Ян Василий
Чингиз-хан
Василий Григорьевич Ян
Чингиз-хан
ЧИТАТЕЛЬ, САЛЯМ!
"Сокол в небе бессилен без крыльев. Человек на земле немощен без коня.
Все, что ни случается, имеет свою причину, начало веревки влечет за собой конец ее. Взятый правильно путь через равнины вселенной приводит скитальца к намеченной цели, а ошибка и беспечность завлекут его на солончак гибели.
Если человеку выпадает случай наблюдать чрезвычайное, как-то: извержение огнедышащей горы, погубившее цветущие селения, восстание угнетенного народа против всесильного владыки или вторжение в земли родины невиданного и необузданного народа - все это видевший должен поведать бумаге. А если он не обучен исскуству нанизывать концом тростинки слова повести, то ему следует рассказать свои воспоминая опытному писцу, чтобы тот начертал сказанное на прочных листах в назидание внукам и правнукам.
Человек, же испытавший потрясающие события и умолчавший о них, похож на скупого, который, завернув плащом драгоценности, закапывает их в пустынном месте, когда холодная рука смерти уже касается его головы.
Однако, отточив тростниковое перо и обмакнув его в чернила, я задумался в нерешительности... Хватит ли у меня слов и сил, чтобы правдиво рассказать о беспощадном истребителе народов Чингиз-хане и о его свирепом войске?.. Ужасно было вторжение этих дикарей из северных пустынь, когда во главе войска мчался их рыжебородый владыка, когда разъяренные воины на неутомимых конях проносились по мирным долинам Мавераннагра и Хорезма ", оставляя на дорогах тысячи изрубленных тел, когда каждое мгновение рождало новые ужасы и люди спрашивали друг у друга: "Засияет ли опять небосвод, затянутый дымом горящих селений, или уже наступил конец мира?..."
Многие меня уговаривали поведать письменно все, что я знал и слышал о Чингиз-хане и о вторжении монголов. Я долго колебался... Теперь же я пришел к мысли, что в моем молчании нет никакой пользы, и я решаюсь описать величайшее бедствие, подобного которому не видывали на земле ни день, ни ночь, и которое разразилось над всем человечеством, а в особенности над мирными тружениками твоих полей, измученный несчастьями Хорезм...
Здесь моя речь прерывается, чтобы не забегать слишком далеко. Старые люди подтвердят, что все, описанное мною, действительно совершилось.
Упорный и терпеливый увидит благоприятный конец начатого дела, ищущий знания найдет его..."
--------------------------------------------------------------
Книга первая. В ВЕЛИКОМ ХОРЕЗМЕ ВСЕ СПОКОЙHО
--------------------------------------------------------------
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * В ПЛАЩЕ ДЕРВИША
Глава первая. ЗОЛОТОЙ СОКОЛ
Наша обитаемая земля похожа на
развернутый старый выцветший плащ. Она
представляет собою остров, со всех
сторон омываемый безграничным океаном.
(Из старинного арабского учебника)
Ранней весной запоздалая снежная буря пронеслась над мертвыми барханами великой равнины Каракумов. Ветер яростно трепал пробившиеся сквозь пески редкие искривленные кусты. Белые хлопья крутились над землей. Десяток верблюдов беспорядочно сбился в кучу возле глиняной хижины с куполообразной крышей. Куда девались провожатые каравана? Почему погонщики не сняли тяжелых вьюков и не уложили их рядами на землю? Верблюды поднимали облепленные снегом мохнатые головы, их тоскливые всхлипывания сливались с завыванием ветра. Вдали прозвенел колокольчик... Верблюды повернули головы в ту сторону. Показался черный осел. За ним, уцепившись за хвост, плелся бородатый человек в длинном плаще и высоком колпаке дервиша с белой повязкой странника, побывавшего в Мекке. - Вперед, вперед! Еще десяток шагов, и ты получишь свою долю соломы. Смотри, мой верный друг Бекир, кого мы встретили! Где стоят верблюды, там отдыхают их хозяева, а слуги уже развели костер. А разве там, где у костра собрались десять человек, не найдется горсти рисовой каши и для одиннадцатого? Эй, кто здесь? Правоверные, отзовитесь! Никто не отозвался. Глухо звякнул треснувший колокольчик на шее верблюда-вожака. Погоняя осла, запорошенный снегом путник медленно обошел постройку с низкой глиняной оградой. Дверь с искусно вырезанным узором была подперта колом. Позади хижины, на площадке, окруженной песчаными барханами, выстроились ряды безмолвных могил, старательно убранных белыми и черными камешками. - Дервиш Хаджи Рахим Багдади приветствует вас, уснувшие навеки почтенные обитатели этой тихой долины! - бормотал путник, привязывая осла под камышовым навесом.- Где же сторож этого молчаливого собрания? Может быть, он в хижине? Накрошив хлеба в пеструю торбу, дервиш подвязал ее к голове осла. - Отдаю тебе, мой верный друг, последние остатки еды. Тебе она нужнее. Если мы за ночь не замерзнем, завтра ты потащишь меня дальше. Я уж буду согреваться воспоминаниями о том, как было нам жарко под пальмами благодатной Аравии. Дервиш отбросил кол и открыл дверь. Посредине хижины, где обычно тлеет костер, потухшие угли покрылись пеплом. Крыша куполом уходила кверху, кончаясь отверстием для дыма. У стенки на корточках сидели четыре человека. - Мир, благоденствие и простор! - сказал дервиш. Ему не ответили. Он сделал шаг вперед. Неподвижность, безмолвие и бледность сидевших заставили его быстро попятиться к двери и выскользнуть наружу. - Хаджи Рахим, ты не должен роптать. Четыре мертвеца ждут, кто завернет их в саваны. А ты хоть нищ и голоден, но еще силен и можешь бродить по бесконечным дорогам вселенной... Рядом целый караван, потерявший своего хозяина. Если б только я захотел, я мог бы сделаться владельцем этих верблюдов, нагруженных богатыми вьюками. Но искателю правды, дервишу, ничего не нужно. Он останется бедняком и пойдет дальше, распевая песни. Однако нужно пожалеть и бедную скотину. Дервиш обошел верблюдов, распутал на них веревки, разместил животных рядом друг с другом и опустил их на колени. Среди вьюков он нашел мешок с ячменем и насыпал из него по нескольку горстей перед каждым верблюдом. - Если бы кто-либо спросил, сделал ли Хаджи Рахим за свою жизнь доброе дело, то эти верблюды ему могли бы хором спеть: "В холодную бурю дервиш накормил нас, и мы оттого не замерзли". Всю ночь дервиш пролежал на связке камыша, прижавшись спиной к ослу, который тихо дремал, подобрав ноги. Утром ветер разметал тучи, и на востоке показалось солнце. Увидев розовые лучи, скользнувшие по могилам, дервиш вскочил. - В дорогу, Бекир, пойдем дальше! Навьючив осла мешком с остатками ячменя, дервиш заглянул в хижину. Вместо четырех человек, сидевших у стены, теперь оставался только один. Раскрытые карие глаза смотрели тускло и не мигая. - Куда же девались остальные мертвецы? Неужели они улеглись в могилы? Нет, Хаджи Рахим не хочет оставаться здесь; он пойдет дальше, в города Хорезма, туда, где много радостных людей, где льется беседа мудрецов, свежая, как молоко и мед. - Помоги мне, правоверный! - прошептал хриплый голос. У сидевшего человека зашевелилась волнистая борода. - Кто ты? - Махмуд... - Ты из Хорезма? - У меня золотой сокол... - Ойе! - удивился дервиш.- Правоверный, умирая, думает о своем соколе! Выпей воды! Больной с трудом отпил несколько глотков из тыквенной бутылки. Его блуждающие глаза остановились на дервише. - Меня тяжело ранили... разбойники Кара-Кончара... Три моих спутника ожидали горького конца, кто-то запер дверь, и мы не могли уйти... Если ты, правоверный, бросишь правоверного в беде, то это хуже убийства...- так говорит "благородная книга"... Его зубы стучали лихорадочной дрожью, рука с мольбой протянулась к дервишу и бессильно упала. Больной повалился набок. Хаджи Рахим расстегнул шерстяную одежду больного. На груди темнела рана и сочилась кровь. - Нужно остановить кровь. Чем перевязать его? Рядом лежала толстая, искусно свернутая белая чалма. Дервиш начал ее разматывать. Из тонкой кисеи чалмы выпала овальная золотая пластинка. Дервиш поднял ее. На ней был тонко вычеканен сокол с распростертыми крыльями и вырезана надпись из странных букв, похожих на бегущих по тропинке муравьев. Дервиш задумался и более внимательно посмотрел на больного. - На этом человеке огненные отблески будущих великих потрясений. Вот где скрыта тайна ожившего мертвеца,- Шептал дервиш.- Это пайцза великого татарского кагана ". Этого золотого сокола надо сберечь; я отдам его больному, когда разум и сила к нему вернутся,- и дервиш спрятал золотую пластинку в складках своего широкого пояса. Он долго возился с больным, пока не обмотал его раненую грудь тонкой кисеей чалмы. Затем он вышел из хижины, поднял одного из верблюдов и подвел его к двери. Он опустил верблюда на колени, перенес больного и усадил его между мохнатыми горбами, привязав волосяными веревками. Когда солнце поднялось над барханами, дервиш шагал по тающему снегу едва заметной степной тропой. За ним семенил копытцами осел, а за ослом равномерно шагал высокий двугорбый верблюд. На нем беспомощно раскачивался привязанный больной. - Вперед, Бекир! Скорее дойдем до Гурганджа, где тебя ждет охапка сухого клевера. Здесь опасно. Из-за холмов вылетит разбойник Кара-Канчар и сделает рабом твоего хозяина, а с тебя сдерет твою черную шкуру. Скорей, подальше отсюда!
Глава вторая. В ЮРТЕ КОЧЕВНИКА
Джелаль эд-Дин Менгбурны, наследный сын хорезм-шаха охотился в песках Каракумов. Двести лихих джигитов на отборных конях сопровождали молодого хана. Они выполняли тайный приказ шаха - следить, чтобы Джелаль эд-Дин не скрылся из пределов Хорезма. Джигиты двигались полукругом по степи, стараясь загнать джейранов и диких ослов к гряде холмов, где слуги заблаговременно поставили черную палатку с белым верхом и готовили пиршество для всех участников охоты. Весна рассыпала по пескам первые редкие цветы, и под ослепительным солнцем быстро таяли остатки снежных заносов. На третий день охоты небо внезапно потемнело. С севера, из Кипчакских степей, подул холодный ветер, и закрутилась снежная пурга. Джелаль эд-Дин на горячем вороном аргамаке, преследуя раненого джейрана-самца, отдалился от своих спутников. Он видел, как козел прихрамывал и оглядывался, насторожив уши. Уже близка была добыча, но джейран, тряхнув изогнутыми рожками, снова унесся в степь. Упорный и гневный хан скакал на взмыленном жеребце, не спуская глаз с мелькавшего впереди поднятого черного хвоста. Наконец джейран был пробит стрелой и привязан за седлом. Между тем буря усилилась, снег замел тропинки. Джелаль эд-Дин понял, что заблудился и может погибнуть, если буря продлится несколько дней. Ведя коня в поводу, он пошел против ветра. Надвигалась ночь. Выбившись из сил, хан развернул попону, укрыл коня, и, полузасыпанный снегом, просидел так всю ночь. Взошло солнце, ветер стих. Снег стал таять, между барханами потекли ручейки. Вглядываясь в даль, Джелаль эд-Дин заметил сигнальную вышку холм, сложенный из хвороста и костей; он намечал путь среди однообразной, как море, равнины. Хан направился к нему. В глинистой долине между песчаными холмами приютились четыре бедные, закоптелые юрты. Неистовый лай собак вызвал из юрты старого кочевника туркмена. Придерживая накинутый на плечи козлиный тулуп, он с достоинством подошел к всаднику и гостеприимно коснулся повода. - Если мой дом не покажется тебе слишком бедным, то войди с миром, почтенный бек-джигит! - сказал старик, пораженный богатой одеждой, малиновыми шароварами из толстого шелка, а более всего величественным вороным жеребцом, на каком могут ездить только султаны. - Салям! Есть ли у тебя ячмень? Я заплачу двойную цену. - В пустыне хлеб дороже денег. Но для редкого гостя найдется все, что он захочет. Вместо ячменя твой конь будет накормлен отборной пшеницей... Из ближней юрты слышался шум ручного жернова, на котором женщины мололи пшеницу. - Ойе, вы там! Возьмите коня! Две девушки в темно-красных рубашках до пят, звеня серебряными украшениями и монетами на груди, выбежали из юрты, прикрываясь краем полупрозрачной ткани, накинутой на голову. Они взяли с двух сторон за повод коня и увели его. Хан вошел в юрту. Там было тепло. Посредине курился костер из смолистых корней. У стенки на войлоке лежал на спине человек. Серое бескровное лицо. с черной бородой и сложенные на груди руки говорили о близкой смерти. Прерывистое дыхание показывало, что жизнь его отчаянно борется в этом обессиленном теле. В ногах больного сидел бородатый дервиш, в высоком колпаке с белой повязкой, знаком хаджи . На его полуголое тело был накинут широкий плащ с множеством ярких ваплат. - Салям-алейкум! - сказал Джелаль эд-Дин и опустился на войлок около больного. Подползла закутанная до глаз женщина-рабыня и стащила с хана промокшие зеленые сапоги. Джелаль эд-Дин отстегнул кожаный пояс с кривой саблей и положил около себя. - Ты кто? - спросил он дервиша.- Судя по твоей одежде, ты видел далекие страны? - Я хожу по свету и ищу среди моря лжи острова правды... - Где твоя родина и куда ты идешь? - Меня зовут Хаджи Рахим, а прозвали меня еще Багдади, потому что я учился в Багдаде. Моими учителями были самые совершенные, великодушные и знающие люди. Я изучил много наук, много перечел сказаний арабов, турок, персов и написанных древним языком пехлеви. Но, кроме сожаления и кроме тяжести грехов, я не вижу другого следа моих юных дней... Джелаль эд-Дин поднял недоверчиво бровь: - Куда же и зачем ты идешь? - Я хожу по этому плоскому подносу земли, лежащей между пятью морями, посещаю города, оазисы и пустыни и ищу людей, опаленных огнем неудержимых стремлений. Я хочу увидеть необычайное и преклониться перед истинными героями и праведниками. Сейчас я направляюсь в Гургандж, по слухам, прекраснейший и богатейший город Хорезма и всего мира, где, говорят, я найду и блистающих знаниями мудрецов и искуснейших мастеров, украшающих город образцами великого искусства... - Ты ищешь героев, записывающих свои подвиги концом меча на полях битв? сказал Джелаль эд-Дин и задумался.- А сумеешь ли ты такими пламенными строками описать подвиги героя, чтобы юноши и девушки запели твои песни, чтобы их повторяли отважные джигиты, бросаясь в бой, или старики, делая последний шаг к могиле? Дервиш ответил стихами: Хотя богат и славен песней Рудеги Но я не меньше слов прекрасных знаю. Слепой, стихами он завоевал весь мир, А я пою для собеседников костра степного...
Хозяин втащил в юрту убитого ханом джейрана. С него была уже содрана шкура и выпотрошены внутренности. - Позволь передать женщинам часть мяса, чтобы они приготовили для тебя ужин? - Угощайтесь все! Берите все! - ответил Джелаль эд-Дин, - Я не ловчий у бека. Я сам бек и сын бека, не обязанный передавать добычу хозяину...- Он вытащил из ножен узкий кинжал, вырезал из спины джейрана несколько тонких кусочков мяса и, нанизав их на прутик, стал поджаривать над угольями костра. Хозяин передал тушу джейрана женщинам, а сам сел рядом с гостем. Поглаживая бороду, он стал задавать вопросы вежливости: - Здоров ли ты? Силен ли ты? Согрелся ли? Здоровы ли твои родители? Хан, соблюдая обычай, тоже задал несколько вопросов участия и затем сказал: - Да не покажутся обидой мои слова: чей это шатер и где я нахожусь? - Моя юрта на один переход в стороне от большой караванной дороги к городу Нессе , а я - простой кочевник, затерянный в великой степи, которого все зовут Коркуд-Чобан. Собака, ворчавшая за стеной юрты, залилась лаем. Донеслись крики, всхипывания и плач. Конский топот приблизился и затих. Сильный голос окликнул: - Кто в юрте? Отзовись, Коркуд-Чобан!
Глава третья. СТЕПНОЙ ДЖИГИТ
Старик поднялся и вышел. Едва доносились слова разговора. - Зачем он приехал сюда? - шепотом хрипел всадник.- Или настал его смертный час? - Все трое - мои гости. - Я покажу, какой приговор аллаха написан на их бледном челе... - Ты их не посмеешь тронуть. А эти новые твои пять невольников откуда? - Это опытные мастера: медники и оружейники. Они шли вместе с караваном. Я хотел "подстричь бороды" этому каравану, но откуда-то шайтан принес две сотни джигитов, гнавших джейранов для какого-то знатного бека. Пришлось верблюдов бросить, погонщики разбежались, и я погнал только пять этих мастеров. Теперь я их отсылаю в Мерв, где продам за хорошую цену. - Да поможет тебе в этом аллах! Хозяин с новым гостем вошли в юрту. Незнакомец был молод, высок, с прямыми плечами и очень тонок в поясе. Сбоку в зеленых сафьяновых ножнах висел длинный меч-кончар. Желтые сапоги из верблюжьей замши на тонких высоких каблуках, высокая круглая шапка из овчины и особого покроя черный чапан 2 говорили, что он туркмен. Это подтверждало и смуглое решительное лицо с выдающимися скулами. - Проходи к огню, садись! - пригласил хозяин. Гость, однако, не опустился на ковер, а продолжал стоять около входа. Его глаза расширились и стали круглыми, как у совы. - Ты кто? - спросил, не подымая глаз, Джелаль эд-Дин. - Степняк... - Кочуешь со скотом или промышляешь иным? - Я стригу бороды караванным купцам... Такой ответ, по степным обычаям, был грубостью. При встрече у костра с незнакомыми, даже бедно одетыми, все становятся равными, обмениваются вопросами вежливости: о здоровье, о состоянии стад, о дальности дороги. Туркмен, очевидно, искал ссоры. Джелаль эд-Дин вскинул и опустил глаза, и только уголок рта чуть дрогнул. Разве станет знатный хан входить в пререкания с простым кочевником песков? - Хозяин сказал, что ты ищешь дорогу к Гурганджу? Я могу тебя проводить,помолчав, сказал туркмен. Джелаль эд-Дин был храбр, но его конь устал. Здесь он в безопасности, его охраняет закон гостеприимства. А на дороге этот туркмен будет так же за ним охотиться, как недавно он сам охотился за джейраном. И хан ответил: - Сейчас в Гургандж я не поеду. - А кто этот стонущий, уходящий из нашего печального мира? - Раненный разбойниками,- сказал дервиш.- Наверно, это дело рук отчаянного Кара-Кончара. Говорят, что этот барс пустыни не щадит никого. - А ты думаешь, что другие не грабили Кара-Кончара? Дервиш ответил: - Что могу думать я, пустой орех, гонимый по степи ветром скитаний? - Кара-Кончар живет на безводном, недоступном солончаке. Он неуловим, как ящерица, ныряющая в песок, или как змея, скользящая в камышах. Никто не может добраться до него, а он проникает всюду. - Кто промышляет разбоем, готовит себе славный конец: его голова подымется выше всех, надетая на кол на стене Гурганджа,- равнодушно сказал Джелаль эд-Дин, поворачивая прут с жарившимся мясом. - Кара-Кончар - ночная тень, догоняющая злодея,- продолжал туркмен.Кара-Кончар - кинжал мести, копье гнева и меч расплаты. Сейчас Кара-Кончар один, нет у него ни сына, ни брата. Настанет день, когда он падет мертвым, и то место, где стоит его юрта, опустеет. Хорошо ли это? - Это невесело,- сказал Джелаль эд-Дин. - А раньше у Кара-Кончара был и седобородый отец, и смелые братья, и нежные сестры. Но когда шаху Мухаммеду нужна сотня коней, он едет с кипчакскими воинами в наши кочевья и берет вместо одной сотни коней - три сотни лучших жеребцов. А с женщин он снимает серебряные украшения, говоря, что делает это в наказание за то, что какие-то кочевники где-то ограбили надменного кипчакского хана. А когда у шаха имеется во дворе триста жен, он со своими кипчаками увозит нашу лучшую девушку Гюль-Джамал, из-за которой спорили сто джигитов, и насильно держит ее в своем дворце, называя триста первой женой. Хорошо ли это? - Это тоже невесело,- сказал спокойно Джелаль эд-Дин.- Но то, что сто джигитов допустили увезти из кочевья лучшую девушку и не отбили ее,- вот это нехорошо. - Тогда в кочевье наших джигитов не было. Кипчаки хитры и выбирают время, когда к нам приезжать. - Слушай мои слова, джигит,- сказал Джелаль эд-Дин.- Ты говоришь, что у тебя были отец, братья и сестры? Почему их больше нет? - Белобородого отца схватили шахские палачи и на площади Гурганджа медленно разрубили на куски, начиная от ступней ног. Братья бежали на восток и на запад. Сестер схватили кипчакские всадники и увезли. Разве это хорошо? - Это тоже нехорошо,- сказал Джелаль эд-Дин. - Где же мне теперь скитаться под солнцем? Что же мне остается делать? Джелаль эд-Дин заговорил горячо: - Если светлая сабля в твоих руках сверкает для защиты родного племени, если кроме забав на караванных дорогах, ты хочешь совершить подвиг и стать опорой нашего зеленого знамени, то приезжай ко мне в Гургандж, и я научу тебя, как создать славное имя. - Слушай, бек-джигит,- ответил туркмен, с яростью утирая рукавом губы.Когда я приеду в Гургандж, то по моим следам, как шакалы, побегут шпионы "джазу сы" шаха, но я им не сдамся и погибну в схватке. Нужно ли это? - Этого не будет,- сказал Джелаль эд-Дин.- Когда ты подъедешь к Западным воротам Гурганджа, ты увидишь сад с высокими тополями. Спроси у привратников: "Это ли новый дворец и сад Тиллялы? Проведите меня к хозяину!", и ты покажешь этот листок. Джелаль эд-Дин достал из складок шафрановой чалмы листок бумаги, снял с большого пальца золотой перстень. Горящей веткой он закоптил печатку перстня и, помочив слюной уголок листка, приложил перстень. На бумаге копотью отпечаталось красивой вязью написанное имя. Свернув листок в трубочку, он сложил ее пополам, разгладил на колене и передал туркмену. Тот приложил листок к губам и ко лбу и спрятал в медной коробочке для трута, привешенной у пояса.
- Я верю твоему слову, бек-джигит, я приеду. Салям!- и туркмен исчез за дверной занавеской.
Хозяин молча последовал за ним. Перед юртой, где на костре кипел большой медный котел, на мокрой от тающего снега земле сидели пять истощенных рабов в истерзанных лохмотьях. Руки у всех были закручены за спину, шеи затянуты петлями, концы их привязаны к волосяному аркану. Рядом с рабами стоял рыжий высокий конь с серебряным ошейником на изогнутой шее, с туго притянутым к луке поводом. На луку был намотан конец аркана, державшего пленных. Туркмен сел на коня. - Вперед, скоты-иноверцы! Если не будете плестись, я вас изрублю и оставлю падалью на дороге. Пятеро рабов поднялись и заковыляли один за другим. Туркмен взмахнул плетью, и вскоре все скрылись за холмом. Хозяин вернулся в юрту. - Почтенный гость, около сотни джигитов показались вдали и направляются сюда. - Знаю, это джигиты хорезм-шаха ищут меня. А кто был человек, с которым я сейчас говорил? - Это,- и хозяин продолжал шепотом, точно боясь, что туркмен вернется,это барс Каракумов, гроза караванных путей, славный разбойник Кара-Кончар, да рассудит то аллах!
Глава четвертая. ХАКИМ, ПРАВДИВО РЕШАЮЩИЙ
После остановки у кочевника Хаджи Рахим два дня шел узкой тропой через пустыню, направляясь на север к оазису в низовьях Джейхуна, где находились города и селенья многолюдного Хорезма. Медленно плелся осел, и равномерно шагал за ним верблюд с больным купцом, все еще не приходившим в сознание. Дервиш распевал арабские и персидские песни и всматривался вдаль, ожидая, когда же, наконец появятся цветные купола мечетей Хорезма. На третий день узкая тропа среди песчаных барханов обратилась в широкую дорогу и поднялась на каменистую возвышенность. Оттуда открылась цветущая, радостная равнина, покрытая садами, рощами и квадратами зеленеющих полей. Всюду между деревьями виднелись домики с плоскими крышами, группы черных, задымленных юрт и похожие на крепости с башенками по углам усадьбы богатых кипчакских ханов. Кое-где, точно копья, торчали острые минареты, и возле них переливались разноцветными изразцами купола мечетей. Как большие зеркала, сверкали квадраты пашен, залитые водой. По ним ходили полуголые, в отрепьях, люди с цепями на ногах. Дервиш остановился на холме. - Вот земля, созданная стать раем,- шептал он,- но она стала долиной мучений и слез. Пятнадцать лет назад я бежал отсюда, задыхаясь от страха, озираясь, как преступник. Кто сможет узнать теперь в обожженном солнцем черном дервише того юношу, которого проклял сам верховный имам? Вперед, Бекир, скоро мы будем ночевать у ворот столицы всех столиц, богатейшего из всех городов мира - Гурганджа, где царствует хорезм-шах Мухаммед, самый могучий, но и самый зловещий из мусульманских владык... Дервиш снова зашагал. По дороге стали чаще встречаться двухколесные повозки, запряженные крупными длиннорогими волами, пешие путники, нарядные всадники на разукрашенных конях и почерневшие на солнце поселяне на тощих ослах; отовсюду слышалось мычанье коров, блеянье овец, крики погонщиков. В первом же селении дервиша окружили люди с длинными белыми палками. - Ты что за человек? Если ты дервиш-бессребренник, то зачем тащишь за собой верблюда? Пойдем к хакиму, он прочтет тебе твой смертный приговор. Дервиша привели во двор, окруженный высокой глиняной стеной. На террасе, устланной широким ковром, сидел, скрестив ноги, тощий прямой старик в полосатом халате. Огромная белоснежная чалма, тщательно расчесанная седая борода, строгий, пронизывающий взгляд и медлительность движений вызывали трепет у всех, кто приближался к нему, и они падали ниц. Рядом, согнувшись, сидел молодой писарь с тростниковым пером в руке, ожидая приказаний. - Кто ты? - спросил хаким. - Я грешный сын моей почтенной матери, по имени Хаджи Рахим аль Багдадй, ученик святых багдадских шейхов. Я хожу по длинным дорогам и тщетно ищу следов праведников, скрытых холодным мраком могилы. Старик недоверчиво поднял бровь и уставился на дервиша. - А кто этот больной на верблюде? Почему он без чалмы? Правоверный ли он мусульманин, или иноверец? Мне говорят, что ты его изранил, ограбил и распродал все его достояние? Верно ли это? Дервиш поднял руки к небу. - Ты, всевидящее небо, одна моя защита! Дивлюсь я на сплетника, который ничем, кроме лживых слухов, не дышит! Что ему до моих трудов и печалей! Хаким многозначительно поднял кверху указательный палец и прошептал: - Расскажи мне правдиво, что ты знаешь об этом больном? Тогда дервиш рассказал о встрече с разграбленным караваном и о своих стараниях спасти жизнь раненого. Старик провел рукой по серебристой бороде и сказал: - Может быть, этот раненый очень большой человек и рука его достает до самого солнца? Я сам осмотрю больного. Просунув босые ноги в туфли, он спустился с террасы и прошел к верблюду. Его окружили жители селения, стараясь перекричать друг друга. - Мы знаем этого больного человека. Это богатый купец из Гурганджа, Махмуд-Ялвач. Вот и на верблюде выжжено его тавро. Караваны Махмуд-Ялвача в двести - триста верблюдов ходят в Тавриз и в Булгар и до священного Багдада. Хаким, выслушав жителей, помолчал, пожевал губами и важно провозгласил свое решение, а писарь записал его. "Так как знающие и заслуживающие доверия люди заявляют, что больной - это достойнейший купец МахмудЯлвач из Гурганджа, то я приказываю снять его осторожно с верблюда, положить в моем доме и призвать лекаря-табиба, чтобы он старательно излечил его целебными травами. Дервиш, сделавший доброе дело своей заботой о раненом правоверном, может идти дальше, и его должен вознаградить спасенный купец. Так как верблюд не может принадлежать дервишу, то он останется у меня, пока не излечится его хозяин. За произнесение судебного приговора и приложение печати оставить при моем управлении черного осла, принадлежащего дервишу". - Записал? - обратился хаким к писцу. Тот прошептал: - Истинно сказал мой господин! Правитель добавил: - Ученый дервиш, возьми от моих скудных средств один дирхем Хаджи Рахим взял медную монету, потер ею лоб и приложил к губам. Держа ее в зажатой ладони, он сказал: - Твоя мудрость велика, о Хаким, правдиво решающий. Ты освободил меня от забот о раненом, о верблюде и об осле, на котором мне не придется ездить, но которого мне зато и не придется кормить. Я же, ничтожнейший из погибающих, подобен легковесной монете, что скользит из щедрой руки дающего в деревянную чашку слепого. И если твоя щедрость так же чиста, как серебро твоей бороды, то эта медная монета дирхем обратится в золотой динар. Хаджи Рахим раскрыл ладонь. На ней блестела золотая монета - динар. - Истинно говорю тебе, почтенный начальник, что та земля, на которую ступит твоя нога, никогда не увидит неурожая. Хаджи Рахим снова зажал ладонь и стоял неподвижный. А правитель и все окружающие безмолвно глядели то друг на друга, то на сжатый кулак дервиша, и рты их раскрылись. - Я дал ему медный черный дирхем. Это я хорошо помню. Но все вы только что увидели в его руке золотой динар,- сказал начальник. И с быстротой, которой никто не ожидал от всегда важного старика, хаким бросился к дервишу и вцепился в его руку. - Отдай золотой динар! Им ты должен оплатить судебные расходы! Хаджи Рахим раскрыл ладонь, и начальник схватил монету, но это опять был медный дирхем. Важный хаким подул себе на плечи и торжественно поднялся на террасу. Хаджи Рахим подошел к ослу, снял свой мешок, перекинул через плечо и, не оглядываясь, направился дальше к Гурганджу, выкрикивая во весь голос призыв дервишей: - Да, это он, справедливый, нет другого аллаха, кроме него!
Чингиз-хан
ЧИТАТЕЛЬ, САЛЯМ!
"Сокол в небе бессилен без крыльев. Человек на земле немощен без коня.
Все, что ни случается, имеет свою причину, начало веревки влечет за собой конец ее. Взятый правильно путь через равнины вселенной приводит скитальца к намеченной цели, а ошибка и беспечность завлекут его на солончак гибели.
Если человеку выпадает случай наблюдать чрезвычайное, как-то: извержение огнедышащей горы, погубившее цветущие селения, восстание угнетенного народа против всесильного владыки или вторжение в земли родины невиданного и необузданного народа - все это видевший должен поведать бумаге. А если он не обучен исскуству нанизывать концом тростинки слова повести, то ему следует рассказать свои воспоминая опытному писцу, чтобы тот начертал сказанное на прочных листах в назидание внукам и правнукам.
Человек, же испытавший потрясающие события и умолчавший о них, похож на скупого, который, завернув плащом драгоценности, закапывает их в пустынном месте, когда холодная рука смерти уже касается его головы.
Однако, отточив тростниковое перо и обмакнув его в чернила, я задумался в нерешительности... Хватит ли у меня слов и сил, чтобы правдиво рассказать о беспощадном истребителе народов Чингиз-хане и о его свирепом войске?.. Ужасно было вторжение этих дикарей из северных пустынь, когда во главе войска мчался их рыжебородый владыка, когда разъяренные воины на неутомимых конях проносились по мирным долинам Мавераннагра и Хорезма ", оставляя на дорогах тысячи изрубленных тел, когда каждое мгновение рождало новые ужасы и люди спрашивали друг у друга: "Засияет ли опять небосвод, затянутый дымом горящих селений, или уже наступил конец мира?..."
Многие меня уговаривали поведать письменно все, что я знал и слышал о Чингиз-хане и о вторжении монголов. Я долго колебался... Теперь же я пришел к мысли, что в моем молчании нет никакой пользы, и я решаюсь описать величайшее бедствие, подобного которому не видывали на земле ни день, ни ночь, и которое разразилось над всем человечеством, а в особенности над мирными тружениками твоих полей, измученный несчастьями Хорезм...
Здесь моя речь прерывается, чтобы не забегать слишком далеко. Старые люди подтвердят, что все, описанное мною, действительно совершилось.
Упорный и терпеливый увидит благоприятный конец начатого дела, ищущий знания найдет его..."
--------------------------------------------------------------
Книга первая. В ВЕЛИКОМ ХОРЕЗМЕ ВСЕ СПОКОЙHО
--------------------------------------------------------------
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * В ПЛАЩЕ ДЕРВИША
Глава первая. ЗОЛОТОЙ СОКОЛ
Наша обитаемая земля похожа на
развернутый старый выцветший плащ. Она
представляет собою остров, со всех
сторон омываемый безграничным океаном.
(Из старинного арабского учебника)
Ранней весной запоздалая снежная буря пронеслась над мертвыми барханами великой равнины Каракумов. Ветер яростно трепал пробившиеся сквозь пески редкие искривленные кусты. Белые хлопья крутились над землей. Десяток верблюдов беспорядочно сбился в кучу возле глиняной хижины с куполообразной крышей. Куда девались провожатые каравана? Почему погонщики не сняли тяжелых вьюков и не уложили их рядами на землю? Верблюды поднимали облепленные снегом мохнатые головы, их тоскливые всхлипывания сливались с завыванием ветра. Вдали прозвенел колокольчик... Верблюды повернули головы в ту сторону. Показался черный осел. За ним, уцепившись за хвост, плелся бородатый человек в длинном плаще и высоком колпаке дервиша с белой повязкой странника, побывавшего в Мекке. - Вперед, вперед! Еще десяток шагов, и ты получишь свою долю соломы. Смотри, мой верный друг Бекир, кого мы встретили! Где стоят верблюды, там отдыхают их хозяева, а слуги уже развели костер. А разве там, где у костра собрались десять человек, не найдется горсти рисовой каши и для одиннадцатого? Эй, кто здесь? Правоверные, отзовитесь! Никто не отозвался. Глухо звякнул треснувший колокольчик на шее верблюда-вожака. Погоняя осла, запорошенный снегом путник медленно обошел постройку с низкой глиняной оградой. Дверь с искусно вырезанным узором была подперта колом. Позади хижины, на площадке, окруженной песчаными барханами, выстроились ряды безмолвных могил, старательно убранных белыми и черными камешками. - Дервиш Хаджи Рахим Багдади приветствует вас, уснувшие навеки почтенные обитатели этой тихой долины! - бормотал путник, привязывая осла под камышовым навесом.- Где же сторож этого молчаливого собрания? Может быть, он в хижине? Накрошив хлеба в пеструю торбу, дервиш подвязал ее к голове осла. - Отдаю тебе, мой верный друг, последние остатки еды. Тебе она нужнее. Если мы за ночь не замерзнем, завтра ты потащишь меня дальше. Я уж буду согреваться воспоминаниями о том, как было нам жарко под пальмами благодатной Аравии. Дервиш отбросил кол и открыл дверь. Посредине хижины, где обычно тлеет костер, потухшие угли покрылись пеплом. Крыша куполом уходила кверху, кончаясь отверстием для дыма. У стенки на корточках сидели четыре человека. - Мир, благоденствие и простор! - сказал дервиш. Ему не ответили. Он сделал шаг вперед. Неподвижность, безмолвие и бледность сидевших заставили его быстро попятиться к двери и выскользнуть наружу. - Хаджи Рахим, ты не должен роптать. Четыре мертвеца ждут, кто завернет их в саваны. А ты хоть нищ и голоден, но еще силен и можешь бродить по бесконечным дорогам вселенной... Рядом целый караван, потерявший своего хозяина. Если б только я захотел, я мог бы сделаться владельцем этих верблюдов, нагруженных богатыми вьюками. Но искателю правды, дервишу, ничего не нужно. Он останется бедняком и пойдет дальше, распевая песни. Однако нужно пожалеть и бедную скотину. Дервиш обошел верблюдов, распутал на них веревки, разместил животных рядом друг с другом и опустил их на колени. Среди вьюков он нашел мешок с ячменем и насыпал из него по нескольку горстей перед каждым верблюдом. - Если бы кто-либо спросил, сделал ли Хаджи Рахим за свою жизнь доброе дело, то эти верблюды ему могли бы хором спеть: "В холодную бурю дервиш накормил нас, и мы оттого не замерзли". Всю ночь дервиш пролежал на связке камыша, прижавшись спиной к ослу, который тихо дремал, подобрав ноги. Утром ветер разметал тучи, и на востоке показалось солнце. Увидев розовые лучи, скользнувшие по могилам, дервиш вскочил. - В дорогу, Бекир, пойдем дальше! Навьючив осла мешком с остатками ячменя, дервиш заглянул в хижину. Вместо четырех человек, сидевших у стены, теперь оставался только один. Раскрытые карие глаза смотрели тускло и не мигая. - Куда же девались остальные мертвецы? Неужели они улеглись в могилы? Нет, Хаджи Рахим не хочет оставаться здесь; он пойдет дальше, в города Хорезма, туда, где много радостных людей, где льется беседа мудрецов, свежая, как молоко и мед. - Помоги мне, правоверный! - прошептал хриплый голос. У сидевшего человека зашевелилась волнистая борода. - Кто ты? - Махмуд... - Ты из Хорезма? - У меня золотой сокол... - Ойе! - удивился дервиш.- Правоверный, умирая, думает о своем соколе! Выпей воды! Больной с трудом отпил несколько глотков из тыквенной бутылки. Его блуждающие глаза остановились на дервише. - Меня тяжело ранили... разбойники Кара-Кончара... Три моих спутника ожидали горького конца, кто-то запер дверь, и мы не могли уйти... Если ты, правоверный, бросишь правоверного в беде, то это хуже убийства...- так говорит "благородная книга"... Его зубы стучали лихорадочной дрожью, рука с мольбой протянулась к дервишу и бессильно упала. Больной повалился набок. Хаджи Рахим расстегнул шерстяную одежду больного. На груди темнела рана и сочилась кровь. - Нужно остановить кровь. Чем перевязать его? Рядом лежала толстая, искусно свернутая белая чалма. Дервиш начал ее разматывать. Из тонкой кисеи чалмы выпала овальная золотая пластинка. Дервиш поднял ее. На ней был тонко вычеканен сокол с распростертыми крыльями и вырезана надпись из странных букв, похожих на бегущих по тропинке муравьев. Дервиш задумался и более внимательно посмотрел на больного. - На этом человеке огненные отблески будущих великих потрясений. Вот где скрыта тайна ожившего мертвеца,- Шептал дервиш.- Это пайцза великого татарского кагана ". Этого золотого сокола надо сберечь; я отдам его больному, когда разум и сила к нему вернутся,- и дервиш спрятал золотую пластинку в складках своего широкого пояса. Он долго возился с больным, пока не обмотал его раненую грудь тонкой кисеей чалмы. Затем он вышел из хижины, поднял одного из верблюдов и подвел его к двери. Он опустил верблюда на колени, перенес больного и усадил его между мохнатыми горбами, привязав волосяными веревками. Когда солнце поднялось над барханами, дервиш шагал по тающему снегу едва заметной степной тропой. За ним семенил копытцами осел, а за ослом равномерно шагал высокий двугорбый верблюд. На нем беспомощно раскачивался привязанный больной. - Вперед, Бекир! Скорее дойдем до Гурганджа, где тебя ждет охапка сухого клевера. Здесь опасно. Из-за холмов вылетит разбойник Кара-Канчар и сделает рабом твоего хозяина, а с тебя сдерет твою черную шкуру. Скорей, подальше отсюда!
Глава вторая. В ЮРТЕ КОЧЕВНИКА
Джелаль эд-Дин Менгбурны, наследный сын хорезм-шаха охотился в песках Каракумов. Двести лихих джигитов на отборных конях сопровождали молодого хана. Они выполняли тайный приказ шаха - следить, чтобы Джелаль эд-Дин не скрылся из пределов Хорезма. Джигиты двигались полукругом по степи, стараясь загнать джейранов и диких ослов к гряде холмов, где слуги заблаговременно поставили черную палатку с белым верхом и готовили пиршество для всех участников охоты. Весна рассыпала по пескам первые редкие цветы, и под ослепительным солнцем быстро таяли остатки снежных заносов. На третий день охоты небо внезапно потемнело. С севера, из Кипчакских степей, подул холодный ветер, и закрутилась снежная пурга. Джелаль эд-Дин на горячем вороном аргамаке, преследуя раненого джейрана-самца, отдалился от своих спутников. Он видел, как козел прихрамывал и оглядывался, насторожив уши. Уже близка была добыча, но джейран, тряхнув изогнутыми рожками, снова унесся в степь. Упорный и гневный хан скакал на взмыленном жеребце, не спуская глаз с мелькавшего впереди поднятого черного хвоста. Наконец джейран был пробит стрелой и привязан за седлом. Между тем буря усилилась, снег замел тропинки. Джелаль эд-Дин понял, что заблудился и может погибнуть, если буря продлится несколько дней. Ведя коня в поводу, он пошел против ветра. Надвигалась ночь. Выбившись из сил, хан развернул попону, укрыл коня, и, полузасыпанный снегом, просидел так всю ночь. Взошло солнце, ветер стих. Снег стал таять, между барханами потекли ручейки. Вглядываясь в даль, Джелаль эд-Дин заметил сигнальную вышку холм, сложенный из хвороста и костей; он намечал путь среди однообразной, как море, равнины. Хан направился к нему. В глинистой долине между песчаными холмами приютились четыре бедные, закоптелые юрты. Неистовый лай собак вызвал из юрты старого кочевника туркмена. Придерживая накинутый на плечи козлиный тулуп, он с достоинством подошел к всаднику и гостеприимно коснулся повода. - Если мой дом не покажется тебе слишком бедным, то войди с миром, почтенный бек-джигит! - сказал старик, пораженный богатой одеждой, малиновыми шароварами из толстого шелка, а более всего величественным вороным жеребцом, на каком могут ездить только султаны. - Салям! Есть ли у тебя ячмень? Я заплачу двойную цену. - В пустыне хлеб дороже денег. Но для редкого гостя найдется все, что он захочет. Вместо ячменя твой конь будет накормлен отборной пшеницей... Из ближней юрты слышался шум ручного жернова, на котором женщины мололи пшеницу. - Ойе, вы там! Возьмите коня! Две девушки в темно-красных рубашках до пят, звеня серебряными украшениями и монетами на груди, выбежали из юрты, прикрываясь краем полупрозрачной ткани, накинутой на голову. Они взяли с двух сторон за повод коня и увели его. Хан вошел в юрту. Там было тепло. Посредине курился костер из смолистых корней. У стенки на войлоке лежал на спине человек. Серое бескровное лицо. с черной бородой и сложенные на груди руки говорили о близкой смерти. Прерывистое дыхание показывало, что жизнь его отчаянно борется в этом обессиленном теле. В ногах больного сидел бородатый дервиш, в высоком колпаке с белой повязкой, знаком хаджи . На его полуголое тело был накинут широкий плащ с множеством ярких ваплат. - Салям-алейкум! - сказал Джелаль эд-Дин и опустился на войлок около больного. Подползла закутанная до глаз женщина-рабыня и стащила с хана промокшие зеленые сапоги. Джелаль эд-Дин отстегнул кожаный пояс с кривой саблей и положил около себя. - Ты кто? - спросил он дервиша.- Судя по твоей одежде, ты видел далекие страны? - Я хожу по свету и ищу среди моря лжи острова правды... - Где твоя родина и куда ты идешь? - Меня зовут Хаджи Рахим, а прозвали меня еще Багдади, потому что я учился в Багдаде. Моими учителями были самые совершенные, великодушные и знающие люди. Я изучил много наук, много перечел сказаний арабов, турок, персов и написанных древним языком пехлеви. Но, кроме сожаления и кроме тяжести грехов, я не вижу другого следа моих юных дней... Джелаль эд-Дин поднял недоверчиво бровь: - Куда же и зачем ты идешь? - Я хожу по этому плоскому подносу земли, лежащей между пятью морями, посещаю города, оазисы и пустыни и ищу людей, опаленных огнем неудержимых стремлений. Я хочу увидеть необычайное и преклониться перед истинными героями и праведниками. Сейчас я направляюсь в Гургандж, по слухам, прекраснейший и богатейший город Хорезма и всего мира, где, говорят, я найду и блистающих знаниями мудрецов и искуснейших мастеров, украшающих город образцами великого искусства... - Ты ищешь героев, записывающих свои подвиги концом меча на полях битв? сказал Джелаль эд-Дин и задумался.- А сумеешь ли ты такими пламенными строками описать подвиги героя, чтобы юноши и девушки запели твои песни, чтобы их повторяли отважные джигиты, бросаясь в бой, или старики, делая последний шаг к могиле? Дервиш ответил стихами: Хотя богат и славен песней Рудеги Но я не меньше слов прекрасных знаю. Слепой, стихами он завоевал весь мир, А я пою для собеседников костра степного...
Хозяин втащил в юрту убитого ханом джейрана. С него была уже содрана шкура и выпотрошены внутренности. - Позволь передать женщинам часть мяса, чтобы они приготовили для тебя ужин? - Угощайтесь все! Берите все! - ответил Джелаль эд-Дин, - Я не ловчий у бека. Я сам бек и сын бека, не обязанный передавать добычу хозяину...- Он вытащил из ножен узкий кинжал, вырезал из спины джейрана несколько тонких кусочков мяса и, нанизав их на прутик, стал поджаривать над угольями костра. Хозяин передал тушу джейрана женщинам, а сам сел рядом с гостем. Поглаживая бороду, он стал задавать вопросы вежливости: - Здоров ли ты? Силен ли ты? Согрелся ли? Здоровы ли твои родители? Хан, соблюдая обычай, тоже задал несколько вопросов участия и затем сказал: - Да не покажутся обидой мои слова: чей это шатер и где я нахожусь? - Моя юрта на один переход в стороне от большой караванной дороги к городу Нессе , а я - простой кочевник, затерянный в великой степи, которого все зовут Коркуд-Чобан. Собака, ворчавшая за стеной юрты, залилась лаем. Донеслись крики, всхипывания и плач. Конский топот приблизился и затих. Сильный голос окликнул: - Кто в юрте? Отзовись, Коркуд-Чобан!
Глава третья. СТЕПНОЙ ДЖИГИТ
Старик поднялся и вышел. Едва доносились слова разговора. - Зачем он приехал сюда? - шепотом хрипел всадник.- Или настал его смертный час? - Все трое - мои гости. - Я покажу, какой приговор аллаха написан на их бледном челе... - Ты их не посмеешь тронуть. А эти новые твои пять невольников откуда? - Это опытные мастера: медники и оружейники. Они шли вместе с караваном. Я хотел "подстричь бороды" этому каравану, но откуда-то шайтан принес две сотни джигитов, гнавших джейранов для какого-то знатного бека. Пришлось верблюдов бросить, погонщики разбежались, и я погнал только пять этих мастеров. Теперь я их отсылаю в Мерв, где продам за хорошую цену. - Да поможет тебе в этом аллах! Хозяин с новым гостем вошли в юрту. Незнакомец был молод, высок, с прямыми плечами и очень тонок в поясе. Сбоку в зеленых сафьяновых ножнах висел длинный меч-кончар. Желтые сапоги из верблюжьей замши на тонких высоких каблуках, высокая круглая шапка из овчины и особого покроя черный чапан 2 говорили, что он туркмен. Это подтверждало и смуглое решительное лицо с выдающимися скулами. - Проходи к огню, садись! - пригласил хозяин. Гость, однако, не опустился на ковер, а продолжал стоять около входа. Его глаза расширились и стали круглыми, как у совы. - Ты кто? - спросил, не подымая глаз, Джелаль эд-Дин. - Степняк... - Кочуешь со скотом или промышляешь иным? - Я стригу бороды караванным купцам... Такой ответ, по степным обычаям, был грубостью. При встрече у костра с незнакомыми, даже бедно одетыми, все становятся равными, обмениваются вопросами вежливости: о здоровье, о состоянии стад, о дальности дороги. Туркмен, очевидно, искал ссоры. Джелаль эд-Дин вскинул и опустил глаза, и только уголок рта чуть дрогнул. Разве станет знатный хан входить в пререкания с простым кочевником песков? - Хозяин сказал, что ты ищешь дорогу к Гурганджу? Я могу тебя проводить,помолчав, сказал туркмен. Джелаль эд-Дин был храбр, но его конь устал. Здесь он в безопасности, его охраняет закон гостеприимства. А на дороге этот туркмен будет так же за ним охотиться, как недавно он сам охотился за джейраном. И хан ответил: - Сейчас в Гургандж я не поеду. - А кто этот стонущий, уходящий из нашего печального мира? - Раненный разбойниками,- сказал дервиш.- Наверно, это дело рук отчаянного Кара-Кончара. Говорят, что этот барс пустыни не щадит никого. - А ты думаешь, что другие не грабили Кара-Кончара? Дервиш ответил: - Что могу думать я, пустой орех, гонимый по степи ветром скитаний? - Кара-Кончар живет на безводном, недоступном солончаке. Он неуловим, как ящерица, ныряющая в песок, или как змея, скользящая в камышах. Никто не может добраться до него, а он проникает всюду. - Кто промышляет разбоем, готовит себе славный конец: его голова подымется выше всех, надетая на кол на стене Гурганджа,- равнодушно сказал Джелаль эд-Дин, поворачивая прут с жарившимся мясом. - Кара-Кончар - ночная тень, догоняющая злодея,- продолжал туркмен.Кара-Кончар - кинжал мести, копье гнева и меч расплаты. Сейчас Кара-Кончар один, нет у него ни сына, ни брата. Настанет день, когда он падет мертвым, и то место, где стоит его юрта, опустеет. Хорошо ли это? - Это невесело,- сказал Джелаль эд-Дин. - А раньше у Кара-Кончара был и седобородый отец, и смелые братья, и нежные сестры. Но когда шаху Мухаммеду нужна сотня коней, он едет с кипчакскими воинами в наши кочевья и берет вместо одной сотни коней - три сотни лучших жеребцов. А с женщин он снимает серебряные украшения, говоря, что делает это в наказание за то, что какие-то кочевники где-то ограбили надменного кипчакского хана. А когда у шаха имеется во дворе триста жен, он со своими кипчаками увозит нашу лучшую девушку Гюль-Джамал, из-за которой спорили сто джигитов, и насильно держит ее в своем дворце, называя триста первой женой. Хорошо ли это? - Это тоже невесело,- сказал спокойно Джелаль эд-Дин.- Но то, что сто джигитов допустили увезти из кочевья лучшую девушку и не отбили ее,- вот это нехорошо. - Тогда в кочевье наших джигитов не было. Кипчаки хитры и выбирают время, когда к нам приезжать. - Слушай мои слова, джигит,- сказал Джелаль эд-Дин.- Ты говоришь, что у тебя были отец, братья и сестры? Почему их больше нет? - Белобородого отца схватили шахские палачи и на площади Гурганджа медленно разрубили на куски, начиная от ступней ног. Братья бежали на восток и на запад. Сестер схватили кипчакские всадники и увезли. Разве это хорошо? - Это тоже нехорошо,- сказал Джелаль эд-Дин. - Где же мне теперь скитаться под солнцем? Что же мне остается делать? Джелаль эд-Дин заговорил горячо: - Если светлая сабля в твоих руках сверкает для защиты родного племени, если кроме забав на караванных дорогах, ты хочешь совершить подвиг и стать опорой нашего зеленого знамени, то приезжай ко мне в Гургандж, и я научу тебя, как создать славное имя. - Слушай, бек-джигит,- ответил туркмен, с яростью утирая рукавом губы.Когда я приеду в Гургандж, то по моим следам, как шакалы, побегут шпионы "джазу сы" шаха, но я им не сдамся и погибну в схватке. Нужно ли это? - Этого не будет,- сказал Джелаль эд-Дин.- Когда ты подъедешь к Западным воротам Гурганджа, ты увидишь сад с высокими тополями. Спроси у привратников: "Это ли новый дворец и сад Тиллялы? Проведите меня к хозяину!", и ты покажешь этот листок. Джелаль эд-Дин достал из складок шафрановой чалмы листок бумаги, снял с большого пальца золотой перстень. Горящей веткой он закоптил печатку перстня и, помочив слюной уголок листка, приложил перстень. На бумаге копотью отпечаталось красивой вязью написанное имя. Свернув листок в трубочку, он сложил ее пополам, разгладил на колене и передал туркмену. Тот приложил листок к губам и ко лбу и спрятал в медной коробочке для трута, привешенной у пояса.
- Я верю твоему слову, бек-джигит, я приеду. Салям!- и туркмен исчез за дверной занавеской.
Хозяин молча последовал за ним. Перед юртой, где на костре кипел большой медный котел, на мокрой от тающего снега земле сидели пять истощенных рабов в истерзанных лохмотьях. Руки у всех были закручены за спину, шеи затянуты петлями, концы их привязаны к волосяному аркану. Рядом с рабами стоял рыжий высокий конь с серебряным ошейником на изогнутой шее, с туго притянутым к луке поводом. На луку был намотан конец аркана, державшего пленных. Туркмен сел на коня. - Вперед, скоты-иноверцы! Если не будете плестись, я вас изрублю и оставлю падалью на дороге. Пятеро рабов поднялись и заковыляли один за другим. Туркмен взмахнул плетью, и вскоре все скрылись за холмом. Хозяин вернулся в юрту. - Почтенный гость, около сотни джигитов показались вдали и направляются сюда. - Знаю, это джигиты хорезм-шаха ищут меня. А кто был человек, с которым я сейчас говорил? - Это,- и хозяин продолжал шепотом, точно боясь, что туркмен вернется,это барс Каракумов, гроза караванных путей, славный разбойник Кара-Кончар, да рассудит то аллах!
Глава четвертая. ХАКИМ, ПРАВДИВО РЕШАЮЩИЙ
После остановки у кочевника Хаджи Рахим два дня шел узкой тропой через пустыню, направляясь на север к оазису в низовьях Джейхуна, где находились города и селенья многолюдного Хорезма. Медленно плелся осел, и равномерно шагал за ним верблюд с больным купцом, все еще не приходившим в сознание. Дервиш распевал арабские и персидские песни и всматривался вдаль, ожидая, когда же, наконец появятся цветные купола мечетей Хорезма. На третий день узкая тропа среди песчаных барханов обратилась в широкую дорогу и поднялась на каменистую возвышенность. Оттуда открылась цветущая, радостная равнина, покрытая садами, рощами и квадратами зеленеющих полей. Всюду между деревьями виднелись домики с плоскими крышами, группы черных, задымленных юрт и похожие на крепости с башенками по углам усадьбы богатых кипчакских ханов. Кое-где, точно копья, торчали острые минареты, и возле них переливались разноцветными изразцами купола мечетей. Как большие зеркала, сверкали квадраты пашен, залитые водой. По ним ходили полуголые, в отрепьях, люди с цепями на ногах. Дервиш остановился на холме. - Вот земля, созданная стать раем,- шептал он,- но она стала долиной мучений и слез. Пятнадцать лет назад я бежал отсюда, задыхаясь от страха, озираясь, как преступник. Кто сможет узнать теперь в обожженном солнцем черном дервише того юношу, которого проклял сам верховный имам? Вперед, Бекир, скоро мы будем ночевать у ворот столицы всех столиц, богатейшего из всех городов мира - Гурганджа, где царствует хорезм-шах Мухаммед, самый могучий, но и самый зловещий из мусульманских владык... Дервиш снова зашагал. По дороге стали чаще встречаться двухколесные повозки, запряженные крупными длиннорогими волами, пешие путники, нарядные всадники на разукрашенных конях и почерневшие на солнце поселяне на тощих ослах; отовсюду слышалось мычанье коров, блеянье овец, крики погонщиков. В первом же селении дервиша окружили люди с длинными белыми палками. - Ты что за человек? Если ты дервиш-бессребренник, то зачем тащишь за собой верблюда? Пойдем к хакиму, он прочтет тебе твой смертный приговор. Дервиша привели во двор, окруженный высокой глиняной стеной. На террасе, устланной широким ковром, сидел, скрестив ноги, тощий прямой старик в полосатом халате. Огромная белоснежная чалма, тщательно расчесанная седая борода, строгий, пронизывающий взгляд и медлительность движений вызывали трепет у всех, кто приближался к нему, и они падали ниц. Рядом, согнувшись, сидел молодой писарь с тростниковым пером в руке, ожидая приказаний. - Кто ты? - спросил хаким. - Я грешный сын моей почтенной матери, по имени Хаджи Рахим аль Багдадй, ученик святых багдадских шейхов. Я хожу по длинным дорогам и тщетно ищу следов праведников, скрытых холодным мраком могилы. Старик недоверчиво поднял бровь и уставился на дервиша. - А кто этот больной на верблюде? Почему он без чалмы? Правоверный ли он мусульманин, или иноверец? Мне говорят, что ты его изранил, ограбил и распродал все его достояние? Верно ли это? Дервиш поднял руки к небу. - Ты, всевидящее небо, одна моя защита! Дивлюсь я на сплетника, который ничем, кроме лживых слухов, не дышит! Что ему до моих трудов и печалей! Хаким многозначительно поднял кверху указательный палец и прошептал: - Расскажи мне правдиво, что ты знаешь об этом больном? Тогда дервиш рассказал о встрече с разграбленным караваном и о своих стараниях спасти жизнь раненого. Старик провел рукой по серебристой бороде и сказал: - Может быть, этот раненый очень большой человек и рука его достает до самого солнца? Я сам осмотрю больного. Просунув босые ноги в туфли, он спустился с террасы и прошел к верблюду. Его окружили жители селения, стараясь перекричать друг друга. - Мы знаем этого больного человека. Это богатый купец из Гурганджа, Махмуд-Ялвач. Вот и на верблюде выжжено его тавро. Караваны Махмуд-Ялвача в двести - триста верблюдов ходят в Тавриз и в Булгар и до священного Багдада. Хаким, выслушав жителей, помолчал, пожевал губами и важно провозгласил свое решение, а писарь записал его. "Так как знающие и заслуживающие доверия люди заявляют, что больной - это достойнейший купец МахмудЯлвач из Гурганджа, то я приказываю снять его осторожно с верблюда, положить в моем доме и призвать лекаря-табиба, чтобы он старательно излечил его целебными травами. Дервиш, сделавший доброе дело своей заботой о раненом правоверном, может идти дальше, и его должен вознаградить спасенный купец. Так как верблюд не может принадлежать дервишу, то он останется у меня, пока не излечится его хозяин. За произнесение судебного приговора и приложение печати оставить при моем управлении черного осла, принадлежащего дервишу". - Записал? - обратился хаким к писцу. Тот прошептал: - Истинно сказал мой господин! Правитель добавил: - Ученый дервиш, возьми от моих скудных средств один дирхем Хаджи Рахим взял медную монету, потер ею лоб и приложил к губам. Держа ее в зажатой ладони, он сказал: - Твоя мудрость велика, о Хаким, правдиво решающий. Ты освободил меня от забот о раненом, о верблюде и об осле, на котором мне не придется ездить, но которого мне зато и не придется кормить. Я же, ничтожнейший из погибающих, подобен легковесной монете, что скользит из щедрой руки дающего в деревянную чашку слепого. И если твоя щедрость так же чиста, как серебро твоей бороды, то эта медная монета дирхем обратится в золотой динар. Хаджи Рахим раскрыл ладонь. На ней блестела золотая монета - динар. - Истинно говорю тебе, почтенный начальник, что та земля, на которую ступит твоя нога, никогда не увидит неурожая. Хаджи Рахим снова зажал ладонь и стоял неподвижный. А правитель и все окружающие безмолвно глядели то друг на друга, то на сжатый кулак дервиша, и рты их раскрылись. - Я дал ему медный черный дирхем. Это я хорошо помню. Но все вы только что увидели в его руке золотой динар,- сказал начальник. И с быстротой, которой никто не ожидал от всегда важного старика, хаким бросился к дервишу и вцепился в его руку. - Отдай золотой динар! Им ты должен оплатить судебные расходы! Хаджи Рахим раскрыл ладонь, и начальник схватил монету, но это опять был медный дирхем. Важный хаким подул себе на плечи и торжественно поднялся на террасу. Хаджи Рахим подошел к ослу, снял свой мешок, перекинул через плечо и, не оглядываясь, направился дальше к Гурганджу, выкрикивая во весь голос призыв дервишей: - Да, это он, справедливый, нет другого аллаха, кроме него!