— Есть «Улица ангела» Пристли.
   — К чертям ангелов!
   — Есть «Шерпы и снежный человек».
   — Снежный человек? Другое дело. Для такой погоды — в самый раз…
   Они вошли во двор и пересекли его по диагонали.

 

 
   Это был старый двор их детства. Двухэтажный дом опоясывал его застекленными галереями. На второй этаж вела открытая лестница, поддерживаемая зелеными железными столбами, по которым было так удобно и приятно съезжать вниз. В подвале можно было искать клады и прятаться от погони, отстреливаясь из лука. Узкий и крутой лаз вел на крышу, и оттуда, с высоты крепостной стены, велось наблюдение за коварными команчами, которые в любую минуту могли выйти на тропу войны. С многочисленных бельевых веревок свешивались разноцветные флаги белья и паруса простынь…
   Старый добрый двор! Двор-прерия. Двор-фрегат.
   Здесь они родились и выросли, Юра Костюков и Коля Потапкин. Здесь они придумывали свои первые игры и прочли свои первые книжки. Они носились по двору, стреляли из лука и накидывали лассо на фикусы, выставленные для поливки, и не раз их хватала цепкими пальцами за ухо старая ворчливая Тараканша, владелица фикусов (ее настоящая фамилия была Тер-Авакян).
   А на первом этаже жил моряк. Мальчишки с почтением взирали на его черную фуражку с золотым «крабом» и золотые, с изломом нашивки на рукавах. Он плавал на пароходе и подолгу не бывал дома. А дома у него были живая черепаха и дочка — худенькая веснушчатая девочка с желтыми косичками.
   Девчонок в индейские игры Юра и Коля не допускали, но для дочери моряка сделали исключение. Желтая Рысь (такую ей дали кличку) умела быстро бегать, перелезать через лестничные перила и съезжать по столбам вниз. Она не ревела, когда ее дергали за косы, а смело кидалась в драку, царапалась ногтями и тонким голосом кричала: «Полундра!» Вообще девчонка внесла в их игры немало морских словечек, заимствованных из папиного лексикона. Двор-прерия постепенно превращался в двор-фрегат. Теперь подвал назывался крюйт-камерой, балкон на втором этаже — капитанским мостиком, лестница — трапом.
   Иногда Желтая Рысь показывала фокус. Она втягивала живот под ребра и не дыша стояла так минуту и даже больше. Это внушало уважение. Ни один мальчишка с их двора не был способен на такую штуку.
   В квартире моряка, кроме черепахи, были и другие интересные вещи. На одной стене висел настоящий морской кортик, на другой — барометр. Рысь иногда подходила к барометру, стучала по нему пальцем и говорила: «Падает. Будет шторм». На письменном столе, рядом с бронзовым чернильным прибором, всегда лежали два металлических бруска. На них были вырезаны какие-то замысловатые буквы. Рысь сообщила мальчишкам, что бруски очень ценные. Почему они такие ценные, она и сама не знала, но буквы, вырезанные на брусках, определенно хранили тайну. Рысь и мальчишки решили, что когда-нибудь обязательно докопаются до этой тайны.
   Ранней весной 1941 года моряк уезжал вместе со своей семьей в Ленинград. Коля перерисовал из книги «Сказки Пушкина» картинку: к пристани подходит старинный корабль с огромным выгнутым парусом; на парусе — изображение солнца; с пристани люди в длинных кафтанах палят из пушек. Рисунок он подарил Желтой Рыси на прощанье. Им не было тогда и девяти лет.
   Вскоре в квартиру моряка въехал новый жилец — молодой человек атлетического сложения. У него был голубой мотоцикл, на котором он иногда катал дворовых мальчишек. Кроме того, он учил их приемам классической борьбы. В комнате у дяди Вовы — так звали атлета — красовалась цирковая афиша. Дядя Вова был изображен на ней, среди других артистов, очень красивым и мускулистым, с грудью колесом, в черном трико.
   Когда началась война, дядя Вова забил свою дверь гвоздями и ушел воевать. Колин отец, мастер вагоноремонтного завода, тоже был мобилизован. Отцу Юры, инженеру нефтеперерабатывающего завода, дали «броню», да он и не смог бы воевать, так как был невероятно близорук.
   Теперь мальчишки играли в разведчиков и партизан. Жилось им трудно, особенно Коле и его матери, день и ночь работавшей в госпитале. Она была медицинской сестрой. Отец Коли не вернулся с войны — он погиб на днепровской переправе.
   Закончив семилетку, Коля заявил матери, что теперь будет работать. Мать убеждала продолжать учение, но он был упрям. Юрин отец устроил Колю у себя на заводе, в ремонтном цехе, учеником слесаря, и заставил его поступить в вечернюю школу.
   Вскоре Юриному отцу дали квартиру в новом доме. Двор совсем опустел, но теперь у Коли и времени-то для игр не оставалось.
   Юра считал, что обижен судьбой, заставившей его всю войну корпеть над учебниками, вместо того чтобы драться с фашистами. А тут еще Колька задается и тычет под нос руки, плохо отмытые от масла и металлической пыли. Так или иначе, после восьмого класса Юра очутился в том же цехе, где работал Николай. Они вместе окончили вечернюю школу и поступили в институт на вечернее отделение.
   Вскоре после окончания институтского курса молодые инженеры стали работать в «НИИТранснефти», в отделе, которым руководил Привалов.

 

 
   Друзья пересекли двор, прошли мимо фикусов, выставленных для поливки, и стали подниматься по лестнице. Двое мальчишек, размахивая деревянными пистолетами и возбужденно крича, обогнали их, перемахнули через перила и съехали вниз по столбам.
   — Видал? — Юра проводил мальчишек любопытным взглядом. — До чего похоже!
   Через застекленную галерею они прошли в комнату. Здесь было прохладно. Над письменным столом Николая громоздились полки с книгами. В углу стоял, как цапля на одной ноге, фотоувеличитель.
   Юра взял со стола самодельное ружье для подводной стрельбы, осмотрел его.
   — Пружина туговата.
   — В самый раз, — сказал Николай. — Слабее нельзя.
   — Давай заканчивай к воскресенью. Постреляем.
   — В воскресенье гонки. Забыл?
   — А, верно! — Юра бросился на койку и блаженно потянулся. — Летний план выполнен, а, Колька? — Он стал загибать пальцы на руке. — Акваланг сделали. Цветную фотопленку освоили. Ружье почти готово. Скоро я свой магнитофон закончу. — Он поцокал языком. — Зверь, а не магнитофон будет. Увеселительный агрегат.
   — Юрка, — сказал Николай, вытаскивая из ящика стола листки, испещренные эскизами и расчетами, — посмотри-ка, что я набросал.
   Юра взглянул на листки.
   — Какие-то груши. — Он протяжно зевнул. — Убери. Неохота вникать.
   — Ты послушай сперва. Помнишь разговор о поверхностном натяжении? Шеф интересную мысль кинул.
   — Шеф велел ее из головы выкинуть.
   Николай разозлился:
   — Кретин! С тобой невозможно стало говорить на серьезные темы! Одна Валечка у тебя в голове!
   — Сам кретин, — благодушно отозвался Юра. — Ну ладно. Излагай.
   Николай включил вентилятор.
   — Ответь, — сказал он, закуривая, — какую форму имеет жидкость?
   Юра вскинул брови:
   — Форму сосуда, в который она налита. Об этом догадывались еще первобытные люди…
   — Обожди. Теперь берем каплю. Что удерживает жидкость в капле? Натяжение поверхности. Без всякого сосуда. Идеальная форма минимальной поверхности — шар. Но капля не круглая: земное тяготение придает ей грушевидную форму.
   — Каплевидную, — поправил Юра.
   — Именно. Слушай дальше…
   Но тут в дверь постучали. В комнату вошел крупный, атлетически сложенный мужчина в белой майке и синих пижамных брюках. У него было щекастое лицо, мощная нижняя челюсть и веселый рыжеватый хохолок на макушке. Из-под майки выпирали мускулы, несколько заплывшие жиром.
   — Наконец-то поймал! — сказал атлет густым хрипловатым голосом. — Где ты шляешься, Коля? Никогда дома нету! — Он сел на стул, и стул жалобно заскрипел под его тяжестью.
   — Чего тебе, дядя Вова? — спросил Николай.
   — По научной части пришел. Вот. — Атлет протянул Николаю листок бумаги. — Силомер хочу сделать, новой конструкции. Здесь все нарисовано. Ты мне силу пружины рассчитай. И размеры…
   — Срочно нужно?
   — А чего тянуть? Ты науки знаешь, у тебя на линейке быстро получается.
   — Завтра, дядя Вова. Хорошо?
   — Ладно, потерплю, — согласился Вова. — Теперь еще дело есть. Акваланг дашь? На пару дней.
   — Акваланг? — переспросил Николай.
   — Не бойся, ничего я ему не сделаю, — сказал атлет, заметив его колебания. — Я потом снова заряжу баллоны воздухом.
   — Ладно, бери.
   Вова взял из рук Николая акваланг, маску, пояс с грузами, осмотрел их и щелкнул языком:
   — Вещь! Ну, спасибо.
   — Ты когда приехал? — спросил Николай. — Уезжал ведь куда-то?
   — В воскресенье приехал. Между прочим, видел я, как ты девицу вытащил из воды. Ловкач! — Гора мускулов затряслась от смеха.
   — Черт побери, весь город, кажется, видел! — сказал Николай.
   — А что? — насторожился Вова. — Еще кто видел?
   — Целый теплоход видел. Ты разве тоже был на «Узбекистане»?
   — Ну, на теплоход-то я плевал, — неопределенно сказал Вова и, кивнув, вышел из комнаты.
   — Надоел со своими силомерами! — проворчал Николай. — Так слушай дальше…
   Тут он заметил, что Юра спит, мерно дыша и свесив с койки длинные ноги. Николай потряс его за плечо — Юра дернул ногой и, не открывая глаз, рукой отпихнул друга.
   — Сейчас же проснись! — заорал Николай. — Душу вытряхну!
   Юра открыл глаза.
   — Я, кажется, немного вздремнул, — сказал он, дружелюбно улыбаясь.
   — Мне тоже показалось. Слезь с койки.
   — Мне так удобней. Да ты излагай дальше. Мы остановились на том, что капля имеет каплевидную форму. Очень интересно.
   — Иронизируешь, скотина?
   — Нисколько.
   — Ну, слушай. Размер капли зависит от величины поверхностного натяжения. Для воды оно составляет… — Николай заглянул в свои записи. — Для воды поверхностное натяжение — семьдесят два и восемь десятых эрга на квадратный сантиметр. Для спирта — двадцать два с мелочью…
   — А ртуть? — спросил Юра.
   — Ртуть? Сейчас. — Николай достал с полки толстый справочник и перелистал его. — Ртуть… Ого! Четыреста семьдесят эргов. Вот это натяжение!
   — Оно еще увеличится, если через ртуть ток пропускать. Помнишь, мы читали про старинный опыт — «ртутное сердце»?
   — Верно! Молодец, что напомнил, Юрка! Это то, что нужно…
   — Не стоит благодарности. — Юра сделал рукой царственный жест.
   — Насчет ртути еще подумаем, — сказал. Николай. — Теперь такая мысль. Ты видел, как во время дождя вода бежит по провисшим проводам?
   — Видел. Захватывающее зрелище.
   — Она бежит струйкой каплевидного сечения, — продолжал Николай. — Представь, что провод мы заменили каким-то энергетическим лучом. Луч создает поле. Поле усиливает поверхностное натяжение, сечение струи увеличится…
   — Не трогай поля, старик. По части поля мы с тобой малограмотны.
   — А мы в дебри не полезем. Нужен только генератор высокой частоты.
   — Дай-ка твои бумажки, — сказал Юра, помолчав. — Это что за схема?
   Николай подсел к нему на койку и начал объяснять:
   — Смотри. Протянем проволоку. Наклонно. Сверху пустим воду, внизу банку подставим. Зная время и количество воды, подсчитаем скорость. Определим сечение капли, вычислим поверхностное натяжение. Это для начала. Потом окружим проволоку спиралью…
   — Понятно: резонансная схема, наложенные частоты… — Юра соскочил с койки. — Тащи проволоку!
   В серых глазах Николая мелькнула улыбка. Юрку надо только раскачать, а дальше — лавинообразное проявление энергии…
   Юра стянул с себя рубашку, рывком головы отбросил со лба мягкие белобрысые волосы и вытащил из кармана отвертку. Отвертка была не простая: еще в студенческие времена Юра сделал для нее наборную рукоятку из цветной пластмассы, а внутри рукоятки поместил неоновую лампочку-индикатор. Он никогда не расставался с любимой отверткой. Подобно мечу Роланда, она имела собственное имя — «Дюрандаль».
   — Сейчас немножко распотрошим твой приемник, — сказал Юра. — Не бойся, только входной контур используем. И гетеродин. — Он повалил радиоприемник набок и начал вывертывать болты крепления шасси. — Выпустим ему кишки наружу… Чего ты стоишь, Колька? Иди на галерею, растяни проволоку.
   Он бойко орудовал отверткой, приговаривая:
   — Кто-то из великих сказал — истинный экспериментатор поставит любой опыт, имея три щепки, кусок резины, стеклянную трубку и немножко собственной слюны…
   Через час, когда пришла с работы мать Николая, Вера Алексеевна, эксперимент был в полном разгаре.
   — Мама, не задень проволоку, — предупредил Николай.
   Вера Алексеевна осторожно обошла проволоку и неодобрительно посмотрела на лужу воды на полу галереи.
   — Опять мастерская! — сказала она. — Вы, конечно, не обедали? Кончайте, буду вас кормить.
   — После!
   Вера Алексеевна прошла в комнату. Она давно привыкла к тому, что галерея была то механической мастерской, то площадкой для настольного тенниса, а когда Юра притаскивал гитару, то и эстрадой. Это была хорошая, удобная галерея, вполне достойная великих дел, которые должны были в ней произойти. Только — не сегодня.

 

 
5. Читатель ближе познакомится с Бенедиктовым, а также узнает некоторые подробности биографии Вовы


 
Идите и гладьте —
Гладьте сухих и черных кошек!

 
   В.Маяковский, «Владимир Маяковский»

 
   Бенедиктов включил электромотор. Зашуршала ременная передача, и стеклянный диск электростатической машины начал вращаться. Потрескивали голубые искорки.
   Бенедиктов заглянул в круглый аквариум, обмотанный проволокой, а поверх нее — спиралью из толстой медной трубки. Над аквариумом параллельно поверхности воды был подвешен медный диск. Зеленоватую воду аквариума чертила в разных направлениях мелкая рыбешка. В стороне стояли еще два-три аквариума.
   Поглядывая на стрелки приборов, Бенедиктов покрутил рукоятки лампового генератора. Потом, медленно вращая рукоятку винта, приблизил к воде медный диск.
   Рыбки вдруг начали останавливаться. Они будто засыпали на ходу, носами к стенкам аквариума. Бенедиктов взглянул на часы, тяжело опустился в кресло, прикрыл глаза припухшими веками.
   — Ты уже в сотый раз ставишь этот опыт, — сказала Рита; она сидела в углу дивана, закинув ногу на ногу.
   — И в тысячный поставлю, — ответил Бенедиктов.
   В комнате было полутемно. Пыльные лучи солнца пробивались сквозь штору, закрывавшую широкую балконную дверь. Черный кот сидел у ног Риты и щурился на рыбок в аквариуме.
   — Толя, — негромко сказала женщина, — мне кажется, нужно бросить эти опыты. Ты взвалил на себя непосильную ношу.
   — В этом виновата ты и твой проклятый нож.
   — Да, я знаю… Мне так хотелось, чтобы ты… Чтобы о тебе — во всех газетах, и вообще… Но теперь я вижу, ты только губишь здоровье. Эти твои нервные вспышки…
   — Поздно. Я не брошу работу.
   Они помолчали. Потрескивало электричество. Спали рыбки в аквариуме.
   — Послушай, Толя, — сказала Рита, подавшись вперед, — почему ты упорно ставишь опыты на живой материи? Ведь тот старинный результат был получен на неорганической.
   — Сама знаешь: живая материя дает мне то, чего не может дать деревяшка или кусок металла, — биотоки.
   — Но теперь, когда нож… Разве ты сможешь продолжать работу без ножа?
   — Не знаю. Нож все время нужен. — Бенедиктов помолчал немного. — Ты сама видела, как он упал за борт? Может, его схватил кто-нибудь в свалке?
   — Я же говорила тебе: он упал за борт. Я прыгнула сразу, но… Разве найдешь? Нож утонул.
   — Угораздило же меня!.. — Бенедиктов яростно поскреб лохматую голову. — Ладно. — Он встал и подошел к аквариуму.
   Кто-то позвонил у двери. Рита вышла открыть. На лестничной площадке стоял рослый здоровяк в синей спецовке и кепке, надвинутой на глаза.
   — Монтер из горсети, — деловито сказал он. — Разрешите проверить проводку.
   — Пожалуйста. — Рита впустила монтера в коридор. — Вот счетчик.
   Монтер выкрутил пробки, осмотрел их и строго сказал:
   — Пробочки у вас с жучками, гражданка. Менять нужно.
   — Рита! — крикнул из кабинета Бенедиктов. — Почему ток выключили?
   — Сейчас! Вворачивайте пробки, — скомандовала Рита. — Побыстрее.
   — Побыстрее и оштрафовать можно, — проворчал монтер, однако же пробки ввернул. — Это у вас кухня?
   Он пошел по квартире, задрав голову и осматривая проводку. Войдя в первую комнату, прислушался, спросил:
   — Мотор, что ли, работает? Разрешение есть?
   — Рита! — нетерпеливо позвал Бенедиктов.
   — Подождите минутку, — сказала Рита монтеру и побежала в кабинет.
   Монтер слышал, как она объясняла, в чем дело.
   — Ну и черт с ним, пусть смотрит, — сказал мужской голос. — Приготовь несколько формочек для парафина.
   Монтер подошел к полуоткрытой двери кабинета, прислушался.
   — Возьми эту рыбу, — услышал он тот же мужской голос.
   — Ай! — вскрикнула женщина.
   Монтер заглянул в дверь и увидел, как женщина выронила что-то из рук. Тут же к ней подскочил большой черный кот…
   — Брысь! — крикнул Бенедиктов.
   Монтер отпрянул от двери. Черный кот, окруженный роем голубых искр и отчаянно мяукая, выскочил из кабинета. Шерсть его стояла дыбом, искры трещали. Кот ошалело метнулся монтеру под ноги, получил пинок и крупными скачками помчался в коридор.
   Монтеру стало не по себе.
   — Пронька подумал, что я для него кинула, — смеясь, сказала Рита и вышла из кабинета. — Вы кончили осматривать? — спросила она.
   Бенедиктов вышел вслед за ней и уставился на монтера.
   — Кто вы такой? — сказал он встревоженно. — Что вам надо?
   — Штрафовать надо… за такие штуки… — хрипло буркнул монтер, глубже надвигая кепку.
   Он быстро пошел к выходу и с силой захлопнул за собой дверь.

 

 
   Вова Бугров с юных лет отличался незаурядной физической силой и, уразумев это, не слишком усердствовал в науках.
   После седьмого класса он решил, что с него достаточно, и с размаху кинулся в бурные житейские волны, не будучи оснащен ни логарифмами, ни биномом Ньютона.
   Некоторое время Вова работал в морской нефтеразведке, мотористом на катере. Однако вскоре в нем пробудился дух стяжательства. Юный моторист стал совершать дальние рейсы на один из необитаемых островков. Там он собирал яйца морских птиц и сбывал их на базаре. Однажды диспетчер подстерег Вову после очередного похода. Моторист и не пытался оправдываться: рейс был на редкость удачным — катер, набитый яйцами, говорил сам за себя. Кинув на яйца прощальный взгляд, Вова высморкался и пошел в контору получать расчет.
   С тех пор он никогда не работал больше под знаком табельного учета.
   Знакомый киномеханик снабжал его кадрами из кинолент, и Вова печатал и продавал открытки популярных актрис и актеров. Попутно он где-то добывал этикетки номерных грузинских вин и, войдя в контакт с двумя-тремя продавцами, украшал этикетками бутылки с дешевыми низкосортными винами.
   На этикетках Вова чуть было не попался и решил переменить род занятий. Через некоторое время на арене городского цирка появился новый борец со звонкой фамилией Ринальдо. Именно в это время он поселился в доме, где жили Коля и Юра, и обзавелся голубым мотоциклом. Это была золотая пора афиш, тур-де-тетов и шумной славы среди городских мальчишек.
   Началась война, и Вова был призван в армию. Недолго провоевав, он после ранения остался в полевом госпитале в качестве шофера. До самого конца войны он крутил баранку и дослужился до старшего сержанта.
   После демобилизации Вова возвратился в родной город и поселился в своей старой квартире в Бондарном переулке, где еще висела над кроватью пожелтевшая цирковая афиша.
   Вскоре в квартире появилась Клавдия Семеновна, дородная женщина с решительными манерами. Она запрятала афишу в нижний ящик комода, разложила повсюду подушечки с вышивкой и коврики, а у дверей повесила картонку с надписью: «Ремонт капроновых чулок».
   Военкомат направил Вову на работу в автоинспекцию, но там он прослужил недолго. Раздобыв справку об инвалидности, он занялся домашним производством пружинных силомеров для артели инвалидов. Это невинное занятие служило прикрытием для других, куда более предосудительных. Вова спекулировал обувью, тканями, граммофонными пластинками.
   Если какое-нибудь большое учреждение переезжало с места на место, Вова немедленно сколачивал артель грузчиков и сам умело перетаскивал несгораемые шкафы. Он любил таскать тяжести. В эти волнующие минуты он начисто забывал про справку об инвалидности.
   Вова любил разнообразие. Он был одним из организаторов «международной игры молодежи». Помните? Простаки получали письма и высылали в указанный адрес пять рублей, да еще вовлекали своих знакомых, так как в письмах было сказано, будто бы «игра» основана на геометрической прогрессии и каждый участник, вложив пятерку, в течение трех месяцев обязательно получит 6725 рублей.
   Из других игр Вова больше всего любил футбол. Ему ничего не стоило слетать в Москву на выдающийся матч и вечерним самолетом вернуться обратно. Вообще, надо сказать, Вова был не жаден и легко тратил деньги. Он берег здоровье, избегал спиртных напитков и каждый год выезжал с женой на курорт. Отдыхая и развлекаясь, он подрабатывал при этом моментальной фотографией.
   На «Узбекистане» Вова возвращался из увеселительной поездки по Волге. Увидев загадочный нож Бенедиктова, он смекнул, что, показывая фокусы с таким ножиком, можно недурно заработать. Когда нож исчез, Вова хорошенько приметил место падения женщины в красном сарафане. Прямо с пристани он отправился на такси вслед за машиной, увозившей биофизика, и узнал таким образом, где тот живет.
   Несколько дней Вова колебался: узнает его Бенедиктов или нет, если он нанесет ему визит под личиной водопроводчика или монтера. У него были основания полагать, что, узнав его, Бенедиктов не кинется с радостными криками к нему в объятия. Но Вове позарез нужно было выяснить, что случилось с ножом: уцелел он или затонул. И, будучи человеком нахальным, он решил идти напролом.

 

 
   …Он вышел из подъезда и зашагал к остановке.
   «Зря время потерял, — хмуро думал Вова. — Ни черта не узнал про ножик. Только с котом познакомился…»
   И, вспомнив черного кота, обсыпанного искрами, он со злостью сплюнул.
   Вова не знал, что кошки обладают хорошими электрическими свойствами. Правда, серьезным источником электричества они служить не могут: подсчитано, что для получения пустяковой мощности в 15 ватт надо одновременно гладить полтора миллиарда кошек.
   «А может, не зря я сходил? — продолжал размышлять Вова уже в троллейбусе. — Этот… хозяин кота… не в духе он был. Ругался, на жену кричал… Утонул, наверное, ножик, потому и нервничает гражданин. Ясное дело, утонул. Эх, не схватил вовремя!.. За ручку надо было хватать… Ладно, поищем на морском дне. Уж больно занятный он, ножик этот самый…»
   И, развалившись на сиденье, Вова размечтался о неслыханном аттракционе. Вот он приезжает в небольшой городок. По заборам — афиши. На афишах — он, Вова, в красном… нет, в зеленом халате. На голове — чалма, горло проткнуто ножом. Надпись: «Знаменитый факир…» Фамилию потом придумаем. Вечером клуб битком набит. Он, Вова, выходит на сцену в зеленом… нет, в черном халате…
   Надо у соседа акваланг взять и понырять как следует в том месте. Ила там нет, чистый песок. Поищем!
   Вова сбил кепку на затылок и подмигнул своему отражению в стекле.

 

 
6. Опрятин берет быка за рога
   …И перестанем размазывать белую кашу по чистому столу.
   И.Бабель, «Одесские рассказы»

 
   Теперь, читатель, заглянем в одну из лабораторий Института биологии.
   Это большая, светлая комната, заставленная стендами и термостатами. На белых столах — электроизмерительная аппаратура, микроскопы, колбы и батареи пробирок с цветными жидкостями. И повсюду — белые кубики парафиновых блоков с залитыми в них препаратами для гистологических исследований.
   Опрятин открыл дверь лаборатории и сразу увидел Бенедиктова. Грузный, взлохмаченный, биофизик стоял возле стенда, окруженного толстой медной спиралью, и расстегивал ремешки, на которых висела подопытная собачка — белая, в рыжих пятнах. Выйдя из стенда, она отряхнулась и неприязненно обнюхала ноги экспериментатора.
   Опрятин подошел, поздоровался.
   — Что вам угодно? — сухо спросил Бенедиктов.
   — Я к вам по делу. Нужна небольшая консультация по поводу рыбного хозяйства.
   — Обратитесь к кому-нибудь другому. — Бенедиктов отвернулся.
   — Я сожалею о нашей ссоре на теплоходе, — негромко сказал Опрятин. — Я готов взять свои слова обратно, товарищ Бенедиктов.
   Биофизик помолчал. Затем он мотнул головой на стеклянную загородку в глубине лаборатории, бросил отрывистое: «Прошу».
   Они сели друг против друга у стола, заваленного бумагами и кубиками парафиновых блоков.
   — Видите ли, — начал Опрятин, — мы работаем над проблемой поднятия уровня Каспия. Намечаются широкие опыты. В море появится ионизированная вода. Так вот: как отразится это на самочувствии рыбы?
   Бенедиктов откашлялся и ничего не ответил.
   — Разумеется, наш институт официально свяжется с вашим, — продолжал Опрятин, не спуская взгляда с лица Бенедиктова, — но я хотел бы, так сказать, предварительно…
   — Каковы показатели ионизации? — спросил Бенедиктов, придвигая к себе спиртовку, на которой стояла никелированная ванночка.
   Завязался скучноватый разговор. Бенедиктов отвечал нехотя, односложно. Он кашлял, ерзал на стуле, глаза у него были красные, неспокойные.