Войскунский Евгений. Ур, сын Шама

   Тут вошел Грушин, поправляя аккуратный реденький пробор.
   - Извините, Нонна, дела задержали, - сказал он, садясь на уступленный Рустамом стул. - Только немножко, Рустам, совсем немножко... Спасибо. - Он поднял стакан. - Будьте здоровы, Нонна, за ваши успехи. - Грушин быстро выпил и взял протянутый Аней кусок торта. - Это арахисовый? Благодарю. Могу вас порадовать, Нонна: Максим Исидорович очень вами доволен. Он расспрашивал меня о вас, и можете не сомневаться, что я не пожалел, как говорится, красок.
   - Спасибо, Леонид Петрович, я тронута.
   - Не думаю, чтобы вы были тронуты, вы ведь у нас известная недотрога. - Грушин засмеялся собственной остроте. - Шучу, шучу, не обижайтесь. Аня, еще кусочек торта, пожалуйста... - Грушин искоса взглянул на Ура. - Что это вы разулыбались так широко, друг мой? Должен сказать вам следующее. Максим Исидорович хотел познакомиться с вами поближе, поблагодарить за помощь... м-м... за математическую, так сказать, оснастку... Вы же надерзили ему. Не собираюсь читать вам нотацию...
   - Еще торту, Леонид Петрович? - прозвенел Анин голосок.
   - Что? Нет-нет, достаточно... Словом, не хочу вам портить улыбку, Ур, она вам очень идет, но разрешите все же посоветовать: будьте осторожнее на поворотах.
   - Осторожнее на поворотах, - повторил Ур. - Да, я понял.
   - Вот и прекрасно. Ладно, Аня, дайте еще кусочек, только совсем маленький... Спасибо.
   - Леонид Петрович, - обратился к Грушину Ур, - я прочитал все ваши труды по Каспийскому морю. Вы много сделали для изучения Кап... Каспия...
   - Благодарю вас, Ур, - с чувством сказал Грушин. - Это очень лестная оценка. Не сочтите за обиду то, что я вам тут говорил. Это был только дружеский совет по праву старшего...
   Звонок возвестил окончание перерыва.
   - А теперь - за работу, товарищи. - Грушин, дожевывая торт, направился к двери.
   - Но вы, Ле... Леонид Петрович, все еще не доктор наук, - повысил Ур голос.
   Грушин остановился, посмотрел на него озадаченно.
   Ур неловко, придерживаясь за стену, вылез из-за стола и ухватил Грушина за рукав безупречно белой сорочки.
   - Вы не доктор, - повторил он с необычайной настойчивостью. - Вам защиту пе... переносят с года на год...
   - Это не ваше дело. - Грушин попробовал высвободить руку. Перестаньте за меня цепляться...
   - А Ма... Максим Сидорович... Нет, И-си-дорович... - Тут Ур качнулся и почти обнял Грушина, чтобы не упасть. - Максим получит доктора раньше, чем в-вы!.. - Ура качнуло в другую сторону. - Хотя с-сам он выполнить научную работу н-не...
   - Он пьян! - в ужасе закричал Грушин. - Уберите его от меня!
   Из института Нонна и Ур вышли вместе.
   - Я все помню, - сказал Ур, виновато опустив голову, - кроме одного: как я очутился в саду?
   - Рустам с Валеркой отвели тебя туда и усадили в холодке.
   - В холодке... Да, да, я проснулся от холодка - у Джимки нос холодный, он тыкался мне в руку... Понимаешь, я все соображал, а вот ноги вдруг перестали слушаться...
   - Будешь теперь знать, как лакать шампанское.
   - Целый день потерял, черт дери...
   - Валеркин лексикон не очень тебе подходит, Ур. У тебя ноги еще не отошли? Ты еле тащишься.
   - Нет, ноги отошли. Просто мне некуда торопиться.
   - Разве тетя Соня не ждет тебя с обедом?
   - Тетя Соня улетела в Ленинград, у нее там тяжело заболела сестра.
   - Где же ты теперь обедаешь?
   - Где придется... Ты не знаешь, - спросил он, помолчав, - если снять номер в гостинице, это дорого будет стоить?
   - Что случилось, Ур? - Нонна удивленно посмотрела на него. - Вы поссорились с Валерием?
   - Нет. - Опять он помолчал. - Мы не ссорились. К Валерию по вечерам теперь довольно часто приходит Аня, и мне кажется, что я им мешаю.
   Некоторое время они шли молча. Нонна поймала себя на мысли: что сегодня мама приготовила на обед? Может, пригласить Ура? Почему бы и нет? Вон он какой неприкаянный бродит... Позвать на обед, потом, когда стемнеет, попить чаю на балконе... Он занятный собеседник, наивный, как мальчишка, и в то же время... в то же время какая-то в нем тайна... Пуговицу ему на рубашке пришить... Мама удивится. А сам Ур? Не подумает ли он бог знает что? Будто она, Нонна, навязывается...
   - Я, кажется, наговорил Грушину лишнего? - спросил Ур.
   - Ты задел его за живое. Докторская степень - самое больное его место.
   - Но это действительно несправедливо: ученый годами не может защититься, а Пиреев, который ничего в науке...
   - Ясно, ясно, - поморщилась Нонна. - Сколько можно об одном и том же? И, между прочим, ты за Грушина не беспокойся: он свое возьмет.
   - Для Грушина больное место - докторская степень, а для тебя пиреевская диссертация. Ты сердишься, когда я о ней говорю.
   - Ты стал на редкость проницателен.
   - А ты прибегаешь к иронии, если тебе говорят неприятное.
   Нонна опять вскинула на Ура удивленный взгляд.
   - Повторяю без иронии, - сказала она, - ты проявляешь проницательность, которой раньше я не замечала.
   - Просто я начал немного разбираться. Помнишь, ты сказала однажды: "Не приносите в храм цены песьей"...
   - Помню. Ну и что?
   - Это правильно сказано. Храм нельзя осквернять.
   - Совершенно с тобой согласна. В храмы надо входить в незапятнанных белых ризах. Но, к сожалению, жизнь бесконечно сложнее любых изречений, как бы прекрасны они ни были.
   Она видела по глазам Ура, что он размышляет над ее словами. Ах, плюнуть на условности, пригласить его пообедать, пусть он думает что хочет, не все ли равно...
   И она уже решилась пригласить, как вдруг Ур остановился.
   - До свиданья, Нонна, - сказал он. - Я пойду.
   - Куда?
   - Туда. - Он указал на белое здание цирка на другой стороне улицы, на огромный красочный щит, извещавший о последнем месяце гастролей.
   - Позволь, но еще рано. Представление начнется в восемь...
   - Знаю. Я к Ивану Сергеевичу зайду, к приятелю моему.
   - Кто это? Фокусник? Акробат?
   - Лилипут. Ну, пока.
   И Ур устремился в просвет в автомобильном потоке, оставив Нонну на краю тротуара, как на опустевшем причале.
   К ответственным выступлениям Максим Исидорович обычно готовился у себя дома на кухне. Естественно, в его квартире был кабинет, обставленный весьма современно и со вкусом, но почему-то Максим Исидорович отдавал предпочтение тесноватой кухне. Быть может, вкрадчивое жужжание холодильника заменяло ему сдержанный шепот аудитории, создавая обстановку максимального приближения к рабочим условиям?
   Вот и сегодня: Максим Исидорович в легком пижамном костюме уютно пристроился за кухонным столом. Перед ним лежал отпечатанный текст сообщения по диссертации, справа дымился крепкий чай в грушевидном стаканчике "армуды", помещенном в резной серебряный подстаканник соответствующей формы, а слева под рукой глянцевито поблескивала пачка сигарет "Уинстон". Эти сигареты Максим Исидорович предпочитал другим сортам.
   Он положил в рот кусочек сахару и отпил чаю. Он был доволен собой. Конечно, в сорок восемь лет иные люди ходят в академиках. Он, Максим Исидорович, в академики не лезет. Но ходить в его возрасте кандидатом наук? Неловко как-то. Двадцать с лишним лет назад он проявил себя способным геодезистом, защитил кандидатскую - тогда-то и началось его восхождение по ступеням административных должностей. К чему ложная скромность? Он многого достиг. И, строго говоря, докторская степень не очень-то ему и нужна. Но быть кандидатом в сорок восемь лет... Это мешает строить правильные отношения. Взять, к примеру, эту грубоватую даму, директрису Института физики моря. Будем справедливы, она океанолог с именем, прислана из Москвы руководить Каспийским филиалом. Но не раз и не два он, Максим Исидорович, разговаривая с нею, читал на лице этого мужлана в юбке такое, знаете ли... не то чтобы пренебрежение, а вынужденное, что ли, терпение... ну, что-то такое, напоминающее о том, что она доктор наук, а он всего лишь кандидат.
   Опять же взять иных однокашников по институту - поразъехались по разным городам, кое-кто осел в столице, сделались докторами, а один даже избран о прошлом годе в членкоры. С каким лицом встретится с ними он, Максим Исидорович, скажем, на всесоюзном симпозиуме? То-то и оно...
   С теми однокашниками, которые остались и работают здесь, конечно, проще. Не обязательно, к примеру, Лёне Грушину становиться доктором прежде, чем таковым станет он, Максим Исидорович. Грушин свой человек, подождет, торопиться ему некуда. На днях он, Максим Исидорович, в телефонном разговоре сказал ему: "Готовься, Леня, на осень назначим твою защиту". Было слышно, как Грушин там, на другом конце провода, подпрыгнул.
   Он-то, Максим Исидорович, до осени ждать не намерен. Всего месяц прошел с того дня, когда он забрал свою диссертацию из Института физики моря. Никто бы не сумел за какой-то месяц проделать громоздкую подготовительную работу - никто, кроме него, Пиреева. Недаром он был превосходным организатором. Диссертация тщательно выправлена, перепечатана, переплетена. Она прореферирована в обязательных инстанциях и имеет положительные отзывы оппонентов. В академической типографии срочно отпечатан автореферат. И вот - послезавтра защита.
   Максим Исидорович щелкнул японской газовой зажигалкой с электрозапалом и закурил сигарету "Уинстон". Затем он склонился над текстом своего устного сообщения.
   Он хорошо знал, что в любой аудитории найдутся люди, которые не любят, чтобы докладчик читал по бумажке. Он и сам недолюбливал тех, кого метко называют "куриными" лекторами. Такой лектор опускает глаза к бумаге и запоминает некоторое количество слов, допускаемое возможностями памяти, а затем возводит очи горе и произносит запомненную порцию. Мерное чередование опускания и поднятия головы и впрямь наводит на мысль о курице, то склоняющейся для поднятия зерна, то возносящей клюв к небесам для облегчения пропуска склюнутого корма в горло.
   Нет, Максим Исидорович был не из "куриных" докладчиков. Он добросовестно готовился к докладам. Можно сказать, выучивал текст наизусть, благо память у него была прекрасная.
   Вот только сложная получилась диссертация. Чего стоят одни математические расчеты! Конечно, в высшей геодезии без математики не обойтись, но не слишком ли много ее напихано? Формулы, формулы, уравнения - аж в глазах рябит...
   Неторопливо, с выражением, слегка шепелявя, Максим Исидорович читал устное сообщение финскому комплекту кухонной мебели, и в гуле холодильника чудился ему одобрительный рокот аудитории.
   В элегантном костюме благородного темно-оливкового цвета, с неторопливым и спокойным достоинством приблизился Максим Исидорович к трибуне. Доброжелательно посмотрел сквозь голубоватые свои очки на председателя ученого совета, обвел взглядом членов совета, публику в конференц-зале. Затем, медленно повертывая голову, он оглядел тесный фронт схем и графиков - так полководец былых времен, начиная решающий бой, кидал последний требовательный взгляд на верных гренадеров.
   Откашлявшись, Максим Исидорович начал негромко:
   - Товарищи члены ученого совета. Представленная мною к защите диссертация охватывает ряд сложных вопросов высшей геодезии...
   Плавно текла его речь. Время от времени он перебрасывал страницы текста, лежащего перед ним, но ни разу не заглянул в них - в этом не было нужды.
   В зале среди публики сидели Вера Федоровна и Грушин. Ну, им-то по должности следовало присутствовать при защите. А Нонне Селезневой было вовсе не обязательно сидеть тут. Но Ур настоял, чтобы они пошли на защиту. Ох уж этот странный Ур! Всегда его тяготили совещания, и вдруг на тебе идем на пиреевскую защиту! Любопытно ему, видите ли, посмотреть, как проходит эта процедура...
   Сидя рядом с Уром, Нонна клевала носом. Что-то она стала плохо спать по ночам, впервые в жизни познала вкус снотворного...
   Журчала пиреевская речь, усыпляя Нонну. Вдруг она спохватилась, усилием воли стряхнула сонное оцепенение. Куда как красиво было бы всенародно заснуть тут! И, по давней своей привычке, Нонна стала присматриваться к окружающим. Вон сидит в первом ряду супруга Пиреева, очень нарядная, очень дородная, с профилем Екатерины Второй. Да нет, какая там Екатерина - скорее Анна Андреевна из "Ревизора". А рядом с ней кто? Никак, Марья Антоновна? Нет, конечно. Она хорошенькая, пиреевская дочка, и одета с большим вкусом. А эти два подростка - сыновья Пиреева? Очень дисциплинированные юнцы, сидят - не шелохнутся, глаз не спускают с папы.
   Сам папа весьма представителен. Смотри-ка, дошел уже до гиперболоидов вращения, тычет указкой в схемы. Ловко это у него получается непосвященному и в голову не придет, что не сам Пиреев рассчитал эти гиперболоиды. Какой он кругленький, довольный собой... Ага, вот как надо: очки долой, костюм тоже, наденем белую курточку, на курчавую голову пышный белый колпак, теперь попрошу улыбку, готово: преуспевающий кондитер, благоухающий ванилью и корицей. Над головой дать затейливую, в завитушках, вывеску: "Заведение Пиреева - крендели и пышки"...
   Представив себе все это, Нонна чуть улыбнулась.
   Тут она заметила, что происходит нечто неладное. Пиреев вдруг запнулся на полуслове. Неуверенным движением он поднял руку и потер висок. Возникла томительная пауза.
   Нонна повернулась к Уру, шепнула:
   - Первый раз вижу, чтобы он...
   И осеклась, увидев каменно-неподвижное, как бы затвердевшее лицо своего соседа, напряженный взгляд, направленный в одну точку. Однажды Нонна уже видела Ура таким. Почему-то ей стало страшно, она отодвинулась, насколько позволяли подлокотники кресла.
   Между тем Максим Исидорович, похоже, справился с неожиданной помехой. Что это - будто провал в памяти... Никогда с ним такого не случалось... "Нервы", - подумал он и сделал паузу. Медленно подошел к столу, налил в стакан минеральной воды, медленно выпил в полной тишине.
   Затем он - впервые за многие, многие годы - склонился над текстом доклада. Чертовы формулы, в глазах рябит... На чем он остановился?.. Кажется, вот на этой формуле.
   Так, еще раз прочесть... Ведь он ее прекрасно помнил, затверживал вчера, а тут почему-то она ускользает, не дается... "Подставляя, имеем..." "Отсюда видно, что..." Взять листки с собой к доске и переписать уравнения? Нет, несолидно это...
   Ну, нельзя больше тянуть. В зале покашливают, шепчутся - разве это дело? Еще раз вчитавшись в формулу и следующий за ней текст, Пиреев пошел к доске и взял мел.
   Проклятье! Все выскочило из головы - и буквы и цифры.
   И вдруг пришла полная ясность. Максим Исидорович покивал головой; да что ж это, он прекрасно все помнит, да и как можно забыть то, о чем так много, так приятно думано...
   С маху он вычертил на доске округлую кривую и обернулся к публике, к ученому совету. Сказал с добродушной улыбкой:
   - Я продолжаю, товарищи. Как видите, такая форма избрана отнюдь не случайно. - Он ткнул мелом в свой чертежик. - В верхней части мы видим широкий раструб, в котором чай, слишком горячий для немедленного употребления, быстро охлаждается. Ниже стаканчик как бы перетянут узкой талией, отделяющей зону интенсивного охлаждения от нижней, сферичной части, в которой хорошо сохраняется тепло...
   Зал встревоженно загудел. Увлеченный своими мыслями, Максим Исидорович не заметил этого.
   - Таким образом, - говорил он, - обеспечивается постоянство температуры. "Армуды" в сущности - идеальный термостат. Термодинамика процесса, как видим, выражается уравнением...
   Он живо повернулся к доске и вывел:
   T = const.
   Затем, вспомнив, что заглавное "Т" принято для обозначения абсолютной температуры по шкале Кельвина, которая тут не подходит, он стер уравнение ребром ладони и написал заново:
   t = const.
   - Максим Исидорович! - услышал он голос председателя совета.
   - Сейчас, одну минутку...
   Все же шкала Кельвина манила Пиреева - она была как-то научнее, докторальнее... Ах, вот как надо - выразить ее логарифмически! И, ощущая в голове прекрасную ясность, Максим Исидорович зачеркнул второй вариант и решительно вывел:
   lg T = const.
   Он стукнул мелом, поставив точку, и обернулся к залу.
   - Максим Исидорович, - сказал с печалью в голосе председатель ученого совета, - по-видимому, нам придется остановить защиту. Вы переутомились, вам надо отдохнуть...
   Пиреев посмотрел на взволнованное лицо председателя - своего давнишнего друга, посмотрел на членов совета, повскакавших с мест, потом встретился взглядом с отчаянным взглядом жены - и тут только понял, что свершилось нечто ужасное.
   Он схватил свой доклад и, теряя на ходу листки, понуро пошел к выходу.
   Г л а в а  в т о р а я
   ГНЕВ ПИРЕЕВА
   - Я забыл, какой у вас герб?
   - Большая человеческая нога, золотая на
   лазоревом поле. Она попирает извивающуюся
   змею, которая жалит ее в пятку.
   - А ваш девиз?
   - Nemo me impune lacessit*.
   Э д г а р  П о, Бочонок амонтильядо
   Очень живучее это чувство - гнев человеческий. Гремящая боевой медью "Илиада" начинается с обращения к Афине Палладе, которая в античные времена представляла на Олимпе науку по совместительству с вопросами обороны: "Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына..."
   _______________
   * Никто не оскорбит меня безнаказанно (лат.).
   Гнев издавна вызывал желание отомстить - чаще всего путем нанесения обидчику телесных повреждений. Вы помните, конечно: "Невзвидел я света, булат загремел...", "Возьму я шпагу длинную и выйду из ворот..."
   "Мы недаром зар-рядили пистолеты, ведь честь задета, ведь честь задета!" - вопило средневековье.
   И только в Древнем Китае, как говорят, месть проявлялась в несколько своеобразной форме: мститель вешался на воротах врага, дабы причинить тем самым ему неприятность.
   Месть - в качестве пережитка прошлых времен - встречается и теперь, даром что уголовные кодексы относят ее проявления к преступным деяниям.
   Если сам Гомер отказался лично воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына, и предложил сделать это копьеносной богине Афине, то как же нам описать гнев, охвативший Максима, Пиреева сына? Ведь мифический герой разозлился на одного человека, царя Агамемнона, по поводу неправильного, по мнению Ахиллеса, дележа награбленной добычи. И, как ни ужасен был его гнев, выразился он лишь в отказе от совместных военных действий.
   А Максим Исидорович был зол на весь свет...
   Сразу после неудачной защиты он приехал домой и заперся у себя в кабинете. Некоторое время он лежал на диване и пытался понять, что же произошло с его памятью, никогда прежде его не подводившей. Однако ничем, кроме переутомления, он не сумел объяснить себе причину странного помрачения.
   Да, нервное переутомление. Завтра же надо назначить медицинскую комиссию и зафиксировать этот факт. Потом - подготовить объяснительную записку...
   Осторожный стук в дверь прервал ход его мыслей. Максим Исидорович встал, отворил дверь и принял из сочувственных рук жены стакан чая и сахар на лакированном подносе. Умница, принесла именно стакан, а не злополучный "армуды"...
   - Ничего, ничего, Эмма, - вяло сказал он в ответ на невысказанный вопрос в глазах супруги. - Переутомился немножко.
   - Может, поедем на дачу? - осведомилась жена. - Тебе надо отдохнуть после такой нервотрепки...
   - Непременно поедем. Только вот закончу кое-какие дела.
   Горьковатый вкус чая произвел на Максима Исидоровича обычное взбадривающее действие. Он придвинул к себе телефон. Спокойно, деловито распорядился отменить банкет, к которому все уже было готово в ресторане "Дружба".
   Кроме банкета на шестьдесят персон, Максим Исидорович намеревался пригласить в субботу к себе на дачу, на шашлык, десяток избранных лиц. Хорошо, что он не успел сообщить им о своем намерении. Жаль только, что баран уже закуплен.
   Он позвонил в медицинское ведомство и договорился о созыве комиссии. Так, и это сделано. Теперь оставалось главное - найти виновников его поражения.
   Максим Исидорович, укрепив себя еще одним стаканом чая, раскрыл папку с опозоренным докладом. Чем больше он листал его, тем более убеждался, что эта хитрая змея, директриса "Физики моря", нарочно подсунула ему такой сложный материал. Разве нельзя было сделать так, чтобы и диссертабельно получилось, и в то же время доходчиво? Кому нужно столько математики? В приличной диссертации все должно быть в меру...
   Нарочно, нарочно она решила запутать его в бесчисленных уравнениях! И этого подозрительного молодчика специально привлекла... Где, позвольте вас спросить, обучали математике этого юного нахала? Не пора ли разобраться, кто он, собственно, такой и с какой целью приехал сюда?
   Максим Исидорович закурил сигарету и положил перед собой плотный лист бумаги.
   Зазвонил телефон. Не хотелось Максиму Исидоровичу ни с кем сейчас разговаривать. Все же он взял трубку.
   - Слушаю вас.
   - Максим, как ты себя чувствуешь? - раздался голос председателя ученого совета. - Лучше? Ну, слава богу. Я очень переволновался... Все шло так хорошо, даже блестяще... Что?.. Я так и подумал, что нервное переутомление тебя прихватило. Ну, ничего страшного. Отдохни, Максим, подлечись, а в сентябре соберемся снова...
   Верно, верно, подумал Максим Исидорович, положив трубку: все шло блестяще. Даже Карпов, старый брюзга и критикан, выдавил из себя похвальное замечание - это что-нибудь да значило. А эта змея директорша сидела и насмешливо щурилась, и этот нахальный Ур сидел там и смотрел на него, Пиреева, недоброжелательным взглядом. Он видел, он все видел с трибуны!
   И, снова испытав горячий прилив гнева, Максим Исидорович выдвинул из многоцветной шариковой ручки зеленый стержень - и побежали по белому листу быстрые тесные строчки.
   - Прочтите. - Вера Федоровна протянула Грушину бумагу с цветным штампом в углу, с номером и датой.
   Бумага была убийственная. Нет, нет, она не содержала угроз и проклятий, ее не пропитывали ядом. Напротив, она была исполнена благожелательности и имела целью "достижение экономии фондов исследовательских работ". Именно поэтому исследование электромагнитных явлений в океанских течениях исключалось из тематики института как неподготовленное.
   - Поразительно! - воскликнул Грушин, прочитав бумагу и передавая ее Нонне.
   - Вас это поражает, Леонид Петрович? - Вера Федоровна включила настольный вентилятор и подставила воздушной струе разгоряченное лицо. - А ведь в прошлом году вы примерно в таких же выражениях возражали против океанской темы.
   В кабинете, выходящем окнами на запад, было жарко в этот послеполуденный час. Задернутые шторы не спасали от обилия солнца. Грушин вытянул из кармана платок и вытер мокрое от пота лицо. Сказал, беспокойно заерзав на стуле:
   - Я действительно возражал, потому что... потому что у нас и на Каспии дел полно... Помилуйте, Вера Федоровна, вы ведь не думаете, надеюсь, что я...
   - Не думаю, конечно. Это было бы просто непорядочно. По-видимому, Пиреев вспомнил вашу прошлогоднюю аргументацию. Он что же, вздумал мстить нам за провал своей защиты?
   - Почему вы у меня спрашиваете?
   - Это риторический вопрос. Дайте сюда бумагу, Нонна. Наизусть вы ее, что ли, заучиваете? - Вера Федоровна сунула бумагу в ящик стола. - Ничего себе дружок у вас, Леонид Петрович, - продолжала она, щурясь. - Мы делаем для него диссертацию, он вдруг начинает нести на защите чушь - и после этого на нас же хочет отыграться.
   - Да я-то здесь при чем? - Грушин вскочил и взмахнул руками. - Что это за слова вы употребляете - "дружок у вас"?.. Никакой он мне не дружок, - ну, учились когда-то вместе в институте, ну и что из этого?
   - Надо же и мне на ком-то отыграться...
   - Только по-прошу не на мне!
   - Ладно, ладно, не нервничайте, я не в укор вам говорю. А вы, Нонна, что скажете?
   - Надо звонить в Москву. Надо отстоять тему.
   - Это я и без вас знаю. - Вера Федоровна устало закрыла глаза ладонью. - Думала, вы мне что-нибудь путное посоветуете... Ладно. Не задерживаю вас больше. Остановите пока океанскую тему. Займитесь восточным берегом. Готов у вас, товарищ Грушин, план магнитографических работ?
   - Давно готов.
   - Отправьте туда "Севрюгу". Горбачевского пошлите. Сами, если хотите... - Вера Федоровна нажала кнопку звонка и сказала вошедшей Нине Арефьевой: - Вызови ко мне начальника планового отдела. И закажи Москву разговор с Мирошниковым.
   ...Бывший фармацевт, а ныне тишайший пенсионер Фарбер сидел, как всегда, у окна галереи, выходившего на открытую площадку дворовой лестницы. Худой и сутулый, с ввалившимися щеками, покрытыми седой щетиной, в старой парусиновой блузе, он сидел целыми днями у окна - закрытого зимой, широко распахнутого летом - и читал, читал. Время от времени он задремывал, уткнув в книгу бледный нос, но ненадолго. Проснувшись, сразу находил нужную строчку и читал дальше. Сын-инженер снабжал его историческими романами, книгами о древних цивилизациях - других жанров Фарбер не признавал.
   Валерий, взбежав на площадку второго этажа, кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, и спросил:
   - Ной Соломонович, Ур не приходил?
   Фарбер чуть повернул к нему голову, взглянул косенькими глазами, сказал слабым голосом:
   - А, это ты? - В горле у него будто клокотало. - Нет, не приходил.
   - Где его носит? - пробормотал Валерий. - Дайте ключ, пожалуйста.
   С тех пор как уехала тетя Соня, жизнь у них совсем разладилась. Валерий обедал в столовке или наскоро стряпал дома. Потом спешил к Ане почти все вечера они проводили вместе. А последнее время, когда Аня взяла отпуск для подготовки к экзаменам, она чаще приходила к Валерию - он помогал ей готовиться по математике и химии. В этом году Аня, провалившаяся два года подряд, решила обязательно поступить на биологический факультет.
   А Ур после работы исчезал. То уезжал с Рустамом и другими ребятами на пляж, то провожал Нонну, а несколько раз Валерий видел, как он шел в цирк. Иногда Ур забегал после работы домой - для этих-то случаев и стал Валерий оставлять ключ у соседа. А обычно Ур приходил поздно, сразу валился в постель, на вопросы отвечал неохотно...