Страница:
— Зачем? — Рита не сводила глаз с компаса.
— Так полагается в морских романах.
— Не слушай его, — усмехнулся Николай. — Сжимать руль — пустое и трудное занятие, потому что руль находится над водой. А эта штука называется — румпель.
Около трех часов дня «Меконг» ошвартовался у маленького пирса острова Нежилого.
Нежилой лежал почти на середине пути между материком и Нефтяными Рифами. Еще сравнительно недавно этот безлюдный, бесприютный клочок глинистой земли вполне оправдывал свое название. Но с десяток лет назад на острове поселилось отважное племя морских нефтяников. Выросли дома, поднялись нефтяные вышки, в их переплетах каспийские ветры запели новую песню. Вокруг Нежилого возникли стальные островки — основания морских скважин. К группам вышек протянулась эстакада — стальная улица над морем. На морское дно легли нитки подводных трубопроводов.
Теперь на Нежилом заготовляли очередную нитку труб для внутренних коммуникаций морского нефтепромысла.
Экипаж «Меконга» сошел на берег. Валерка и женщины отправились осматривать остров. Юра и Николай, сопровождаемые Рексом, пошли на стройплощадку.
Из поселка на дальнюю группу вышек отправлялся автобус с промысловиками. Валя, Рита и Валерик влезли в автобус. Попутчики охотно рассказывали им, как строился здесь поселок и как у моря отвоевывается нефть.
Было странно и необыкновенно интересно ехать по многокилометровой эстакаде над морем и слушать пересыпаемые шутками объяснения нефтяников — молодых парней в брезентовых спецовках, от которых остро пахло мазутом.
Потом они долго стояли на ветру у перил и смотрели, как на ближней скважине спускали в тысячеметровую глубину колонну труб. Волны с гулом разбивались о стальные ноги эстакады.
— Подумать, что эти чудеса у нас под носом, а мы только случайно попали сюда! — сказала Валя, восторженно глядя по сторонам.
— Да… изумительно, — отозвалась Рита.
Валерка ничего не сказал. Он думал о том, что пройдет еще немало лет, пока он станет инженером.
Они вернулись в поселок и разыскали Юру на стройплощадке возле маленькой бухты.
Юра, голый по пояс, копался во вскрытом чреве сварочного автомата. Его руки до самых плеч были коричневыми от масла. На потном лбу тоже лоснилось масляное пятно.
— Юрик, ты что делаешь? — Любопытная Валя заглянула в темное отверстие, где, отражаясь в масляной ванне, поблескивали шлифованные зубья передач.
— Смяло шестерню, — сказал Юра и рывком головы откинул волосы со лба. — Удачно, что мы заглянули сюда: в мастерской сегодня выходной, и машина простояла бы до завтра… Валерка, сбегай вон туда — видишь, домик продолговатый? — и скажи Николаю Сергеевичу, чтобы сделал на две десятых короче.
Рита и Валя пошли вслед за Валеркой. Они обогнули штабель труб и вошли в прохладную мастерскую. У токарного станка работал Николай.
Выслушав Валерку, он толкнул ручку фрикциона, и почти оконченная заготовка повой шестерни завертелась. Быстрые повороты маховичков продольной и поперечной подачи, шорох срезаемой стружки… Все. Николай снял заготовку и перенес ее к фрезерному станку.
Выйдя из мастерской, женщины присели на скамейку в тени.
— Почти два года я знаю ребят, — сказала Валя как бы про себя, — а увидела впервые.
Рита не ответила.
Много тысячелетий назад, задолго до появления человека, Средиземное, Черное, Каспийское и Аральское моря представляли собой один гигантский водоем. Среди бескрайней воды островками возвышались вершины Карпат и Кавказа.
Медленно шло разделение морей. То разделяясь, то вновь соединяясь, они приближались к современным очертаниям.
Под действием могучих тектонических сил колоссальные пласты коренных пород становились дыбом, ломались и образовывали новые горы. Многоводные реки размывали берега, пробивали себе дорогу к морям.
В эпоху, когда образовывалась так называемая продуктивная толща, Каспийское море было гораздо меньше современного: существовала только его южная часть. Нынешний южный берег Апшеронского полуострова был северным берегом моря; здесь в него впадала древняя Волга — Палеоволга. Южнее бассейн питала Палеокура — устье ее почти не отличалось от устья современной Куры. А на восточном берегу в море впадал Палеоузбой — ныне сухая долина Узбоя.
Пространство между Апшеронским полуостровом и устьем Куры до наших дней сохранило вулканический характер. Берега здесь — скопление грязевых вулканов. Широко раскинулись у этих берегов островки и банки древнего архипелага — продукты извержений подводных вулканов.
Извержения и сейчас не редкость. Чаще всего это грифоны — тихое, длящееся подчас годами истечение перемятых пород из трещин. Но бывает и так: проснется иной вулкан, выбросит с ревом огненный факел — за десятки километров видно тогда зарево, вставшее вполнеба.
Плавать в этих водах опасно. «Извещения мореплавателям» постоянно предупреждают о капризной изменчивости глубин.
С тех пор как «Меконг» вошел в воды архипелага, Юра не расставался с «Лоцией Каспийского моря».
— Остров Кумани! — провозгласил он, когда однажды утром открылась в дымке серо-желтая полоска земли. — За последние сто лет появлялся и исчезал пять раз. Вновь появился после подводного извержения совсем недавно — в декабре 1959 года. Открыт капитаном гидрографической шхуны «Туркмен» Кумани в 1860 году. Потом Кумани возил сюда знаменитого геолога Абиха.
— Кумани? — переспросил Николай. — Постой, Кумани командовал клипером «Изумруд», который вывез Миклухо-Маклая с Новой Гвинеи. Тот самый, что ли?
— Наверно. Поплавал на Каспии, получил повышение по службе, ушел в океан. Фамилия редкая — тот самый, конечно.
Уже несколько дней яхта находилась в открытом море. Рита и Валя привыкли ходить по наклонной палубе и научились лежать в «гамаке», то есть завалившись за гик в «брюхо» паруса, в углубление у галсового угла. Они перестали побаиваться примуса, который качался в люльке карданного подвеса, и поверили наконец, что качается яхта, а примус почти неподвижен. Обед готовили по Юриному рецепту: из сваренных вместе пшена и мелко нарезанной картошки; сюда же вываливалась банка мясных консервов. Получалась полужидкая масса, которую экипаж «Меконга» хлебал с большим аппетитом.
— Это блюдо, — объяснял Юра, отправляя в рот дымящуюся ложку, — не имеет научного названия. В петровском флоте оно называлось просто «кашица», а в наше время известно в глубинных сельскохозяйственных районах под названием «кондер».
— Сам ты «кондер»! — смеялась Валя.
— Возьмись-ка, Валентина, за исследование этого термина — диссертацию защитишь, в люди выйдешь. Эх, был бы я филологом!
— Такие, как ты, филологами не бывают.
— Почему?
— Потому что ты яхтсмен. А филология — дело серьезное.
— Вы слышите, коммодор? — воззвал Юра к Николаю. — Нас публично поносят!
— Сейчас разберемся, — сказал Николай, ставя на раздвижной столик пустую миску. — Валерик, будь добр, назови серьезных яхтсменов.
Валерка нес вахту у румпеля и с улыбкой прислушивался к разговору. Он начал перечислять:
— Джек Лондон, Жюль Верн, Мопассан, Серафимович, Куприн, Хемингуэй…
— Эйнштейн, — добавил Юра.
— Достаточно, — заключил Николай и не без ехидства посмотрел на Валю. — Что вы скажете теперь, сеньорита?
— Конечно, попадались и среди яхтсменов некоторые исключения, — промямлила Валя и вдруг напустилась на Юру: — И нечего ухмыляться с победоносным видом!
— Действительно, — заметила Рита. — Трое против одной — разве можно так спорить?
После обеда складывали посуду в сетку-авоську спускали на веревке с кормы. Миски бренчали в тугой кильватерной струе и вымывались дочиста.
Погода стояла великолепная. Все пятеро не носили ничего, кроме купального минимума и защитных очков, и основательно загорели.
— Прав был Чарлз Дарвин, — заметил однажды Николай. — Помните «Путешествие на Биггле»? Он пишет, что белый человек, когда купается рядом с таитянином, выглядит очень неважно. Темная кожа естественнее белой.
Валя подняла голову от книжки, хотела было возразить, но, взглянув на коричневые плечи Николая, промолчала.
Когда солнце слишком уж припекало, коммодор Потапкин приказывал становиться на якорь. Мигом пустела палуба «Меконга». Купались, ныряли, гонялись друг за другом в прозрачной воде. По очереди надевали маску к ласты и путешествовали по песчаному морскому дну Осваивали самодельное пружинное ружье для подводной стрельбы.
— Конечно, — говорил Юра, — охота на рыбу с дыхательными приборами запрещена, но нам можно.
Втроем гонялись по очереди за одним и тем же сазаном — и никто не попал…
Холодок в отношениях между Валей и Ритой понемногу таял. Из женской солидарности Рита поддерживала Валю в частых спорах. Иногда они уединялись, насколько возможно это на тесной яхте, и подолгу разговаривали о чем-то своем. Вернее — Валя рассказывала о себе, о диссертации, о том, какой Юра бывает противный и невнимательный. Рита слушала улыбаясь.
Море, солнце и движение делали свое дело. Рита повеселела, загорела и сама ужасалась своему аппетиту. Город, тревога, огорчения последних месяцев — все это отодвинулось, задернулось синим пологом моря и неба.
Был лунный вечер. Черное небо — сплошь в серебряных брызгах звездной росы. Слегка покачиваясь, бежал «Меконг» по черной воде, оставляя за собой переливающееся серебро кильватерной дорожки.
Рите не хотелось спать. Она сидела в корме, обхватив руками колени. Рядом полулежал Николай. Его вахта подходила к концу, но он не торопился будить Валерку, спавшего в каюте.
Тишина, море, вечер… Николай закрыл глаза. «Коснуться рук твоих не смею», — всплыл вдруг в памяти обрывок стиха.
— Я вспомнила детство, — сказала Рита. — Только в детстве были такие вот тихие звездные ночи.
Ее голос наплывал будто издалека.
— Какая странная сила у моря, — медленно продолжала она. — Оно словно смывает все с души…
«Коснуться рук твоих не смею», — беззвучно повторял он.
— Ты слышишь меня?
— Да. — Николай открыл глаза.
— Только теперь я, кажется, поняла, почему в моем роду было много моряков…
А на носу «Меконга», за стакселем, облитым лунным светом, сидели Валя и Юра. Валя положила черноволосую голову на Юрино плечо и зачарованно смотрела на море и звезды.
— Смотри, какая яркая, — шепнула она, указав на золотистую звезду.
В той части горизонта небо было чуть светлее и отсвечивало синевой.
— Это Венера, — сказал Юра. — А знаешь, греки считали Венеру за две звезды: вечернюю, западную — Веспер, и утреннюю, восточную — Фосфор. Правда, Пифагор еще тогда утверждал, что это одна планета.
— Вечно ты со своими комментариями! — недовольно протянула Валя. — Не можешь просто сидеть и смотреть на природу…
Вдруг она оглянулась и высунула из-за стакселя любопытный нос.
— Интересно, о чем они разговаривают? — прошептала она. — Как ты думаешь, какие у них отношения?
— Не знаю.
— Юрик, умоляю!
— Говорю — не знаю. — Юра счел нужным добавить: — У вас есть женская классификация: ходят, встречаются, хорошо относятся, еще что-то. Все это не подходит. Лучше всего — не вмешивайся.
— Ну и глупо!
Валя отодвинулась. Рекс, лежавший рядом, вильнул обрубком хвоста. Она машинально погладила пса по теплой голове.
Юра торопливо спустился в каюту и вынес фотоаппарат.
— Редкий документальный кадр, — пробормотал он, нацеливаясь объективом на Валю и Рекса. — Всегда была против пса, и вдруг… Вот что делает лунный свет…
Он щелкнул затвором и сказал:
— Если что-нибудь выйдет, я увеличу этот снимок и сделаю на нем надпись:
— А у нас — дог. Правда, не старый, но все же дог. В переводе с английского — пес.
Валя махнула рукой и пошла спать.
Опаленный солнцем архипелаг…
Миновали остров Дуванный, где некогда вольница Степана Разина «дуванила» — делила трофеи персидского похода. Побывали на богатом птичьими гнездовьями острове Булла. Высаживались на острове Лось, усеянном грифонами. Здесь в кратерах — иные были до двадцати метров в диаметре — постоянно бурлила горячая жидкая грязь. Кое-где она переливалась через края, бурыми ручьями стекала в море.
— Как странно, — говорила Рита, — я представления не имела, что у нас под боком такая дикая и грозная природа…
Теперь «Меконг», обогнув остров Обливной, шел к Погорелой Плите — каменистому острову, издали похожему на парусник. Когда-то Погорелая Плита была подводной банкой; в 1811 году (это Юра вычитал из лоции) корвет «Казань», наскочив на нее, потерял руль. После Погорелой Плиты намеревались взять курс прямо к куринскому устью.
— Юрик, здесь опасно плавать? — спросила Валя.
— Не очень. — Юра углубился в лоцию. — Слева от нас остров Свиной, это местечко невеселое: девяносто штормовых дней в году.
— А вулканы есть?
— В лоции написано, что на Свином крупное извержение с землетрясением произошло в 1932 году. Был поврежден маяк. Контуры острова изменились. Огненный столб горящих газов был виден издалека. Вот и все.
— Приятное местечко, — сказала Валя.
Юра посмотрел на паруса, затем лизнул языком палец и поднял его вверх.
— Ветер стихает, — сказал он озабоченно.
Был полдень, и солнце палило вовсю, когда ветер стих. Паруса слабо заполоскали и обвисли. Юра бросил в воду спичку, Она спокойно лежала на гладкой зеленой поверхности, не удаляясь от яхты.
— Валерик! — позвал Юра. — Посмотрим, как ты усвоил парусные традиции. Что надо делать, чтобы вызвать ветер?
Валерка поскреб ногтями гик и хрипловато затянул:
В недвижном горячем воздухе струилось марево. Горизонт расплылся в легкой дымке, нигде не видно было земли.
— Почему не слышно на палубе песен? — сказал коммодор. — В чем дело? Нет ветра — постоим. Команде купаться!
После купанья Юра и Николай улеглись на корме и развернули свежий номер «Petroleum engineer»[42].
Валерка углубился в «Приключения Жерара» — адаптированное издание Конан-Дойля на английском языке. Заглядывая в словарь в конце книжки, он упорно одолевал фразу за фразой, бормоча себе под нос. Рита и Валя тоже улеглись с книжками.
Рексу было скучно и жарко. Он постоял немного возле Юры, потом залез в каюту и пару раз брехнул оттуда, словно жалуясь: «Устроили, тоже, на яхте читальню, а про меня забыли! До чего дожили — вам даже лень потрепать меня по голове…»
Валя подсела к инженерам:
— Что вы тут бормочете? Дайте-ка я вам переведу, дилетанты несчастные.
— Ладно, — с готовностью согласился Юра. — Только сперва немножко проверим тебя. — Он перелистал несколько страниц и ткнул пальцем в одну из фраз: — Переведи вот это, например.
— «Naked conductor runs under the carriage», — прочла Валя и тут же перевела: — «Голый кондуктор бежит под вагоном…» Неприлично и глупо!
Инженеры так и покатились со смеху.
— Послушай, как нужно правильно, — сказал Юра, отсмеявшись: — «Неизолированный провод проходит под тележкой крана». Американский технический язык — это тебе, Валечка, не английский литературный. Здесь навык нужен…
Инженеры долго трудились, разбирая статью о прохождении жидкости через непористую перегородку. «Пермеация»[43] — проницание — так назывался этот процесс.
— Значит, они делают тонкую перегородку из пластмассы, — сказал Николай. — Этот полимер растворяет жидкость, а сам в ней не растворяется. И растворенная жидкость проходит сквозь структуру перегородки — молекулы жидкости между молекулами перегородки… Любопытно.
— Молекулярное сито, — сказал Юра. — Эта штука близко подходит к нашей проблеме, верно?
Николай перевернулся на спину, прикрыл рукой глаза.
— Хотел бы я знать, — сказал он негромко, — что делает сейчас Борис Иванович в Москве?
— И что за ящик отправили в Институт поверхности…
Они снова — в который уже раз! — принялись обсуждать недавний опыт и спорить о возможных причинах взрыва в лаборатории.
— Ребята! — позвала вдруг Рита с носа яхты. — Смотрите, земля!
Все повскакали с места. Впереди в дрожащем мареве виднелась полоска земли, покрытая кудрявой зеленью.
— Ближайшая от нас зелень — в устье Куры, — сказал Николай.
— Значит, мы недалеко оттуда? — спросила Рита.
— Нет, далеко. Это рефракция.
— Мираж, — подтвердил Юра. — В лоции написано, что на Каспии бывают такие штуки. В двадцать каком-то году с одного гидрологического судна видели Куринский камень за сто десять миль.
Минуты через три зеленая коса исчезла.
— Мираж, — задумчиво сказала Валя. — Прямо как в пустыне… А что делают, когда долго нет ветра? — спросила она, помолчав.
— Разве ты не читала морских романов? — откликнулся Юра. — Доедают съестные припасы, а потом бросают жребий — кого резать на обед.
Пошли разговоры о том, сколько может прожить человек без пищи и воды, о четверке Зиганшина, об Алене Бомбаре и Вильяме Виллисе. Вспомнили, как несколько лет назад рыбака-туркмена унесло течением в лодке без весел из Красноводской бухты. Несколько сырых рыбешек, завалявшихся на дне лодки, служили ему пищей и питьем, хотя туркмен, вероятно, не читал Бомбара. Три недели мотало его по морю; обессиленный, измученный, он впал в беспамятство. Очнулся он от толчка: лодка ударилась о сваю. Обрывком сети туркмен привязал к ней лодку и снова потерял сознание. Нефтяники заметили лодку, привязанную к свае морского основания нефтяной вышки. Так туркмен пересек Каспий с востока на запад и оказался в госпитале.
— Я бы не смогла есть сырую рыбу, — сказала Валя.
— Если подопрет — скушаешь и облизнешься еще, — возразил Юра. — А насчет воды — у нас кое-какие чудеса припасены.
— Какие?
— Ионит. Ионообменная смола, которая превращает морскую воду в пресную. Впрочем, до этого не дойдет, не волнуйся.
— А я не волнуюсь.
Ветра все не было. Небо стало белесым, будто выцвело. С севера полз туман.
— Не нравится мне этот штиль, — тихо сказал Юра Николаю. — Давай положим якорь, а то здесь к вечеру течение бывает, снесет еще куда не надо…
Вода, гладкая и словно бы тоже выцветшая, без плеска поглотила якорь.
Туман надвинулся и окутал яхту дымным желтоватым одеялом.
— Валерка! — крикнул Юра. — Приведи в действие материальную часть по твоей бывшей специальности.
— Патефон, что ли? — догадался Валерка.
— Не патефон, а портативный граммофон, — поправил Юра. — Патефон ты разве что в музее найдешь.
— Наоборот, — возразил Валерка. — Граммофоны в музее. У которых здоровенная труба торчит.
— Массовое заблуждение, дорогой мой. Знаешь, как было? На Парижской всемирной выставке 1900 года фирма Патэ демонстрировала новую систему записи на пластинки — от центра к краю. По имени фирмы эта система называлась «патефон». Она себя не оправдала. Но, так как патефон имел трубу, скрытую внутри ящика, в быту начали портативные граммофоны обзывать патефонами. Ясно? Ставь пластинку погромче — вместо туманной сирены будет. А то как бы кто-нибудь не наскочил на нас.
«Если бы парни всей земли…» — понеслось над морем. Странно было слушать голос Бернеса, приглушенный туманом, здесь, на яхте, застывшей без движения.
Стемнело. Все вокруг стало призрачным. Клубился туман, цепляясь за мачту «Меконга». Гремела танцевальная музыка — Валерка ставил пластинку за пластинкой.
Николай прошел на бак, осмотрел якорный канат, уходивший через полуклюз в воду.
— Юрка, иди-ка сюда, — позвал он. — Посмотри на дректов.
Юра потрогал канат босой ногой и тихонько свистнул.
— Здорово натянулся. Течение появилось… Чего ты там разглядываешь? — спросил он, видя, что Николай перегнулся через борт.
— А ты взгляни как следует.
Теперь и Юра увидел: на поверхности воды у самого борта яхты возникали и лопались пузырьки.
— Газовыделение?
Николай кивнул.
— Час от часу не легче… И ветра нет…
Друзья сели рядышком, свесив ноги за борт. Они слышали, как на корме Валерка, меняя пластинку, объяснял женщинам, что сигнал бедствия «SOS» означает вовсе не «save our souls» — «спасите наши души», а просто «save our ship» — «спасите наш корабль». Валя оспаривала это утверждение, но Валерка, хорошо усвоивший уроки своих руководителей, был непоколебим. Потом в разговор вмешалась Рита, послышался смех. Красивый низкий голос запел под граммофонной иглой:
— Что будем делать, Юрка?
Юра не ответил. Он затянул унылым голосом:
Вдруг граммофон умолк. Валя крикнула с кормы:
— Ребята, что случилось?
Она хорошо знала привычки друзей и, услыхав заунывные «Метелки», сразу насторожилась.
— Да ничего, просто петь охота, — ответил Юра.
Тут Николай толкнул его локтем в бок:
— Слышишь?
В наступившей тишине с моря донеслось легкое гудение.
— Подводный грифон, — тихо проговорил Николай. — Надо сниматься с якоря.
— И дрейфовать? — с сомнением сказал Юра. — Сейчас мы хоть место свое знаем, а течением занесет к черту на рога. Долго ли в тумане на камень напороться?
— Услышим буруны — отрулимся.
— Такие грифоны не обязательно связаны с извержением.
— Все равно нельзя рисковать. В любую минуту может трахнуть из-под воды.
— Что ж… Давай сниматься.
Они подтянули якорный канат, но якорь не освободился: что-то держало его. Юра прыгнул в воду. Придерживаясь одной рукой за канат, он разгребал густой ил и ракушки, но якоря не нащупал. Вода замутилась.
Он вынырнул, глотнул воздуху, сказал:
— Якорь засосало.
— Залезай на борт. Это все грифон. Придется резать канат.
— Запасного-то якоря у нас нет.
— Все равно. Раз с дном что-то делается, надо уходить.
Канат обрезали. «Меконг» развернулся на течении и медленно поплыл в туманную мглу.
Шторм с севера налетел сразу. Шквальный ветер в клочья разорвал туман, завыл, засвистел по-разбойничьи в снастях.
Николай всем корпусом навалился на румпель, удерживая яхту против ветра. Юра с Валеркой заменили ходовой стаксель штормовым — хорошо, что послушались старого Мехти, сложили стаксель как надо… Затем, балансируя на уходящей из-под ног палубе, стали брать рифы на гроте[44]. Тугая парусина рвалась из рук, Валерку чуть не смыло за борт. Стонали под ударами ветра штаги и ванты.
С наглухо зарифленным гротом «Меконг» понесся на юг, зарываясь носом в волны. Волна за волной накатывались, стряхивали на яхту белые гребни, и пена шипела и таяла, растекаясь по палубе.
Рита и Валя сидели в кокпите[45]. Они прижались друг к другу и молча смотрели на взбесившееся море.
Юра с помощью Валерки мастерил на заливаемом волной баке плавучий якорь из багров и весел, завернутых в стаксель.
Нестись в неизвестность, в ревущую ночь, когда море усеяно банками и подводными камнями… Николай, с трудом удерживая румпель, пытался ходить вполветра взад и вперед короткими галсами. На поворотах яхта ложилась набок, купая зарифленный грот в волне. Николай знал тяжесть киля и не боялся перевернуться.
— Рита, Валя! — кричал он. — Держитесь крепче!.. Не бойтесь! Сейчас выровняемся…
Чудовищного напряжения стоил каждый поворот. Ныли мышцы, пот струился со лба…
Он наваливался на румпель, одолевая яростное сопротивление воды.
— Скоро вы там? — кричал он Юре сквозь рев ветра.
Внезапный удар сотряс яхту. Скрежет под килем, треск ломающихся досок, грохот рухнувшей мачты заглушили короткий вскрик. Но Николай его услышал. Он рванулся вперед по кренящейся палубе, оттолкнул Валерку и прыгнул за борт. Прибойная волна захлестнула его, понесла, но он успел нащупать ногой дно и увидеть близкий, слабо чернеющий берег.
— Так полагается в морских романах.
— Не слушай его, — усмехнулся Николай. — Сжимать руль — пустое и трудное занятие, потому что руль находится над водой. А эта штука называется — румпель.
Около трех часов дня «Меконг» ошвартовался у маленького пирса острова Нежилого.
Нежилой лежал почти на середине пути между материком и Нефтяными Рифами. Еще сравнительно недавно этот безлюдный, бесприютный клочок глинистой земли вполне оправдывал свое название. Но с десяток лет назад на острове поселилось отважное племя морских нефтяников. Выросли дома, поднялись нефтяные вышки, в их переплетах каспийские ветры запели новую песню. Вокруг Нежилого возникли стальные островки — основания морских скважин. К группам вышек протянулась эстакада — стальная улица над морем. На морское дно легли нитки подводных трубопроводов.
Теперь на Нежилом заготовляли очередную нитку труб для внутренних коммуникаций морского нефтепромысла.
Экипаж «Меконга» сошел на берег. Валерка и женщины отправились осматривать остров. Юра и Николай, сопровождаемые Рексом, пошли на стройплощадку.
Из поселка на дальнюю группу вышек отправлялся автобус с промысловиками. Валя, Рита и Валерик влезли в автобус. Попутчики охотно рассказывали им, как строился здесь поселок и как у моря отвоевывается нефть.
Было странно и необыкновенно интересно ехать по многокилометровой эстакаде над морем и слушать пересыпаемые шутками объяснения нефтяников — молодых парней в брезентовых спецовках, от которых остро пахло мазутом.
Потом они долго стояли на ветру у перил и смотрели, как на ближней скважине спускали в тысячеметровую глубину колонну труб. Волны с гулом разбивались о стальные ноги эстакады.
— Подумать, что эти чудеса у нас под носом, а мы только случайно попали сюда! — сказала Валя, восторженно глядя по сторонам.
— Да… изумительно, — отозвалась Рита.
Валерка ничего не сказал. Он думал о том, что пройдет еще немало лет, пока он станет инженером.
Они вернулись в поселок и разыскали Юру на стройплощадке возле маленькой бухты.
Юра, голый по пояс, копался во вскрытом чреве сварочного автомата. Его руки до самых плеч были коричневыми от масла. На потном лбу тоже лоснилось масляное пятно.
— Юрик, ты что делаешь? — Любопытная Валя заглянула в темное отверстие, где, отражаясь в масляной ванне, поблескивали шлифованные зубья передач.
— Смяло шестерню, — сказал Юра и рывком головы откинул волосы со лба. — Удачно, что мы заглянули сюда: в мастерской сегодня выходной, и машина простояла бы до завтра… Валерка, сбегай вон туда — видишь, домик продолговатый? — и скажи Николаю Сергеевичу, чтобы сделал на две десятых короче.
Рита и Валя пошли вслед за Валеркой. Они обогнули штабель труб и вошли в прохладную мастерскую. У токарного станка работал Николай.
Выслушав Валерку, он толкнул ручку фрикциона, и почти оконченная заготовка повой шестерни завертелась. Быстрые повороты маховичков продольной и поперечной подачи, шорох срезаемой стружки… Все. Николай снял заготовку и перенес ее к фрезерному станку.
Выйдя из мастерской, женщины присели на скамейку в тени.
— Почти два года я знаю ребят, — сказала Валя как бы про себя, — а увидела впервые.
Рита не ответила.
3. Авторы, вспомнив о своем обещании, устраивают кораблекрушение
Г.Лонгфелло, «Гибель „Вечерней звезды“
И мачты рухнули за борт
В крутой водоворот;
Бриг разломился, как стекло,
Средь грохотавших вод.
Много тысячелетий назад, задолго до появления человека, Средиземное, Черное, Каспийское и Аральское моря представляли собой один гигантский водоем. Среди бескрайней воды островками возвышались вершины Карпат и Кавказа.
Медленно шло разделение морей. То разделяясь, то вновь соединяясь, они приближались к современным очертаниям.
Под действием могучих тектонических сил колоссальные пласты коренных пород становились дыбом, ломались и образовывали новые горы. Многоводные реки размывали берега, пробивали себе дорогу к морям.
В эпоху, когда образовывалась так называемая продуктивная толща, Каспийское море было гораздо меньше современного: существовала только его южная часть. Нынешний южный берег Апшеронского полуострова был северным берегом моря; здесь в него впадала древняя Волга — Палеоволга. Южнее бассейн питала Палеокура — устье ее почти не отличалось от устья современной Куры. А на восточном берегу в море впадал Палеоузбой — ныне сухая долина Узбоя.
Пространство между Апшеронским полуостровом и устьем Куры до наших дней сохранило вулканический характер. Берега здесь — скопление грязевых вулканов. Широко раскинулись у этих берегов островки и банки древнего архипелага — продукты извержений подводных вулканов.
Извержения и сейчас не редкость. Чаще всего это грифоны — тихое, длящееся подчас годами истечение перемятых пород из трещин. Но бывает и так: проснется иной вулкан, выбросит с ревом огненный факел — за десятки километров видно тогда зарево, вставшее вполнеба.
Плавать в этих водах опасно. «Извещения мореплавателям» постоянно предупреждают о капризной изменчивости глубин.
С тех пор как «Меконг» вошел в воды архипелага, Юра не расставался с «Лоцией Каспийского моря».
— Остров Кумани! — провозгласил он, когда однажды утром открылась в дымке серо-желтая полоска земли. — За последние сто лет появлялся и исчезал пять раз. Вновь появился после подводного извержения совсем недавно — в декабре 1959 года. Открыт капитаном гидрографической шхуны «Туркмен» Кумани в 1860 году. Потом Кумани возил сюда знаменитого геолога Абиха.
— Кумани? — переспросил Николай. — Постой, Кумани командовал клипером «Изумруд», который вывез Миклухо-Маклая с Новой Гвинеи. Тот самый, что ли?
— Наверно. Поплавал на Каспии, получил повышение по службе, ушел в океан. Фамилия редкая — тот самый, конечно.
Уже несколько дней яхта находилась в открытом море. Рита и Валя привыкли ходить по наклонной палубе и научились лежать в «гамаке», то есть завалившись за гик в «брюхо» паруса, в углубление у галсового угла. Они перестали побаиваться примуса, который качался в люльке карданного подвеса, и поверили наконец, что качается яхта, а примус почти неподвижен. Обед готовили по Юриному рецепту: из сваренных вместе пшена и мелко нарезанной картошки; сюда же вываливалась банка мясных консервов. Получалась полужидкая масса, которую экипаж «Меконга» хлебал с большим аппетитом.
— Это блюдо, — объяснял Юра, отправляя в рот дымящуюся ложку, — не имеет научного названия. В петровском флоте оно называлось просто «кашица», а в наше время известно в глубинных сельскохозяйственных районах под названием «кондер».
— Сам ты «кондер»! — смеялась Валя.
— Возьмись-ка, Валентина, за исследование этого термина — диссертацию защитишь, в люди выйдешь. Эх, был бы я филологом!
— Такие, как ты, филологами не бывают.
— Почему?
— Потому что ты яхтсмен. А филология — дело серьезное.
— Вы слышите, коммодор? — воззвал Юра к Николаю. — Нас публично поносят!
— Сейчас разберемся, — сказал Николай, ставя на раздвижной столик пустую миску. — Валерик, будь добр, назови серьезных яхтсменов.
Валерка нес вахту у румпеля и с улыбкой прислушивался к разговору. Он начал перечислять:
— Джек Лондон, Жюль Верн, Мопассан, Серафимович, Куприн, Хемингуэй…
— Эйнштейн, — добавил Юра.
— Достаточно, — заключил Николай и не без ехидства посмотрел на Валю. — Что вы скажете теперь, сеньорита?
— Конечно, попадались и среди яхтсменов некоторые исключения, — промямлила Валя и вдруг напустилась на Юру: — И нечего ухмыляться с победоносным видом!
— Действительно, — заметила Рита. — Трое против одной — разве можно так спорить?
После обеда складывали посуду в сетку-авоську спускали на веревке с кормы. Миски бренчали в тугой кильватерной струе и вымывались дочиста.
Погода стояла великолепная. Все пятеро не носили ничего, кроме купального минимума и защитных очков, и основательно загорели.
— Прав был Чарлз Дарвин, — заметил однажды Николай. — Помните «Путешествие на Биггле»? Он пишет, что белый человек, когда купается рядом с таитянином, выглядит очень неважно. Темная кожа естественнее белой.
Валя подняла голову от книжки, хотела было возразить, но, взглянув на коричневые плечи Николая, промолчала.
Когда солнце слишком уж припекало, коммодор Потапкин приказывал становиться на якорь. Мигом пустела палуба «Меконга». Купались, ныряли, гонялись друг за другом в прозрачной воде. По очереди надевали маску к ласты и путешествовали по песчаному морскому дну Осваивали самодельное пружинное ружье для подводной стрельбы.
— Конечно, — говорил Юра, — охота на рыбу с дыхательными приборами запрещена, но нам можно.
Втроем гонялись по очереди за одним и тем же сазаном — и никто не попал…
Холодок в отношениях между Валей и Ритой понемногу таял. Из женской солидарности Рита поддерживала Валю в частых спорах. Иногда они уединялись, насколько возможно это на тесной яхте, и подолгу разговаривали о чем-то своем. Вернее — Валя рассказывала о себе, о диссертации, о том, какой Юра бывает противный и невнимательный. Рита слушала улыбаясь.
Море, солнце и движение делали свое дело. Рита повеселела, загорела и сама ужасалась своему аппетиту. Город, тревога, огорчения последних месяцев — все это отодвинулось, задернулось синим пологом моря и неба.
Был лунный вечер. Черное небо — сплошь в серебряных брызгах звездной росы. Слегка покачиваясь, бежал «Меконг» по черной воде, оставляя за собой переливающееся серебро кильватерной дорожки.
Рите не хотелось спать. Она сидела в корме, обхватив руками колени. Рядом полулежал Николай. Его вахта подходила к концу, но он не торопился будить Валерку, спавшего в каюте.
Тишина, море, вечер… Николай закрыл глаза. «Коснуться рук твоих не смею», — всплыл вдруг в памяти обрывок стиха.
— Я вспомнила детство, — сказала Рита. — Только в детстве были такие вот тихие звездные ночи.
Ее голос наплывал будто издалека.
— Какая странная сила у моря, — медленно продолжала она. — Оно словно смывает все с души…
«Коснуться рук твоих не смею», — беззвучно повторял он.
— Ты слышишь меня?
— Да. — Николай открыл глаза.
— Только теперь я, кажется, поняла, почему в моем роду было много моряков…
А на носу «Меконга», за стакселем, облитым лунным светом, сидели Валя и Юра. Валя положила черноволосую голову на Юрино плечо и зачарованно смотрела на море и звезды.
— Смотри, какая яркая, — шепнула она, указав на золотистую звезду.
В той части горизонта небо было чуть светлее и отсвечивало синевой.
— Это Венера, — сказал Юра. — А знаешь, греки считали Венеру за две звезды: вечернюю, западную — Веспер, и утреннюю, восточную — Фосфор. Правда, Пифагор еще тогда утверждал, что это одна планета.
— Вечно ты со своими комментариями! — недовольно протянула Валя. — Не можешь просто сидеть и смотреть на природу…
Вдруг она оглянулась и высунула из-за стакселя любопытный нос.
— Интересно, о чем они разговаривают? — прошептала она. — Как ты думаешь, какие у них отношения?
— Не знаю.
— Юрик, умоляю!
— Говорю — не знаю. — Юра счел нужным добавить: — У вас есть женская классификация: ходят, встречаются, хорошо относятся, еще что-то. Все это не подходит. Лучше всего — не вмешивайся.
— Ну и глупо!
Валя отодвинулась. Рекс, лежавший рядом, вильнул обрубком хвоста. Она машинально погладила пса по теплой голове.
Юра торопливо спустился в каюту и вынес фотоаппарат.
— Редкий документальный кадр, — пробормотал он, нацеливаясь объективом на Валю и Рекса. — Всегда была против пса, и вдруг… Вот что делает лунный свет…
Он щелкнул затвором и сказал:
— Если что-нибудь выйдет, я увеличу этот снимок и сделаю на нем надпись:
— У Пушкина не дог, а дож, — поправила Валя. — Венецианский дож.
Ночь светла; в небесном поле
Ходит Веспер золотой.
Старый дог плывет в гондолу
С догарессой молодой.
— А у нас — дог. Правда, не старый, но все же дог. В переводе с английского — пес.
Валя махнула рукой и пошла спать.
Опаленный солнцем архипелаг…
Миновали остров Дуванный, где некогда вольница Степана Разина «дуванила» — делила трофеи персидского похода. Побывали на богатом птичьими гнездовьями острове Булла. Высаживались на острове Лось, усеянном грифонами. Здесь в кратерах — иные были до двадцати метров в диаметре — постоянно бурлила горячая жидкая грязь. Кое-где она переливалась через края, бурыми ручьями стекала в море.
— Как странно, — говорила Рита, — я представления не имела, что у нас под боком такая дикая и грозная природа…
Теперь «Меконг», обогнув остров Обливной, шел к Погорелой Плите — каменистому острову, издали похожему на парусник. Когда-то Погорелая Плита была подводной банкой; в 1811 году (это Юра вычитал из лоции) корвет «Казань», наскочив на нее, потерял руль. После Погорелой Плиты намеревались взять курс прямо к куринскому устью.
— Юрик, здесь опасно плавать? — спросила Валя.
— Не очень. — Юра углубился в лоцию. — Слева от нас остров Свиной, это местечко невеселое: девяносто штормовых дней в году.
— А вулканы есть?
— В лоции написано, что на Свином крупное извержение с землетрясением произошло в 1932 году. Был поврежден маяк. Контуры острова изменились. Огненный столб горящих газов был виден издалека. Вот и все.
— Приятное местечко, — сказала Валя.
Юра посмотрел на паруса, затем лизнул языком палец и поднял его вверх.
— Ветер стихает, — сказал он озабоченно.
Был полдень, и солнце палило вовсю, когда ветер стих. Паруса слабо заполоскали и обвисли. Юра бросил в воду спичку, Она спокойно лежала на гладкой зеленой поверхности, не удаляясь от яхты.
— Валерик! — позвал Юра. — Посмотрим, как ты усвоил парусные традиции. Что надо делать, чтобы вызвать ветер?
Валерка поскреб ногтями гик и хрипловато затянул:
— Скреби, скреби, — сказал Юра. — Без этого заклинание не действует.
Не надейся, моряк, на погоду,
А надейся на парус тугой!
Не надейся на ясную воду:
Острый камень лежит под водой.
Николай дремал в каюте после ночной вахты. Услышав знакомое заклинание, он вышел на палубу, опытным взглядом сразу оценил обстановку.
Мать родная тебя не обманет,
А обманет простор голубой…
В недвижном горячем воздухе струилось марево. Горизонт расплылся в легкой дымке, нигде не видно было земли.
— Почему не слышно на палубе песен? — сказал коммодор. — В чем дело? Нет ветра — постоим. Команде купаться!
После купанья Юра и Николай улеглись на корме и развернули свежий номер «Petroleum engineer»[42].
Валерка углубился в «Приключения Жерара» — адаптированное издание Конан-Дойля на английском языке. Заглядывая в словарь в конце книжки, он упорно одолевал фразу за фразой, бормоча себе под нос. Рита и Валя тоже улеглись с книжками.
Рексу было скучно и жарко. Он постоял немного возле Юры, потом залез в каюту и пару раз брехнул оттуда, словно жалуясь: «Устроили, тоже, на яхте читальню, а про меня забыли! До чего дожили — вам даже лень потрепать меня по голове…»
Валя подсела к инженерам:
— Что вы тут бормочете? Дайте-ка я вам переведу, дилетанты несчастные.
— Ладно, — с готовностью согласился Юра. — Только сперва немножко проверим тебя. — Он перелистал несколько страниц и ткнул пальцем в одну из фраз: — Переведи вот это, например.
— «Naked conductor runs under the carriage», — прочла Валя и тут же перевела: — «Голый кондуктор бежит под вагоном…» Неприлично и глупо!
Инженеры так и покатились со смеху.
— Послушай, как нужно правильно, — сказал Юра, отсмеявшись: — «Неизолированный провод проходит под тележкой крана». Американский технический язык — это тебе, Валечка, не английский литературный. Здесь навык нужен…
Инженеры долго трудились, разбирая статью о прохождении жидкости через непористую перегородку. «Пермеация»[43] — проницание — так назывался этот процесс.
— Значит, они делают тонкую перегородку из пластмассы, — сказал Николай. — Этот полимер растворяет жидкость, а сам в ней не растворяется. И растворенная жидкость проходит сквозь структуру перегородки — молекулы жидкости между молекулами перегородки… Любопытно.
— Молекулярное сито, — сказал Юра. — Эта штука близко подходит к нашей проблеме, верно?
Николай перевернулся на спину, прикрыл рукой глаза.
— Хотел бы я знать, — сказал он негромко, — что делает сейчас Борис Иванович в Москве?
— И что за ящик отправили в Институт поверхности…
Они снова — в который уже раз! — принялись обсуждать недавний опыт и спорить о возможных причинах взрыва в лаборатории.
— Ребята! — позвала вдруг Рита с носа яхты. — Смотрите, земля!
Все повскакали с места. Впереди в дрожащем мареве виднелась полоска земли, покрытая кудрявой зеленью.
— Ближайшая от нас зелень — в устье Куры, — сказал Николай.
— Значит, мы недалеко оттуда? — спросила Рита.
— Нет, далеко. Это рефракция.
— Мираж, — подтвердил Юра. — В лоции написано, что на Каспии бывают такие штуки. В двадцать каком-то году с одного гидрологического судна видели Куринский камень за сто десять миль.
Минуты через три зеленая коса исчезла.
— Мираж, — задумчиво сказала Валя. — Прямо как в пустыне… А что делают, когда долго нет ветра? — спросила она, помолчав.
— Разве ты не читала морских романов? — откликнулся Юра. — Доедают съестные припасы, а потом бросают жребий — кого резать на обед.
Пошли разговоры о том, сколько может прожить человек без пищи и воды, о четверке Зиганшина, об Алене Бомбаре и Вильяме Виллисе. Вспомнили, как несколько лет назад рыбака-туркмена унесло течением в лодке без весел из Красноводской бухты. Несколько сырых рыбешек, завалявшихся на дне лодки, служили ему пищей и питьем, хотя туркмен, вероятно, не читал Бомбара. Три недели мотало его по морю; обессиленный, измученный, он впал в беспамятство. Очнулся он от толчка: лодка ударилась о сваю. Обрывком сети туркмен привязал к ней лодку и снова потерял сознание. Нефтяники заметили лодку, привязанную к свае морского основания нефтяной вышки. Так туркмен пересек Каспий с востока на запад и оказался в госпитале.
— Я бы не смогла есть сырую рыбу, — сказала Валя.
— Если подопрет — скушаешь и облизнешься еще, — возразил Юра. — А насчет воды — у нас кое-какие чудеса припасены.
— Какие?
— Ионит. Ионообменная смола, которая превращает морскую воду в пресную. Впрочем, до этого не дойдет, не волнуйся.
— А я не волнуюсь.
Ветра все не было. Небо стало белесым, будто выцвело. С севера полз туман.
— Не нравится мне этот штиль, — тихо сказал Юра Николаю. — Давай положим якорь, а то здесь к вечеру течение бывает, снесет еще куда не надо…
Вода, гладкая и словно бы тоже выцветшая, без плеска поглотила якорь.
Туман надвинулся и окутал яхту дымным желтоватым одеялом.
— Валерка! — крикнул Юра. — Приведи в действие материальную часть по твоей бывшей специальности.
— Патефон, что ли? — догадался Валерка.
— Не патефон, а портативный граммофон, — поправил Юра. — Патефон ты разве что в музее найдешь.
— Наоборот, — возразил Валерка. — Граммофоны в музее. У которых здоровенная труба торчит.
— Массовое заблуждение, дорогой мой. Знаешь, как было? На Парижской всемирной выставке 1900 года фирма Патэ демонстрировала новую систему записи на пластинки — от центра к краю. По имени фирмы эта система называлась «патефон». Она себя не оправдала. Но, так как патефон имел трубу, скрытую внутри ящика, в быту начали портативные граммофоны обзывать патефонами. Ясно? Ставь пластинку погромче — вместо туманной сирены будет. А то как бы кто-нибудь не наскочил на нас.
«Если бы парни всей земли…» — понеслось над морем. Странно было слушать голос Бернеса, приглушенный туманом, здесь, на яхте, застывшей без движения.
Стемнело. Все вокруг стало призрачным. Клубился туман, цепляясь за мачту «Меконга». Гремела танцевальная музыка — Валерка ставил пластинку за пластинкой.
Николай прошел на бак, осмотрел якорный канат, уходивший через полуклюз в воду.
— Юрка, иди-ка сюда, — позвал он. — Посмотри на дректов.
Юра потрогал канат босой ногой и тихонько свистнул.
— Здорово натянулся. Течение появилось… Чего ты там разглядываешь? — спросил он, видя, что Николай перегнулся через борт.
— А ты взгляни как следует.
Теперь и Юра увидел: на поверхности воды у самого борта яхты возникали и лопались пузырьки.
— Газовыделение?
Николай кивнул.
— Час от часу не легче… И ветра нет…
Друзья сели рядышком, свесив ноги за борт. Они слышали, как на корме Валерка, меняя пластинку, объяснял женщинам, что сигнал бедствия «SOS» означает вовсе не «save our souls» — «спасите наши души», а просто «save our ship» — «спасите наш корабль». Валя оспаривала это утверждение, но Валерка, хорошо усвоивший уроки своих руководителей, был непоколебим. Потом в разговор вмешалась Рита, послышался смех. Красивый низкий голос запел под граммофонной иглой:
«Они спокойны, — подумал Николай. — Они полностью нам доверяют. Это хорошо».
Ночью за окном метель, метель…
— Что будем делать, Юрка?
Юра не ответил. Он затянул унылым голосом:
Николай привычно вступил:
Билет… билет… билет выправляли,
Билет выправляли, в дяревню езжали…
Рекс, просунув голову под Юрин локоть, старательно подвывал хозяевам.
В дяре… в дяре… в дяревню езжали,
В дяревню езжали, мятелки вязали…
Вдруг граммофон умолк. Валя крикнула с кормы:
— Ребята, что случилось?
Она хорошо знала привычки друзей и, услыхав заунывные «Метелки», сразу насторожилась.
— Да ничего, просто петь охота, — ответил Юра.
Тут Николай толкнул его локтем в бок:
— Слышишь?
В наступившей тишине с моря донеслось легкое гудение.
— Подводный грифон, — тихо проговорил Николай. — Надо сниматься с якоря.
— И дрейфовать? — с сомнением сказал Юра. — Сейчас мы хоть место свое знаем, а течением занесет к черту на рога. Долго ли в тумане на камень напороться?
— Услышим буруны — отрулимся.
— Такие грифоны не обязательно связаны с извержением.
— Все равно нельзя рисковать. В любую минуту может трахнуть из-под воды.
— Что ж… Давай сниматься.
Они подтянули якорный канат, но якорь не освободился: что-то держало его. Юра прыгнул в воду. Придерживаясь одной рукой за канат, он разгребал густой ил и ракушки, но якоря не нащупал. Вода замутилась.
Он вынырнул, глотнул воздуху, сказал:
— Якорь засосало.
— Залезай на борт. Это все грифон. Придется резать канат.
— Запасного-то якоря у нас нет.
— Все равно. Раз с дном что-то делается, надо уходить.
Канат обрезали. «Меконг» развернулся на течении и медленно поплыл в туманную мглу.
Шторм с севера налетел сразу. Шквальный ветер в клочья разорвал туман, завыл, засвистел по-разбойничьи в снастях.
Николай всем корпусом навалился на румпель, удерживая яхту против ветра. Юра с Валеркой заменили ходовой стаксель штормовым — хорошо, что послушались старого Мехти, сложили стаксель как надо… Затем, балансируя на уходящей из-под ног палубе, стали брать рифы на гроте[44]. Тугая парусина рвалась из рук, Валерку чуть не смыло за борт. Стонали под ударами ветра штаги и ванты.
С наглухо зарифленным гротом «Меконг» понесся на юг, зарываясь носом в волны. Волна за волной накатывались, стряхивали на яхту белые гребни, и пена шипела и таяла, растекаясь по палубе.
Рита и Валя сидели в кокпите[45]. Они прижались друг к другу и молча смотрели на взбесившееся море.
Юра с помощью Валерки мастерил на заливаемом волной баке плавучий якорь из багров и весел, завернутых в стаксель.
Нестись в неизвестность, в ревущую ночь, когда море усеяно банками и подводными камнями… Николай, с трудом удерживая румпель, пытался ходить вполветра взад и вперед короткими галсами. На поворотах яхта ложилась набок, купая зарифленный грот в волне. Николай знал тяжесть киля и не боялся перевернуться.
— Рита, Валя! — кричал он. — Держитесь крепче!.. Не бойтесь! Сейчас выровняемся…
Чудовищного напряжения стоил каждый поворот. Ныли мышцы, пот струился со лба…
Он наваливался на румпель, одолевая яростное сопротивление воды.
— Скоро вы там? — кричал он Юре сквозь рев ветра.
Внезапный удар сотряс яхту. Скрежет под килем, треск ломающихся досок, грохот рухнувшей мачты заглушили короткий вскрик. Но Николай его услышал. Он рванулся вперед по кренящейся палубе, оттолкнул Валерку и прыгнул за борт. Прибойная волна захлестнула его, понесла, но он успел нащупать ногой дно и увидеть близкий, слабо чернеющий берег.