Страница:
Этот всадник - защита ислама, столп правоверия, гроза язычников посылал молнии своей воли и гнева самому халифу багдадскому Насиру, потомку пророка. Этот всадник - Хорезм-шах Алла эд-Дин Мухаммед, раздвинувший пределы своего царства до тех пустынь, куда не заходил сам Искендер-Руми, непобедимый завоеватель вселенной. Войско растянулось на десять дней пути. Каждая колонна в несколько тысяч коней на месте стоянок выпивала всю воду в колодцах. Только через сутки там снова накапливалась вода. В первом отряде скакали разведчики. Хорезм-шах ехал со вторым отрядом. С ним шли быстроходные верблюды, навьюченные палатками, котлами и обильными запасами царской кухни. В последнем, десятом, отряде вместе с туркменами, всегда беспокойными и непокорными, ехал опальный сын шаха, Джелаль эд-Дин. Туркмены враждовали с кипчаками, не прощая им их заносчивости и жадности. Туркмены разводили костры широкими кругами и вечерами устраивали вокруг них военные пляски; они извивались хороводами, распевая военные песни и взмахивая над головами кривыми сверкающими саблями. Путь шел берегом Хорезмского моря. Переправившись через реку Сейхун , отряды вышли к узкому заливу Сары-Чаганак. Здесь шах сделал остановку. Он ожидал известий от посланных вперед разведчиков, а тем временем сам с охотничьими соколами проехал вдоль берегов бирюзового моря и вернулся на стоянку со связками подбитых уток и журавлей. Разведчики донесли, что табуны меркитов были замечены к северу, на низовьях реки Иргиз, при впадении ее в озеро Челкар. Хорезм-шах подождал, пока подтянулись все отряды, призвал их начальников и на совещании разъяснил план наступления. Все войско пойдет тремя частями. Сам шах будет находиться в средней, которая послужит для последнего, решающего удара. Левым крылом будет начальствовать хан кипчакский Тургай, а правое крыло поведет Джелаль эд-Дин, сын Хорезм-шаха,- Мухаммед хотел испытать, как проявит себя в бою непокорный и самоуверенный сын. На стоянку прискакал гонец из Гурганджа и привез сверток от Туркан-Хатун, матери шаха. Векиль и мирза проследовали за шахом в его палатку. Мухаммед распорол кинжалом сверток. Внутри был мешочек из малинового шелка. Приложив мешочек ко лбу и губам, Хорезм-шах вскрыл его. Там было письмо, написанное большими буквами на узком бумажном свитке.
"Величайшему, благословенному защитнику веры и справедливости, Алла эд-Дину Мухаммеду, Хорезм-шаху,- да хранит аллах твое царствование! салям! Все имамы во всех мечетях ежедневно пять раз возносят молитвы творцу всевышнему, властному над всем, да продлит он твое царствование и дарует тебе победу над врагами! Да будет так! На базаре поймали дервиша, подосланного халифом багдадским. Дервиш проповедовал доверчивым простакам, что аллах покарает нашего любимого шаха за то, что он будто бы перенял от персов их нечестивую веру, и в наказание за это в Хорезм примчится языческий народ яджуджей и маджуджей и разрушит наше царство. Болтливого дервиша схватил начальник палачей Джихан-Пехлеван и после пытки каленым железом повесил его на базарной площади, отрезав ему язык. Увидев эту казнь, устрашатся тысячи. Остальное все благополучно. Тишина и благоденствие в твоем государстве да продлятся на много лет! Туркан-Хатун - повелительница женщин всего мира".
Рано утром отряды выступили ускоренным шагом и в два перехода дошли до реки Иргиза. Степь зеленела свежими весенними побегами. Желтые и лиловые касатики и красные тюльпаны весело рассыпались по пескам равнины, обычно выжженной и мертвой. Солнце то грело ослепительными лучами, то пряталось за дождевые облака. Река Иргиз была еще покрыта непрочным рыхлым льдом. Вода разливалась поверх льда, темные промоины и полыньи не давали войскам переправиться на другой берег. Хорезм-шах приказал отрядам переждать, укрывшись в лощинах за камышами, иначе меркиты могут заметить их и уйти дальше в степные равнины. Два дня войско отдыхало, не разводя костров. Во вторую ночь на небе появился непонятный свет. Небо, багровое, как раскаленные угли, не захотело окутаться мраком, и звезды не показывались. Казалось, вечерняя заря продолжалась до утренней зари. Шейх-уль-ислам, сопровождавший войско, объяснил это знамением аллаха, предсказывающего сияние великой славы, которая ожидает Хорезм-шаха Мухаммеда. Когда река освободилась ото льда, разведчики нашли броды и все отряды переправились на другой берег. Пустынная степь, кое-где покрытая холмами, тянулась безмолвная и загадочная. Руководясь едва заметными тропами, отряды уходили на восток. Они держались более скученно, уже готовясь к скорому бою. В одной долине, среди каменистых гряд, виднелись черные юрты. Они, видимо, были брошены при поспешном бегстве. Войлок, женские одежды и старые ковры валялись вдоль дороги. Тут же лежал человек с двумя черными косами над ушами и желтым узкоглазым лицом. Его выцветшая, длинная до пят, синяя одежда была иссечена. Дальше валялась двухколесная арба, упавшая набок. Разведчики, поднявшись на холмы, знаками указывали в сторону. Войско повернулось, разворачиваясь полукругом. Всадники перешли на рысь и снова сдержали коней. Перед ними расстилалась серая равнина, как будто усеянная темными тряпками. Конь, оседланный, но без всадника, бродил по равнине. - Поле битвы! - сказали воины.- С помощью аллаха вечного окончена их жизнь. - Кто же помог их прикончить? Кто вырвал из наших рук добычу? Где их стада, их кони, верблюды? Отряды направились через поле, усеянное трупами. Издали тряпками казались тела, изрубленные мечами, пробитые стрелами и копьями. Они лежали и одиночками и десятками. С некоторых была снята одежда и обувь. Всадники рассыпались по полю, подбирая - кто оброненный меч, кто круглый щит или копье. Хорезм-шах ехал по полю задумчивый, накручивая на палец завиток черной бороды. Его приближенные тихо переговаривались. - Битва здесь шла упорная. Полегло несколько тысяч меркитов. Никому из них не давали пощады, раненых добивали... Примчался всадник и крикнул: - Я нашел живого меркита. Он может говорить. Хорезм-шах пустил коня вскачь. За ним помчалась свита. Меркит сидел у подножия холма. Возле него на корточках присели кипчаки и расспрашивали его. Голова у меркита была выбрита ото лба до затылка и залита кровью. Хорезм-шах осадил коня. - Что он говорит? Какого он племени? Кто их перебил? Меркит со стоном и плачем стал рассказывать: - Наш народ был великий народ, а его уже нет! Звался он меркиты. Наш хан был - Тукту-хан... Он бежал вместе с сыном, Холту-ханом, знаменитым охотником: никто вернее и дальше его не пускал стрелы. Оба хана говорили простым воинам: "Бегите вместе с нами от гнева краснобородого Чингиз-хана; он решил с корнем вырвать племя меркитов... На западе, позади соленых озер, до самого моря протянулись Кипчакские степи, там найдется место и для нас. Мы увидим много травы, любимой быками, и густые камыши; там стада наши снова станут тучнеть и размножаться. Кипчаки не откажут нам в милости и позволят нам есть с ними из одного котла и пить из одного бурдюка..." Так говорили ханы. Что нам осталось делать? Позади нас была смерть, впереди приволье и радость. А за нами гнались два злобных пса, уставив носы в наш след. Этих псов натравливал старший сын краснобородого - Джучи-хан, я зовут этих псов: Субудай и Тохучар-нойон... Мы бежали скоро, как могли... Мы хотели, чтобы следы наших коней затерялись в щебнистых гоби и в красных песках. Но кони отощали, копыта их потрескались, и не было больше у ни прежней прыти... Как разъяренные, напали монголы на нас. Нам некуда было спастись, когда на нас обрушились двадцать тысяч монгольских всадников. Река Иргиз разлилась, по ней плыли льдины, кони вязли в набухшей земле... Нет больше великого народа меркитов! Одни пали на этом поле, изрубленные монголами, других они угнали в плен... Смеется рыжий Чингиз-хан, сидя на горе войлоков в своей желтой юрте! Погибла древняя слава меркитов! Осталась живой только одна изменница из рода меркитов, молодая ханша, красавица Кулан! Чингиз-хан сделал ее своей последней женой... Кипчаки стали кричать: - Веди нас на этих разбойников! Мы с ними расправимся! Они недалеко! Они не могут быстро гнать быков и пленных. Мы отобьем у них добычу... - Мы скоро их нагоним! - сказал Хорезм-шах и приказал трубачам сзывать рассыпавшихся по полю всадников, сдиравших одежду с изрубленных меркитов.
Глава вторая. БИТВА С НЕВЕДОМЫМ ПЛЕМЕНЕМ
- Знаешь ли ты, батюшка, что сказал
Заль богатырю Рустему: "Врага
нельзя считать ничтожным и
беспомощным".
(Из дцевней персидской песни)
Войско шло всю ночь. Сделали только две короткие остановки, чтобы подкормить коней. Под утро степь затянулась туманом. Отдельные отряды потеряли друг друга. Тонкими заунывными голосами, подражая зою волков и шакалов, перекликались разведчики. Свежий ветер погнал разорванные клубы тумана. На золотистой полосе неба у горизонта показались гребни холмов. Под ними мерцали бесчисленные огоньки костров, и все яснее становились группы всадников, верблюдов и груженных телег на огромных высоких колесах. Это был лагерь неизвестного племени. Там уже заметили приближение войска Хорезм-шаха. Вынырнув из тающих клочьев тумана, показались тридцать всадников. Они держались тремя отдельными десятками. Первые косые лучи солнца осветили их синюю длинную одежду, железную броню и железные шлемы. Они сидели на небольших толстоногих и длинногривых конях. Вместе с передним десятком ехал на высоком туркменском жеребце белобородый мусульманин в белом тюрбане и малиновой шубе, расшитой желтыми цветами. Рядом со стариком ехал всадник, держа копье с белым конским хвостом на конце. - Салям вам,- крикнул старик,- я тоже мусульманин! Дайте мне поговорить с вашим главным полководцем, да хранит его аллах! - У нас в войске много полководцев, а начальствует один, гроза вселенной, меч ислама, Хорезм-шах Алла эд-Дин Мухаммед. Старик сошел с коня. Сложив руки на груди, слегка согнувшись, он подошел к тому месту, где на своем великолепном коне блистал шах Хорезма, окруженный безмолвными нарядными ханами. - Повелитель монгольского войска, великий нойон Джучи-хан, сын Чингиз-хана, владыки восточных стран, приказал мне, его переводчику, приветствовать могучего владыку западных стран, Алла эд-Дина Мухаммеда, да продлит аллах твое царствование на сто двадцать лет! Он говорит тебе: салям! - Салям! - сказал шах. - Хан Джучи спрашивает, почему храброе войско шаха направляется по следам монгольского войска, двигаясь так поспешно всю ночь. Старик ждал ответа. Но шах, поглаживая черную бороду, пристально вглядывался грозным взором в монгольского посла и молчал. - Хан Джучи приказал еще сказать, что его отец, непобедимый владыка Чингиз-хан, повелел своим полководцам Субудаю и Тохучару наказать мятежных меркитов, убежавших от воли ханской. Истребив их, монгольские войска уйдут обратно, в родные степи... Старик помолчал несколько мгновений, впиваясь взгляцом в невозмутимое суровое лицо шаха, затем продолжал: - Чингиз-хан, повелитель всех народов, обитающих в войлочных юртах, всем нам повелел обращаться дружески с мусульманскими войсками, если с ними придется встретиться. В знак дружбы хан Джучи предлагает выдать войскам шахского величества часть захваченной добычи и пленных меркитов, как рабов. Тогда шах ударил плетью коня. Гнедой конь заплясал, сдерживаемый сильной рукой Мухаммеда. И шах сказал знаменитые слова, которые тут же записал в "Походную тетрадь подвигов и битв и изречений шаха" его придворный летописец Мирза-Юсуф: - Скажи твоему начальнику: если Чингиз-хан не велел тебе со мною сражаться, так мне аллах приказывает другое - напасть на ваши войска! Я хочу заслужить милость всемогущего аллаха, истребив вас, поганых язычников!.. Переводчик, пораженный, окаменел, обдумывая слова Хорезм-шаха, но Мухаммед уже направил коня к спешно строившемуся в боевой порядок войску. Переводчик вернулся к монгольским всадникам, сел на коня, и вся группа монголов поехала в сторону своих войск. Несколько шагов они ехали медленно, затем, пригнувшись к гривам, во всю конскую прыть помчались к своему лагерю. Битва закипела. Едва старик-мусульманин доскакал до лагеря монголов, оттуда отделились несколько отрядов, медленно направляясь навстречу войскам Хорезм-шаха, и остановились на отлогих холмах. Хорезм-шах отдал приказ ханам: - Войско разбить на три части: правое, левое крыло и середина. Оба крыла должны охватить лагерь монголов, чтобы никто оттуда не ускользнул. Середина, где нахожусь я, будет запасной силой. Я двину ее туда, где понадобится подмога и решительный удар. Прямо на нас враги не бросятся. А если бросятся, тем лучше: они завязнут в топком солончаковом болоте. Шах поднялся на вершину холма. Далеко раскинулась степь - место будущего боя. Шах сошел с коня и опустился на ковер. Достарханджй разостлал вышитый шелками платок, расставил подносы с лепешками, изюмом, сушеной дыней. Он налил в чаши кумыс и роздал молодым бекам, которые сопровождали в походе Хорезм-шаха, учась военному делу. Быстроходные верблюды с провизией опустились на колени. Достарханджй распоряжался, доставая вместе со слугами золотые кувшины, блюда и самые изысканные кушанья, чтобы подкрепить истощенные походом силы хорезмшаха. Правым крылом командовал нелюбимый сын хорезм шаха Джелаль эд-Дин. Вороной жеребец вскачь вынес его на вершину бархана. Молодой хан всматривался в равнину боя, прикрывая от солнца маленькой рукой узкие черные глаза. - Позови Кара-Кончара! - крикнул он джигиту. Коренастый молодой туркмен в красном кафтане вскачь пустился с холма и вернулся вместе с сухопарым всадником в черной бараньей шапке и черном плаще. Кара-Кончар подъехал к Джелаль эд-Дину и, склонившись к нему, внимательно вслушивался в его слова. Хан объяснил план будущей битвы. Ястребиное лицо Кара-Кончара не выражало никакого волнения, только в карих, круглых, как у совы, глазах вспыхивали веселые искры. - Видишь этот солончак? - говорил Джелаль эдДин.- В нем для нас и гибель и удача. Татар не так много. Нас в три раза больше. Но не в количестве дело. Могу ли я довериться нашим воинам? От умиравшего меркита я выведал, что монголов всего тысяч двадцать. Значит, если против нашего крыла пойдет половина, то это будет только десять тысяч. У нас же одних туркмен шесть тысяч, да кара-Китаев пять тысяч. Но кара-китаи покорились падишаху из нужды и голода. Они отправились в поход не воевать, а погреть руки у чужих костров. Я их пущу вперед застрельщиками. Они охотно пойдут, чтобы поскорее добраться до татарских обозов. Но тот же меркит назвал татар "взбесившимися тиграми". В битве татары, конечно, опрокинут кара-китаев и бросятся на нас. Тут их надо встретить со всей яростью, ударить им в бок и загнуть в топкий солончак. Там они завязнут, и мы их изрубим. После этого мы бросимся спасать моего отца. Придется сегодня падишаху забыть сладостный покой души и жареных уток... Эй, джигиты, скачите к туркменским ханам и скажите, что сегодня в бой их поведет Кара-Кончар, барс Каракумов. Шесть джигитов помчались во все концы туркменских отрядов, рассыпавшихся по холмам. Когда войско услышало имя Кара-Кончара, все встрепенулись и загудели. Кто не слыхал имени Кара-Кончара, грозы Хорасана и Астрабада! Никто не подозревал в молчаливом черном всаднике на долговязом рыжем коне бесстрашного и неуловимого джигита каракумских равнин. Кара-Кончар подскакал к туркменам, вызвал нескольких всадников и, вкратце изложив план боя, увел три тысячи всадников за холм, где он должен был, притаясь, поджидать татар. Джелаль эд-Дин на вороном жеребце вихрем подлетел к кара-китаям. В войлочных малахаях, на маленьких мохнатых конях, они ожидали беспорядочной толпой, ощетинившись короткими копьями. - Удальцы кара-китаи! - крикнул им Джелаль эд-Дин.- Вы горные барсы, вы храбрейшие в бою! Вот перед нами лагерь трусливых бродяг. Они, как ночные воры, разграбили нашу богатую добычу. Она принадлежит только нам, хозяевам этой степи. Нападайте на них и берите в лагере все, что хотите! Кара-китаи зашевелились и на рысях двинулись к лагерю татар. Пыль заклубилась над ними, и, по мере того как всадники ускоряли скачку, их дикие вопли усиливались, перейдя в сплошной рев. Хорезм-шах Мухаммед, отвернув длинные полы собольей шубы, удобно уселся на ковре и грыз крепкими белыми зубами ножку дикой утки. Другую ножку объедал шейхуль-ислам, единственный из шахской свиты, удостоившийся чести сидеть на маленьком ковре против падишаха. Даже участник всех его походов Тимур-Мелик, любимец шаха, "рукоятка его меча и щит его спокойствия", и тот стоял, скрестив руки на животе, и слушал глубокомысленную беседу Мухаммеда с белобородым главою духовенства, пожелавшим сопутствовать шаху в походе, чтобы все время молиться аллаху о даровании ему победы. Хорезм-шах шутил, изредка посматривая в сторону неприятеля, собиравшегося в степи отдельными отрядами. В тихом утреннем воздухе отчетливо было видно, как стремительно проносились всадники между отдельными частями, как поблескивали их круглые металлические щиты. Одна группа монгольских удальцов вылетела вперед. Они столкнулись с кипчакскими джигитами... Высоко взлетали и падали сверкающие мечи! Один воин упал, лошадь с седлом, сбившимся под брюхо, неловкими прыжками понеслась по степи, вскидывая задними ногами. Затем началось наступление. Несколько конных отрядов кипчаков помчались по желтой равнине. Шах положил утку и крикнул: - Веки, наступайте! Аллах вам подмога! По приказу шаха кипчакские отряды стали вытягиваться, как изгибающиеся руки, чтобы обхватить монголов. Но монголы и не пытались выскользнуть из смыкающегося кольца. От лагеря отделился первый отряд монголов. Тысяча сомкнутых всадников, по сто человек в ряд, устремилась на маленьких лохматых лошадях, покрытых железными и кожаными панцирями. Они неминуемо должны были прорвать нестройную, колеблющуюся линию кипчаков, растянувшихся широко по степи. - Кху-кху-кху-кху! - слышался звериный рев монголов. От лагеря оторвалась вторая тысяча и покатилась по степи. На солнца вспыхивали ярким блеском стальные шлемы, металлические щиты и изогнутые мечи. Шах с вершины холма видел, как от общей массы монгольских войск отрывался отряд за отрядом и неудержимо несся вперед с хриплыми криками: "Кху!" Кипчаки заметались. Крайний отряд повернул к лагерю грабить монгольские обозы. Но от лагеря отделилась еще одна тысяча и так же легко и ровно понеслась в сторону и перерезала путь кипчакам. Оба отряда сцепились. Облако пыли окутало место боя. Оттуда стали вырываться отдельные кипчакские всадники и, прижавшись к шее коня, уносились в степь. - Подобного этому я не видел никогда! - воскликнул, вставая, шах. Он тревожно наматывал на палец конец бороды, впиваясь глазами вдаль. Четыре отряда монголов, один за другим, в стройном порядке взяли направление на середину развернутых войск шаха, на тот холм, где находился Мухаммед и его свита. Все ближе слышались взрывы монгольских возгласов "кху-кху-кху! " Кто сможет остановить эту лавину? Мухаммед оглянулся. Тимур-Мелика рядом с ним уже не было. Вскочив на коня, он помчался в сторону битвы. Лучшие, испытанные кипчакские отряды бросились навстречу монголам. Те задержались лишь на несколько мгновений, чтобы прорубить себе проход, и понеслись дальше, к холму, где стоял Мухаммед. - Коня! - заревел шах.- Коня! - и, не дожидаясь, пока его услышат, он проворно сбежал к подножию холма, где два конюха держали под уздцы гнедого жеребца с красным хвостом. Шах вскочил на него и ринулся в степь. За ним устремились его приближенные, звеня доспехами, сбруей и бубенцами. На холме остался смятый ковер с медными блюдами, золотыми чашками и рассыпавшимися сладостями. Ветер трепал конец пестрого шелкового достархана. Только один из приближенных шаха не успел скрыться. Это был седобородый шейх-уль-ислам. Он свалился с коня, когда вся свита вскачь помчалась за Мухаммедом. Имам взобрался на холм, поправил ковер и опустился на колени. Порывшись в складках кисеи своего белоснежного тюрбана, он вытащил овальную золотую пластинку. Когда к холму подскакали монголы, трое начальников и старый переводчик поднялись на его вершину. Один был молодой, с угрюмым лицом, черными глазами и узкой черной бородой. Конец ее был заплетен косичкой и закинут за левое ухо. Второй был старый, грузный и толстый монгол со скрюченной правой рукой. Лицо его было пересечено наискось багровым шрамом, отчего один глаз был зажмурен, а другой, выпученный, пытливо вглядывался во все окружающее. Третий был высокий, сухопарый, весь покрытый стальными латами. Это были старший сын Чингиз-хана Джучи и два уже прославившихся в Китае полководца одноглазый Субудай-багатур и сухопарый Тохучар-нойон. Имам продолжал оставаться в молитвенной сосредоточенности, делая поклоны до земли. "Он служитель бога",- сказал переводчик. Имам встал, сложил руки на груди и, согнув спину, мелкими шажками подошел к одному из монголов. - Уже три года я верный слуга повелителя вселенной Чингиз-хана,- смиренно сказал он и протянул монголу золотую пластинку.- Каждый месяц я посылал с караванами письма к начальнику первого монгольского поста на большом пути в Китай. Теперь я прошу взять меня на службу к себе в монгольское войско. Я не хочу возвращаться в Хорезм... Переводчик перевел слова имама. Джучи-хан небрежно взял золотую пластинку... - Маленькая пайцза с кречетом...- заметил он, продолжая внимательно наблюдать за степью, где по всем направлениям скакали всадники. Он вернул золотую пластинку шейх-уль-исламу и сказал: - Нет! Ты нам нужен, пока ты греешься у сердца твоего государя. Поезжай обратно к твоему доверчивому шаху и посылай нам снова преданные письма. И монголы тут же забыли об имаме. Схватка приближалась к холму. Туркмены Джелаль эд-Дина опрокинули монголов левого крыла, часть изрубили, остальных теснили в болото. Все три монгольских начальника вскачь спустились с холма. Монголы так быстро уходили на восток, что мы видели только уносившееся вдаль облако пыли. - Они хорошие воины, я никогда еще не видывал подобных! - сказал Хорезм-шах и приказал своему войску повернуть коней обратно. - Это были передовые разведчики,- сказал шаху Джалаль эд-Дин.- Они вернутся с огромным войском. Сейчас надо идти за ними, следить, выяснить, что они готовят, потом самим спешно готовиться к войне... - Ты рассуждаешь, как неопытный юноша,- ответил Мухаммед.- Монголы никогда больше не решатся напасть на меня!.. Бой продолжался до вечера. Туркмены и кара-китаи, перебросившись на левое крыло, атаковали монголов. Они бились отдельными отрядами. Монголы то рассыпались и, убегая, бросались в сторону, то внезапно поворачивали коней и стремительно нападали на преследовавших туркмен, чтобы снова после этого обратиться в бегство. С наступлением сумерек монголы разом умчались в свой лагерь. Хорезм-шах вернулся на холм и провел там тревожную ночь. Вокруг улеглись кипчакские воины возле своих коней, привязав их арканами. Вдали багровыми вспышками трепетало небо, отражая пламя монгольских костров. Огни пылали всю ночь. "Монголы готовятся к утреннему бою",говорили кипчаки. Со всех концов степи доносились стоны и призывы о помощи,- половина кипчакского войска ранеными и убитыми полегла в этой битве. Джелаль эд-Дин убеждал Хорезм-шаха: - Отступать теперь, когда монголы не могли ничего поделать с нашим войском, это - погубить свою славу. Они сейчас укрепляются в лагере... Значит, нужно сейчас, этой ночью, подкрасться, напасть внезапно и их прикончить. - Завтра я буду продолжать битву,- сказал Мухаммед, кутаясь в соболью шубу. Когда косые лучи солнца побежали по степи и от холмов потянулись длинные тени, войско Хорезм-шаха, снова выстроившись тремя частями, двинулось на монголов. Но в их лагере, позади дымных костров, было пусто: в нем не оказалось ни одного монгольского воина. Валялись только трупы зверски изрубленных меркитов, да ковыляло несколько хромых верблюдов. Посланный вдогонку за монголами отряд туркмен вердулся к вечеру.
"Величайшему, благословенному защитнику веры и справедливости, Алла эд-Дину Мухаммеду, Хорезм-шаху,- да хранит аллах твое царствование! салям! Все имамы во всех мечетях ежедневно пять раз возносят молитвы творцу всевышнему, властному над всем, да продлит он твое царствование и дарует тебе победу над врагами! Да будет так! На базаре поймали дервиша, подосланного халифом багдадским. Дервиш проповедовал доверчивым простакам, что аллах покарает нашего любимого шаха за то, что он будто бы перенял от персов их нечестивую веру, и в наказание за это в Хорезм примчится языческий народ яджуджей и маджуджей и разрушит наше царство. Болтливого дервиша схватил начальник палачей Джихан-Пехлеван и после пытки каленым железом повесил его на базарной площади, отрезав ему язык. Увидев эту казнь, устрашатся тысячи. Остальное все благополучно. Тишина и благоденствие в твоем государстве да продлятся на много лет! Туркан-Хатун - повелительница женщин всего мира".
Рано утром отряды выступили ускоренным шагом и в два перехода дошли до реки Иргиза. Степь зеленела свежими весенними побегами. Желтые и лиловые касатики и красные тюльпаны весело рассыпались по пескам равнины, обычно выжженной и мертвой. Солнце то грело ослепительными лучами, то пряталось за дождевые облака. Река Иргиз была еще покрыта непрочным рыхлым льдом. Вода разливалась поверх льда, темные промоины и полыньи не давали войскам переправиться на другой берег. Хорезм-шах приказал отрядам переждать, укрывшись в лощинах за камышами, иначе меркиты могут заметить их и уйти дальше в степные равнины. Два дня войско отдыхало, не разводя костров. Во вторую ночь на небе появился непонятный свет. Небо, багровое, как раскаленные угли, не захотело окутаться мраком, и звезды не показывались. Казалось, вечерняя заря продолжалась до утренней зари. Шейх-уль-ислам, сопровождавший войско, объяснил это знамением аллаха, предсказывающего сияние великой славы, которая ожидает Хорезм-шаха Мухаммеда. Когда река освободилась ото льда, разведчики нашли броды и все отряды переправились на другой берег. Пустынная степь, кое-где покрытая холмами, тянулась безмолвная и загадочная. Руководясь едва заметными тропами, отряды уходили на восток. Они держались более скученно, уже готовясь к скорому бою. В одной долине, среди каменистых гряд, виднелись черные юрты. Они, видимо, были брошены при поспешном бегстве. Войлок, женские одежды и старые ковры валялись вдоль дороги. Тут же лежал человек с двумя черными косами над ушами и желтым узкоглазым лицом. Его выцветшая, длинная до пят, синяя одежда была иссечена. Дальше валялась двухколесная арба, упавшая набок. Разведчики, поднявшись на холмы, знаками указывали в сторону. Войско повернулось, разворачиваясь полукругом. Всадники перешли на рысь и снова сдержали коней. Перед ними расстилалась серая равнина, как будто усеянная темными тряпками. Конь, оседланный, но без всадника, бродил по равнине. - Поле битвы! - сказали воины.- С помощью аллаха вечного окончена их жизнь. - Кто же помог их прикончить? Кто вырвал из наших рук добычу? Где их стада, их кони, верблюды? Отряды направились через поле, усеянное трупами. Издали тряпками казались тела, изрубленные мечами, пробитые стрелами и копьями. Они лежали и одиночками и десятками. С некоторых была снята одежда и обувь. Всадники рассыпались по полю, подбирая - кто оброненный меч, кто круглый щит или копье. Хорезм-шах ехал по полю задумчивый, накручивая на палец завиток черной бороды. Его приближенные тихо переговаривались. - Битва здесь шла упорная. Полегло несколько тысяч меркитов. Никому из них не давали пощады, раненых добивали... Примчался всадник и крикнул: - Я нашел живого меркита. Он может говорить. Хорезм-шах пустил коня вскачь. За ним помчалась свита. Меркит сидел у подножия холма. Возле него на корточках присели кипчаки и расспрашивали его. Голова у меркита была выбрита ото лба до затылка и залита кровью. Хорезм-шах осадил коня. - Что он говорит? Какого он племени? Кто их перебил? Меркит со стоном и плачем стал рассказывать: - Наш народ был великий народ, а его уже нет! Звался он меркиты. Наш хан был - Тукту-хан... Он бежал вместе с сыном, Холту-ханом, знаменитым охотником: никто вернее и дальше его не пускал стрелы. Оба хана говорили простым воинам: "Бегите вместе с нами от гнева краснобородого Чингиз-хана; он решил с корнем вырвать племя меркитов... На западе, позади соленых озер, до самого моря протянулись Кипчакские степи, там найдется место и для нас. Мы увидим много травы, любимой быками, и густые камыши; там стада наши снова станут тучнеть и размножаться. Кипчаки не откажут нам в милости и позволят нам есть с ними из одного котла и пить из одного бурдюка..." Так говорили ханы. Что нам осталось делать? Позади нас была смерть, впереди приволье и радость. А за нами гнались два злобных пса, уставив носы в наш след. Этих псов натравливал старший сын краснобородого - Джучи-хан, я зовут этих псов: Субудай и Тохучар-нойон... Мы бежали скоро, как могли... Мы хотели, чтобы следы наших коней затерялись в щебнистых гоби и в красных песках. Но кони отощали, копыта их потрескались, и не было больше у ни прежней прыти... Как разъяренные, напали монголы на нас. Нам некуда было спастись, когда на нас обрушились двадцать тысяч монгольских всадников. Река Иргиз разлилась, по ней плыли льдины, кони вязли в набухшей земле... Нет больше великого народа меркитов! Одни пали на этом поле, изрубленные монголами, других они угнали в плен... Смеется рыжий Чингиз-хан, сидя на горе войлоков в своей желтой юрте! Погибла древняя слава меркитов! Осталась живой только одна изменница из рода меркитов, молодая ханша, красавица Кулан! Чингиз-хан сделал ее своей последней женой... Кипчаки стали кричать: - Веди нас на этих разбойников! Мы с ними расправимся! Они недалеко! Они не могут быстро гнать быков и пленных. Мы отобьем у них добычу... - Мы скоро их нагоним! - сказал Хорезм-шах и приказал трубачам сзывать рассыпавшихся по полю всадников, сдиравших одежду с изрубленных меркитов.
Глава вторая. БИТВА С НЕВЕДОМЫМ ПЛЕМЕНЕМ
- Знаешь ли ты, батюшка, что сказал
Заль богатырю Рустему: "Врага
нельзя считать ничтожным и
беспомощным".
(Из дцевней персидской песни)
Войско шло всю ночь. Сделали только две короткие остановки, чтобы подкормить коней. Под утро степь затянулась туманом. Отдельные отряды потеряли друг друга. Тонкими заунывными голосами, подражая зою волков и шакалов, перекликались разведчики. Свежий ветер погнал разорванные клубы тумана. На золотистой полосе неба у горизонта показались гребни холмов. Под ними мерцали бесчисленные огоньки костров, и все яснее становились группы всадников, верблюдов и груженных телег на огромных высоких колесах. Это был лагерь неизвестного племени. Там уже заметили приближение войска Хорезм-шаха. Вынырнув из тающих клочьев тумана, показались тридцать всадников. Они держались тремя отдельными десятками. Первые косые лучи солнца осветили их синюю длинную одежду, железную броню и железные шлемы. Они сидели на небольших толстоногих и длинногривых конях. Вместе с передним десятком ехал на высоком туркменском жеребце белобородый мусульманин в белом тюрбане и малиновой шубе, расшитой желтыми цветами. Рядом со стариком ехал всадник, держа копье с белым конским хвостом на конце. - Салям вам,- крикнул старик,- я тоже мусульманин! Дайте мне поговорить с вашим главным полководцем, да хранит его аллах! - У нас в войске много полководцев, а начальствует один, гроза вселенной, меч ислама, Хорезм-шах Алла эд-Дин Мухаммед. Старик сошел с коня. Сложив руки на груди, слегка согнувшись, он подошел к тому месту, где на своем великолепном коне блистал шах Хорезма, окруженный безмолвными нарядными ханами. - Повелитель монгольского войска, великий нойон Джучи-хан, сын Чингиз-хана, владыки восточных стран, приказал мне, его переводчику, приветствовать могучего владыку западных стран, Алла эд-Дина Мухаммеда, да продлит аллах твое царствование на сто двадцать лет! Он говорит тебе: салям! - Салям! - сказал шах. - Хан Джучи спрашивает, почему храброе войско шаха направляется по следам монгольского войска, двигаясь так поспешно всю ночь. Старик ждал ответа. Но шах, поглаживая черную бороду, пристально вглядывался грозным взором в монгольского посла и молчал. - Хан Джучи приказал еще сказать, что его отец, непобедимый владыка Чингиз-хан, повелел своим полководцам Субудаю и Тохучару наказать мятежных меркитов, убежавших от воли ханской. Истребив их, монгольские войска уйдут обратно, в родные степи... Старик помолчал несколько мгновений, впиваясь взгляцом в невозмутимое суровое лицо шаха, затем продолжал: - Чингиз-хан, повелитель всех народов, обитающих в войлочных юртах, всем нам повелел обращаться дружески с мусульманскими войсками, если с ними придется встретиться. В знак дружбы хан Джучи предлагает выдать войскам шахского величества часть захваченной добычи и пленных меркитов, как рабов. Тогда шах ударил плетью коня. Гнедой конь заплясал, сдерживаемый сильной рукой Мухаммеда. И шах сказал знаменитые слова, которые тут же записал в "Походную тетрадь подвигов и битв и изречений шаха" его придворный летописец Мирза-Юсуф: - Скажи твоему начальнику: если Чингиз-хан не велел тебе со мною сражаться, так мне аллах приказывает другое - напасть на ваши войска! Я хочу заслужить милость всемогущего аллаха, истребив вас, поганых язычников!.. Переводчик, пораженный, окаменел, обдумывая слова Хорезм-шаха, но Мухаммед уже направил коня к спешно строившемуся в боевой порядок войску. Переводчик вернулся к монгольским всадникам, сел на коня, и вся группа монголов поехала в сторону своих войск. Несколько шагов они ехали медленно, затем, пригнувшись к гривам, во всю конскую прыть помчались к своему лагерю. Битва закипела. Едва старик-мусульманин доскакал до лагеря монголов, оттуда отделились несколько отрядов, медленно направляясь навстречу войскам Хорезм-шаха, и остановились на отлогих холмах. Хорезм-шах отдал приказ ханам: - Войско разбить на три части: правое, левое крыло и середина. Оба крыла должны охватить лагерь монголов, чтобы никто оттуда не ускользнул. Середина, где нахожусь я, будет запасной силой. Я двину ее туда, где понадобится подмога и решительный удар. Прямо на нас враги не бросятся. А если бросятся, тем лучше: они завязнут в топком солончаковом болоте. Шах поднялся на вершину холма. Далеко раскинулась степь - место будущего боя. Шах сошел с коня и опустился на ковер. Достарханджй разостлал вышитый шелками платок, расставил подносы с лепешками, изюмом, сушеной дыней. Он налил в чаши кумыс и роздал молодым бекам, которые сопровождали в походе Хорезм-шаха, учась военному делу. Быстроходные верблюды с провизией опустились на колени. Достарханджй распоряжался, доставая вместе со слугами золотые кувшины, блюда и самые изысканные кушанья, чтобы подкрепить истощенные походом силы хорезмшаха. Правым крылом командовал нелюбимый сын хорезм шаха Джелаль эд-Дин. Вороной жеребец вскачь вынес его на вершину бархана. Молодой хан всматривался в равнину боя, прикрывая от солнца маленькой рукой узкие черные глаза. - Позови Кара-Кончара! - крикнул он джигиту. Коренастый молодой туркмен в красном кафтане вскачь пустился с холма и вернулся вместе с сухопарым всадником в черной бараньей шапке и черном плаще. Кара-Кончар подъехал к Джелаль эд-Дину и, склонившись к нему, внимательно вслушивался в его слова. Хан объяснил план будущей битвы. Ястребиное лицо Кара-Кончара не выражало никакого волнения, только в карих, круглых, как у совы, глазах вспыхивали веселые искры. - Видишь этот солончак? - говорил Джелаль эдДин.- В нем для нас и гибель и удача. Татар не так много. Нас в три раза больше. Но не в количестве дело. Могу ли я довериться нашим воинам? От умиравшего меркита я выведал, что монголов всего тысяч двадцать. Значит, если против нашего крыла пойдет половина, то это будет только десять тысяч. У нас же одних туркмен шесть тысяч, да кара-Китаев пять тысяч. Но кара-китаи покорились падишаху из нужды и голода. Они отправились в поход не воевать, а погреть руки у чужих костров. Я их пущу вперед застрельщиками. Они охотно пойдут, чтобы поскорее добраться до татарских обозов. Но тот же меркит назвал татар "взбесившимися тиграми". В битве татары, конечно, опрокинут кара-китаев и бросятся на нас. Тут их надо встретить со всей яростью, ударить им в бок и загнуть в топкий солончак. Там они завязнут, и мы их изрубим. После этого мы бросимся спасать моего отца. Придется сегодня падишаху забыть сладостный покой души и жареных уток... Эй, джигиты, скачите к туркменским ханам и скажите, что сегодня в бой их поведет Кара-Кончар, барс Каракумов. Шесть джигитов помчались во все концы туркменских отрядов, рассыпавшихся по холмам. Когда войско услышало имя Кара-Кончара, все встрепенулись и загудели. Кто не слыхал имени Кара-Кончара, грозы Хорасана и Астрабада! Никто не подозревал в молчаливом черном всаднике на долговязом рыжем коне бесстрашного и неуловимого джигита каракумских равнин. Кара-Кончар подскакал к туркменам, вызвал нескольких всадников и, вкратце изложив план боя, увел три тысячи всадников за холм, где он должен был, притаясь, поджидать татар. Джелаль эд-Дин на вороном жеребце вихрем подлетел к кара-китаям. В войлочных малахаях, на маленьких мохнатых конях, они ожидали беспорядочной толпой, ощетинившись короткими копьями. - Удальцы кара-китаи! - крикнул им Джелаль эд-Дин.- Вы горные барсы, вы храбрейшие в бою! Вот перед нами лагерь трусливых бродяг. Они, как ночные воры, разграбили нашу богатую добычу. Она принадлежит только нам, хозяевам этой степи. Нападайте на них и берите в лагере все, что хотите! Кара-китаи зашевелились и на рысях двинулись к лагерю татар. Пыль заклубилась над ними, и, по мере того как всадники ускоряли скачку, их дикие вопли усиливались, перейдя в сплошной рев. Хорезм-шах Мухаммед, отвернув длинные полы собольей шубы, удобно уселся на ковре и грыз крепкими белыми зубами ножку дикой утки. Другую ножку объедал шейхуль-ислам, единственный из шахской свиты, удостоившийся чести сидеть на маленьком ковре против падишаха. Даже участник всех его походов Тимур-Мелик, любимец шаха, "рукоятка его меча и щит его спокойствия", и тот стоял, скрестив руки на животе, и слушал глубокомысленную беседу Мухаммеда с белобородым главою духовенства, пожелавшим сопутствовать шаху в походе, чтобы все время молиться аллаху о даровании ему победы. Хорезм-шах шутил, изредка посматривая в сторону неприятеля, собиравшегося в степи отдельными отрядами. В тихом утреннем воздухе отчетливо было видно, как стремительно проносились всадники между отдельными частями, как поблескивали их круглые металлические щиты. Одна группа монгольских удальцов вылетела вперед. Они столкнулись с кипчакскими джигитами... Высоко взлетали и падали сверкающие мечи! Один воин упал, лошадь с седлом, сбившимся под брюхо, неловкими прыжками понеслась по степи, вскидывая задними ногами. Затем началось наступление. Несколько конных отрядов кипчаков помчались по желтой равнине. Шах положил утку и крикнул: - Веки, наступайте! Аллах вам подмога! По приказу шаха кипчакские отряды стали вытягиваться, как изгибающиеся руки, чтобы обхватить монголов. Но монголы и не пытались выскользнуть из смыкающегося кольца. От лагеря отделился первый отряд монголов. Тысяча сомкнутых всадников, по сто человек в ряд, устремилась на маленьких лохматых лошадях, покрытых железными и кожаными панцирями. Они неминуемо должны были прорвать нестройную, колеблющуюся линию кипчаков, растянувшихся широко по степи. - Кху-кху-кху-кху! - слышался звериный рев монголов. От лагеря оторвалась вторая тысяча и покатилась по степи. На солнца вспыхивали ярким блеском стальные шлемы, металлические щиты и изогнутые мечи. Шах с вершины холма видел, как от общей массы монгольских войск отрывался отряд за отрядом и неудержимо несся вперед с хриплыми криками: "Кху!" Кипчаки заметались. Крайний отряд повернул к лагерю грабить монгольские обозы. Но от лагеря отделилась еще одна тысяча и так же легко и ровно понеслась в сторону и перерезала путь кипчакам. Оба отряда сцепились. Облако пыли окутало место боя. Оттуда стали вырываться отдельные кипчакские всадники и, прижавшись к шее коня, уносились в степь. - Подобного этому я не видел никогда! - воскликнул, вставая, шах. Он тревожно наматывал на палец конец бороды, впиваясь глазами вдаль. Четыре отряда монголов, один за другим, в стройном порядке взяли направление на середину развернутых войск шаха, на тот холм, где находился Мухаммед и его свита. Все ближе слышались взрывы монгольских возгласов "кху-кху-кху! " Кто сможет остановить эту лавину? Мухаммед оглянулся. Тимур-Мелика рядом с ним уже не было. Вскочив на коня, он помчался в сторону битвы. Лучшие, испытанные кипчакские отряды бросились навстречу монголам. Те задержались лишь на несколько мгновений, чтобы прорубить себе проход, и понеслись дальше, к холму, где стоял Мухаммед. - Коня! - заревел шах.- Коня! - и, не дожидаясь, пока его услышат, он проворно сбежал к подножию холма, где два конюха держали под уздцы гнедого жеребца с красным хвостом. Шах вскочил на него и ринулся в степь. За ним устремились его приближенные, звеня доспехами, сбруей и бубенцами. На холме остался смятый ковер с медными блюдами, золотыми чашками и рассыпавшимися сладостями. Ветер трепал конец пестрого шелкового достархана. Только один из приближенных шаха не успел скрыться. Это был седобородый шейх-уль-ислам. Он свалился с коня, когда вся свита вскачь помчалась за Мухаммедом. Имам взобрался на холм, поправил ковер и опустился на колени. Порывшись в складках кисеи своего белоснежного тюрбана, он вытащил овальную золотую пластинку. Когда к холму подскакали монголы, трое начальников и старый переводчик поднялись на его вершину. Один был молодой, с угрюмым лицом, черными глазами и узкой черной бородой. Конец ее был заплетен косичкой и закинут за левое ухо. Второй был старый, грузный и толстый монгол со скрюченной правой рукой. Лицо его было пересечено наискось багровым шрамом, отчего один глаз был зажмурен, а другой, выпученный, пытливо вглядывался во все окружающее. Третий был высокий, сухопарый, весь покрытый стальными латами. Это были старший сын Чингиз-хана Джучи и два уже прославившихся в Китае полководца одноглазый Субудай-багатур и сухопарый Тохучар-нойон. Имам продолжал оставаться в молитвенной сосредоточенности, делая поклоны до земли. "Он служитель бога",- сказал переводчик. Имам встал, сложил руки на груди и, согнув спину, мелкими шажками подошел к одному из монголов. - Уже три года я верный слуга повелителя вселенной Чингиз-хана,- смиренно сказал он и протянул монголу золотую пластинку.- Каждый месяц я посылал с караванами письма к начальнику первого монгольского поста на большом пути в Китай. Теперь я прошу взять меня на службу к себе в монгольское войско. Я не хочу возвращаться в Хорезм... Переводчик перевел слова имама. Джучи-хан небрежно взял золотую пластинку... - Маленькая пайцза с кречетом...- заметил он, продолжая внимательно наблюдать за степью, где по всем направлениям скакали всадники. Он вернул золотую пластинку шейх-уль-исламу и сказал: - Нет! Ты нам нужен, пока ты греешься у сердца твоего государя. Поезжай обратно к твоему доверчивому шаху и посылай нам снова преданные письма. И монголы тут же забыли об имаме. Схватка приближалась к холму. Туркмены Джелаль эд-Дина опрокинули монголов левого крыла, часть изрубили, остальных теснили в болото. Все три монгольских начальника вскачь спустились с холма. Монголы так быстро уходили на восток, что мы видели только уносившееся вдаль облако пыли. - Они хорошие воины, я никогда еще не видывал подобных! - сказал Хорезм-шах и приказал своему войску повернуть коней обратно. - Это были передовые разведчики,- сказал шаху Джалаль эд-Дин.- Они вернутся с огромным войском. Сейчас надо идти за ними, следить, выяснить, что они готовят, потом самим спешно готовиться к войне... - Ты рассуждаешь, как неопытный юноша,- ответил Мухаммед.- Монголы никогда больше не решатся напасть на меня!.. Бой продолжался до вечера. Туркмены и кара-китаи, перебросившись на левое крыло, атаковали монголов. Они бились отдельными отрядами. Монголы то рассыпались и, убегая, бросались в сторону, то внезапно поворачивали коней и стремительно нападали на преследовавших туркмен, чтобы снова после этого обратиться в бегство. С наступлением сумерек монголы разом умчались в свой лагерь. Хорезм-шах вернулся на холм и провел там тревожную ночь. Вокруг улеглись кипчакские воины возле своих коней, привязав их арканами. Вдали багровыми вспышками трепетало небо, отражая пламя монгольских костров. Огни пылали всю ночь. "Монголы готовятся к утреннему бою",говорили кипчаки. Со всех концов степи доносились стоны и призывы о помощи,- половина кипчакского войска ранеными и убитыми полегла в этой битве. Джелаль эд-Дин убеждал Хорезм-шаха: - Отступать теперь, когда монголы не могли ничего поделать с нашим войском, это - погубить свою славу. Они сейчас укрепляются в лагере... Значит, нужно сейчас, этой ночью, подкрасться, напасть внезапно и их прикончить. - Завтра я буду продолжать битву,- сказал Мухаммед, кутаясь в соболью шубу. Когда косые лучи солнца побежали по степи и от холмов потянулись длинные тени, войско Хорезм-шаха, снова выстроившись тремя частями, двинулось на монголов. Но в их лагере, позади дымных костров, было пусто: в нем не оказалось ни одного монгольского воина. Валялись только трупы зверски изрубленных меркитов, да ковыляло несколько хромых верблюдов. Посланный вдогонку за монголами отряд туркмен вердулся к вечеру.