Страница:
Шах послал сборщиков податей во все части государства для выколачивания налогов за три года вперед, хотя налоги и за текущий год были собраны с трудом. Шах приказал также создать отряды стрелков из лука. Лучники должны были явиться на сборные места на коне со своим вооружением и с запасом еды на несколько дней. Наконец шах повелел немедленно сжечь все селения, расположенные на правом берегу реки Сейхуна (Сырдарьи) до восточной границы с кара-китаями, в стране которых появились монголы. Жителей сожженных селений шах приказал изгнать из опустошенной полосы, чтобы монголы, проходя по сожженной местности, не нашли себе там ни крова, ни пищи. Но озлобленное население выжженной полосы убежало к кара-китаям, где мужчины вступили в отряды монголов. Пока прибывали войска со всех концов Хорезма, шах находился в Самарканде. Окруженный раболепной свитой, он посещал мечети, где слушал красноречивые проповеди шейхуль-ислама. Он усердно молился на глазах многочисленных правоверных, стоявших стройными рядами на площади перед мечетью. Вместе с ними он опускался на колени и громко вслед за имамом повторял молитвы. В начале года Дракона (1220) Мухаммед созвал чрезвычайный совет из главных военачальников, знатных беков, высших сановников и седобородых имамов. Все ожидали мудрых и смелых решений, вселяющих бодрость и надежды, от "нового Искендера", "Мухаммеда-воина", как его стали называть со времени разгрома взбунтовавшегося Самарканда и похода в Кипчакскую степь. Усевшись тесным кругом на коврах, все, ожидая шаха, говорили о его военном опыте, о том, что он, конечно, сумеет быстро и победоносно вывести страну из беды. Тимур-Мелик рассказывал: - Сегодня падишах объезжал укрепления Самарканда и осматривал работы. Он долго наблюдал, как тысячи согнанных отовсюду поселян и рабов копали рвы. Земля замерзла и плохо поддавалась ударам лопаты. Шах рассердился и крикнул: "Если вы будете так медленно работать, то дикие татары, примчавшись, только побросают в городские рвы свои плети, и рвы наполнятся ими доверху". Это услыхали работавшие, и сердца их наполнились ужасом. "Неужели,- сказали они,- у Чингиз-хана так много воинов?" В залу совещания вошел Хорезм-шах, непроницаемый и молчаливый. Он уселся на золотом троне, подобрав под себя ноги. Главный имам прочитал короткую молитву, закончив словами: "Да сохранит аллах благословенные, цветущие земли Хорезма для пользы и славы падишаха!" Все подняли ладони и провели концами пальцев по бороде. Шах сказал: - Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры, которые считают наилучшими. Первым говорил великий имам, украшенный познаниямя во многих науках, престарелый Шихаб эд-Дин-Хиваки, прозванный "столп веры и твердыня царства". - Я повторю здесь то, что всегда говорил с высоты мембера в мечети. Достоверный хадис пророка - да будет благословенно его имя и прославлено! говорит: "Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот - мученик, тот джахид". Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь повиновения и разбить отряды забот мечом отваги и усердия. - Мы все готовы сложить наши головы на поле битвы! - воскликнули сидевшие. - Но что же ты советуешь? - спросил шах. - Ты - великий полководец, ты - новый Искендер! - сказал старый имам.- Ты должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна и там встретить в решительной битве язычников-монголов. Ты должен со свежими силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути по пустыням Азии. Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему. Один кипчакский хан сказал: - Необходимо пропустить монголов во внутренние пределы нашего царства. Тут, зная хорошо местность, мы легко уничтожим их. Другие кипчакские ханы советовали предоставить Самарканд и Бухару своей участи, полагаясь на крепость их высоких стен, а позаботиться лишь о защите переправы через многоводную реку Джейхун, чтобы не пустить монголов дальше в Иран. - Я знаю хорошо этих грубых кочевников,- сказал один хан.- Они пройдут по стране, пограбят ее, но долго здесь не останутся. Они не любят жары. И они и их кони привыкли к холодной зиме. Пока монголы будут у нас хозяйничать, постараемся сберечь нашего любимого падишаха,- да продлится на сто двадцать лет его царствование! Мы отступим за хребты Гиндукуша и пойдем дальше к Газне. Там мы соберем новое большое войско. Если же окажется необходимым, то мы сможем удалиться в Индию. А тем временем монголы насытятся добычей и вернутся обратно в свои степи. - Речь малодушного! - проворчал Тимур-Мелик. Мухаммед спросил своего сына Джелаль эд-Дина: - А ты что предложишь? - Я твой воин и жду твоего приказания. - А ты, Тимур-Мелик? - Побеждает нападающий. А кто только защищается, тот обрекает себя ветру тления,- ответил Тимур-Мелик.- Оттого слабый человек, смело нападая, побеждает разъяренного сильного тигра. А уходит за горы тот, кто поджимает хвост, кто боится встретиться с врагом лицом к лицу. Зачем ты меня спрашиваешь? Я давно прошу тебя: отпусти меня туда, где уже рыщут передовые татарские разъезды. Я испробую в стычках с ними, верно ли попадает моя стрела, не отяжелела ли моя светлая сабля! - Пусть так будет! - сказал Мухаммед.- Скоро откроются от снегов перевалы, и монголы начнут спускаться с гор в долины Ферганы. Там на монгольских головах ты испытаешь свою саблю. Назначаю тебя начальником войск города Ходжента. Все опустили глаза и соединили концы пальцев. Ясно было, что шах гневается на прямодушного Тимур-Мелика, невоздержанного в речах, как и неудержимого в битве. Он никогда не подливал меда лести в поток красноречия хорезмшаха. В Ходженте стоял незначительный отряд, и для испытанного вождя Тимур-Мелика не было почета стать начальником ничтожной крепости. Но в словах Тимур-Мелика скрывались обидные шипы, и Мухаммед добавил: - Тимур-Мелик утверждает, что побеждает только нападающий. Но войне нужна не слепая храбрость, а рассудительность. Я не обижу и не оставлю ни одного города без защиты. Я тоже думаю, что монголы или татары, закутанные в овчины, не выдержат нашей жары и долго здесь не останутся. Лучшая защита для мирных жителей - несокрушимые стены наших крепостей и... - И твоя могучая рука! Твоя мудрость! - воскликнули льстивые ханы. - Конечно, войско, руководимое мною, будет грозной, непоколебимой скалой на пути татар,- сказал Мухаммед.- Разве храбрый Инальчик Каир-хан не держится уже пять месяцев в осажденном Отраре, этим задерживая натиск монголов? Он стойко отбивает все их приступы, потому что я вовремя послал туда в подмогу двадцать тысяч храбрых кипчаков... - Удалец Каир-хан! - воскликнули ханы. - Мне говорили верные, знающие люди, что войско татарское по сравнению с моим войском ислама то же, что струйка дыма среди черной ночи. К чему его бояться? Я оставлю в Самарканде сто десять тысяч воинов, не считая добровольцев и двадцати могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре имеется пятьдесят тысяч храбрецов. Также и во все другие города я послал по двадцать и по тридцать тысяч защитников. Что же останется от татар Чингизхана, если целый год они будут задерживаться у всех крепостей? Новых войск к нему не прибудет, и его силы будут таять, как снег летом... - Иншалла! Иншалла! (Дай-то аллах!) - воскликнули все. - А я тем временем,- продолжал шах,- соберу в Иране новые войска правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остатки татар, что и внуки и правнуки их побоятся когда-либо приблизиться к землям ислама. - Иншалла! Иншалла! - восклицали ханы.- Это истинно мудрая речь непобедимого полководца! К шаху подошел начальник диван-арза (шахской канцелярии) и передал записку. В ней было краткое сообщение, доставленное нищим дервишем, с трудом пробравшимся сквозь монгольские посты, что двадцать тысяч кипчаков, шедших к Отрару и посланных туда шахом, изменили и перешли на сторону монголов. Все смотрели с тревогой на Мухаммеда, стараясь угадать по его лицу, хорошие или плохие вести. Шах сдвинул брови и прошептал: - Пора, медлить нельзя! - Затем он встал и, выслушав молитву имама, удалился во внутренние покой дворца.
Глава вторая. КУРБАН-КЫЗЫК СДЕЛАЛСЯ ДЖИГИТОМ
- Эй, Курбая-Кызык, эй, шутник! Отныне ты не будешь больше ковырять землю. Хорезм-шах назначает тебя главным начальником своих храбрых войск.Не слезая с коня, джигит стучал рукоятью плети в низкую, кривую дверь хижины Курбана. - Что еще за новая беда стряслась над нами? - кричала худая сгорбленная старуха, мать Курбана, торопливо ковыляя с огорода. - Выходи скорее, Курбан! Чего он спит днем? Верно, опился бузы. - Где нам думать о бузе! - причитала старуха.- Сперва Курбан целую ночь сторожил на канаве, пока не пошла вода, затем он заливал свой участок, а потом один дрался с четырьмя соседями,- они хотели раньше времени отвести его воду на свои пашни. Теперь Курбая весь в синяках лежит и охает. Старуха скрылась в дверях хижины, а оттуда показался Курбан. Он стоял встрепанный, протирая глаза, и со страхом вглядывался в нарядного лихого всадника на сером в яблоках коне. - Салям тебе, бек-джигит! Что надобно начальнику округа? - Сам Хорезм-шах тебя требует к себе с конем, мечом и пикой воевать с неведомыми яджуджами и маджуджами. Сутулый, с длинной шеей, Курбан почесывал пятерней спину. - Перестань смеяться надо мной, бек-джигит! Какой же я воин? Я ничего не умею держать в руке, кроме кетменя и суповой ложки. - Это уж не твое и не мое дело рассуждать. Меня послал Хаким объехать всех деревенских старшин и передать его приказ: чтобы все поселяне собирались немедленно,- у кого есть конь - на коне, у кого верблюд - на верблюде. Смотри же, завтра ты должен явиться к твоему беку, а он поведет вас, воинов, таких лихих, как ты, на войну. А кто нс явится - тому голову долой. Понял? - Постой, бек-джигит, объясни, в чем дело, какие яджуджи-маджуджи? Но джигит хлестнул плетью серого жеребца и ускакал. Только пыль облачком поднялась над дорогой и медленно поплыла в сторону, оседая на пашне. - Курбан, сынок, что это придумали беки, что им от тебя нужно? приставала старуха, опустившись на землю у порога. - Взбесились, верно. И почему до сих пор не подохла наша Рыжуха! Тогда бы меня не вызвали к хакиму.- Курбан направился к рыжей кобыле, которая щипала траву на меже. Конец ее недоуздка держал маленький сын Курбана, полуголый, в одних засученных выше колен шароварах. - Эй, Курбан-Кызык, что случилось? - кричали, подбегая, работавшие на соседних участках поселяне. Курбан не отвечал. Еще ныло все тело от побоев. Он погладил кобылу, расправил редкую гривку и провел рукой по тощей спине с выдающимися ребрами. - Не сердись на нас, Курбан! Сам знаешь: собаки сперва из-за кости раздерутся, а там, глядишь, опять рядком греются на солнце,- говорили соседи.- Из-за воды родной брат делается зверем. Так скажи, Курбан, зачем приезжал джигит окружного начальника? - Война...- сказал глухо Курбан. - Война?! - повторили все четверо и застыли. - Какая может быть война? - очнулся один.- Хорезм-шах самый сильный владыка мира, его тень покрывает вселенную. Кто осмелится воевать с ним? - А чего они от нас хотят? Ведь мы не воины! Мы сеем хлеб, затем беки у нас его отбирают, ну и пусть нас больше не трогают. - Что же говорил джигит? - Все,- сказал он,- пойдут воевать, защищать нашу землю. У кого есть конь или верблюд, должны с ними явиться к беку. - А я заберу жену и ребят и убегу с ними в горы или в болота. Что мне защищать? Эти земли? Так они же не наши, а бека! Пусть беки со своими джигитами за них и дерутся! - У Хорезм-шаха есть войско из наемных кипчаков. Это их дело воевать, До сих пор они больше воевали с нами, пахарями, и нам от них житья не было. - А во пришла нужда, так и обратились к нам. - Эй, смотрите! Еще новая беда! По дороуе; вздымая пыль, быстро приближались всадники, за ними громыхали высокими колесами четыре повозки. Они остановились около мазанки Курбана. С телег соскочили несколько служителей с длинными белыми палками. - Подойдите сюда! - сказал один всадник. Курбан и другие поселяне приблизились, согнувшись и сложив руки ка животе. - Вы меня должны знать. Я окружной хасиб, сборщик податей. Главный казначей Мустафи разослал приказ всем хасибам. Стране грозит война, на нас идут из степи язычники-татары. Если они ворвутся на наши земли, то всех перережут, скот и хлеб заберут, и мы останемся голые. - А мы и так голые! - сказала старая мать Курбака. - А придут враги,- продолжал хасиб-сборщик,- так и головы потеряем. Значит, нужно много и денег и хлеба, чтобы вооружить пятьсот тысяч воинов и всех их накормить. А для этого шах приказал собрать налоги. - Мы все налоги только что уплатили. - Вы уплатили за этот год, а теперь платите за будущий. Платить надо сейчас. Начнем с первого. Чей это дом? - Мой, великий начальник! - сказал Курбан-Кызык,- Мне платить нечем! Ничего у меня нет! Есть только курица, да и та яиц не несет. - Знаю наперед твои речи! Все вы так говорите. Эй, молодцы, осмотрите хорошенько дом и особенно сарай. Четыре джигита прошли по двору, осмотрели сарай и огород и вернулись ни с чем. Один держал курицу. - Я даю тебе сроку два дня. Сегодня тебе всыплют пятьдесят палок и будут бить каждый день, пока ты не привезешь мне мешок пшеницы. А затем твой участок земли отдадут другому, более усердному пахарю, который не станет отказываться помочь храброму войску. Курбан-Кызык упал на землю. - Я все сделаю, что захочет шах!.. Я поеду на моей кобыле воевать с яджуджами и маджуджами. Я буду работать, чинить мосты и дороги, но не бей меня на глазах моих детей и не требуй хлеба, когда его нет! У меня четверо ребят, маленьких, как тараканы, и старая мать. Мне их надо прокормить, а чем - не знаю. Пощади, великий хасиб! - и он обнимал копыта коня сборщика и сам дивился смелости своей речи и казался себе таким ничтожным, как жук, а его рыжая кобыла казалась ему несчастной, как голодная собачонка. - Ты, я вижу, шутник, Курбан-Кызык,- сказал сборщик.- Ты же знаешь, что великий аллах создал на вечные времена ступени для людей: выше всего поставил шаха, затем беков, затем купцов и, наконец, простых пахарей. Каждый должен делать, что ему подобает,- шах приказывает, а все остальные должны повиноваться. А что должен делать пахарь-батрак? Работать для бека и для шаха и давать им хлеб, сколько тем потребуется. Так приготовь мешок пшеницы. Ладно, сегодня я тебя бить не буду, некогда. А завтра сдеру шкуру. Хасиб хлестнул коня и направился дальше. Когда улеглась пыль от уехавших сборщиков и разошлись приунывшие соседи, Курбан-Кызык стал готовиться к отъезду. Он сходил в мечеть к мулле и к купцу, имевшему лавочку на повороте большой дороги. Он слушал разговоры проходивших и убедился, что бек прав: всюду говорили о войне и о неведомом народе. Он идет с востока: вероятно, это обычные кочевники-киргизы, кара-китаи или уйгуры, или другое племя татар, разросшееся после нескольких урожайных лет, когда скот плодился и не было буранов и падежей. Всюду ходили слухи, что воины этого племени ростом в полтора человека, они неуязвимы для мечей и стрел и им бесполезно сопротивляться. Единственное от них спасение - запереться за высокими, прочными стенами городов или убежать в болота. Курбан вернулся задумчивый. Нарубил мелко соломы и стеблей джугары для корма кобылы. Достал заржавленный обломок косы и прикрепил его к жерди получилось копье. Он побывал еще у кузнеца, помог ему в работе, потому что в кузнице собралось много поселян, отправлявшихся по вызову шаха в Бухару. Курбан, помогая кузнецу, заработал девять медных дирхемов, так что мог купить у лавочника несколько мелких обрезков баранины. Вечером вернулась жена Курбана, работавшая целый день на поле бека-землевладельца. Она сварила котелок кашицы из джугары и напекла лепешек с кусочками бараньего сала. Когда вся семья, усевшись вокруг глиняной миски, молча приступила к еде, Курбан, сохраняя важность главы семьи, незаметно осматривал каждого из сидевших. Вот сгорбленная мать с седыми космами,- от работы у нее вырос горб на спине. Он вспомнил ее молодой, смуглой, красивой, с черными блестящими глазами и задорным смехом. Работа под палящим солнцем на залитых водою полях, перетаскивание тяжелых вязанок джугары или хвороста, беспрерывный труд согнули ее спину и придавили плечи. Вот жена, уже увядающая, с резкими морщинами, прорезавшими красивое, нежное лицо. Целые дни, согнувшись, она сидела на полу, над основой, торопясь выткать возможно больше ткани. Ее руки стали жесткими и пальцы узловатыми, как у старухи, Четверо детей, сидящих рядом, торопятся ухватить и проглотить побольше каши, и мать уделяет каждому по крошечному кусочку баранины. Старшему, Гассану, уже одиннадцать лет. Он просился поехать с отцом до Бухары, чтобы не только увидеть великолепный город, но и взглянуть на отца, как он с тонким, гибким копьем, мечом и круглым блестящим щитом поскачет на бешеном коне. Еще трое детей: старшая - подросток, она уже стыдливо закрывается краем платка. Вот еще двое малюток. Они сидят рядышком на пятках и, уплетая кашу, вымазали себе щеки. Что-то с ними будет? Почти всю ночь Курбан не спал, обсуждая с женой, как в его отсутствие вести хозяйство, когда пускать воду на посевы, как позвать на помощь соседей, чтобы сжать поле, и чем их угощать в день подмоги. - А если сюда придут яджуджи? - спрашивала жена.- Куда нам бежать? И как нам потом с тобою встретиться? Курбан успокаивал жену. Разве можно допустить, что неведомые враги появятся в Бухаре, в самом сердце ислама? Наверное, шах Хорезма соберет свое могучее войско и поведет его через кипчакские земли, чтобы встретить и разгромить врагов в степи, и тогда Курбан вернется на хорошем коне, и в поводу будет следовать вторая лошадь с вьюками, полными разной военной добычи - подарков для всей семьи. Рано утром Курбан сходил в ближайшие овраги и привез на кобыле столько хвороста, что под грудой сучьев были видны только четыре ноги. Курбан изрубил хворост и сложил его у стены ровной кладкой. Он еще раз наказал жене и матери никому не проговориться о яме, вымазанной внутри глиной и обложенной соломой, в которой хранился небольшой запас джугары и посевных семян пшеницы. Этого должно хватить надолго, а там н Курбан вернется. - Как ты поедешь в дальнюю дорогу? - причитала жена и мать.- У тебя нет ни хлеба, ни денег! Ты от голода растянешься в канаве вместе с конем. Возьми нашу джугару! - Ничего, не бойтесь! - отвечал Курбан.- Джигита прокормит дорога.
Глава третья. ВОЙНА НАЧАЛАСЬ...
Взяв самодельное копье, Курбан-Кызык отправился в путь. Он заехал в усадьбу бека, чтобы узнать, куда ему следует явиться. Управляющий усадьбой изругал его и сказал, что бек Инаньч-хан с отрядом всадников уже уехал. Все опоздавшие должны его догонять по большой дороге, ведущей в Бухару. По всем тропам были видны группы пеших и конных поселян и вереницы двуколок, нагруженных пожитками и детьми. С криками и слезами плелись старики и женщины. Обозы тянулись по всем направлениям - одни к городу, другие, наоборот, уходили в сторону южных гор. Было начало весны. На полях зеленели озимые. Солнце уже сильно пригревало. Дороги подсохли, и пыль густыми облаками подымалась над вереницами куда-то уходивших людей. Возле селений встречались кузницы, где стучали молотки и вооруженные люди кричали и спорили, желая подковать коня, приобрести наконечник копья или умело выкованный железный меч. К вечеру следующего дня, когда вдали показались глиняные ограды предместий Бухары, Курбан успел подружиться с черноглазым бородатым дервишем, шагавшим возле нагруженного котомками черного осла. От него не отходил мальчик лет тринадцати. Дервиш напевал песни и призывал счастье и удачу отважным богатырям, двинувшимся против неверных. Некоторые воины опускали в миску дервиша лепешки или горсти пшена. Когда наступила ночь, тысячи костров засветились вокруг города. Курбан, следуя за дервишем, оказался возло низких строений, откуда, доносились монотонные выкрики: "Гу, гу-у, гу-у" Это была "ханака" - общежитие дервишей. Внутри было много народу, просившего у дервишей исцеления от болезней и молитв, которые спасут от смерти в предстоящей войне. Дервиши колдовали, читали заговоры, совали посетителям полоски бумажек со священными надписями. Курбан, привязав около ограды кобылу, обошел костры, насобирал просыпанной соломы для Рыжухи и черного осла. А дервиш поделился лепешками и сваренной в железном котелке болтушкой из муки. "Джигита прокормит дорога",- вспомнил Курбан. Всю ночь Курбан, борясь со сном, провел около лошади, намотав на руку повод. У костров говорили, что теперь покупают за хорошие деньги самых хромых и плохих коней, так как все хотят уехать подальше от Бухары в персидские горы или в Индию, куда не доберутся неведомые язычники. К утру Курбан так крепко заснул, что не слышал, как кто-то, перерезав повод, увел его Рыжуху. - Говорят, что аллах покарает бесстыдного вора, отнявшего коня у воина, выступившего на священную войну,- сказал дервиш.- Но пока бог наказал также и меня, бедного Хаджи Рахима, так как вор увел и моего старого осла. Утешимся тем, что мы теперь налегке пойдем осматривать благородную Бухару. Курбан взвалил на плечо свое длинное копье и направился вместе с дервишем и его юным спутником осматривать прославленный город - "светлую звезду на небесах просвещения", "благородную Бухару". Три путника, "держа друг друга за пояс дружбы", плелись к Бухаре, среди бесчисленной толпы, двигавшейся непрерывным потоком. Высокие стены, построенные в древние времена, поросшие бурьяном и колючкой, кое-где обвалившиеся, имели одиннадцать ворот, через которые купеческие караваны связывали эту твердыню ислама со всеми концами вселенной. У первых ворот собралась большая толпа. Стражники опрашивали всех проходивших и ко всем обращались с призывом: - Жертвуйте на укрепление города, на питание воинов, на изготовление мечей! Пусть рука ваша не сжимается от скупости, пусть щедрость развяжет ваши тугие кошельки! Старые ученые улемы с кожаными сумками ходили в толпе и требовали, чтобы каждый жертвовал на священное дело защиты родины. Сразу за воротами потянулись торговые ряды. Маленькие лавочки со всевозможными товарами лепились одна возле другой. Купцы, знаь, что особенно требуется на сегодняшний день, выкрикивали достоинства дешевых тканей, прочных в пути, или хорошо скатанных войлоков, необходимых для сна в дороге, и медовых бубликов, которые не портятся от времени. Всюду виднелись группы растерянных беженцев, прибывших с детьми и пожитками из окрестностей в поисках крова и защиты. Пройдя массивные ворота второй стены, отделявшей пригороды от внутреннего города - Шахристана, три путника свернули с шумной улицы на безмолвную площадь, окруженную высокими арками мечетей и медресе. В них учились несколько тысяч молодых и старых истощенных студентов, "шагирдоз", желавших постигнуть премудрость богословских арабских книг, чтобы через много лет труда и лишений сделаться имамами захудалых мечетей. Здесь на площади происходило торжественное богослужение: ряды молящихся, выровнявшиеся, как строки священной книги, стояли неподвижно, следя за движениями седобородого, величественного имама. Когда он опускался на колени, склонялся к земле или подымал руки к ушам, несколько тысяч правоверных повторяли за имамом его движения. Только шорох от бесчисленных падавших и встававших тел проносился, как порыв ветра, по каменным плитам площади. Когда моление кончилось, к ступеням высокой мечети подвели гнедого коня с красным хвостом, украшенного алым бархатным чепраком, расшитым золотыми цветами. Из мечети вышел высокий чернобородый Хорезм-шах в белоснежном тюрбане, сверкавшем алмазными нитями. Шах обратился к толпе с речью: - Все народы ислама - один народ. Наша лучшая защита-отточенный меч. Пророк сказал о правоверных: "Я создал вас, воины ислама, лучшими из творений мира и назначил мусульман быть повелителями всего, что есть на земле и на небе". Правомерные должны быть повелителями вселенной, поэтому ничего не бойтесь! Но священная книга нам также говорит: "Аллах дает свои милости рабу только согласно его старанию"... Поэтому вы должны приложить все ваше усердие, чтобы поразить врага мечом бесстрашия... Разве что-либо сможет устоять против ярости правоверных мусульман, отдающих свою душу за слова пророка?! Убивайте врагов везде, где их найдете, и гоните их! Великий в гневе аллах, дай нам победу над неверными!.. - Убивайте неверных! Гоните язычников! - кричала толпа. Хорезм-шах сел на гнедого коня с малиновым хвостом и сказал еще несколько слов: - Цель наша - дать добрый совет, и мы его вам дали. Мы выезжаем в Самарканд навстречу нечестивым, которые уже спускаются с покрытых снегом перевалов Тянь-Шаня... Но горе им! Враги встретят себе на погибель бесстрашные ряды наших отчаянных воинов... Поручаем вас аллаху! - Да живет Мухаммед-воин! Да здравствует Хорезм-шах, победитель неверных! - кричала толпа, пропуская шаха и его нарядных телохранителей-кипчаков.- Ты один наша лучшая защита!
Глава четвертая. ЗАЩИТА ВОИНА-ОСТРИЕ ЕГО МЕЧА
Выехав из Бухары, Хорезм-шах Мухаммед внезапно повернул коня и направил его не по большой дороге на Самарканд, а на юг, в сторону Келифа. Закутав лицо шелковой шалью, он ехал молча, то рысью, то вскачь, и вся его свита, не отставая, следовала за ним. Встречные путники прыгали с дороги в сторону, в канаву. Они падали ниц и изумленно смотрели на тысячу всадников, которые мчались, точно гонимые страшным Иблисом. Напрасно великий визирь указывал сыну падишаха Джглаль эд-Дину, что государь, вероятно, ошибся дорогой. Джзлаль эд-Дин равнодушно отвечал: - Какое мне дело! Я следую за отцом, хотя бы падишах захотел прыгнуть в огненную пасть ада.
Глава вторая. КУРБАН-КЫЗЫК СДЕЛАЛСЯ ДЖИГИТОМ
- Эй, Курбая-Кызык, эй, шутник! Отныне ты не будешь больше ковырять землю. Хорезм-шах назначает тебя главным начальником своих храбрых войск.Не слезая с коня, джигит стучал рукоятью плети в низкую, кривую дверь хижины Курбана. - Что еще за новая беда стряслась над нами? - кричала худая сгорбленная старуха, мать Курбана, торопливо ковыляя с огорода. - Выходи скорее, Курбан! Чего он спит днем? Верно, опился бузы. - Где нам думать о бузе! - причитала старуха.- Сперва Курбан целую ночь сторожил на канаве, пока не пошла вода, затем он заливал свой участок, а потом один дрался с четырьмя соседями,- они хотели раньше времени отвести его воду на свои пашни. Теперь Курбая весь в синяках лежит и охает. Старуха скрылась в дверях хижины, а оттуда показался Курбан. Он стоял встрепанный, протирая глаза, и со страхом вглядывался в нарядного лихого всадника на сером в яблоках коне. - Салям тебе, бек-джигит! Что надобно начальнику округа? - Сам Хорезм-шах тебя требует к себе с конем, мечом и пикой воевать с неведомыми яджуджами и маджуджами. Сутулый, с длинной шеей, Курбан почесывал пятерней спину. - Перестань смеяться надо мной, бек-джигит! Какой же я воин? Я ничего не умею держать в руке, кроме кетменя и суповой ложки. - Это уж не твое и не мое дело рассуждать. Меня послал Хаким объехать всех деревенских старшин и передать его приказ: чтобы все поселяне собирались немедленно,- у кого есть конь - на коне, у кого верблюд - на верблюде. Смотри же, завтра ты должен явиться к твоему беку, а он поведет вас, воинов, таких лихих, как ты, на войну. А кто нс явится - тому голову долой. Понял? - Постой, бек-джигит, объясни, в чем дело, какие яджуджи-маджуджи? Но джигит хлестнул плетью серого жеребца и ускакал. Только пыль облачком поднялась над дорогой и медленно поплыла в сторону, оседая на пашне. - Курбан, сынок, что это придумали беки, что им от тебя нужно? приставала старуха, опустившись на землю у порога. - Взбесились, верно. И почему до сих пор не подохла наша Рыжуха! Тогда бы меня не вызвали к хакиму.- Курбан направился к рыжей кобыле, которая щипала траву на меже. Конец ее недоуздка держал маленький сын Курбана, полуголый, в одних засученных выше колен шароварах. - Эй, Курбан-Кызык, что случилось? - кричали, подбегая, работавшие на соседних участках поселяне. Курбан не отвечал. Еще ныло все тело от побоев. Он погладил кобылу, расправил редкую гривку и провел рукой по тощей спине с выдающимися ребрами. - Не сердись на нас, Курбан! Сам знаешь: собаки сперва из-за кости раздерутся, а там, глядишь, опять рядком греются на солнце,- говорили соседи.- Из-за воды родной брат делается зверем. Так скажи, Курбан, зачем приезжал джигит окружного начальника? - Война...- сказал глухо Курбан. - Война?! - повторили все четверо и застыли. - Какая может быть война? - очнулся один.- Хорезм-шах самый сильный владыка мира, его тень покрывает вселенную. Кто осмелится воевать с ним? - А чего они от нас хотят? Ведь мы не воины! Мы сеем хлеб, затем беки у нас его отбирают, ну и пусть нас больше не трогают. - Что же говорил джигит? - Все,- сказал он,- пойдут воевать, защищать нашу землю. У кого есть конь или верблюд, должны с ними явиться к беку. - А я заберу жену и ребят и убегу с ними в горы или в болота. Что мне защищать? Эти земли? Так они же не наши, а бека! Пусть беки со своими джигитами за них и дерутся! - У Хорезм-шаха есть войско из наемных кипчаков. Это их дело воевать, До сих пор они больше воевали с нами, пахарями, и нам от них житья не было. - А во пришла нужда, так и обратились к нам. - Эй, смотрите! Еще новая беда! По дороуе; вздымая пыль, быстро приближались всадники, за ними громыхали высокими колесами четыре повозки. Они остановились около мазанки Курбана. С телег соскочили несколько служителей с длинными белыми палками. - Подойдите сюда! - сказал один всадник. Курбан и другие поселяне приблизились, согнувшись и сложив руки ка животе. - Вы меня должны знать. Я окружной хасиб, сборщик податей. Главный казначей Мустафи разослал приказ всем хасибам. Стране грозит война, на нас идут из степи язычники-татары. Если они ворвутся на наши земли, то всех перережут, скот и хлеб заберут, и мы останемся голые. - А мы и так голые! - сказала старая мать Курбака. - А придут враги,- продолжал хасиб-сборщик,- так и головы потеряем. Значит, нужно много и денег и хлеба, чтобы вооружить пятьсот тысяч воинов и всех их накормить. А для этого шах приказал собрать налоги. - Мы все налоги только что уплатили. - Вы уплатили за этот год, а теперь платите за будущий. Платить надо сейчас. Начнем с первого. Чей это дом? - Мой, великий начальник! - сказал Курбан-Кызык,- Мне платить нечем! Ничего у меня нет! Есть только курица, да и та яиц не несет. - Знаю наперед твои речи! Все вы так говорите. Эй, молодцы, осмотрите хорошенько дом и особенно сарай. Четыре джигита прошли по двору, осмотрели сарай и огород и вернулись ни с чем. Один держал курицу. - Я даю тебе сроку два дня. Сегодня тебе всыплют пятьдесят палок и будут бить каждый день, пока ты не привезешь мне мешок пшеницы. А затем твой участок земли отдадут другому, более усердному пахарю, который не станет отказываться помочь храброму войску. Курбан-Кызык упал на землю. - Я все сделаю, что захочет шах!.. Я поеду на моей кобыле воевать с яджуджами и маджуджами. Я буду работать, чинить мосты и дороги, но не бей меня на глазах моих детей и не требуй хлеба, когда его нет! У меня четверо ребят, маленьких, как тараканы, и старая мать. Мне их надо прокормить, а чем - не знаю. Пощади, великий хасиб! - и он обнимал копыта коня сборщика и сам дивился смелости своей речи и казался себе таким ничтожным, как жук, а его рыжая кобыла казалась ему несчастной, как голодная собачонка. - Ты, я вижу, шутник, Курбан-Кызык,- сказал сборщик.- Ты же знаешь, что великий аллах создал на вечные времена ступени для людей: выше всего поставил шаха, затем беков, затем купцов и, наконец, простых пахарей. Каждый должен делать, что ему подобает,- шах приказывает, а все остальные должны повиноваться. А что должен делать пахарь-батрак? Работать для бека и для шаха и давать им хлеб, сколько тем потребуется. Так приготовь мешок пшеницы. Ладно, сегодня я тебя бить не буду, некогда. А завтра сдеру шкуру. Хасиб хлестнул коня и направился дальше. Когда улеглась пыль от уехавших сборщиков и разошлись приунывшие соседи, Курбан-Кызык стал готовиться к отъезду. Он сходил в мечеть к мулле и к купцу, имевшему лавочку на повороте большой дороги. Он слушал разговоры проходивших и убедился, что бек прав: всюду говорили о войне и о неведомом народе. Он идет с востока: вероятно, это обычные кочевники-киргизы, кара-китаи или уйгуры, или другое племя татар, разросшееся после нескольких урожайных лет, когда скот плодился и не было буранов и падежей. Всюду ходили слухи, что воины этого племени ростом в полтора человека, они неуязвимы для мечей и стрел и им бесполезно сопротивляться. Единственное от них спасение - запереться за высокими, прочными стенами городов или убежать в болота. Курбан вернулся задумчивый. Нарубил мелко соломы и стеблей джугары для корма кобылы. Достал заржавленный обломок косы и прикрепил его к жерди получилось копье. Он побывал еще у кузнеца, помог ему в работе, потому что в кузнице собралось много поселян, отправлявшихся по вызову шаха в Бухару. Курбан, помогая кузнецу, заработал девять медных дирхемов, так что мог купить у лавочника несколько мелких обрезков баранины. Вечером вернулась жена Курбана, работавшая целый день на поле бека-землевладельца. Она сварила котелок кашицы из джугары и напекла лепешек с кусочками бараньего сала. Когда вся семья, усевшись вокруг глиняной миски, молча приступила к еде, Курбан, сохраняя важность главы семьи, незаметно осматривал каждого из сидевших. Вот сгорбленная мать с седыми космами,- от работы у нее вырос горб на спине. Он вспомнил ее молодой, смуглой, красивой, с черными блестящими глазами и задорным смехом. Работа под палящим солнцем на залитых водою полях, перетаскивание тяжелых вязанок джугары или хвороста, беспрерывный труд согнули ее спину и придавили плечи. Вот жена, уже увядающая, с резкими морщинами, прорезавшими красивое, нежное лицо. Целые дни, согнувшись, она сидела на полу, над основой, торопясь выткать возможно больше ткани. Ее руки стали жесткими и пальцы узловатыми, как у старухи, Четверо детей, сидящих рядом, торопятся ухватить и проглотить побольше каши, и мать уделяет каждому по крошечному кусочку баранины. Старшему, Гассану, уже одиннадцать лет. Он просился поехать с отцом до Бухары, чтобы не только увидеть великолепный город, но и взглянуть на отца, как он с тонким, гибким копьем, мечом и круглым блестящим щитом поскачет на бешеном коне. Еще трое детей: старшая - подросток, она уже стыдливо закрывается краем платка. Вот еще двое малюток. Они сидят рядышком на пятках и, уплетая кашу, вымазали себе щеки. Что-то с ними будет? Почти всю ночь Курбан не спал, обсуждая с женой, как в его отсутствие вести хозяйство, когда пускать воду на посевы, как позвать на помощь соседей, чтобы сжать поле, и чем их угощать в день подмоги. - А если сюда придут яджуджи? - спрашивала жена.- Куда нам бежать? И как нам потом с тобою встретиться? Курбан успокаивал жену. Разве можно допустить, что неведомые враги появятся в Бухаре, в самом сердце ислама? Наверное, шах Хорезма соберет свое могучее войско и поведет его через кипчакские земли, чтобы встретить и разгромить врагов в степи, и тогда Курбан вернется на хорошем коне, и в поводу будет следовать вторая лошадь с вьюками, полными разной военной добычи - подарков для всей семьи. Рано утром Курбан сходил в ближайшие овраги и привез на кобыле столько хвороста, что под грудой сучьев были видны только четыре ноги. Курбан изрубил хворост и сложил его у стены ровной кладкой. Он еще раз наказал жене и матери никому не проговориться о яме, вымазанной внутри глиной и обложенной соломой, в которой хранился небольшой запас джугары и посевных семян пшеницы. Этого должно хватить надолго, а там н Курбан вернется. - Как ты поедешь в дальнюю дорогу? - причитала жена и мать.- У тебя нет ни хлеба, ни денег! Ты от голода растянешься в канаве вместе с конем. Возьми нашу джугару! - Ничего, не бойтесь! - отвечал Курбан.- Джигита прокормит дорога.
Глава третья. ВОЙНА НАЧАЛАСЬ...
Взяв самодельное копье, Курбан-Кызык отправился в путь. Он заехал в усадьбу бека, чтобы узнать, куда ему следует явиться. Управляющий усадьбой изругал его и сказал, что бек Инаньч-хан с отрядом всадников уже уехал. Все опоздавшие должны его догонять по большой дороге, ведущей в Бухару. По всем тропам были видны группы пеших и конных поселян и вереницы двуколок, нагруженных пожитками и детьми. С криками и слезами плелись старики и женщины. Обозы тянулись по всем направлениям - одни к городу, другие, наоборот, уходили в сторону южных гор. Было начало весны. На полях зеленели озимые. Солнце уже сильно пригревало. Дороги подсохли, и пыль густыми облаками подымалась над вереницами куда-то уходивших людей. Возле селений встречались кузницы, где стучали молотки и вооруженные люди кричали и спорили, желая подковать коня, приобрести наконечник копья или умело выкованный железный меч. К вечеру следующего дня, когда вдали показались глиняные ограды предместий Бухары, Курбан успел подружиться с черноглазым бородатым дервишем, шагавшим возле нагруженного котомками черного осла. От него не отходил мальчик лет тринадцати. Дервиш напевал песни и призывал счастье и удачу отважным богатырям, двинувшимся против неверных. Некоторые воины опускали в миску дервиша лепешки или горсти пшена. Когда наступила ночь, тысячи костров засветились вокруг города. Курбан, следуя за дервишем, оказался возло низких строений, откуда, доносились монотонные выкрики: "Гу, гу-у, гу-у" Это была "ханака" - общежитие дервишей. Внутри было много народу, просившего у дервишей исцеления от болезней и молитв, которые спасут от смерти в предстоящей войне. Дервиши колдовали, читали заговоры, совали посетителям полоски бумажек со священными надписями. Курбан, привязав около ограды кобылу, обошел костры, насобирал просыпанной соломы для Рыжухи и черного осла. А дервиш поделился лепешками и сваренной в железном котелке болтушкой из муки. "Джигита прокормит дорога",- вспомнил Курбан. Всю ночь Курбан, борясь со сном, провел около лошади, намотав на руку повод. У костров говорили, что теперь покупают за хорошие деньги самых хромых и плохих коней, так как все хотят уехать подальше от Бухары в персидские горы или в Индию, куда не доберутся неведомые язычники. К утру Курбан так крепко заснул, что не слышал, как кто-то, перерезав повод, увел его Рыжуху. - Говорят, что аллах покарает бесстыдного вора, отнявшего коня у воина, выступившего на священную войну,- сказал дервиш.- Но пока бог наказал также и меня, бедного Хаджи Рахима, так как вор увел и моего старого осла. Утешимся тем, что мы теперь налегке пойдем осматривать благородную Бухару. Курбан взвалил на плечо свое длинное копье и направился вместе с дервишем и его юным спутником осматривать прославленный город - "светлую звезду на небесах просвещения", "благородную Бухару". Три путника, "держа друг друга за пояс дружбы", плелись к Бухаре, среди бесчисленной толпы, двигавшейся непрерывным потоком. Высокие стены, построенные в древние времена, поросшие бурьяном и колючкой, кое-где обвалившиеся, имели одиннадцать ворот, через которые купеческие караваны связывали эту твердыню ислама со всеми концами вселенной. У первых ворот собралась большая толпа. Стражники опрашивали всех проходивших и ко всем обращались с призывом: - Жертвуйте на укрепление города, на питание воинов, на изготовление мечей! Пусть рука ваша не сжимается от скупости, пусть щедрость развяжет ваши тугие кошельки! Старые ученые улемы с кожаными сумками ходили в толпе и требовали, чтобы каждый жертвовал на священное дело защиты родины. Сразу за воротами потянулись торговые ряды. Маленькие лавочки со всевозможными товарами лепились одна возле другой. Купцы, знаь, что особенно требуется на сегодняшний день, выкрикивали достоинства дешевых тканей, прочных в пути, или хорошо скатанных войлоков, необходимых для сна в дороге, и медовых бубликов, которые не портятся от времени. Всюду виднелись группы растерянных беженцев, прибывших с детьми и пожитками из окрестностей в поисках крова и защиты. Пройдя массивные ворота второй стены, отделявшей пригороды от внутреннего города - Шахристана, три путника свернули с шумной улицы на безмолвную площадь, окруженную высокими арками мечетей и медресе. В них учились несколько тысяч молодых и старых истощенных студентов, "шагирдоз", желавших постигнуть премудрость богословских арабских книг, чтобы через много лет труда и лишений сделаться имамами захудалых мечетей. Здесь на площади происходило торжественное богослужение: ряды молящихся, выровнявшиеся, как строки священной книги, стояли неподвижно, следя за движениями седобородого, величественного имама. Когда он опускался на колени, склонялся к земле или подымал руки к ушам, несколько тысяч правоверных повторяли за имамом его движения. Только шорох от бесчисленных падавших и встававших тел проносился, как порыв ветра, по каменным плитам площади. Когда моление кончилось, к ступеням высокой мечети подвели гнедого коня с красным хвостом, украшенного алым бархатным чепраком, расшитым золотыми цветами. Из мечети вышел высокий чернобородый Хорезм-шах в белоснежном тюрбане, сверкавшем алмазными нитями. Шах обратился к толпе с речью: - Все народы ислама - один народ. Наша лучшая защита-отточенный меч. Пророк сказал о правоверных: "Я создал вас, воины ислама, лучшими из творений мира и назначил мусульман быть повелителями всего, что есть на земле и на небе". Правомерные должны быть повелителями вселенной, поэтому ничего не бойтесь! Но священная книга нам также говорит: "Аллах дает свои милости рабу только согласно его старанию"... Поэтому вы должны приложить все ваше усердие, чтобы поразить врага мечом бесстрашия... Разве что-либо сможет устоять против ярости правоверных мусульман, отдающих свою душу за слова пророка?! Убивайте врагов везде, где их найдете, и гоните их! Великий в гневе аллах, дай нам победу над неверными!.. - Убивайте неверных! Гоните язычников! - кричала толпа. Хорезм-шах сел на гнедого коня с малиновым хвостом и сказал еще несколько слов: - Цель наша - дать добрый совет, и мы его вам дали. Мы выезжаем в Самарканд навстречу нечестивым, которые уже спускаются с покрытых снегом перевалов Тянь-Шаня... Но горе им! Враги встретят себе на погибель бесстрашные ряды наших отчаянных воинов... Поручаем вас аллаху! - Да живет Мухаммед-воин! Да здравствует Хорезм-шах, победитель неверных! - кричала толпа, пропуская шаха и его нарядных телохранителей-кипчаков.- Ты один наша лучшая защита!
Глава четвертая. ЗАЩИТА ВОИНА-ОСТРИЕ ЕГО МЕЧА
Выехав из Бухары, Хорезм-шах Мухаммед внезапно повернул коня и направил его не по большой дороге на Самарканд, а на юг, в сторону Келифа. Закутав лицо шелковой шалью, он ехал молча, то рысью, то вскачь, и вся его свита, не отставая, следовала за ним. Встречные путники прыгали с дороги в сторону, в канаву. Они падали ниц и изумленно смотрели на тысячу всадников, которые мчались, точно гонимые страшным Иблисом. Напрасно великий визирь указывал сыну падишаха Джглаль эд-Дину, что государь, вероятно, ошибся дорогой. Джзлаль эд-Дин равнодушно отвечал: - Какое мне дело! Я следую за отцом, хотя бы падишах захотел прыгнуть в огненную пасть ада.