Вудхауз Пэлем Грэнвил. Что-то не так

вполне ожившего лорда. Однако, поскольку суровое лицо редко выражало
какие-либо чувства (обнаруживая явное сходство с заспиртованной лягушкой),
то Билл первым делом поспешил выразить соболезнования -- словесную замену
молчаливого рукопожатия или сочувственного похлопывания по спине.
-- Мне страшно жаль, -- произнес он тоном, каким говорят с безнадежно
больным.
-- Э?
-- Насчет картин.
-- А, насчет них! Плюньте и разотрите, -- весело сказал лорд Аффенхем.
-- Ошарашил он меня, да, но мужчина должен стойко переносить удары. Легко
досталось, легко ушло, я так считаю. Надо, конечно, представлять, как это
случилось. Я ведь далеко не первый виконт. Шестой. Значит, пять виконтов до
меня, все нуждались в наличности, а картины только и ждут, чтоб их обратили
в деньги. Ну и обратили. Что ж, молодцы. Думаю, дядя Грегори, который
оставил их мне, хорошенько погрел руки. Вечно сидел без гроша. Был у него
пунктик, ставить на лошадь, которая приходит десятой. В день расчетов все
букмекеры за ним гонялись. Помню, мой старикан говорил, жаль, не получаю
хоть фунта всякий раз, как братец Грегори улепетывает по Пикадилли. Форму,
конечно, это поддерживает, да.
Билл вздохнул с облегчением. Он не ожидал услышать столь бодрых слов,
особенно после телефонного разговора с мистером Гишем. Мистер Гиш, услышав
дурную весть, впал в безутешное горе.
-- Ну, я рад, что вы приняли это по-философски.
-- Э?
-- Боялся я, вы расстроитесь.
-- А чего расстраиваться? Ну, потерял день. Вот только Джейн, та
огорчится. Думала, картины помогут вернуть семейный достаток. Пойду, позвоню
-- И я пойду. Мне надо с ней поговорить.
-- Выразить сочувствие?
-- Нет, сделать предложение.
-- Лопни кочерыжка! Так я был прав. Втюрились?
-- Не без того.
-- Быстро.
-- Мы, Холлистеры, такие. Видим, влюбляемся, действуем. Voila!
-- Простите?
-- Французское выражение. Означает "вот вам, пожалуйста". Надо сказать
Джейн. Она думает, я знаю по-французски только "L'addition" и "O-la-la!"
Стоя возле телефона, пока его спутник громогласно пересказывал новость,
Билл слушал, и его нетерпение росло. Он торопился излить свою душу, каждая
потерянная минута казалась годом.
-- Ну, -- сказал лорд Аффенхем, -- вот, пожалуйста. Voila! Э? Я сказал:
"Voila!" Не дури, конечно расслышала. Вермишель, Устрицы, Антрекот...
Билл не выдержал.
-- Дайте мне.
-- Да, забыл. Джейн, не отключайся. Тут с тобой хотят поговорить.
Билл выхватил трубку, и лорд Аффенхем сказал ему:
-- Выбирайте слова, мой мальчик, не огорошьте ее.
-- Не огорошу. Джейн? Это Билл. Послушайте, Джейн, это важно. Согласны
вы стать моей женой?
-- Вот этого я и боялся, -- сказал лорд Аффенхем, неодобрительно качая
головой. -- Помню старикан читал мне в детстве стихи. Про такого Альфонсо и
такую, знаешь, Эмилию. Как там? Ведь наизусть помнил. Ах, да: Альфонсо, что
был горд и тверд и тот еще нахал, восстал и этой та-ра-ра Эмилии сказал...
Билл положил трубку. Вид у него был оторопелый.
-- Моею будешь и привет, скажи одно лишь слово. -- О, да, -- Эмилия в
ответ, -- готова, как корова. -- Он пристально вгляделся в Биллово лицо. --
По вашему выражению я заключаю, что Джейн ответила иначе?
-- Ничего она не ответила. Поперхнулась и повесила трубку. Лорд
Аффенхем мудро кивнул. В его молодости девушки частенько, поперхнувшись,
вешали трубку, и это ничего хорошего не сулило.
-- Я говорил, не огорошьте. Видите, что получилось? Она решила, что вы
ее разыгрываете.
-- Разыгрываю?
-- Подкалываете. Поднимаете на смех. А что бы вы подумали, будь вы
девушка, и тип, которого вы еле знаете, высунул бы голову и крикнул: "Ты!
Давай поженимся"? Никакого такта, никаких предисловий, раз-два, словно на
чай с бутербродами пригласил.
Насколько осмотрительней, подумал лорд Аффенхем, ведет себя в подобных
обстоятельствах самец большой индийской дрофы! Как сообщают "Чудеса
пернатого мира", почувствовав к самке этой дрофы нечто большее, чем простая
дружба, он не орет по телефону, но распушает хвостовые перья, раздувает
грудь и прячет в нее усы, выказывая тем самым и такт, и здравомыслие. Лорд
Аффенхем уже собирался пересказать это Биллу, когда тот заговорил сам.
-- Думаете, я поторопился?
-- Мне так показалось.
Билл задумался.
-- Да, наверное. А мне и в голову не пришло.
-- Вообще, не делайте предложения по телефону. Помню в 1920 влюбился я
в одну девушку, Дорис ее звали. Звоню ей и говорю: "Я тебя люблю, люблю,
люблю. Пойдешь за меня замуж?", а она отвечает: "А то как же. Конечно,
пойду".
-- Значит, все хорошо?
-- Куда там! Я перепутал номера и позвонил не Дорис, а Констанс,
которую на дух не переносил. Еле выкрутился.
-- Мне тоже надо выкручиваться. Садитесь в машину, едем к вам. Я все ей
объясню.
-- Ее не будет дома. Она собралась к подруге, а вы знаете, что бывают,
когда встречаются девушки старой школы. Вернется не раньше полуночи.
-- Мне надо ее увидеть.
-- Приезжайте завтра. К семи. Смокинг можете не надевать.
Билл одобрительно взглянул на виконта. Возможно, он и чудаковат, но его
посещают на удивление удачные мысли.
-- Приеду. Спасибо огромное.
-- Обещаю вам прекрасный ужин. Джейн стряпает -- пальчики оближешь.
-- Она еще и стряпает?
-- Должны бы знать. Она готовила ужин Твайну, ну, когда вы приезжали.
Ведь вкусно было?
-- Еще бы! Я только сегодня утром кому-то говорил. А почему ее вдруг
понесло готовить Твайну?
-- Она с ним помолвлена.
-- Помолвлена? Что вы хотите сказать?
-- В каком смысле?
-- Она собирается за него замуж?
-- Говорит, что да.
В ранней юности, занимаясь боксом, Биллу несколько раз случалось
угодить челюстью в то самое место, куда противник угодил кулаком, и
возникало странное впечатление, будто верхняя часть черепа резко отделилась
от нижней. Сейчас он испытывал нечто сходное. Он зашатался и упал бы, если
бы во что-то не вцепился. Это оказался локоть лорда Аффенхема, который
(лорд, а не локоть) издал тот же звук, что недавно, в саду Мирной Гавани.
Билл еще не очухался.
-- Ой, извините, -- сказал он. -- Я вас придавил?
-- Как тонна кирпичей. Зверская боль. Что стряслось? Голова кружится?
-- Нет, все в порядке. Я просто немного опешил.
-- Еще бы! Я тоже опешил, когда она мне сказала. Сижу я утречком, решаю
кроссворд, тут она врывается и спокойненько так, словно камбала на льду,
объявляет, что выйдет за Стэнхоупа Твайна. Я прямо ошалел. "Что? -- говорю.
-- За это кошмарище? Ты шутишь." Но нет. Уперлась, и ни в какую.
Билл стоял, погруженный в свои мысли, и лорд Аффенхем вздохнул.
-- Не скрою, у меня чуть сердце не лопнуло ко всем чертям. Нет, вы
послушайте, Твайн!
-- Я вас понимаю.
-- Он укладывает волосы!
-- Да.
-- Носит желтые штаны!
-- Да.
-- Вот уж кого не хотелось бы пустить в дом!
-- Совершенно согласен. Мы не можем это так оставить. Положим этому
конец.
-- А как?
-- Я поговорю с Джейн и открою ей глаза.
-- Не огорошите?
-- Конечно, нет. Я буду спокоен, тактичен и убедителен. Самый верный
тон.
-- Неужели сумеете ее увести?
-- Думаю, сумею.
-- Что ж, удачи. Если вы справитесь, я первые взмахну шляпой и крикну
"ура!" Однако не скрою, что до сих пор эта дурища оставалась глуха к голосу
разума. Лопни кочерыжка! -- Лорд Аффенхем снова вздохнул. -- Когда я думаю,
что Джейн собирается за Твайна и вспоминаю, как на ее сестру нашла блажь
повенчаться с художником по интерьеру, то у меня возникает мысль, нет ли в
нашей семье какой-то странности.

14

В тех редких случаях, когда позволяла погода, Роско Бэньян имел
обыкновение выпивать послеобеденный коктейль на открытой веранде
Шипли-холла, откуда прекрасно видны холмистые лужайки и дальний лес. Здесь
он и обретался вечером того дня, когда Билл с лордом Аффенхемом посетили
Шипли, сильно напоминая молодого отца в приемной родильного дома: он
садился, вскакивал, ходил взад-вперед и вообще обнаруживал ту взвинченную
непоседливость, которая обычно ассоциируется с рыбой на сковородке или
кошкой на горячих кирпичах. Мортимер Байлисс уехал в клуб, чтобы предложить
Стэнхоупу Твайну двадцать тысяч; в любую минуту он мог вернуться с вестью об
успехе или провале.
Может показаться странным, что Роско, так не хотевший поначалу
расстаться с весьма значительной суммой, теперь разволновался, что сделка
сорвется. Однако после беседы с Кеггсом утекло порядочно времени, деловое
чутье, доставшееся Роско от покойного отца, успело поработать и сказало ему,
что, как ни больно расстаться с двадцатью тысячами долларов, если они
принесут миллион, он останется в большом барыше. А барыш был для Роско и
едой, и питьем.
Вошел Скидмор с коктейлями. Роско успел заглотить один и уже спокойнее
приняться за другой, прежде чем появился Мортимер Байлисс, похожий на
египетскую мумию, которая ищет чего бы выпить.
-- Наконец-то! -- вскричал Роско Бэньян.
Мортимер Байлисс целенаправленно двинулся к столику, но взял лишь
томатный сок. Много лет назад врачи запретили ему даже смотреть на
что-нибудь менее сообразующееся с современным просвещенным духом. Подобно
Джамшиду, он пил когда-то до дна, но эти славные дни давно миновали.
-- А вы ждали меня раньше? -- сказал он, прихлебывая адскую смесь и
желая, как бывало частенько, чтоб она меньше напоминала разбавленные калоши.
-- После клуба я заглянул к Гишу. Меня всегда изумляет, что Леонард Гиш еще
на свободе. Ему давно пора отбывать срок в какой-нибудь тюрьме. Явный
недосмотр.
Роско был не в настроении обсуждать владельца галереи.
-- Как дела? -- спросил он, трепеща всем телом.
-- Пытался вытащить из меня двести тысяч долларов за Ренуара, которому
сто -- красная цена. Вот вам нравы галерейщиков.
Роско продолжал изображать камертон.
-- В клубе, черт возьми! С Твайном!
-- Ах, тогда? Все прошло как по маслу. Я дал ему чек, и он умчался в
банк, не дожидаясь кофе.
Роско с облегченным сопением упал в кресло.
-- Я боялся, он откажется.
-- Исключено. На мгновение мне показалось, что он меня расцелует.
Порой, -- Мортимер Байлисс с отвращением поглядел на томатный сок, -- порой
мне хочется сказать врачам, куда им засунуть свои предписания, и вернуться к
счастливым годам, когда меня звали Байлисс-шесть-мартини. Тогда я напоминаю
себе, что несправедливо лишать мир его лучшего искусствоведа. Да, как и
следовало ожидать, Твайн ухватился двумя руками.
-- Блеск!
Мортимер Байлисс вынул монокль, тщательно протер, вставил обратно и
воззрился на Роско Бэньяна с выражением, в котором более чуткий наблюдатель
усмотрел бы нечто загадочное.
-- Блеск? -- переспросил он раздумчиво. -- Интересно...
-- Чего-чего?
-- Я не совсем убежден, что ваши восторги оправданны.
У Роско закралась тревожная мысль.
-- Вы что, хотите сказать, он не помолвлен?
-- Помолвлен, помолвлен.
-- Что ж тогда?
Мортимер Байлисс допил томатный сок, поставил стакан на стол, поежился
и сказал, что Борджиа могли бы многому научиться в нынешние дни.
-- Да, он сказал, что помолвлен, но дальше произнес нечто странное, и я
усомнился, так ли радужно обстоят ваши дела. Твайн затронул тему
внутрисемейного непонимания. Отец не хотел, чтобы он становился скульптором.
Торговцы сеном, зерном и кормами обычно хотят, чтобы сыновья продолжали их
дело.
Роско не понял.
-- Что, что?
-- Отец Твайна -- преуспевающий ливерпульский торговец сеном, зерном и
кормами. Кажется, фирма называется "Твайн и Бессемер".
Роско удивился еще сильнее.
-- Но он же американец!
-- Твайн? Англичанин. Чистой воды. Никакого отношения к Америке.
-- Кеггс сказал...
Лицо Мортимера Байлисса сохраняло невозмутимость умершего и
похороненного на берегах Нила пять тысяч лет назад, однако в сердце его
клокотало веселье. Мортимер Байлисс не любил Роско Бэньянов мира сего.
-- Это мне напомнило, что я собирался мягко вам сообщить. То, что
сказал Кеггс, когда принес вам миллион долларов на блюдечке и получил в
благодарность пятьдесят фунтов -- не доказательство. Его гордость была
уязвлена, и он сказал, что ваш соперник -- Твайн, отлично зная, что двадцать
тысяч пойдут псу под хвост. Насколько я знаю Кеггса, а я в свое время
внимательно его изучил, такой розыгрыш вполне в духе его своеобразного
юмора. Не хочу показаться назойливым, но мне часто кажется, что скупость
когда-нибудь доведет вас до беды.
Холмистые лужайки и дальние леса запрыгали перед Роско Бэньяном, как в
старом немом кино. Он встал. Лицо у него было багровое, глаза сверкали.
-- Я ему шею сломаю!
-- Ну, если это необходимо, ломайте. Но против этого есть закон.
-- Прямо сейчас и сломаю.
-- А как насчет обеда?
-- Я не хочу обедать.
-- А я хочу, -- сказал Мортимер Байлисс. -- Я безумно голоден, но не
могу пропустить, как вы будете ломать Кеггсу шею. Еду с вами. Я один из тех
подростков, о которых пишут в газетах -- охотник до острых ощущений.

15

Лорд Аффенхем нечасто принимал гостей в Вэли-Филдз, предпочитая
выказывать радушие в клубе, но, когда принимал, Огастес Кеггс любезно
облачался в старый доспех, как памятным вечером у Стэнхоупа Твайна, и спешил
в бой. Огастес Кеггс, пенсионер и капиталист, по-прежнему жил феодальным
духом, и если уж прислуживал, так не щадя живота, как в Шипли-холл.
Соответственно он и распахнул парадную дверь Лесного Замка перед
приехавшим Биллом. Билл, переживший за последние дни значительные нервные
потрясения, в первую минуту подумал было, что тронулся под их влиянием и
видит галлюцинации. Затем в голову пришло более приемлемое объяснение.
Кеггс, рассудил он, за соответствующую мзду нанимается на вечер к тем
жителям Вэли-Филдз, которым пришла фантазия устроить вечеринку. И он
сердечно приветствовал старого знакомого.
-- Привет, -- сказал он. -- Мы частенько видимся в последнее время?
-- Да, сэр, -- согласился Кеггс, снисходительно улыбаясь.
-- А вы, похоже, прыгаете с места на места, как альпийская серна.
Кажется, я прошлый раз не сказал вам, как меня зовут? Ладно, какие могут
быть тайны между старыми друзьями. Я -- Холлистер.
В выпуклых глазах Кеггса блеснул почтительный интерес.
-- Вот как, сэр? Не сочтите за вольность, но могу ли я спросить, не сын
ли вы мистера Джозефа Холлистера из Нью-Йорка?
-- Верно, моего отца звали Джозеф. Вы его знали?
-- Я служил у покойного Дж.Дж.Бэньяна, а мистер Холлистер-старший
частенько обедал за нашим столом. Вы поразительно на него похожи. Прошу
сюда, сэр. Его милость у себя в кабинете.
Кабинет был большой, просторный, уютно обставленный в сельском стиле --
изгнанный из рая лорд Аффенхем не поленился прихватить с собой все милые
сердцу кресла, ковры, картины, книги и мелкие вещицы. По стенам висели его
фотографии на разных этапах становления: школьник, студент, гвардеец,
бульвардье, воин на полях Лооса и Соммы... Билл с интересом бы их
рассмотрел, дабы узнать, всегда ли его хозяин обладал такой странной формой.
Однако ему не дали -- лорд Аффенхем, мрачный, словно только что получил
тревожные вести, усадил его в кресло, сунул ему в руку бокал и тут же
заговорил.
-- Холлоуэй, -- сказал он.
Билл заметил, что его зовут Холлистер. Лорд Аффенхем удивился, но
сказал, что это неважно, потому что теперь они близкие друзья и он будет
называть его просто Огастес.
-- Почему? -- с интересом спросил Билл.
-- Это ваше имя.
-- Мое имя -- не Огастес.
-- Не Огастес?
-- Нет, не Огастес.
Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
-- А, я вижу, почему ошибся. Это Кеггса зовут Огастес. Я, бывает, путаю
имена. Моя племянница Энн, сестра Джейн...
-- Это которую вытащили из пруда?
-- Да, всю в пиявках. Она выскочила за такого Джефа Миллера, и лишь
много позже я избавился от убеждения, что его зовут Уолтер Уиллард.
-- По-моему, разница не большая.
-- Не большая, но хочется быть точным. Джейн вечно ругает меня за эту
забывчивость.
-- А где Джейн?
-- В кухне.
-- Можно с ней поговорить?
-- Не советую. Женщины не любят, когда им мешают готовить, особенно
если они уже на взводе. Мда, Фред, не хочется говорить, но она на взводе.
Ходит, как во сне, смотрит, как умирающая утка, и не отвечает, когда с ней
заговариваешь. У нее нервное потрясение.
-- Да нет, не может быть.
-- Потрясение, -- твердо повторил лорд Аффенхем. -- А чего вы хотите?
Вы же ее и огорошили. Помню, в двенадцатом году у одной девицы случилось
нервное потрясение, когда мне не понравилась ее новая шляпка. Чтобы
вылечить, пришлось купить ей бриллиантовое солнышко. Вы потрясли Джейн до
глубины души, будь она неладна. Если хотите обскакать этого чертова Твайна,
придется вам рыть землю и есть сапожный крем. Обстоятельства сложились
крайне неблагоприятные. Знаете что она сказала перед тем, как сунуть курицу
в духовку? Твайн огреб жуткую кучу денег.
Билл вздрогнул.
-- Твайн? Сколько?
-- Двадцать тысяч, чтоб ему пусто было.
-- Что?!
-- Факт. Ей сказал Кеггс, а он, похоже, присутствовал при разговоре
Бэньяна и того, искусствоведа.
-- Байлисса?
-- Я бы сказал Банстеда.
-- Причем тут они с Бэньяном?
-- Я и рассказываю. Похоже, этот Бэньян с этим Банстедом говорили про
этого Твайна, и этот Банстед сказал, что этот Твайн гений или что-то такое,
и этот Бэньян дал этому Твайну двадцать тысяч долларов в обмен на процент от
его будущих заработков. С пьяных глаз, наверное. Выходит, у Твайна, чтоб ему
провалиться, теперь двадцать тысяч в заднем кармане. Значит, исчезло
последнее препятствие, которого нас спасало. Он мог бы жениться на
пятидесяти Джейн. Если бы, -- добавил лорд Аффенхем, обдумав последнюю
фразу, -- он был мормон. Мда, -- заключил он, -- это мурло заполучило
денежки, и, если вы намерены чего-нибудь добиться, Фред, берите ноги в руки.
Его мрачность передалась Биллу. До сих пор тот был склонен
недооценивать противника; но Стэнхоуп Твайн, чей вельветовый карман
оттопыривает Бэньяновское золото -- противник опасный. Без сомнения, надо
брать ноги в руки, рыть землю и есть ваксу, не говоря уже о том, чтобы
засучить рукава и разбиться в лепешку.
-- Вы уверены?
-- Говорю вам, Кеггс там был.
-- Где?
-- В Шипли, при разговоре.
-- Что он там делал?
-- Поехал к Бэньяну, что-то ему понадобилось.
-- Странно, что они говорили при Кеггсе.
-- Он, наверное, подслушивал в замочную скважину.
-- И еще. Не понимаю, как Роско решился поставить двадцать тысяч
долларов невесть на кого. Решительно не в его духе.
Лорд Аффенхем понял, что его молодой друг запутался, и отнесся к этому
терпеливо. Он и сам иногда запутывался.
-- Это не Роско, а Бэньян.
-- Его зовут Роско.
-- Нет, нет. Бэньян.
-- Роско -- имя, Бэньян -- фамилия.
На лорда Аффенхема снизошло просветление. Он тоже умел схватывать на
лету.
-- Ах, имя? Так, так, так. Теперь я разобрался.
-- В это совершенно невозможно поверить. Роско никогда не расстается с
деньгами. Все знают, что у него в карманах одностороннее движение.
Лорд Аффенхем не любил споров.
-- А вот отдал!
-- Если это правда.
-- Конечно, правда. Зачем Кеггсу выдумывать? Вы уклонились от сути,
Фред. Нельзя терять драгоценное время, спрашивая себя, зачем этот Рональд
совершил опрометчивый поступок. Мы должны объединить усилия и выработать
план совместных действий. Еще коктейль?
-- Спасибо. Да, он мне нужен.
-- Перед нами стоят две проблемы, -- сказал лорд Аффенхем, когда вновь
наполнил бокалы. -- А: как помирить вас с Джейн, и Б: как сделать, чтоб она
не помчалась к регистратору и не окрутилась с этим паршивцем. Первая
проблема -- самая сложная. Решив ее, вы сами разберетесь со второй. Вот уж
не поверю, что вам слабо утереть ему нос! Вы будете рады услышать, что
первое затруднение я готов устранить.
-- Готовы?
-- Да. Можно приступать. Вы стихи читаете?
-- Часто. А что?
-- Я вот подумал: бывает, кто-нибудь их поэтов набредает на что-то
дельное. Помните, один сказал, что женщины -- сущие стервы, когда с вами все
хорошо, но просто ангелы, когда вы мучаетесь похмельем...
-- Когда легко, горда и холодна...
-- Вот, вот. Мой старикан читал это всякий раз, как напьется. Все так и
есть. Возьмите Джейн. Она злится, но стоит горю омрачить ваше чело, уверен,
бросится вас облизывать. В точности как ее сестра.
-- Это которая вышла за Уилларда?
Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
-- Старайтесь запоминать имена, Фред, -- сказал он укоризненно. -- Я
вам говорил, его зовут Миллер, Джеф Миллер. Вы плохо слушаете. Мда, Джеф
Миллер, отличный малый, которого я считал своим сыном, втюрился в мою
племянницу и стал за ней ухлестывать, а она, дурища, не желала слушать,
потому что вообразила, будто любит эту клейстерную душу, Лайонела Грина.
Когда Джеф к ней подкатывался, ее перекашивало, как от флюса. Не желала с
ним говорить. Завела привычку: останутся с глазу на глаз -- пулей вылетает
из комнаты. Это затрудняло ухаживания.
-- Осложняло, можно сказать.
-- Еще как. Бедняга совсем скис. А было это в Шипли, на моих
собственных глазах. У меня сердце кровью обливалось смотреть, как Энн
отшивает Джефа и каждая минута приближает день, когда она станет женой этого
киселя. Я готовился, скрепя сердце, принять в семью художника по интерьеру,
но тут, однажды вечером, очаровательная особа, некая миссис Моллой, которая
тогда гостила в Шипли, огрела Джефа по голове моей табакеркой.
Биллу подумалось, что в семейной жизни его хозяина было чем
заинтересовать Шерлока Холмса.
-- Огрела?
-- Прямо по затылочной кости. Они с мужем были мошенники. Джеф поймал
их, когда они пытались обчистить дом. Он потребовал, чтобы мистер Моллой
вернул украденное, и миссис Моллой, естественно, оглоушила его табакеркой.
Разумеется, после этого между ним и Энн все уладилось.
-- Уладилось? -- Билл испытывал чувство, которое всех нас когда-нибудь
да посещало -- ему казалось, что он не выдерживает интеллектуального накала
беседы. -- Почему?
-- Э?
-- Почему это привело к счастливой развязке?
-- Потому что у Энн открылись глаза. Она заглянула в свое сердце и
прочла, что там написано. Когда Джеф лежал, откинув лапки и, по всему, отдав
концы, она поняла, что любит его, бросилась на простертое тело, целовала и
приговаривала: "О, Джеф! О, о, Джеф!" Про Лайонела Грина и думать забыла.
Занятно, а? Проливает свет на женскую психологию.
-- Основательная была табакерка.
-- Еще какая! Я купил ее, когда поступил в Кембридж. Всякий
первокурсник первым делом покупает такую банку для табака с гербом колледжа.
Сейчас покажу. -- Лорд Аффенхем враскачку перешел комнату и вскоре вернулся.
-- Стоящая вещица, -- сказал он, любовно разглядывая банку. -- Сорок лет
служит, и хоть бы что. Джефова голова даже выщербинки не оставила. Лопни
кочерыжка, прямо вижу эту сцену, как сейчас вижу. Джеф покатил бочку на
Моллоя -- неприятный был тип, лысоватый, -- а Долли, это миссис Моллой,
очаровательная особа, хотя, разумеется, со своими недостатками -- подняла
банку и чпок! Вот так, -- проговорил лорд Аффенхем и враскачку пошел к
двери. -- Джейн, -- позвал он. -- Дже-ейн!
-- Да?
-- Поди-ка сюда. Тут с молодым Холлоуэем... Показывал ему табакерку и у
меня рука дрогнула...

16

Некоторое время спустя Билл очнулся от беспорядочного кошмара, в
котором с ним творилось нечто странное, и постепенно понял, что кто-то стоит
рядом, протягивая ему бокал с бренди.
-- Глотните, мой мальчик, -- сказал лорд Аффенхем. Лицо
человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только
что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после
Ватерлоо.
Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на
хозяина расстерянно-сердитый взгляд.
-- Это вы меня? -- спросил он.
-- Э?
-- Это вы ударили меня табакеркой?
Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже.
Шестой виконт словно говорил: "Не стоит благодарности, всякий на моем месте
сделал бы то же самое".
-- Да, конечно, -- признал он. -- Молодым надо помогать. Как я и
предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: "Джейн! Дже-эйн!", она
отозвалась: "Что там у вас?" -- видать, закрутилась с ужином, не хотела
отвлекаться. "Поди-ка сюда, -- сказал я. -- Что-то с молодым Холлуэеем". Она
вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него -- ну, все, как
обычно. Целует, причитает... Билл и не думал, что в человеческих силах унять
пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде
Обнаженной, однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой
сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо
Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из
поэмы, который воскормлен медом и млеком рая напоен, так что не очень
удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: "О, берегись! Блестят его глаза,
взлетают кудри!" обошел его хороводом.
Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в
привычку.
-- Она меня поцеловала? -- трепетно переспросил он.
-- А что поделаешь? Крича при этом: "Билл, милый! Скажи хоть слово,
Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?" Странно, почему
Билл, когда вы -- Фред? Но это -- дело десятое. Главное, она назвала вас
"милый" и поцеловала.
Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно,
можно даже сказать -- яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным
его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир,
начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал
свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила
принцесса.
Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога.
Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался