Якоби Кейт. Клетка для мятежника

   — Какое письмо, сир?
   Король помолчал; его взгляд устремился в пространство, а по изуродованному шрамом лицу скользнула легкая улыбка.
   — Бы напишете от моего имени, что, раз колдовство больше не запрещено законом, я буду рад приветствовать при своем дворе любого, мужчину или женщину, кто обладает такими талантами.
   — Что!
   Годфри вытаращил глаза, но Кенрик ничего не замечал — ни того, как сдавленно прозвучал голос проктора, ни того, как смертельно побледнел Осберт.
   — Вложите в письмо побольше искренности, — продолжал Кенрик, знаком подзывая пажа, чтобы тот налил ему вина. — Я хочу, чтобы всем было ясно: любой колдун, который пожелает поступить ко мне на службу, получит щедрое вознаграждение. В чем дело, Осберт?
   — Сир... я... — Осберт дышал, как рыба, вытащенная из воды, и был не в силах издавать членораздельные звуки.
   Кенрик взял кубок и стал пить вино, уверенный: Осберт быстро справится с шоком, это всего лишь мимолетное неудобство.
   — Взгляните на свои карты, проктор. Отправляйтесь к себе и достаньте карты золотого века Империи. В те времена каждый князек, каждый правитель, каждый проктор Гильдии имел собственного колдуна. Мы все жили в согласии, и я не вижу причин, почему бы нам не жить так же теперь, — тем более что я, как никто, в силах этого добиться. Или вы хотите лишить меня возможности сделать Люсару столь же великой, какой была Империя?
   Лицо Осберта можно было бы принять за вырезанное из дерева.
   — Нет, сир. Конечно, нет.
   — Прекрасно. Вы напишете письмо и представите его мне завтра к вечеру. Мы разошлем копии с теми же гонцами, что будут развозить новый церковный устав Брома по всем городам страны. Тогда никто не сможет сказать, что я приглашаю колдунов ко двору без благословения церкви. А вам, архидьякон, я поручаю позаботиться о том, чтобы епископ выполнил мои распоряжения. Все свободны.
 
   Осберт поклонился и попятился, потом вышел из зала так поспешно, что только на лестнице заметил, что все это время задерживал дыхание. Лишь достигнув нижней ступеньки, он повернулся в Годфри и выдохнул:
   — Потроха Серинлета!
   Годфри откликнулся не сразу. Он оглянулся на галерею, откуда они только что вышли, и двинулся прочь. Выражение его лица, напряженные плечи ясно говорили о том, что терпение его на исходе, — что совершенно противоречило тому, как вел себя Годфри в присутствии Кенрика. Осберт знал, что неприятностей не избежать, но королевский замок был неподходящим местом для того, чтобы это обсуждать.
   Радуясь возможности оказаться на свежем воздухе, Осберт молча вышел следом за Годфри во двор, где его ожидал собственный эскорт. К тому времени, когда проктор и архидьякон достаточно удалились от зданий, гильдийцы надежно окружили их, и только тогда Осберт снова заговорил:
   — Бром все еще отказывается внести изменения в устав?
   — Вы спрашиваете меня о Броме, когда сами только что получили приказание предать самый священный долг Гильдии? — с отвращением проговорил Годфри.
   — А что вы предлагаете мне сделать, чтобы этому помешать?
   — Ха! Вы говорите так, будто совсем не хотите помешать, — и мы оба знаем, что это неправда.
   — Если я не предоставлю ему того, что он хочет, он просто найдет другого, который все сделает.
   — И вы можете спрашивать о Броме, как будто вас заботит его судьба! — бросил Годфри.
   Осберт махнул рукой в сторону Закатной башни, черным силуэтом вырисовывавшейся на ночном небе.
   — Посмотрите вокруг, Годфри. Вон там, наверху, в железных клетках останки порядочных людей, схваченных без всякой причины. Не думаете ли вы, что мне хочется увидеть, как других постигнет та же судьба? — Голос Осберта понизился до шепота. — Так он отказывается внести изменения, да?
   — Верно, — ответил Годфри; лицо его было сурово.
   — И как вы собираетесь обойти это препятствие?
   — Почему вы спрашиваете? У вас есть какие-нибудь предложения?
   — Простите меня, вы совершенно правы. Церковные дела есть церковные дела. Но мне любопытно... И еще, как мне помнится, много лет назад советник Гильдии оказался в беде; тогда осмотрительный священник очень помог ему, все внимательно выслушав. Тот гильдиец хотел бы теперь отплатить услугой за услугу.
   Звук, который издал Годфри, больше всего походил на горький смех.
   — Насколько я помню, тот советник предпочел не открывать причины своих трудностей священнику.
   — Разве с тех пор мы не проделали долгий путь?
   — Вы не хуже меня знаете, что случится, если церковный устав не будет изменен к празднику Зимнего Солнцестояния. Вы слышали, что сказал король. И видели...
   — Тогда мой совет, если вы пожелаете его принять, таков: сделайте все необходимое, чтобы Бром начал работать сегодня же ночью.
   — Что, если мне не удастся его убедить? Что тогда? Осберт подождал, пока они не миновали ворот замка, и только тогда положил руку на плечо Годфри, заставив его остановиться.
   — Королевский совет бессилен что-нибудь сделать. Кенрик намеренно устроил все так, чтобы пользоваться абсолютной властью. Апеллировать не к кому. У вас нет выбора. Законы против колдовства должны быть изменены. Не думайте о благополучии Брома — король теперь возложил ответственность на вас.
   Годфри бросил на гильдийца странный взгляд. Осберт готов был бы рассмеяться, если бы вся ситуация не наполняла его таким страхом.
   — Мне кажется удивительным, что Бром так долго держится.
   — Почему? Вы считаете, что гораздо сильнее его, но все равно сдались без борьбы? Как и сегодня, с этим письмом?
   — Чего вы от меня хотели бы? Чтобы я пожертвовал жизнью ради принципа?
   — Как бы вы поступили, если бы Вогн был все еще жив и возглавлял Гильдию, как Бром — церковь? Вы же помните, с какой яростью он воспринимал все, связанное с колдовством. Даже под угрозой немилости Кенрика он отказался бы изменить законы и бросил бы вызов королю. Так что если бы Вогн был жив...
   — Мы не можем быть уверены, что он мертв. Он просто исчез, вы же помните.
   — Но если бы Вогн был здесь и попросил у вас совета, что вы ему сказали бы? Вы ненавидели его. Так позволили бы вы ему погибнуть или посоветовали сдаться?
   — Я сказал бы ему, что следует изменить законы. Как и вы сказали Брому.
   — Вы же не знаете, что я посоветовал ему именно это.
   — Не знаю? — Осберт резко втянул воздух. — Так же, как не знаю, что вы втайне надеетесь: в один прекрасный день Изгнанник выступит с армией против Кенрика, уничтожит Нэша и навсегда избавит нас от этой проблемы? — Осберт помолчал, глядя на Годфри; выражение лица священника изменилось почти неуловимо, никто другой ничего не заметил бы. Потом проктор продолжал: — Я получил вчера донесение о том, что один из обозов с зерном, направлявшийся в Майенну, попал в засаду недалеко от Шан Мосса и буквально испарился. Я могу только заключить, что к этому приложил руку Изгнанник, однако сообщить Кенрику о своих подозрениях я не смею. Мы всю жизнь можем прождать, пока Роберт Дуглас соберется что-нибудь предпринять. Мне неизвестно, ни что он планирует, ни как скоро начнет действовать. Одно могу вам сказать: народ его поддержит. Проклятие, он же всегда его поддерживал... Что я действительно хотел бы знать — это почему он так чертовски долго тянет? Мы с вами снова и снова попадаем в ужасное положение... и в конце концов начинаем спорить о том, в чем на самом деле согласны.
   — А мы согласны? — Голос Годфри упал до шепота. Осберт неожиданно заметил, что они давно уже стоят посередине площади, что снова начал падать снег... Только это не меняло того факта, что Годфри ждет от него ответа, ждет решения: готов ли он раз и навсегда встать на сторону Дугласа.
   Только разве мог он... ведь шанс не быть уничтоженным Дугласом у него не больше, чем не быть уничтоженным Нэшем.
   Вместо ответа Осберт потер закоченевшие руки.
   — Мне очень жаль, Годфри, но необходимость остается все та же: вы должны убедить Брома изменить устав. Я настоятельно советую вам отправиться к нему и добиться согласия.
   Годфри открыл рот, чтобы ответить, но полный ярости голос откуда-то сзади рявкнул:
   — Предатель! — По камням площади раскатилось грозное эхо.
   Пораженный Осберт не успел бы увернуться от удара, который нанес ему один из его собственных охранников, но Годфри успел. Одним молниеносным движением он оттолкнул Осберта, так что тот растянулся на земле. К тому времени, когда проктор поднялся на колени, вокруг сверкала сталь; трое воинов отчаянно рубились, а на земле темнела неподвижная фигура. Осберт подполз к Годфри и осторожно перевернул того на спину. Лицо священника было белым как мел, но через мгновение веки его затрепетали.
   Снова раздался яростный вопль, и Осберт поднял глаза. Двое его охранников сражались с третьим воином; это был явно прекрасный боец, только вот откуда он взялся...
   — О боги... — выдохнул Годфри, поднимаясь на ноги. Осберт подхватил его, не давая снова упасть. В этот момент один из гильдийцев пошатнулся, получив смертельную рану. Второй стал лихорадочно наносить удары противнику, но спаситель Осберта и Годфри явно превосходил его и умением, и весом. Скоро мертвое тело и этого гильдийца с глухим ударом упало на землю. В наступившей тишине Годфри пробормотал: — Де Массе!
   Воин медленно повернулся, потом опустился на одно колено и вытер меч о плащ одного из поверженных врагов.
   — Я услышал, как они сговаривались об убийстве, только не мог понять, всерьез или в шутку, и решил на всякий случай пойти следом. — Де Массе поднялся, посмотрел на Осберта, потом перевел взгляд на Годфри. — Советую вам поскорее отправляться к себе, господа. Ночные улицы небезопасны.
   С этими словами де Массе коротко поклонился и двинулся обратно к воротам замка.
   — Ради Серинлета, с чего бы это ему спасать наши шкуры?
   — Не знаю, — пробормотал Годфри, глядя вслед де Массе. — Но догадаться можно... Вы ведь понимаете, что он слышал каждое наше слово?
   Осберт сглотнул.
   — Я... О, проклятие!
   — Вон ваша дверь, Осберт. Входите и начинайте исполнять свои собственные советы. — Годфри двинулся в сторону базилики.
   — Что вы собираетесь делать? — крикнул ему вслед Осберт.
   — Лечь спать, — ответил Годфри, не оборачиваясь. — Сегодня был долгий и трудный день.
 
   Годфри закрыл дверь своей комнаты, повернул ключ в замке и прислонился спиной к створке, глубоко дыша, чтобы прояснить мысли, — по крайней мере таково было его намерение. На самом же деле это не помогло ни избавиться от страха, ни успокоить тревоги: слишком многое из того, о чем он предпочел бы никогда не вспоминать, снова пришло ему на ум.
   Бывали времена, когда церковь нуждалась в таком главе, как Эйден Маккоули. Его мужество, его мудрость и твердость характера были сейчас именно тем, чего ужасно не хватало, и Годфри знал, что он — не тот человек, который смог бы заполнить пустоту.
   Однако Маккоули не было в столице. Он скрывался где-то, где Кенрик не мог бы найти и уничтожить его. Где-то, где трудился рядом с Робертом...
   Как бы Маккоули поступил на месте Годфри? Практичность Осберта вызывала у Годфри отвращение, но разве сам он не требовал от Брома того же и по тем же причинам?
   Вот какова цена высоких принципов...
   Взгляд Годфри скользнул по комнате с ее простой мебелью и скромным убранством, намеренно выбранным им для того, чтобы не отвлекать мысли от важных вещей. Наконец, словно направляемый какой-то непонятной силой, он взглянул на свой стол со стопкой книг и бумагой, чернильницей и пером, готовыми служить.
   Не задумываясь о том, что делает, Годфри прошел к столу, сел, взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и начал писать письмо Роберту.
   К празднику Зимнего Солнцестояния, сказал Кенрик. К середине зимы король намерен собрать со всей страны молодых колдунов и платить им за их искусство золотом и почестями. Чего на самом деле хотел от них Кенрик, Годфри мог только гадать, — но был уверен в одном: цель короля не могла быть благой.
   Единственная надежда заключалась в том, что Роберт получит предостережение вовремя и сумеет принять необходимые меры.

Глава 9

   Епископ Эйден Маккоули остался стоять па коленях, когда последние ноты «Те деум» вознеслись к крыше часовни Святого Джулиана. Сквозь высоко расположенные закругленные окна лился свет, но умиротворение, разлитое в часовне, рождал теплый розовый оттенок древнего камня стен. В воздухе еще висел слабый запах ладана, и несмотря на зимний холод, здесь епископу было теплее, чем где бы то ни было.
   Это тепло было рождено гостеприимством братьев-монахов. Аббат, проявляя почтение, положенное сану Маккоули, уступил ему собственные покои и предоставил в его распоряжение библиотеку и писцов. Для аббата, похоже, не имело значения, что епископ не подданный герцога Фланхара и — если надежды сбудутся — вернется в Люсару. Взамен он попросил только об одном: чтобы Эйден не смущал души монахов рассуждениями о колдовстве; эта тема все еще оставалась болезненной и вызывала споры. До сих пор такую просьбу было нетрудно выполнять.
   Конечно, Эйден понимал, что он находится в монастыре Святого Джулиана главным образом по настоянию герцога Фланхара, Гранта Каванаха. Тем не менее Эйден чувствовал себя здесь как дома и каждый день благодарил богов за то, что ему так повезло с местом изгнания.
   Эйден проводил взглядом торжественную процессию удаляющихся монахов, полных спокойной веры. Неужели и он когда-то выглядел таким же уверенным в себе? И был таким же высокомерным?
   Эйден улыбнулся про себя, поднявшись и поворачиваясь к боковому приделу часовни. Однако достаточно ему было сделать несколько шагов, и улыбка погасла. Своего высокомерия он лишился давно — примерно в то же время, когда повстречал Роберта Дугласа.
   До чего же тяжело не представлять себе, как поступить! Эйден долгие часы молился, прося богов о руководстве. Он беседовал и слушал, проводя много времени с беглецами из Люсары, узнавал о их печалях и заботах, различал в их голосах силу и отчаяние, — и все же, даже соединив это все вместе, не мог прийти к ответу.
   Чувствуя, что предстоит новый утомительный день, Эйден вышел из часовни. На фоне серого неба четко рисовались крыши монастырских зданий. Камни, которыми был вымощен двор, все еще были покрыты выпавшим накануне снегом. Сегодня снега нападает еще больше...
   Спрятав руки в рукава сутаны, Эйден следом за остальными обитателями монастыря направился к трапезной. Внутри приятно пахло свежеиспеченным хлебом. Знакомый низкий голос окликнул Эйдена:
   — Доброе утро, святой отец.
   Эйден улыбнулся с искренней радостью.
   — А, сэр Александер Деверин! Как поживаете? Высокий воин подошел к нему, тоже улыбаясь. Улыбка словно заставила помолодеть лицо с глубокими морщинами и седеющей бородой.
   — Прекрасно. А вы, святой отец?
   — Готов служить святой церкви. Я не знал точно, когда вас ожидать.
   Деверин развел руками.
   — Все зависело от погоды. На юге, вокруг Бликстона, все дороги замело. Я целых два дня не мог выехать из замка, иначе добрался бы скорее. Я хотел бы просить вас о милости, если позволите.
   — Конечно. — Эйден кивнул в сторону двери. — Давайте пройдемся.
   Деверин, сцепив руки за спиной, следом за епископом вышел во двор. Он был ближайшим помощником отца Роберта, научил Роберта почти всему, что тот знал о военном деле, и до сих пор оставался верен дому Дугласов, несмотря на все тяготы последних лет. Эйден часто гадал, чего смог бы добиться Роберт без неоценимой поддержки таких людей. Как и сам Эйден, Деверин был уже немолод, но в глазах его сверкала решимость, а тело, несмотря на шрамы от многих ран, оставалось сильным и ловким.
   — Как поживает ваша жена? — начал Эйден. — Удалось вам снова привыкнуть к семейной жизни?
   Деверин усмехнулся.
   — Матильда замечательная женщина, у нее столько энергии, что она просто сметает меня с ног. Не уверен, что человеку в моем возрасте такое на пользу.
   — Ну, об этом нужно было думать, прежде чем вы на ней женились.
   — Конечно, нужно было, — снова усмехнулся Деверин. — Как раз Матильды моя просьба к вам и касается. Через несколько недель я перевезу ее с младенцем сюда, в монастырь. В ближайшие месяцы мне, похоже, предстоит отсутствовать, вот я и подумал, не согласитесь ли вы за ними присмотреть. Сын отправится со мной, он уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, а вот о Матильде и малыше я тревожусь. Им еще не приходилось оставаться без меня.
   — Конечно, буду рад помочь. — Эйден улыбнулся Деверину, хотя и жалел, что не может обещать этому человеку большего. Гадать о будущем в отсутствие Роберта было делом бесполезным.
   Эйден двинулся к калитке, ведущей из монастырского двора в сад, за которым по склону холма раскинулась деревушка. Небольшой дом, отведенный епископу, выходил в этот же сад. Распахнув калитку, Эйден взглянул на небо, надеясь увидеть хоть намек на солнце.
   — Кого-нибудь из наших вы уже видели? — Деверин говорил тихо, поглядывая на монахов, перекапывавших грядки поблизости. — Я встретил господина Дэниела: он прибыл вчера поздно ночью.
   — А Оуэн?
   — Он теперь быстро не ездит. Думаю, доберется к завтрашнему дню.
   — Пейн должен приехать к вечеру, но погода такая, что я надеюсь увидеть его раньше: иначе дороги могут стать непроезжими.
   — А как насчет Роберта? Известно что-нибудь о том, когда он может вернуться?
   — Скоро — это все, что мне известно, — ответил Эйден. — Он держит подробности своих поездок от меня в секрете, так что более точного ответа дать не могу. Вы же знаете, каков он, особенно в последнее время.
   — Понятно. — Деверин остановился у ворот, ведущих к деревне. Перед ними раскинулась лужайка, окруженная с восточной стороны огромными дубами, которых зима лишила листвы. За лужайкой теснились дома, на их черепичных крышах лежал снег, из высоких труб тянулись дымки.
   — Он хоть что-нибудь вам говорил? — судя по голосу, Деверин не был уверен, что, задавая такой вопрос, не совершает измены.
   — Очень мало.
   — Я совсем не имею в виду выпытывать секреты, — поспешил заверить Эйдена Деверин, — но... — Он запнулся, явно чем-то встревоженный. — У меня есть сомнения, которые я не смею высказать ему в лицо.
   Глаза Эйдена широко раскрылись; Деверин был солдатом, прирожденным воином, однако любил покой и был готов рискнуть жизнью, чтобы дать его своим близким.
   — Что за сомнения?
   Неужели не только он один чувствует беспокойство?
   — Роберт говорил вам что-нибудь насчет своих планов?
   — Он пока не объяснял, какой цели хочет достичь. Думаю, что как раз для этого он вас всех сюда и созвал.
   В глазах Деверина на мгновение промелькнуло облегчение, но сомнения тут же снова охватили его. Он отвернулся от Эйдена, но тот заметил, каким суровым стал его взгляд и как решительно сжались губы.
   — Он переменился.
   За этими двумя словами было скрыто так много, что Эйдена снова охватил озноб страха. Он не мог притвориться, будто не понял Деверина.
   — Да, он переменился.
   — Мне нужно позаботиться о своих людях, но на мессу утром я явлюсь. Прощайте, святой отец. — Деверин поклонился, распахнул ворота и направился к деревне. Он успел сделать три длинных шага, прежде чем у Эйдена против воли вырвался вопрос:
   — Если у вас столько сомнений, почему вы здесь? Воин замер, повернулся и снова подошел к Эйдену.
   — А вы почему?
   — Я не о том спрашиваю. Разве время вашей службы Роберту не истекло? Разве не позволит он вам спокойно выйти в отставку и радоваться вашей новой семье?
   Широкая улыбка осветила лицо Деверина.
   — Именно такие слова и сказала мне Матильда, когда я собрался сюда. Только вы же знаете: не Роберт требует этого от меня. Требует моя честь. Как ни люблю я Роберта, я был бы так же верен любому вождю, у которого оказалась бы сила и желание освободить Люсару. И все мы знаем, что Роберт — единственный, кому это под силу.
   Искренний взгляд Деверина подарил Эйдену больше бодрости, чем свежий воздух зимнего утра.
   — Все мои сомнения — ничто, — продолжал Деверин, — по сравнению с угрозой моей стране. Я не покину Роберта, пока Люсара не станет свободной или пока я не умру. — С этими словами, далеко разнесшимися в чистом воздухе, Деверин повернулся и снова двинулся прочь.
   — Да будет так.
 
   К вечеру небо затянули мрачные тучи, скрывшие закат и обещающие ненастную ночь. Скоро начал падать снег, пряча за густой пеленой все строения. Эйден с трудом мог разглядеть монастырскую лечебницу, хотя ее отделял лишь неширокий двор.
   Поежившись от холода, он поднялся из-за конторки и подкинул дров в огонь. Пламя весело затанцевало на поленьях. Теплее в комнате становилось медленно, но яркий свет, золотой и теплый, заставил заиграть всеми красками простую мебель: три кресла у круглого стола, высокий книжный шкаф, ковер на полу. Единственной роскошью в комнате были тяжелые темно-зеленые занавеси на окнах, защищающие от сквозняков.
   Эйден подошел к окну, немного отодвинул занавесь и взглянул на снежную круговерть. Слишком много часов он провел, глядя в это окно на сад и деревню за ним — в сторону Люсары. Конечно, до границы было далеко — день пути — и отсюда увидеть ее было невозможно, но она всегда присутствовала в мыслях Эйдена: черта, отделяющая безопасность от угрозы, добро от зла, жизнь от смерти.
   Он уже восемь лет наслаждался комфортом в монастыре Святого Джулиана. Он получил возможность работать, писать письма и книги; физические тяготы были минимальными. Для шестидесятилетнего человека он обладал отменным здоровьем и ощущал немногие из немощей, обычных для этого возраста, — главным образом потому, что каждый день много ходил и настоял на том, чтобы выполнять свою долю монашеских обязанностей — носить воду из колодца и колоть дрова.
   Некоторые монахи, как замечал Эйден, считали, что он свихнулся: с какой стати делать работу, которую за него сделают другие? Однако два года, проведенные в тюремной камере, научили Эйдена радоваться любому делу, совершаемому на свободе.
   Какая-то суета во дворе отвлекла Эйдена от его мыслей. Он быстро накинул плащ, взял со стола лампу и поспешил по лестнице вниз.
   Ночной воздух колол лицо холодными иглами. Огромные снежные хлопья мешали видеть, но все-таки Эйден различил фигуры у ворот: несколько человек, две лошади, небольшая тележка.
   Новые беженцы...
   Эйден не колеблясь поспешил к ним. Несколько монахов уже были рядом, их голоса успокаивали, сулили убежище и отдых. Эйден принялся помогать: отвел усталых и испуганных детей в теплое помещение, распорядился, чтобы лошадей поставили в конюшню. Все это время он испытывал какое-то глубокое чувство, которое могло бы оказаться отчаянием, если бы Эйден давно не запретил себе ступать на этот путь.
   Как же много народа бежит теперь от тирании!
   Всего путников было человек двадцать; последние еще только входили в ворота, кто-то хромал, кто-то прижимал к себе скудные пожитки. И за ними возникла фигура, которую Эйден узнал с радостью и огромным облегчением.
   — Роберт!
   Снежная пелена рассеялась, и Роберт предстал перед Энденом: высокий, сильный, с падавшими на плечи мокрыми черными волосами, в заляпанном грязью плаще. Он нес на руках ребенка, на его коне ехала какая-то женщина.
   Плечи Роберта немного сгорбились от усталости, ноги едва не заплетались. Взгляд темных глаз, полных боли, скользнул по Эйдену, быстрая улыбка приветствовала его, и Роберт занялся своими подопечными: передал ребенка подошедшему монаху и повернулся, чтобы помочь женщине спешиться.
   После этого Эйден долго не видел Роберта. Некоторые беженцы были больны, другие ранены. Когда их разместили — кого в лечебнице, кого в кельях для гостей, — наступила знакомая Эйдену по прежним временам тишина. В ней было облегчение, была благодарность богам, но также и тоска людей, покинувших родину и лишенных средств к существованию. Несчастные гадали, какой станет их жизнь на новом месте.
   Ни с кем из них Эйден подолгу не разговаривал. Для этого еще будет время — завтра или через неделю, когда шок развеется, когда им особенно станут нужны его утешение и совет.
   Эта работа, сама необходимость в ней разрывала Эйдену сердце...
   А потом церковный колокол стал отбивать полночь, и когда Эйден снова вышел во двор, оказалось, что следом за ним идет Роберт. Эйден помедлил, чтобы хорошенько рассмотреть его в свете факелов.
   — Пойдемте в дом, — распорядился Эйден. — Вы выглядите так, словно сейчас упадете в обморок.
   — Вы меня убедили. Я бреду по этому проклятому снегу с тех пор, как покинул Шан Мосс больше недели назад. Я почти начал думать, что он намеренно валится именно мне под ноги.
   — И что вы делали в Шан Моссе?
   — Деверин уже здесь? А Оуэн? Я забыл, какой сегодня день недели. Я думал добраться сюда два дня назад, но произошла задержка.
   — Из-за беженцев?
   — Да.
   Эйден не стал расспрашивать Роберта о подробностях — все итак скоро выяснится... по крайней мере то, о чем Роберт сочтет нужным упомянуть. Он провел Роберта в маленькую спальню, которая была предназначена для подобных посещений. Оставив Роберта устраиваться, Эйден отправился в свой кабинет за углями, чтобы разжечь камин в комнате Роберта. К тому времени, когда он вернулся, Роберт, бросив плащ на кресло, растянулся на постели. Глаза его были закрыты, дыхание стало ровным.