Страница:
Глава пятая. ЩЕДРОСТЬ
Постукивая посохом, дервиш Хаджи Рахим проходил по узким улицам огромного центрального базара Гурганджа. Здесь были ряды медной посуды, тазов, подносов и кувшинов, начищенных, блистающих, как огонь, украшенный, искусно выбитыми узорами. Были ряды с медными резными фонарями для свечей и глиняными мисками, тарелками и чашками. Были ряды тонкой китайской посуды, белой и голубой, а также стеклянной иракской, издающей чистый звон. Особые ряды благоухали редкими бальзамами, как целебными, так и придающими аромат. Там же продавались ценные лекарства, такие, как тангутский ревень, касторовое и розовое масла, мыльный порошек "гасуль", растертый из солончаковых трав - целебный одновременно для кожи, для десен и для желудка. Здесь можно было найти ценную землю, смешанную с благовониями, употребляемую для мытья в банях, и зеленую персидскую глинку, мгновенно удаляющую волосы, и бухарское укрепляющее волосы маело, которым мажут голову, и тибетский мускус, и индийскую амбру, и темные шарики гашиша, дающего дурман. Пробираясь среди пестрой толпы, которая заливала базар шумным потоком, Хаджи Рахим останавливался у лавок, как бы ожидая подаяний, но внимательно всматривался в каждого продавца, отыскивая кого-то. Когда оч попал в ряды, где выставлены были груды материй и сукон, то важные купцы, сидевшие, скрестив ноги, бросали ему медные монеты и говорили: - Проходи с миром дальше! Они боялись чтобы черная рука дервиша не прикоснулась к серебристой шелковой ткани "симчуж" или к драгоценной золотистой парче, подносимой в знак почета могущественным и знатным бекам. В этом ряду Хаджи Рахим увидел человека, похожего на того, кого он искал. Этот человек сидел среди других купцов, обложенный шелковыми подушками. Исхудавшее лицо его, бледное, как самаркандская бумага, с ввалившимися черными глазами, говорило о перенесенной болезни.- Сидевшие по сторонам купцы обращались к нему с особой почтительностью и наперерыв предлагали миндальные пирожные, пряники, варенные в меду орехи и фисташки. Купец был в дорогой светло-серой шерстяной одежде и шелковом пестром тюрбане. Он держал китайскую голубую чашку с чаем. На указательном пальце его синела большая бирюза, приносящая здоровье. Дервиш остановился подле лавки. Купцы бросили в его миску для подаяний несколько монет, но дервиш продолжал стоять молча. - Проходи с миром! - сказали купцы.- Тебе уже дано. Наконец больной купец перевел на него свой взор. Черные глаза его удивленно раскрылись. - Что ты от меня хочешь? - сказал он. - Говорят, что ты человек сильный и много видел на своем веку, проходя с караванами по вселенной,- сказал Хаджи Рахим.- Не можешь ли ты мне ответить на один вопрос? - Если ты хочешь, чтобы я объяснил тебе священные книги, то есть люди, больше меня знающие, ученые улемы и святые имамы. А я купец, умею только считать и отмерять сукна. - Довольно, святой дервиш! Проходи с миром! - закричали купцы.- Мы же тебе положили от нашего достояяния,- и они бросили в "кяшкуль" еще миндальных пирожных и орехов. - Нет, я жду твоего ответа, потому что мой вопрос будет касаться тебя, почтенный купец. - Говори! - Если бы у тебя был друг, верный, преданный, который с тобой делил и горе, и тяжелую дорогу, и голодал вместо, и переносил жару и снежную бурю... ценил бы ты его? - Как же такого не ценить? - сказал купец.- Говори дальше. Тогда дервиш сказал, обращаясь ко всем: - Да будет светел круг ваш, радостно утро и сладок напиток! Взгляните на того, кто был и богат, и приветлив, и полон довольства, у кого был счастливый дом и цветущий сад, и всегдашняя чаша пиршества. Но я не мог отклонить от себя плети гневной судьбы, нападок бедствий и злобных искр зависти. И гнал меня бич черных несчастий, пока не пустела рука моя, не стал просторен мой двор, не высох сад и не рассеялись друзья пира. И все изменилось. Я питался тоской, мой живот ввалился от голода, и не приходил "сон, румянивший бледное лицо. Но остался у меня один ДРУГ. Он не покидал меня в скитаниях, когда ущелье было моим жалким жилищем, камень - моим ложем и босая нога моя ступала на колючий терн. Друг прошел со мной вместе в славный город Багдад, в священную обитель молящихся - Мекку. Все время он облегчал мои силы, нес мою сумку и согревал меня холодной ночью. Но медлил и не приходил день счастливой судьбы. Внезапный гром разлучил меня с моим другом, когда я достиг богатой равнины Хорезма, и я теперь вечный брат нищеты и не имею крова для ночлега... Больной купец спросил; - Но почему тебя разлучили с твоим другом? Ведь, если он побывал на родине пророка, он может носить белую повязку, знак паломника - хаджи. Кто же осмелился обидеть и его и тебя? - Причиной разлуки - один купец. - Расскажи мне о нем. - Хоть я и последний из несчастных, но я нашел в пути еще более несчастного - купца, израненного разбойниками и брошенного без помощи. Я сделал, что мог, перевязал его раны, хотел довезти до Гурганджа... и сохранил ему золотого сокола... Внимательно слушавший купец вздрогнул и прервал дервиша: - Не продолжай! Мы все уже знаем, что сталось с купцом. Ведь этот купец перед тобой. Я давно хотел разыскать тебя, чтобы отблагодарить. Но кто же твой друг? Можетбыть, я могу извлечь и его из застенка бедствий? - Ты один только можешь вернуть мне Друга. Он не смеет носить белую повязку и называться хаджи, потому что у него, как у шайтана, привешен хвост. Это мой осел. Жадный правитель округа, у которого ты остался лечиться, отобрал моего осла. Если ты мне поможешь достать другого, то сбудется все, чего я желаю. - Ты получишь твоего осла. Я откупил его у хакима, и он здесь во дворе. Слышишь, не он ли кричит и приветствует тебя? Но этого мало. Теперь ты можешь выбрать в любой лавке, что только захочешь: лучшие одежды, и сафьяновые сапоги, и материи - бери все, что только тебе понадобится. - Я - дервиш! У меня есть грубый шерстяной плащ, и этого с меня довольно. Но я берусь рукой за полу твоей . щедрости только для того, чтобы ты одел мою совсем голую тень. Тень всюду следует за мной и не имеет ничего, чем прикрыть свое исхудавшее тело. Купцы засмеялись. - Ты все шутишь, дервиш! Как же можно одеть твою тень? - Да вот она стоит перед вами! - И дервиш показал рукой на нищего мальчика Тугана, прислонившегося к стене. Больной купец ударил в ладони. - Гассан,- сказал он подошедшему слуге.- Проведи этого мальчика в лавку, где продается готовая одежда, и одень его так, как ты одел бы путника, отправляющегося в дальнюю дорогу. - Все ему дать? - Ты его оденешь "сор-та-пай" (с головы до ног) и дашь ему все; чекмень, рубашку, шаровары, носки, сапоги, пояс и тюрбан. А ты почтеный "джихан-гешт" (скиталец вселенной), приходи сегодня вечером ко мне. Гассан расскажет тебе, как найти мой дом. Слуга провел дервиша и смущенного Тугана в лавку, где висели разные одежды: мужские, женские и детские. И хотя слуга Гассан предлагал выбрать все самое лучшее, дервиш указал только на то, что прочно и удобно в дороге. Когда Туган вышел из лавки, одетый, как сын гурганджского жителя, с закрученной вокруг головы синей чалмой, Гассан передал дервишу кожанный кошелек и сказал: - Мой хозяин, почтенный Махмуд-Ялвач, приказал передать тебе также эти пять золотых динаров, чтобы ты ни в чем не нуждался в дороге. Кроме того, во дворе хозяина тебя ждет твой осел с седлом. Ты можешь взять его в любое время. Вероятно, ты оказал большую услугу моему хозяину? Он редко бывает щедрым. Вечером Хаджи Рахим посетил купца Махмуд-Ялвача. Тот ждал его в красивой беседке, укрывшейся среди большого сада. Когда они выпили чашку золотистого чая и слуга удалился, купец шепотом спросил: - О каком золотом соколе тн говорил сегодня? Дервиш достал из складок своего пояса золотую пластинку с вырезанным на ней соколом и передал Махмуд-Ялвачу. Тот порывисто схватил ее и спрятал за пазухой. - Запомни мои слова,- сказал он.- Что бы ни случилось, хотя бы произошел взрыв вселенной, если ты услышишь обо мне, можешь смело прийти в мой дом. Я всегда помогу тебе. Что ты будешь делать в Гургандже? - Завтра я ухожу отсюда в Бухару. Я боюсь оставаться здесь, где над головой всегда занесен меч, не разбирающий, прав или не прав тот, на кого он упадет. Нет, лучше посох странника и далекая дорога.
Глава шестая. ЗАГОВОР ЦАРИЦЫ ТУРКАН-ХАТУН
Под главенством такой умной женщины,
как Туркан-Хатун, влияние военной
(кипчакской) аристократии скоро пошатнуло
авторитет престола. Кипчаки могли
беспрепятственно опустошать занятые ими
земли, хотя бы они явились туда в качестве
освободителей, и делать имя своего государя
предметом ненависти населения.
(Акад. В. Вартольд)
Створчатые ворота Арк раскрылись, и пара за парой стали выезжать на откормленных жеребцах всадники в белых бараньих шапках, красных полосатых кафтанах и с блистающими золотом кривыми саблями. Мухаммед, шах Хорезма, дородный я величественный, в белом шелковом тюрбане с алмазными сверкающими нитями, угрюмо сидел на широкогрудом гнедом коне с богатой золотой сбруей. Малиновый парчовый халат шаха, пояс я сабля, усыпанные драгоценными каменьями, ослепительно блестели на солнце. Позади властителя Хорезма следовали два молодых всадника. На вороном туркменском жеребце с серебряным ошейником ловко сидел смуглый удалец. Это был сын туркменки, наследник шаха Джелаль эд-Дин. Рядом с ним на пегом иноходце с длинной черной гривой заплетенной я мелкие косички, ехал мальчик в парчовом халатике - самый младший и любимый сын шаха, от кипчакской княжны. Далее следовали важные сановники Хорезма, гарцевавшие на конях, покрытых алыми чепраками. Конвойная тысяча шаха разделилась. Одна часть, двигаясь впереди через главную улицу базара, разгоняла плетьми толпившихся любопытных. Другая половина шахских джигитов замыкала процессию. Все встречные падали на колени, склоняясь головой до земли. Они не имели права взглянуть вблизи на властителя величайшей страны ислама. Купцы, услыхав потрясающий хриплый рев длинных кожаных труб и грохот барабанов, поспешно вытаскивали из лавок ковры и расстилали их прямо в грязь по пути следования шаха. Шах Мухаммед привык к восхвалениям и крикам преданности. Его равнодушный взгляд скользил по бесчисленным полосатым спинам, склонившимся к копытам его гнедого коня. Ничего нельзя было прочесть на его опухшем лице. Белизна чалмы особенно ярко оттеняла его большую черную бороду. Перед въездными воротами дворца шахини-матери Туркан-Хатун, по обе стороны пути, стояли отборные кипчакские воины в знаменитых хорезмских, непроницаемых для стрел кольчугах, в шлемах со спущенными на переносицу стрелками, с длинными гибкими копьями в руках. - Да живет и царствует шах Мухаммед непобедимый! - гремели восклицания воинов, подхваченные толпой; люди сбегались из переулков и карабкались на крыши и глиняные стены. Мухаммеда поразило, что, против обыкновения, кипчакских воинов было слишком много, в несколько раз больше, чем вся его охрана. Для чего их собрали? Нет ли здесь ловушки? Не повернуть ли, пока не поздно, обратно? Нет, к чему подозрения! Разве может родная мать устраивать западню своему сыну? Разве он после смерти отца, шаха Текеша, не оставил матери всю силу власти, равную его собственной? Разве кипчакские воины из ее рода Канглы не участвовали во всех его походах и, возвращаясь в кочевья, не привозили с собой обильную добычу, о которой не мечтали их отцы? Вперед! Мухамкед стегнул плетью задержавшегося перед воротами коня и двумя прыжками влетел во внутренний двор. Кипчакские старики в праздничных халатах взяли под уздцы коня. Хорезм-шах соскочил с седла на разостланную бархатную дорожку. Прямой и сильный, несмотря на свои годы, он поднялся на ступени террасы с тонкими резными колонками к, пройдя мимо склоненных спин, вступил в прохладные покои дворца. Перед ним вырос негр с золотым кольцом в носу. - Царица цариц идет тебе навстречу. Салям твоему величию! - Негр раздвинул занавес и крикнул высоким голосом: - Величие мира! Хранитель веры! Меч ислама! Шах сделал несколько шагов вперед. В полумраке комнаты с отполированными деревянными стенами и решетчатыми окнами светилась золотой парчой маленькая фигурка. По обе стороны полукругом застыли на коленях двадцать знатнейших кипчакских ханов. Мухаммед, сложив руки на груди, склонился, мелкими шажками быстро подошел к матери и прошептал: - Салям, Туркан-Хатум, свет добродетели, образец справедливости! Складки парчи зашевелились. Круглый тюрбан с султаном из страусовых перьев почти коснулся пола, потом опять поднялся. - Бедная, несчастная вдова, твоя мать, приветствует величайшего повелителя вселенной. Сделай мне почет и радость, сядь рядом со мной. Мухаммед выпрямился, поднял глаза и увидел перед собой маленькое лицо, густо покрытое белилами и румянами, черные колючие глазки, в которых дрожали красны огоньки. Туркан-Хатум, подобрав под себя ноги, сидела на восьмигранном золотом троне, похожем на поднос; Мухаммед, как правитель страны, должен бы сесть рядом с матерью, но на троне не было места. Все было занято ее парчовым платьем, и шах опустился рядом на ковер. Этого только и ждала Туркан-Хатун, желавшая показать своим кипчакам, что хорезм-шах сидит ниже ее. Мухаммед, подняв ладони, произнес молитву и провел концами пальцев по бороде. Все сидевшие шепотом повторили молитву. Туркан-Хатун заговорила вкрадчивым, нежным голоском тряся головой, и ворох парчи при этом равномерно шевелился, и перья на тюрбане дрожали. - Я позвала тебя, мой величайший, мой возлюбленный сын, чтобы вместе обсудить важные дела. Они касаются счастья и благополучия нашего прославленного рода Хорезм-шахов и судьбы преданных тебе кипчакских ханов. Надо оберегать наш трон, нашу власть и наших друзей! В комнате было тихо. Только сквозь прорези решетчатых окон снаружи доносились отдаленные перекаты криков: "Да живет хорезм-шах!" - Я слушаю тебя, премудрая моя мать! - До моей скромной хижины долетели слухи, будто готов к новым походам в отдаленные страны. Ты опять своем великолепном коне будешь проноситься по равнинам битв. Но кто может раньше срока прочесть предначертание всемогущего, написанные в его "Книге судеб"? Если ты погибнешь мучеником за правую веру на поле сражения и унесешься, как молния, прямо в райские сады, то здесь без твоей могучей руки могут произойти беспорядки,- да огради нас от них аллах! А так как наш гордый внук Джелал эд-Дин предпочитает перешептываться с туркменами, готовясь вырезать всех нас, кипчаков, то надо подумать о том не следует ли вместо Джелаль эд-Дина заблаговременно назначить другое лицо управлять страной Хорезма? - Мудрые слова! Драгоценные, как алмазы! - воскликнули кипчакские ханы. - Поэтому,- продолжала царица,- посоветовавшись вот с этими самыми знатными ханами родного нам кипчакского народа, я решила, дорогой мой сын, передать тебе единоподушную просьбу всех кипчаков, чтобы ты назначил на следником престола твоего младшего мальчика ад-Дина Озлаг-шаха, сына твоей любимой жены, ханши кипчакской, а Джелаль эд-Дина отошли управлять самыми отдаленными землями,- он постоянная угроза и тебе и всем нам! Все затихли, ожидая, что скажет шах Мухаммед. Он молчал, задумчиво накручивая на дрожащий палец завиток шелковистой бороды. - Если же ты откажешься, то все кипчаки немедленно уйдут из Хорезма в свои степи, и я, как последняя нищая, пущусь в скитания вместе с ними... Видя, что Мухаммед все еще колеблется, Туркан-Хатун повернула голову. За ее плечами стоял молодой управляющий ее поместьями Мухаммед бен-Салих, бывший гулям (старший слуга), возвеличенный ею за красоту. Он понял жест маленькой ручки, вышел из комнаты и сейчас же вернулся, ведя за руку семилетнего мальчика, одетого в парчовый халатик. - Вот ваш новый наследник престола,- воскликнула властным, резким голосом Туркан-Хатун.- Объявляю кипчакским ханам, бекам, воинам и простому народу, что хорезм-шах согласен видет в нем опору трона. Все ханы вскочили, подхватили мальчика на руки и несколько раз подняли кверху. - Да живет, да здравствует наш единокровный кипчакский султан! Мухаммед встал, принял на руки сына и посадил его рядом с его бабушкой Туркан-Хатун. - Слушайте, беки,- сказал Мухаммед.- Как вы видите, я исполнил ваше желание. Теперь вы исполните мою волю. Мой старый враг, Насир, халиф багдадский, опять начал устраивать заговоры против меня и подстрекать к восстаниям подвластные мне народы. До тех пор не будет спокойствия в Хорезме, пока злодей Насир не будет свергнут. Тогда халифом станет нами назначенный и преданный нам священнослужитель. Поэтому я не остановлюсь до тех пор, пока не разгромлю войска халифа и не воткну острие моего копья в священную землю Багдада. Старший из кипчаков, подслеповатый высохший старичок с узкой седой бородкой, сказал: - Мы все, как один, направим наших коней туда, куда укажет твоя могучая рука. Но нам нужно сперва успокоить наши кочевья, помочь испуганным родичам. Из Кипчакской степи прискакали гонцы. Говорят, будто с востока на наши земли нахлынули неведомые люди, дикие язычники, не слыхавшие о святой вере ислама. Они явились со стадами, верблюдами и повозками. Они заняли наши пастбища, прогоняют с места наши кочевья. Надо поспешить в нашу степь, перебить этих язычников, забрать их стада, женщин и детей раздать в рабство нашим воинам. - Веди войско в наши степи! - кричали ханы. Писец-мирза с калямом в руке подошел к хорезм-шах и опустился перед ним на колени, протягивая исписанны лист бумаги. - Что это такое? - спросил Мухаммед. - Высочайший указ о передаче наследования любимейшему твоему младшему сыну Кутб ад-Дину Озлаг-шаху! Временно, до совершеннолетия его, правительницей Хорезм и опекуншей молодого наследника будет его бабушка, твоя мать, шахиня Туркан-Хатун. А воспитателем наследника великим визирем Хорезма назначается управляющий усадьбами царицы, Мухаммед бен-Салих. - А ты, мой великий сын, непобедимый хорезм-шах Мухаммед, пока мы будем управлять, сможешь ходить войском по всей вселенной и воевать, с кем захочешь,- сказала Туркан-Хатун. Мухаммед подписал указ, не читая, и передал тростник ковое перо своей матери. Она взяла калям и крупными буквами старательно написала: "Туркан-Хатун, владычица Вселенной, царица всех женщин мира" Шах Мухаммед оглянулся, отыскивая своего старшего сына Джелаль эд-Дина. Он боялся встретиться с ним взглядами. Но его не было. Векиль прошептал на ухо Хорезм-шаху; - Хан Джелаль эд-Дин, увидев столько кипчакских воинов, сказал: "Я не баран, чтобы идти на кипчакскую бойню", и, свернув в сторону, умчался, как ветер.
Глава седьмая. ПЛЕННИЦА ГАРЕМА
На плечах векиля лежала трудная забота о "хорошем расположении духа" трехсот жен хорезм-шаха. В его обязанности входило также следить за их поведением и, в случае тревожных признаков легкомыслия, докладывать об этом самому владыке Хорезма. Получив от шаха Мухаммеда приказ выяснить причину вздохов и слез девушки, привезенной из туркменской степи, векиль призвал гадалку Илан-Торч ("Чешуя змеи"), опытную в распутывании хитросплетений женской логики. Она же была и ворожея, и знахарка, и рассказчица веселых и страшных сказок. Выслушав туманную речь векиля, "Чешуя змеи" поняла, что его беспокоят три вопроса: нет ли в степи лихого джигита, о котором вздыхает молодая Гюль-Джамал, ведет ли она тайные переговоры с вольнолюбивыми туркменами, и был ли у нее кинжал в ту ночь, которую она провела у шаха. - Все поняла,- сказала "Чешуя змеи", подставляя ладони. Бикель насыпал ей несколько монет. - Но среди монет я не вижу ни одной золотой? - Принеси важные новости, получишь золотую... Старая ворожея, худая и смуглая, с большими серебряными кольцами в ушах, вошла в калитку двора новой жемчужипы гарема и остановилась. Прищуренными черными глазами она окинула небольшой дворик, окруженный высокими стенами. Как обычно во дворах других шахинь, с одной стороны тянулась одноэтажная длинная постройка без окон с террасой, на которую выходило пять раскрытых створчатых дверей. Посреди двора протекал ручеек и впадал в круглый бассейн. По сторонам пышно цвели две куртины роз. В глубине, у стены, под высоким развесистым тополем одиноко стояла нарядная туркменская юрта, обтянутая белыми войлоками и цветными веревками. Оправляя полосатый плащ, Илан-Торч направилась к бассейну. Небольшая, очень смуглая девушка с продолговатыми черными глазами сидела на каменной ступеньке. Она брала из голубой кашгарской чашечки крупинки вареного риса и бросала их крошечным серебряным карасям. Илан-Торч упала на каменные плиты и, целуя край малиновой рубашки, начала низким певучим голосом: - Салям тебе, ненаглядная "Улыбка цветка"! Дай поцеловать твои светящиеся руки, коснуться твоей тени! Ворожея уселась около девушки. Слова нежности, восхищения и лести неслись непрерывным, привычным потоком, а сама она думала: "За что падишах полюбил ее? Она маленькая, смуглая, как абрикос, нет в ней пышности и дородства других красавиц шахского гарема! Поистине причуды наших владык безграничны!" - Что говорят сейчас в степи? - прервала се Гюль-Джамал. - Недавно один степной хан прислал за мной верблюда, чтобы я вылечила его от тоски по любимой девушке. Все там тебя вспоминают, все называют счастливицей. "Хорезмшах, говорят, больше всех жен любит нашу туркменскую красавицу, надел на все ее пальцы перстни с каменьями, из которых летят голубые искры, поставил белую юрту с персидскими коврами и каждый день присылает ей из своей кухни жареных фазанов и уток, начиненных фисташками..." - Я только называюсь женой падишаха, но я триста первая жена! Я бы лучше хотела быть женой простого джигита. В степи мне завидуют, а я тоскую по ветру, который проносит по Каракумам запах полыни и вереска. Здесь же болит голова от постоянного чада шахской кухни. Зачем мне белая юрта, если я ничего не вижу, кроме этой серой стены, сторожевой башни с часовым и старого тополя? Один раз я хотела влезть на вершину дерева, чтобы увидеть голубую даль степей, но евнухи стащили меня. Потом они срезали даже веревки от качелей. Скажи, разве это счастье? - О, если бы у меня была сотая доля того, что есть у тебя, я бы стала счастливой. Но мне никто не даст утки с фисташками! - Девушки,- крикнула Гюль-Джамал,- приготовьте достархан. А ты, женщина, погадай мне. Две рабыни побежали к белой юрте. Подошла старая туркменка с красной повязкой на голове, обшитой серебряными монетами, и опустилась на землю. Пристальным взглядом она следила за ворожеей. "Чешуя змеи" разостлала на каменной плите шафрановый платок и выбросила из красного мешочка горсти белых и черных бобов. Тонкой костяной палочкой она проводила круги по рассыпанным бобам и говорила непонятные слова на языке кочевого племени люли. Расширяя горящие черные глаза и поводя голубыми белками, она начала объяснять хриплым шепотом: - Вот что говорят бобы, как меня старые люди учили. Есть в степи джигит, хотя и молодой, а большой батыр. Тигра встретит - не боится, стрелу в него пустит. Десять разбойников встретит - первый на них бросается и всех рубит. Этот джигит по тебе мучается, не спит ночи, все слушает любовные песни певца-бахши и смотрит на небо... "Ее глаза, говорит, как эти звезды". Я вижу, что ты вздыхаешь. Разве я верно говорю? Гюль-Джамал вздрогнула. Зазвенели золотые и серебряные монеты, нашитые на рубашке. Она взяла одну монету и хотела ее оторвать, но монета не поддавалась. - Энэ-джан, принеси ножницы! Илан-Торч прошептала вкрадчиво: - А где твой маленький ножик с белой ручкой? Как степная девушка, ты всегда его носила за поясом. Тень тревоги скользнула по лицу Гюль-Джамал. Старая туркменка степенно встала и принесла из юрты большие ножницы для стрижки ниток при тканье ковра, Гюль-Джамал срезала с рубашки тоненькую золотую монету и сжала ее в смуглой руке. - Ты сейчас сочинила сказку про скучающего джигита. Почему ты не говоришь его имени? - Бобы мне не говорят этого. Только сердце твое подскажет имя безумно любящего. - Кипчаки меня насильно увезли сюда, в гарем падишаха, когда в степи много джигитов спорили из-за меня. Но разве нас, девушек, спрашивают старики, к кому влечет наше сердце? - Эта пестрая сорока все спутала,- сердито прервала старая туркменка.- У жены падишаха может быть на сердце только одно имя - нашего властелина, Мухаммеда хорезм-шаха, прекрасного, как Рустем и храброго как Искендер. И каждая женщина во дворце живет только для него и только о нем думает. Не слушай эту лукавую женщину, Гюль-Джамал! В калитку вошел толстый евнух в огромной белой чалме и поманил гадалку. Она подбежала к всесильному сторожу гарема и пошепталась с ним. Вернувшись, она упала на плиту и, касаясь пальцами края одежды Гюль-Джамал, скавала: - Прости меня, негодную. Сейчас мать нового наследного принца Озлаг-шаха потребовала меня к себе для гадания. Нет времени посидеть спокойно...- Она еще раз поцеловала полученную золотую монету и, следуя за евнухом, скрылась за калиткой.
Глава восьмая. "ГОНЕЦ СКОРБИ" МОЖЕТ ПРИНЕСТИ РАДОСТЬ
Хорезм-шах занимался делами государства в одном из самых отдаленных покоев. "И стены имеют уши",- но их не могло быть в этой комнате без окон, затянутой коврами и похожей на колодец, где только наверху, в отверстии потолка, ночью светилась звезда. Здесь шах не боялся беседовать с глазу на глаз с главным палачом или выслушивать от векиля дворца о новых проделках его скучающих многочисленных жен. Здесь шах давал шепотом приказы: тайно удавить неосторожного хана, говорившего на пирушке дерзские слова про своего повелителя, или отправить всадников с закутанными лицами в усадьбу старого скупого бека, давно не привозившего ему блюда золотых монет. Не раз после тайной беседы шаха в ковровой комнате с высокой башни на рассвете падал с отчаянным криком неизвестный и разбивался о камни. Не раз при тусклом свете полумесяца палачи бросали с лодки в темные воды стремительного Джейхуна извивающихся в мешках людей, неугодных шаху. Затем на широким простором реки проносилась песня:
Постукивая посохом, дервиш Хаджи Рахим проходил по узким улицам огромного центрального базара Гурганджа. Здесь были ряды медной посуды, тазов, подносов и кувшинов, начищенных, блистающих, как огонь, украшенный, искусно выбитыми узорами. Были ряды с медными резными фонарями для свечей и глиняными мисками, тарелками и чашками. Были ряды тонкой китайской посуды, белой и голубой, а также стеклянной иракской, издающей чистый звон. Особые ряды благоухали редкими бальзамами, как целебными, так и придающими аромат. Там же продавались ценные лекарства, такие, как тангутский ревень, касторовое и розовое масла, мыльный порошек "гасуль", растертый из солончаковых трав - целебный одновременно для кожи, для десен и для желудка. Здесь можно было найти ценную землю, смешанную с благовониями, употребляемую для мытья в банях, и зеленую персидскую глинку, мгновенно удаляющую волосы, и бухарское укрепляющее волосы маело, которым мажут голову, и тибетский мускус, и индийскую амбру, и темные шарики гашиша, дающего дурман. Пробираясь среди пестрой толпы, которая заливала базар шумным потоком, Хаджи Рахим останавливался у лавок, как бы ожидая подаяний, но внимательно всматривался в каждого продавца, отыскивая кого-то. Когда оч попал в ряды, где выставлены были груды материй и сукон, то важные купцы, сидевшие, скрестив ноги, бросали ему медные монеты и говорили: - Проходи с миром дальше! Они боялись чтобы черная рука дервиша не прикоснулась к серебристой шелковой ткани "симчуж" или к драгоценной золотистой парче, подносимой в знак почета могущественным и знатным бекам. В этом ряду Хаджи Рахим увидел человека, похожего на того, кого он искал. Этот человек сидел среди других купцов, обложенный шелковыми подушками. Исхудавшее лицо его, бледное, как самаркандская бумага, с ввалившимися черными глазами, говорило о перенесенной болезни.- Сидевшие по сторонам купцы обращались к нему с особой почтительностью и наперерыв предлагали миндальные пирожные, пряники, варенные в меду орехи и фисташки. Купец был в дорогой светло-серой шерстяной одежде и шелковом пестром тюрбане. Он держал китайскую голубую чашку с чаем. На указательном пальце его синела большая бирюза, приносящая здоровье. Дервиш остановился подле лавки. Купцы бросили в его миску для подаяний несколько монет, но дервиш продолжал стоять молча. - Проходи с миром! - сказали купцы.- Тебе уже дано. Наконец больной купец перевел на него свой взор. Черные глаза его удивленно раскрылись. - Что ты от меня хочешь? - сказал он. - Говорят, что ты человек сильный и много видел на своем веку, проходя с караванами по вселенной,- сказал Хаджи Рахим.- Не можешь ли ты мне ответить на один вопрос? - Если ты хочешь, чтобы я объяснил тебе священные книги, то есть люди, больше меня знающие, ученые улемы и святые имамы. А я купец, умею только считать и отмерять сукна. - Довольно, святой дервиш! Проходи с миром! - закричали купцы.- Мы же тебе положили от нашего достояяния,- и они бросили в "кяшкуль" еще миндальных пирожных и орехов. - Нет, я жду твоего ответа, потому что мой вопрос будет касаться тебя, почтенный купец. - Говори! - Если бы у тебя был друг, верный, преданный, который с тобой делил и горе, и тяжелую дорогу, и голодал вместо, и переносил жару и снежную бурю... ценил бы ты его? - Как же такого не ценить? - сказал купец.- Говори дальше. Тогда дервиш сказал, обращаясь ко всем: - Да будет светел круг ваш, радостно утро и сладок напиток! Взгляните на того, кто был и богат, и приветлив, и полон довольства, у кого был счастливый дом и цветущий сад, и всегдашняя чаша пиршества. Но я не мог отклонить от себя плети гневной судьбы, нападок бедствий и злобных искр зависти. И гнал меня бич черных несчастий, пока не пустела рука моя, не стал просторен мой двор, не высох сад и не рассеялись друзья пира. И все изменилось. Я питался тоской, мой живот ввалился от голода, и не приходил "сон, румянивший бледное лицо. Но остался у меня один ДРУГ. Он не покидал меня в скитаниях, когда ущелье было моим жалким жилищем, камень - моим ложем и босая нога моя ступала на колючий терн. Друг прошел со мной вместе в славный город Багдад, в священную обитель молящихся - Мекку. Все время он облегчал мои силы, нес мою сумку и согревал меня холодной ночью. Но медлил и не приходил день счастливой судьбы. Внезапный гром разлучил меня с моим другом, когда я достиг богатой равнины Хорезма, и я теперь вечный брат нищеты и не имею крова для ночлега... Больной купец спросил; - Но почему тебя разлучили с твоим другом? Ведь, если он побывал на родине пророка, он может носить белую повязку, знак паломника - хаджи. Кто же осмелился обидеть и его и тебя? - Причиной разлуки - один купец. - Расскажи мне о нем. - Хоть я и последний из несчастных, но я нашел в пути еще более несчастного - купца, израненного разбойниками и брошенного без помощи. Я сделал, что мог, перевязал его раны, хотел довезти до Гурганджа... и сохранил ему золотого сокола... Внимательно слушавший купец вздрогнул и прервал дервиша: - Не продолжай! Мы все уже знаем, что сталось с купцом. Ведь этот купец перед тобой. Я давно хотел разыскать тебя, чтобы отблагодарить. Но кто же твой друг? Можетбыть, я могу извлечь и его из застенка бедствий? - Ты один только можешь вернуть мне Друга. Он не смеет носить белую повязку и называться хаджи, потому что у него, как у шайтана, привешен хвост. Это мой осел. Жадный правитель округа, у которого ты остался лечиться, отобрал моего осла. Если ты мне поможешь достать другого, то сбудется все, чего я желаю. - Ты получишь твоего осла. Я откупил его у хакима, и он здесь во дворе. Слышишь, не он ли кричит и приветствует тебя? Но этого мало. Теперь ты можешь выбрать в любой лавке, что только захочешь: лучшие одежды, и сафьяновые сапоги, и материи - бери все, что только тебе понадобится. - Я - дервиш! У меня есть грубый шерстяной плащ, и этого с меня довольно. Но я берусь рукой за полу твоей . щедрости только для того, чтобы ты одел мою совсем голую тень. Тень всюду следует за мной и не имеет ничего, чем прикрыть свое исхудавшее тело. Купцы засмеялись. - Ты все шутишь, дервиш! Как же можно одеть твою тень? - Да вот она стоит перед вами! - И дервиш показал рукой на нищего мальчика Тугана, прислонившегося к стене. Больной купец ударил в ладони. - Гассан,- сказал он подошедшему слуге.- Проведи этого мальчика в лавку, где продается готовая одежда, и одень его так, как ты одел бы путника, отправляющегося в дальнюю дорогу. - Все ему дать? - Ты его оденешь "сор-та-пай" (с головы до ног) и дашь ему все; чекмень, рубашку, шаровары, носки, сапоги, пояс и тюрбан. А ты почтеный "джихан-гешт" (скиталец вселенной), приходи сегодня вечером ко мне. Гассан расскажет тебе, как найти мой дом. Слуга провел дервиша и смущенного Тугана в лавку, где висели разные одежды: мужские, женские и детские. И хотя слуга Гассан предлагал выбрать все самое лучшее, дервиш указал только на то, что прочно и удобно в дороге. Когда Туган вышел из лавки, одетый, как сын гурганджского жителя, с закрученной вокруг головы синей чалмой, Гассан передал дервишу кожанный кошелек и сказал: - Мой хозяин, почтенный Махмуд-Ялвач, приказал передать тебе также эти пять золотых динаров, чтобы ты ни в чем не нуждался в дороге. Кроме того, во дворе хозяина тебя ждет твой осел с седлом. Ты можешь взять его в любое время. Вероятно, ты оказал большую услугу моему хозяину? Он редко бывает щедрым. Вечером Хаджи Рахим посетил купца Махмуд-Ялвача. Тот ждал его в красивой беседке, укрывшейся среди большого сада. Когда они выпили чашку золотистого чая и слуга удалился, купец шепотом спросил: - О каком золотом соколе тн говорил сегодня? Дервиш достал из складок своего пояса золотую пластинку с вырезанным на ней соколом и передал Махмуд-Ялвачу. Тот порывисто схватил ее и спрятал за пазухой. - Запомни мои слова,- сказал он.- Что бы ни случилось, хотя бы произошел взрыв вселенной, если ты услышишь обо мне, можешь смело прийти в мой дом. Я всегда помогу тебе. Что ты будешь делать в Гургандже? - Завтра я ухожу отсюда в Бухару. Я боюсь оставаться здесь, где над головой всегда занесен меч, не разбирающий, прав или не прав тот, на кого он упадет. Нет, лучше посох странника и далекая дорога.
Глава шестая. ЗАГОВОР ЦАРИЦЫ ТУРКАН-ХАТУН
Под главенством такой умной женщины,
как Туркан-Хатун, влияние военной
(кипчакской) аристократии скоро пошатнуло
авторитет престола. Кипчаки могли
беспрепятственно опустошать занятые ими
земли, хотя бы они явились туда в качестве
освободителей, и делать имя своего государя
предметом ненависти населения.
(Акад. В. Вартольд)
Створчатые ворота Арк раскрылись, и пара за парой стали выезжать на откормленных жеребцах всадники в белых бараньих шапках, красных полосатых кафтанах и с блистающими золотом кривыми саблями. Мухаммед, шах Хорезма, дородный я величественный, в белом шелковом тюрбане с алмазными сверкающими нитями, угрюмо сидел на широкогрудом гнедом коне с богатой золотой сбруей. Малиновый парчовый халат шаха, пояс я сабля, усыпанные драгоценными каменьями, ослепительно блестели на солнце. Позади властителя Хорезма следовали два молодых всадника. На вороном туркменском жеребце с серебряным ошейником ловко сидел смуглый удалец. Это был сын туркменки, наследник шаха Джелаль эд-Дин. Рядом с ним на пегом иноходце с длинной черной гривой заплетенной я мелкие косички, ехал мальчик в парчовом халатике - самый младший и любимый сын шаха, от кипчакской княжны. Далее следовали важные сановники Хорезма, гарцевавшие на конях, покрытых алыми чепраками. Конвойная тысяча шаха разделилась. Одна часть, двигаясь впереди через главную улицу базара, разгоняла плетьми толпившихся любопытных. Другая половина шахских джигитов замыкала процессию. Все встречные падали на колени, склоняясь головой до земли. Они не имели права взглянуть вблизи на властителя величайшей страны ислама. Купцы, услыхав потрясающий хриплый рев длинных кожаных труб и грохот барабанов, поспешно вытаскивали из лавок ковры и расстилали их прямо в грязь по пути следования шаха. Шах Мухаммед привык к восхвалениям и крикам преданности. Его равнодушный взгляд скользил по бесчисленным полосатым спинам, склонившимся к копытам его гнедого коня. Ничего нельзя было прочесть на его опухшем лице. Белизна чалмы особенно ярко оттеняла его большую черную бороду. Перед въездными воротами дворца шахини-матери Туркан-Хатун, по обе стороны пути, стояли отборные кипчакские воины в знаменитых хорезмских, непроницаемых для стрел кольчугах, в шлемах со спущенными на переносицу стрелками, с длинными гибкими копьями в руках. - Да живет и царствует шах Мухаммед непобедимый! - гремели восклицания воинов, подхваченные толпой; люди сбегались из переулков и карабкались на крыши и глиняные стены. Мухаммеда поразило, что, против обыкновения, кипчакских воинов было слишком много, в несколько раз больше, чем вся его охрана. Для чего их собрали? Нет ли здесь ловушки? Не повернуть ли, пока не поздно, обратно? Нет, к чему подозрения! Разве может родная мать устраивать западню своему сыну? Разве он после смерти отца, шаха Текеша, не оставил матери всю силу власти, равную его собственной? Разве кипчакские воины из ее рода Канглы не участвовали во всех его походах и, возвращаясь в кочевья, не привозили с собой обильную добычу, о которой не мечтали их отцы? Вперед! Мухамкед стегнул плетью задержавшегося перед воротами коня и двумя прыжками влетел во внутренний двор. Кипчакские старики в праздничных халатах взяли под уздцы коня. Хорезм-шах соскочил с седла на разостланную бархатную дорожку. Прямой и сильный, несмотря на свои годы, он поднялся на ступени террасы с тонкими резными колонками к, пройдя мимо склоненных спин, вступил в прохладные покои дворца. Перед ним вырос негр с золотым кольцом в носу. - Царица цариц идет тебе навстречу. Салям твоему величию! - Негр раздвинул занавес и крикнул высоким голосом: - Величие мира! Хранитель веры! Меч ислама! Шах сделал несколько шагов вперед. В полумраке комнаты с отполированными деревянными стенами и решетчатыми окнами светилась золотой парчой маленькая фигурка. По обе стороны полукругом застыли на коленях двадцать знатнейших кипчакских ханов. Мухаммед, сложив руки на груди, склонился, мелкими шажками быстро подошел к матери и прошептал: - Салям, Туркан-Хатум, свет добродетели, образец справедливости! Складки парчи зашевелились. Круглый тюрбан с султаном из страусовых перьев почти коснулся пола, потом опять поднялся. - Бедная, несчастная вдова, твоя мать, приветствует величайшего повелителя вселенной. Сделай мне почет и радость, сядь рядом со мной. Мухаммед выпрямился, поднял глаза и увидел перед собой маленькое лицо, густо покрытое белилами и румянами, черные колючие глазки, в которых дрожали красны огоньки. Туркан-Хатум, подобрав под себя ноги, сидела на восьмигранном золотом троне, похожем на поднос; Мухаммед, как правитель страны, должен бы сесть рядом с матерью, но на троне не было места. Все было занято ее парчовым платьем, и шах опустился рядом на ковер. Этого только и ждала Туркан-Хатун, желавшая показать своим кипчакам, что хорезм-шах сидит ниже ее. Мухаммед, подняв ладони, произнес молитву и провел концами пальцев по бороде. Все сидевшие шепотом повторили молитву. Туркан-Хатун заговорила вкрадчивым, нежным голоском тряся головой, и ворох парчи при этом равномерно шевелился, и перья на тюрбане дрожали. - Я позвала тебя, мой величайший, мой возлюбленный сын, чтобы вместе обсудить важные дела. Они касаются счастья и благополучия нашего прославленного рода Хорезм-шахов и судьбы преданных тебе кипчакских ханов. Надо оберегать наш трон, нашу власть и наших друзей! В комнате было тихо. Только сквозь прорези решетчатых окон снаружи доносились отдаленные перекаты криков: "Да живет хорезм-шах!" - Я слушаю тебя, премудрая моя мать! - До моей скромной хижины долетели слухи, будто готов к новым походам в отдаленные страны. Ты опять своем великолепном коне будешь проноситься по равнинам битв. Но кто может раньше срока прочесть предначертание всемогущего, написанные в его "Книге судеб"? Если ты погибнешь мучеником за правую веру на поле сражения и унесешься, как молния, прямо в райские сады, то здесь без твоей могучей руки могут произойти беспорядки,- да огради нас от них аллах! А так как наш гордый внук Джелал эд-Дин предпочитает перешептываться с туркменами, готовясь вырезать всех нас, кипчаков, то надо подумать о том не следует ли вместо Джелаль эд-Дина заблаговременно назначить другое лицо управлять страной Хорезма? - Мудрые слова! Драгоценные, как алмазы! - воскликнули кипчакские ханы. - Поэтому,- продолжала царица,- посоветовавшись вот с этими самыми знатными ханами родного нам кипчакского народа, я решила, дорогой мой сын, передать тебе единоподушную просьбу всех кипчаков, чтобы ты назначил на следником престола твоего младшего мальчика ад-Дина Озлаг-шаха, сына твоей любимой жены, ханши кипчакской, а Джелаль эд-Дина отошли управлять самыми отдаленными землями,- он постоянная угроза и тебе и всем нам! Все затихли, ожидая, что скажет шах Мухаммед. Он молчал, задумчиво накручивая на дрожащий палец завиток шелковистой бороды. - Если же ты откажешься, то все кипчаки немедленно уйдут из Хорезма в свои степи, и я, как последняя нищая, пущусь в скитания вместе с ними... Видя, что Мухаммед все еще колеблется, Туркан-Хатун повернула голову. За ее плечами стоял молодой управляющий ее поместьями Мухаммед бен-Салих, бывший гулям (старший слуга), возвеличенный ею за красоту. Он понял жест маленькой ручки, вышел из комнаты и сейчас же вернулся, ведя за руку семилетнего мальчика, одетого в парчовый халатик. - Вот ваш новый наследник престола,- воскликнула властным, резким голосом Туркан-Хатун.- Объявляю кипчакским ханам, бекам, воинам и простому народу, что хорезм-шах согласен видет в нем опору трона. Все ханы вскочили, подхватили мальчика на руки и несколько раз подняли кверху. - Да живет, да здравствует наш единокровный кипчакский султан! Мухаммед встал, принял на руки сына и посадил его рядом с его бабушкой Туркан-Хатун. - Слушайте, беки,- сказал Мухаммед.- Как вы видите, я исполнил ваше желание. Теперь вы исполните мою волю. Мой старый враг, Насир, халиф багдадский, опять начал устраивать заговоры против меня и подстрекать к восстаниям подвластные мне народы. До тех пор не будет спокойствия в Хорезме, пока злодей Насир не будет свергнут. Тогда халифом станет нами назначенный и преданный нам священнослужитель. Поэтому я не остановлюсь до тех пор, пока не разгромлю войска халифа и не воткну острие моего копья в священную землю Багдада. Старший из кипчаков, подслеповатый высохший старичок с узкой седой бородкой, сказал: - Мы все, как один, направим наших коней туда, куда укажет твоя могучая рука. Но нам нужно сперва успокоить наши кочевья, помочь испуганным родичам. Из Кипчакской степи прискакали гонцы. Говорят, будто с востока на наши земли нахлынули неведомые люди, дикие язычники, не слыхавшие о святой вере ислама. Они явились со стадами, верблюдами и повозками. Они заняли наши пастбища, прогоняют с места наши кочевья. Надо поспешить в нашу степь, перебить этих язычников, забрать их стада, женщин и детей раздать в рабство нашим воинам. - Веди войско в наши степи! - кричали ханы. Писец-мирза с калямом в руке подошел к хорезм-шах и опустился перед ним на колени, протягивая исписанны лист бумаги. - Что это такое? - спросил Мухаммед. - Высочайший указ о передаче наследования любимейшему твоему младшему сыну Кутб ад-Дину Озлаг-шаху! Временно, до совершеннолетия его, правительницей Хорезм и опекуншей молодого наследника будет его бабушка, твоя мать, шахиня Туркан-Хатун. А воспитателем наследника великим визирем Хорезма назначается управляющий усадьбами царицы, Мухаммед бен-Салих. - А ты, мой великий сын, непобедимый хорезм-шах Мухаммед, пока мы будем управлять, сможешь ходить войском по всей вселенной и воевать, с кем захочешь,- сказала Туркан-Хатун. Мухаммед подписал указ, не читая, и передал тростник ковое перо своей матери. Она взяла калям и крупными буквами старательно написала: "Туркан-Хатун, владычица Вселенной, царица всех женщин мира" Шах Мухаммед оглянулся, отыскивая своего старшего сына Джелаль эд-Дина. Он боялся встретиться с ним взглядами. Но его не было. Векиль прошептал на ухо Хорезм-шаху; - Хан Джелаль эд-Дин, увидев столько кипчакских воинов, сказал: "Я не баран, чтобы идти на кипчакскую бойню", и, свернув в сторону, умчался, как ветер.
Глава седьмая. ПЛЕННИЦА ГАРЕМА
На плечах векиля лежала трудная забота о "хорошем расположении духа" трехсот жен хорезм-шаха. В его обязанности входило также следить за их поведением и, в случае тревожных признаков легкомыслия, докладывать об этом самому владыке Хорезма. Получив от шаха Мухаммеда приказ выяснить причину вздохов и слез девушки, привезенной из туркменской степи, векиль призвал гадалку Илан-Торч ("Чешуя змеи"), опытную в распутывании хитросплетений женской логики. Она же была и ворожея, и знахарка, и рассказчица веселых и страшных сказок. Выслушав туманную речь векиля, "Чешуя змеи" поняла, что его беспокоят три вопроса: нет ли в степи лихого джигита, о котором вздыхает молодая Гюль-Джамал, ведет ли она тайные переговоры с вольнолюбивыми туркменами, и был ли у нее кинжал в ту ночь, которую она провела у шаха. - Все поняла,- сказала "Чешуя змеи", подставляя ладони. Бикель насыпал ей несколько монет. - Но среди монет я не вижу ни одной золотой? - Принеси важные новости, получишь золотую... Старая ворожея, худая и смуглая, с большими серебряными кольцами в ушах, вошла в калитку двора новой жемчужипы гарема и остановилась. Прищуренными черными глазами она окинула небольшой дворик, окруженный высокими стенами. Как обычно во дворах других шахинь, с одной стороны тянулась одноэтажная длинная постройка без окон с террасой, на которую выходило пять раскрытых створчатых дверей. Посреди двора протекал ручеек и впадал в круглый бассейн. По сторонам пышно цвели две куртины роз. В глубине, у стены, под высоким развесистым тополем одиноко стояла нарядная туркменская юрта, обтянутая белыми войлоками и цветными веревками. Оправляя полосатый плащ, Илан-Торч направилась к бассейну. Небольшая, очень смуглая девушка с продолговатыми черными глазами сидела на каменной ступеньке. Она брала из голубой кашгарской чашечки крупинки вареного риса и бросала их крошечным серебряным карасям. Илан-Торч упала на каменные плиты и, целуя край малиновой рубашки, начала низким певучим голосом: - Салям тебе, ненаглядная "Улыбка цветка"! Дай поцеловать твои светящиеся руки, коснуться твоей тени! Ворожея уселась около девушки. Слова нежности, восхищения и лести неслись непрерывным, привычным потоком, а сама она думала: "За что падишах полюбил ее? Она маленькая, смуглая, как абрикос, нет в ней пышности и дородства других красавиц шахского гарема! Поистине причуды наших владык безграничны!" - Что говорят сейчас в степи? - прервала се Гюль-Джамал. - Недавно один степной хан прислал за мной верблюда, чтобы я вылечила его от тоски по любимой девушке. Все там тебя вспоминают, все называют счастливицей. "Хорезмшах, говорят, больше всех жен любит нашу туркменскую красавицу, надел на все ее пальцы перстни с каменьями, из которых летят голубые искры, поставил белую юрту с персидскими коврами и каждый день присылает ей из своей кухни жареных фазанов и уток, начиненных фисташками..." - Я только называюсь женой падишаха, но я триста первая жена! Я бы лучше хотела быть женой простого джигита. В степи мне завидуют, а я тоскую по ветру, который проносит по Каракумам запах полыни и вереска. Здесь же болит голова от постоянного чада шахской кухни. Зачем мне белая юрта, если я ничего не вижу, кроме этой серой стены, сторожевой башни с часовым и старого тополя? Один раз я хотела влезть на вершину дерева, чтобы увидеть голубую даль степей, но евнухи стащили меня. Потом они срезали даже веревки от качелей. Скажи, разве это счастье? - О, если бы у меня была сотая доля того, что есть у тебя, я бы стала счастливой. Но мне никто не даст утки с фисташками! - Девушки,- крикнула Гюль-Джамал,- приготовьте достархан. А ты, женщина, погадай мне. Две рабыни побежали к белой юрте. Подошла старая туркменка с красной повязкой на голове, обшитой серебряными монетами, и опустилась на землю. Пристальным взглядом она следила за ворожеей. "Чешуя змеи" разостлала на каменной плите шафрановый платок и выбросила из красного мешочка горсти белых и черных бобов. Тонкой костяной палочкой она проводила круги по рассыпанным бобам и говорила непонятные слова на языке кочевого племени люли. Расширяя горящие черные глаза и поводя голубыми белками, она начала объяснять хриплым шепотом: - Вот что говорят бобы, как меня старые люди учили. Есть в степи джигит, хотя и молодой, а большой батыр. Тигра встретит - не боится, стрелу в него пустит. Десять разбойников встретит - первый на них бросается и всех рубит. Этот джигит по тебе мучается, не спит ночи, все слушает любовные песни певца-бахши и смотрит на небо... "Ее глаза, говорит, как эти звезды". Я вижу, что ты вздыхаешь. Разве я верно говорю? Гюль-Джамал вздрогнула. Зазвенели золотые и серебряные монеты, нашитые на рубашке. Она взяла одну монету и хотела ее оторвать, но монета не поддавалась. - Энэ-джан, принеси ножницы! Илан-Торч прошептала вкрадчиво: - А где твой маленький ножик с белой ручкой? Как степная девушка, ты всегда его носила за поясом. Тень тревоги скользнула по лицу Гюль-Джамал. Старая туркменка степенно встала и принесла из юрты большие ножницы для стрижки ниток при тканье ковра, Гюль-Джамал срезала с рубашки тоненькую золотую монету и сжала ее в смуглой руке. - Ты сейчас сочинила сказку про скучающего джигита. Почему ты не говоришь его имени? - Бобы мне не говорят этого. Только сердце твое подскажет имя безумно любящего. - Кипчаки меня насильно увезли сюда, в гарем падишаха, когда в степи много джигитов спорили из-за меня. Но разве нас, девушек, спрашивают старики, к кому влечет наше сердце? - Эта пестрая сорока все спутала,- сердито прервала старая туркменка.- У жены падишаха может быть на сердце только одно имя - нашего властелина, Мухаммеда хорезм-шаха, прекрасного, как Рустем и храброго как Искендер. И каждая женщина во дворце живет только для него и только о нем думает. Не слушай эту лукавую женщину, Гюль-Джамал! В калитку вошел толстый евнух в огромной белой чалме и поманил гадалку. Она подбежала к всесильному сторожу гарема и пошепталась с ним. Вернувшись, она упала на плиту и, касаясь пальцами края одежды Гюль-Джамал, скавала: - Прости меня, негодную. Сейчас мать нового наследного принца Озлаг-шаха потребовала меня к себе для гадания. Нет времени посидеть спокойно...- Она еще раз поцеловала полученную золотую монету и, следуя за евнухом, скрылась за калиткой.
Глава восьмая. "ГОНЕЦ СКОРБИ" МОЖЕТ ПРИНЕСТИ РАДОСТЬ
Хорезм-шах занимался делами государства в одном из самых отдаленных покоев. "И стены имеют уши",- но их не могло быть в этой комнате без окон, затянутой коврами и похожей на колодец, где только наверху, в отверстии потолка, ночью светилась звезда. Здесь шах не боялся беседовать с глазу на глаз с главным палачом или выслушивать от векиля дворца о новых проделках его скучающих многочисленных жен. Здесь шах давал шепотом приказы: тайно удавить неосторожного хана, говорившего на пирушке дерзские слова про своего повелителя, или отправить всадников с закутанными лицами в усадьбу старого скупого бека, давно не привозившего ему блюда золотых монет. Не раз после тайной беседы шаха в ковровой комнате с высокой башни на рассвете падал с отчаянным криком неизвестный и разбивался о камни. Не раз при тусклом свете полумесяца палачи бросали с лодки в темные воды стремительного Джейхуна извивающихся в мешках людей, неугодных шаху. Затем на широким простором реки проносилась песня: