Страница:
выпадала такая радость, как завтрак у Баррибо, в этой Мекке техасских
миллионеров и заезжих махарадж. Больше же всего на свете она любила глазеть
на витрины. Она сразу перестала быть гувернанткой, распекающей малолетнего
преступника, и поцеловала лорда Аффенхема в лысую макушку.
-- Замечательно. Только я вернусь пораньше. Дора Уимпол пригласила меня
в гости. Ладно, сочтем, что усы пририсовала международная мафия.
-- Да, она такая. От нее жди.
Довольный счастливым завершением эпизода, который грозил вылиться в
серьезные неприятности, лорд Аффенхем вернулся к "Таймс", но, обнаружив, что
в по горизонтали стоит "Над неоконченным храмом строители воздвигли полку",
а по вертикали "В амбаре на мельнице содержится резон", что не по зубам даже
Кеггсу, выбросил все это из головы и приготовился беседовать дальше.
-- Что ж теперь Твайн?
-- Трет ее скипидаром.
-- Думаешь, ототрет?
-- Он надеется, что да.
-- Ототрет, конечно... Бедные детишки! Столько стараний, и все зазря.
-- Мы, кажется, договорились, что это мафия.
-- Ну да, бедная мафия. Старалась, старалась -- и все зря. Значит, он в
вопит? Кажется, я слышал. Думал, поросенка режут. Поистине, все его
неисчислимые недостатки меркнут в сравнении с голосом. Не понимаю, как ты
его выносишь, а тем более -- хочешь за него замуж.
Обыкновенно, если разговор доходил до этого вопроса, Джейн отвечала со
свойственной ей прямотой, но перспектива позавтракать у Баррибо заметно ее
смягчила, и она кротко заметила, что не стоит возвращаться к теме, которую
обсуждали сто раз.
Лорд Аффенхем не сдался. Он считал себя чем-то вроде родителя и
заботился о ее счастье.
-- Очень даже стоит. Хочу тебя спасти. Да и себя. Меня тошнит от одной
его физиономии! Ладно, выходи замуж, но хоть за человека, с которым можно
выкурить трубочку. Вроде молодого Миллера. Нашла же твоя сестра! Я то и дело
к ним захаживал, до сих пор горюю, что они свалили в Америку. Недостает мне
Уолтера.
-- Джефа.
-- Его зовут Джеф?
-- По крайней мере, так он представился.
-- Да, конечно, Джефа. Вечно я путаю. Помню, в двенадцатом году некая
Китти дала мне от ворот поворот, потому что я начал письмо словами: "Дорогая
моя Мейбл". Но я говорил... Что я говорил?
-- Чтобы я вышла за хорошего человека.
-- Вот-вот. Казалось бы, немного. И что же? Ты прибегаешь, кладешь мне
на коврик этого каменотеса и радостно кричишь: "Эй, все сюда!". Могла бы и о
других подумать.
-- Не для того выходят замуж, чтобы угодить дяде. Думать надо о себе.
-- Вот как? Да и вообще, возьми меня. Разве я думал о себе? Нет! Я
сказал себе: "Он не понравится твоей племяннице. Выбрось ее из головы,
Аффенхем, выбрось из головы".
-- Дядя Джордж!
-- Э?
-- О ком ты говоришь?
-- О моей невесте.
-- О ком, о ком?
-- Лопни кочерыжка, ты знаешь, что такое невеста. Ты сама невеста,
прости Господи. Теперь, когда все позади, я могу тебе рассказать. Недавно я
обручился с билетершей из "Риволи", ну на Эрн-хилл. Ее зовут Мадлен. Потом я
понял, что вы не поладите, и разорвал помолвку.
Здесь лорд Аффенхем позволил себе маленькую вольность. Помолвку
разорвала невеста, которая (надо сказать -- к радости престарелого пэра)
встретила разъездного торговца, видом, платьем и общей бойкостью дававшего
ему сто очков вперед.
Впрочем, пэр совсем не считал себя престарелым. Если забыть редкие
приступы ревматизма, настигавшие его суровым английским летом, он чувствовал
себя тем же веселым молодым повесой, что и в 1912. Смутили его не прошедшие
сорок лет, а чересчур роскошные замашки избранницы. Когда живешь на скромную
годовую ренту, трудно являться через день с флакончиком духов или коробкой
шоколада. В таких обстоятельствах слушаешь голос бережливости и вдумчиво
киваешь.
-- Мда, -- подытожил он, -- вот так. Тебе бы она не показалась, и я
принес себя в жертву.
Джейн стояла с открытым ртом.
-- Ну и ну! -- произнесла она наконец.
-- Истинная правда, -- сказал лорд Аффенхем тоном Сидни Картона. --
Пришлось перешагнуть через себя. Noblesse oblige. (положение обязывает
(фр.))
-- Вот что бывает, если на минуту оставить тебя без присмотра! Придется
водить на поводке. В твои годы...
-- Что значит "в мои годы"?
-- ...шляться невесть где...
-- Мне не нравится слово "шляться".
-- ... и делать предложения билетершам.
-- Все лучше, чем принимать предложения от скульпторов.
-- Как тебя угораздило отмочить такую глупость?
Вообще-то на предложение руки и сердца его толкнула давняя привычка
свататься, едва разговор поугаснет и надо заполнить паузу. Это и прежде
доводило его до беды, особенно в 1912, 1913, 1920 и 1921 гг., и сейчас он
видел, как сильно ошибался. Однако он не стал говорить этого Джейн,
поскольку увидел возможность ответить веско и к месту.
-- Я тебе объясню, как меня угораздило. Это -- первая миловидная особа,
которую я встретил с тех пор, как мы сюда переехали. Вот она меня и сразила.
Как говорится, колос под ее серпом. В точности то же произошло с тобой. Ты
бы на этого Твайна второй раз не поглядела, не окажись ты в Лондонском
предместье.
-- Чепуха, -- отвечала Джейн, но отвечала неуверенно. Лорд Аффенхем,
как опытный военачальник, продолжал наступление. Нотка неуверенности не
ускользнула от его внимания.
-- Я тебе докажу на жизненном примере. Помнишь свою двоюродную бабку
Анну? Нет, она умерла за три года до твоего рождения, так что вряд ли вы
вообще встречались. Она жила в глухой деревне на границе Уэллса и Шропшира,
папенька отправил меня к ней на лето. Сказал -- погляди, может чего выгорит.
Ничего не выгорело, она все завещала Распространению Евангелия в Заморских
Странах, но я вот к чему: не прошло и недели, я обручился со свояченицей
некой миссис Послтвайт, она еще разводила сиамских кошек. Просто от скуки,
чтобы как-то убить время. С тобой приключилось ровно то же самое, и мой долг
тебя предупредить. Не вздумай выходить от скуки за этого не разбери поймешь!
Горько разочаруешься, -- и, завершив лекцию, лорд Аффенхем вернулся к тайне
слов "Купец разложил на прилавке конус"; а Джейн, видя, что до него теперь
не достучаться, пошла к себе выбирать платье, которое не уронило бы честь
семьи.
Вид у нее был такой, словно она получила пищу для размышлений.
Примерно об эту же пору Билл Холлистер входил в галерею Гиша.
-- Заметьте, тик в тик, -- сказал он мисс Элфинстоун, -- если вы
извините это несколько жаргонное выражение. Вчера я вернулся рано и проспал
полных восемь часов. Отсюда блеск в глазах, румянец и упругая походка, и
отсюда же, без сомнения, то, что вы смотрите на меня с обычной
приветливостью, а не как вчера, желтушным китайцем. Я пришел к выводу, о,
Элфинстоун, что оба мы, и вы, и я -- дураки. Мы не знаем своей пользы. Где
вы живете?
-- У тетки, в Кэмден-тауне.
-- Если это можно назвать жизнью. А я прозябаю в Челси, на Кингс-род.
Вот почему я сказал, что мы дураки. Жить надо в Вэли-Филдз. В этом
благословенном месте можно устроиться по первому разряду, по-царски, лучше
не придумаешь и так далее. Я знаю, что говорю. Я там ужинал.
-- Вы часто бываете в гостях!
-- Да, я всеобщий баловень. Вероятно, дело в моей обходительности.
Ужинал я у клубного знакомого, Твайна, или Цвайна, как вы предпочитаете его
называть. Человека, простите, чертовски бедный, но не успел я переступить
порог, как из каждой щели полезли роты дворецких. Вы бы не ошиблись, сказав,
что Твайн обитает в мраморных хоромах, где ему прислуживают вассалы и
челядинцы. Мало того, его кухарка -- настоящая cordon bleu.
-- Чего-чего?
-- Так я и думал, не проходили. Я хотел сказать, бесподобная повариха.
Готовит -- пальчики оближешь. Жуткая несправедливость! Твайн -- последняя
спица в колесе мироздания, а его кухарка трудится, не покладая рук, я же
занимаю важный пост в прославленной картинной галерее, на меня смотрит вся
Бонд-стрит -- и что же? Я питаюсь объедками и бутербродами.
-- Сегодня вам не придется есть бутерброды. Мистер Гиш сказал, чтобы вы
кого-то угостили.
-- Кого?
-- Не знаю. Покупателя.
-- Клиента, моя милая, клиента. Ладно, -- сказал Билл, нимало не
удивляясь, ибо мистер Гиш, чье пищеварение испортилось еще в 1947, частенько
отправлял его кормить потенциальную жертву. -- Отлично. Замечательно.
Надеюсь, есть будем у Баррибо. Я не был там с тех пор, как папа Гиш продал
Матисса в шесть раз дороже настоящей цены, и так ошалел на радостях, что
пригласил меня спрыснуть. Как вы думаете, клиент достаточно важный, чтоб его
там кормить?
-- Спросите мистера Гиша. Он хотел вас видеть.
-- Меня все хотят видеть. Ладно, уделю ему пять минут. Вы понимаете,
что это значит? Это значит, что какое-то время вам придется обойтись без
меня. Ну же, ну, не рыдайте! Я вернусь, когда в полях забелеют ромашки.
В самой галерее мистер Гиш, видом и характером напоминающий саламандру,
стоял перед статуэткой голой дамы, которая, судя по всему, разучивала
чечетку, и метелочкой стряхивал с нее пыль. Билл галантно приподнял шляпу.
-- Мадам, он вам часом не досаждает? -- спросил он учтиво.
Звук знакомого голоса подействовал на владельца галереи как укус
крокодила. Он повернулся вокруг своей оси, блеснул очками в роговой оправе,
и, подобно мисс Элфинстоун в похожем случае, сказал: "Ха!"
-- Соизволили явиться?
-- И, как вы можете заметить, в положенный час.
-- Где вас вчера черти носили?
Билл поднял руку.
-- Забудьте про вчера. Как сказал поэт: "Каждым утром -- свежее начало,
каждый день миры творятся вновь". Сегодня -- это сегодня, и я перед вами,
бодрый, расторопный, готовый узнать, что вы затеяли.
При разговоре с молодым помощником мистер Гиш разрывался между двумя
противоречивыми чувствами -- желанием сейчас же указать ему на дверь и
неприятными угрызениями. Двадцать шесть лет назад, в щедром 1929 году, отец
Билла, не знавший, куда девать деньги, предоставил мистеру Гишу начальный
капитал, а человек совестливый не забывает таких обязательств. К тому же
Билл -- хороший помощник, если научиться терпеть его обходительность, много
лучше кретинов с деревянными лицами, работавших здесь до него. Когда даешь
ему поручение, он не разевает рот, словно слабоумная рыба, а идет и
исполняет, мало того -- не путает все на ходу. Он прекрасно рассказывает о
картинах и нравится клиентам. Что-то в его честном, открытом лице, даже в
искареженном ухе (память о боксе) внушает доверие.
Взвесив все это, мистер Гиш решил не выкладывать, что у него на сердце,
и Билл продолжал.
-- Я слышал, вы хотели, чтоб я накормил кого-то из местных прокаженных.
Кого на этот раз?
-- Большой человек! Производство лаков и красок. Фамилия -- Маккол. Я
продал ему Будена и надеюсь, что он купит Дега.
-- Купит, если поддастся очарованию застольной беседы. Думаю, меньше
чем Баррибо тут не обойтись.
-- Да, отвезите его к Баррибо. Попросите мисс Элфинстоун заказать
столик.
-- Всенепременно. Кстати об этой мисс. Она сказала, мне надо было
взглянуть на какие-то картины.
-- Да. Есть что-нибудь стоящее?
-- Я еще не смотрел.
Мистер Гиш вздрогнул.
-- Как не смотрели? Вы не ездили?
-- Не смог. Здоровье не позволило. Кажется, я в последнее время
переработал. Расскажите мне о них.
На мгновение показалось, что кормчий галереи Гиша забудет об
обязательствах перед Холлистером-старшим, но лучшие стороны его натуры взяли
верх, и он усилием воли сдержал беспощадные слова.
-- Они принадлежат лорду Аффенхему. Вчера заходила девушка...
-- Так и летят, так и летят! Трепетные мотыльки.
-- Мисс Бенедик. Его племянница. Она сказала, что он просит меня их
продать. Они в его поместье Шипли-холл, возле Тонбриджа.
-- Рад служить, но вы ошибаетесь. Шипли-холл -- вотчина моего старого
приятеля, Роско Бэньяна. Он совсем недавно говорил об этом в клубе. Вы не
знакомы? Он напоминает карикатуру на Капитал. Видимо, дело в деревенском
масле. Лопает его фунтами. Где, спросите вы? В Шипли-холле, который, как я
сказал, принадлежит ему, а не вашему лорду Аффенхему.
-- Лорд Аффенхем сдал ему Шипли-холл.
-- Понятно. Тогда другое дело.
-- Угостите Маккола и езжайте посмотреть на эти картины.
-- Почему не вы?
-- Я должен быть в Брайтоне.
-- Вечно вы где-то гуляете. Ах, так всегда! Все работают, кроме
папочки.
Мистер Гиш медленно сосчитал до десяти. Вновь лучшие стороны его натуры
чуть не дали слабину.
-- На распродаже, -- холодно сказал он.
-- На распродаже?
-- На распродаже.
-- Хороший предлог, -- признал Билл. -- Ладно, пока вы кутите, я
распрощаюсь с Макколом и поеду в Шипли-холл, о котором столько наслышан. Где
вас найти?
-- С четырех часов я буду в отеле "Метрополь".
-- Ясно. В баре, конечно.
-- В зале. Я пью чай с клиентом.
-- С клиенткой, надо понимать. В чем, часто думаю я, секрет этой
привлекательности? Как вы мне, однако, доверяете!
-- Никак я вам не доверяю. Мнение, видите ли! Попросите Мортимера
Байлисса, чтоб он о них высказался.
-- Мортимера Байлисса? Он в Шипли-холл? Я его вчера встретил.
-- Значит, встретите еще и сегодня. Узнайте, как они ему. Самый лучший
эксперт на свете.
-- И на каком! -- подхватил Билл. -- Вот, пожалуйста. Оглянешься
вокруг...
Однако мистер Гиш, не способный долго задерживаться на одном месте,
особенно -- беседуя с обходительным помощником, уже исчез.
Утро прошло как всякое утро. Миссис Уэстон-Смидт увидел, в
перечисленном порядке, "Подражание Эль-Греко", "Натюрморт", "В духе
мастера..." и, когда окончательно пала духом -- самого Бернардо Дадди,
которого и купила. В час Билл взял шляпу, прошелся щеткой по визитке и
приготовился отбыть к Баррибо, вдохновленный перспективой угоститься за счет
фирмы.
В предбаннике мисс Элфинстоун говорила по телефону.
-- Ой, минуточку, -- сказала она, завидев Билла, потом, прикрыв ладонью
трубку: -- Какая-то девушка.
-- Несчастное созданье!
-- Вы знаете что-нибудь о каких-то картинах?
-- Я знаю о картинах все.
-- Это мисс Бенедик. Насчет картин. Она говорит, заходила к мистеру
Гишу позавчера. Ну, ее дяди, лорда Баффенхема.
-- Боже, что за синтаксис! Я полагаю, вы хотели сказать, что мисс
Бенедик звонит в связи с вопросом о неких полотнах, принадлежащих ее дяде,
лорду Аффенхему -- отнюдь не Баффенхему -- о продаже которых она беседовала
третьего дня с моим нанимателем. Да, я в курсе. Кстати, дайте, я сам
разберусь. Алло! Мисс Бенедик?
-- Доброе утро. Я звоню по поручению своего дяди, лорда Аффенхема, --
сказал голос, и Билл чуть не выронил трубку.
Голос был единственный на миллион -- тот самый, который завораживает
слух, проникает в сердце и бередит его десятифутовым шестом. Билл в жизни не
слышал подобного; и странный трепет пробежал по его спине.
-- Это насчет картин? -- с трудом выдавил он.
-- Да.
-- В Шипли-холл?
-- Да.
-- Вы заходили к нам на днях?
-- Да.
Биллу захотелось, чтоб она отвечала не так односложно. Он мечтал о
длинных, восхитительных фразах.
-- Сейчас я еду в Шипли-холл на них поглядеть.
-- Прекрасно. Кто вы?
-- Я работаю у Леонарда Гиша. Да замолчите вы!
-- Простите?
-- Виноват. Я обращаюсь к безмозглой секретарше, которая сидит тут
рядом. Она утверждает, что я не произнесу "работаю у Леонарда Гиша" десять
раз кряду.
-- А вы произнесете?
-- Не уверен.
-- Ладно, попробуйте. И спасибо вам большое. Я передам дяде.
Билл ошалело повесил трубку. Он чувствовал себя так, будто испытал
сильнейшее потрясение -- как, впрочем, оно и было -- и дивился, что мисс
Элфинстоун, которой тоже посчастливилось слышать волшебный голос, сидит
спокойно и невозмутимо, хуже того, продолжает жевать резинку.
У Билла Холлистера был необыкновенный слух на голоса. Он предпочитал
реже видеться со Стэнхоупом Твайном отчасти и потому, что тот, увлекшись,
имел обыкновение вопить, словно римские привидения перед убийством Юлия
Цезаря. И еще Биллу казалось, что он легче перенес бы сравнение с лохматой
собакой, распоряжающейся выносом тела, если бы голос мисс Мерфи меньше
напоминал о павлине.
Голос, который он только что услышал и который по-прежнему отдавался в
коридорах его души, был волшебный, округлый, тягучий. Такой голос растрогал
бы дорожного полисмена и усмирил налогового инспектора. Биллу чудилось, что
он вступил в телефонный контакт с ангелом, вероятно -- солистом небесного
хора, и перед его глазами возникла дивная картина: церковь, он сам в визитке
и полосатых брюках идет по проходу рука об руку с обладательницей
серебряного голоса, орган играет "О, Совершенная Любовь!", а публика на
скамьях перешептывается: "Какая очаровательная пара!". Епископ и причетники
отстрелялись, все нужные "да" произнесены, и она с ним... с ним... с ним...
в беде и в радости, в болезни и в здравии, покуда смерть их не разлучит...
Тут он вспомнил, что не знаком с ней и вряд ли когда-нибудь
познакомится. Вечно эти препятствия! В мрачном расположении духа Билл вышел
на Бонд-стрит, направил стопы на восток и вскоре сидел с мистером Макколом
за столиком в сияющем зале Баррибо.
Обед не задался, хотя у Баррибо, как всегда, не пожалели усилий. Билл
не имел возможности проверить, насколько общительны крупные производители
лаков и красок, но час в обществе мистера Маккола убедил его, что тот,
вероятнее всего, не дотягивает до статистического уровня. Он молчаливо
поглощал пищу, что же до пиршества ума и общения душ -- лишь изредка сопел,
припоминая, видимо, последнюю партию краски или вчерашние поставки лаков.
Словом, Биллу пришлось потрудиться сильнее, чем он желал, особенно в такие
минуты, когда сердце опечалено, а голова занята невеселыми мыслями. Когда
гость наконец встал, Билл с радостью проводил его к вращающимся дверям и
препоручил заботам руританского маршала, который подает такси посетителям
Баррибо.
Когда он вернулся в зал, сердце его было по-прежнему опечалено, хотя с
мистером Макколом он распростился навеки. Общепризнанно, что самый горький
удел олицетворяет человек, одетый на выход, которому некуда пойти; и мало
найдется столь черствых душ, чтобы, рассуждая о таком человеке, они не
вздохнули и не уронили слезинки. Но хотя этот несчастный безусловно влип и,
вероятно, лупит себя в грудь, как брачный гость при звуках фагота, страдания
его меркнут перед муками того, кто рвется сложить богатства своей души к
ногам возлюбленной, но, к сожалению, не знает, где она живет и как выглядит.
На Билла нашло неодолимое желание закурить. Он полез в карман и не
обнаружил там портсигара. Решив, что забыл его на столике, он рванул в
ресторан -- забрать портсигар, пока тот не приглянулся какому-нибудь
махарадже.
Путь его лежал мимо невысокой беленькой девушки. Билл скользнул по ней
взглядом и отметил про себя "симпатичная", когда она заговорила, обращаясь к
мальчику с тележкой.
-- Пожалуйста, позовите метрдотеля, -- сказала она, и Билл вздрогнул,
как будто служители Баррибо всадили ему в ногу раскаленный вертел, и застыл,
словно лорд Аффенхем в минуты очередного транса. Ему на мгновение
померещилось, что упомянутые служители, как ни мало это на них похоже,
огрели его по голове полным носком сырого песка.
Многие скажут, что в самой фразе "Позовите, пожалуйста, метрдотеля" нет
ничего, что бы поразило чувства и вызвало столбняк. Такие пустые реплики
произносит второстепенный персонаж в начале третьего акта (сцена ужина),
чтобы заглушить шум, пока зрители по ногам возвращаются после антракта.
Словом, фраза эта и близко не подходит к аристотелеву идеалу жалости и
страха.
Билла повергла в прострацию не она сама, а голос, который ее произнес.
Он не верил, что в маленьком Лондоне может быть два таких волшебных голоса.
Вылупившись на беленькую симпатичную девушку, он видел, что ее очарование
усилил самый что ни на есть прелестный румянец. Многие девушки, даже в наше
изощренное время, краснеют, когда слизняки в человеческом обличье замирают
перед их столиком и пялят вылезшие на шесть дюймов глаза. Взглянув на
слизняка, как брезгливая принцесса -- на гусеницу в салате, Джейн отвела
взгляд и стала смотреть в сторону, когда слизняк заговорил.
-- Мисс Бенедик? -- спросил он низким, хриплым голосом,
заинтересовавшим бы специалиста по болезням горла, и Джейн встрепенулась,
как вспугнутый котенок. Румянец ее от смущения сделался еще гуще. Впервые за
последние четверть часа она порадовалась, что с ней нет дяди Джорджа. Дядя
Джордж сурово осуждал подобную забывчивость. "Адские трубы! -- говаривал
дядя Джордж, сводя кустистые брови. -- Людей надо помнить, а то от тебя
будет радости, как от муравья на пикнике. Терпеть не могу, когда девушка при
второй встрече запамятует, что ты -- ее лучший знакомый."
Сейчас она глядела прямо на молодого человека, видела его отчетливо и
смутно припоминала, что где-то их пути пересекались: на каком-нибудь давнем
балу, или в гостях, или в иной жизни. Она где-то видела эти рыжие волосы,
которые, скорее всего, не расчесывали с позапрошлой среды, эти, как она
теперь понимала, очень приятные глаза. Она рылась в памяти, пытаясь нашарить
имя, а память, как всегда в таких случаях, пожимала плечами и отказывалась
помочь; но тут он заговорил.
-- Мы беседовали сегодня по телефону. О картинах лорда Аффенхема. Я из
галереи Гиша.
У Джейн отлегло от сердца. Никто не обязан помнить телефонных
собеседников. Она не подвела великого хранителя этикета, своего дядю
Джорджа, и на радостях так оживилась, что сердца и утробы у ее собеседника
еще раз перевернуло десятифутовым шестом. Неужели он мог подумать
"симпатичная"? Так кто-то, впервые увидев Тадж-Махал, сообщил бы
родственникам в письме: "Ничего, вполне пристойная могилка".
-- Конечно! -- сказала Джейн. -- Вы работаете у Леонарда Гиша.
Садитесь, пожалуйста,
Билл сел, радуясь этому, потому что голова у него немного кружилась.
Улыбка, которой Джейн сопроводила свои слова, произвела сокрушительное
действие. Единственной его связной мыслью было то, что жизнь, прожитая в
ожидании этой улыбки, не пропала даром.
Джейн недоуменно спросила:
-- Как же вы поняли, что это я?
-- Узнал ваш голос.
-- Узнали голос? -- удивилась Джейн. -- После пяти слов по телефону?
-- Достало бы и одного, -- сказал Билл. Он уже переборол первое
смущение, и к нему вернулась всегдашняя обходительность. -- Это чудный,
удивительный голос, единственный в своем роде, незабываемый, журчащий, как
лесной ручей, полный музыки сфер. Когда вы попросили этого мальчика прислать
вам метрдотеля, мне послышались серебряные колокольчики над морем сумрачным
в стране забвенной.
-- Простите, где?
-- В стране забвенной. Это не я. Китс.
-- Вот как. Здорово, правда?
-- Да уж куда лучше.
Джейн внезапно оробела. Обычно она держала пылких юнцов на безопасном
расстоянии, и забеспокоилась, не пора ли прибегнуть к этой тактике. Многие
молодые люди говорили ей комплименты, но никогда -- с такой лихорадочной
страстностью. Вроде бы, этот человек говорит прямо от сердца. И какой
начитанный! Китс, все-таки. Но тут ей вспомнилось другое словцо дяди
Джорджа. "Когда тебе начинают читать стихи, -- предупреждал он, -- держи ухо
востро".
Смутило ее то, что ей совсем не хотелось как бы то ни было держать ухо.
Ее тянуло к человеку, так внезапно ворвавшемуся в ее жизнь и уже несколько
минут смотревшего на нее с нескрываемым восторгом мальчишки, перед которым
поставили полную миску мороженного. Ей нравились его глаза, на удивление
дружеские и честные. Ей нравилось в нем все... и гораздо сильнее, упрекала
совесть, чем приличествует невесте. Невесте, напоминала совесть, положено
так замирать лишь в присутствии жениха. То, что этот рыжий человек, которого
она видом не видывала пять минут назад, вызывает у нее такое чувство, будто
она парит в розовом облаке, решительно никуда не годится, замечала совесть в
своем неприятном тоне.
Сознавая, что совесть права, эмоциональный накал разговора следует
остудить, Джейн обратилась к более безопасной теме.
-- Вы едете сегодня в Шипли-холл смотреть дядины картины? -- сказала
она. -- Завидую вам. Там очень хорошо, особенно весной. Я так по нему
скучаю.
-- Вы давно там не были?
-- Много лет.
-- Вы бывали там в детстве?
-- Да, я там жила.
Билл восторженно зажмурился.
-- Как чудесно будет увидеть комнаты и уголки, по которым вы бродили!
-- произнес он. -- Я буду чувствовать себя на святой земле.
Джейн поняла, что эта тема не такая уж безопасная, и решила испробовать
другую.
-- Что-то метрдотель не идет, -- сказала она.
Билл собирался говорить много и долго. Он сморгнул, как будто выскочил
на улицу и с разгону впечатался в фонарный столб. Нет, какие метрдотели?! Но
что поделаешь... Значит, так тому и быть.
-- Ах да, вы хотите его видеть!
-- Ни капельки, но, к сожалению, должна.
-- Что случилось?
-- Я не могу заплатить по счету.
-- Потеряли кошелек?
-- Кошелек при мне, но в нем ничего нет. Хотите выслушать мою скорбную
повесть?
-- Я весь внимание.
-- Мой дядя пригласил меня выпить кофе...
-- У Нэнси Митфорд говорят "кофею", но продолжайте.
-- Мы договорились, что он заглянет в клуб, а в час мы встретимся у
ресторана и вместе выпьем кофею за его счет. Когда в половине второго он не
появился, я не выдержала. Зашла и сама заказала.
-- Не обращая внимания на цены в правом столбце?
-- Решительно. Я думала, все уладится, когда он придет, а он так и не
пришел. Я знаю, что случилось. Он заговорился с ребятами, как он их
называет, и забыл про меня.
-- Рассеянный?
-- Не то чтобы рассеянный, скорее увлекающийся. Вероятно, обсуждает
сейчас апостольское преемство в абиссинской церкви. А может, рассказывает,
миллионеров и заезжих махарадж. Больше же всего на свете она любила глазеть
на витрины. Она сразу перестала быть гувернанткой, распекающей малолетнего
преступника, и поцеловала лорда Аффенхема в лысую макушку.
-- Замечательно. Только я вернусь пораньше. Дора Уимпол пригласила меня
в гости. Ладно, сочтем, что усы пририсовала международная мафия.
-- Да, она такая. От нее жди.
Довольный счастливым завершением эпизода, который грозил вылиться в
серьезные неприятности, лорд Аффенхем вернулся к "Таймс", но, обнаружив, что
в по горизонтали стоит "Над неоконченным храмом строители воздвигли полку",
а по вертикали "В амбаре на мельнице содержится резон", что не по зубам даже
Кеггсу, выбросил все это из головы и приготовился беседовать дальше.
-- Что ж теперь Твайн?
-- Трет ее скипидаром.
-- Думаешь, ототрет?
-- Он надеется, что да.
-- Ототрет, конечно... Бедные детишки! Столько стараний, и все зазря.
-- Мы, кажется, договорились, что это мафия.
-- Ну да, бедная мафия. Старалась, старалась -- и все зря. Значит, он в
вопит? Кажется, я слышал. Думал, поросенка режут. Поистине, все его
неисчислимые недостатки меркнут в сравнении с голосом. Не понимаю, как ты
его выносишь, а тем более -- хочешь за него замуж.
Обыкновенно, если разговор доходил до этого вопроса, Джейн отвечала со
свойственной ей прямотой, но перспектива позавтракать у Баррибо заметно ее
смягчила, и она кротко заметила, что не стоит возвращаться к теме, которую
обсуждали сто раз.
Лорд Аффенхем не сдался. Он считал себя чем-то вроде родителя и
заботился о ее счастье.
-- Очень даже стоит. Хочу тебя спасти. Да и себя. Меня тошнит от одной
его физиономии! Ладно, выходи замуж, но хоть за человека, с которым можно
выкурить трубочку. Вроде молодого Миллера. Нашла же твоя сестра! Я то и дело
к ним захаживал, до сих пор горюю, что они свалили в Америку. Недостает мне
Уолтера.
-- Джефа.
-- Его зовут Джеф?
-- По крайней мере, так он представился.
-- Да, конечно, Джефа. Вечно я путаю. Помню, в двенадцатом году некая
Китти дала мне от ворот поворот, потому что я начал письмо словами: "Дорогая
моя Мейбл". Но я говорил... Что я говорил?
-- Чтобы я вышла за хорошего человека.
-- Вот-вот. Казалось бы, немного. И что же? Ты прибегаешь, кладешь мне
на коврик этого каменотеса и радостно кричишь: "Эй, все сюда!". Могла бы и о
других подумать.
-- Не для того выходят замуж, чтобы угодить дяде. Думать надо о себе.
-- Вот как? Да и вообще, возьми меня. Разве я думал о себе? Нет! Я
сказал себе: "Он не понравится твоей племяннице. Выбрось ее из головы,
Аффенхем, выбрось из головы".
-- Дядя Джордж!
-- Э?
-- О ком ты говоришь?
-- О моей невесте.
-- О ком, о ком?
-- Лопни кочерыжка, ты знаешь, что такое невеста. Ты сама невеста,
прости Господи. Теперь, когда все позади, я могу тебе рассказать. Недавно я
обручился с билетершей из "Риволи", ну на Эрн-хилл. Ее зовут Мадлен. Потом я
понял, что вы не поладите, и разорвал помолвку.
Здесь лорд Аффенхем позволил себе маленькую вольность. Помолвку
разорвала невеста, которая (надо сказать -- к радости престарелого пэра)
встретила разъездного торговца, видом, платьем и общей бойкостью дававшего
ему сто очков вперед.
Впрочем, пэр совсем не считал себя престарелым. Если забыть редкие
приступы ревматизма, настигавшие его суровым английским летом, он чувствовал
себя тем же веселым молодым повесой, что и в 1912. Смутили его не прошедшие
сорок лет, а чересчур роскошные замашки избранницы. Когда живешь на скромную
годовую ренту, трудно являться через день с флакончиком духов или коробкой
шоколада. В таких обстоятельствах слушаешь голос бережливости и вдумчиво
киваешь.
-- Мда, -- подытожил он, -- вот так. Тебе бы она не показалась, и я
принес себя в жертву.
Джейн стояла с открытым ртом.
-- Ну и ну! -- произнесла она наконец.
-- Истинная правда, -- сказал лорд Аффенхем тоном Сидни Картона. --
Пришлось перешагнуть через себя. Noblesse oblige. (положение обязывает
(фр.))
-- Вот что бывает, если на минуту оставить тебя без присмотра! Придется
водить на поводке. В твои годы...
-- Что значит "в мои годы"?
-- ...шляться невесть где...
-- Мне не нравится слово "шляться".
-- ... и делать предложения билетершам.
-- Все лучше, чем принимать предложения от скульпторов.
-- Как тебя угораздило отмочить такую глупость?
Вообще-то на предложение руки и сердца его толкнула давняя привычка
свататься, едва разговор поугаснет и надо заполнить паузу. Это и прежде
доводило его до беды, особенно в 1912, 1913, 1920 и 1921 гг., и сейчас он
видел, как сильно ошибался. Однако он не стал говорить этого Джейн,
поскольку увидел возможность ответить веско и к месту.
-- Я тебе объясню, как меня угораздило. Это -- первая миловидная особа,
которую я встретил с тех пор, как мы сюда переехали. Вот она меня и сразила.
Как говорится, колос под ее серпом. В точности то же произошло с тобой. Ты
бы на этого Твайна второй раз не поглядела, не окажись ты в Лондонском
предместье.
-- Чепуха, -- отвечала Джейн, но отвечала неуверенно. Лорд Аффенхем,
как опытный военачальник, продолжал наступление. Нотка неуверенности не
ускользнула от его внимания.
-- Я тебе докажу на жизненном примере. Помнишь свою двоюродную бабку
Анну? Нет, она умерла за три года до твоего рождения, так что вряд ли вы
вообще встречались. Она жила в глухой деревне на границе Уэллса и Шропшира,
папенька отправил меня к ней на лето. Сказал -- погляди, может чего выгорит.
Ничего не выгорело, она все завещала Распространению Евангелия в Заморских
Странах, но я вот к чему: не прошло и недели, я обручился со свояченицей
некой миссис Послтвайт, она еще разводила сиамских кошек. Просто от скуки,
чтобы как-то убить время. С тобой приключилось ровно то же самое, и мой долг
тебя предупредить. Не вздумай выходить от скуки за этого не разбери поймешь!
Горько разочаруешься, -- и, завершив лекцию, лорд Аффенхем вернулся к тайне
слов "Купец разложил на прилавке конус"; а Джейн, видя, что до него теперь
не достучаться, пошла к себе выбирать платье, которое не уронило бы честь
семьи.
Вид у нее был такой, словно она получила пищу для размышлений.
Примерно об эту же пору Билл Холлистер входил в галерею Гиша.
-- Заметьте, тик в тик, -- сказал он мисс Элфинстоун, -- если вы
извините это несколько жаргонное выражение. Вчера я вернулся рано и проспал
полных восемь часов. Отсюда блеск в глазах, румянец и упругая походка, и
отсюда же, без сомнения, то, что вы смотрите на меня с обычной
приветливостью, а не как вчера, желтушным китайцем. Я пришел к выводу, о,
Элфинстоун, что оба мы, и вы, и я -- дураки. Мы не знаем своей пользы. Где
вы живете?
-- У тетки, в Кэмден-тауне.
-- Если это можно назвать жизнью. А я прозябаю в Челси, на Кингс-род.
Вот почему я сказал, что мы дураки. Жить надо в Вэли-Филдз. В этом
благословенном месте можно устроиться по первому разряду, по-царски, лучше
не придумаешь и так далее. Я знаю, что говорю. Я там ужинал.
-- Вы часто бываете в гостях!
-- Да, я всеобщий баловень. Вероятно, дело в моей обходительности.
Ужинал я у клубного знакомого, Твайна, или Цвайна, как вы предпочитаете его
называть. Человека, простите, чертовски бедный, но не успел я переступить
порог, как из каждой щели полезли роты дворецких. Вы бы не ошиблись, сказав,
что Твайн обитает в мраморных хоромах, где ему прислуживают вассалы и
челядинцы. Мало того, его кухарка -- настоящая cordon bleu.
-- Чего-чего?
-- Так я и думал, не проходили. Я хотел сказать, бесподобная повариха.
Готовит -- пальчики оближешь. Жуткая несправедливость! Твайн -- последняя
спица в колесе мироздания, а его кухарка трудится, не покладая рук, я же
занимаю важный пост в прославленной картинной галерее, на меня смотрит вся
Бонд-стрит -- и что же? Я питаюсь объедками и бутербродами.
-- Сегодня вам не придется есть бутерброды. Мистер Гиш сказал, чтобы вы
кого-то угостили.
-- Кого?
-- Не знаю. Покупателя.
-- Клиента, моя милая, клиента. Ладно, -- сказал Билл, нимало не
удивляясь, ибо мистер Гиш, чье пищеварение испортилось еще в 1947, частенько
отправлял его кормить потенциальную жертву. -- Отлично. Замечательно.
Надеюсь, есть будем у Баррибо. Я не был там с тех пор, как папа Гиш продал
Матисса в шесть раз дороже настоящей цены, и так ошалел на радостях, что
пригласил меня спрыснуть. Как вы думаете, клиент достаточно важный, чтоб его
там кормить?
-- Спросите мистера Гиша. Он хотел вас видеть.
-- Меня все хотят видеть. Ладно, уделю ему пять минут. Вы понимаете,
что это значит? Это значит, что какое-то время вам придется обойтись без
меня. Ну же, ну, не рыдайте! Я вернусь, когда в полях забелеют ромашки.
В самой галерее мистер Гиш, видом и характером напоминающий саламандру,
стоял перед статуэткой голой дамы, которая, судя по всему, разучивала
чечетку, и метелочкой стряхивал с нее пыль. Билл галантно приподнял шляпу.
-- Мадам, он вам часом не досаждает? -- спросил он учтиво.
Звук знакомого голоса подействовал на владельца галереи как укус
крокодила. Он повернулся вокруг своей оси, блеснул очками в роговой оправе,
и, подобно мисс Элфинстоун в похожем случае, сказал: "Ха!"
-- Соизволили явиться?
-- И, как вы можете заметить, в положенный час.
-- Где вас вчера черти носили?
Билл поднял руку.
-- Забудьте про вчера. Как сказал поэт: "Каждым утром -- свежее начало,
каждый день миры творятся вновь". Сегодня -- это сегодня, и я перед вами,
бодрый, расторопный, готовый узнать, что вы затеяли.
При разговоре с молодым помощником мистер Гиш разрывался между двумя
противоречивыми чувствами -- желанием сейчас же указать ему на дверь и
неприятными угрызениями. Двадцать шесть лет назад, в щедром 1929 году, отец
Билла, не знавший, куда девать деньги, предоставил мистеру Гишу начальный
капитал, а человек совестливый не забывает таких обязательств. К тому же
Билл -- хороший помощник, если научиться терпеть его обходительность, много
лучше кретинов с деревянными лицами, работавших здесь до него. Когда даешь
ему поручение, он не разевает рот, словно слабоумная рыба, а идет и
исполняет, мало того -- не путает все на ходу. Он прекрасно рассказывает о
картинах и нравится клиентам. Что-то в его честном, открытом лице, даже в
искареженном ухе (память о боксе) внушает доверие.
Взвесив все это, мистер Гиш решил не выкладывать, что у него на сердце,
и Билл продолжал.
-- Я слышал, вы хотели, чтоб я накормил кого-то из местных прокаженных.
Кого на этот раз?
-- Большой человек! Производство лаков и красок. Фамилия -- Маккол. Я
продал ему Будена и надеюсь, что он купит Дега.
-- Купит, если поддастся очарованию застольной беседы. Думаю, меньше
чем Баррибо тут не обойтись.
-- Да, отвезите его к Баррибо. Попросите мисс Элфинстоун заказать
столик.
-- Всенепременно. Кстати об этой мисс. Она сказала, мне надо было
взглянуть на какие-то картины.
-- Да. Есть что-нибудь стоящее?
-- Я еще не смотрел.
Мистер Гиш вздрогнул.
-- Как не смотрели? Вы не ездили?
-- Не смог. Здоровье не позволило. Кажется, я в последнее время
переработал. Расскажите мне о них.
На мгновение показалось, что кормчий галереи Гиша забудет об
обязательствах перед Холлистером-старшим, но лучшие стороны его натуры взяли
верх, и он усилием воли сдержал беспощадные слова.
-- Они принадлежат лорду Аффенхему. Вчера заходила девушка...
-- Так и летят, так и летят! Трепетные мотыльки.
-- Мисс Бенедик. Его племянница. Она сказала, что он просит меня их
продать. Они в его поместье Шипли-холл, возле Тонбриджа.
-- Рад служить, но вы ошибаетесь. Шипли-холл -- вотчина моего старого
приятеля, Роско Бэньяна. Он совсем недавно говорил об этом в клубе. Вы не
знакомы? Он напоминает карикатуру на Капитал. Видимо, дело в деревенском
масле. Лопает его фунтами. Где, спросите вы? В Шипли-холле, который, как я
сказал, принадлежит ему, а не вашему лорду Аффенхему.
-- Лорд Аффенхем сдал ему Шипли-холл.
-- Понятно. Тогда другое дело.
-- Угостите Маккола и езжайте посмотреть на эти картины.
-- Почему не вы?
-- Я должен быть в Брайтоне.
-- Вечно вы где-то гуляете. Ах, так всегда! Все работают, кроме
папочки.
Мистер Гиш медленно сосчитал до десяти. Вновь лучшие стороны его натуры
чуть не дали слабину.
-- На распродаже, -- холодно сказал он.
-- На распродаже?
-- На распродаже.
-- Хороший предлог, -- признал Билл. -- Ладно, пока вы кутите, я
распрощаюсь с Макколом и поеду в Шипли-холл, о котором столько наслышан. Где
вас найти?
-- С четырех часов я буду в отеле "Метрополь".
-- Ясно. В баре, конечно.
-- В зале. Я пью чай с клиентом.
-- С клиенткой, надо понимать. В чем, часто думаю я, секрет этой
привлекательности? Как вы мне, однако, доверяете!
-- Никак я вам не доверяю. Мнение, видите ли! Попросите Мортимера
Байлисса, чтоб он о них высказался.
-- Мортимера Байлисса? Он в Шипли-холл? Я его вчера встретил.
-- Значит, встретите еще и сегодня. Узнайте, как они ему. Самый лучший
эксперт на свете.
-- И на каком! -- подхватил Билл. -- Вот, пожалуйста. Оглянешься
вокруг...
Однако мистер Гиш, не способный долго задерживаться на одном месте,
особенно -- беседуя с обходительным помощником, уже исчез.
Утро прошло как всякое утро. Миссис Уэстон-Смидт увидел, в
перечисленном порядке, "Подражание Эль-Греко", "Натюрморт", "В духе
мастера..." и, когда окончательно пала духом -- самого Бернардо Дадди,
которого и купила. В час Билл взял шляпу, прошелся щеткой по визитке и
приготовился отбыть к Баррибо, вдохновленный перспективой угоститься за счет
фирмы.
В предбаннике мисс Элфинстоун говорила по телефону.
-- Ой, минуточку, -- сказала она, завидев Билла, потом, прикрыв ладонью
трубку: -- Какая-то девушка.
-- Несчастное созданье!
-- Вы знаете что-нибудь о каких-то картинах?
-- Я знаю о картинах все.
-- Это мисс Бенедик. Насчет картин. Она говорит, заходила к мистеру
Гишу позавчера. Ну, ее дяди, лорда Баффенхема.
-- Боже, что за синтаксис! Я полагаю, вы хотели сказать, что мисс
Бенедик звонит в связи с вопросом о неких полотнах, принадлежащих ее дяде,
лорду Аффенхему -- отнюдь не Баффенхему -- о продаже которых она беседовала
третьего дня с моим нанимателем. Да, я в курсе. Кстати, дайте, я сам
разберусь. Алло! Мисс Бенедик?
-- Доброе утро. Я звоню по поручению своего дяди, лорда Аффенхема, --
сказал голос, и Билл чуть не выронил трубку.
Голос был единственный на миллион -- тот самый, который завораживает
слух, проникает в сердце и бередит его десятифутовым шестом. Билл в жизни не
слышал подобного; и странный трепет пробежал по его спине.
-- Это насчет картин? -- с трудом выдавил он.
-- Да.
-- В Шипли-холл?
-- Да.
-- Вы заходили к нам на днях?
-- Да.
Биллу захотелось, чтоб она отвечала не так односложно. Он мечтал о
длинных, восхитительных фразах.
-- Сейчас я еду в Шипли-холл на них поглядеть.
-- Прекрасно. Кто вы?
-- Я работаю у Леонарда Гиша. Да замолчите вы!
-- Простите?
-- Виноват. Я обращаюсь к безмозглой секретарше, которая сидит тут
рядом. Она утверждает, что я не произнесу "работаю у Леонарда Гиша" десять
раз кряду.
-- А вы произнесете?
-- Не уверен.
-- Ладно, попробуйте. И спасибо вам большое. Я передам дяде.
Билл ошалело повесил трубку. Он чувствовал себя так, будто испытал
сильнейшее потрясение -- как, впрочем, оно и было -- и дивился, что мисс
Элфинстоун, которой тоже посчастливилось слышать волшебный голос, сидит
спокойно и невозмутимо, хуже того, продолжает жевать резинку.
У Билла Холлистера был необыкновенный слух на голоса. Он предпочитал
реже видеться со Стэнхоупом Твайном отчасти и потому, что тот, увлекшись,
имел обыкновение вопить, словно римские привидения перед убийством Юлия
Цезаря. И еще Биллу казалось, что он легче перенес бы сравнение с лохматой
собакой, распоряжающейся выносом тела, если бы голос мисс Мерфи меньше
напоминал о павлине.
Голос, который он только что услышал и который по-прежнему отдавался в
коридорах его души, был волшебный, округлый, тягучий. Такой голос растрогал
бы дорожного полисмена и усмирил налогового инспектора. Биллу чудилось, что
он вступил в телефонный контакт с ангелом, вероятно -- солистом небесного
хора, и перед его глазами возникла дивная картина: церковь, он сам в визитке
и полосатых брюках идет по проходу рука об руку с обладательницей
серебряного голоса, орган играет "О, Совершенная Любовь!", а публика на
скамьях перешептывается: "Какая очаровательная пара!". Епископ и причетники
отстрелялись, все нужные "да" произнесены, и она с ним... с ним... с ним...
в беде и в радости, в болезни и в здравии, покуда смерть их не разлучит...
Тут он вспомнил, что не знаком с ней и вряд ли когда-нибудь
познакомится. Вечно эти препятствия! В мрачном расположении духа Билл вышел
на Бонд-стрит, направил стопы на восток и вскоре сидел с мистером Макколом
за столиком в сияющем зале Баррибо.
Обед не задался, хотя у Баррибо, как всегда, не пожалели усилий. Билл
не имел возможности проверить, насколько общительны крупные производители
лаков и красок, но час в обществе мистера Маккола убедил его, что тот,
вероятнее всего, не дотягивает до статистического уровня. Он молчаливо
поглощал пищу, что же до пиршества ума и общения душ -- лишь изредка сопел,
припоминая, видимо, последнюю партию краски или вчерашние поставки лаков.
Словом, Биллу пришлось потрудиться сильнее, чем он желал, особенно в такие
минуты, когда сердце опечалено, а голова занята невеселыми мыслями. Когда
гость наконец встал, Билл с радостью проводил его к вращающимся дверям и
препоручил заботам руританского маршала, который подает такси посетителям
Баррибо.
Когда он вернулся в зал, сердце его было по-прежнему опечалено, хотя с
мистером Макколом он распростился навеки. Общепризнанно, что самый горький
удел олицетворяет человек, одетый на выход, которому некуда пойти; и мало
найдется столь черствых душ, чтобы, рассуждая о таком человеке, они не
вздохнули и не уронили слезинки. Но хотя этот несчастный безусловно влип и,
вероятно, лупит себя в грудь, как брачный гость при звуках фагота, страдания
его меркнут перед муками того, кто рвется сложить богатства своей души к
ногам возлюбленной, но, к сожалению, не знает, где она живет и как выглядит.
На Билла нашло неодолимое желание закурить. Он полез в карман и не
обнаружил там портсигара. Решив, что забыл его на столике, он рванул в
ресторан -- забрать портсигар, пока тот не приглянулся какому-нибудь
махарадже.
Путь его лежал мимо невысокой беленькой девушки. Билл скользнул по ней
взглядом и отметил про себя "симпатичная", когда она заговорила, обращаясь к
мальчику с тележкой.
-- Пожалуйста, позовите метрдотеля, -- сказала она, и Билл вздрогнул,
как будто служители Баррибо всадили ему в ногу раскаленный вертел, и застыл,
словно лорд Аффенхем в минуты очередного транса. Ему на мгновение
померещилось, что упомянутые служители, как ни мало это на них похоже,
огрели его по голове полным носком сырого песка.
Многие скажут, что в самой фразе "Позовите, пожалуйста, метрдотеля" нет
ничего, что бы поразило чувства и вызвало столбняк. Такие пустые реплики
произносит второстепенный персонаж в начале третьего акта (сцена ужина),
чтобы заглушить шум, пока зрители по ногам возвращаются после антракта.
Словом, фраза эта и близко не подходит к аристотелеву идеалу жалости и
страха.
Билла повергла в прострацию не она сама, а голос, который ее произнес.
Он не верил, что в маленьком Лондоне может быть два таких волшебных голоса.
Вылупившись на беленькую симпатичную девушку, он видел, что ее очарование
усилил самый что ни на есть прелестный румянец. Многие девушки, даже в наше
изощренное время, краснеют, когда слизняки в человеческом обличье замирают
перед их столиком и пялят вылезшие на шесть дюймов глаза. Взглянув на
слизняка, как брезгливая принцесса -- на гусеницу в салате, Джейн отвела
взгляд и стала смотреть в сторону, когда слизняк заговорил.
-- Мисс Бенедик? -- спросил он низким, хриплым голосом,
заинтересовавшим бы специалиста по болезням горла, и Джейн встрепенулась,
как вспугнутый котенок. Румянец ее от смущения сделался еще гуще. Впервые за
последние четверть часа она порадовалась, что с ней нет дяди Джорджа. Дядя
Джордж сурово осуждал подобную забывчивость. "Адские трубы! -- говаривал
дядя Джордж, сводя кустистые брови. -- Людей надо помнить, а то от тебя
будет радости, как от муравья на пикнике. Терпеть не могу, когда девушка при
второй встрече запамятует, что ты -- ее лучший знакомый."
Сейчас она глядела прямо на молодого человека, видела его отчетливо и
смутно припоминала, что где-то их пути пересекались: на каком-нибудь давнем
балу, или в гостях, или в иной жизни. Она где-то видела эти рыжие волосы,
которые, скорее всего, не расчесывали с позапрошлой среды, эти, как она
теперь понимала, очень приятные глаза. Она рылась в памяти, пытаясь нашарить
имя, а память, как всегда в таких случаях, пожимала плечами и отказывалась
помочь; но тут он заговорил.
-- Мы беседовали сегодня по телефону. О картинах лорда Аффенхема. Я из
галереи Гиша.
У Джейн отлегло от сердца. Никто не обязан помнить телефонных
собеседников. Она не подвела великого хранителя этикета, своего дядю
Джорджа, и на радостях так оживилась, что сердца и утробы у ее собеседника
еще раз перевернуло десятифутовым шестом. Неужели он мог подумать
"симпатичная"? Так кто-то, впервые увидев Тадж-Махал, сообщил бы
родственникам в письме: "Ничего, вполне пристойная могилка".
-- Конечно! -- сказала Джейн. -- Вы работаете у Леонарда Гиша.
Садитесь, пожалуйста,
Билл сел, радуясь этому, потому что голова у него немного кружилась.
Улыбка, которой Джейн сопроводила свои слова, произвела сокрушительное
действие. Единственной его связной мыслью было то, что жизнь, прожитая в
ожидании этой улыбки, не пропала даром.
Джейн недоуменно спросила:
-- Как же вы поняли, что это я?
-- Узнал ваш голос.
-- Узнали голос? -- удивилась Джейн. -- После пяти слов по телефону?
-- Достало бы и одного, -- сказал Билл. Он уже переборол первое
смущение, и к нему вернулась всегдашняя обходительность. -- Это чудный,
удивительный голос, единственный в своем роде, незабываемый, журчащий, как
лесной ручей, полный музыки сфер. Когда вы попросили этого мальчика прислать
вам метрдотеля, мне послышались серебряные колокольчики над морем сумрачным
в стране забвенной.
-- Простите, где?
-- В стране забвенной. Это не я. Китс.
-- Вот как. Здорово, правда?
-- Да уж куда лучше.
Джейн внезапно оробела. Обычно она держала пылких юнцов на безопасном
расстоянии, и забеспокоилась, не пора ли прибегнуть к этой тактике. Многие
молодые люди говорили ей комплименты, но никогда -- с такой лихорадочной
страстностью. Вроде бы, этот человек говорит прямо от сердца. И какой
начитанный! Китс, все-таки. Но тут ей вспомнилось другое словцо дяди
Джорджа. "Когда тебе начинают читать стихи, -- предупреждал он, -- держи ухо
востро".
Смутило ее то, что ей совсем не хотелось как бы то ни было держать ухо.
Ее тянуло к человеку, так внезапно ворвавшемуся в ее жизнь и уже несколько
минут смотревшего на нее с нескрываемым восторгом мальчишки, перед которым
поставили полную миску мороженного. Ей нравились его глаза, на удивление
дружеские и честные. Ей нравилось в нем все... и гораздо сильнее, упрекала
совесть, чем приличествует невесте. Невесте, напоминала совесть, положено
так замирать лишь в присутствии жениха. То, что этот рыжий человек, которого
она видом не видывала пять минут назад, вызывает у нее такое чувство, будто
она парит в розовом облаке, решительно никуда не годится, замечала совесть в
своем неприятном тоне.
Сознавая, что совесть права, эмоциональный накал разговора следует
остудить, Джейн обратилась к более безопасной теме.
-- Вы едете сегодня в Шипли-холл смотреть дядины картины? -- сказала
она. -- Завидую вам. Там очень хорошо, особенно весной. Я так по нему
скучаю.
-- Вы давно там не были?
-- Много лет.
-- Вы бывали там в детстве?
-- Да, я там жила.
Билл восторженно зажмурился.
-- Как чудесно будет увидеть комнаты и уголки, по которым вы бродили!
-- произнес он. -- Я буду чувствовать себя на святой земле.
Джейн поняла, что эта тема не такая уж безопасная, и решила испробовать
другую.
-- Что-то метрдотель не идет, -- сказала она.
Билл собирался говорить много и долго. Он сморгнул, как будто выскочил
на улицу и с разгону впечатался в фонарный столб. Нет, какие метрдотели?! Но
что поделаешь... Значит, так тому и быть.
-- Ах да, вы хотите его видеть!
-- Ни капельки, но, к сожалению, должна.
-- Что случилось?
-- Я не могу заплатить по счету.
-- Потеряли кошелек?
-- Кошелек при мне, но в нем ничего нет. Хотите выслушать мою скорбную
повесть?
-- Я весь внимание.
-- Мой дядя пригласил меня выпить кофе...
-- У Нэнси Митфорд говорят "кофею", но продолжайте.
-- Мы договорились, что он заглянет в клуб, а в час мы встретимся у
ресторана и вместе выпьем кофею за его счет. Когда в половине второго он не
появился, я не выдержала. Зашла и сама заказала.
-- Не обращая внимания на цены в правом столбце?
-- Решительно. Я думала, все уладится, когда он придет, а он так и не
пришел. Я знаю, что случилось. Он заговорился с ребятами, как он их
называет, и забыл про меня.
-- Рассеянный?
-- Не то чтобы рассеянный, скорее увлекающийся. Вероятно, обсуждает
сейчас апостольское преемство в абиссинской церкви. А может, рассказывает,