Войскунский Евгений. Экипаж "Меконга"

   Вернулась Вера Алексеевна и подала Юре его записку. Поперек записки стояло крупными буквами: «НЕТ».

 

 
   Войдя в квартиру, Рита сразу увидела, что Анатолий Петрович был здесь. Неубранная постель, пижама, брошенная на спинку стула, стакан с недопитым чаем и сахарница на столе… Очевидно, во время ее отсутствия он жил дома, а не у Опрятина.
   Она позвонила в Институт физики моря, но ей никто не ответил: рабочий день уже кончился. Рита постояла в раздумье, потом набрала номер Опрятина. Спокойные, неторопливые гудки. Нет дома. Где же Анатолий?
   «Приму ванну… — решила Рита. — Нет, сперва зайду к соседям».
   Она вышла на лестничную площадку и позвонила у соседней двери. Открыла девочка с большим белым бантом на голове. Она не знала, где дядя Толя, она его не видела уже несколько дней, а ее мама и папа ушли на футбол.
   — А кошка ваша у нас. Вы ее заберете? — с сожалением спросила девочка.
   — Поиграй с ней еще. Потом заберу.
   Рита вернулась к себе. Мать гостила у родственников в Ростове, вот ее письма в почтовом ящике. Кому же еще позвонить?.. Она вспомнила этого неприятного типа, Владимира. Кажется, он живет в том же доме, что и Николай. Как жаль, что у Коли нет телефона…
   Рита приняла ванну, потом снова позвонила Опрятину. На этот раз Николай Илларионович оказался дома.
   — Маргарита Павловна? — сказал он изумленно. — Вы в городе?
   — Да, как видите. Где Анатолий?
   — Простите… — Опрятин запнулся и помолчал не много. — Вы спрашиваете, где Анатолий Петрович? Разве вы не знаете?..
   — Что случилось? — крикнула она в трубку, прижимая ладонь к груди.
   — Анатолий Петрович работал в нашей островной лаборатории. Мне больно говорить… Он погиб при неожиданном извержении…
   — Вы лжете! Его не было в лаборатории!
   — Я понимаю ваше состояние, — мягко и сочувственно сказал Опрятин. — Поверьте, я самым искренним образом…
   — Ложь! — закричала она яростно. — Он уехал с острова вместе с вами! Что вы с ним сделали, негодяй?
   — Я не могу продолжать этот разговор.
   В трубке щелкнуло, посыпались частые гудки отбоя.
   Рита медленно опустила трубку на рычаг. Минуту или две она стояла, уронив руки, в мертвой тишине пустой квартиры. В открытую форточку влетела муха и стала биться о стекло.
   — Точить ножи-ножницы! — донеслось со двора.
   Рита схватила трубку и быстро набрала Юрин номер. Неторопливые гудки. Выждав немного, она снова закрутила диск. Юра не отвечал.

 

 
   Из больницы Юра примчался домой на такси. Он заперся в ванной, погасил свет и принялся проявлять последнюю фотопленку.
   За дверью скулил голодный Рекс. Надрывался телефон. Юре было некогда. Валька, наверное, звонит. Подождет. Потом он ей сам позвонит.
   Выхватив мокрую пленку из фиксажа, он зажег свет и нетерпеливо просмотрел ее кадр за кадром. Странно выглядели негативы снимков, сделанных в островной лаборатории. Вот! Клетка, перекладина, торчащая из пола, а ниже — какое-то смутное белесое пятно… Что за чертовщина! Аппарат схватил то, что было под бетоном?!
   Юра включил вентилятор, чтобы быстрее высохла пленка.
   Теперь — печатать. Он продернул пленку сквозь увеличитель так, чтобы кадр с клеткой стал перед окошком. Подложил бумагу, дал свет. Бросил бумагу в проявитель. В красном свете фонаря на бумаге медленно, словно нехотя, проступила клетка, потом верхняя перекладина кресла… Смутные контуры самого кресла и…
   У Юры по спине пробежали мурашки.
   На снимке проступили туманные очертания человеческого тела. Оно полулежало в кресле, снятое странным ракурсом — сверху вниз.

 

 
   Вова чувствовал себя скверно. Официальное лицо, вызвавшее его к себе повесткой, знало многое из его биографии. Знало даже о том недолгом периоде, когда Вова после демобилизации сделался автоинспектором…
   Тогда он, Владимир Бугров, любил стоять на шоссе вблизи колхозного рынка. Он хозяйски оглядывал проносящиеся мимо машины и останавливал иные из них мановением руки. Просмотрев документы шофера, он говорил:
   — Ты хороший мужик. Езжай себе. Только сначала давай выпьем.
   Они шли к ларьку. Вова заказывал себе двести граммов, а шоферу пить было нельзя: за рулем не положено. Шофер только платил. Вова залпом выпивал стакан, молодецки крякал, возвращался на шоссе и выбирал очередную жертву.
   Вскоре стоустая молва донесла до управления милиции весть о богатыре-автоинспекторе, который целый день глушит водку чайными стаканами без закуси и при этом сохраняет бодрость и зоркость. Начальство, зная, что Бугров человек непьющий, заинтересовалось. Выяснилось, что Бугров заключил с ларечником соглашение, по которому ему наливалась чистая вода, в то время как шоферы платили за водку. На этом автоинспекторская карьера Вовы кончилась…
   — Давно было, — угрюмо сказал Вова, когда официальное лицо напомнило об этом печальном эпизоде.
   — Согласен. А спекуляция икрой?
   — Тоже бросил…
   У официального лица манеры были добродушные, голос тихий и даже задушевный, но Вове от этого легче не стало. Наоборот, у него на душе вовсю скребли черные кошки.
   — Допустим, — опять согласилось официальное лицо. — А наркотики?
   Вова молчал, царапая ногтем край следовательского стола.
   — Я спрашиваю: у кого вы покупали наркотики?
   — Фамилию не знаю. Махмудом его зовут, — хмуро сказал Вова.
   — Это на углу Девятой Параллельной? Возле автоколонки?
   — Да.
   — Арестован ваш Махмуд. И его ленкоранские сообщники арестованы. Там рыбачок один был, принимал в море иранскую контрабанду. Распутали наконец узелок…
   Вова исподлобья взглянул на следователя:
   — Я, между прочим, не для себя покупал.
   — Знаю. — Голос у официального лица вдруг стал жестким. — Покупали не для себя, а человека угробили.
   Вова так и подскочил на стуле.
   — Кто угробил? — выкрикнул он. — Сам он себя угробил. Вы, товарищ следователь, бросьте… Я по его сильным просьбам покупал… Думаете, мне…
   — Успокойтесь, — негромко сказал следователь. — Я не обвиняю вас. К сожалению, он не мог обходиться без этого… Вы мне расскажите, какие были отношения между Опрятиным и Бенедиктовым.
   — Не было у них отношений, — твердо сказал Вова. — Грызлись они меж собой. Как на остров идем, так всю дорогу грызня.
   — Из-за чего?
   — Это — не знаю. За науку не могу сказать. Меня дальше отсека, где двигатель стоит, Опрятин не пускал. По-моему, не клеилось у них что-то.
   Следователь предложил Вове подробно рассказать о последней поездке на остров.
   — Значит, вы оставили Бенедиктова в лаборатории, — заметил он, когда Вова кончил рассказ, — запломбировали дверь и уехали, так?
   Вова с искренним удивлением уставился на официальное лицо:
   — Кто ж будет пломбировать дверь, если внутри живой человек остался?
   — Н-да, живой человек… — Следователь внимательно разглядывал щекастую физиономию собеседника. — Перед отплытием с острова вы к доту не подходили?
   — Нет, я с мотором возился.
   — А какой у вас с Опрятиным разговор был на обратном пути?
   — Вроде не было никакого. Молчал он как сыч…
   — Был разговор. Когда вы остановили моторку, чтобы выкупаться.
   Вова еще больше удивился.
   — Верно, — вспомнил он. — Говорили, что медленно сегодня идем.
   — А еще?
   — А еще он спрашивал, на какой пристани сел ко мне Бенедиктов. И не видел ли кто.
   — Вот-вот, — кивнул следователь и записал что-то.
   «Так говорит, будто в моторке был с нами, — подумал Вова. — А может, Николай Ларионыч ему рассказал?.. Ну нет, станет такой гусь по следователям ходить, как же…»
   Следователь осторожно вынул из ящика стола плоскую железную коробочку на цепочке и положил ее перед Вовой:
   — Узнаете?
   Вову прошиб пот. «Влип!» — подумал он и полез в карман за платком.
   — Лично мне, — сказал он скучным голосом, — эта железка не нужна. Я ее для научных целей взял.
   — Украл, — поправил следователь.
   — Пусть по-вашему… — Вова презрительно откинул мизинцем цепочку. — Я ее чуть кусачками тронул — и все… Не для себя брал.
   — За кражу из музея придется отвечать.
   Вова отвернулся к окну. Вот на чем попался…
   — Весьма печально, Бугров. Отзывы о вас в институте положительные… Ну ладно. Пока идите. Вот здесь — подпишите о невыезде.

 

 
   Опрятин побарабанил пальцами по черному чемоданчику, который лежал у него на коленях, и сказал ровным голосом:
   — Вы не смеете возводить на меня такое обвинение. Это клевета.
   Следователь молча положил перед собой папку. Немало дней прошло, немало изучил он документов и поразмыслил над ними, прежде чем вызвал на допрос Опрятина.
   — Предупреждаю — вы понесете ответственность за клевету.
   — Отвечайте на вопросы, гражданин Опрятин, — сухо сказал следователь. — Часто ли вы ссорились с покойным Бенедиктовым?
   — Это не имеет значения. В любой работе бывают разногласия, тем более — в научной.
   — Почему вы заперли и запломбировали дверь, когда уезжали с острова?
   — Неправда. Ключ и пломбир я оставил Бенедиктову.
   Следователь тяжелым взглядом посмотрел на Опрятина. Тот спокойно выдержал его взгляд.
   — О чем вы спрашивали Бугрова, когда тот на обратном пути остановил моторку для купанья?
   — Ни о чем.
   Следователь нажал кнопку и сказал вошедшему сотруднику:
   — Свидетеля Бугрова.
   Вошел Вова. Опрятин даже не взглянул на него.
   — Спрашивал, видел ли кто, как Бенедиктов ко мне в моторку садился, — ответил Вова на вопрос следователя. — Они на разных пристанях сели…
   — Такого вопроса я не задавал, — спокойно сказал Опрятин.
   — Как это — не задавал! — вскричал Вова.
   Но следователь жестом остановил его.
   — Есть еще один свидетель, — сказал он и опять нажал кнопку.
   В кабинет вошел Николай Потапкин. Опрятин смерил его безразличным взглядом, потом демонстративно посмотрел на часы.
   Николай подтвердил, что разговор между Опрятиным и Бугровым был.
   — Смешно и нелепо! — Опрятин пожал плечами. — Даже если между нами был какой-то разговор, то как мог его там, посреди моря, слышать этот молодой человек?
   — Свидетель Потапкин плыл с острова Ипатия до города, прицепившись к носу вашей шлюпки, — сказал следователь. — Это проверено. Еще вопрос, товарищ Потапкин: какой разговор произошел между Опрятиным и Бенедиктовым в подземной лаборатории перед… перед исчезновением последнего?
   Николай подробно рассказал. Вова недоуменно смотрел на него, приоткрыв рот.
   — Признаете, что был такой разговор? — спросил следователь, в упор глядя на Опрятина. — Признаете, что вы крупно поссорились с Бенедиктовым?
   Опрятин ответил не сразу. Пальцы его нервно барабанили по чемоданчику. Мальчишки были на острове?.. Он не ожидал этого. Никак не ожидал… Смутное беспокойство не покидало его с того момента, когда жена Бенедиктова позвонила ему и крикнула, что он лжет. Он не стал ее слушать, отнес ее выкрик за счет расстроенных женских нервов… Но теперь оказывается… Что они могли еще видеть там? Впрочем, в лабораторию-то они никак не могли проникнуть… Нет у них никаких доказательств. Лаборатория погибла, и Бенедиктов тоже…
   — Н-не было такого разговора, — глухо сказал Опрятин.
   — Может, вентиляционной шахты тоже не было в вашем доте? — зло выкрикнул Николай.
   Следователь нажал кнопку и вызвал остальных свидетелей. Вошли Юра и Валерик. Каждый из них подтвердил сказанное Николаем.
   Все взгляды были устремлены на Опрятина. Он медленно провел ладонью по жидким влажным волосам. Медленно, подбирая слова, проговорил:
   — Хорошо. Допустим, мы по-поссорились с Бенедиктовым… (Спокойнее! Взять себя в руки!) Что из этого? Мы поссорились, я уехал, а он остался завершить работу. В тот же день произошло извержение, выброс газа. Лаборатория погибла, и Бенедиктов тоже…
   — Вы его убили! — крикнул Юра.
   — Ложь! — Опрятин повернул к нему бледное лицо. — Это ложь! — с силой повторил он. — Подлая ложь!
   — Вы включили установку и убили его! — Юра шагнул к столу. — Покажите ему снимки!
   — Не торопитесь, Костюков, — властно сказал следователь. — Гражданин Опрятин, в вашей лаборатории были устройства, не имевшие отношения к конденсация облаков. У меня есть фотоснимки оборудования и заключение вашей дирекции. Извольте посмотреть.
   Он стал аккуратно выкладывать перед Опрятиным крупные фотоснимки. Опрятин молча скользил по ним взглядом. Вдруг у него задрожали веки. Остановившимися глазами смотрел он на последнюю фотографию. Клетка, смутные контуры кресла, очертания человеческого тела, снятого странным ракурсом — сверху вниз…
   Он прижал пальцы к глазам. Под левым глазом билась жилка. На выбритых щеках его проступила синева.
   Следователь кивком отослал свидетелей за дверь.
   — Ну? — сказал он.
   Опрятин сидел, странно поджав ноги так, что они не касались пола. Он уже справился с волнением: лицо было спокойное, мрачное. Только рука нервно теребила никелированную застежку чемоданчика, лежавшего у него на коленях. Застежка резко щелкнула.
   — Ну? — повторил следователь.
   Опрятин молчал. Он сидел в напряженной позе, глядя в одну точку. Чуть шевелились его губы, будто отсчитывали секунды.
   «Спятил, что ли?» — подумал следователь и нажал кнопку.
   Вошел рослый сержант и остановился у двери.
   — Уведите арестованного.
   Опрятин встал со стула — как-то странно, скачком.
   — Вы еще услышите обо мне, — сказал он следователю глухим и каким-то далеким голосом и пошел к двери.
   — Вы арестованы. Сержант, задержите его.
   Сержант загородил собою дверь и поднял руку. Опрятин на мгновение остановился, затем шагнул в сторону, к стене рядом с дверью, вошел в стену и исчез за ней…
   Сержант оторопело посмотрел на следователя, потом метнулся в коридор. Следователь выскочил за ним. Они увидели, как Опрятин шел по коридору. Он шагал, как робот, мерно и как-то деревянно переставляя ноги, ставя их на всю ступню — будто испытывал прочность пола. В правой руке он по-прежнему держал черный чемоданчик.
   Сержант догнал его, схватил — но руки прошли сквозь плечи Опрятина, как сквозь пустоту. Только легкое теплое дуновение ощутил он…
   — За ним! Не спускать глаз! — крикнул следователь.
   Николай, Юра и Валерка остановились в вестибюле, услышав несущиеся сверху шум и крики. По лестнице спускался Опрятин. Он шел прямо на них. Они стали, сомкнув плечи, у него на пути. Опрятин не свернул. Он прошел сквозь них, сквозь остолбеневшего дежурного, который пытался его задержать, и очутился на улице.
   Он шел, не сторонясь прохожих, и лицо его было напряженное и белое. Он не замечал, как шарахались от него люди. Не обращал внимания на следователя и сержанта, на «приваловских мальчишек», которые чуть ли не вплотную шли за ним.
   Впервые в жизни Николай Илларионович жестоко ругал себя. Что с ним творится? Одна идиотская ошибка за другой… Надо было сразу признаться: да, в лаборатории велись внеплановые эксперименты, но зато сказано новое слово в науке. Рассказать всю правду — так, как он хотел вначале… Всю правду — об установке, о неосторожности Бенедиктова, о шаровой молнии… Внезапная гибель лаборатории сбила его с толку. Но кто мог знать, что проклятые мальчишки заберутся в лабораторию?.. И, конечно, не надо было идти к следователю, когда пришла повестка. Что может понять рядовой следователь в таком серьезном деле? Для него это только уголовщина. Здесь нужна комиссия из ученых. Надо было сразу идти в высокие сферы. Прийти и доложить: достигнут небывалый научный результат… Но и теперь еще не поздно. Через полчаса он доберется до высоких сфер. Он скажет, что просто от испуга умолчал о гибели Бенедиктова… Там сразу поймут. Назначат комиссию. Ему дадут возможность довести дело до конца…
   Он дошел до перекрестка и, не глядя по сторонам, шагнул на мостовую, запруженную машинами. Прямо на него надвигался автобус; шофер с перекошенным лицом пытался затормозить, но было уже поздно. Опрятин испытал мгновенный ужас, но в следующий момент…
   Пассажиры увидели, как чисто выбритый, хорошо одетый человек, срезанный до колен полом автобуса, пронесся сквозь них, никого не задев, и исчез, оставив слабый запах шипра. Они не успели даже вскрикнуть от испуга и изумления. Только пожилая дама в пенсне оторвалась на миг от книги в пестрой обложке и сказала вслед человеку-призраку:
   — Хулиган!
   Между тем Опрятин, совершенно невредимый, пересек улицу и пошел дальше, размахивая чемоданчиком в такт своим деревянным шагам. Он не обращал внимания ни на людей, ни на машины. Последний переход, а там уж рукой подать…
   Он медленно переходил наискосок улицу, когда из-за поворота выехал тяжелый грузовик. Опрятин даже не взглянул на него.
   Чей-то крик полоснул по ушам. Взвизгнули покрышки по асфальту. В двигателе коротко громыхнуло. Грузовик остановился так резко, что водитель, ударившись грудью о баранку, потерял сознание.
   Толпа прохожих стеной окружила грузовик.
   Тело человека-призрака, неестественно вывернувшись, повисло на передке машины. Правая рука по плечо была скрыта в капоте двигателя…
   Поодаль, метрах в двух, лежал черный чемоданчик, наполовину утонувший в асфальте.
   Действие проницаемости внезапно прекратилось, и тело Опрятина приобрело обычные свойства в тот самый момент, когда правая рука проникла в пространство, занятое работающим двигателем. Их частицы перемешались, слились в небывалой смеси. Мотор сразу заглох.
   Николай и Юра протиснулись к грузовику и — остановились, пораженные страшным зрелищем.
   Долгий тревожный сигнал: карета «скорой помощи», медленно раздвигая толпу, подъехала к месту происшествия.

 

 

11. Невиновность Опрятина устанавливается несколько необычным образом

   Я увидел эту спину, этот тучный торс сзади, в солнечном свете, и чуть не вскрикнул. Спина выдала все.
   Ю.Олеша, «Зависть»

 
   Субботний вечер. Привалов лежит на диване с книгой в руках. Рядом, на стуле, — пепельница и пачка сигарет «Автозаводские». Борис Иванович курит и читает, наслаждаясь покоем.
   Впрочем, абсолютного покоя не бывает — даже кратковременного.
   — Борис, — говорит Ольга Михайловна, нарезая ровными прямоугольниками арахисовый торт. — Борис, ты что же — весь вечер намерен пролежать на диване?
   — А что? — Привалов переворачивает страницу.
   — Пойдем в кино. Все видели…
   — Не могу, Оля. Сейчас Колтухов придет.
   — Опять Колтухов! Чего ему дома не сидится!
   — У нас дело, Оля.
   — Не стряхивай, пожалуйста, пепел на ковер.
   — Извини, нечаянно.
   — Дело! Вечно дело!.. Просто с ума вы все посходили! — Ольга Михайловна ощущает потребность высказаться. — Мало того, что на работе засиживаешься дотемна, так еще и дома каждый вечер производственные совещания! Приходят, курят, курят — вся квартира пропахла табачищем.
   — Курим только мы с Колтуховым, — уточняет Привалов. — Ребята не курят. Они, пока сидели на острове, разучились.
   — Раньше хоть на яхт-клуб ходил, а теперь вовсе не бываешь на свежем воздухе.
   — Оля, ты же знаешь, мы должны к приезду москвичей подготовить все для испытания. А времени осталось в обрез… — Привалов переворачивает страницу. Разговаривая, он не перестает читать: привычка, достигнутая многолетним упражнением.
   Недавно из Москвы пришла весть: в Институте поверхности провели удачный опыт. Струя масла прошла сквозь воду в трехметровом бассейне. Теперь предстояло поставить опыт с нефтью в натуральных условиях — на море. Испытание было назначено на октябрь. В «НИИТранснефти» шла напряженная подготовительная работа: собирали сложнейшие схемы, монтировали нестандартное оборудование. Строймонтажный трест выполнял срочный заказ: готовил металлоконструкции.
   Особенно много хлопот было с энергетическим узлом. Расчетом этого узла и занимались инженеры, а руководил работой Багбанлы — руководил жестко и придирчиво.
   Павел Степанович Колтухов, с тех пор как пошла в дело его электретная схема, стал чуть ли не главным энтузиастом беструбного нефтепровода. Его кабинет пустовал целыми днями: Колтухов пропадал в лаборатории Привалова. Знаменитая «смолокурня» теперь перекочевала из чуланчика под лестницей в специально оборудованное помещение — там Павел Степанович испытывал новые образцы мощно заряженных электретов.
   Кроме того, нужно было подыскать подходящий участок моря: достаточно уединенный, чтобы скрыть ответственный опыт от любопытных глаз, и в то же время достаточно снабженный электроэнергией. Инженеры Костюков и Потапкин уже вторую неделю мотались по ближним побережьям в поисках такого участка. Осторожный Колтухов на всякий случай послал их даже на восточный берег — посмотреть, не найдется ли там чего получше.
   Думая о тех краях, Борис Иванович испытал неодолимое желание перечитать «Кара-Бугаз». Он взял с полки коричневый томик Паустовского — и мысленно унесся к мрачным плоским берегам, покрытым бело-розовыми отложениями мирабилита.
   — …Не хотела я этого, а все же придется покупать телевизор, — говорит Ольга Михайловна.
   Звонок. Поджав губы, она идет открывать.
   Входит Колтухов, на ходу расстегивая воротничок и оттягивая галстук. Он садится, вставляет в рот папиросу и начинает рассказывать о том, как сегодня вдрызг разругался с управляющим строймонтажным трестом.
   — Чай будете пить? — сухо спрашивает Ольга Михайловна.
   — Обязательно. — Колтухов окутывается дымовой завесой. — Слышишь, Борис? Я ему говорю: вы мне со сроками не крутите, я в ваши мысли проникаю отличнейшим образом. И что ты думаешь? Он уставился на меня и спрашивает этак, с опаской: то есть как проникаете? — Колтухов смеется дребезжащим смешком.
   Привалов усмехается:
   — После истории с Опрятиным проницаемость у всех на языке.
   — Еще бы! — замечает Ольга Михайловна, наливая чай в стаканы. — По всему городу ходят слухи о человеке-призраке. Садитесь к столу. Борис, отложи книгу. Не могу понять, — продолжает она, — как он сделал себя бестелесным? Борис говорил, что на острове у него было какое-то устройство. Хорошо, согласна. Но в кабинете у следователя ведь не было этого устройства? Или он уже с острова приехал в таком… бестелесном виде?
   — У него был чемоданчик, — говорит Колтухов, с интересом приглядываясь к арахисовому торту. — По-видимому, портативная установка. Жаль, в таком состоянии, что ничего не удалось понять. Перемешалась, понимаете ли, с асфальтом.
   — Должно быть, он выронил чемоданчик, когда на него наехал грузовик, — говорит Привалов. — Поэтому и прекратилась проницаемость… Как он? Не пришел еще в себя?
   — Нет, — отвечает Колтухов. — Тяжелый шок. Руку по плечо отняли, несколько ребер переломано…
   — Ужасная история! — вздыхает Ольга Михайловна. — И этот Бенедиктов так страшно погиб… Как могло на фотографии получиться его тело, скрытое в бетоне?
   — Тоже пока загадка, — говорит Привалов. — Старик Бахтияр полагает, что превращенное по их методу вещество давало жесткое излучение, действующее на фотопленку.
   — Ужасно! — повторяет Ольга Михайловна. — Просто не укладывается в голове, что Опрятин мог совершить убийство. Так жестоко, хладнокровно…
   С минуту все трое молчат. Затем Колтухов отодвигает недопитый стакан, лезет в карман за папиросами.
   — Не верю я, — говорит он, занавешивая глаза мохнатыми бровями. — Не верю в убийство. Знаю Опрятина. Замкнутый человек, со странностями, характер тяжелый, но — убийство? Как хотите — не верю.
   — Отчего же тогда погиб Бенедиктов? — спрашивает Привалов. — Ведь доказано, что он погиб до извержения вулкана…
   — Не знаю. Несчастный случай какой-то. Сложная установка, превращенное вещество, высокое напряжение… Мало ли что? Вспомни мизинец Горбачевского.
   — Бенедиктов никак не мог сам включить установку.
   Колтухов молчит. Дымит папиросой.
   — И потом, — продолжает Привалов, — поведение Опрятина у следователя… Если он невиновен, зачем было врать?
   — Мне очень хочется, — помолчав, говорит Колтухов, — зайти в эту… как ее… электрофизиотерапевтическую… тьфу, не выговоришь… В больницу, где он лежит.
   — Не пустят.
   — К нему — конечно… Там, видишь ли, работает знакомый медикус, мы в сорок втором в одной части служили. Поговорить с ним хочу. Как и что… Давай сходим завтра, а?

 

 
   В палату к Опрятину не пускали по двум причинам. Во-первых, он лежал в беспамятстве: тяжелый шок еще не прошел. Во-вторых, он находился под следствием по подозрению в убийстве Бенедиктова Анатолия Петровича, биофизика, кандидата наук.
   Все это сообщил Привалову и Колтухову пожилой добродушный врач, давний приятель Павла Степановича. Заложив руки за спину, в распахнутом белом халате, он ходил по кабинету и рассказывал, перемежая речь задумчивыми паузами:
   — Случай из ряда вон… Что произошло в организме в результате изменения связей вещества? Не знаем… Физиологическая загадка, дорогие товарищи… Изучаем, конечно. Клинически — очень сложная картина. Резкие сдвиги в формуле крови… Я бы сказал — скачкообразные… Ну, и другие странности… На спине, например, — темная пигментация странной формы. Похоже на геометрический узор… Исход? Ничего нельзя сказать определенно. Пока удается поддерживать деятельность сердца, но что будет дальше… — Врач развел руками. — Не знаю. Глубочайшее, небывалое потрясение…