Страница:
Глядя на Нэша широко открытыми глазами, Теймар спросил:
— Когда вы собираетесь отправиться?
Нэш упал в кресло, почти наслаждаясь болью и усталостью, которые испытывало его старое израненное тело. Еще несколько часов, и он, не обращая внимания на риск, получит все, что ему необходимо, от этих людей... людей, которые проявили большую доверчивость, чем следовало.
— Сразу же, как только я воспользуюсь кровью малахи, — улыбнулся Нэш. — Готовься к отъезду через четыре дня.
Глава 19
— Когда вы собираетесь отправиться?
Нэш упал в кресло, почти наслаждаясь болью и усталостью, которые испытывало его старое израненное тело. Еще несколько часов, и он, не обращая внимания на риск, получит все, что ему необходимо, от этих людей... людей, которые проявили большую доверчивость, чем следовало.
— Сразу же, как только я воспользуюсь кровью малахи, — улыбнулся Нэш. — Готовься к отъезду через четыре дня.
Глава 19
Жидкий утренний свет сочился сквозь залитые дождем окна и ложился на груды бумаг и листов пергамента, книг и свитков на столе Годфри, придавая им грязно-серый оттенок, еще больше заставлявший архидьякона ненавидеть то, чем ему приходилось заниматься. Изо всех сил стараясь преодолеть неприятное чувство, как делал это уже в течение двух недель, Годфри окунул перо в чернильницу и принялся переводить следующую строку.
Торопливый стук в дверь прервал его работу. Годфри поднялся из-за стола и распахнул створки. Перед ним стоял архидьякон Френсис, держа в руках поднос с чашками и чайником. Он вопросительно взглянул на Годфри.
— Я подумал, что вам это будет кстати.
— Спасибо. — Годфри отступил, позволив священнику пройти, и закрыл за ним дверь. Френсис поставил поднос на стол у камина, налил в чашку горячего чая и протянул Годфри.
— Как я заметил, вы снова пропустили утреннюю мессу. Годфри отпил из чашки и вернулся к своему столу.
— Я и так уже отстаю от расписания. У меня нет времени на...
— Вы в первую очередь священник, — мягко напомнил Френсис.
— И только во вторую — убийца? — Годфри поднял на собеседника глаза, покрасневшие от слишком многих бессонных ночей. Усталость плохо отражалась на его настроении, не говоря уже об укорах совести. — Вы же знаете, что случится с Бромом, если я не закончу работу к завтрашнему вечеру. Кенрик желает иметь новый устав к празднику Зимнего Солнцестояния. Я не хотел брать на себя ни эту работу, ни ответственность, — но король и епископ принудили меня. Я могу надеяться, что боги простят мне пропущенную мессу, хотя и не уверен, что они простят мне ту работу, которую я выполняю вместо нее. Не забывайте, Френсис, именно вы сказали мне, что я должен взяться за это дело.
Френсис стоял, сложив руки перед собой; капюшон сутаны несколько смягчал его суровые черты.
— Вы еще не говорили с Бромом, верно?
— Нет, не говорил, — бросил Годфри, закрыв на мгновение глаза, чтобы дать им отдых, потом виновато развел руками. — Простите меня. Вашей вины тут нет. Я еще не говорил епископу, чем занимаюсь.
Френсис кивнул, принимая извинение, и налил себе чаю.
— Когда бы собираетесь все ему сказать?
— Не уверен, что я вообще смогу это сделать. Френсис удивленно посмотрел на Годфри.
— Тогда как вы получите его подпись?
— Я... — Годфри посмотрел на бумаги, накопившиеся на его столе за то время, пока он переписывал законы церкви, касающиеся колдовства. — Я собираюсь его подпись подделать.
— Что! — Чашка выпала из руки Френсиса и разбилась вдребезги. Священник отскочил в сторону и вытаращил глаза на лужу; только потом он снова перевел взгляд на Годфри. — Уж не...
— Не сошел ли я с ума? Возможно. Не двигайтесь, я сейчас принесу тряпку. — Теперь, когда он признался в задуманном преступлении, Годфри почувствовал себя гораздо спокойнее, хотя и понимал, что несправедливо заставлять Френсиса разделить с ним этот грех.
Взяв с умывальника в углу полотенце, он вытер лужу, собрал осколки и положил на свой стол. Френсис подошел поближе и прошептал, чтобы никто не услышал:
— Я понимаю, почему вы хотите действовать таким образом, — но тогда новый устав не будет иметь законной силы! Мы выпустим закон, не основанный на...
— Бром просил меня сделать все именно так — хотя и ожидал, что все произойдет после его смерти. А теперь, если все же я... — Годфри сглотнул, преодолевая ужас, который испытывал от этих слов, — если все же я займу его место, я смогу узаконить новый устав собственной подписью. Уверяю вас, брат мой, иного способа сделать это нет. Бром верит, что погубит свою бессмертную душу, подписав закон, и будет обречен на адские мучения. Как могу я с этим спорить?
Френсис скрестил руки под нагрудником.
— Понятно. — Френсис рассеянно принялся бродить по комнате, задумчиво склонив голову. — В таком случае, когда будете готовы отослать бумаги, дайте мне знать. Я позабочусь, чтобы лекари и слуги ничего не говорили ему о том, что происходит. Как секретарь епископа, я могу проследить за тем, чтобы ни одна ненужная бумага к нему не попала, и перехватить любого посетителя, который пожелал бы обсудить с ним новости. Вам придется, впрочем, отвечать на все вопросы, пока другие помощники епископа не усвоят новый устав так же хорошо, как вы сами. А пока позвольте мне, как брату-монаху, просить вас постараться хоть немного отдохнуть. Я лично произнесу за вас все положенные молитвы, если вам снова понадобится пропустить мессу.
Годфри был тронут этой неожиданной поддержкой и испытал немалое облегчение. Слишком давно ему приходилось вести борьбу в одиночку, так что он даже забыл, что хотя некоторые секреты ему следовало хранить, вокруг было много людей, готовых прийти ему на помощь.
— Спасибо, брат мой, — хрипло пробормотал Годфри. — Я ценю вашу помощь.
Френсис в ответ улыбнулся, что нечасто с ним случалось, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Сквозь витражи базилики на пол падали мягкие разноцветные лучи света. Каждый витраж представлял собой изображение какого-то события из жизни богов, из которого верующие могли извлечь урок, унести с собой частицу божественного просветления. Окна базилики были знамениты на всю Люсару своей несравненной красотой и глубиной содержащейся в картинах мудрости, но Осберт, сидевший на своем месте, не мог вспомнить, чтобы он когда-нибудь раньше всматривался в них. Глубокие и яркие цвета несли ему успокоение. Хотя базилика не могла сравниться с резиденцией Гильдии, здание, на взгляд Осберта, обладало истинной красотой: гладкий камень стен, высокий купол над алтарем, чередование света и тени под арками... Здесь было достаточно воздуха, чтобы душа могла свободно дышать. Высокие колонны, украшенные позолотой и резьбой, были похожи на ноги великанов, поддерживающих потолок. Белые и красные квадраты камня пола казались прохладными и надежными, уютными и соразмерными. В базилике, полной материальных воплощений веры, царила атмосфера глубокомыслия и духовного очищения — того, чем не могла похвастаться резиденция Гильдии.
Сегодня базилика была полна молящихся, одушевленных искренней верой, следивших за праздничной службой с благоговением, которого Осберт в себе не находил.
Что было в вере такого, что она так захватывала своих последователей? Или эти толпы простых людей собрались здесь по той же причине, по какой явился и он сам, — чтобы не утратить надежду? Кенрик старался не показать, как ему скучно, большинство придворных тоже были заняты собственными мыслями; они явно явились сюда лишь ради приличия.
Осберт верил в богов, в священные деяния Серинлета и Минеи, которым посвящался сегодняшний день — праздник Зимнего Солнцестояния. В могуществе злого Бролеха он тоже ничуть не сомневался. Однако могут ли поклонение и молитвы людей привлечь внимание божеств? Или некоторые люди — короли или священники — пользуются большим влиянием на небесах?
А может быть, колдуны?
Богам известно, сколько молитв вознес Осберт за все эти годы — без всякой пользы. И очень скоро, во время ближайшей королевской аудиенции, ему предстоит убедиться в бесплодности своих самых недавних и самых горячих молитв.
Уж не в том ли дело, что он просит у богов не того, чего следует?
Эндрю изо всех сил старался сидеть во время мессы смирно, однако базилика, ее величие, колышущиеся тени, запах ладана смущали его. Его тревожили воспоминания о том дне, когда он оказался здесь впервые — когда его отец умер, а мать исчезла из его жизни.
Он мало что помнил о тех событиях, но все еще не забыл, как сидел на том же самом месте, с крепко держащей его за руку тетушкой Беллой с одной стороны и дядей Лоренсом — с другой. Оба они притворялись, будто в одном из гробов перед алтарем — останки Дженн и что они оплакивают человека, покоящегося в другом.
Все ненавидели его отца. Даже те, кто был больше других предан Тьежу Ичерну, вздохнули с облегчением, узнав, что он мертв.
Не выдержав, Эндрю в десятый раз переменил позу, за что и заработал недовольный взгляд сидящего рядом Кенрика.
— Еще несколько минут, кузен, и все кончится. Если я могу вытерпеть эту скуку, то и ты можешь.
— Прошу прощения, — прошептал Эндрю. Кенрик только угрюмо кивнул.
Курения густо клубились над паникадилами, которыми размахивали двое священников. В последний раз поклонившись, семеро архидьяконов повернулись и двинулись вдоль нефа к огромным западным дверям базилики, которые распахнулись перед ними.
Вместе со всеми молящимися Эндрю поднялся на ноги и направился к выходу, держась на шаг позади короля. Ему не терпелось выйти из базилики и оказаться на свежем воздухе.
Снаружи было холодно, но солнце светило, и на площади уличные торговцы уже устанавливали свои палатки, готовясь к вечернему празднеству. Эндрю знал, что не следует радоваться предстоящим развлечениям, — в конце концов, праздник был религиозным, — но что-то в атмосфере было такое, перед чем он не мог устоять. Он чуть не подпрыгивал от нетерпения разделаться со своими официальными обязанностями и окунуться в веселье лучшей части дня.
— Ох, отправляйся, — вздохнул Кенрик. — От одного взгляда на тебя я начинаю чувствовать себя старым.
— Насколько старым? — ухмыльнулся Эндрю.
Кенрик наклонился над ним и с шутливой угрозой произнес:
— Вот я сейчас пересчитаю свои года хлыстом по твоей спине!
— Ухожу, ухожу! — Эндрю поклонился и нырнул в толпу. Теперь, когда он не был в королевской свите, двигаться было трудно, но он решительно проталкивался к восточной двери базилики, где по традиции архидьяконы благословляли всех желающих: он хотел увидеться с Годфри.
Архидьякон увидел приближающегося Эндрю, и его длинное лицо озарилось улыбкой, одновременно ироничной и радостной.
— Что ж, вам давно пора повидаться со мной. Я уж думал, что вы решили променять старых друзей на новых.
— Каких новых? — Эндрю озадаченно посмотрел на Годфри.
— Уж не хотите ли вы сказать, что не завели новых друзей?
— Э-э... нет. — Признание прозвучало тихо. Мальчик поспешно переменил тему: — Вы знаете, что отец Джон... на некоторое время нас покинул?
— Вот как? — Блеск глаз выдал интерес Годфри, хотя тон его оставался небрежным и не привлек бы внимания случайного слушателя. — Желаю ему удачи. Я всегда молюсь за него.
Эндрю приложил все усилия, чтобы выражением лица дать Годфри понять, что отец Джон отправился во Фланхар в надежде увидеться с епископом Маккоули. Через несколько секунд Годфри медленно кивнул и широко улыбнулся, и Эндрю понял, что добился своего.
— Как поживают ваши тетушка и дядюшка?
— Хорошо, спасибо.
— Увидим ли мы их этой весной при дворе?
— Насколько мне известно, они собираются приехать, да. — Эндрю понизил голос. — А как епископ Бром? Я слышал столько разных мнений о его болезни!
— Я не врач, — ответил Годфри, — а потому мало что могу вам сказать, за исключением одного: лучше ему не становится.
— Ох, мне очень жаль.
— Я знаю, сын мой. И все же вы должны... — Годфри оборвал фразу, глядя поверх плеча Эндрю. — Доброе утро, милорд проктор.
Эндрю обернулся с любезной улыбкой.
— Приветствую вас, милорд проктор. — Осберт отвесил ему почтительным поклон.
— Ваша светлость, позвольте поздравить вас и ваше семейство с праздником Зимнего Солнцестояния.
— Спасибо. — Эндрю подумал, что ему следовало бы остаться, задавать вопросы о новых законах, узнать о том, что происходит в Гильдии, но во взгляде Осберта было что-то столь угрожающее, что он не решился. — Простите меня, господа. Меня ждет король.
Эндрю видел, что Годфри уловил неискренность в его голосе, но его это не задело. Впрочем, мальчика влекли более интересные вещи, чем политика. Улыбнувшись архидьякону и проктору, он двинулся в сторону палаток, принюхиваясь к доносящимся оттуда аппетитным запахам.
— Я ему не нравлюсь, да?
Годфри посмотрел на Осберта, удивленный таким признанием и еще больше тем, что проктора занимает отношение к нему Эндрю.
— Этого я не знаю. Эндрю ничего про вас не говорил.
— Он поспешил уйти. И видите, рядом с Кенриком его нет. Может быть, дело как раз в этом: он слишком близок к королю и знает его отношение ко мне. — Осберт помолчал, глядя вслед Эндрю. — Странно: мальчик не кажется мне подходящей компанией для Кенрика.
— Вы хотите сказать, что он не глуп и не апатичен? Осберт рассмеялся, чего Годфри не замечал за ним уже очень давно, потом тяжело вздохнул.
— Мне нужно поговорить с вами. Наедине.
— Сейчас?
— Да, сейчас.
Сквозь толстые каменные стены ризницы доносился лишь глухой шум. Несмотря на морозную погоду, праздник Зимнего Солнцестояния всегда доставлял Годфри радость, и возможность служить мессу в отсутствие Брома, портившего ему все удовольствие, только делала его более светлым. Годфри чувствовал себя обновленным и сильным, готовым встретить все, что ему готовит новый год. Почти все...
Он запер дверь и направился к столу со священными сосудами. Осберт следил за ним взглядом; на лице его не осталось и следа недавней улыбки.
— Что случилось? — Годфри осторожно снял с шеи серебряную стелу и, по обычаю поцеловав, положил на стол.
— Когда вы отдавали Кенрику новый церковный устав, что он сказал?
— Почти ничего. А в чем дело?
— Не знаю. Он очень изменился с тех пор, как вернулся. Разве вы не заметили?
— Я мало с ним виделся. — Годфри снял вышитый стихарь и положил рядом.
Осберт молча следил за ним, потом голосом, в котором звучали и суровость, и неуверенность, сказал:
— Я хочу, чтобы вы рассматривали то, что я сейчас скажу, как исповедь.
Годфри замер, широко раскрыв глаза.
— Исповедь? Что ж, вы не исповедовались с прошлого... — В последний раз такую просьбу он слышал от де Массе.
— Нет, мне не нужно исповедоваться... ну, может быть, и нужно, но дело не в этом. Я просто хочу, чтобы вы дали мне самую торжественную клятву, что никому не откроете того, что я вам скажу. Если же откроете... боги мне свидетели, тогда я наверняка погиб.
Годфри взглянул в запавшие глаза, горевшие лихорадочным огнем.
— Конечно. Как пожелаете.
Осберт, казалось, был не в состоянии преодолеть сковывающее его напряжение. Его пальцы начали выбивать дробь по столу.
— Через несколько минут я... Меня ждет Кенрик. Ждет, что я передам ему кое-что. Перевод. Я не знаю, где он взял исходные обрывки текста, но они очень древние, и я...
Осторожно приблизившись, Годфри мягко коснулся руки проктора. Ему редко случалось видеть человека в таком волнении.
Осберт счел жест Годфри ободряющим и продолжал:
— Я думаю, что он украл их у Нэша. Сомневаюсь, чтобы Кенрику... да и вообще кому-нибудь... полагалось о них знать.
— Почему вы так считаете?
— Потому что я переводил что-то вроде пророчества. Там полно слов, которые я не могу разобрать... но предрекаются ужасные бедствия, если некто, называемый... — Осберт сглотнул и хрипло докончил: — Называемый Темным Ангелом сумеет победить.
Рука Годфри упала, шок пригвоздил его к месту. Слишком многие части головоломки заняли свои места... Все его праздничное воодушевление испарилось перед ужасной истиной.
— Темный Ангел... Ангел Тьмы? Милосердная Минея! Годфри отвернулся, мысли его путались. Однако Осберт еще не закончил:
— Я перевел все как можно лучше, но все же остаются вещи, которых я не понимаю. Я приготовил более краткий вариант для Кенрика. Я не представляю себе, что он собирается делать с ним, но сомневаюсь, чтобы, если он узнает все полностью, это привело бы к добру. Как вы думаете? Или мне следует отдать ему все?
Вот уже двадцать, а то и тридцать лет отшельник из Шан Мосса и дюжина других, менее известных пророков предрекают появление Ангела Тьмы, который разорвет церковь надвое, а также явление Минеи, которая, воплотившись в человека, возглавит войну против колдовства. Однако невозможно было судить, насколько эти предсказания передаются точно, не искажаются ли.
А вот Нэш знал. Он всегда это знал.
— Годфри!
Архидьякон не мог не признаться в своем страхе. Стиснув руки, чтобы скрыть дрожь, он сказал:
— Сообщите Кенрику как можно меньше. Раз он потребовал от вас такой клятвы хранить секрет, вероятно, он не рискнет обратиться к кому-то еще, чтобы получить лучший перевод. Кроме того, вне Гильдии вряд ли найдется кто-то, обладающий достаточными знаниями. Сомневаюсь, чтобы Кенрик смог совершить что-то ужасное, если узнает пророчество, но лучше на это не рассчитывать. А потом...
— Что?
Годфри решительно поднял голову: он понимал, чем рискует.
— Вы должны сообщить новость... Роберту Дугласу. — Выражение лица Осберта почти не изменилось; тусклый свет из окон не мог сделать его еще бледнее, чем он был. Он только отвел глаза.
— Значит, вы видите выход в этом?
— Выход? Я не знаю, выход ли это. Почему выдумаете, что мне что-то известно, Осберт? — Годфри сделал шаг вперед и стиснул руку проктора. — Все это превосходит наше с вами понимание. У нас нет ни силы, ни власти бороться со злом, — но он ими обладает. Вы должны снабдить его всем оружием, которое попадет вам в руки, иначе вы затрудните ему победу.
— Что будет, если он победит? — прошипел Осберт. — Станет ли нам лучше, чем сейчас?
— А может ли нам быть хуже?
— О да, уверяю вас, может. — Осберт отнял руку и стал ходить по ризнице. — Вы не знаете Нэша так, как его знаю я. Он такое сулил, такое делал... вы просто не представляете себе, о чем говорите. Нет, я не могу... — Осберт остановился, тяжело дыша. К Годфри он не повернулся, словно боясь того, что может увидеть. — Может быть, вы и правы... но если вы ошибаетесь, а прав был Вогн, и Роберт и Нэш — союзники...
— Они не союзники, уверяю вас!
Осберт наконец обернулся; глаза его были полны печали. Он не сделал попытки выяснить, откуда Годфри так много известно про Роберта. Вместо этого от прошептал:
— Они оба колдуны, Годфри. То, чего хотите вы, противоречит всему, чему меня учили. Я просто не могу... доверять, как это делаете вы. Мне не хватает веры. Простите меня.
С этими словами проктор отпер дверь и вышел. Через мгновение ничто не напоминало о том, что он был в ризнице, кроме удаляющихся тяжелых шагов.
Звон стали о сталь сопровождался радостными воплями толпы. Хриплый крик заставил ее замереть в предвкушении. Порыв ветра, бросивший опилки с земли в глаза одному из бойцов, вызвал общий вздох сочувствия. Зрители вели себя как одно существо, одушевляемое одними и теми же чувствами.
Кенрик стоял на балконе, опершись руками без перчаток на камень балюстрады, и смотрел вниз. Яркие факелы освещали двор, бросая желтые отблески на темный гранит стен, придавая особую отчетливость лицам, выступающим из тьмы. Схватка продолжалась: двое искусных воинов с севера, из Садлани, со своими кривыми клинками и пестрыми одеждами вызывали горячий интерес. Противники кружили по площадке, каждый из них был уже ранен. Кенрик хотел, чтобы бой продолжался до гибели одного из воинов, однако церковь неодобрительно относилась к такому исходу на празднике, посвященном милосердной Минее.
От криков толпы у Кенрика разболелась голова. Его приятели, или, точнее, молодые люди, служившие ему из страха или корысти, расположились в креслах вокруг столов, расставленных на балконе; кто-то следил за поединком, кто-то пил, кто-то играл в кости.
И зачем только они ему нужны?
Кожа под камзолом, там, куда он спрятал листы с переводом Осберта, горела. Кенрик успел только мельком прочесть его, прежде чем пришлось спрятать драгоценный пергамент от этих никчемных бездельников.
Пророчество. Тайна, которую Нэш от него скрывал. Нечто, называемое Ключ. Люди, именуемые Врагом и Союзницей. Записям тысяча лет или больше, сказал Осберт. Однако в записях оказались пропуски, слова, которых Осберт не знал, о значении которых мог только гадать. Никакие угрозы не могли заставить его сказать больше, так что оставалось поверить в то, что проктор не лукавит, — он ведь известный трус.
Необходимо что-то предпринять. Одно дело просто знать, что у Нэша есть цели, есть планы, участия в которых Кенрика не предусматривается... Да и хочет ли он участвовать? Хочет ли помешать Нэшу получить желаемое? Стоит ли пытаться вырвать добычу, какова бы она ни была, из рук Нэша?
А если он не вмешается, если ничего не предпримет, если даст Нэшу волю, и тот достигнет того, что считает своим предназначением, — что тогда будет с Кенриком?
Выживет он или погибнет?
— Сир!
Откуда-то слева, где не было никого из веселящихся шалопаев, донесся спокойный голос. Подняв глаза, Кенрик увидел своего кузена, протягивающего ему кубок.
— Что это?
— Мед. У вас ведь болит голова?
— Да.
— Моя тетушка всегда говорит, — пожал плечами Эндрю, — что этот напиток делает чудеса. Она заставляла меня пить его, когда в прошлом году я упал с лошади и ударился о дерево, помните?
— Насколько я помню, — ответил Кенрик, беря кубок, — ты не только ударился о дерево, но и свалился в болото.
— Э-э... да, это именно тот случай, — невинно глядя на короля, согласился Эндрю. — И уверяю вас, мед пошел мне на пользу. Тетя Белла говорит, что тело легче принимает его, чем эль или вино.
Когда новый крик, раздавшийся во дворе, вонзился в уши Кенрика, он поспешно сделал глоток; к его удивлению, напиток с легким привкусом лимона оказался совсем не таким сладким, как он ожидал. Озадаченно нахмурив брови, Кенрик выпил все до дна.
— Что там намешано?
— Понравилось?
— Приходилось пить лекарства и похуже. — Кенрик вернул Эндрю кубок. — Посоветуй своей тетушке быть поосторожней. Ей не следует забывать, что заниматься целительством — против установлений Гильдии.
— Ох, — поспешил объяснить Эндрю, — это же вовсе не снадобье. Мед оказывает такое же действие, как теплое молоко при бессоннице.
— Теплое молоко? — рассмеялся Кенрик. Хотя кузен провел половину жизни здесь, при дворе, другая ее половина была полна радостями деревенской жизни, теплом родственной любви, которую Кенрику даже трудно было себе представить. Эндрю был словно окутан облаком наивной невинности, у него всегда наготове оказывалась дружеская улыбка и сочувствие любому, кто в нем нуждался. Странные качества для человека, живущего в этом опасном мире... Случалось, что Кенрик испытывал соблазн стереть искреннюю улыбку с лица мальчика, открыть ему жестокие реальности жизни, однако такие мысли никогда не занимали его долго. — Теплое молоко годится для стариков и младенцев.
Эндрю не обиделся. Он никогда ни на что не обижался. Он просто пожал плечами и стал смотреть во двор. В другом его конце играли музыканты, за открытыми воротами выступали жонглеры и фокусники.
Кенрик от всей души пожелал, чтобы они поскорее убрались подальше.
— Как теперь ваша голова, сир?
Нахмурившись, Кенрик обернулся к кузену. К его удивлению, головная боль почти совсем прошла.
— Ты уверен, что в напитке не было никакого снадобья?
— Никакого, сир, — ухмыльнулся Эндрю. Он выглядел очень довольным собой, и Кенрик, несмотря на мрачное настроение, не нашел в себе сил сказать что-нибудь резкое. Пусть хоть кто-нибудь повеселится сегодня вечером.
Рев толпы обозначил конец одной схватки и начало новой.
— Вы ни о чем не хотите поговорить?
— Нет, — покачал головой Кенрик. — Не сейчас. Я ведь велел тебе не спрашивать. Я буду с тобой разговаривать, когда сочту нужным.
— Конечно, сир. Прошу прощения.
— Проклятие, Эндрю! — Кенрик выпрямился, но Эндрю уже попятился назад; хотя он сделал всего один шаг, этого оказалось достаточно, чтобы Кенрик запнулся.
Все его придворные, да что там, вся страна трепещет перед ним. Все, кроме этого мальчика, его кузена. Он был, если говорить точно, сыном двоюродного брата его отца, но более близких родичей у Кенрика в Люсаре не было. Если только ему не удастся уломать Тирона и получить в жены принцессу, Эндрю так и останется единственным, на кого он может полагаться, сколь бы хрупкой ни была эта связь. У него ведь нет надежного, связанного Узами Теймара для услуг, нет могущественных союзников — малахи. Он только и имеет, что подданных, которые боятся и презирают его, придворных, которые не смеют противоречить, умирающего епископа, трусливого проктора — и этого четырнадцатилетнего мальчика, который никогда не делал ему ничего плохого и который искренне старается ему помочь.
Кенрик часто думал, что нет ничего столь ненавистного, как одиночество...
В любой другой день он позвал бы де Массе и приказал устроить ему любимые тайные развлечения, но на этот раз едва ли они доставили бы ему удовольствие. Он слишком устал, ему опротивела вся эта дурацкая игра... а грудь ему жгла необходимость принять какое-то решение насчет пророчества.
Торопливый стук в дверь прервал его работу. Годфри поднялся из-за стола и распахнул створки. Перед ним стоял архидьякон Френсис, держа в руках поднос с чашками и чайником. Он вопросительно взглянул на Годфри.
— Я подумал, что вам это будет кстати.
— Спасибо. — Годфри отступил, позволив священнику пройти, и закрыл за ним дверь. Френсис поставил поднос на стол у камина, налил в чашку горячего чая и протянул Годфри.
— Как я заметил, вы снова пропустили утреннюю мессу. Годфри отпил из чашки и вернулся к своему столу.
— Я и так уже отстаю от расписания. У меня нет времени на...
— Вы в первую очередь священник, — мягко напомнил Френсис.
— И только во вторую — убийца? — Годфри поднял на собеседника глаза, покрасневшие от слишком многих бессонных ночей. Усталость плохо отражалась на его настроении, не говоря уже об укорах совести. — Вы же знаете, что случится с Бромом, если я не закончу работу к завтрашнему вечеру. Кенрик желает иметь новый устав к празднику Зимнего Солнцестояния. Я не хотел брать на себя ни эту работу, ни ответственность, — но король и епископ принудили меня. Я могу надеяться, что боги простят мне пропущенную мессу, хотя и не уверен, что они простят мне ту работу, которую я выполняю вместо нее. Не забывайте, Френсис, именно вы сказали мне, что я должен взяться за это дело.
Френсис стоял, сложив руки перед собой; капюшон сутаны несколько смягчал его суровые черты.
— Вы еще не говорили с Бромом, верно?
— Нет, не говорил, — бросил Годфри, закрыв на мгновение глаза, чтобы дать им отдых, потом виновато развел руками. — Простите меня. Вашей вины тут нет. Я еще не говорил епископу, чем занимаюсь.
Френсис кивнул, принимая извинение, и налил себе чаю.
— Когда бы собираетесь все ему сказать?
— Не уверен, что я вообще смогу это сделать. Френсис удивленно посмотрел на Годфри.
— Тогда как вы получите его подпись?
— Я... — Годфри посмотрел на бумаги, накопившиеся на его столе за то время, пока он переписывал законы церкви, касающиеся колдовства. — Я собираюсь его подпись подделать.
— Что! — Чашка выпала из руки Френсиса и разбилась вдребезги. Священник отскочил в сторону и вытаращил глаза на лужу; только потом он снова перевел взгляд на Годфри. — Уж не...
— Не сошел ли я с ума? Возможно. Не двигайтесь, я сейчас принесу тряпку. — Теперь, когда он признался в задуманном преступлении, Годфри почувствовал себя гораздо спокойнее, хотя и понимал, что несправедливо заставлять Френсиса разделить с ним этот грех.
Взяв с умывальника в углу полотенце, он вытер лужу, собрал осколки и положил на свой стол. Френсис подошел поближе и прошептал, чтобы никто не услышал:
— Я понимаю, почему вы хотите действовать таким образом, — но тогда новый устав не будет иметь законной силы! Мы выпустим закон, не основанный на...
— Бром просил меня сделать все именно так — хотя и ожидал, что все произойдет после его смерти. А теперь, если все же я... — Годфри сглотнул, преодолевая ужас, который испытывал от этих слов, — если все же я займу его место, я смогу узаконить новый устав собственной подписью. Уверяю вас, брат мой, иного способа сделать это нет. Бром верит, что погубит свою бессмертную душу, подписав закон, и будет обречен на адские мучения. Как могу я с этим спорить?
Френсис скрестил руки под нагрудником.
— Понятно. — Френсис рассеянно принялся бродить по комнате, задумчиво склонив голову. — В таком случае, когда будете готовы отослать бумаги, дайте мне знать. Я позабочусь, чтобы лекари и слуги ничего не говорили ему о том, что происходит. Как секретарь епископа, я могу проследить за тем, чтобы ни одна ненужная бумага к нему не попала, и перехватить любого посетителя, который пожелал бы обсудить с ним новости. Вам придется, впрочем, отвечать на все вопросы, пока другие помощники епископа не усвоят новый устав так же хорошо, как вы сами. А пока позвольте мне, как брату-монаху, просить вас постараться хоть немного отдохнуть. Я лично произнесу за вас все положенные молитвы, если вам снова понадобится пропустить мессу.
Годфри был тронут этой неожиданной поддержкой и испытал немалое облегчение. Слишком давно ему приходилось вести борьбу в одиночку, так что он даже забыл, что хотя некоторые секреты ему следовало хранить, вокруг было много людей, готовых прийти ему на помощь.
— Спасибо, брат мой, — хрипло пробормотал Годфри. — Я ценю вашу помощь.
Френсис в ответ улыбнулся, что нечасто с ним случалось, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Сквозь витражи базилики на пол падали мягкие разноцветные лучи света. Каждый витраж представлял собой изображение какого-то события из жизни богов, из которого верующие могли извлечь урок, унести с собой частицу божественного просветления. Окна базилики были знамениты на всю Люсару своей несравненной красотой и глубиной содержащейся в картинах мудрости, но Осберт, сидевший на своем месте, не мог вспомнить, чтобы он когда-нибудь раньше всматривался в них. Глубокие и яркие цвета несли ему успокоение. Хотя базилика не могла сравниться с резиденцией Гильдии, здание, на взгляд Осберта, обладало истинной красотой: гладкий камень стен, высокий купол над алтарем, чередование света и тени под арками... Здесь было достаточно воздуха, чтобы душа могла свободно дышать. Высокие колонны, украшенные позолотой и резьбой, были похожи на ноги великанов, поддерживающих потолок. Белые и красные квадраты камня пола казались прохладными и надежными, уютными и соразмерными. В базилике, полной материальных воплощений веры, царила атмосфера глубокомыслия и духовного очищения — того, чем не могла похвастаться резиденция Гильдии.
Сегодня базилика была полна молящихся, одушевленных искренней верой, следивших за праздничной службой с благоговением, которого Осберт в себе не находил.
Что было в вере такого, что она так захватывала своих последователей? Или эти толпы простых людей собрались здесь по той же причине, по какой явился и он сам, — чтобы не утратить надежду? Кенрик старался не показать, как ему скучно, большинство придворных тоже были заняты собственными мыслями; они явно явились сюда лишь ради приличия.
Осберт верил в богов, в священные деяния Серинлета и Минеи, которым посвящался сегодняшний день — праздник Зимнего Солнцестояния. В могуществе злого Бролеха он тоже ничуть не сомневался. Однако могут ли поклонение и молитвы людей привлечь внимание божеств? Или некоторые люди — короли или священники — пользуются большим влиянием на небесах?
А может быть, колдуны?
Богам известно, сколько молитв вознес Осберт за все эти годы — без всякой пользы. И очень скоро, во время ближайшей королевской аудиенции, ему предстоит убедиться в бесплодности своих самых недавних и самых горячих молитв.
Уж не в том ли дело, что он просит у богов не того, чего следует?
* * *
Эндрю изо всех сил старался сидеть во время мессы смирно, однако базилика, ее величие, колышущиеся тени, запах ладана смущали его. Его тревожили воспоминания о том дне, когда он оказался здесь впервые — когда его отец умер, а мать исчезла из его жизни.
Он мало что помнил о тех событиях, но все еще не забыл, как сидел на том же самом месте, с крепко держащей его за руку тетушкой Беллой с одной стороны и дядей Лоренсом — с другой. Оба они притворялись, будто в одном из гробов перед алтарем — останки Дженн и что они оплакивают человека, покоящегося в другом.
Все ненавидели его отца. Даже те, кто был больше других предан Тьежу Ичерну, вздохнули с облегчением, узнав, что он мертв.
Не выдержав, Эндрю в десятый раз переменил позу, за что и заработал недовольный взгляд сидящего рядом Кенрика.
— Еще несколько минут, кузен, и все кончится. Если я могу вытерпеть эту скуку, то и ты можешь.
— Прошу прощения, — прошептал Эндрю. Кенрик только угрюмо кивнул.
Курения густо клубились над паникадилами, которыми размахивали двое священников. В последний раз поклонившись, семеро архидьяконов повернулись и двинулись вдоль нефа к огромным западным дверям базилики, которые распахнулись перед ними.
Вместе со всеми молящимися Эндрю поднялся на ноги и направился к выходу, держась на шаг позади короля. Ему не терпелось выйти из базилики и оказаться на свежем воздухе.
Снаружи было холодно, но солнце светило, и на площади уличные торговцы уже устанавливали свои палатки, готовясь к вечернему празднеству. Эндрю знал, что не следует радоваться предстоящим развлечениям, — в конце концов, праздник был религиозным, — но что-то в атмосфере было такое, перед чем он не мог устоять. Он чуть не подпрыгивал от нетерпения разделаться со своими официальными обязанностями и окунуться в веселье лучшей части дня.
— Ох, отправляйся, — вздохнул Кенрик. — От одного взгляда на тебя я начинаю чувствовать себя старым.
— Насколько старым? — ухмыльнулся Эндрю.
Кенрик наклонился над ним и с шутливой угрозой произнес:
— Вот я сейчас пересчитаю свои года хлыстом по твоей спине!
— Ухожу, ухожу! — Эндрю поклонился и нырнул в толпу. Теперь, когда он не был в королевской свите, двигаться было трудно, но он решительно проталкивался к восточной двери базилики, где по традиции архидьяконы благословляли всех желающих: он хотел увидеться с Годфри.
Архидьякон увидел приближающегося Эндрю, и его длинное лицо озарилось улыбкой, одновременно ироничной и радостной.
— Что ж, вам давно пора повидаться со мной. Я уж думал, что вы решили променять старых друзей на новых.
— Каких новых? — Эндрю озадаченно посмотрел на Годфри.
— Уж не хотите ли вы сказать, что не завели новых друзей?
— Э-э... нет. — Признание прозвучало тихо. Мальчик поспешно переменил тему: — Вы знаете, что отец Джон... на некоторое время нас покинул?
— Вот как? — Блеск глаз выдал интерес Годфри, хотя тон его оставался небрежным и не привлек бы внимания случайного слушателя. — Желаю ему удачи. Я всегда молюсь за него.
Эндрю приложил все усилия, чтобы выражением лица дать Годфри понять, что отец Джон отправился во Фланхар в надежде увидеться с епископом Маккоули. Через несколько секунд Годфри медленно кивнул и широко улыбнулся, и Эндрю понял, что добился своего.
— Как поживают ваши тетушка и дядюшка?
— Хорошо, спасибо.
— Увидим ли мы их этой весной при дворе?
— Насколько мне известно, они собираются приехать, да. — Эндрю понизил голос. — А как епископ Бром? Я слышал столько разных мнений о его болезни!
— Я не врач, — ответил Годфри, — а потому мало что могу вам сказать, за исключением одного: лучше ему не становится.
— Ох, мне очень жаль.
— Я знаю, сын мой. И все же вы должны... — Годфри оборвал фразу, глядя поверх плеча Эндрю. — Доброе утро, милорд проктор.
Эндрю обернулся с любезной улыбкой.
— Приветствую вас, милорд проктор. — Осберт отвесил ему почтительным поклон.
— Ваша светлость, позвольте поздравить вас и ваше семейство с праздником Зимнего Солнцестояния.
— Спасибо. — Эндрю подумал, что ему следовало бы остаться, задавать вопросы о новых законах, узнать о том, что происходит в Гильдии, но во взгляде Осберта было что-то столь угрожающее, что он не решился. — Простите меня, господа. Меня ждет король.
Эндрю видел, что Годфри уловил неискренность в его голосе, но его это не задело. Впрочем, мальчика влекли более интересные вещи, чем политика. Улыбнувшись архидьякону и проктору, он двинулся в сторону палаток, принюхиваясь к доносящимся оттуда аппетитным запахам.
— Я ему не нравлюсь, да?
Годфри посмотрел на Осберта, удивленный таким признанием и еще больше тем, что проктора занимает отношение к нему Эндрю.
— Этого я не знаю. Эндрю ничего про вас не говорил.
— Он поспешил уйти. И видите, рядом с Кенриком его нет. Может быть, дело как раз в этом: он слишком близок к королю и знает его отношение ко мне. — Осберт помолчал, глядя вслед Эндрю. — Странно: мальчик не кажется мне подходящей компанией для Кенрика.
— Вы хотите сказать, что он не глуп и не апатичен? Осберт рассмеялся, чего Годфри не замечал за ним уже очень давно, потом тяжело вздохнул.
— Мне нужно поговорить с вами. Наедине.
— Сейчас?
— Да, сейчас.
Сквозь толстые каменные стены ризницы доносился лишь глухой шум. Несмотря на морозную погоду, праздник Зимнего Солнцестояния всегда доставлял Годфри радость, и возможность служить мессу в отсутствие Брома, портившего ему все удовольствие, только делала его более светлым. Годфри чувствовал себя обновленным и сильным, готовым встретить все, что ему готовит новый год. Почти все...
Он запер дверь и направился к столу со священными сосудами. Осберт следил за ним взглядом; на лице его не осталось и следа недавней улыбки.
— Что случилось? — Годфри осторожно снял с шеи серебряную стелу и, по обычаю поцеловав, положил на стол.
— Когда вы отдавали Кенрику новый церковный устав, что он сказал?
— Почти ничего. А в чем дело?
— Не знаю. Он очень изменился с тех пор, как вернулся. Разве вы не заметили?
— Я мало с ним виделся. — Годфри снял вышитый стихарь и положил рядом.
Осберт молча следил за ним, потом голосом, в котором звучали и суровость, и неуверенность, сказал:
— Я хочу, чтобы вы рассматривали то, что я сейчас скажу, как исповедь.
Годфри замер, широко раскрыв глаза.
— Исповедь? Что ж, вы не исповедовались с прошлого... — В последний раз такую просьбу он слышал от де Массе.
— Нет, мне не нужно исповедоваться... ну, может быть, и нужно, но дело не в этом. Я просто хочу, чтобы вы дали мне самую торжественную клятву, что никому не откроете того, что я вам скажу. Если же откроете... боги мне свидетели, тогда я наверняка погиб.
Годфри взглянул в запавшие глаза, горевшие лихорадочным огнем.
— Конечно. Как пожелаете.
Осберт, казалось, был не в состоянии преодолеть сковывающее его напряжение. Его пальцы начали выбивать дробь по столу.
— Через несколько минут я... Меня ждет Кенрик. Ждет, что я передам ему кое-что. Перевод. Я не знаю, где он взял исходные обрывки текста, но они очень древние, и я...
Осторожно приблизившись, Годфри мягко коснулся руки проктора. Ему редко случалось видеть человека в таком волнении.
Осберт счел жест Годфри ободряющим и продолжал:
— Я думаю, что он украл их у Нэша. Сомневаюсь, чтобы Кенрику... да и вообще кому-нибудь... полагалось о них знать.
— Почему вы так считаете?
— Потому что я переводил что-то вроде пророчества. Там полно слов, которые я не могу разобрать... но предрекаются ужасные бедствия, если некто, называемый... — Осберт сглотнул и хрипло докончил: — Называемый Темным Ангелом сумеет победить.
Рука Годфри упала, шок пригвоздил его к месту. Слишком многие части головоломки заняли свои места... Все его праздничное воодушевление испарилось перед ужасной истиной.
— Темный Ангел... Ангел Тьмы? Милосердная Минея! Годфри отвернулся, мысли его путались. Однако Осберт еще не закончил:
— Я перевел все как можно лучше, но все же остаются вещи, которых я не понимаю. Я приготовил более краткий вариант для Кенрика. Я не представляю себе, что он собирается делать с ним, но сомневаюсь, чтобы, если он узнает все полностью, это привело бы к добру. Как вы думаете? Или мне следует отдать ему все?
Вот уже двадцать, а то и тридцать лет отшельник из Шан Мосса и дюжина других, менее известных пророков предрекают появление Ангела Тьмы, который разорвет церковь надвое, а также явление Минеи, которая, воплотившись в человека, возглавит войну против колдовства. Однако невозможно было судить, насколько эти предсказания передаются точно, не искажаются ли.
А вот Нэш знал. Он всегда это знал.
— Годфри!
Архидьякон не мог не признаться в своем страхе. Стиснув руки, чтобы скрыть дрожь, он сказал:
— Сообщите Кенрику как можно меньше. Раз он потребовал от вас такой клятвы хранить секрет, вероятно, он не рискнет обратиться к кому-то еще, чтобы получить лучший перевод. Кроме того, вне Гильдии вряд ли найдется кто-то, обладающий достаточными знаниями. Сомневаюсь, чтобы Кенрик смог совершить что-то ужасное, если узнает пророчество, но лучше на это не рассчитывать. А потом...
— Что?
Годфри решительно поднял голову: он понимал, чем рискует.
— Вы должны сообщить новость... Роберту Дугласу. — Выражение лица Осберта почти не изменилось; тусклый свет из окон не мог сделать его еще бледнее, чем он был. Он только отвел глаза.
— Значит, вы видите выход в этом?
— Выход? Я не знаю, выход ли это. Почему выдумаете, что мне что-то известно, Осберт? — Годфри сделал шаг вперед и стиснул руку проктора. — Все это превосходит наше с вами понимание. У нас нет ни силы, ни власти бороться со злом, — но он ими обладает. Вы должны снабдить его всем оружием, которое попадет вам в руки, иначе вы затрудните ему победу.
— Что будет, если он победит? — прошипел Осберт. — Станет ли нам лучше, чем сейчас?
— А может ли нам быть хуже?
— О да, уверяю вас, может. — Осберт отнял руку и стал ходить по ризнице. — Вы не знаете Нэша так, как его знаю я. Он такое сулил, такое делал... вы просто не представляете себе, о чем говорите. Нет, я не могу... — Осберт остановился, тяжело дыша. К Годфри он не повернулся, словно боясь того, что может увидеть. — Может быть, вы и правы... но если вы ошибаетесь, а прав был Вогн, и Роберт и Нэш — союзники...
— Они не союзники, уверяю вас!
Осберт наконец обернулся; глаза его были полны печали. Он не сделал попытки выяснить, откуда Годфри так много известно про Роберта. Вместо этого от прошептал:
— Они оба колдуны, Годфри. То, чего хотите вы, противоречит всему, чему меня учили. Я просто не могу... доверять, как это делаете вы. Мне не хватает веры. Простите меня.
С этими словами проктор отпер дверь и вышел. Через мгновение ничто не напоминало о том, что он был в ризнице, кроме удаляющихся тяжелых шагов.
Звон стали о сталь сопровождался радостными воплями толпы. Хриплый крик заставил ее замереть в предвкушении. Порыв ветра, бросивший опилки с земли в глаза одному из бойцов, вызвал общий вздох сочувствия. Зрители вели себя как одно существо, одушевляемое одними и теми же чувствами.
Кенрик стоял на балконе, опершись руками без перчаток на камень балюстрады, и смотрел вниз. Яркие факелы освещали двор, бросая желтые отблески на темный гранит стен, придавая особую отчетливость лицам, выступающим из тьмы. Схватка продолжалась: двое искусных воинов с севера, из Садлани, со своими кривыми клинками и пестрыми одеждами вызывали горячий интерес. Противники кружили по площадке, каждый из них был уже ранен. Кенрик хотел, чтобы бой продолжался до гибели одного из воинов, однако церковь неодобрительно относилась к такому исходу на празднике, посвященном милосердной Минее.
От криков толпы у Кенрика разболелась голова. Его приятели, или, точнее, молодые люди, служившие ему из страха или корысти, расположились в креслах вокруг столов, расставленных на балконе; кто-то следил за поединком, кто-то пил, кто-то играл в кости.
И зачем только они ему нужны?
Кожа под камзолом, там, куда он спрятал листы с переводом Осберта, горела. Кенрик успел только мельком прочесть его, прежде чем пришлось спрятать драгоценный пергамент от этих никчемных бездельников.
Пророчество. Тайна, которую Нэш от него скрывал. Нечто, называемое Ключ. Люди, именуемые Врагом и Союзницей. Записям тысяча лет или больше, сказал Осберт. Однако в записях оказались пропуски, слова, которых Осберт не знал, о значении которых мог только гадать. Никакие угрозы не могли заставить его сказать больше, так что оставалось поверить в то, что проктор не лукавит, — он ведь известный трус.
Необходимо что-то предпринять. Одно дело просто знать, что у Нэша есть цели, есть планы, участия в которых Кенрика не предусматривается... Да и хочет ли он участвовать? Хочет ли помешать Нэшу получить желаемое? Стоит ли пытаться вырвать добычу, какова бы она ни была, из рук Нэша?
А если он не вмешается, если ничего не предпримет, если даст Нэшу волю, и тот достигнет того, что считает своим предназначением, — что тогда будет с Кенриком?
Выживет он или погибнет?
— Сир!
Откуда-то слева, где не было никого из веселящихся шалопаев, донесся спокойный голос. Подняв глаза, Кенрик увидел своего кузена, протягивающего ему кубок.
— Что это?
— Мед. У вас ведь болит голова?
— Да.
— Моя тетушка всегда говорит, — пожал плечами Эндрю, — что этот напиток делает чудеса. Она заставляла меня пить его, когда в прошлом году я упал с лошади и ударился о дерево, помните?
— Насколько я помню, — ответил Кенрик, беря кубок, — ты не только ударился о дерево, но и свалился в болото.
— Э-э... да, это именно тот случай, — невинно глядя на короля, согласился Эндрю. — И уверяю вас, мед пошел мне на пользу. Тетя Белла говорит, что тело легче принимает его, чем эль или вино.
Когда новый крик, раздавшийся во дворе, вонзился в уши Кенрика, он поспешно сделал глоток; к его удивлению, напиток с легким привкусом лимона оказался совсем не таким сладким, как он ожидал. Озадаченно нахмурив брови, Кенрик выпил все до дна.
— Что там намешано?
— Понравилось?
— Приходилось пить лекарства и похуже. — Кенрик вернул Эндрю кубок. — Посоветуй своей тетушке быть поосторожней. Ей не следует забывать, что заниматься целительством — против установлений Гильдии.
— Ох, — поспешил объяснить Эндрю, — это же вовсе не снадобье. Мед оказывает такое же действие, как теплое молоко при бессоннице.
— Теплое молоко? — рассмеялся Кенрик. Хотя кузен провел половину жизни здесь, при дворе, другая ее половина была полна радостями деревенской жизни, теплом родственной любви, которую Кенрику даже трудно было себе представить. Эндрю был словно окутан облаком наивной невинности, у него всегда наготове оказывалась дружеская улыбка и сочувствие любому, кто в нем нуждался. Странные качества для человека, живущего в этом опасном мире... Случалось, что Кенрик испытывал соблазн стереть искреннюю улыбку с лица мальчика, открыть ему жестокие реальности жизни, однако такие мысли никогда не занимали его долго. — Теплое молоко годится для стариков и младенцев.
Эндрю не обиделся. Он никогда ни на что не обижался. Он просто пожал плечами и стал смотреть во двор. В другом его конце играли музыканты, за открытыми воротами выступали жонглеры и фокусники.
Кенрик от всей души пожелал, чтобы они поскорее убрались подальше.
— Как теперь ваша голова, сир?
Нахмурившись, Кенрик обернулся к кузену. К его удивлению, головная боль почти совсем прошла.
— Ты уверен, что в напитке не было никакого снадобья?
— Никакого, сир, — ухмыльнулся Эндрю. Он выглядел очень довольным собой, и Кенрик, несмотря на мрачное настроение, не нашел в себе сил сказать что-нибудь резкое. Пусть хоть кто-нибудь повеселится сегодня вечером.
Рев толпы обозначил конец одной схватки и начало новой.
— Вы ни о чем не хотите поговорить?
— Нет, — покачал головой Кенрик. — Не сейчас. Я ведь велел тебе не спрашивать. Я буду с тобой разговаривать, когда сочту нужным.
— Конечно, сир. Прошу прощения.
— Проклятие, Эндрю! — Кенрик выпрямился, но Эндрю уже попятился назад; хотя он сделал всего один шаг, этого оказалось достаточно, чтобы Кенрик запнулся.
Все его придворные, да что там, вся страна трепещет перед ним. Все, кроме этого мальчика, его кузена. Он был, если говорить точно, сыном двоюродного брата его отца, но более близких родичей у Кенрика в Люсаре не было. Если только ему не удастся уломать Тирона и получить в жены принцессу, Эндрю так и останется единственным, на кого он может полагаться, сколь бы хрупкой ни была эта связь. У него ведь нет надежного, связанного Узами Теймара для услуг, нет могущественных союзников — малахи. Он только и имеет, что подданных, которые боятся и презирают его, придворных, которые не смеют противоречить, умирающего епископа, трусливого проктора — и этого четырнадцатилетнего мальчика, который никогда не делал ему ничего плохого и который искренне старается ему помочь.
Кенрик часто думал, что нет ничего столь ненавистного, как одиночество...
В любой другой день он позвал бы де Массе и приказал устроить ему любимые тайные развлечения, но на этот раз едва ли они доставили бы ему удовольствие. Он слишком устал, ему опротивела вся эта дурацкая игра... а грудь ему жгла необходимость принять какое-то решение насчет пророчества.