Ягупова Светлана Владимировна. Феникс

   В первой жизни Радов был уважаем и любим, но оттуда же тянулся за ним груз, опутывающий ноги и сегодня. Так за что это невероятное везение в облике сегодняшнего бытия, к чему до сих пор так и не привык?
   Стены холла выложены светящейся мозаикой на темы мифов о воскрешении Осириса, Диониса, сценами волшебных оживлений Медеи, сюжетами о Гильгамеше с цветком вечной молодости, который у него крадёт змея, эпизодами из жизни валькирий, ухаживающих за погибшими воинами, картинами из русских народных сказок о живой и мёртвой воде и молодильных яблоках.
   Слева сияло красочное панно, на нем то вспыхивало, то исчезало изречение великого русского философа-космиста: «Мир нам дан не на погляденъе, а на действие» (Николай Фёдоров ). Справа горели слова «Не смерть устраняйте, а беды» (Людвиг Фейербах ).
   — Вам не кажется, что они спорят друг с другом? — кивнул Радов на панно. — Ведь тот, слева, восставал именно против смерти.
   — В этом споре диалектика. Смерть мы пока не устраняем, а переиначиваем. То есть она не обрывает, а венчает жизнь. Но уже думаем и о бессмертии.
   Лия обернулась к Радову, и его не в первый раз поразила исходящая от неё сила внутренней гармонии. Не зря её любимый музыкальный инструмент — древний терпситон: каждое движение девушки исполнено грации и излучает скрытую музыку.
   — Фейербах был прав, считая, что в основе народной веры в бессмертие — стремление не к совершенствованию, а к самосохранению. Но вот получена возможность продления жизни, и человек стал мечтать об усовершенствовании себя. То есть, когда исчезла борьба за существование, он стал приводить в порядок собственные душу и тело. Согласитесь, пока царила социальная несправедливость, трудно было следовать общечеловеческим заповедям: не убий, не предай…
   — Да, мне это знакомо. Человек раздваивался.
   — И в этом его спасение. Если бы он не был способен на такое во имя социальной справедливости, мы бы сейчас не беседовали с вами.
   — Однако всему своё время. Я был свидетелем того переходного периода, когда социальные вопросы постепенно стали решаться мирным путём. Первые контакты изменили взгляд на многое.
   — Надеюсь, вы расскажете об этом подробнее. — Лия вновь с огорчением подумала о прерванной беседе.
   Они шли по коридору, мимо лабораторных комнат под номерами, откуда слышались гудение аппаратуры, чья-то речь, бормотанье, песня на незнакомом языке, и Радов не впервые испытал благоговение и страх перед тем, что совершалось за этими дверями.
   — Минутку! — Он остановился у огромного, на всю стену, светящегося табло. На нем были имена тех, кого реплицировали в этом месяце. Радов скользнул взглядом по списку. Слева шло новое имя, справа — прошлое, за которым стоял век, откуда вернули человека. В этот раз почему-то чаще всего встречалось восьмое тысячелетие до новой эры. Восток.
   — Не понимаю вашей логики, — обернулся он к Лии. — Все же по какому принципу вы отбираете счастливчиков?
   Лия отвела взгляд. Это был самый больной вопрос. Вот уже второе десятилетие брали почву из разных мест Земли по плану бесстрастной ЭВМ. На Эсперейе рождалась новая мораль, и, как всякое рождение, это проходило не безболезненно.
   — Тут появился я, — кивнул Радов, проходя мимо репликаторской под номером двадцать три.
   — Сейчас здесь крестьянин из средневековой Руси. Через неделю сможете познакомиться.
   Вошли в двадцать пятую.
   Сложность и эстетическая содержательность репликаторских всегда восхищали Радова: изящно вделанная в стены аппаратура на кристаллах, прозрачные репливанны, похожие на огромные светящиеся самоцветы, чистота и тишина, сопровождающие сокровенную тайну.
   Сейчас в двадцать пятой было непривычно шумно, многолюдно, поэтому их заметили не сразу. К Радову подошёл старший репликатор Лер Лернинг и, дружески обняв, осведомился о его самочувствии.
   — Что у вас тут? — полюбопытствовал Радов. В тёмном растворе ванны плавал человек со впалыми щеками, глаза его смотрели в одну точку и видели не склонившихся над ним людей, а нечто за гранью этого мира.
   — Не оживает, — сказал Лер.
   — Не хочет или не может?
   — И то и другое. Будь вы не после КО, Стас, я подключил бы вас к этому типу, и вы бы все поняли. Нет, он никого не убил. Мы дали ему имя Урим, что на межпланетном языке означает Завистник. У этого человека гипертрофированное чувство зависти, которое потянуло за собой множество, казалось бы, мелких проступков, а те сложились в нечто, чему нет оправдания. Из-за таких людей, как он, в своё время могла разразиться война. Сами же Уримы обычно оставались в стороне чистенькими. На аурограмме видно: природа не раз предлагала ему два пути. Этот человек выбрал путь зла, и она разумно отторгла его как инородное тело, усугубляющее энтропию, хаос. Результат этого выбора — чёрная отметина в реплигене Урима.
   — Но ведь и я не ангел, — сказал Радов.
   Лер усмехнулся:
   — Знаем. Однако наша мораль в соединении с природными законами открывает для вас возможность проявить творческую, а не разрушительную энергию. А тут все безнадёжно. Впрочем, зря вы сюда пришли. Сегодня вам надо хорошо отдохнуть. Лия! Вы плохо следите за своим подопечным. Ему бы сейчас домой.
   Лия взяла Радова под руку, и они пошли к терролифту.
   — Жаль, — вздохнул Радов.
   — Чего? — не поняла Лия.
   — Жаль, что Лер не разрешил подключиться к Уриму.
   — Не жалейте. — Лию даже слегка передёрнуло при мысли о том, с каким миром можно было столкнуться, стоило лишь через психоконтактор соединиться с Уримом. Ей уже доводилось подключаться к подобным «самоубийцам», то есть к тем, кого не удавалось реплицировать, и всегда поражала распахивающаяся перед ней чёрная бездна и та мудрость, с какой природа оберегала человеческий род от гибельной пропасти. Дело даже не в том, что у этого Урима, должно быть, очень сильны животные инстинкты — это ещё поправимо. Было нечто, в корне отличающее его от людей, могущих начать новую жизнь, чтобы полноценно осуществить её, внеся свою, неповторимую лепту во вселенскую гармонию.
   А Радов уже размышлял о том, к чему всегда наталкивало очередное ОК — сколько в нем осталось от человека, некогда живущего в двадцатом столетии? Информация, полученная в адаптационной камере за минувшие шесть лет жизни на Эсперейе, гамма «нового мироощущения, которой он теперь был богат, отдаляла его от прошловременников. В минуты настроя на прошлое его пронизывала тревога перед бесконечностью вселенной, он чувствовал свою малость и затерянность в ней. Благодаря Леру теперь знал, как воспринимал мир античный человек, какое восприятие было у древнего египтянина или индуса. Подумать только — греки в древности не имели понятия пространства, у них начисто отсутствовало чувство дали, беспредельности. Весь космос сосредоточивался для них лишь на теле человека. Душа безмолвствовала, находилась в статике, неподвижности, лишь ветры неодолимого рока сокрушали — не развивали! — её. А как сильно отрицание смерти у древних египтян. Вот уж и впрямь цивилизация прирождённых репликаторов. Недаром они так быстро становятся сотрудниками репликационных центров.

   Иногда Радову казалось, что в нем теперь заключено много людей разных национальностей и времён. Это было следствием работы с психоконтактором, когда представлялась возможность как бы побывать на других вселенных. Впрочем, он разрешал заглядывать и в свою собственную, хотя не часто был расположен к этому.
   Но вот у кого поистине фантастическая палитра сознания, так это у старшего репликатора. Лер Лернинг давно вызывал у Радова восхищение. Их дружба началась с той минуты, когда, впервые открыв глаза после многовекового сна, он увидел склонённое над собой лицо с чётко прочерченными бровями над крупными впадинами голубых глаз. Лер ввёл его в новое бытие бережно, как бы придерживая за руку, оберегая от опрометчивых желаний и действий. И теперь каждый год двадцать седьмого сентября они отмечают день пробуждения Радова. У Лера уже много таких новорождённых, но он никогда не отказывается в этот день встретиться с Радовым, все-таки тот — один из его первенцев.
   Антистрессовая терапия делала своё: Радов стойко переживал лавину новизны, ежедневно обрушивающейся на него. Не пугало даже то, что теперь у него было как бы несколько лиц, а точнее, душ. Стоило захотеть, и он легко переключался с одного регистра сознания на другой. Общаясь с людьми двадцатого столетия, сам становился землянином того времени, а пришельцы из других веков быстро настраивали его на свой камертон. Хотя каждый из репликантов мог свободно общаться на уровне эсперейцев, всем доставляло особое удовольствие такое духовное путешествие по векам. Да и сами эсперейцы любили контактировать на уровнях разных культур и цивилизаций. Неутомимый и бесстрашный Лер Лернинг превзошёл в этом занятии многих. Бесстрашный потому, что репликация — не совсем безопасное дело, как это могло показаться несведущему. Отнюдь не всегда удачно срабатывали адаптационные барьеры, и бывало, что какой-нибудь репликант с агрессивной психикой, не разобравшись, что с ним, набрасывался на Лера.
   Чтобы успешно провести адаптацию, Леру прежде всего приходилось настраиваться на репликанта, вбирая в себя его суть. Хотя это с успехом осуществляла аппаратура, без настройки старшего репликатора не обходилось, и он как бы впечатывал в себя другие жизни, сохраняя при этом достаточно яркую собственную индивидуальность. По натуре Лер был художником. В древние времена он наверняка стал бы скульптором, писателем или живописцем. В нем очень сильна была творческая потребность воссоздавать, воскрешать минувшее, и он глубоко страдал от того, что пока не мог помочь своим живым героям осуществить чаемые им встречи.
   Многие репликанты испытывали к Леру сыновнюю признательность и уважение с некоторой долей почтительного страха, точнее, боязни перед его необычной способностью так настраиваться на волну собеседника, что, казалось, общаешься с собственной душой, но более тонкой, развитой. Это всякий раз поражало, ибо подняться до уровня знаний науки на Эсперейе помогали информационные окутывания; вот душа, ядро личности, её сердцевина оставалась такой, какой некогда её настигла смерть, и предстояла самостоятельная работа по её развитию. Лер Лернинг был одним из тех, кому удавалось наиболее удачно выводить души из потёмок, грехов прошлого, несбывшихся мечтаний, надежд. Подобных Леру было немало в других реплицентрах, но Радов уверовал в его исключительность. Да так оно и было, и сам Лер не раз внушал своим подопечным один из важных постулатов психологии — об уникальности, неповторимости любого человека.
   О Лере ходили легенды. Сам Радов знал несколько невыдуманных историй из жизни Лера, не менее интересных, чем вымышленные. В одной из них Радов даже участвовал и, встречаясь с Лером, заговорщицки подмигивал ему. Вот и сейчас они тайно улыбнулись друг другу, вспомнив первые месяцы репликации Радова.

   Это было трудное и восхитительное время. Каждое утро он встречал словами благодарности и восторга. «Ах, Радов, — бормотал он, — старая ты черепаха, как же тебе необыкновенно повезло! И ведь не достоин ты этого везения, не достоин! Слава богу, что жребий тянула ЭВМ, иначе пребывать тебе в небытии кто знает сколько столетий».
   Сознание того, что ему вернули жизнь, опьяняло. Это стало бы истинным праздником, если бы не тоска по тем, кого оставил в прошлом, встреча с кем была за семью горами, да и то неизвестно, осуществилась бы или нет.
   После каждого сеанса информационного окутывания Радов чувствовал себя студентом первого курса, которому предстоит узнать невообразимо много. Жажда этого узнавания отныне постоянно пребывала с ним.
   То, что через месяц после репликации сотворил Лер, было на грани чуда в смешении со святотатством. Радов уже знал, что Лер умеет настраиваться на его биоволну, что именно это делает успешным их общение. Но однажды, после очередного информокутывания, Лер, усадив его напротив себя, с загадочным видом сказал:
   — Давайте на некоторое время обменяемся одёжкой.
   — Как это? — опешил Радов.
   Лер заметил его недоумение, рассмеялся и характерным жестом провёл до гладко выбритому черепу.
   — Не бойтесь, ничего дурного с вами не случится. Но, признаюсь, опыты подобного рода ещё не проводились. Я прошу вас полностью довериться мне, а потом поделимся впечатлениями. Скажу только, это нечто совсем иное, чем обычный настрой на чужую биоволну.
   Дом Лера снаружи был похож на зелёный кристалл. Сверкая семью гранями, он создавал иллюзию уходящей в глубь изумрудной бесконечности. Но что он заключал внутри, не было видно. Первая комната — эдакий квадрат с тремя прозрачными стенами и одной матовой — давала обзор цветущего фруктового сада. Лер нажал на стене клавишу, и заработал невидимый иллюзионист: появились стол, кресла, ещё одна из стен стала непроницаемой, и на ней чётко обозначились картины художников-космистов древности.
   Стены второй комнаты были в каких-то наростах, похожих на горизонтально растущие сталактиты, каждый из которых переливался, мерцал голубовато-оранжевыми огоньками. Пустой квадрат белого пола.
   — Вот здесь и будем меняться оболочками, — улыбнулся Лер, окидывая взглядом стены. — Моя собственная выдумка, — сказал не без гордости.
   — Что от меня требуется? — Радов не узнал своего голоса — так он внезапно осел.
   — Ничего особенного. Встаньте спиной к этой стене, и лишь только я хлопну в ладоши, сделав шаг назад, постарайтесь как можно плотнее прижаться к сосулькам. Детская игра, да и только.
   — И только? — разочаровался Радов. Эти хлопки…
   Детская игра, да и только.
   — Все значительное — просто. Ну так что, согласны?
   Теперь уже Радову было весело.
   — Конечно, — кивнул и пошёл к сверкающей стене.
   — Стоп, — остановил его на полпути Лер, дружески обнял за плечи. — О том, что сейчас будет, не рассказывайте никому. Я и сам ещё не совсем разобрался в этом маскараде, поэтому не хочу его афишировать. На этом принципе сконструирован психоконтактор, но в данном случае впечатление гораздо сильнее.
   То, что случилось потом, Лер мог бы легко и незаметно стереть из памяти Радова на одном из сеансов ОК, но не сделал этого.

   Как только он хлопнул в ладоши, и Радов крепко прижался к наростам стены, едва успев подумать: «Детсадовские ладушки», как в ту же минуту увидел напротив не Лера, а самого себя, и этот новый Радов, незнакомо улыбаясь, уверенной, летящей походкой подошёл к нему и протянул руку:
   — Будем знакомы — Лер Лернинг в одежде Стаса Радова. Потрогайте свою голову.
   Под ладонью Радова скользнула выбритая кожа. Он вздрогнул, и от Лера это не укрылось.
   — Не пугайтесь. Я не намерен навсегда красть вашу великолепную шевелюру, при желании мог бы обладать подобной более простым способом. Но идёмте к зеркалу.
   Они вернулись в соседнюю комнату, где Лер, нажав клавишу, сделал полстены зеркальной, и Радов увидел себя в его облике. Он подошёл к старшему репликатору, притронулся к его груди, все ещё не до конца веря, что перед ним собственное отражение. Но что это было за отражение! Манера держаться, говорить, сила внутреннего света разительно изменили не саму внешность, а то, что выражает обычно индивидуальность, неповторимость личности. Не сразу и понял, что именно сделало его лицо, фигуру иными. Перед ним стоял одновременно он и не он.
   — Так вот каким бы я мог быть, — произнёс потрясённо, разглядывая себя, исполненного достоинства и такой глубины содержания, о возможности которых до сих пор даже не подозревал.
   Не менее поразила и оболочка Лера, в которую так чудодейственно угодил. Этот Лер выглядел довольно неуклюжим и даже неприятным, хотя в общих чертах не отличался от прежнего. Несобранный, бегающий взгляд, лицо человека, не знающего, куда ему шагнуть — влево или вправо.
   — Я что-то понял, — невнятно пролепетал он голосом Лера. — Спасибо за урок, но я уже хочу стать самим собой.
   — Э, не так быстро, — возразил Лер. — Немного поиграем. Ведь это же так интересно!
   Он поставил напротив зеркальной стены кресла, они уселись и часа два беседовали, рассматривая свои новые отражения.
   — Теперь я вижу, как можно испортить или улучшить себя, — сделал вывод Радов в конце разговора. — Но неужели внутри я такой серый?
   — Просто вы не освоились в новом костюме и он подавил вас, — успокоил Лер.
   — Да, но вы смотритесь в моем великолепно.
   — Потому что был готов к метаморфозе.
   — Лер, ведь это гениальное изобретение. История человечества изобилует примерами того, как внешность правила судьбами не только отдельных личностей, но и государств. Не могу понять, как мне удалось испортить вашу наружность? Ведь вы довольно приятный человек, а я превратил вас в жалкое существо, и это при том, что не изменилась ни одна черта лица, ни одна линия фигуры. Зато какого красавца вы сделали из меня — и биодизайнер не нужен.
   — Неужели собрались воспользоваться услугами этих мастеров пластилиновой лепки?
   — Да. Мне ещё в детстве, признаюсь, не хотелось иметь такие толстые губы — девчонки обзывали губошлёпом.
   — Что за чепуха. У нас по такому незначительному поводу никому и в голову не придёт обращаться к биодизайнерам. К нам идут лишь в том случае, если какая-нибудь травма уродует человека. То есть мы стремимся сохранить природную уникальность. В своё время на Айгоре увлеклись погоней за эфемерным идеалом красоты, И что из этого получилось? Нынче у айгорийцев всего три типа женских и два мужских лиц и фигур. Планета близнецов. Какое счастье, что мы избежали этого. Соблазн был велик, однако мы сделали упор на внутреннее развитие, а это в свою очередь сказалось и на внешности. Ведь вы не встретили на Эсперейе ни одного урода, так ведь?
   — Да, эсперейцы — красивый народ, даже когда бреют головы, как вы. Кстати, зачем вы это делаете?
   — Нравится. Да и удобно. При желании могу отрастить шевелюру не менее густую, чем у вас.
   — Кажется, догадался, зачем вы придумали это превращение. — Радов похлопал себя по груди, бокам, провёл рукой по голому черепу. — Жить долго, почти бесконечно и видеть каждое утро в зеркале одну и ту же физиономию — какая скука!
   Лер рассмеялся:
   — Вы правы, но не совсем. Я мечтаю подарить эсперейцам возможность как бы выходить из себя на простор личности другого. Но расстаться со своим обликом навсегда вряд ли кому придёт в голову.
   — Особенно репликантам — мы ведь мечтаем о встрече…
   Повторял ли ещё с кем-нибудь Лер подобный опыт, Радов не знал. Похоже, что нет, иначе уже были бы видны плоды его выдумки. Вот и сейчас Лер, конечно, вспомнил о том дне.
   Кивнув ему, Радов взял Лию под руку, и они пошли к терролифту.
 
   — Люблю гостить у реплицированных, — призналась Лия, оглядывая его жильё.
   — У вас шкафы с настоящими книгами, а это так необычно. У Таха Олина живёт реплицированная собака — чёрный пудель, и дети со всего города приходят посмотреть на неё. Когда я наблюдаю жизнь репликантов, вижу, что их прошлое не менее удивительно, чем настоящее. Пусть оно было наполнено страданиями, но в нем можно найти и много прекрасного. Однако люди вашего времени часто не умели ценить того, что предлагала жизнь.
   — Да, у большинства из нас не был задействован тот орган, который вы называете сенсовитом, — орган чувства жизни. К сожалению, чаще всего он начинал работать лишь в отдельных случаях, в основном, — у стариков, на пороге смерти. Да и наслаждаться было некогда — нужны были действия. Если бы не они, век репликации вряд ли наступил бы. Религиозные обещания потустороннего мира сбивали человека с толку, не открывали ему великой истины, что творец будущего — он, а не абстрактный высший разум.
   Лия села за инкрустированный столик, провела ногтем по глянцево-блестящему боку керамической вазы с расписной птицей. То, о чем сейчас говорил Радов, Лия знала ещё со школьных лет. Ей хотелось иного откровения. Надеяться на это было слишком, но все — таки она ждала.
   — До сих пор не могу понять, — сказал Радов, — как удалось соединить мой реплиген с энергоматрицей?
   — В это и не надо глубоко зарываться. Мой учитель говорит: глубокие знания — это хорошо, но из сверхглубокой скважины может хлынуть фонтан нефти.
   — По-моему, для того и бурили, а не ради самих скважин.
   — Это сказано в духе образности вашей эпохи. Сейчас же речь о том, что вы ещё не прошли все ступени…
   — Короче, не дорос до ваших знаний?
   — В какой-то мере.
   — И на том спасибо.
   — Не обижайтесь, всему свой срок.
   — А если на следующем КО мне захочется навсегда уснуть?
   — Исключено. У вас слишком высокий биопотенциал: сужу по вашим зрачкам, они всегда чуть шире нормы. Уверяю, вы ещё не скоро иссякнете, поэтому успеете узнать и совершить все, что вас интересует и на что способны. Кстати, вы не договорили о двух типах людей в годы Великого Напряжения.
   — Так вот, гнуснейшему захватчику противостоял человек духовный, который верил: разум преодолеет сгустившиеся над планетой сумерки. Ложась спать, он тоже не знал, увидит ли утро. Тем не менее, мысли его были о завтрашнем дне. Вы, живущие на Эсперейе, — потомки этого человека, ибо это он, а не захватчик, добился мира на Земле.
   — А правда, что даже некоторые учёные того времени думали, будто зло неискоренимо, что оно — один из двигателей жизни?
   — Да. Я уже не говорю о так называемых сатанистах, исповедниках зла. Но и те, кто не принадлежал к ним, порой были убеждены, что зло — вторая ипостась человека, без которой он не может развиваться, идти вперёд. Считали, что, искоренив зло, человек помрёт от скуки. Удивительно было познакомиться с моралью вашего общества, в котором нет главного зла — насилия одного человека над другим.
   — Как видите, нам скучать некогда. К тому же зло существует и здесь.
   — У нас это называли бы по-иному. Вот ведь как изменились критерии. Восхищает меня и отсутствие суда.
   — А мне странно, может ли быть что-нибудь иное, кроме суда собственной совести. Но вы даже не осознаете, как вам повезло. Ведь вы — свидетель первых контактов!
   Радов кивнул и вдруг чётко увидел ту минуту, когда сидел дома в кабинете, а из соседней комнаты раздался возглас жены: «Скорее, сюда!» Вылетел из кабинета, впопыхах опрокинул табурет в коридоре и застал жену у телевизора. Оказалось, что передачи по всем программам были внезапно прерваны, на экране светилось лицо человека в космическом скафандре. Ничего необычного, разве что одна деталь: человек двигал губами, но его речь странным образом звучала не в телевизоре, а как бы в голове Радова. Пришелец говорил странные слова о том, что сейчас, в эту историческую для человечества минуту Первого Контакта, люди видят самих себя в будущем.
   — Это что, вернулись из полёта или фантастика? — вырвалось у него.
   — Тише! — прошипела жена. На ней не было лица, и Радов понял, что она тоже слышит человека таким же необычным образом. Вот появилась очень знакомая площадь какого-то большого города, и он узнал парижскую площадь Согласия — в прошлом году был там, принимая участие в международном симпозиуме вирусологов. Посреди площади стоял матово светящийся сигарообразный аппарат, похожий на фюзеляж самолёта без крыльев. Рядом двое: мужчина и женщина в космических скафандрах, с откинутыми за спину шлемами. Их лица, обычные, земные, притягивали мужественностью и глубинной, потаённой духовностью.
   — Мы — это вы завтра, — сказал космонавт. Его молодое лицо озарилось улыбкой, солнечные волосы взвихрились ветром, и он чем-то напомнил первого космонавта Земли.
   — Но всякое будущее имеет варианты, — добавила женщина, — вы стоите перед правом выбора. Нас может и не быть, если вы предпочтёте вот этот путь.
   По экрану полыхнул огонь, появились апокалипсические картины: полузанесенные песками города, полчища крыс, оплавленные в страшном огне камни…
   Радов провёл ладонью по лицу, стирая нахлынувшее.
   — В тот вечер до нас ещё не дошла важность случившегося. Телефеномен обсуждался на международных съездах учёных, в прессе, пока наконец не поняли: произошёл Первый Контакт человека с самим собой. Мы увидели материализацию собственных чаяний и тревог. Учёные тут же обосновали происхождение леших, домовых, русалок, летающих тарелок и прочей так называемой мистики, и люди убедились, что живут на волшебной планете, где коллективная деятельность человеческого мозга по-разному трансформировалась в разные века. В античные века воображение людей формировало богов, в средние — магов и чертей, в век НТР — инопланетных пришельцев. Но вот минуло всего три года, и произошёл Второй Контакт, на этот раз уже и впрямь с гостями из иного мира. Мы давно ощущали присутствие их на Земле, но боялись в это поверить. Между тем, они оставляли много следов своего пребывания у нас. Но мы были так невнимательны, так поглощены сугубо земными делами, что не верили собственным глазам, даже когда находили неопровержимые доказательства их присутствия. Контактеров, которые якобы имели связь с инопланетянами, считали, в лучшем случае, мечтателями. И даже когда в Архангельской области нашли остатки корабля пришельцев, то приняли их за следы земной техники.