- Но это же ясно еще до постановки опыта! - вскричал и заметался по гермокамере Михаил. (Ясно?! Как ему всегда ясно в задаче, которая уже решена...) - Исходная позиция. Поскольку газовый состав атмосферы поддерживается биосферой Земли в основном постоянным вот уже миллионы лет, следствие первое: существует механизм обратной связи между ДК[6] животных и АК[7] хлореллы и остальных растений...
- Действительно, открытие...
Никакой реакции! По-моему, он не только моей иронии - меня самого не замечал! И такой менторский, такой поучающе лекторский тон при этом.
- Наиболее исчерпывающее доказательство - от противного: если бы этого механизма обратной связи между животными и растениями в рамках биосферы не существовало, многомиллионнолетняя эволюция животных выработала бы в них приспособляемость к жизни в атмосфере и с крайне низким содержанием кислорода.
Ну и доказательство! Взять за постулат то, что само требует доказательства, и на такой "основе" выводить следствия?..
- Послушай, Михаил. Я понимаю: логически можно прийти к любому выводу. Но ведь теория симбиоза биосферы профессора Скорика отнюдь не догмат, это гипотеза на допущениях...
Никакой реакции! Как будто сам с собой размышляет:
- Таким образом, постулируя чисто программно, что зеленые растения должны ощущать жизненный ритм животных, мы должны сделать следующий вывод: если опыт в экстремальных условиях, - а углекислая атмосфера и должна быть отнесена к явно экстремальным условиям жизни, - поставить, заведомо исключив механизм обратной связи, то мы получим... Да, мы получим патологическое отклонение в жизненном ритме растений. В данном случае - хлореллы.
Давно уже никто меня не удивлял. Да и удивлял - мягко сказано. Два года кропотливейшей работы, два года сомнений и ошибок привели нас в конце концов... к тому же самому выводу! Да и то ведь случайно: если бы не тот эксперимент с масками в гермокамере... А тут - пришел, услышал - и пожалуйста... Но, может, его логика - дело случая?
- Что ты имеешь в виду под патологией жизненного ритма хлореллы? спросил я его неожиданно севшим голосом, сам не знаю почему.
- Патология? - замер посреди гермокамеры Михаил. - Определим исходные данные. Первое: углекислая атмосфера стимулирует рост растений. В данном случае - деление клеток хлореллы. Второе: регуляция жизненных ритмов растений и животных взаимно двухканальная...
И терминология-то какая... "Взаимно двухканальная!" А действительно: обмен метаболитами идет ведь в двух направлениях: от растений к животным... Фу ты! Языком Куницына заговорил...
- Вывод первый, - продолжал размышлять Михаил: - Регуляция по каналу "растения - животные" должна идти по линии... Да, по линии возбуждения жизненного ритма: растения нуждаются в притоке свежих порций углекислого газа. По второму же каналу "животные - растения"... То же самое: по линии возбуждения.
То же самое? Я ощутил в себе странный зуд - какое-то неуправляемое нервное возбуждение, словно охотник, увидевший дичь: ага, вот тут твоя безупречная логика и завела тебя, дорогой, в тупик; если следовать твоей логике, то как объяснить тот поразительный эффект, который мы наблюдали в культиваторе, когда человека заменили газовой маской? Такая бешеная вспышка роста...
- Однако, - потер Михаил тыльной стороной ладони вспотевший лоб, - мы на наши исходные данные забыли наложить ограничение: газовый-то состав атмосферы стабилен. - Зуд во мне разрастался, я ничего не мог поделать с собой. Ну, ну, сейчас ты сам себя высечешь... - Да. Тупик, - вдруг согласился (со мной?!) Михаил. - Попробуем сформулировать исходные данные вновь: двухканальная регуляция, постоянство газового состава в нормальных условиях, экстремум в виде углекислой атмосферы, разрыв обратной связи - от животных к растениям... Да, в этом случае в эксперименте мы должны получить патологию в виде неуправляемой вспышки клеточного деления.
Я даже подался вперед - к Михаилу: вспышки?!. Не знаю, что у меня было в этот момент написано на физиономии, да он, к счастью, занятый своей логикой, на меня и не смотрел, но в душе... Если бы кто-нибудь мне сказал, что есть на свете человек, который чисто умозрительно, просто так даст ответ на головоломную задачу; над решением которой коллектив научных сотрудников бился более двух лет... У Таи, когда у нее отличное настроение, есть такая поговорка: "Смех на палочке". Вот именно: смех на палочке... Уже один только вывод о том, что микроводоросли, эти крошечные зеленые шарики, едва различимые под микроскопом - ядрышко хлорофилла, немного клеточной массы и целлюлозная оболочка, - "опекают" высших животных, оберегают их жизнь... Пусть это метафора, но как иначе назовешь ту пластичность атмосферы гермокамеры, которую мы, не веря своим глазам, наблюдали по меньшей мере в четырех с половиной тысячах часов эксперимента, - днем полтора процента углекислого газа, а ночью - ноль-семь?.. И без всякого нажима со стороны мы ведь даже не прикасались к газовым магистралям для выравнивания состава атмосферы!.. Сколько было дебатов, сколько было высказано гипотез... И никто ни разу, я отлично помню - сам месяцами ломал голову над этим феноменом, над этим поразительным явлением симбиоза, воистину величайшего союза флоры и фауны, растений и животных, - никто не дал правильного ответа на вопрос о том, а что будет, если разорвать эту самую обратную связь - от животного к растению... Больше того, когда мы чисто случайно (нужно было проверить работу культиватора с хлореллой при, так сказать, чистых условиях - без испытателя с его метаболитами), заменив человека в гермокамере специальной газовой маской, имитировавшей дыхание испытателя, получили этот самый загадочный эффект эйфории хлореллы - совершенно необузданный процесс спонтанного деления клеточного материала... Растерялись даже. И никому в голову не пришло, что так и должно быть. А тут на тебе: пять минут размышлений и вывод: "Мы должны получить патологию в виде неуправляемой вспышки клеточного деления". И ведь мы нигде ни единым словом не обмолвились - ни в докладах, ни тем более в статьях - об этой самой эйфории хлореллы...
- А если так... - опять задумался Михаил, по-прежнему словно не обращая на меня ни малейшего внимания. - Если это так, то из этого вытекают по крайней мере два важных следствия: во-первых, механизм регуляции состава атмосферы Земли имеет некоторый запас, очевидно, по каждому из ее компонентов, в том числе и по углекислому газу. Да, об этом ведь и писал профессор Скорик предупреждал, что если не будут приняты меры, зеленая часть биосферы со временем отравится газовыми выделениями цивилизации - выхлопными газами автомобилей, электростанций и всем остальным...
Я чувствовал себя чуть ли не обворованным - мерзкие состояние: два года работы, бессонные ночи... А какой был ужас, когда мы увидели, что хлорелла в культиваторе начинает менять свой цвет! Обычно хлорелла, когда "живет" с испытателем, в сутки вырабатывает около полукилограмма биомассы. Это норма. А тут, без человека, чуть до килограмма дело не доходило! Механизм отбора излишка биомассы, отрегулированный на эти самые пятьсот шестьдесят граммов, явно не справлялся, и культиватор буквально на наших глазах начал темнеть. Да и сама хлорелла, обычно мягкозеленая, вдруг стала стремительно приобретать какой-то ядовитозеленый, изумрудный оттенок. Но главное было в другом: кривые газоанализаторов - все до единого - четко регистрировали падение концентрации кислорода: за трое-четверо суток с двадцати одного процента до пятнадцати. Зато кривые концентрации аммиака и метана резко полезли вверх... Хлорелла будто переродилась, превратилась в какую-то раковую опухоль! И никто не понимал, что же именно с ней произошло. Помню, кто-то из стоявших возле культиватора, пораженный увиденным, сказал: "Самоубийство".
- А во-вторых, - продолжал Михаил размышлять вслух, - можно выдвинуть чрезвычайно любопытное предположение о том, что определяющим в газовом составе атмосферы, как это ни парадоксально звучит, является концентрация углекислого газа... Да, да! Не кислорода и азота, а углекислого... А это значит... - Он прошел к иллюминатору, постоял, повернулся ко мне, и я опять, совершенно неожиданно для себя, ощутил прежний нервный зуд, но теперь уже совсем иного характера: я, как мне казалось, уже знал, что он скажет сейчас... Знал. - Да, интересно... Если принять во внимание наш вывод о патологии зеленой клетки при увеличении концентрации углекислого газа... Послушай, - вспомнил он наконец обо мне. - Потрясающая картина: вся поверхность Земли, да и океан - тоже... Сплошной зеленый ковер! Сплошные джунгли! Спонтанный рост зеленой клетки... Нет, представь себе, какая дикая, совершенно не управляемая вспышка роста зелени! - (А я ее видел перед собой: ядовито-зеленая густая масса хлореллы, через которую с трудом прокачивается воздух...) - Но ведь это... - Замолчал он, пораженный... - Но ведь это... "зеленая смерть"? Да, да... Концентрация кислорода в воздухе, скорее всего, будет падать, а это...
Михаил стоял передо мной, широко расставив ноги; его широко открытые, устремленные на меня глаза были пусты и черны... Лицедейство? Нет, теперь я понимал, что это было такое - чернота в его глазах...
- Михаил, мы получили эту самую "зеленую смерть" экспериментально, в гермокамере.
Мои слова дошли до него не сразу. Чернота в глазах оттаяла, пропала.
- Что ты сказал? - впился он в меня взглядом. - Доказали экспериментально? Здесь, у себя?
- Да. Случайно. Хотели проверить работу культиватора без человека.
- И вы молчите? Это же касается всей планеты, всех людей! Почему вы не обнародовали свои результаты?
Понесло!.. Планета, человечество, биосфера...
Я пожал плечами: если говорить начистоту, мы боялись даже заикаться об этой непонятной эйфории хлореллы: где гарантия, что высокое начальство, узнав о таком непредвиденном отклонении в эксперименте, не прикроет всю нашу программу "человек - хлорелла"?
- Зачем, Миша? - попытался я найти выход из положения (не посвящать же его в нашу кухню!). - Профессор Скорик все уже опубликовал. Как ты знаешь, его книга "Симбиоз биосферы" переведена, дай бог памяти, на восемь языков. Там все написано...
- Что там написано? - подскочил он ко мне. - Что там написано, я тебя спрашиваю? Там лишь сделано предположение... Предположение, понимаешь? А вы подтвердили его экспериментом! - Он схватил меня за лацканы халата, и я тщетно пытался освободиться. Маньяк, опять понесло его "за все человечество"... - Вы же скрыли такое открытие... Это преступление перед человечеством!
- Успокойся, Миша. - Я кое-как отцепился от его рук. - Я ведь тебе объяснил, что эйфорию хлореллы мы наблюдали попутно. Наше дело разрабатывать биологические системы жизнеобеспечения...
- Психопаты! - в бешенстве выкрикнул Михаил. - В сумасшедший дом вас надо с вашей системой. Открыли, доказали закон регуляции газового состава Земли и - молчат! Люди отравляют атмосферу, не подозревая, что сами рубят сук, на котором сидят, а эти... Психопаты! Помешались на науке - знать ничего не знаем, кроме своей темы.
Я почувствовал, что нервы мне отказывают - нашелся моралист! Как будто я не говорил Хлебникову, что надо разобраться в причинах эйфории хлореллы. А что в ответ? "Занимайся своим делом. Нам деньги и аппаратура отпущены на создание системы жизнеобеспечения корабля. Иной темы в плане отдела нет и не будет. Занимайся своим делом".
- Не кричи, пожалуйста, на меня. И вообще не кричи здесь ни на кого. Тебе с этими людьми работать - они через неделю головой будут отвечать за твою безопасность. Я не хочу, чтобы ты в них возбудил неприязнь. Это тебе понятно?
В том, что мои люди будут отвечать за его безопасность, теперь у меня были большие сомнения: такая возбудимость!.. Черта с два пройдет он психоневрологическое тестирование. Скорее всего, просто будет опекать меня самого в роли врача экипажа - это самое большее, на что можно рассчитывать. Если он, конечно, согласится работать у нас на пульте - в "команде спасателей".
Однако через две-три секунды эта уверенность - насчет барьера у психоневрологов - у меня подтаяла: Михаил вдруг остыл и опять передо мной был собранный, четкий и уверенный врач со "скорой": никакой позы, а тем более лицедейства. Совершенно другой человек!
- Послушай, Михаил... А ты уверен, что сумеешь... справиться со своими обязанностями в экипаже?
Мне надо было сформулировать более прямо - не со своими обязанностями, в его таланте врача нет никаких сомнений, а с самим собой... Не повернулся язык. И так он на меня опять поглядывает сверху вниз - с эдакой снисходительной усмешечкой.
- Ладно, - встряхнулся Михаил. - Я понял тебя: надо заниматься своим делом. Так что входит в мои обязанности?
До последнего момента я был готов пойти в гермокамеру сам - у меня была какая-то необъяснимая уверенность, что психоневрологические тесты Михаил все же не пройдет. И можно представить мое изумление, когда, открыв "Историю болезни" врача Куницына, я прочел следующее заключение: "Выдержан, целеустремлен, обладает быстрой реакцией на изменение факторов внешней среды, широким кругозором, аналитическим Мышлением, способностью ориентироваться в быстро меняющейся ситуации..." И ни слова о раздвоенности характера и чрезвычайной возбудимости! Вот так психоневрологическая тестировка... А мы так слепо полагались на их методику.
Поколебавшись, я все же (предельно кратко, только суть) сообщил о своих сомнениях насчет методики Хлебникову - начальнику отдела. Реакция Хлебникова была для меня, признаться, неожиданной: "Откуда у тебя такие подозрения? Одно из двух: или мы доверяем аттестации специалистов, или их надо гнать в три шеи..." Вот поворотик темы! И так они насели в тот вечер вдвоем Хлебников и Боданцев, напористо восклицая, как это распрекрасно, что в гермокамеру идет не только врач, а и специалист-гистолог, ибо в этом случае шлюз для анализов можно вообще закрыть намертво, - так насели, что я сдался: "Вы хотите доверить ему все лабораторные анализы? Пожалуйста!.."
"Послушай, Саша, - продолжал убеждать Боданцев, - а ведь, согласись, как лабораторщик Куницын стоит всех твоих лаборанточек... Сколько они выдавали тебе липы, а? Ну а если тебе позарез нужен личный анализ... Разгерметизируем шлюз - что поделаешь! Но ты не забывай, что на этот раз у нас три процента углекислоты, стабильность газового состава в гермокамере поддерживать будет гораздо труднее..." - "Я вас понял: пожалуйста!"
Итак, анализы будут делаться в самой гермокамере. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что в этом случае мы действительно камеру можем загерметизировать полностью: все-таки шлюз-манжет, через который испытатели просовывали руки для сдачи крови на анализы, "погоду" нам портил: одинаковым давление в гермокамере и снаружи удержать очень трудно, практически невозможно - все время подсосы или выбросы. Вот и выкручивайся как знаешь: химсостав в гермокамере менять и корректировать нельзя - это одно из главных условий эксперимента, в космосе не должно быть ни подсосов, ни выбросов... Так что реакцию Боданцева, да и Мардер, я понять мог: кровь мы брали каждый день, иногда по два раза, а сейчас в гермокамере было уже три человека. Несложные подсчеты говорили о том, что герметичность манжетом-шлюзом мы нарушим порядочно. И бактерии, конечно, испытатель рукой заносит - что тут поделаешь!
А плохо то, что, приняв это, надо сказать, настойчивое предложение Михаила, я должен был целиком полагаться на его собственные анализы - сам я контроля над кровью в этом случае был лишен полностью. Но предложение принято, гемометр; набор пробирок, стекла-сетки и остальная аппаратура были уже в гермокамере, Михаил прошел соответствующий инструктаж в нашей лаборатории... Все на месте, можно начинать.
Но как томительны последние минуты ожидания!
Каждый запуск испытателя в гермокамеру, конечно же, для института событие. Как ни сердится Мардер, что в зале слишком много народу, могут заразить испытателей, - все равно с десяток явно лишних всегда есть. А сейчас, когда мы наконец запускаем экипаж... Что поделаешь! Не закрывать же зал на замок: столько лет работали ради этого момента, вкладывали и ум, и душу... Вот какая высокопарность! Не хватало только трибуны и ораторов. Впрочем, не знай Хлебников наших с Мардер требований к бактериологической чистоте эксперимента - устроил бы, чего доброго, общеинститутский митинг. С духовым оркестром проводил бы испытателей в гермокамеру.
- Готовность номер один, - объявил по громкой связи Хлебников, явившийся сегодня в зал в белом халате - редкий случай! Безукоснительно требуя "халатности", как у нас иронически называют приказ по отделу об униформе сотрудников (белый халат - научный сотрудник, синий - инженеры, черный слесари), к самому себе Хлебников этот приказ применял лишь в исключительных случаях.
Исключительные случаи... В жизни Хлебникова их, вероятно, не больше, чем в любой другой жизни. Но вот кандидатская его уж точно была событием сверхисключительным. Хлебников защитил ее с трудом: впервые в институте предлагалась диссертация абсолютно аналитического (читай - абсолютно компилятивного) характера. Я не знаю, что спасло его тогда от провала: то ли сверхмодная тема (космос, система жизнеобеспечения космонавтов при длительных полетах), то ли авторитет профессора Скорика, выступившего в роли научного руководителя. Так или иначе, но ученый совет при трех воз" державшихся одобрил диссертацию, не содержавшую ни грана собственных экспериментальных исследований - беспрецедентный случай в стенах Экологического института!
Эксперименты мы ставили потом - постфактум. И первые же результаты привели нас в ужас. Тончайшие газоаналитические исследования атмосферы кабины, в которой испытатель, или испытуемый, как мы называли тогда наших лаборантов-добровольцев, просидел всего лишь десять часов (больше выдержать было трудно, ибо кабина напоминала собой телефонную будку), показали, что человек выделяет при дыхании около десятка ядовитейших веществ: угарный газ, аммиак, метан, цианистые соединения... Потом этот список пришлось много раз пересматривать, дописывая все новые и новые токсины.
Конечно, когда космонавт летает день, два, даже неделю, концентрации аутотоксинов еще невелики, к тому же часть из них можно выловить и обезвредить химическими поглотителями. А если месяцы? Год? Сколько же на борту надо иметь химических патронов, чтобы поддерживать атмосферу безвредной? Каким образом удалять из кабины те самые килограмм с лишним углекислоты, которые человек выделяет за сутки? В американских космических кораблях углекислоту поглощали контейнеры с гидроокисью лития. Килограмм на килограмм. Значит, для полета на Марс на корабле должны быть тонны и тонны гидроокиси лития?..
Мы пошли по другому пути - смоделировали в гермокамере земной круговорот веществ: все отходы человека стали пищей для растений и нашей драгоценной хлореллы-вульгарис, а человек получал назад кислород и продукты питания. Но была одна закавыка, которую мы оценили по достоинству, когда выяснили характеристики систем жизнеобеспечения уже летающих кораблей - "Союзов" и "Аполлонов": наша биологическая система очистки атмосферы и воды в гермокамере весила, по крайней мере, в три раза тяжелее. Кому она нужна в таком случае?
Решение было найдено чисто теоретически - на кончике пера: чтобы биосистему жизнеобеспечения разместить на космическом корабле в том же объеме, какой занимает система, скажем, "Аполлона", надо концентрацию углекислого газа в атмосфере корабля поднять в тридцать раз. С трех сотых до одного процента.
Так родился вариант "А". За ним - вариант "Б" (и одного процента оказалось мало), а теперь вот уже вариант "Д"...
...Я еще раз - в который уж! - обошел приборы: капнограф - две десятые углекислоты - надышали уже, кислород - в норме, двадцать один процент, температура - двадцать пять, хорошо, телеметрия - по нулям, красное табло "Люк открыт", правильно... У самописцев Аллочка Любезнова (вот наградил бог глазками! Прожекторы небесного цвета...), у синих баллонов с кислородом какой-то парень - боданцевская "кадра", у черных баллонов с углекислым газом сам Боданцев - дело ответственное... Все, кажется, на месте, все, кажется, в норме.
- Можно запускать.
Это я Хлебникову. И пошел к боксу.
Там с двумя лаборантками священнодействовала Мардер: последние мазки гортани, носа, кожи...
- У вас тоже брать? - спрашивает Руфина, обернувшись ко мне.
- Боже упаси! - в неподдельном ужасе воздеваю я руки, защищаясь и от Руфины, и от ее лаборанток до чего они мне надоели со своими мазками, хоть убегай из института - За мной дублеры, Куницына терзайте - у него главный экипаж.
Ребята улыбаются. Они еще не знают, кто пойдет в гермокамеру, а кто останется в зале. Сейчас они выйдут, помнутся перед люком, и Хлебников им всем объявит благодарность, а потом назовет фамилии основного экипажа. Не надо пока портить настроения. Самое смешное, что микробиологини делают двойную работу - половину то мазков выбросят. Но Мардер, отлично знающая, кто пойдет в гермокамеру, и бровью не повела: действуйте!
Испытатели в синих костюмах, слава богу, у каждого болтается по личному штекеру... Все же мешают они им, мешают.
Я, видимо, сделал попытку войти в бокс. И - напрасно.
- Александр Валерьевич, - грозно поблескивая очками, предупредила мой следующий шаг Мардер. - Я не имею уверенности, какая чистота вашего халата.
Я рассмеялся:
- Не прикоснусь. Готовы?
- Готовы, - доложил Михаил.
- Тогда - к камере.
Так мы и вышли: я, за мной пятеро испытателей, появление которых встретили жидкими аплодисментами, и последней, замыкающей, - Руфина. Парни, по-спортивному приветствуя, подняли руки, Михаил тоже помахал рукой, и они остановились перед люком.
Хлебников, выждав, когда в зале установится тишина, поднес к губам микрофон:
- Сегодня, товарищи, у нас знаменательный день. Сегодня мы начинаем новый этап исследований, который должен дать ответ на вопрос, поставленный перед нами создателями космической техники: устойчиво ли работою способна наша система при длительных, практически не ограниченных сроках эксплуатации. От имени дирекции института разрешите вас, и особенно состав испытателей, поблагодарить за самоотверженный труд, который вы внесли в подготовку эксперимента.
Аплодисменты.
- Объявляю состав экипажа: врач - Куницын, командир; члены экипажа... Чувствую, как замерли все - и испытатели, и те, кто пришел их проводить. Хотунков - биолог, Старцев - техникприборист.
Новый всплеск аплодисментов, теперь более дружный, приветствуют уже членов экипажа. Прощальный всплеск.
Михаил открывает люк гермокамеры, последний взгляд, еще раз, увидев меня, помахал рукой и скрылся. За ним торопливо, друг за другом, прошли в гермокамеру Старцев (как же он, бедняга, переживал в ожидании и как же просиял, когда услышал свою фамилию!) и тишайший Боря Хотунков - агроном, ботаник и биолог, руководитель группы фотосинтеза. На его долю достанется фитотрон.
А двое оставшихся плотно прикрыли за товарищами люк, так что заскрипело резиновое уплотнение, дождались, когда в динамике раздастся голос Михаила: "Камера закрыта", сбежали по стремянке и растворились в толпе болельщиков.
Я вынул из кармана шпагат, фанерку с пластилином, печать...
Привычные операции, сколько раз я уже опечатывал гермокамеру! И все же в этот раз было нечто особенное: впервые испытатели отрывались от мира земного в буквальном смысле слова: шторы задернуты, гермокамера покрыта звукоизоляцией, ни радио, ни телефона - только редкие минуты связи, доклады о самочувствии, контроль программы... "Запирали их в сурдокамерах, в бесконечности немоты"... Да, впервые мы испытателей запускали в сурдокамеру. И еще впервые мы их должны были основательно оторвать от земной атмосферы три процента углекислоты!
- Камера опечатана!
Хлебников придвинул к себе журнал, глянул на часы, занес время, расписался и подал ручку Руфине. Потом расписался Боданцев и последним - я. Только после этой процедуры Хлебников уступил место у микрофона мне. Теперь за все, что может случиться, нес ответственность дежурный врач. И я начальник лаборатории медико-биологических исследований.
- Доложите о готовности, - пригнулся я к микрофону.
- Телеметрия подключена, - ответил Михаил. Я глянул на экран контрольного телевизора. Монитор телекамеры подвешен у них внутри так, чтобы видеть по возможности все помещение, как будто разглядываешь испытателей от пульта. Через иллюминатор. Все трое, откинувшись на спинку, сидели рядышком на диванчике, и от каждого тянулся кабель. На месте были и газовые маски - над головами. Сейчас к этим маскам был подключен кислород.
- Действительно, открытие...
Никакой реакции! По-моему, он не только моей иронии - меня самого не замечал! И такой менторский, такой поучающе лекторский тон при этом.
- Наиболее исчерпывающее доказательство - от противного: если бы этого механизма обратной связи между животными и растениями в рамках биосферы не существовало, многомиллионнолетняя эволюция животных выработала бы в них приспособляемость к жизни в атмосфере и с крайне низким содержанием кислорода.
Ну и доказательство! Взять за постулат то, что само требует доказательства, и на такой "основе" выводить следствия?..
- Послушай, Михаил. Я понимаю: логически можно прийти к любому выводу. Но ведь теория симбиоза биосферы профессора Скорика отнюдь не догмат, это гипотеза на допущениях...
Никакой реакции! Как будто сам с собой размышляет:
- Таким образом, постулируя чисто программно, что зеленые растения должны ощущать жизненный ритм животных, мы должны сделать следующий вывод: если опыт в экстремальных условиях, - а углекислая атмосфера и должна быть отнесена к явно экстремальным условиям жизни, - поставить, заведомо исключив механизм обратной связи, то мы получим... Да, мы получим патологическое отклонение в жизненном ритме растений. В данном случае - хлореллы.
Давно уже никто меня не удивлял. Да и удивлял - мягко сказано. Два года кропотливейшей работы, два года сомнений и ошибок привели нас в конце концов... к тому же самому выводу! Да и то ведь случайно: если бы не тот эксперимент с масками в гермокамере... А тут - пришел, услышал - и пожалуйста... Но, может, его логика - дело случая?
- Что ты имеешь в виду под патологией жизненного ритма хлореллы? спросил я его неожиданно севшим голосом, сам не знаю почему.
- Патология? - замер посреди гермокамеры Михаил. - Определим исходные данные. Первое: углекислая атмосфера стимулирует рост растений. В данном случае - деление клеток хлореллы. Второе: регуляция жизненных ритмов растений и животных взаимно двухканальная...
И терминология-то какая... "Взаимно двухканальная!" А действительно: обмен метаболитами идет ведь в двух направлениях: от растений к животным... Фу ты! Языком Куницына заговорил...
- Вывод первый, - продолжал размышлять Михаил: - Регуляция по каналу "растения - животные" должна идти по линии... Да, по линии возбуждения жизненного ритма: растения нуждаются в притоке свежих порций углекислого газа. По второму же каналу "животные - растения"... То же самое: по линии возбуждения.
То же самое? Я ощутил в себе странный зуд - какое-то неуправляемое нервное возбуждение, словно охотник, увидевший дичь: ага, вот тут твоя безупречная логика и завела тебя, дорогой, в тупик; если следовать твоей логике, то как объяснить тот поразительный эффект, который мы наблюдали в культиваторе, когда человека заменили газовой маской? Такая бешеная вспышка роста...
- Однако, - потер Михаил тыльной стороной ладони вспотевший лоб, - мы на наши исходные данные забыли наложить ограничение: газовый-то состав атмосферы стабилен. - Зуд во мне разрастался, я ничего не мог поделать с собой. Ну, ну, сейчас ты сам себя высечешь... - Да. Тупик, - вдруг согласился (со мной?!) Михаил. - Попробуем сформулировать исходные данные вновь: двухканальная регуляция, постоянство газового состава в нормальных условиях, экстремум в виде углекислой атмосферы, разрыв обратной связи - от животных к растениям... Да, в этом случае в эксперименте мы должны получить патологию в виде неуправляемой вспышки клеточного деления.
Я даже подался вперед - к Михаилу: вспышки?!. Не знаю, что у меня было в этот момент написано на физиономии, да он, к счастью, занятый своей логикой, на меня и не смотрел, но в душе... Если бы кто-нибудь мне сказал, что есть на свете человек, который чисто умозрительно, просто так даст ответ на головоломную задачу; над решением которой коллектив научных сотрудников бился более двух лет... У Таи, когда у нее отличное настроение, есть такая поговорка: "Смех на палочке". Вот именно: смех на палочке... Уже один только вывод о том, что микроводоросли, эти крошечные зеленые шарики, едва различимые под микроскопом - ядрышко хлорофилла, немного клеточной массы и целлюлозная оболочка, - "опекают" высших животных, оберегают их жизнь... Пусть это метафора, но как иначе назовешь ту пластичность атмосферы гермокамеры, которую мы, не веря своим глазам, наблюдали по меньшей мере в четырех с половиной тысячах часов эксперимента, - днем полтора процента углекислого газа, а ночью - ноль-семь?.. И без всякого нажима со стороны мы ведь даже не прикасались к газовым магистралям для выравнивания состава атмосферы!.. Сколько было дебатов, сколько было высказано гипотез... И никто ни разу, я отлично помню - сам месяцами ломал голову над этим феноменом, над этим поразительным явлением симбиоза, воистину величайшего союза флоры и фауны, растений и животных, - никто не дал правильного ответа на вопрос о том, а что будет, если разорвать эту самую обратную связь - от животного к растению... Больше того, когда мы чисто случайно (нужно было проверить работу культиватора с хлореллой при, так сказать, чистых условиях - без испытателя с его метаболитами), заменив человека в гермокамере специальной газовой маской, имитировавшей дыхание испытателя, получили этот самый загадочный эффект эйфории хлореллы - совершенно необузданный процесс спонтанного деления клеточного материала... Растерялись даже. И никому в голову не пришло, что так и должно быть. А тут на тебе: пять минут размышлений и вывод: "Мы должны получить патологию в виде неуправляемой вспышки клеточного деления". И ведь мы нигде ни единым словом не обмолвились - ни в докладах, ни тем более в статьях - об этой самой эйфории хлореллы...
- А если так... - опять задумался Михаил, по-прежнему словно не обращая на меня ни малейшего внимания. - Если это так, то из этого вытекают по крайней мере два важных следствия: во-первых, механизм регуляции состава атмосферы Земли имеет некоторый запас, очевидно, по каждому из ее компонентов, в том числе и по углекислому газу. Да, об этом ведь и писал профессор Скорик предупреждал, что если не будут приняты меры, зеленая часть биосферы со временем отравится газовыми выделениями цивилизации - выхлопными газами автомобилей, электростанций и всем остальным...
Я чувствовал себя чуть ли не обворованным - мерзкие состояние: два года работы, бессонные ночи... А какой был ужас, когда мы увидели, что хлорелла в культиваторе начинает менять свой цвет! Обычно хлорелла, когда "живет" с испытателем, в сутки вырабатывает около полукилограмма биомассы. Это норма. А тут, без человека, чуть до килограмма дело не доходило! Механизм отбора излишка биомассы, отрегулированный на эти самые пятьсот шестьдесят граммов, явно не справлялся, и культиватор буквально на наших глазах начал темнеть. Да и сама хлорелла, обычно мягкозеленая, вдруг стала стремительно приобретать какой-то ядовитозеленый, изумрудный оттенок. Но главное было в другом: кривые газоанализаторов - все до единого - четко регистрировали падение концентрации кислорода: за трое-четверо суток с двадцати одного процента до пятнадцати. Зато кривые концентрации аммиака и метана резко полезли вверх... Хлорелла будто переродилась, превратилась в какую-то раковую опухоль! И никто не понимал, что же именно с ней произошло. Помню, кто-то из стоявших возле культиватора, пораженный увиденным, сказал: "Самоубийство".
- А во-вторых, - продолжал Михаил размышлять вслух, - можно выдвинуть чрезвычайно любопытное предположение о том, что определяющим в газовом составе атмосферы, как это ни парадоксально звучит, является концентрация углекислого газа... Да, да! Не кислорода и азота, а углекислого... А это значит... - Он прошел к иллюминатору, постоял, повернулся ко мне, и я опять, совершенно неожиданно для себя, ощутил прежний нервный зуд, но теперь уже совсем иного характера: я, как мне казалось, уже знал, что он скажет сейчас... Знал. - Да, интересно... Если принять во внимание наш вывод о патологии зеленой клетки при увеличении концентрации углекислого газа... Послушай, - вспомнил он наконец обо мне. - Потрясающая картина: вся поверхность Земли, да и океан - тоже... Сплошной зеленый ковер! Сплошные джунгли! Спонтанный рост зеленой клетки... Нет, представь себе, какая дикая, совершенно не управляемая вспышка роста зелени! - (А я ее видел перед собой: ядовито-зеленая густая масса хлореллы, через которую с трудом прокачивается воздух...) - Но ведь это... - Замолчал он, пораженный... - Но ведь это... "зеленая смерть"? Да, да... Концентрация кислорода в воздухе, скорее всего, будет падать, а это...
Михаил стоял передо мной, широко расставив ноги; его широко открытые, устремленные на меня глаза были пусты и черны... Лицедейство? Нет, теперь я понимал, что это было такое - чернота в его глазах...
- Михаил, мы получили эту самую "зеленую смерть" экспериментально, в гермокамере.
Мои слова дошли до него не сразу. Чернота в глазах оттаяла, пропала.
- Что ты сказал? - впился он в меня взглядом. - Доказали экспериментально? Здесь, у себя?
- Да. Случайно. Хотели проверить работу культиватора без человека.
- И вы молчите? Это же касается всей планеты, всех людей! Почему вы не обнародовали свои результаты?
Понесло!.. Планета, человечество, биосфера...
Я пожал плечами: если говорить начистоту, мы боялись даже заикаться об этой непонятной эйфории хлореллы: где гарантия, что высокое начальство, узнав о таком непредвиденном отклонении в эксперименте, не прикроет всю нашу программу "человек - хлорелла"?
- Зачем, Миша? - попытался я найти выход из положения (не посвящать же его в нашу кухню!). - Профессор Скорик все уже опубликовал. Как ты знаешь, его книга "Симбиоз биосферы" переведена, дай бог памяти, на восемь языков. Там все написано...
- Что там написано? - подскочил он ко мне. - Что там написано, я тебя спрашиваю? Там лишь сделано предположение... Предположение, понимаешь? А вы подтвердили его экспериментом! - Он схватил меня за лацканы халата, и я тщетно пытался освободиться. Маньяк, опять понесло его "за все человечество"... - Вы же скрыли такое открытие... Это преступление перед человечеством!
- Успокойся, Миша. - Я кое-как отцепился от его рук. - Я ведь тебе объяснил, что эйфорию хлореллы мы наблюдали попутно. Наше дело разрабатывать биологические системы жизнеобеспечения...
- Психопаты! - в бешенстве выкрикнул Михаил. - В сумасшедший дом вас надо с вашей системой. Открыли, доказали закон регуляции газового состава Земли и - молчат! Люди отравляют атмосферу, не подозревая, что сами рубят сук, на котором сидят, а эти... Психопаты! Помешались на науке - знать ничего не знаем, кроме своей темы.
Я почувствовал, что нервы мне отказывают - нашелся моралист! Как будто я не говорил Хлебникову, что надо разобраться в причинах эйфории хлореллы. А что в ответ? "Занимайся своим делом. Нам деньги и аппаратура отпущены на создание системы жизнеобеспечения корабля. Иной темы в плане отдела нет и не будет. Занимайся своим делом".
- Не кричи, пожалуйста, на меня. И вообще не кричи здесь ни на кого. Тебе с этими людьми работать - они через неделю головой будут отвечать за твою безопасность. Я не хочу, чтобы ты в них возбудил неприязнь. Это тебе понятно?
В том, что мои люди будут отвечать за его безопасность, теперь у меня были большие сомнения: такая возбудимость!.. Черта с два пройдет он психоневрологическое тестирование. Скорее всего, просто будет опекать меня самого в роли врача экипажа - это самое большее, на что можно рассчитывать. Если он, конечно, согласится работать у нас на пульте - в "команде спасателей".
Однако через две-три секунды эта уверенность - насчет барьера у психоневрологов - у меня подтаяла: Михаил вдруг остыл и опять передо мной был собранный, четкий и уверенный врач со "скорой": никакой позы, а тем более лицедейства. Совершенно другой человек!
- Послушай, Михаил... А ты уверен, что сумеешь... справиться со своими обязанностями в экипаже?
Мне надо было сформулировать более прямо - не со своими обязанностями, в его таланте врача нет никаких сомнений, а с самим собой... Не повернулся язык. И так он на меня опять поглядывает сверху вниз - с эдакой снисходительной усмешечкой.
- Ладно, - встряхнулся Михаил. - Я понял тебя: надо заниматься своим делом. Так что входит в мои обязанности?
До последнего момента я был готов пойти в гермокамеру сам - у меня была какая-то необъяснимая уверенность, что психоневрологические тесты Михаил все же не пройдет. И можно представить мое изумление, когда, открыв "Историю болезни" врача Куницына, я прочел следующее заключение: "Выдержан, целеустремлен, обладает быстрой реакцией на изменение факторов внешней среды, широким кругозором, аналитическим Мышлением, способностью ориентироваться в быстро меняющейся ситуации..." И ни слова о раздвоенности характера и чрезвычайной возбудимости! Вот так психоневрологическая тестировка... А мы так слепо полагались на их методику.
Поколебавшись, я все же (предельно кратко, только суть) сообщил о своих сомнениях насчет методики Хлебникову - начальнику отдела. Реакция Хлебникова была для меня, признаться, неожиданной: "Откуда у тебя такие подозрения? Одно из двух: или мы доверяем аттестации специалистов, или их надо гнать в три шеи..." Вот поворотик темы! И так они насели в тот вечер вдвоем Хлебников и Боданцев, напористо восклицая, как это распрекрасно, что в гермокамеру идет не только врач, а и специалист-гистолог, ибо в этом случае шлюз для анализов можно вообще закрыть намертво, - так насели, что я сдался: "Вы хотите доверить ему все лабораторные анализы? Пожалуйста!.."
"Послушай, Саша, - продолжал убеждать Боданцев, - а ведь, согласись, как лабораторщик Куницын стоит всех твоих лаборанточек... Сколько они выдавали тебе липы, а? Ну а если тебе позарез нужен личный анализ... Разгерметизируем шлюз - что поделаешь! Но ты не забывай, что на этот раз у нас три процента углекислоты, стабильность газового состава в гермокамере поддерживать будет гораздо труднее..." - "Я вас понял: пожалуйста!"
Итак, анализы будут делаться в самой гермокамере. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что в этом случае мы действительно камеру можем загерметизировать полностью: все-таки шлюз-манжет, через который испытатели просовывали руки для сдачи крови на анализы, "погоду" нам портил: одинаковым давление в гермокамере и снаружи удержать очень трудно, практически невозможно - все время подсосы или выбросы. Вот и выкручивайся как знаешь: химсостав в гермокамере менять и корректировать нельзя - это одно из главных условий эксперимента, в космосе не должно быть ни подсосов, ни выбросов... Так что реакцию Боданцева, да и Мардер, я понять мог: кровь мы брали каждый день, иногда по два раза, а сейчас в гермокамере было уже три человека. Несложные подсчеты говорили о том, что герметичность манжетом-шлюзом мы нарушим порядочно. И бактерии, конечно, испытатель рукой заносит - что тут поделаешь!
А плохо то, что, приняв это, надо сказать, настойчивое предложение Михаила, я должен был целиком полагаться на его собственные анализы - сам я контроля над кровью в этом случае был лишен полностью. Но предложение принято, гемометр; набор пробирок, стекла-сетки и остальная аппаратура были уже в гермокамере, Михаил прошел соответствующий инструктаж в нашей лаборатории... Все на месте, можно начинать.
Но как томительны последние минуты ожидания!
Каждый запуск испытателя в гермокамеру, конечно же, для института событие. Как ни сердится Мардер, что в зале слишком много народу, могут заразить испытателей, - все равно с десяток явно лишних всегда есть. А сейчас, когда мы наконец запускаем экипаж... Что поделаешь! Не закрывать же зал на замок: столько лет работали ради этого момента, вкладывали и ум, и душу... Вот какая высокопарность! Не хватало только трибуны и ораторов. Впрочем, не знай Хлебников наших с Мардер требований к бактериологической чистоте эксперимента - устроил бы, чего доброго, общеинститутский митинг. С духовым оркестром проводил бы испытателей в гермокамеру.
- Готовность номер один, - объявил по громкой связи Хлебников, явившийся сегодня в зал в белом халате - редкий случай! Безукоснительно требуя "халатности", как у нас иронически называют приказ по отделу об униформе сотрудников (белый халат - научный сотрудник, синий - инженеры, черный слесари), к самому себе Хлебников этот приказ применял лишь в исключительных случаях.
Исключительные случаи... В жизни Хлебникова их, вероятно, не больше, чем в любой другой жизни. Но вот кандидатская его уж точно была событием сверхисключительным. Хлебников защитил ее с трудом: впервые в институте предлагалась диссертация абсолютно аналитического (читай - абсолютно компилятивного) характера. Я не знаю, что спасло его тогда от провала: то ли сверхмодная тема (космос, система жизнеобеспечения космонавтов при длительных полетах), то ли авторитет профессора Скорика, выступившего в роли научного руководителя. Так или иначе, но ученый совет при трех воз" державшихся одобрил диссертацию, не содержавшую ни грана собственных экспериментальных исследований - беспрецедентный случай в стенах Экологического института!
Эксперименты мы ставили потом - постфактум. И первые же результаты привели нас в ужас. Тончайшие газоаналитические исследования атмосферы кабины, в которой испытатель, или испытуемый, как мы называли тогда наших лаборантов-добровольцев, просидел всего лишь десять часов (больше выдержать было трудно, ибо кабина напоминала собой телефонную будку), показали, что человек выделяет при дыхании около десятка ядовитейших веществ: угарный газ, аммиак, метан, цианистые соединения... Потом этот список пришлось много раз пересматривать, дописывая все новые и новые токсины.
Конечно, когда космонавт летает день, два, даже неделю, концентрации аутотоксинов еще невелики, к тому же часть из них можно выловить и обезвредить химическими поглотителями. А если месяцы? Год? Сколько же на борту надо иметь химических патронов, чтобы поддерживать атмосферу безвредной? Каким образом удалять из кабины те самые килограмм с лишним углекислоты, которые человек выделяет за сутки? В американских космических кораблях углекислоту поглощали контейнеры с гидроокисью лития. Килограмм на килограмм. Значит, для полета на Марс на корабле должны быть тонны и тонны гидроокиси лития?..
Мы пошли по другому пути - смоделировали в гермокамере земной круговорот веществ: все отходы человека стали пищей для растений и нашей драгоценной хлореллы-вульгарис, а человек получал назад кислород и продукты питания. Но была одна закавыка, которую мы оценили по достоинству, когда выяснили характеристики систем жизнеобеспечения уже летающих кораблей - "Союзов" и "Аполлонов": наша биологическая система очистки атмосферы и воды в гермокамере весила, по крайней мере, в три раза тяжелее. Кому она нужна в таком случае?
Решение было найдено чисто теоретически - на кончике пера: чтобы биосистему жизнеобеспечения разместить на космическом корабле в том же объеме, какой занимает система, скажем, "Аполлона", надо концентрацию углекислого газа в атмосфере корабля поднять в тридцать раз. С трех сотых до одного процента.
Так родился вариант "А". За ним - вариант "Б" (и одного процента оказалось мало), а теперь вот уже вариант "Д"...
...Я еще раз - в который уж! - обошел приборы: капнограф - две десятые углекислоты - надышали уже, кислород - в норме, двадцать один процент, температура - двадцать пять, хорошо, телеметрия - по нулям, красное табло "Люк открыт", правильно... У самописцев Аллочка Любезнова (вот наградил бог глазками! Прожекторы небесного цвета...), у синих баллонов с кислородом какой-то парень - боданцевская "кадра", у черных баллонов с углекислым газом сам Боданцев - дело ответственное... Все, кажется, на месте, все, кажется, в норме.
- Можно запускать.
Это я Хлебникову. И пошел к боксу.
Там с двумя лаборантками священнодействовала Мардер: последние мазки гортани, носа, кожи...
- У вас тоже брать? - спрашивает Руфина, обернувшись ко мне.
- Боже упаси! - в неподдельном ужасе воздеваю я руки, защищаясь и от Руфины, и от ее лаборанток до чего они мне надоели со своими мазками, хоть убегай из института - За мной дублеры, Куницына терзайте - у него главный экипаж.
Ребята улыбаются. Они еще не знают, кто пойдет в гермокамеру, а кто останется в зале. Сейчас они выйдут, помнутся перед люком, и Хлебников им всем объявит благодарность, а потом назовет фамилии основного экипажа. Не надо пока портить настроения. Самое смешное, что микробиологини делают двойную работу - половину то мазков выбросят. Но Мардер, отлично знающая, кто пойдет в гермокамеру, и бровью не повела: действуйте!
Испытатели в синих костюмах, слава богу, у каждого болтается по личному штекеру... Все же мешают они им, мешают.
Я, видимо, сделал попытку войти в бокс. И - напрасно.
- Александр Валерьевич, - грозно поблескивая очками, предупредила мой следующий шаг Мардер. - Я не имею уверенности, какая чистота вашего халата.
Я рассмеялся:
- Не прикоснусь. Готовы?
- Готовы, - доложил Михаил.
- Тогда - к камере.
Так мы и вышли: я, за мной пятеро испытателей, появление которых встретили жидкими аплодисментами, и последней, замыкающей, - Руфина. Парни, по-спортивному приветствуя, подняли руки, Михаил тоже помахал рукой, и они остановились перед люком.
Хлебников, выждав, когда в зале установится тишина, поднес к губам микрофон:
- Сегодня, товарищи, у нас знаменательный день. Сегодня мы начинаем новый этап исследований, который должен дать ответ на вопрос, поставленный перед нами создателями космической техники: устойчиво ли работою способна наша система при длительных, практически не ограниченных сроках эксплуатации. От имени дирекции института разрешите вас, и особенно состав испытателей, поблагодарить за самоотверженный труд, который вы внесли в подготовку эксперимента.
Аплодисменты.
- Объявляю состав экипажа: врач - Куницын, командир; члены экипажа... Чувствую, как замерли все - и испытатели, и те, кто пришел их проводить. Хотунков - биолог, Старцев - техникприборист.
Новый всплеск аплодисментов, теперь более дружный, приветствуют уже членов экипажа. Прощальный всплеск.
Михаил открывает люк гермокамеры, последний взгляд, еще раз, увидев меня, помахал рукой и скрылся. За ним торопливо, друг за другом, прошли в гермокамеру Старцев (как же он, бедняга, переживал в ожидании и как же просиял, когда услышал свою фамилию!) и тишайший Боря Хотунков - агроном, ботаник и биолог, руководитель группы фотосинтеза. На его долю достанется фитотрон.
А двое оставшихся плотно прикрыли за товарищами люк, так что заскрипело резиновое уплотнение, дождались, когда в динамике раздастся голос Михаила: "Камера закрыта", сбежали по стремянке и растворились в толпе болельщиков.
Я вынул из кармана шпагат, фанерку с пластилином, печать...
Привычные операции, сколько раз я уже опечатывал гермокамеру! И все же в этот раз было нечто особенное: впервые испытатели отрывались от мира земного в буквальном смысле слова: шторы задернуты, гермокамера покрыта звукоизоляцией, ни радио, ни телефона - только редкие минуты связи, доклады о самочувствии, контроль программы... "Запирали их в сурдокамерах, в бесконечности немоты"... Да, впервые мы испытателей запускали в сурдокамеру. И еще впервые мы их должны были основательно оторвать от земной атмосферы три процента углекислоты!
- Камера опечатана!
Хлебников придвинул к себе журнал, глянул на часы, занес время, расписался и подал ручку Руфине. Потом расписался Боданцев и последним - я. Только после этой процедуры Хлебников уступил место у микрофона мне. Теперь за все, что может случиться, нес ответственность дежурный врач. И я начальник лаборатории медико-биологических исследований.
- Доложите о готовности, - пригнулся я к микрофону.
- Телеметрия подключена, - ответил Михаил. Я глянул на экран контрольного телевизора. Монитор телекамеры подвешен у них внутри так, чтобы видеть по возможности все помещение, как будто разглядываешь испытателей от пульта. Через иллюминатор. Все трое, откинувшись на спинку, сидели рядышком на диванчике, и от каждого тянулся кабель. На месте были и газовые маски - над головами. Сейчас к этим маскам был подключен кислород.