну да, конечно, коров много. В том домике, где штокрозы, живут Робертсы, а за ним — видишь, где стоит большая груша? — это амбар.
Теперь высунь голову из окна и увидишь кусочек сада. А вон на лужайке Пушинка — это моя собака, сеттер, и у нее трое щенят… Что? Что там розовое за окном? Это розы, они называются «Семь сестер». У вас в Корнуэлле разве нет таких? Я хотела нарвать тебе, а мама сказала, чтоб я поставила тебе в комнату синих цветов. Но я нашла только дельфиниум. Надеюсь, он тебе понравится. Я хотела принести тебе синих анютиных глазок, да они уже все отцвели.
— Мне… мне нравятся эти… как их звать? Дель…
— Дельфиниум. В саду за домом их сколько угодно, и все синие, как твои глаза. У тебя глаза синие.
— А у тебя серые… красивые.
Глэдис кивнула.
— Да, я знаю, что красивые. Племянница миссис Джонс тоже так говорит.
Но это мне все равно не поможет, потому что у меня курносый нос. Тебе это неприятно? Ты очень не любишь курносых?
— Чего же мне их не любить?
Они серьезно посмотрели друг на друга. Потом она обеими руками обхватила шею мальчика и поцеловала его.
— Какой ты смешной. Ты мне нравишься.
Только когда гонг позвал их к чаю, они вспомнили про чемодан Артура.
— Уже распаковали все веши? — спросила Беатриса, открыв дверь. — Да вы еще и не начинали! Ну, ничего. Может быть, если мы хорошенько попросим миссис Джонс, она уж, так и быть, это сделает. А теперь мойте руки и идите вниз пить чай.
Не прошло и месяца, как Артур и Глэдис стали неразлучны. Время от времени Генри начинал тревожиться, видя, как все тесней становится эта дружба. Не то чтобы он думал плохо об Артуре — паренек в сущности неплохой, хотя немножко и размазня, — но как бы Глэдис, проводя с ним столько времени, не переняла у него плохие манеры и неправильную речь. За зиму он несколько раз заговаривал об этом с женой.
— Не бойся, — сказала ему однажды Беатриса. — Впервые в жизни у Глэдис есть то, что ей всего важнее: друг, который в ней нуждается. А что до умения себя вести, то Артур уже может кое-чему поучить Дика.
— Это правда, он делает такие успехи, каких я и не ожидал. Но как он говорит!
— Да, неправильную речь нескоро исправишь. Но он и говорит уже гораздо лучше. От него теперь лишь изредка услышишь эти его бессмысленные словечки.
— А она их подхватывает. Право же, Беатриса; ну что тут смешного? Она уже и так переняла у него достаточно какой-то тарабарщины.
— Но она знает, что так не говорят.
— Все равно, не очень-то приятно слышать из уст леди «ладно» и «ага», как от какой-нибудь рыбачки.
— Подрастет — отучится.
И Генри уступил. В конце концов он ведь согласился усыновить Артура.
Пожалуй, немного погодя можно будет послать его в какую-нибудь приличную школу, например в коммерческое училище Тэйлора. В колледж св. Катберта его, конечно, ни за что не примут. А пока, спору нет, он прилежный, послушный и довольно понятливый ученик. Он даже верхом стал ездить довольно сносно, хотя, конечно, никогда не будет так держаться в седле, как Дик и Гарри.
Как ни странно, этот необычный и рискованный эксперимент оказался, видимо, удачным, во всяком случае для Беатрисы. Год назад и подумать нельзя было, что она когда-нибудь будет еще выглядеть такой молодой, окрепшей, почти счастливой. Пожалуй, даже слишком счастливой. Порою Генри спрашивал себя: не стала ли она меньше горевать о Бобби? Может быть, она начинает забывать его теперь, когда у нее есть Артур?
Бедняжка Бобби, он лежит в могиле, а его место занял этот приемыш. Да, конечно, неплохой паренек для рыбацкого сына, но в конце концов, это только оборвыш, выросший в корнуэллской лачуге, который и сейчас еще иной раз, забывшись, говорит конюху «сэр». А родная мать Бобби как будто не видит между ними никакой разницы.
Однажды, выпив больше обычного за обедом, Генри имел неосторожность намекнуть Беатрисе на что-то в этом роде. Он сейчас же пожалел об этом и готов был извиниться, но она словно и не заметила его промаха и спокойно вышла из комнаты. Он отер две слезинки с остекленевших глаз и допил бутылку до дна.
У него вошло в привычку перед сном подолгу засиживаться за стаканом вина. Что еще прикажете делать длинными вечерами теперь, когда Гарри и Дик вернулись в колледж? Беатриса так долго лежала больная, что соседи, с которыми можно было бы сыграть в вист, перестали к ним заглядывать. Не так это просто — повернуть все опять по-старому. И потом она всегда так поглощена детьми… Естественно, ведь она мать. Нередко она целый вечер проводит с Глэдис и Артуром за латынью. И на что рыбацкому сыну латынь? Да и девочке она на что, кстати сказать? Беатрисе следовало бы быть умнее. Экая досада, что отец воспитал ее синим чулком.
А теперь, чем бы подыскать Глэдис хорошую гувернантку, она собирается взять в дом учителя, который будет заниматься с ними обоими. Домашний учитель, да еще француз! Француз в Бартоне! На лице Генри выразилось безмерное отвращение. Он терпеть не мог французов — мерзкие иностранцы, безбожники, пожиратели лягушек!
Не то чтобы ему случалось часто иметь с ними дело, — слава богу, нет; но ведь кто не знает этих вертлявых шаркунов. Не говоря уж о том, что они враги короля и сейчас, ни много ни мало, заключили союз с этими взбунтовавшимися янки. И все они совершенно безнравственны, все как один.
Право же, это небезопасно, когда в Бартоне полно молоденьких коровниц и судомоек. Надо серьезно поговорить с Беатрисой.
Но вот беда: после своей болезни она стала неподатлива на уговоры. Она никогда не любила спорить, противоречить; за все эти годы он не часто видел, чтобы ей изменило хорошее настроение, — этого нельзя не признать. Правда, в то ужасное время, пока они жили в Каргвизиане, было одно такое утро… Но и тут не приходится судить ее слишком строго: она расстроилась, это со всякой женщиной может случиться. И это единственный раз, когда она с ним так разговаривала. Но кроткая, покорная молодая жена его молодости, которая всегда уступала ему, подчиняясь мужней власти, как и подобает женщине, давно потерялась где-то на жизненном пути. И теперь, когда их взгляды расходятся, она поступает по-своему, иной раз даже и не посоветовавшись с ним.
Взять хотя бы хозяйство. С мнением этого мистера Юнга считаются больше, чем с его, Генри, мнением. Ну пусть, он не против. Юнг неглупый малый; коров прямо не узнать с тех пор, как их зимой подкармливают брюквой. Но заводить в доме французов — это уже совсем другое дело!
Запив портвейн стаканчиком коньяка. Генри приободрился. На сей раз он поставит на своем. Пока он здесь хозяин, никакие лягушатники, прихвостни папы римского не будут разгуливать по Бартону, болтать на своем тарабарском языке и соблазнять арендаторских дочек! Для Глэдис найдут добропорядочную гувернантку, честно исповедующую протестантскую веру, и девочка будет воспитана, как настоящая леди.
Может быть, поначалу гувернантка будет заодно учить и Артура? Это было бы экономнее, а — бог свидетель — ему и так уже пришлось изрядно потратиться. Завтра утром надо поговорить с Беатрисой.
Наутро у него нестерпимо ломила голова и начались жестокие боли, видимо предвещавшие подагру. Беатриса ходила за ним с ангельской кротостью и терпеньем, и он решил, что заявить о своих правах главы семьи можно будет как-нибудь в другой раз. А там настала полная хлопот весна, а там июнь — и Артур уехал на лето домой, в Каргвизиан.
Он вернулся в сентябре, выросший, возмужавший и уже не такой застенчивый. Руки у него огрубели от работы, речь опять стала несколько менее правильной, и говорил он медленно, взвешивая каждое слово. В первый вечер Генри задал ему множество вопросов и был вполне доволен его ответами.
Да, дом очень хороший, все дети здоровы, корова дает много молока, и ловля была удачная. Теперь на новом паруснике отец с Полвилом ходят даже за острова Силли, там рыба отлично ловится. Они отвозят рыбу и омаров в Падстоу, а иной раз даже в Пензанс и продают прямо на рынке, — перекупщики теперь уже не наживаются на них. Они даже отложили немножко денег и подумывают на эти сбережения купить в складчину лошадь с повозкой. Тогда они смогут продавать часть улова в Камелфорде и еще подработать зимой, когда в море не всякий день выйдешь: будут раз в неделю развозить рыбу по округе от Падстоу до Лонетона. В обеих семьях хватает мальчишек, всегда найдется, кому править лошадью.
— А мать как поживает?
— Мама… хорошо.
— А чем ты занимался все лето?
— Я пособлял… помогал маме с уборкой, и на ловле немножко, и за коровой ходил, и за свиньей.
— Гм! Досталось, наверно, твоему платью.
— Я его прибрал, сэр. Джимми дал мне свое.
— Очень разумно. А за книги, наверно, и не брался?
— Как же, сэр, каждый день по три часа сидел.
— Молодец. Математикой занимался?