Страница:
Кэтлин Вудивисс
Навсегда в твоих объятиях
Глава 1
Русское государство, где-то восточнее Москвы 8 августа 1620 года
Солнце клонилось к западу, мерцало в пыльном мареве над верхушками деревьев и расцвечивало прозрачными малиновыми тенями тончайшие кристаллики песка и пыли, висевшие в плотном пылающем воздухе. Словно зловещее предзнаменование, это красное марево не сулило ни дождя, ни какого-нибудь иного избавления пересохшей, изжаждавшейся почве. Чрезмерная жара и длительная засуха выжгли и поля, и дикие степи, испепелили траву на бескрайних просторах до самого дерна. Правда, здесь, в междуречье Оки и Волги, густые леса остались сравнительно невредимы даже в отсутствие дождей. И все же пассажиры небольшого экипажа и сопровождающая их охрана, продвигавшиеся по лесной дороге в густом облаке пыли, поднятой лошадиными копытами, страдали не меньше, чем, если бы ехали по гигантской пустыне.
Боярышня Зинаида Зенькова, девица в самом, как говорится, соку, знала уже, как меняется родная природа в зависимости от времени года и как не похожи друг на друга все эти обличья. Долгие, суровые зимы, настоящее испытание даже для самых закаленных и крепких, меняются продрогшими веснами, когда тающие льды и снега превращают почву в коварные топи, которые уже не раз оказывались достаточно серьезным препятствием, способным отпугнуть орды татарских разбойников и прочие неприятельские полчища. Лето — коварная лиса. Теплые, баюкающие ветры и ласковые дождики, кажется, так и ластятся, заставляя забыть о невзгодах. Но потом наступают зной и засуха, такие же, как нынешние. Неделями они безжалостно терзают землю, и вот тогда-то всякий, кто опрометчиво пустился в путешествие под этим жгучим солнцем, превращается в несчастную жертву коварной огненной лисицы. Именно об этом мрачно думала, собираясь в дорогу, боярышня Зинаида.
Время для долгого путешествия по российским просторам было совершенно неподходящее. Если бы не требование государя, царя и великого князя Михаила Федоровича, повелевшего ей явиться в Москву еще до конца нынешней седмицы, и не дюжина конных воинов под командой майора Николая Некрасова, посланных за ней в качестве охраны, Зинаида ни за что не отважилась бы на столь трудное путешествие, покуда хоть немного не спадет жара. Если бы у нее был, выбор, она осталась бы в Нижнем Новгороде оплакивать недавно скончавшегося батюшку. Но разве может Дочь простого боярина пенять на недостаток выбора, если царь Всея Руси повелел ей явиться пред светлые очи? Безропотное послушание — вот единственное благоразумное решение для любого царского холопа. Однако необходимость покинуть свой дом было еще не самым худшим. Его царское величество повелел Зинаиде Зеньковой занять место в свите его родственницы, как только она прибудет в Москву, и это повергло боярышню в еще большее уныние.
Она осталась единственным потомком последнего из рода Зеньковых, боярина Александра, и в результате, к превеликому своему огорчению, оказалась еще и наследницей августейшего внимания. Царь до сих пор так и не назначил опекуна для Зинаиды. Если учесть заметную роль, которую играл в качестве царского посланника ее отец, а также многочисленные милости, которыми он был в свое время осыпан, то оказанное ей высочайшее расположение было вполне объяснимо. И все-таки Зинаида никак не могла счесть себя беспомощной сироткой, нуждающейся в опеке. Она уже миновала тот возраст, когда большинство девиц выходят замуж, а теперь, после смерти обоих родителей, выполняла обязанности госпожи и хозяйки обширного имения. Так к чему же, скажите на милость, ей опекуны?
«Вроде и не дитя малое, и не нищенка какая, а выходит-то как раз наоборот», — мрачно рассуждала она про себя. Как ни старалась, Зинаида не могла не думать об очевидных причинах нынешнего требования Михаила Федоровича, и эти мысли заставляли ее ежиться. По всей вероятности, на решение царя повлияло ее затянувшееся девичество, в особенности если государь решил, что его боярин просто не успел выдать дочку замуж. Вопреки обычаям Александр Зеньков не принуждал ее к замужеству, лелея надежду, что однажды она повстречает такую же любовь, какую он разделил с ее матерью Элеонорой. — Хотя все вокруг, должно быть, полагали, что он уж слишком легкомысленно затянул с устройством будущего Зинаиды, Александр тем не менее позаботился о дочери куда старательнее, чем любой другой отец о своем наследнике мужского пола. Он завещал ей все свои земли и ценности, добившись от царя обещания, что по смерти родителей у Зинаиды не отнимут никакого имущества.
А еще задолго до того боярин Александр нарушил другой обычай, наняв для Зинаиды самых уважаемых, как русских, так и иностранных, учителей. И тогда все, кто оплакивал отсутствие у него потомства мужского пола, впервые поразились тому рвению, с которым он решил придать своей единственной дочери статус, подобающий законному наследнику. Потом, после того как лет пять назад умерла мать девочки, Александр стал привлекать Зинаиду к своим дипломатическим делам и встречам с иностранными сановниками, наделяя ее значительными полномочиями в этой области, что, естественно, требовало ее участия в многочисленных поездках за границу[1]. Будучи дочерью англичанки, Зинаида общалась на этом языке так же свободно, как и на русском. К тому же, с успехом овладев французским, она без труда писала дипломатические письма на любом из трех языков. Ни один сын не справился бы с этой работой лучше ее.
Но вот сегодня, как любому из царских холопов, ей приходилось по первому требованию государя ехать в Москву. Все это было ей глубоко противно.
Зинаида устало облокотилась о подушку в углу экипажа и дрожащей рукой прижала ко лбу влажный платочек, пытаясь подавить новый приступ дурноты, вызванный, без сомнения, невыносимой качкой этого пыточного орудия, в котором ей приходилось так долго трястись. Яростные подпрыгивания и раскачивания экипажа не утихали, даже если возница старательно огибал самые глубокие ямы и высокие ухабы. Звяканье колокольчиков на упряжи немного смягчало топот копыт и громыхание экипажа, но Зинаида понимала, что пульсирующая боль в висках утихнет, лишь, когда эта безумная скачка прекратится. Казалось, даже предвечернее солнце нарочно вознамерилось наказать ее за опрометчивость, направляя свои жгучие лучи прямо в окошко экипажа и заставляя Зинаиду крепко зажмуриваться, пока экипаж снова не въедет в прохладу кружевной тени, отбрасываемой раскидистыми деревьями. Когда же она отваживалась снова открыть глаза, то пятнистый красный туман скрывал от нее все, что происходило внутри экипажа, включая и лица двух других его пассажиров.
— Неужто устали, боярышня? — насмешливо улыбаясь, осведомился Иван Воронской.
Зинаида несколько раз моргнула, пытаясь сосредоточить взгляд на человеке, который, не спрашивая ее согласия, навязался ей в провожатые и в некотором роде временным защитником. Видимо, судьбе было угодно посмеяться над Зинаидой, вверив ее жизнь в руки незнакомого человека, в котором она с первого взгляда увидела то ли польского подсыла, то ли недобитого фанатика Сигизмундовых иезуитов. Речи этого самозваного священника и грамотея все сильнее подтверждали справедливость ее догадок, и Зинаида насторожилась.
— Мне жарко, и я совсем грязная, — раздраженно вздыхая, пожаловалась она. — Эта безумная скачка окончательно меня вымотала. Мы даже лошадей-то меняли на каждой яме, чтобы не загнать. А сами за три дня так и не отдохнули ни разу. Как же тут не устать?
Сидевшая рядом с ней Эли Маккабе беспокойно пошевелилась, безмолвно подтверждая слова своей госпожи. И действительно, престарелая служанка казалась сейчас куда старше своих шестидесяти двух лет. Впрочем, Зинаида понимала, что и сама выглядит не лучшим образом.
— Княгиня Анна мешкать не велела, — строго сообщил Зинаиде их провожатый. — И чтобы уважить ее, а также волю его царского величества, нам должно повиноваться.
В раздражении от его безупречной логики, Зинаида быстро провела тонкими пальцами по своему пышному рукаву и тут же сморщила прекрасный прямой нос, потому что целое облако пыли моментально поднялось с поверхности ткани. В свое время она заказала это темно-зеленое, с черными полосками, дорожное платье во Франции по весьма сходной цене. Даже надеясь обнаружить в княгине Анне большую терпимость к иноземным фасонам, чем успел продемонстрировать Иван Воронской, Зинаида уже сомневалась, что после столь изнурительного путешествия ее платье будет хоть на что-то похоже.
Подняв глаза на своего попутчика, она увидела, что тот снова насмешливо ухмыляется. Но, в конце концов, ее это не удивляло. Едва разместившись на противоположном сиденье экипажа, сухопарый Иван Воронской принялся то и дело бросать на Зинаиду и ирландку самые недовольные и критические взгляды. Вот и сейчас, исполненный благочестия, он смотрел, вытянув в их сторону длинный тонкий нос, а у Зинаиды складывалось впечатление, что он считает их обеих круглыми дурами.
— Не соблаговолите ли назвать причины, кои вынуждают нас путешествовать именно таким образом, сударь? — заговорила Зинаида. — Ведь если бы мы выезжали с вечера, как предлагал майор Некрасов, то миновали бы самую жару и, возможно, наглотались бы меньше пыли.
Темные глаза Ивана вмиг сделались холодными:
— Ночь принадлежит дьяволу, сударыня. Барышням следует сидеть дома, когда по земле бродят злые духи.
Зинаида закатила глаза, моля небеса послать ей еще хоть немного сил, чтобы вынести этого самовлюбленного типа. Видно, ему и в голову не приходило, что им и так приходится терпеть настоящие адские муки.
— Не мудрено, почему вы настаиваете, чтобы мы не ехали по земле, а летели по небу, точно ангелы. Приходится признать, что в этом вы разбираетесь куда лучше нас, скудоумных.
Ее неприкрытая ирония спровоцировала Воронского говорить еще язвительнее, но все же он снизошел до объяснений:
— В Москве ходят слухи, что в здешних местах рыскает шайка разбойников. А поскольку убийцы и грабители нападают под покровом темноты, то намного благоразумнее ехать именно в дневные часы. Так мы вернее не попадем в засаду.
— Да, вот это и впрямь мудрое решение, — сухо отозвалась Зинаида, — если только мы переживем это невыносимое пекло.
Иван заносчиво задрал подбородок и окинул боярышню холодным, отчужденным взглядом:
— Позволю себе заметить, сударыня, в том, что вам жарко, целиком повинно ваше необычное одеяние. Простой сарафан был бы куда удобнее, да к тому же русской девушке и пристало носить более скромные наряды.
— Наверное, — вздохнула Зинаида, заставляя себя отказаться от спора.
Обыкновенный сарафан, свободно ниспадающий от плеч до самого пола, действительно гораздо лучше скрывал бы ее фигуру, но все то, что надевают поверх густо расшитого богатыми узорами платья и под него, могло ее просто задушить.
— Я много раз бывала за границей и успела привыкнуть к модам французского и английского дворов. Почему-то до сих пор мне не приходило в голову, что кто-нибудь может счесть эту одежду оскорбительной.
— Значит, вы глубоко ошибались, боярышня, — энергично возразил Воронской. — Действительно, не обладай я выдержкой святого, я уже давно позабыл бы о тех обязанностях, которые возложила на меня княгиня Анна, и даже нашел бы для себя иное средство передвижения. Честно говоря, я ни разу не видел русской девицы, которая согласилась бы носить столь непристойные заморские наряды.
Сегодня эти нескончаемые придирки раздражали Зинаиду не меньше, чем в тот день, когда Иван Воронской впервые выразил ей свое отвращение по поводу заморского платья. А случилось это, как только он переступил порог ее дома. Несомненно, если бы наряд Зинаиды оказался под стать его скромным черным одеждам, то она удостоилась бы более милостивой оценки этого человека.
— Ох, сударь, — с едва сдерживаемым гневом осмелилась вступить в разговор Эли Маккабе, — я, конечно, понимаю, что, ни разу не взяв риск поехать за пределы вашего страна, вы не сумели расширить вашего кругозора и узнать, что считают прилично за морем. Так не мешало вам меня послушать. Там — совершенно иной мир. Уж вы бы точно поразились, когда увидели, как свободно самые высокородные девицы прогуливаются и беседуют у всех на виду с мужчинами, которые не являлись ни их близкими родственниками, ни монахами. Возьмите, к примеру, Королеву Елизавету, упокой Господи ее душу. Никому и в голову не пришло запереть ее в терем или заключить в замке в женской компании и только с некоторым числом священников. Так вот, представьте, что вокруг такой королевы всегда много прекрасных и самых благородных лордов, и ни один из подданных не почитал ее развращенной!
— Омерзительное поведение! — Иван моментально ухватился за новый повод для недовольства. — Теперь мне ясно, что после стольких визитов госпожи Зинаиды в этот Содом мои попытки наставить ее на путь истины окажутся тщетными.
Как бы ни забавлялась Зинаида, слушая подшучивания Эли над Иваном, при последних его словах все веселье точно рукой сняло. Вмиг ощетинившись, она уже обдумывала, как бы получше дать ему отпор, но уязвленная Эли сама бросилась на защиту своей госпожи.
— Как будто мой кроткий агнец становился меньше невинный, чем всегда бывало! — Старушка беспокойно подпрыгивала на своем месте, с каждым мгновением все сильнее раздражаясь. Ведь она растила девочку с колыбели, и нынешние намеки этого святоши не на шутку оскорбили ее чувства. — Будет то здесь или там, сударь, могу вас заверять, что ни один мужчина когда-нибудь не посмеет своенравно уличать моя госпожа.
— Ну, это мы еще посмотрим, не так ли? — произнес Иван с вызовом, высокомерно приподняв бровь. — Судя по тому, сколь облегающие платья носит твоя барыня, я могу сделать только один вывод: она стремится привлечь внимание мужчин.
— Да как вы смеете, сударь! — возмутилась Зинаида.
Эли сразу воспылала к Ивану еще большей враждебностью.
— Уж коли вы, сударь, ехаете в экипаже моей госпожи, да при том кушаете и спите за ее деньги, то могли бы оказать должный респект. Хотя бы из благодарности к этой великодушный леди.
Иван остановил упрямую маленькую служанку очередной презрительной ухмылкой.
— А тебя плохо учили почитать священный сан, старуха, а не то бы ты знала, как важно проявлять щедрость. В особенности тем, кто может себе это позволить. Сразу видно, что ты в нашей стране недавно и не знаешь здешних обычаев.
Пожилая женщина с любопытством склонила набок маленькую седую головку. Она очень хорошо запомнила, что, едва успев представиться боярышне Зинаиде, Иван Воронской сказал, что у него нет ни денег, ни добра, если не считать того, что на нем надето, да еще нескольких вещей, сложенных в черный сундучок. С той минуты он взвалил на Зинаиду все расходы на свое содержание, словно имел право рассчитывать на подобную щедрость. В то же время вчера, пытаясь отговорить боярышню, которая собиралась вручить тугой кошель молодой вдове с малым дитем, он заявил, что лишь немногие достойны подобного милосердия. Усилия, предпринятые Иваном, чтобы воспрепятствовать этому шагу Зинаиды, выглядели чересчур настойчивыми, но когда он предложил вместо этого отдать деньги ему, с тем чтобы потом он передал их церкви, Эли ощутила, как все в ней взбунтовалось от возмущения. Видя, как он упрашивает ее госпожу, она еще раз убедилась, что Иван намного меньше заботится о нуждах бедных и обездоленных, чем о собственном богатстве и благополучии.
— Простите, ваше высокопреосвященство, — нарочно преувеличивая его сан, ирландка хотела показать, насколько мало она доверяет этому человеку, — но что-то мои слабые глаза не видели больше святых на этой земле. Зато есть много таких, кто хочет убеждать всех в собственном благочестии. Должна предупреждать, это волки в овечьей шкуре. Но конечно, это совсем не про вас, такого прекрасного и поистине святого.
На висках у Ивана вздулись темные жилки, а маленькие глазки, казалось, пронзили служанку, Он смотрел с такой угрозой, будто придумывал страшное заклинание, чтобы заставить Эли раствориться в воздухе. Но если его намерением было запугать ее, то тут он потерпел полное и самое постыдное поражение. Приехав в Россию вместе с невестой боярина Зенькова уже более двадцати лет назад и все это время пользуясь особым расположением своих господ, эта пожилая женщина прониклась непоколебимой уверенностью в себе и в тех, кому она служила.
— Так ты смеешь сомневаться в моем праве? — резко переспросил Иван. — Я священник!
— Священник? — с подозрением осведомилась ирландка. — Интересно, какой же церкви?
Его тонкие губы искривились в противной улыбке.
— Тебе о моем ордене ничего не известно, старуха. Он очень далеко отсюда.
Уже не в первый раз Иван Воронской намекал на свою причастность к каким-то церковным тайнам, но его уклончивые ответы лишь подогревали любопытство Эли.
— Скажите хотя бы, в какой это сторона, сударь. Где бы это могло быть? Там? Там? Нет? Может, там?
В какой-то миг показалось, что Иван сейчас взорвется.
— Будь у меня хоть малая надежда, что ты, старуха, поймешь, о какой части света идет речь, — процедил он сквозь зубы, — я дал бы себе труд отвечать. Но я не собираюсь зря толковать с такой дурой, как ты.
Эли возмущенно ахнула и в раздражении всплеснула тонкими руками, одновременно подпрыгнув на сиденье. Она готова была наброситься на него и расцарапать ему лицо.
Зинаида предотвратила такую возможность, положив ладонь на руку Эли. Но спорщики смотрели друг на друга так, словно собирались драться не на жизнь, а на смерть. Почти не надеясь хотя бы немного смягчить их взаимное раздражение, Зинаида обратила умоляющий взор к узколицему Ивану:
— В последние дни все мы подвергались серьезным испытаниям. Не мудрено, что мы так и ищем ссоры. Но я умоляю вас обоих перестать. Все это лишь добавит нам неприятностей.
Будь Иван немного терпимее, добрее или мужественнее, он уважил бы эту просьбу, тем паче, что Зинаида ухитрилась сделать самое заискивающее выражение лица. Он залюбовался бы лучистым сиянием ее больших, опушенных густыми ресницами очей, смотревших немного исподлобья из-под красиво выгнутых бровей. В этих гипнотизирующих глазах весьма любопытно сочетались разные оттенки. Переливчатая гагатовая чернота зрачков, казалось, выплескивалась, чтобы смешаться с теплым карим цветом радужных оболочек. Как мужчина, он должен был бы оценить светло-розовую кожу или хотя бы тонкие черты ее лица. Наверняка если бы он был сделан из того же теста, что и прочие представители мужского пола, то красота этой девушки повергла бы его в благоговейный трепет. Но Иван Воронской не был похож на большинство мужчин. Он считал женские прелести порождением темных сил, нарочно созданными, чтобы совращать с пути истинного выдающихся людей, таких как он сам.
— Вы ошибаетесь, боярышня, если думаете, что ваша повелительница не узнает об этом. Вы позволили своей холопке оскорбить меня, и я непременно расскажу княгине Анне о том, как вы потакаете дерзостям своих слуг.
Пока его свистящий шепот наполнял тесное пространство экипажа, Зинаида времени даром не теряла.
— Говорите что вам угодно, сударь, — высокомерно ответила она, не дрогнув ни единым мускулом. — Только, раз уж на то пошло, я тоже предупрежу государя, что кое-кто до сих пор мечтает посадить на русский престол нового польского претендента, например, еще одного Лжедмитрия. Я уверена, что наш патриарх Филарет сочтет ваши симпатии вовсе неуместными, ведь он совсем недавно освободился из польского плена.
Как только Иван понял, чем ему это грозит, его маленькие темные глазки метнули молнии.
— Неуместные симпатии? Да что вы, сударыня, я никогда и не слышал ничего столь же нелепого! И как вам такое примерещилось?
— Ах, я ошиблась? — Зинаида держалась из последних сил, чтобы не выдать внутренней дрожи. — Тогда простите меня, сударь. Но понимаете, после ваших речей о том, что прямой наследник царя Ивана Васильевича, возможно, все-таки жив, я вспомнила, как поляки пытались посадить на наш трон уже двух своих ставленников, выдавая их за родного сына Ивана Грозного, якобы чудом спасшегося от смерти. Сколько же можно возрождать этот миф о царевиче Дмитрии, если всем уже давно известно, что его убил отец в припадке ярости?
Воронской считал для себя зазорным отвечать на вызов, брошенный женщиной. Кроме того, она достаточно хорошо знала историю[2] и события современности и могла представлять для него опасность. Тем с большей наглостью принялся он развеивать подозрения Зинаиды, быстро переменив тон на шутливый:
— Ну, этак вы меня еще под монастырь подведете, сударыня. Я ведь только пересказывал рапорты, полученные несколько месяцев назад. Поверьте, я всемерно уважаю царя Михаила Федоровича. Да и потом, коли княгиня Анна не доверяла бы мне, то и не послала бы за вами. — И он принужденно улыбнулся. — Вижу, боярышня, вы сомневаетесь. Однако надеюсь оправдать царское доверие. Ведь я более подобающий провожатый, чем эти служивые. Они, как ни крути, всего лишь простолюдины и не способны ни на что, кроме удовлетворения собственной корысти.
— А вы, сударь? — скептически спросила Зинаида. По ее разумению, этот святоша и в подметки не годился тому офицеру, что возглавлял отряд стражников. За свою карьеру майор Некрасов не раз получал благодарности за непоколебимую твердость и галантные манеры. Царь Михаил не мог бы найти более преданного воина, чтобы послать его к Зинаиде в качестве защитника. — Похоже, вы и впрямь вознеслись высоко над этим рвом, который лежит непреодолимым препятствием на пути простых смертных, и уже ступили в возвышенные сферы святости. Простите, сударь, но добрый священник учил меня в детстве не смотреть на себя словно на волшебный дар человечеству, а, напротив, с покорностью и смирением помнить о бренности моего слабого тела и одновременно взирать с упованием на высший источник той мудрости и того совершенства, которых я лишена.
— Вот как? Значит, вы у нас ученый школяр? — сдавленно хохотнул Иван, но шутка не получилась, потому что в голосе прозвучала скорее уж плохо скрываемая злоба, чем юмор. Этот человек решил посвятить себя перевоспитанию сбившихся с истинного пути, но терпеть не мог тех, кто, верно, оценивал границы его возможностей и подвергал сомнению значение его персоны или идей. — Подумать только, что за мудрость даровал Господь столь красивой девице! Куда уж старым книжникам, которые остались верны своим толстым древним фолиантам!
Зинаида почувствовала, что Иван подтрунивает над ее логикой, которую сам он почитал бесполезной. Видимо, у него было свое особое мировоззрение, и едва ли кто-нибудь отважился бы разубедить его. Но Зинаида решила не упускать такой случай:
— Иногда в рассуждения человека вкрадывается маленькая ошибка и пускает глубокие корни, тогда как он продолжает лелеять эти всходы. Даже если такой человек прочтет сотню философов, ему не удастся стать мудрее.
Тонкие губы Ивана скривились. Воспринимая ее слова как личные нападки, он раздражался все сильнее.
— И вы, разумеется, знаете такого человека? Зинаида нарочито уставилась в окошко, прекрасно понимая, о чем он теперь думает. Принимая во внимание гневливость этого святоши, она сочла за благо промолчать и терпеть его общество, не произнося далее ни слова. Споря с этим типом, она лишь понапрасну теряла время.
Четверка лошадей промчалась мимо густого елового бора, стоявшего у самой дороги, и тяжелые ветви закачались от пронесшегося вихря, словно помахали вслед экипажу. Потные, взмыленные лошади тянули изо всех сил, увлекая тяжелый экипаж все дальше по пыльной дороге, и хотя несчастные животные были на пределе от невыносимой жары и нестихающей скачки, кнут возницы не давал им ни малейшей надежды на передышку. Он хлестал и хлестал неумолимо, принуждая животных отдавать все силы, чтобы засветло добраться до следующего яма.
Охрана доблестно держалась вровень с экипажем, хотя даже эти загорелые богатыри с покрытыми грязью лицами и в запыленной одежде начинали выказывать первые признаки смертельной усталости. Каждый из них мечтал поскорее добраться до ближайшей деревни, чтобы немного передохнуть. Эта казавшаяся бесконечной дорога, эти ужасающие условия, бесчисленные часы, проведенные в седле, — все вместе соединялось в адские муки, истощавшие дух и жизненные силы. Страшно было подумать, что впереди еще целый день этой изнурительной бешеной скачки, прежде чем появится Москва.
Дорога сделала крутой поворот, экипаж опасно накренился, и Зинаиде пришлось прижаться спиной к пухлым подушкам, чтобы ее не бросило на колени служанки. Тяжелые ветви сильно хлестнули по крыше и стенкам экипажа, напугав пассажиров, но в следующее мгновение внутрь экипажа ворвался более страшный звук. Резкие хлопки выстрелов заглушили громкий треск падающих сверху ветвей и топот лошадиных копыт, заставив всех троих пассажиров испуганно вскрикнуть и вскочить со своих мест, насколько позволял низкий потолок.
Солнце клонилось к западу, мерцало в пыльном мареве над верхушками деревьев и расцвечивало прозрачными малиновыми тенями тончайшие кристаллики песка и пыли, висевшие в плотном пылающем воздухе. Словно зловещее предзнаменование, это красное марево не сулило ни дождя, ни какого-нибудь иного избавления пересохшей, изжаждавшейся почве. Чрезмерная жара и длительная засуха выжгли и поля, и дикие степи, испепелили траву на бескрайних просторах до самого дерна. Правда, здесь, в междуречье Оки и Волги, густые леса остались сравнительно невредимы даже в отсутствие дождей. И все же пассажиры небольшого экипажа и сопровождающая их охрана, продвигавшиеся по лесной дороге в густом облаке пыли, поднятой лошадиными копытами, страдали не меньше, чем, если бы ехали по гигантской пустыне.
Боярышня Зинаида Зенькова, девица в самом, как говорится, соку, знала уже, как меняется родная природа в зависимости от времени года и как не похожи друг на друга все эти обличья. Долгие, суровые зимы, настоящее испытание даже для самых закаленных и крепких, меняются продрогшими веснами, когда тающие льды и снега превращают почву в коварные топи, которые уже не раз оказывались достаточно серьезным препятствием, способным отпугнуть орды татарских разбойников и прочие неприятельские полчища. Лето — коварная лиса. Теплые, баюкающие ветры и ласковые дождики, кажется, так и ластятся, заставляя забыть о невзгодах. Но потом наступают зной и засуха, такие же, как нынешние. Неделями они безжалостно терзают землю, и вот тогда-то всякий, кто опрометчиво пустился в путешествие под этим жгучим солнцем, превращается в несчастную жертву коварной огненной лисицы. Именно об этом мрачно думала, собираясь в дорогу, боярышня Зинаида.
Время для долгого путешествия по российским просторам было совершенно неподходящее. Если бы не требование государя, царя и великого князя Михаила Федоровича, повелевшего ей явиться в Москву еще до конца нынешней седмицы, и не дюжина конных воинов под командой майора Николая Некрасова, посланных за ней в качестве охраны, Зинаида ни за что не отважилась бы на столь трудное путешествие, покуда хоть немного не спадет жара. Если бы у нее был, выбор, она осталась бы в Нижнем Новгороде оплакивать недавно скончавшегося батюшку. Но разве может Дочь простого боярина пенять на недостаток выбора, если царь Всея Руси повелел ей явиться пред светлые очи? Безропотное послушание — вот единственное благоразумное решение для любого царского холопа. Однако необходимость покинуть свой дом было еще не самым худшим. Его царское величество повелел Зинаиде Зеньковой занять место в свите его родственницы, как только она прибудет в Москву, и это повергло боярышню в еще большее уныние.
Она осталась единственным потомком последнего из рода Зеньковых, боярина Александра, и в результате, к превеликому своему огорчению, оказалась еще и наследницей августейшего внимания. Царь до сих пор так и не назначил опекуна для Зинаиды. Если учесть заметную роль, которую играл в качестве царского посланника ее отец, а также многочисленные милости, которыми он был в свое время осыпан, то оказанное ей высочайшее расположение было вполне объяснимо. И все-таки Зинаида никак не могла счесть себя беспомощной сироткой, нуждающейся в опеке. Она уже миновала тот возраст, когда большинство девиц выходят замуж, а теперь, после смерти обоих родителей, выполняла обязанности госпожи и хозяйки обширного имения. Так к чему же, скажите на милость, ей опекуны?
«Вроде и не дитя малое, и не нищенка какая, а выходит-то как раз наоборот», — мрачно рассуждала она про себя. Как ни старалась, Зинаида не могла не думать об очевидных причинах нынешнего требования Михаила Федоровича, и эти мысли заставляли ее ежиться. По всей вероятности, на решение царя повлияло ее затянувшееся девичество, в особенности если государь решил, что его боярин просто не успел выдать дочку замуж. Вопреки обычаям Александр Зеньков не принуждал ее к замужеству, лелея надежду, что однажды она повстречает такую же любовь, какую он разделил с ее матерью Элеонорой. — Хотя все вокруг, должно быть, полагали, что он уж слишком легкомысленно затянул с устройством будущего Зинаиды, Александр тем не менее позаботился о дочери куда старательнее, чем любой другой отец о своем наследнике мужского пола. Он завещал ей все свои земли и ценности, добившись от царя обещания, что по смерти родителей у Зинаиды не отнимут никакого имущества.
А еще задолго до того боярин Александр нарушил другой обычай, наняв для Зинаиды самых уважаемых, как русских, так и иностранных, учителей. И тогда все, кто оплакивал отсутствие у него потомства мужского пола, впервые поразились тому рвению, с которым он решил придать своей единственной дочери статус, подобающий законному наследнику. Потом, после того как лет пять назад умерла мать девочки, Александр стал привлекать Зинаиду к своим дипломатическим делам и встречам с иностранными сановниками, наделяя ее значительными полномочиями в этой области, что, естественно, требовало ее участия в многочисленных поездках за границу[1]. Будучи дочерью англичанки, Зинаида общалась на этом языке так же свободно, как и на русском. К тому же, с успехом овладев французским, она без труда писала дипломатические письма на любом из трех языков. Ни один сын не справился бы с этой работой лучше ее.
Но вот сегодня, как любому из царских холопов, ей приходилось по первому требованию государя ехать в Москву. Все это было ей глубоко противно.
Зинаида устало облокотилась о подушку в углу экипажа и дрожащей рукой прижала ко лбу влажный платочек, пытаясь подавить новый приступ дурноты, вызванный, без сомнения, невыносимой качкой этого пыточного орудия, в котором ей приходилось так долго трястись. Яростные подпрыгивания и раскачивания экипажа не утихали, даже если возница старательно огибал самые глубокие ямы и высокие ухабы. Звяканье колокольчиков на упряжи немного смягчало топот копыт и громыхание экипажа, но Зинаида понимала, что пульсирующая боль в висках утихнет, лишь, когда эта безумная скачка прекратится. Казалось, даже предвечернее солнце нарочно вознамерилось наказать ее за опрометчивость, направляя свои жгучие лучи прямо в окошко экипажа и заставляя Зинаиду крепко зажмуриваться, пока экипаж снова не въедет в прохладу кружевной тени, отбрасываемой раскидистыми деревьями. Когда же она отваживалась снова открыть глаза, то пятнистый красный туман скрывал от нее все, что происходило внутри экипажа, включая и лица двух других его пассажиров.
— Неужто устали, боярышня? — насмешливо улыбаясь, осведомился Иван Воронской.
Зинаида несколько раз моргнула, пытаясь сосредоточить взгляд на человеке, который, не спрашивая ее согласия, навязался ей в провожатые и в некотором роде временным защитником. Видимо, судьбе было угодно посмеяться над Зинаидой, вверив ее жизнь в руки незнакомого человека, в котором она с первого взгляда увидела то ли польского подсыла, то ли недобитого фанатика Сигизмундовых иезуитов. Речи этого самозваного священника и грамотея все сильнее подтверждали справедливость ее догадок, и Зинаида насторожилась.
— Мне жарко, и я совсем грязная, — раздраженно вздыхая, пожаловалась она. — Эта безумная скачка окончательно меня вымотала. Мы даже лошадей-то меняли на каждой яме, чтобы не загнать. А сами за три дня так и не отдохнули ни разу. Как же тут не устать?
Сидевшая рядом с ней Эли Маккабе беспокойно пошевелилась, безмолвно подтверждая слова своей госпожи. И действительно, престарелая служанка казалась сейчас куда старше своих шестидесяти двух лет. Впрочем, Зинаида понимала, что и сама выглядит не лучшим образом.
— Княгиня Анна мешкать не велела, — строго сообщил Зинаиде их провожатый. — И чтобы уважить ее, а также волю его царского величества, нам должно повиноваться.
В раздражении от его безупречной логики, Зинаида быстро провела тонкими пальцами по своему пышному рукаву и тут же сморщила прекрасный прямой нос, потому что целое облако пыли моментально поднялось с поверхности ткани. В свое время она заказала это темно-зеленое, с черными полосками, дорожное платье во Франции по весьма сходной цене. Даже надеясь обнаружить в княгине Анне большую терпимость к иноземным фасонам, чем успел продемонстрировать Иван Воронской, Зинаида уже сомневалась, что после столь изнурительного путешествия ее платье будет хоть на что-то похоже.
Подняв глаза на своего попутчика, она увидела, что тот снова насмешливо ухмыляется. Но, в конце концов, ее это не удивляло. Едва разместившись на противоположном сиденье экипажа, сухопарый Иван Воронской принялся то и дело бросать на Зинаиду и ирландку самые недовольные и критические взгляды. Вот и сейчас, исполненный благочестия, он смотрел, вытянув в их сторону длинный тонкий нос, а у Зинаиды складывалось впечатление, что он считает их обеих круглыми дурами.
— Не соблаговолите ли назвать причины, кои вынуждают нас путешествовать именно таким образом, сударь? — заговорила Зинаида. — Ведь если бы мы выезжали с вечера, как предлагал майор Некрасов, то миновали бы самую жару и, возможно, наглотались бы меньше пыли.
Темные глаза Ивана вмиг сделались холодными:
— Ночь принадлежит дьяволу, сударыня. Барышням следует сидеть дома, когда по земле бродят злые духи.
Зинаида закатила глаза, моля небеса послать ей еще хоть немного сил, чтобы вынести этого самовлюбленного типа. Видно, ему и в голову не приходило, что им и так приходится терпеть настоящие адские муки.
— Не мудрено, почему вы настаиваете, чтобы мы не ехали по земле, а летели по небу, точно ангелы. Приходится признать, что в этом вы разбираетесь куда лучше нас, скудоумных.
Ее неприкрытая ирония спровоцировала Воронского говорить еще язвительнее, но все же он снизошел до объяснений:
— В Москве ходят слухи, что в здешних местах рыскает шайка разбойников. А поскольку убийцы и грабители нападают под покровом темноты, то намного благоразумнее ехать именно в дневные часы. Так мы вернее не попадем в засаду.
— Да, вот это и впрямь мудрое решение, — сухо отозвалась Зинаида, — если только мы переживем это невыносимое пекло.
Иван заносчиво задрал подбородок и окинул боярышню холодным, отчужденным взглядом:
— Позволю себе заметить, сударыня, в том, что вам жарко, целиком повинно ваше необычное одеяние. Простой сарафан был бы куда удобнее, да к тому же русской девушке и пристало носить более скромные наряды.
— Наверное, — вздохнула Зинаида, заставляя себя отказаться от спора.
Обыкновенный сарафан, свободно ниспадающий от плеч до самого пола, действительно гораздо лучше скрывал бы ее фигуру, но все то, что надевают поверх густо расшитого богатыми узорами платья и под него, могло ее просто задушить.
— Я много раз бывала за границей и успела привыкнуть к модам французского и английского дворов. Почему-то до сих пор мне не приходило в голову, что кто-нибудь может счесть эту одежду оскорбительной.
— Значит, вы глубоко ошибались, боярышня, — энергично возразил Воронской. — Действительно, не обладай я выдержкой святого, я уже давно позабыл бы о тех обязанностях, которые возложила на меня княгиня Анна, и даже нашел бы для себя иное средство передвижения. Честно говоря, я ни разу не видел русской девицы, которая согласилась бы носить столь непристойные заморские наряды.
Сегодня эти нескончаемые придирки раздражали Зинаиду не меньше, чем в тот день, когда Иван Воронской впервые выразил ей свое отвращение по поводу заморского платья. А случилось это, как только он переступил порог ее дома. Несомненно, если бы наряд Зинаиды оказался под стать его скромным черным одеждам, то она удостоилась бы более милостивой оценки этого человека.
— Ох, сударь, — с едва сдерживаемым гневом осмелилась вступить в разговор Эли Маккабе, — я, конечно, понимаю, что, ни разу не взяв риск поехать за пределы вашего страна, вы не сумели расширить вашего кругозора и узнать, что считают прилично за морем. Так не мешало вам меня послушать. Там — совершенно иной мир. Уж вы бы точно поразились, когда увидели, как свободно самые высокородные девицы прогуливаются и беседуют у всех на виду с мужчинами, которые не являлись ни их близкими родственниками, ни монахами. Возьмите, к примеру, Королеву Елизавету, упокой Господи ее душу. Никому и в голову не пришло запереть ее в терем или заключить в замке в женской компании и только с некоторым числом священников. Так вот, представьте, что вокруг такой королевы всегда много прекрасных и самых благородных лордов, и ни один из подданных не почитал ее развращенной!
— Омерзительное поведение! — Иван моментально ухватился за новый повод для недовольства. — Теперь мне ясно, что после стольких визитов госпожи Зинаиды в этот Содом мои попытки наставить ее на путь истины окажутся тщетными.
Как бы ни забавлялась Зинаида, слушая подшучивания Эли над Иваном, при последних его словах все веселье точно рукой сняло. Вмиг ощетинившись, она уже обдумывала, как бы получше дать ему отпор, но уязвленная Эли сама бросилась на защиту своей госпожи.
— Как будто мой кроткий агнец становился меньше невинный, чем всегда бывало! — Старушка беспокойно подпрыгивала на своем месте, с каждым мгновением все сильнее раздражаясь. Ведь она растила девочку с колыбели, и нынешние намеки этого святоши не на шутку оскорбили ее чувства. — Будет то здесь или там, сударь, могу вас заверять, что ни один мужчина когда-нибудь не посмеет своенравно уличать моя госпожа.
— Ну, это мы еще посмотрим, не так ли? — произнес Иван с вызовом, высокомерно приподняв бровь. — Судя по тому, сколь облегающие платья носит твоя барыня, я могу сделать только один вывод: она стремится привлечь внимание мужчин.
— Да как вы смеете, сударь! — возмутилась Зинаида.
Эли сразу воспылала к Ивану еще большей враждебностью.
— Уж коли вы, сударь, ехаете в экипаже моей госпожи, да при том кушаете и спите за ее деньги, то могли бы оказать должный респект. Хотя бы из благодарности к этой великодушный леди.
Иван остановил упрямую маленькую служанку очередной презрительной ухмылкой.
— А тебя плохо учили почитать священный сан, старуха, а не то бы ты знала, как важно проявлять щедрость. В особенности тем, кто может себе это позволить. Сразу видно, что ты в нашей стране недавно и не знаешь здешних обычаев.
Пожилая женщина с любопытством склонила набок маленькую седую головку. Она очень хорошо запомнила, что, едва успев представиться боярышне Зинаиде, Иван Воронской сказал, что у него нет ни денег, ни добра, если не считать того, что на нем надето, да еще нескольких вещей, сложенных в черный сундучок. С той минуты он взвалил на Зинаиду все расходы на свое содержание, словно имел право рассчитывать на подобную щедрость. В то же время вчера, пытаясь отговорить боярышню, которая собиралась вручить тугой кошель молодой вдове с малым дитем, он заявил, что лишь немногие достойны подобного милосердия. Усилия, предпринятые Иваном, чтобы воспрепятствовать этому шагу Зинаиды, выглядели чересчур настойчивыми, но когда он предложил вместо этого отдать деньги ему, с тем чтобы потом он передал их церкви, Эли ощутила, как все в ней взбунтовалось от возмущения. Видя, как он упрашивает ее госпожу, она еще раз убедилась, что Иван намного меньше заботится о нуждах бедных и обездоленных, чем о собственном богатстве и благополучии.
— Простите, ваше высокопреосвященство, — нарочно преувеличивая его сан, ирландка хотела показать, насколько мало она доверяет этому человеку, — но что-то мои слабые глаза не видели больше святых на этой земле. Зато есть много таких, кто хочет убеждать всех в собственном благочестии. Должна предупреждать, это волки в овечьей шкуре. Но конечно, это совсем не про вас, такого прекрасного и поистине святого.
На висках у Ивана вздулись темные жилки, а маленькие глазки, казалось, пронзили служанку, Он смотрел с такой угрозой, будто придумывал страшное заклинание, чтобы заставить Эли раствориться в воздухе. Но если его намерением было запугать ее, то тут он потерпел полное и самое постыдное поражение. Приехав в Россию вместе с невестой боярина Зенькова уже более двадцати лет назад и все это время пользуясь особым расположением своих господ, эта пожилая женщина прониклась непоколебимой уверенностью в себе и в тех, кому она служила.
— Так ты смеешь сомневаться в моем праве? — резко переспросил Иван. — Я священник!
— Священник? — с подозрением осведомилась ирландка. — Интересно, какой же церкви?
Его тонкие губы искривились в противной улыбке.
— Тебе о моем ордене ничего не известно, старуха. Он очень далеко отсюда.
Уже не в первый раз Иван Воронской намекал на свою причастность к каким-то церковным тайнам, но его уклончивые ответы лишь подогревали любопытство Эли.
— Скажите хотя бы, в какой это сторона, сударь. Где бы это могло быть? Там? Там? Нет? Может, там?
В какой-то миг показалось, что Иван сейчас взорвется.
— Будь у меня хоть малая надежда, что ты, старуха, поймешь, о какой части света идет речь, — процедил он сквозь зубы, — я дал бы себе труд отвечать. Но я не собираюсь зря толковать с такой дурой, как ты.
Эли возмущенно ахнула и в раздражении всплеснула тонкими руками, одновременно подпрыгнув на сиденье. Она готова была наброситься на него и расцарапать ему лицо.
Зинаида предотвратила такую возможность, положив ладонь на руку Эли. Но спорщики смотрели друг на друга так, словно собирались драться не на жизнь, а на смерть. Почти не надеясь хотя бы немного смягчить их взаимное раздражение, Зинаида обратила умоляющий взор к узколицему Ивану:
— В последние дни все мы подвергались серьезным испытаниям. Не мудрено, что мы так и ищем ссоры. Но я умоляю вас обоих перестать. Все это лишь добавит нам неприятностей.
Будь Иван немного терпимее, добрее или мужественнее, он уважил бы эту просьбу, тем паче, что Зинаида ухитрилась сделать самое заискивающее выражение лица. Он залюбовался бы лучистым сиянием ее больших, опушенных густыми ресницами очей, смотревших немного исподлобья из-под красиво выгнутых бровей. В этих гипнотизирующих глазах весьма любопытно сочетались разные оттенки. Переливчатая гагатовая чернота зрачков, казалось, выплескивалась, чтобы смешаться с теплым карим цветом радужных оболочек. Как мужчина, он должен был бы оценить светло-розовую кожу или хотя бы тонкие черты ее лица. Наверняка если бы он был сделан из того же теста, что и прочие представители мужского пола, то красота этой девушки повергла бы его в благоговейный трепет. Но Иван Воронской не был похож на большинство мужчин. Он считал женские прелести порождением темных сил, нарочно созданными, чтобы совращать с пути истинного выдающихся людей, таких как он сам.
— Вы ошибаетесь, боярышня, если думаете, что ваша повелительница не узнает об этом. Вы позволили своей холопке оскорбить меня, и я непременно расскажу княгине Анне о том, как вы потакаете дерзостям своих слуг.
Пока его свистящий шепот наполнял тесное пространство экипажа, Зинаида времени даром не теряла.
— Говорите что вам угодно, сударь, — высокомерно ответила она, не дрогнув ни единым мускулом. — Только, раз уж на то пошло, я тоже предупрежу государя, что кое-кто до сих пор мечтает посадить на русский престол нового польского претендента, например, еще одного Лжедмитрия. Я уверена, что наш патриарх Филарет сочтет ваши симпатии вовсе неуместными, ведь он совсем недавно освободился из польского плена.
Как только Иван понял, чем ему это грозит, его маленькие темные глазки метнули молнии.
— Неуместные симпатии? Да что вы, сударыня, я никогда и не слышал ничего столь же нелепого! И как вам такое примерещилось?
— Ах, я ошиблась? — Зинаида держалась из последних сил, чтобы не выдать внутренней дрожи. — Тогда простите меня, сударь. Но понимаете, после ваших речей о том, что прямой наследник царя Ивана Васильевича, возможно, все-таки жив, я вспомнила, как поляки пытались посадить на наш трон уже двух своих ставленников, выдавая их за родного сына Ивана Грозного, якобы чудом спасшегося от смерти. Сколько же можно возрождать этот миф о царевиче Дмитрии, если всем уже давно известно, что его убил отец в припадке ярости?
Воронской считал для себя зазорным отвечать на вызов, брошенный женщиной. Кроме того, она достаточно хорошо знала историю[2] и события современности и могла представлять для него опасность. Тем с большей наглостью принялся он развеивать подозрения Зинаиды, быстро переменив тон на шутливый:
— Ну, этак вы меня еще под монастырь подведете, сударыня. Я ведь только пересказывал рапорты, полученные несколько месяцев назад. Поверьте, я всемерно уважаю царя Михаила Федоровича. Да и потом, коли княгиня Анна не доверяла бы мне, то и не послала бы за вами. — И он принужденно улыбнулся. — Вижу, боярышня, вы сомневаетесь. Однако надеюсь оправдать царское доверие. Ведь я более подобающий провожатый, чем эти служивые. Они, как ни крути, всего лишь простолюдины и не способны ни на что, кроме удовлетворения собственной корысти.
— А вы, сударь? — скептически спросила Зинаида. По ее разумению, этот святоша и в подметки не годился тому офицеру, что возглавлял отряд стражников. За свою карьеру майор Некрасов не раз получал благодарности за непоколебимую твердость и галантные манеры. Царь Михаил не мог бы найти более преданного воина, чтобы послать его к Зинаиде в качестве защитника. — Похоже, вы и впрямь вознеслись высоко над этим рвом, который лежит непреодолимым препятствием на пути простых смертных, и уже ступили в возвышенные сферы святости. Простите, сударь, но добрый священник учил меня в детстве не смотреть на себя словно на волшебный дар человечеству, а, напротив, с покорностью и смирением помнить о бренности моего слабого тела и одновременно взирать с упованием на высший источник той мудрости и того совершенства, которых я лишена.
— Вот как? Значит, вы у нас ученый школяр? — сдавленно хохотнул Иван, но шутка не получилась, потому что в голосе прозвучала скорее уж плохо скрываемая злоба, чем юмор. Этот человек решил посвятить себя перевоспитанию сбившихся с истинного пути, но терпеть не мог тех, кто, верно, оценивал границы его возможностей и подвергал сомнению значение его персоны или идей. — Подумать только, что за мудрость даровал Господь столь красивой девице! Куда уж старым книжникам, которые остались верны своим толстым древним фолиантам!
Зинаида почувствовала, что Иван подтрунивает над ее логикой, которую сам он почитал бесполезной. Видимо, у него было свое особое мировоззрение, и едва ли кто-нибудь отважился бы разубедить его. Но Зинаида решила не упускать такой случай:
— Иногда в рассуждения человека вкрадывается маленькая ошибка и пускает глубокие корни, тогда как он продолжает лелеять эти всходы. Даже если такой человек прочтет сотню философов, ему не удастся стать мудрее.
Тонкие губы Ивана скривились. Воспринимая ее слова как личные нападки, он раздражался все сильнее.
— И вы, разумеется, знаете такого человека? Зинаида нарочито уставилась в окошко, прекрасно понимая, о чем он теперь думает. Принимая во внимание гневливость этого святоши, она сочла за благо промолчать и терпеть его общество, не произнося далее ни слова. Споря с этим типом, она лишь понапрасну теряла время.
Четверка лошадей промчалась мимо густого елового бора, стоявшего у самой дороги, и тяжелые ветви закачались от пронесшегося вихря, словно помахали вслед экипажу. Потные, взмыленные лошади тянули изо всех сил, увлекая тяжелый экипаж все дальше по пыльной дороге, и хотя несчастные животные были на пределе от невыносимой жары и нестихающей скачки, кнут возницы не давал им ни малейшей надежды на передышку. Он хлестал и хлестал неумолимо, принуждая животных отдавать все силы, чтобы засветло добраться до следующего яма.
Охрана доблестно держалась вровень с экипажем, хотя даже эти загорелые богатыри с покрытыми грязью лицами и в запыленной одежде начинали выказывать первые признаки смертельной усталости. Каждый из них мечтал поскорее добраться до ближайшей деревни, чтобы немного передохнуть. Эта казавшаяся бесконечной дорога, эти ужасающие условия, бесчисленные часы, проведенные в седле, — все вместе соединялось в адские муки, истощавшие дух и жизненные силы. Страшно было подумать, что впереди еще целый день этой изнурительной бешеной скачки, прежде чем появится Москва.
Дорога сделала крутой поворот, экипаж опасно накренился, и Зинаиде пришлось прижаться спиной к пухлым подушкам, чтобы ее не бросило на колени служанки. Тяжелые ветви сильно хлестнули по крыше и стенкам экипажа, напугав пассажиров, но в следующее мгновение внутрь экипажа ворвался более страшный звук. Резкие хлопки выстрелов заглушили громкий треск падающих сверху ветвей и топот лошадиных копыт, заставив всех троих пассажиров испуганно вскрикнуть и вскочить со своих мест, насколько позволял низкий потолок.