Войскунский Евгений. Ур, сын Шама

   Свесив голову на грудь, Ур спал после сытного обеда. И Нонна смотрела на него, исполненная сострадания и решимости защитить этого большого ребенка от неведомых опасностей. Но более всего на свете ей хотелось п о н я т ь  его.
   Ур проснулся вмиг: вскинул голову, распахнул глаза, напрягся. Нонна подумала мимолетно, что так просыпается в лесу задремавший ненароком дикий зверь.
   - Извини, - улыбнулся ей Ур. - Первый раз в жизни заснул после обеда. Наверно, потому, что никогда еще не ел так много. И так вкусно, - добавил он.
   - Ур, - сказала Нонна, - ты помнишь, как в первый раз пришел в институт?
   - Еще бы! Ты меня встретила не очень приветливо...
   - Я подумала тогда: прислали на мою голову лоботряса-иностранца, у которого на уме, конечно, одни развлечения.
   - Развлечения я действительно люблю.
   - Я рада, что ошиблась, Ур. Ты оказался совсем другим. И все же я знаю тебя не больше, чем в первую минуту, когда ты появился в отделе. Ты просто пугаешь меня своей непонятностью... своими странностями... Я видела, как ты заставил продавца барахтаться в воздухе. Видела, как Пиреев вдруг забыл заученный текст и понес чепуху - ведь это твоя проделка?
   - Чепуху про стаканчики я ему не внушал, - помедлив, ответил Ур.
   - Но текст заставил забыть, так? О тебе ходят всякие слухи. Будто ты гипнотизер, факир, не знаю, кто еще... Мне это неприятно, Ур. Не только потому, что я к тебе... дружески расположена, но и потому, что считаю тебя оригинальным ученым. Я не все понимаю в твоем проекте, но чувствую, что это огромно... глобально...
   Она вдруг осеклась. Что с ней происходит? Разволновалась, как школьница. Щеки горят, голос прерывается...
   - Извини мою вспышку, - сказала она, взяв себя в руки. - Ты вправе не отвечать, если не хочешь.
   Ур посмотрел на нее долгим взглядом.
   - Единственный человек, которому мне хочется рассказать о себе, - это ты, Нонна, - проговорил он так тихо, что она подалась вперед, чтобы расслышать. - Очень, очень жаль, что я не могу... И вообще... кажется, я натворил много глупостей...
   Он умолк. Балконная занавеска под порывом ветра метнулась в комнату, задела его по лицу. Нонна не прерывала молчания. Что ж, ясно... Что-то мешает ему быть откровенным. Но довольно и того, что он сказал: "Единственный человек - это ты..." Эти слова теперь всегда будут с ней...
   - Валерий однажды назвал меня Каспаром Хаузером, - сказал Ур. - Потом я прочел эту книгу. Ты читала?
   - Да.
   - Каспар Хаузер ничего о себе не знал - кто он, откуда взялся... Я тоже кое-чего не знаю о своем происхождении, но... в общем, я не Каспар Хаузер.
   - Неважно, Ур. Происхождение не имеет никакого значения.
   - Нет, Нонна, имеет. Каждый человек ведь - непросто сам по себе. Он куда-то уходит корнями, в какую-то глубину. Его разум связан с окружающими проявлениями разума гораздо прочнее, чем ты думаешь... чем мы думаем...
   - Окружающие проявления разума? Что ты имеешь в виду? Разум всех других людей?
   - Да. Где бы они ни жили.
   - Не совсем понимаю, к чему ты клонишь. Разум взаимосвязан, поскольку мы живем в обществе, это так. Но при чем тут происхождение каждого отдельного человека? Мой прадед был полковым капельмейстером, твой - ну, допустим, пастухом. Ну и что? Имеет значение не то, откуда, из какой среды ты вышел, а то, кто ты таков сейчас.
   - Ладно, - сказал Ур. - Возможно, ты права. Надо мне идти, Нонна.
   Они вышли в переднюю.
   - Завтра меня попросили прийти после работы к профессору Рыбакову, сказал он.
   - К Рыбакову? Это который занимается социальной психологией? А зачем?
   - Для беседы. - Опять он посмотрел на нее пристально и долго. Спасибо тебе, Нонна.
   - Перестань рассыпаться в благодарностях. Мне хотелось как следует тебя накормить, вот и все. Ты позвони мне завтра после беседы с Рыбаковым, хорошо? Ну, до завтра, Ур.
   Он вдруг погладил ее по плечу. Резко отдернув руку, повернулся и выбежал на лестничную площадку.
   С балкона Нонна смотрела на него, пока он не свернул за угол.
   Г л а в а  т р е т ь я
   УРИЭЛЬ
   Я накалил легонько самоварные щипцы и
   приложил их к ладони. Запахло горящим
   мясом... Номер отложили.
   В с. И в а н о в, Похождения факира
   Пляж был хорош тем, что, собственно, еще не был пляжем: узкая полоса гальки, по бокам ограниченная бетонными блоками волнорезов, выступавших далеко в море. Блоки еще не успели обрасти зелеными бородами водорослей. Здесь строили не то новую гостиницу, не то пансионат, - лязгал экскаваторный ковш, громыхала бетономешалка. Здесь еще не было лежаков и тентов, автоматов с водой и пивом, ни мороженщиц, ни продавцов вареной кукурузы, ни - страшно вымолвить - сувенирных киосков.
   И поэтому здесь пока было мало купающихся. Во всяком случае, между распростертыми на пляже телами оставались просветы.
   Еще то было хорошо, что катера спасательной службы редко наведывались к этому необорудованному пляжу. И, пользуясь этим, Ур выплывал далеко за линию буйков.
   Выплыл и сегодня. Долго лежал на спине, вольно раскинув руки и глядя в синее небо с реденькими, чистенькими, как гигиеническая вата, облачками.
   Затарахтел, приближаясь, мотор. Ур закрыл глаза, приготовляясь к неприятностям.
   - Штраф захотел?! - гаркнул усиленный мегафоном голос. - Середина моря заплыл!
   Мотор, фыркнув, заглох. Открыв глаза, Ур увидел борт катера и два сердитых коричневых лица под беловойлочными абхазскими шляпами с растрепанными полями.
   - Забирайся катер, гражданин! Отвезем на берег, штраф будем вынимать!
   - Не надо, я сам доплыву, - сказал Ур, переворачиваясь на живот. - Не бойтесь, я не утону.
   - Как не бойтесь, как не бойтесь! - вспылил спасатель.
   Тут его напарник, флегматичный моторист, сказал:
   - Пускай плывет, Гиви. Это циркач тот самый.
   Гиви перегнулся через борт, всматриваясь в Ура. Потом на узком его лице возникла доброжелательная улыбка.
   - Прости, дорогой! - крикнул он. - Не узнал! Плыви себе на здоровье! - И напарнику: - Заводи мотор, Сандро. Если он утонет - сам себя поднимет!
   Сказав это, он захохотал на все Черное море.
   Не спеша Ур доплыл до пляжа. Сел, переводя дыхание, возле свертка с одеждой на горячую от солнца гальку.
   На всем длинном, усыпанном курортниками черноморском берегу Ур был, наверное, единственным человеком, обходившимся без лежака или подстилки. Покойно возлежал он на здешних булыжниках, давая пищу для толков и острот. Один московский филолог, остановив на Уре рассеянный взгляд, вспомнил четверостишие Тредиаковского, как нельзя лучше выразившее суть дела:
   На острых камнях возлегает,
   Но оных твердость презирает,
   По крепости могучих сил,
   Считая их за мягкой ил.
   - Ви далеко плаваль, - сказал Уру сосед, подтянутый крепкий мужчина средних лет. На нем были черно-белые, в шашечку, плавки, огромные защитные очки, закрывавшие пол-лица, и белая войлочная шляпа. - Я смотрель бинокль, - добавил он с улыбкой.
   - А вы почему сегодня не ныряете? - спросил Ур.
   Сосед наморщил лоб, подыскивая слова для ответа, но запаса русских слов ему не хватило, и он сказал по-английски:
   - Перед тем как нырять, всегда надо собраться с духом. - И он засмеялся, показав превосходные ровные зубы.
   С этим симпатичным иностранцем Ур познакомился здесь, на пляже, несколько дней назад, заинтересовавшись его снаряжением необычного вида. Иностранец подтвердил, что ласты, трубка, ружье для подводной охоты у него действительно первоклассные, их выпускает известная французская фирма, лучше нет во всем мире. Они разговорились. Иностранец был здесь с группой любителей подводного спорта, для которой "Интурист" организовал поездку на черноморские курорты. Русского языка он почти не знал, и разговаривать было трудно, пока оба не выяснили, что одинаково плохо знают английский. И тогда беседа пошла оживленней. Оказалось, что иностранец нырял во всех морях земного шара, за исключением северных и морей Дальнего Востока. Он был интересным рассказчиком, и Ур обрадовался, увидев его сегодня здесь, на пляже.
   - Как вас зовут? - спросил он.
   - Извините, - сказал иностранец, - прошлый раз я забыл представиться. Гуго Себастиан из Базеля. О, вам нет нужды представляться - кто же здесь не знает Уриэля! Я видел вас в цирке, господин Уриэль, и хочу сказать, что был потрясен...
   - Благодарю вас, - прервал его Ур. - Я бы охотно послушал ваши рассказы о морях.
   - О да, моря!
   И он заговорил о том, что природа обидела его родную Швейцарию, расположив ее вдали от моря. У него, Себастиана, есть в Базеле небольшое дело - рекламное издательство. Ах, ничего особенного: альбомы, путеводители, пестрые картинки. Доход невелик, но, слава богу, пока хватает на путешествия. Делами в основном занимается его старший брат, совладелец, он же, Гуго Себастиан, предпочитает нырять...
   Тут он опять засмеялся:
   - Удастся ли вынырнуть - вот вопрос, который я каждый раз себе задаю. Уж очень быстро меняется конъюнктура, все труднее поспевать. Похоже, что альбомы с обычными фото выходят из моды, пошел спрос на объемные изображения, а это дорого, нашему издательству такое переоборудование не по карману... Да что это я! - воскликнул Себастиан. - Оглушил вас своими заботами, как будто у вас нет своих... Господин Уриэль, вы поразительный человек. То, что вы делаете в цирке, просто чудо. Самое настоящее первоклассное чудо. Простите за нескромный вопрос: ведь это, надо полагать, не все, что вы умеете? Я имею в виду - не весь ваш набор чудес?
   - Цирк сам по себе чудо, так что ж говорить о моем "наборе", господин Себастиан? Прошлый раз вы упоминали Большой Барьерный риф - вы были там?
   - Это самое незабываемое событие в моей жизни, - несколько торжественно ответил Себастиан. - У меня не хватает слов, чтобы описать Большую стену. Башни, господин Уриэль, огромные коралловые башни и коралловые сады, прекраснее которых я ничего не видел. Мы с друзьями ныряли у рифа Индевр, - вы, наверно, о нем слышали...
   Он стал рассказывать, как у этого рифа когда-то сел на мель барк "Индевр" капитана Кука - нет, тогда еще лейтенанта! - и Кук приказал выбросить за борт шесть пушек. Многие ныряльщики искали их потом. И не нашли. Не нашел и он, Себастиан...
   - А, вот он где загорает, наш несравненный Уриэль! - раздался вдруг сочный женский голос.
   Ур из-под ладони взглянул на статную белокурую женщину в пестром сарафане. Это была Марина Морская, дрессировщица собак. За ней стояли два парня, партерные акробаты Бизоновы, постоянные ее спутники.
   - А я все думаю: куда он смывается после репетиций? - продолжала Марина Морская, придав красивому своему лицу смешливо-недоуменное выражение. - Оруженосцы! - обратилась она к акробатам. - Раскинем здесь шатер. Не помешаем, Уриэль?
   - Нет... Пожалуйста...
   Вмиг те трое сбросили одежду, оставшись в пляжном минимуме, и "оруженосцы" принялись сооружать навес из палок и цветастого покрывала. Уру тоже нашлась работа.
   - Помоги, пожалуйста. - Марина протянула ему надувной матрас. - Я потеряла насосик.
   Ур приложил штуцер матраса к губам, набрал побольше воздуха в легкие. Под мощным его выдохом сморщенный матрасик развернулся, явив взорам изображение дельфина.
   - Смотрите, Бизоновы: с одного вдоха! - пропела Марина. - Вот это я понимаю!
   Она улеглась рядом с Уром. Тот повернулся к Себастиану в надежде дослушать прерванный рассказ о поиске пушек капитана Кука. Но Себастиан уже приладил к ногам ласты и натягивал маску. Кивнув с улыбкой Уру, он пошел к воде - невысокий, тонконогий, хорошо сложенный.
   У Марины Морской был номер, без которого не обходятся цирковые программы. С десяток мелкокалиберных собак ходили на задних лапках, на передних лапках, ездили друг на друге верхом. В конце номера собачек облачали в футбольные трусы, и они гоняли по манежу мяч - гоняли с неподдельным азартом, ибо по натуре своей собаки очень спортивны. Самая махонькая собачка вцеплялась зубами в трусы пса покрупнее - тот в пылу игры как бы не замечал этого. Под раскаты смеха собачка стаскивала с незадачливого "футболиста" трусы и со своим трофеем убегала с арены.
   - Жарища адская, - вздохнул один из Бизоновых. - Я Кольку еле удержал на репетиции - скользкий, как угорь.
   - Вам-то что, - сказала Марина, переворачиваясь со спины на бок. Вот собаки плохо переносят жару. Прямо беда... Помойте виноград, Бизоновы.
   Те послушно взяли целлофановый мешок с виноградом и пошли искать водяной фонтанчик.
   - Зачем ты их гоняешь по солнцепеку? - сказал Ур.
   Марина посмотрела на него сквозь зеленые очки.
   - Солнцепек, - медленно сказала она, - только на тебя не действует. Холодный ты какой-то, Уриэль.
   - Температура кожи у меня наверняка не ниже, чем у тебя.
   - А может, ты просто притворяешься дурачком? - еще медленнее произнесла дрессировщица. И, не получив ответа, продолжала: - Странный ты человек, Уриэль. И номер у тебя странный, и сам ты... Говорят, у тебя даже паспорта нет. Это правда?
   - Да.
   - Говорят, ты бежал откуда-то. Не то из Омана, не то из Судана...
   - Зачем ты повторяешь этот вздор? - сказал Ур, погрустнев.
   - Про тебя ходит много разговоров, ты возбуждаешь любопытство. Не будь ты так скрытен, Уриэль, я бы могла стать для тебя настоящим другом. Я ведь тоже одинока...
   - А Бизоновы?
   Марина пристально поглядела на него. Вздохнула:
   - Нет, ты, кажется, непритворный... этот самый...
   И перевернулась на живот.
   Вернулись Бизоновы с виноградом. Поели. Потом Бизоновы пошли на руках к воде, вызвав восторженный детский галдеж.
   - Первое время ты мне казался этаким жизнерадостным варваром, сказала Марина. - Ты излучал веселье и силу. А теперь... - Она сделала гримаску и поднялась. - Пойдешь купаться?
   - Нет. - Ур тоже встал. - Я ухожу.
   - К своему Иван Сергеичу? В детское кафе?
   - Да.
   - Иван Сергеич прекрасный человек, но только не пойму, что у тебя с ним общего. Давай пообедаем в "Жемчужине юга", Уриэль. Там джаз хороший. Потанцуем. Ну, я прошу.
   - Спасибо, Марина. Может быть, в другой раз. Не сегодня...
   - Ну и иди! Кушай свой протертый супчик. Очень ты мне нужен!
   У выхода с пляжа Ура остановила шумная группка молодых людей, вооруженных кинокамерами, транзисторами и магнитофоном.
   - Ребята, это Уриэль!
   - Точненько! - пискнул девичий голос.
   Рыжебородый юноша протянул Уру блокнотик и шариковую ручку, украшенную миниатюрным портретом Муслима Магомаева. Посмеиваясь, Ур широко расчеркнулся в блокноте.
   Потом он пошел по плитчатому тротуару вдоль шоссе, по которому неслись переполненные автобусы и легковушки с номерами всех городов страны. Над его головой сухо шелестели растрепанной листвой курортные пальмы в железобетонных вазах древнегреческих форм. Ему навстречу плыл пестрый людской поток. Взвивался к синим небесам смех, звенели женские голоса, трудились неутомимые магнитофоны, словно ликуя оттого, что изобретательская мысль перенесла их из малоподвижных сундуков в изящные портативные коробки.
   С круглой афишной тумбы огромными буквами взывала цирковая программа:
   ОРИГИНАЛЬНЫЙ НОМЕР!
   УРИЭЛЬ
   ОПЫТЫ ТЕЛЕКИНЕЗА
   Дойдя до этой тумбы, Ур пересек шоссе, купил в киоске газету и поднялся на пологий холмик, где стоял белый домик с верандой. Он был увит диким виноградом и украшен вывеской, извещавшей прохожих, что именно здесь находится детское кафе Курортторга № 182.
   В углу тенистой веранды за маленьким столиком на маленьком стульчике сидел лилипут. Он был пожилой, со строгим личиком в тонкой сеточке морщин, черные волосы аккуратно, волосок к волоску, зачесаны на косой пробор. На нем были белые брюки и белая сорочка с галстуком бабочкой. На столике перед ним стояла запотевшая кружка пива и лежала толстая общая тетрадь.
   - Добрый день, Иван Сергеевич, - сказал Ур, осторожно присаживаясь на детский стульчик.
   - Здравствуй, человек-гора. Проголодался?
   - Пить хочется.
   - Попроси Галю принести пива. Оно лучше всего утоляет жажду.
   - Иван Сергеевич, вы же знаете, что я...
   - Ах да: этиловый спирт влияет на психику. Извини, забыл.
   На веранду вышла молоденькая официантка. Глянула на Ура прозрачными глазами, спешно поправила на голове кружевной кокошник и скрылась. Вскоре она вернулась с подносом, поставила перед Уром графин с газированной водой, бутылочку с болгарским клубничным сиропом и высокий стакан.
   - Здрасте, - сказала она. - Жарко сегодня. Обед подавать или погодить?
   Ур посмотрел на ее чистое, не тронутое загаром лицо, на зеленые сережки в маленьких ушах.
   - Немного погодя, Галочка. Спасибо за воду.
   Он с удовольствием выпил стакан газировки с сиропом.
   - Как сегодня писалось, Иван Сергеевич?
   - Плохо, всего полстранички написал. Но материал подбирается интересный. Сейчас занимаюсь Якимом Волковым - был такой лилипут, заведовал в походах гардеробом Петра Первого. Яким большим авторитетом пользовался. В 1710 году в Петербург на его свадьбу свезли всех лилипутов, что в Москве насобирали, - больше тридцати человек. Хорошо бы раздобыть о них данные, да очень уж мало писали о лилипутах... А вот знаешь, Ур, "плодомасовские карлики", о которых Лесков писал, - реальные люди, не выдумка. Карлик Иван Афанасьевич оставил очень любопытные мемуары, ими-то и пользовался, верно, Лесков.
   - Я не читал Лескова. - Ур развернул газету. - Вы говорите, Иван Сергеевич, я слушаю.
   - Да что ж говорить? Трудное дело я затеял, дружок. История лилипутии, так сказать... Начиналось хорошо, весело - с мифических гномов, хранителей подземных сокровищ... С Плиниевых пигмеев... В средних веках тоже основательные разыскания произвел. А вот добрался до нового времени и замедлилось дело. Мало, мало сведений. Да и однообразны они: ну, циркачи, ну, ассистенты иллюзионистов... Спокон века мы, лилипуты, людей развлекаем... нормальных... - Иван Сергеевич отпил пива из кружки, пожевал тонкими губами. - Были, между прочим, исключения. У одного средневекового герцога был генерал - карлик ростом тридцать два дюйма, Митте его звали, стратегом считался.
   - Ну, вот видите, - сказал Ур.
   Галя принесла картофельный салат, Уру - большую тарелку, Ивану Сергеевичу - детскую. Потом отошла, встала у перил, поправляя передничек. И все поглядывала на странных двух посетителей. Вот уж неделю ходят сюда, в детское кафе. Выбирают время, когда народу мало, - ну, это она, Галя, понимала. На лилипута всегда глазеют, а ему это, ясное дело, неприятно.
   А этот, второй, - про него в городе говорят, что он в цирке без помощи рук что хочешь поднимет, хоть человека, хоть слона. Такому, при цирковой-то зарплате, по лучшим ресторанам кормиться, с самыми красивыми девушками гулять - кому такой не понравится? А он, видать, ни с кем не водится, только с лилипутом, с Иван Сергеичем. Какой-то он одинокий...
   Между тем Иван Сергеевич ел салат, запивая мелкими глоточками пива, и говорил:
   - Вот ты спросил - почему не в другой области. Не привыкнут ко мне люди, чтоб на равных, - вот в чем штука... А не на равных я не хочу. Понял?
   Ур кивнул.
   - На нас белый свет не рассчитан, - продолжал лилипут. - Вот поместили меня в гостинице на четырнадцатом этаже. Еле допросился, чтоб на десятый перевели. А то приходилось ехать до десятого, а там еще четыре этажа пешочком.
   - Верно, вы на десятый перешли. А почему нельзя выше?
   - Потому что, если в лифте я оказывался один, то выше десятой кнопки дотянуться не мог. Прыгать - неловко как-то... Все в жизни, дружок, рассчитано на стопроцентно нормальных людей. Так-то.
   - Что нести на первое? - подошла опять официантка. - Суп рисовый есть, суп-пюре гороховый протертый...
   - Рисовый, - сказал Иван Сергеевич.
   - Я что попросить хотела... - Галя смущенно потупилась. - Нельзя ли мне билетик на представление? А то ведь не достать...
   - Можно, Галочка. Приходи сегодня за полчаса до начала, у администратора возьмешь два билета на мое имя.
   - Ой, спасибо, Иван Сергеич! - Она убежала с веранды.
   - Еще одно доброе дело сделали, - усмехнулся Ур. - Значит, все - для нормальных, вы говорите. А если у человека отклонение от нормы? Что ему делать, а, Иван Сергеевич?
   Лилипут снизу вверх посмотрел с остреньким прищуром.
   - Что-то, Ур, не нравишься ты мне сегодня.
   Ур не ответил. Вяло ковырял вилкой салат, согнувшись над маленьким, не по росту, столиком.
   - По институту своему затосковал? Я тебя, Ур, силком не тянул. Я предупреждал, когда ты замыслил к нам проситься...
   - Да нет же, Иван Сергеевич...
   - Предложил я, не отказываюсь, - горячо продолжал лилипут, - потому что видел, как ты к цирку душой тянулся. Я и псевдоним тебе придумал. Но ведь и предупреждал, чтоб взвесил все хорошенько! Предупреждал, а?
   - Предупреждали, я помню. Да что вы всполошились? Я не жалею ни о чем. Цирк мне нравится.
   - "Нравится"! - ворчливо передразнил Иван Сергеевич тонким своим голоском. - А как может не нравиться цирк? В нем нет этих... знаешь ли... - он помахал ручкой над тарелкой, - неопределенностей всяких. В цирке зритель видит что? Красоту видит, силу, ловкость, изобретательность. Цирк людям глаза раскрывает на их собственные возможности. Так-то.
   Расплатившись, они вышли из кафе, и Галя, стоя на веранде, помахала им на прощанье.
   Когда впервые готовился номер Ура, цирковой художник по костюмам оказался в некотором затруднении. Он помнил гипнотизеров тридцатых годов великолепного Орнальдо, То-Раму, красавца Семена Дуброва, избравшего себе "наоборотный" псевдоним Сен-Ворбуд, - помнил их элегантные фраки, свидетельствующие о принадлежности к европейской науке, помнил расшитые звездами халаты и тюрбаны с бриллиантовыми эгретами, намекающие на жгучие тайны Востока.
   Тюрбан, пожалуй, подходил Уру больше, чем фрак, но все равно - не нравились художнику старые доспехи. Он рылся в альбомах с фотографиями, ворошил ветхие афиши, горестно вздыхал.
   - Не знаю, что с вами делать, Уриэль. Мне говорили, вы инженер? Это для цирка не новость, есть у нас артисты из инженеров - всякие иллюзии на технической основе... Так они работают в обычных пиджаках, иначе стесняются... Может, и вы тоже?.. Хотя - вы же не иллюзионист, а этот... вроде гипнотизера... А гипнотизеру в пиджаке нельзя - не адекватно...
   - Я не гипнотизер, - сказал Ур, с интересом разглядывая старые афиши.
   - Само собой. Вы никак не можете быть гипнотизером, потому что гипноз в цирке давно запрещен... - Художник ожесточенно почесал мизинцем обширную лысину. - Никак не пойму, кто вы, собственно. Как называется ваш жанр?
   - Телекинез.
   - Телекинез... Напридумывают на мою голову!.. Слушайте, а вам самому какой костюм нравится?
   - Мне все равно.
   - Все равно - так не бывает! - рассердился художник. - У каждого человека есть что-то любимое - пиджак, кепка, ватные штаны, наконец... Есть у вас что-нибудь любимое из одежды, я спрашиваю?
   - Есть, - сказал Ур, - плавки.
   - Плавки! Вы еще скажите - сатиновые трусы до колен! - Художник критически оглядел новоявленного артиста. - А ну, скиньте рубашку! приказал он тоном работорговца в день большой распродажи. - Так... Для гладиаторского номера вы не подойдете, но для пластического этюда... при золотистой люминесцентной пудре и подсветочке... Н-ну что ж, пожалуй, такая мускулатура сгодится для гуманитарного номера...
   - Почему гуманитарного? - удивился Ур.
   - Не силовое - значит, гуманитарное. - Художник, прищурив глаз, разглядывал телосложение Ура. - Черные с блестками плавки... Может, будет адекватно... Ладно, попробуем! Но от золотистой пудры и подсветки вам не отвертеться, молодой человек...
   Медленно гас свет, и волны музыки, гонимые мощными усилителями, затопили цирк. Музыка была необычной звучности - не простая музыка, а оркестрованная для электронных инструментов. Вдруг она смолкла. В напряженной тишине белели пятна человеческих лиц, уходящие в смутную мглу задних рядов.
   Громкий голос произнес со сдержанным пафосом:
   - Сейчас вы увидите уникальный номер - опыты телекинеза...
   И после значительной паузы голос дал краткую справку об этом загадочном явлении - строго нейтральную справку, ничего не признавая, но и не отрицая начисто.
   - Итак, перед вами - артист Уриэль!
   На арену пал узкий конус нежно-фиолетового света, высветив неподвижную фигуру. Золотисто поблескивал обнаженный торс, посверкивали блестки на черном трико. Ур стоял на островке, омываемом морем рукоплесканий. Блестели его глаза, полные губы приоткрылись в улыбке, и ноздри, раздуваясь, вдыхали волшебный запах манежа. И ему хотелось не обмануть ожидание, которое он читал в устремленных на него взглядах, и было немножко жаль, что вот сейчас кончится прекрасное мгновение и надо будет приниматься за работу...
   Вспыхнул полный свет. Тот же голос предложил желающим положить на стол любые предметы для опытов. Ассистент Иван Сергеевич, чей строгий костюм хорошо контрастировал с костюмом Ура, пошел вдоль барьера. Вот он принял из первого ряда часы и засеменил к столу. С часов обычно и начинались опыты.
   Лицо Ура как бы затвердело, сосредоточенно-неподвижный взгляд уставился на ярко освещенную поверхность стола... Тихо, приглушенно накатывалась электронная музыка... Вдруг часы скользнули по столу. Еще толчок. Часы медленно, покачиваясь, поднялись над столом. Края коричневого ремешка обвисли. Потом так же медленно часы опустились на стол...
   Грянули аплодисменты.
   Возвратив часы владельцу, лилипут опять пошел вдоль барьера. Кто-то протянул ему авторучку, но Иван Сергеевич пренебрег ею: увидел, как из задних рядов передавали из рук в руки фотоаппарат.