Яровой Юрий. Зеленая кровь

   - А ты еще ничего не сказал, - откликнулась она с горечью.
   - Не надо выдумывать больше, чем есть на самом деле.
   - Да, разумеется. - Она круто повернулась ко мне. - Я подозревала, что ты лицемер. Но чтобы до такой степени!..
   - До какой? Ты хоть думаешь...
   - Ты ее любишь? - быстрым шепотом перебила она меня. - Посмотри мне в глаза.
   Я посмотрел: бедная моя женушка, невеселое у нас с тобой начало семейной жизни...
   - Ты хочешь сказать - любил? Возможно. Но четырнадцать лет, Тая... Она жена моего друга, у них все хорошо... Видела бы ты, как она с ним разговаривала! Знаешь, что он ей сказал?
   - Знаю, - оборвала она меня. Подумала, нахмурившись, и спросила: - Ты был бы с ней счастлив?
   - Ну зачем об этом говорить, Таюша? Я бы хотел быть с тобой счастлив.
   Я сделал шаг к ней, но она опять отодвинулась. Не верит? Да, не верит...
   - Ты хочешь знать все?
   - Да, я хочу знать о тебе абсолютно все. Таким непререкаемым тоном!.. У меня вырвался непроизвольный вздох: вот так начало семейной жизни...
   Пожалуйста!
   - Это, конечно, твое право.
   И я ей рассказал все, что она еще не знала: как я познакомился с Наташей (банальная история - в "читалке" университета, помог подготовиться к коллоквиуму по химии), о Михаиле... Об их свадьбе... Что еще? Все, кажется.
   Тая молчала - никакой реакции. Я отошел к своему столу, выдвинул стул, сел. Я чувствовал себя опустошенным: ни чувств, ни желаний.
   - Так вот что тебя всю жизнь мучает: почему ты оказался лишним. - В ее голосе горечь; такое ощущение, словно все, что я ей сейчас рассказывал, ей было уже известно. - Почему... А ведь Андрей Михайлович тебя, пожалуй, правильно определил: пустое множество...
   - Что?!
   - Да. Это было после того, как он раскритиковал твою статью. Я хорошо запомнила. Я его спросила:
   "Интересную статью написал Стишов?" А он с досадой;
   "Пустое множество".
   Как громом... Что хоть это означает - "пустое множество"? И так отчетливо - на всю жизнь врезалось: машинописные листки рассыпались по щелястому грязному полу, отшвырнул даже... Вот он, значит, как меня:
   "Пустое множество".
   - И тебя все еще удивляет, почему выбрали не тебя, а твоего друга Куницына? Да потому же, дорогой мой, почему Андрей Михайлович выбрал в свои ученики Хлебникова. А не тебя. Хлебников хоть и толстокож и черств, как ты любишь о нем выражаться, но ведь он болеет за дело, живет этим.
   Помолчала. Усмехнулась горько, покачав головой.
   - Какое ты себе красивое выбрал определение: бильярдный шар. Интеллигентный бильярдный шар. Красивый символ. А вот что за этой красивостью... Ты хоть знаешь, какое тебе прозвище дали лаборантки? "Товарищ, пожалуйста".
   Ого - ничего себе... Лаборантки? Эти могут придумать прозвище и похлеще.
   Тая скользнула по мне быстрым, изучающим взглядом. Снова усмехнулась:
   - Даже прозвище тебя не затронуло. Все равно. Что хотите - то и говорите, что хотите - то и делайте... Оставьте меня в покое. Не желаете проводить испытания на ацидоз? Пожалуйста! Не желаете проводить тесты на психологическую совместимость? Пожалуйста! Все пожалуйста - только оставьте меня в покое. Да? Да, мой дорогой, да. И даже если в гермокамере случится отрицательный результат, как ты выражаешься, все равно... пожалуйста.
   Странно: она говорила мне такие вещи... А я... как будто о ком-то третьем. Тупая усталость и даже что-то вроде удовлетворения: так тебя, "мой друг Стишов", так. Но опять же - словно о ком-то третьем. И Тая, видимо, это почувствовала.
   - Почему, да? Я совсем не знаю Куницына, но что касается тебя... Андрей Михайлович как-то сказала "Вот уж за что могу головой ручаться - мой "суворовец" поле брани не покинет..." А ты... Нет, ты науку тоже любишь это я знаю. Да и что иначе тебя бы здесь держало? Но вот как ты ее любишь...
   Договорились, нечего сказать.
   Она вздохнула, покачала головой.
   - Не знаю, может, ты Наташу и в самом деле любил... Но что касается меня... Не хочу. Один дым. Извини.
   И выскочила из комнаты.
   Сколько я просидел в тупом оцепенении? Час? Два? Ни мыслей, ни чувств одна лишь усталость. Спать хочется. И все это наше с ней объяснение... Вот уж действительно - вспыхнула, как порох, и понесло... Хорошо хоть у меня ума хватило - не наговорить ей гадостей. Конечно, и бессонные ночи тут сказались, и напряжение всех этих суток. Но от сути-то все равно не отмахнешься, не так ли, "мой друг Стишов"? Как говорится, нет дыма без огня. Услышал о себе некие истины. А в душе действительно... пустое множество.
   Надо работать. Если и есть лекарство от хандры - так работа. Такой ворох бумаг на столе... Значит, "суворовец" поле брани не покинет? Да, пожалуй... "Товарищ, пожалуйста"? Ну и стервы!.. "Работа, - говорил Сварог, - главный отличительный признак ученого. Даже если он только носит большой портфель". Как он обожал двусмысленные шуточки!..
   Часа два я работал - разбирал скопившиеся на столе бумаги, составил графики пульса, дыхания, кислотности крови. Хорошо поработал. Славно. Расчистил авгиевы конюшни. Но еще большее удовлетворение от самих графиков: симбиоз налицо, все идет "в норме". Отлично.
   Около одиннадцати я расчистил стол окончательно и решил спуститься в зал - там сейчас должна идти подготовка к отбою. Обычно в эти минуты, когда включаются самописцы, рук у дежурных не хватает. Моя пара наверняка пригодится. Да и Таю повидать... Отошла уже? Сменила гнев на милость или все еще...
   Тая встретила меня холодно и отчужденно. Сама неприступность.
   - Тая...
   Окинула взглядом... Ну а злись.
   Я обошел приборы: все включены, вся телеметрия под током, только у второго кардиографа заело ленту. Через пять минут отбой. Ладно, пусть эти "красивые глазки" еще пару минут помучаются - надо же когда-нибудь научиться работать быстро и без ошибок.
   - Александр Валерьевич, - умоляюще глянула на меня Аллочка. - Рвет перфорацию, помогите, пожалуйста.
   А не ты ли, дорогая, придумала это - "товарищ, пожалуйста"? Можешь, язычок у тебя подвешен...
   - Ладно, иди на пульт. Сам "сделаю. Сейчас связь начнется.
   Я освободил валик с лентой, оборвал кусок с рваной перфорацией, вставил на место... Не идет. Где отвертка?
   - Аллочка!
   Аллочка не откликнулась. Она же должна быть здесь, в зале! Обернулся к пульту... Красная лампа. Что такое? И Аллочка...
   - Александр Валерьевич...
   В руке у Аллочки телефонная трубка - связь с гермокамерой, и у нее такое выражение - у нашей Аллочки красивые глазки... Не успел перехватить трубку, как взревел тифон.
   Я никогда не слышал, как он ревет - вой по всему зданию. От истошного этого воя у меня совершенно вылетело из головы - как он, проклятый тифон, выключается.
   - Алло! Алло! - надрывался я в телефон. Бесполезно. Очевидно, тифон оглушил даже испытателей - не слышат. Или это я не слышу? - Алло!..
   Тифон выключил техник-связист - прибежал из зала культиватора. И тогда на весь зал:
   - ...вывести из камеры!
   Вот почему меня не слышали! Перепуганная Аллочка переключила связь на "громкую". - Аллочка!
   На Аллочке лица нет: очевидно, в гермокамере и в самом деле стряслось что-то неладное. Но что? Неужели ацидоз... Проклятье! Я наконец сообразил, что надо делать - нащупал нужный тумблер и переключил - связь на телефон.
   - Алло! Что у вас там?
   - Плохо с Михаилом Ивановичем. Наверное, его надо вынести из гермокамеры.
   "Вынести"?! Говорил кто-то из ребят - никак не могу научиться различать их по голосам. Только теперь я вспомнил про видеоконтроль: на экране какая-то неразбериха - мелькали руки, испуганные лица...
   - Что с ним?
   А сам шарю взглядом по приборам: может, уже подключили телеметрию? Нет, приборы пишут "по нулям".
   - Не могу понять, Александр Валерьевич. - Теперь я узнал, кто говорит Гена Старцев - Пульс слабый, холодный пот, а сам вроде горячий... Похоже, обморок.
   - Подключите телеметрию. Быстро!
   - Подключаем.
   Теперь я уже разобрался, что они делают: уложили Михаила на диванчик, стаскивают с него майку... Почему он в майке, а не в костюме? В кофту ведь встроены датчики со штекером - специально на случай такого вот рода, чтобы не возиться. Всегда так: когда пожар, оказывается, огнетушители разряжены... А сейчас эти драгоценные минуты, которые они потратят на закрепление датчиков - не врачи ведь, - могут стоить... Не хочется думать, чем может обернуться эта дурацкая история с телеметрией. Может, посоветовать натянуть на него кофту с датчиками? Все быстрее... Нет, не надо сбивать их запутаются. Почему он оказался без кофты. Загорал в фитотроне, что ли? Проклятье! Где же Тая?
   Тая уже здесь. Я включаю "громкую" - параллельного телефона нет, да и что скрывать теперь? От кого? Слышно, как Хотунков подсказывает Старцеву, куда крепить датчики: "Левей, левей, под соском... Нет, это пятый канал, дыхание..." Тоже странность? Хотунков командует, когда, казалось бы, все должно быть наоборот Старцев этот пояс с датчиками не только сам на себе застегивал не менее полусотни раз - сам конструировал!
   - Боря! Хотунков! - Тая схватила микрофон - все поняла: - Натяните кофту. Быстро все симптомы!
   Хотунков перечисляет, не отрываясь от Михаила, - слышно плохо: "Пульс... Вялость... Сонливость..." Что он там делает - с Михаилом? Пульс считает? А, стаскивает с него майку... Сколько можно стаскивать эту проклятую майку? Секунды, секунды...
   - На речь не реагирует?
   - Нет. Кажется, уснул.
   Тая прикрывает микрофон ладонью - про кнопку забыла:
   - Кома. Выводить надо.
   Значит, ацидоз. Вот тебе и обнадеживающие графики... Вот тебе и симбиоз. И надо же - у самого врача! Впрочем, этого и следовало ожидать: как-никак, а остальные двое - Старцев и Хотунков - в углекислой атмосфере уже жили, проверены. А вот Михаил... Чего теперь волосы рвать! Спасать надо.
   Огляделся: вся смена на месте, у приборов и пультов. Все четверо. И все, конечно, уже поняли: произошло Несчастье. Хорошо хоть не знают, что эксперимент должен был начаться с испытаний членов экипажа на ацидоз - под масками. Времени не хватило... Все этот "директивный график" Хлебникова.
   - Тая... - Впилась взглядом в экран видеоконтроля - следит, что делают ребята. - Тая... Эго же три часа! Может...
   Тая одарила меня таким взглядом... Ясно.
   - Приготовиться к разгерметизации!
   Техники бросаются к пультам управления насосами и газовыми магистралями. Разгерметизация расписана до мелочей: что за чем, кто контролирует состав атмосферы, кто на телеметрии, кто на вентилях... Все расписано и отработано на тренировках до мелочей. И никто, конечно, на этих тренировках не думал, что разгерметизацию придется делать по-аварийному.
   Наконец заработала телеметрия. Оглядываю один самописец, другой... Заработал и второй кардиограф, кто-то из техников "уговорил" его все-таки; этот кардиограф как раз и попал на канал датчиков Михаила... Все скверно. Все ниже нормы. Гораздо ниже...
   А ребята ждут команды - пора делать "первую ступеньку", снижать концентрацию углекислоты в гермокамере на полпроцента. Им осталось переключить последние шланги - с баллонов углекислоты на азот. Торопятся, а когда торопишься - все не так, сорвали, кажется, резьбу на гайке.
   - Гена, - говорит Тая, - разыщи ампулу с кофеином. Шприц надо прокипятить.
   На экране мелькает растерянное лицо Старцева: не умеет он делать инъекции, не учили мы его этому искусству. Да и кому могло прийти в голову, что несчастье случится с врачом? Обязательно чтонибудь не предусмотришь.
   - Оба они не умеют обращаться со шприцем, - говорит Тая. Мне говорит - с отчаяньем.
   - Хотунков же биолог! Учился же он формалинить животных... Дай-ка микрофон.
   Передала.
   - Хотунков, вы тоже не умеете обращаться со шприцем?
   - Я сделал однажды - у меня игла сломалась.
   - Ну и что? Вытащим!
   - С ума сошел, - шепчет Тая. - Попадет в вену, дойдет до сердца... Это же смерть!
   Я вернул ей микрофон:
   - Командуй.
   Что можно предпринять? И камеру не откроешь - это как с водолазами: вытаскивать их из глубины, из этой углекислой атмосферы, надо осторожно и с паузами. С "площадками". Часа три - не меньше. Иначе... Инвалид. Эх ты, "мой друг Стишов": сдался, не настоял на испытаниях на ацидоз - там бы кома выплыла обязательно, но выплыла бы не в гермокамере, а под масками! Вот твое "пожалуйста"... Да что теперь жалеть о невозможном...
   - Может, дать ему кислород? - говорит Тая, и не столько со мной советуется, сколько с самой собой - по тону вижу.
   - Я уже сам думал об этом. Но что при этом произойдет? В его крови и тканях сейчас столько углекислоты... Если бы хоть к утру произошло насколько бы риск был меньше! А сейчас... Как он прореагирует на кислород? И так кома...
   Тая морщит лоб: что у них там в аптечке? Есть ли сердечностимулирующие?
   А парни все никак не могут закрутить на баллоне с азотом проклятую гайку - конечно, сорвали резьбу. Вспотели даже... А секунды идут, идут... И вдруг я вспоминаю примечание к инструкции по разгерметизации: в случае аварийного вскрытия гермокамеры о случившемся немедленно, в любое время суток доложить руководителю программы. Хлебникову.
   Городской телефон в углу - на столике. Номер хлебниковского телефона я, кажется, не забыл: 52-73-08.
   - Алло! Ответила жена.
   - Григория Васильевича. Побыстрее, будьте добры. Здороваться, а тем более объясняться - нет времени.
   - Сейчас, Александр Валерьевич.
   Значит, узнала. Ладно, потом принесу извинения.
   - Что случилось?
   - Кома у Куницына. Некомпенсированный ацидоз. Эксперимент прекращаем.
   - Остальные?
   - Пока в норме. Но...
   - Что решили делать?
   О проклятье! Я же сказал...
   - Разгерметизируем камеру.
   - Ни в коем случае!
   - Да ты что... Что?!
   - Выводите Куницына через аварийный шлюз. Я выезжаю.
   Бросил трубку - короткие гудки.
   Аварийный шлюз? Где он, этот полиэтиленовый мешок? Да пробовали ли его хоть раз пристегивать к люку?
   - Александр Валерьевич, азот готов.
   Парни справились-таки с гайкой. Справились...
   - Отворачивайте баллоны с кислородом. К люку! Азот тоже.
   На лицах ребят недоумение. Да, я понимаю... Где же аварийный шлюз?
   Тая вцепилась в мой халат:
   - Ты с ума сошел!
   - Будем выводить через аварийный шлюз. Отпустила. Сообразила. Слава богу, вот он, шлюз, сложен в ящике.
   - Ребята!
   На помощь бросаются все трое - только Тая у самописцев.
   - Быстрей, быстрей!
   - Шлюз к гермокамере крепится липкой лентой. Дурацкая конструкция, не мог Боданцев придумать что-нибудь умнее... Конечно, если бы не спешка, ленту можно было бы клеить ровно...
   Техники подтащили баллоны с азотом, кислородом и углекислым газом. Смеситель встроен в шлюз, нужно только шланги привернуть и подключить капнограф и газоанализаторы по кислороду и азоту.
   В последний момент я вспомнил, что камера опечатана, засунул руку под пленку и фанерку с пластилиновой печатью сорвал.
   - Как дела, Тая?
   - Пульс падает.
   Пульс падает... А еще нужно приборы подстыковать.
   - Быстрей, парни, быстрей!
   Парни и так работали словно в лихорадке - дергались, как бы опять резьбу не сорвали. А я чувствую, всем существом чувствую, как течет, уходит проклятое время...
   - Азот готов!
   - Кислород тоже! - слышу я в следующую секунду. Подошел к пульту подбежал, вернее сказать. Выхватил из Тайных рук микрофон.
   - Ребята: Камера! Мы подключили шлюз. Откройте люк и подтащите, насколько возможно, к нему вентилятор - нужно выровнять газовый состав атмосферы.
   И сообразил: чтобы шлюз надулся, в камеру нужно дать избыточное давление. А баллоны...
   - Углекислый газ подключен!
   - Приборы на месте!
   Придется накачивать газ прямо в шлюз - другого выхода нет, А что уж туда накачаем...
   - Как самочувствие Куницына? - Это я в микрофон, в гермокамеру.
   - Без изменений.
   Оглянулся: парни у шлюза стоят наготове. Можно начинать.
   - Пускайте газ. Три процента углекислого.
   Смеситель, конечно, что-то сделает - приблизительно создаст в шлюзе нужную атмосферу. Газоанализаторы работают медленно, ждать их показаний времени нет.
   - Вскрывайте люк!
   Это я приказал испытателям.
   Звякнул люк. Открыли. Я отошел, сколько позволял шнур микрофона, вправо: шлюз раздулся, словно пузырь, но как только люк отошел - мгновенно сморщился и чуть не втянулся в гермокамеру. Разве уравнительный насос способен так точно давление!
   В пленке, разворачивая ее, барахтался один из испытателей. Кажется, Старцев.
   - Надо выносить, - требует Тая. - Я ему введу кофеин.
   - Как ты введешь?
   А! Через пленку...
   - Гена! Борис! Осторожно поднесите врача к люку.
   - А кабель телеметрии?
   Ах, кабель...
   - Сколько позволяет длина. Пока не отстыковывайте.
   А время идет, я чувствую сердцем, его ударами чувствую, считаю эти проклятые секунды, которые мы теряем из-за самонадеянности. Как же! Авария у нас исключена - стоит ли ломать голову над аварийным снаряжением? Эх, Толя, некому намылить твою борцовскую шею за эти тяп-ляп: одна газовая магистраль, телеметрии в шлюзе нет...
   - Шлюз развернулся!
   И тотчас захлюпал уравнительный насос - сейчас он начнет сбрасывать давление в гермокамере, и шлюз опять сложится.
   - Отключите!
   Слава богу, сами сообразили: отключили насос, а не баллоны.
   Шлюз по форме сделан в виде телефонной будки. Еще одна глупость: как в летаргическом сне, без сознания, заставить человека стоять три часа? Не могли сообразить, что нужна не будка, а...
   Тая сообразила: подтащила к шлюзу кресло дежурного врача. Молодец - все понимает без лишних слов, и шприц у нее уже наготове.
   - Отстыкуйте кабель и выносите! - приказываю я парням в гермокамере микрофон теперь не нужен. - Усадите его в кресло и закатайте по локоть оба рукава кофты. Оба!
   Стрелки самописцев второго канала упали "по нулям": телеметрию от Михаила отключили. Все. Больше видеоконтроль не нужен. Сейчас все внимание шлюзу. И газоанализаторам. Хоть бы работали быстрее!
   Подошел к шлюзу. Парни, шурша пленкой, усаживают Михаила в кресло. Пленка трещит, отклеивается, конечно... К счастью, Аллочка начеку: заклеивает лентой.
   Михаил выглядит странно: загорелое, сухощавое лицо спортсмена, но совершенно безжизненное. Словно маска.
   Тая, сминая пленку, пытается ухватить его обнаженную руку. Ребята ей помогли. Пульс? Нет...
   - Шприц!
   Я оглядываюсь: шприц лежит на полу - на крышке стерилизатора. Какая уж там стерилизация, сообразила хоть иглу ваткой закрыть. Спасти бы...
   - Все, парни. Назад, в гермокамеру. Закрыть люк, - приказываю я испытателям.
   Они все понимают, смущенно, натянуто улыбаются, кивают - то ли здороваясь, то ли прощаясь, и скрываются в гермокамере. Скрипит поджимаемая люком уплотнительная резина. Михаила можно начинать "спускать".
   Сколько же времени прошло с того мгновения, как я па пульте увидел красный сигнал? С того момента, как взревел тифон? Сейчас одиннадцать семнадцать. С полчаса, наверное, провозились. Если бы "спускали" в гермокамере... Ладно. Хоть так получилось, инъекции, по крайней мере, можно делать.
   Техники все операции выполняют теперь без дополнительных команд: отключают, выравнивают давление, газовый состав... По капнографу в шлюзе уже два с половиной процента углекислого газа. Хватит пока.
   - Стоп по шлюзу. "Площадка".
   Тая смотрит на меня с укором: быстрей, что делаешь?
   - Нельзя. Сама ведь понимаешь, какой номер может выкинуть ацидоз.
   Уже выкинул. К сожалению, выкинул.
   Еще через пятнадцать минут Михаила "спустили" до двух процентов. Это недопустимо быстро, совершенно очевидно, что углекислота из крови Михаила уходить не успевает. Но тут уж не знаешь, что хуже: пульс падает, несмотря на все новые и новые инъекции кофеина. Тая уже не встревожена, а перепугана - ничего не понимает. Да и я, откровенно говоря, не понимаю, что происходит: такой сильный ацидоз, просто острое отравление...
   - Пульс около пятидесяти, - доносится голос Таи. И тут я услышал голос Хлебникова. Приехал. Расспрашивает, как произошло. Стоит сзади нас с Таей. Разглядывает Михаила, а расспрашивает Аллочку. И вдруг:
   - Как ты себя чувствуешь, Стишов? Вопрос этот настолько неожидан, настолько нелеп... Мы оглядываемся оба - я и Тая. О чем он спрашивает?
   - Пульс - пятьдесят, температура, кажется, высокая, через пленку ощущается плохо, - говорит Тая о Михаиле. - Без сознания.
   Но Хлебников смотрит не на нее и не на Михаила, а на меня.
   - Ты меня спрашиваешь?
   - Да, тебя. Сможешь пойти в гермокамеру? Ты ведь дублер Куницына.
   Вот он о чем! Поразительный ты человек, Хлебников...
   - Если мы сейчас не введем в гермокамеру третье-го члена экипажа нарушим состояние симбиоза, - объясняет свой вопрос Хлебников. - Нарушим эксперимент.
   - Сейчас мы никого туда не введем, - неожиданно резким тоном перебивает его Тая. - Пока не "спустим" Куницына.
   - Да, разумеется, - несколько стушевывается Хлебников. Стоит секунды две-три позади нее, а потом бесшумно отходит к пульту. Но еще через минуту я слышу его твердый, властный голос - разговаривает по телефону с Мардер:
   - Я все прекрасно понимаю, Руфина Карловна... Не возражайте: нет у нас двух суток. Максимум два часа. Да, только два часа. Все. Больше ни минуты. Вы должны немедленно выехать в институт... Откуда я знаю как? Вызовите такси... Как зачем? За эти два часа вы должны подготовить к запуску в гермокамеру дублера. Да, Стишова. Сделать все, что положено... Не знаю как. Это вы должны знать - за это вам платят ставку начальника лаборатории... Что? Куницын? Выводят. Как чувствует? Плохо, естественно, раз выводят... С чего вы взяли, что ацидоз? Это еще надо разобраться... Все, выезжайте немедленно.
   Тая считает пульс. Фонендоскопом. Увидела меня, вытащила трубки из ушей.
   - С сердцем лучше. - Вымученная улыбка. - Кажется, миновало.
   - Ты уверена? - Я присел на соседнюю кровать - напротив Михаила. Землисто-серое лицо... - Надо срочно сделать биохимический анализ. Можно у него взять кровь из вены?
   - Погоди немного. Пульс пока слабый. И кто будет делать анализы? - Тая смотрит на меня встревоженно. - Саша, он с ума сошел. Разве можно сейчас кого-нибудь отправлять в гермокамеру?
   "Он" - это Хлебников, А меня она опять называет Сашей...
   Я пожимаю плечами: это ли сейчас главное?
   - Попробую поговорить о ним - доставить лаборанток. Домашние адреса...
   Домашние адреса, вспоминаю, у меня на стенке шкафа.
   - Пусть он сам за ними съездит, - говорит она с ожесточением.
   "Сам" - опять Хлебников.
   На секунду до меня все же доходит смысл ее вопроса: "Разве можно сейчас кого-нибудь отправлять в гермокамеру?" Когонибудь... "Как ты себя чувствуешь, Стишов?" И прав ведь - вот в чем дело: если в гермокамеру не направить, причем в ближайшие час-два, третьего человека, нарушится не только симбиоз, но и вообще эксперимент придется прекращать немедленно: культиватор системы "А" с трехпроцентной углекислой атмосферой может работать только на трех человек. Если же оставить на двух, может возникнуть такой дисбаланс... Лучше не надо. Однажды у нас хлорелла уже "взбрыкнула" вышла из-под контроля...
   - Да, наверное... - с запозданием отвечаю я Тае. Но какая у него серость на лице... Не бледность, а именно... И температурит, а такое землисто-серое лицо. - Пусть сам объедет по адресам, А может, все-таки вызвать "скорую"?
   Тая неопределенно пожимает плечами. Понятно: что может сделать "скорая", если мы не знаем, что произошло с ним? Хотя почему не знаем: ацидоз.
   - Шестьдесят четыре. - Тая считает пульс - на этот раз пальцами. - Но температура... От чего у него температура? Неужели в гермокамеру занесли инфекцию?
   Я и сам не понимаю, от чего у него эта странная температура. При ацидозе, даже при коме, температура вроде не должна так подниматься.
   - Ты не должен идти в гермокамеру, - быстрым шепотом говорит Тая; о нашей ссоре-объяснении она словно уже забыла: сама пришла - сама ушла... - Пока не разберемся, что случилось с Куницыным. Если это вирус, то... Понимаешь?
   Да, я все это понимаю. Но я понимаю и другое: попробуй только заикнись я или она, что мне в гермокамеру нельзя... Хлебников все знает. Знает о наших с ней отношениях. Реакцию его на этот счет можно представить, даже не обладая богатой фантазией: "Трусишь, Стишов? В постели, конечно, без риска..." Да и не это сейчас главное: анализы...
   Хлебникова я нашел за пультом. Мрачный филин. Понять его, конечно, можно: столько сил, столько волнений, столько, наконец, денег... Все коту под хвост. Станешь тут филином!
   - Григорий Васильевич, мне нужны лаборантки.
   Я перечислил, кто мне нужен, сказал, где адреса, он выслушал, посмотрел на меня... Никогда я не видел такого затравленного взгляда у Хлебникова! После смерти профессора Скорика, во всяком случае... Боится ответственности? Да нет, тут чтото другое. Не видит выхода - вот в чем дело.
   - Зачем тебе лаборантки?
   - Анализ крови Куницына. Надо выяснить, в какой стадии у него ацидоз. Быстро выяснить.
   Молчит. Это он все понял уже давно. Но не это, видимо, для него сейчас главное. Как спасти эксперимент? Да, так, видно.
   На помощь мне неожиданно пришла Мардер - только что приехала:
   - Мы должны иметь точное заболевание Куницына. Если в заболевании инфекция - тогда эксперимент кончать без условий. Я настаиваю.
   - Хорошо, - согласился Хлебников. - Лаборантки будут.
   Когда я вернулся в карантинный бокс, Тая с помощью Аллочки брала у Михаила кровь из вены. Подняла голову, посмотрела на меня неузнавающим взглядом...
   - Приходит в сознание - я ввела ему глюкозу и каразол.
   Аллочка уходит со шприцем, задрав иглу вверх, а Тая просит меня жестом сесть на освободившуюся табуретку. Рядом с ней.