Страница:
Переступив порог трактира и осмотревшись в сумеречной зале, разведчик пришел к выводу, что с наименованием хозяин явно перебрал — ничего королевского в интерьере сего питейного заведения не присутствовало даже близко. Впрочем, так оно обычно и бывает: чем скромнее содержание, тем вычурнее форма и крикливее вывеска. Хотя… не один ли черт, где пересечься с человеком из Москвы?! Лишь бы подальше от городской стражи и ищеек Ришелье, шнырявших в центре Марселя и порту, — и слава богу! Д'Артаньян прошествовал к конторке хозяина, заказал бутылку лучшего вина и, обосновавшись за столиком подле среднего окна, по правую руку от входа, погрузился в ставшую уже привычной атмосферу трактира, пронизанную ароматами недорогих вин и еще более дешевых закусок, незнакомыми голосами и темами, витающими вокруг да около. Его задача на этом завершена. Связной должен сам отыскать его здесь.
Основной контингент корчмы, по наблюдения псевдогасконца, составляли пожилые и не очень ныряльщики — ловцы кораллов и губок. Те самые коралловые короли, в честь которых и было поименовано заведение. Разведчик скользил взглядом по темным, загорелым, обветренным как скалы лицам собирателей даров Нептуновых, все больше утверждаясь в мысли, что определение «пожилые» едва ли подходит к большинству из них. По крайней мере, в прямом смысле этого слова. Вряд ли самому «пожилому» из них многим больше тридцати лет. Пожилыми их делали закрученные винтом ноги и руки, скрюченные пальцы, вынуждавшие держать кружки обеими ладонями, да еще лица. Эти самые темные, загорелые, обветренные как скалы лица, где навечно отпечаталась боль, терзавшая их годами. Мучительная, тягучая, изматывающая боль от неизлечимой болезни, подкараулившей их на глубине и взявшей в пожизненный плен, из которого никому из них уже не будет исхода. От болезни, год за годом уродующей их тела, придававшей им самую фантастическую, почти нереальную для человека форму…
Д'Артаньян подмечал это почти автоматически, наслаждаясь тишиной, покоем и тем, что не нужно более никуда нестись и мчаться, а можно просто сидеть за столиком подле среднего окна, по правую руку от входа в трактир «Коралловый король». Так он теперь и будет каждый вечер сидеть за столиком подле среднего окна, по правую руку от входа в трактир «Коралловый король», и ждать, пока к нему не подойдут и не спросят…
— Эй ты, урод!!! Какого дьявола ты занял мое место?!
Д'Артаньян вздрогнул и, оторвавшись от созерцания вечерних сумерек, догоравших за окном, поднял голову. Перед его столиком стоял невысокий кряжистый купчишка, чернявый как татарин и одетый под стать — с варварской, восточной роскошью, хотя и на европейский манер.
— Простите? — переспросил разведчик, понимая, что упустил вопрос.
— Скажите, пожалуйста, вы славянский шкаф не продаете? — охотно повторил гость, с любопытством рассматривая его.
— Шкаф продан, — ответил разведчик, подавляя вполне понятную дрожь, взволновавшую его голосовые связки. — Можете взять диван.
Купец кивнул и сел за стол напротив него.
— Давно ждете? — спросил он, разжигая беседу.
Его французский был невероятно далек от совершенства, но за полтора года, проведенных здесь, псевдогасконцу приходилось слышать и более скверную речь. Причем из уст самих французов. Обычное дело.
— Третий вечер.
— Предусмотрительно, ведь я еще вчера мог появиться, — одобрил связной и прибавил, повнимательнее присмотревшись к собеседнику в густом полумраке трактирной залы, с которым неважнецки справлялись малочисленные свечи. — А вечера, судя по всему, у вас протекают нескучно!
Выругавшись про себя, д'Артаньян осторожно притронулся пальцами к левому глазу и выругался уже вслух, хотя и шепотом.
— Что, горит фонарь? — спросил он.
— Горит, — кивнул собеседник и, помедлив, уточнил: — Из-за женщин конфликтуем?
— Да если бы! — Псевдогасконец досадливо пожал плечами. — Развели тут, понимаешь, частнособственнические умонастроения и рады! — Он скосил глаза на противоположную половину трактира. — Видите того вон здоровяка с красным шейным платком и носом аналогичного цвета? Наехал на меня позавчера, как карета на пешехода: его, мол, это место, и все тут! Законное, испокон веков ему принадлежащее!
— Ну и? — улыбнулся связной.
— Ну и пришлось долго и старательно объяснять, что во Франции есть только один законный владелец всех мест, включая и то, на которое претендует он сам, — его величество король.
— Объяснение, судя по всему, велось преимущественно на скупом языке жестов? — снова хмыкнул купец.
— Точно! — оскалился в ответ разведчик.
Благоприятное впечатление, произведенное на него связным в первые же мгновения встречи, все усиливалось. Этот чернявый татарчонок, готовившийся, видимо, разменять четвертый десяток, казался человеком, достаточно побитым жизнью, но при этом не утратившим интереса и азарта к дальнейшему ее течению. То есть таким же, каким был и сам д'Артаньян.
— К несчастью для меня, — продолжил он, — этот амбал в авторитете у местной публики, весьма болезненно воспринявшей наш с ним разговор и вставшей на защиту своего поверженного кумира. Так что пришлось мне взяться за оружие и доказывать свое право на место, хотя это и не вполне отвечало нашим интересам.
— Ну и хорошо! — похвалил купец. — Все хорошо, что хорошо кончается.
В этот момент к их столику приблизился хозяин «Кораллового короля», водрузивший перед новоприбывшим гостем бутылку вина и бокал. Глядя, как он пятится, согнувшись пополам и непрестанно улыбаясь, связной усмехнулся и сказал:
— Готов побиться об заклад, теперь и вы здесь… в авторитете!
— А то как же! — самодовольно хмыкнул псевдогасконец. — Кому же понравится за собственный счет ремонтировать ползала мебели, да еще и дырявую крышу латать?!
Вслед за этим он откупорил шампанское и наполнил оба бокала.
Купец подчеркнуто громко провозгласил здравицу в честь его величества короля Франции Людовика XIII, и они, не чокаясь, опустошили бокалы. Подцепив на ножи (не того уровня было заведение, чтобы заподозрить существование под его сводами вилок) по куску жареного тунца с общего блюда, стоявшего между ними, собеседники некоторое время молча жевали, как бы обозначая переход разговора от начальной стадии к эндшпилю, а потом связной отложил свой нож в сторону и спросил:
— Ну а что здесь?
Д'Артаньян сглотнул, тоже положил нож на стол и утер губы платком. Несмотря на кажущуюся тривиальность и обыденность вопроса, за ним, если разобраться, стоял отчет о всей его работе во Франции, о всех восемнадцати месяцах, проведенных им в Париже.
За этим вопросом стояло все.
Утвердив локти на столе и опершись подбородком на переплетенные пальцы, псевдогасконец ответил, почти незаметно, но все же убавив голос:
— Здесь все по-прежнему. Уже более полугода я являюсь королевским мушкетером, то есть вхожу в элиту французской гвардии, а также состою осведомителем на службе у кардинала Ришелье — первого лица королевства, без чьего ведома не вершится ни одно сколько-нибудь значимое дело во Франции. Но, несмотря на все это, я по-прежнему не вижу ни единого признака приготовления Франции к войне с Россией. Ни единого.
— То есть вообще ни одного? Даже самого маленького, незначительного и ничтожного? — спросил связной, выждав пару секунд после того, как разведчик договорил.
Слушал он хорошо, не перебивал, ни словом, ни жестом, ни взглядом не выражал сомнения. Просто молча впитывал информацию и, лишь впитав полностью, решил уточнить ее.
— Ни единого. — Разведчик еще раз уверенно и твердо кивнул. — Хотя военных приготовлений во Франции в настоящее время более чем достаточно, взгляды королевства сейчас обращены скорее на запад, нежели на восток.
— Англия?
— Да, Англия.
— Будет война?
— Обязательно будет, — сказал д'Артаньян, не сомневавшийся в своих словах. — Не сегодня, так через год, но Франция с Англией непременно схлестнутся! Помимо этого есть еще Фландрия и другие неразрешенные вопросы с Испанией. Словом… — он осекся, осознавая, что ступает на зыбкую почву догадок и предположений, — словом, я думаю, что Франции в данный момент вполне хватает проблем с ближайшими соседями, чтобы она могла думать о вторжении в Россию. Кроме того, есть еще и крайне серьезные внутренние неурядицы…
— Дворянская смута?
— Не только. Дворянская смута — не самая значительная из внутренних проблем королевства. Несравненно большую опасность представляют религиозные распри.
Псевдогасконец и его собеседник сидели, навалившись локтями на стол и склонив головы навстречу друг другу. Ни дать ни взять — заморский негоциант ведет с молодым поверенным парижского финансиста разговор, не предназначенный для посторонних ушей.
— Так или иначе, но я полагаю, что в данный момент Россия может не опасаться нападения со стороны Франции… — Д'Артаньян еще закруглял свою мысль, а уже видел как замыкается, уходит внутрь себя взгляд связного.
Так, ну и что это может означать?
— Извините, но Центр едва ли согласится с подобным мнением. — Купец недолго испытывал его терпение. — Прогноз был весьма недвусмысленным.
— Прогноз… — повторил лазутчик. — А его проверяли? Я имею в виду — за время моего отсутствия.
Связной твердо кивнул:
— Проверяли, и не раз.
— И что?
— Все время одно и то же: Франция готовится к войне с Россией. Франция будет воевать с Россией, и это будет страшная война! Мы консультировались у многих астрологов, совершенно независимых друг от друга, да и вообще не подозревавших о существовании друг друга. В деталях отличий, разумеется, хватает, но главное в общем-то сходится: гигантская армия с берегов Сены, чудовищные по размаху сражения, не десятки — сотни тысяч убитых, разрушенный Кремль, дотла сожженная Москва! Одним словом — кошмар!
— Кошмар… — эхом отозвался псевдогасконец. — Ну а сроки? Какие они называли сроки французской агрессии?
— Самые разные. — Связной пожал плечами. — Иные утверждали, что это случится чуть ли не завтра, другие, более осторожные, говорили о годах, а в одном случае была даже названа цифра в несколько десятков лет!
— Несколько десятков лет! — Ошеломленный д'Артаньян покачал головой. — Ну и разброс!
— Да, разброс очень велик, и это вызывает у Центра сильнейшую озабоченность. Насколько бы все было проще, имей мы однозначную и бесспорную дату агрессии! А сейчас… сейчас нам остается только уповать на вас…
Даже не дослушав его, псевдогасконец все понял и вздохнул то ли с радостью, то ли с печалью, то ли с облегчением, то ли с разочарованием, то ли с надеждой, то ли с безнадегой…
Купец заметил это и выдержал внушительную паузу.
— В связи с этим, — промолвил он наконец, — Центр просит вас остаться во Франции и продолжить работу.
Д'Артаньян склонил голову, смиренно, как и положено верноподданному, принимая волю Москвы. Ясно-понятно, в данном случае «Центр просит» — это не более чем изящная формулировка, создающая иллюзию свободы выбора. Любая просьба Москвы — тот же самый приказ, четкий и недвусмысленный, обязательный к исполнению для всех людей и государств во всем мире. Ну что ж, вот, стало быть, и закончилась неопределенность! Он снова вернется в Париж и продолжит работу во Франции. И снова встретится с Атосом, Портосом и Арамисом. И, может быть, Арамис сообщит ему что-нибудь обнадеживающее о Констанции…
— Каким же будет ваше решение? — спросил связной.
Псевдогасконец сдержанно усмехнулся. Еще одна формальность, черт бы их всех побрал! Ведь он уже, вне всяких сомнений, совершенно четко прочитал его ответ по глазам, но вопрос все равно задает. Не потому что хочет, а потому что должен его задать, обязан.
— Я остаюсь, — ответил он. — Мое отношение к прогнозу о французской агрессии против России слишком серьезно, чтобы я не понимал, насколько важно заблаговременно установить дату этой агрессии.
Купец кивнул и, молча взяв полупустую бутылку, наполнил бокалы.
— Да пребудет с вами Господь, друг мой! — произнес он, поднимая бокал. Нарастающий шум трактирной залы, заполнившейся после захода солнца под завязку, позволял говорить не понижая голоса, без риска быть услышанными. — Я не благодарю вас, ибо уверен, что никакие слова не в состоянии оценить эту великую жертву! Нет, нам, вашим современникам, никогда не удастся отблагодарить вас за этот беспримерный подвиг! Воздать вам по заслугам смогут лишь наши потомки, ибо я уверен, что память о вашем героизме переживет столетия и слава ваша с веками не померкнет, а только лишь приумножится, побуждая людей слагать мифы и легенды о вашей доблести и отваге!
Ага, подумал д'Артаньян, поднимая свой бокал, а потом, глядишь, уже и анекдотов каких-нибудь малопристойных насочиняют! Знаю я нас, людей, псевдогасконец вздохнул, я ведь и сам человек…
— Да будет так! — сказал он. — Как бы ни горька была разлука с родиной, нельзя нам ее без защиты оставить! Никогда не быть нашествию новому на Русь Святую! Никогда не быть игу французскому над Россией-матушкой! Никогда не будут людей русских угонять в полон европейский! Никогда не будут купцы московские платить дань тяжкую банку парижскому!
Бокалы воссоединились с тихим звоном, без остатка растворившимся в беззаботном трактирном гомоне.
— Похоже, здесь становится слишком шумно, — сказал разведчик, оглядываясь по сторонам. — У вас есть ко мне еще что-нибудь?
— Есть, — кивнул связной, также стрельнув глазами по кругу. — Но я бы предпочел завершить разговор в более спокойном месте.
— В таком случае почему бы вам не проводить меня до гостиницы? — предложил д'Артаньян.
— Прекрасная мысль.
Они вышли на улицу, где связного дожидались двое слуг, державших под уздцы трех лошадей. Впрочем, их псевдогасконец со своим спутником проигнорировали, направившись к центру города пешком. Слуги вели лошадей в поводу, держась на почтительном расстоянии от господ. Д'Артаньяну сразу же показалось, что эти двое не имеют никакого отношения ни к России вообще, ни к Центру в частности. Это косвенно подтвердил и сам связной, коротко отдав им распоряжение на языке, напомнившем разведчику итальянский, изредка слышимый им в Париже. В принципе ничего удивительного. Было очевидно, что человек, присланный Москвой на эту встречу, чувствует себя в средиземноморском регионе исключительно уверенно и, скорее всего, с грехом пополам может объясниться на любом из многочисленных языков, бытующих здесь. Ну а парочка наемных слуг из местных лишь удачно маскирует прибывшего с Востока хозяина…
Улицы ночного Марселя были погружены в темноту, которую прокалывали окна многочисленных трактиров. Чувствовалось, что ночная жизнь здесь нисколько не уступает парижской. Псевдогасконец проверил, легко ли выходят пистолеты из-за пояса, и пригрел ладонью эфес шпаги. Его спутник остался равнодушен к этим приготовлениям, однако по сторонам поглядывал бдительно. Они шагали, негромко переговариваясь.
— У вас будут какие-нибудь пожелания к Центру? — спросил связной.
— Да, разумеется. Прежде всего я хотел бы внести существенное изменение в порядок наших встреч…
— Вы полагаете, их нужно участить? — живо поинтересовался связной. — Или, напротив, сделать более редкими?
— Ни то ни другое. Раз в полгода — то что нужно. Я хотел сказать, что встречи не стоит назначать так далеко от Парижа. Если предыдущая поездка в Женеву не вызвала больших затруднений, то на нынешнюю встречу я уже вырвался с большим трудом…
— С чем это связано?
— В первую очередь — с повышением моего статуса. В элитной роте получить отпуск гораздо сложнее, нежели в рядовом подразделении. А если я, даст бог, стану офицером, то тогда и вовсе не смогу надолго отлучаться из столицы.
— Да, вы правы, — согласился связной после короткого раздумья. — Однако не в самом же Париже назначать встречи?
— Конечно, не в Париже, — в свою очередь не стал спорить разведчик. — Но где-нибудь поблизости от него. На расстоянии одного дня пути от столицы есть великое множество более или менее крупных городков, где вполне можно пересечься, не привлекая ненужного внимания.
Связной помолчал, обдумывая его слова, а после кивнул в знак согласия:
— Я передам ваше пожелание Центру. Оно кажется мне разумным. Еще что-нибудь?
Д'Артаньян ответил не сразу. Некоторое время он шел молча, опустив голову и прислушиваясь к цоканью лошадиных подков по брусчатке, а потом решился:
— Это скорее личное. Понимаете, я беспокоюсь о своих. Если бы только я был уверен, что дома у родителей все в порядке, насколько легче мне тогда дышалось бы! Насколько проще жилось и работалось бы! Вы понимаете меня?
— Понимаю, — без колебаний ответил связной. — Очень хорошо понимаю. Извините, что я не начал с этого, но там, в трактире, было не лучшее место. Я привез вам письмо…
— Из дома?!
— Нет, из Центра. Я достаточно осведомлен о его содержании. Это служебное послание, но я знаю точно, там есть новости и о вашей семье…
— О! Спасибо вам!
— Не стоит благодарности. Это самое малое, что мы можем для вас сделать.
Лазутчик снова замолчал, боясь, что голос предательски дрогнет, выдав его волнение. Боже правый!!! Письмо из России!!! Известия из дома!!! Ну и ну!!!
Он молчал до самой «Короны и лилии», и купец, действительно, видимо, понимая, что творится у него на душе, не тревожил его новыми вопросами. Лишь ступив на порог гостиницы, он, опять-таки по-итальянски, велел слугам обождать его снаружи, а сам проследовал за д'Артаньяном внутрь.
— Лучше здесь, чем на улице, — сказал он, останавливаясь в холле.
Псевдогасконец молча кивнул, ожидая, что будет дальше. Скрипнула дверь, и из-за нее выглянул хозяин гостиницы. Узнав своего постояльца, он запалил в холле пару свечей и снова исчез, оставив дверь приоткрытой.
Связной скосил глаза на дверь, но ничего не сказал. Сунув руку за пазуху, он извлек на свет божий объемистый кошель без герба и протянул его д'Артаньяну.
— Все здесь: и письмо, и… еще кое-что.
Взяв кошель в руки, разведчик по его весу и характерному звону содержимого мгновенно определил природу «кое-чего», но комментировать это счел излишним.
— Мне пора! — Связной протянул ему руку.
— Торопитесь? — спросил д'Артаньян, стискивая его ладонь.
— Тороплюсь. А вы…
— А я здесь заночую, — сказал псевдогасконец, следуя своему правилу, которое за полтора года дало осечку всего один раз. — А ранним утречком тогда тоже тронусь.
— Удачи!
— И вам того же! — искренне пожелал разведчик за секунду до того, как дверь за связным затворилась и он исчез из поля его зрения раз и навсегда.
Оставшись в одиночестве, д'Артаньян несколько раз переложил кошель из руки в руку, чувствуя острое, нестерпимое жжение в кончиках пальцев. Как хотелось прямо сейчас подняться к себе в комнату, отыскать письмо и читать, читать, без конца читать его, ощущая прикосновение далекой родины с ее горестями и радостями…
— Ваша милость велит подать ужин? — снова высунулся из-за двери хозяин, и лазутчик взял себя в руки.
— Нет, не стоит. Я уже поел, — ответил он и прибавил: — Велите приготовить мою постель и подайте в комнату бутылку вина. Я ложусь спать…
А ранним утречком следующего дня д'Артаньян обогнул древний прованский город Авиньон, расположенный в двух десятках лье от Марселя, и, отъехав от него еще на полтора лье, спешился в сосновом бору, на берегу маленькой речушки. Осторожно, в меру напоив притомившегося коня, он стреножил его на небольшой лужайке с сочной травой, а сам отыскал на сырой еще, весенней земле островок сухого белого мха и, устроившись под высокой сосной, приступил наконец-то к вожделенному письму.
Разумеется, у него и в мыслях не было оставаться на ночь в Марселе, а связного и хозяина гостиницы он ввел в заблуждение, справедливо полагая, что чем меньше народу знает о его планах, тем для них, планов, лучше.
Вчера вечером он поднялся в свою комнату, где для него уже была приготовлена постель, выждал короткое время, а затем спустился в гостиничную конюшню, собственноручно быстро оседлал своего коня, расплатился с хозяином и, прежде чем тот сумел захлопнуть изумленно разинутый рот, умчался прочь. Время отъезда он подгадал так, чтобы успеть к закрытию городских ворот (надо ли говорить, что это время д'Артаньян знал абсолютно точно?), и, проскочив их, вырвался на простор парижского тракта, серой лентой утекавшего в ночную темноту.
Всю ночь до зари псевдогасконец гнал если не самым лихим аллюром, то и без промедления и к утру почувствовал себя достаточно далеким от Марселя со всей его публикой…
Раскрыв кошель, разведчик окинул мимолетным взглядом золото, являвшееся его основным содержимым, и, справедливо полагая, что оно от него никуда уже не денется, взялся за письмо.
Оно было аккуратно запечатано в конверт без адреса, затем, видимо, чтобы лучше перенесло дальнюю дорогу. Дальнюю дорогу! Не то слово — дальнюю!
Д'Артаньян крутил в руках конверт, скользя пальцами по его острым краям и представляя себе запредельную даль, из которой до него долетела весточка. Он словно не решался распечатать его, опасаясь… Чего, собственно, он мог опасаться? Того, что письмо так или иначе обманет его ожидания? Но он ведь ничего и не ждал от этой встречи! Не строил никаких планов, привыкнув за последнее время жить экспромтами.
Ну вот, улыбнулся лазутчик сам себе, взламывая наконец глухую, безликую сургучовую печать, получите очередной экспромт, шевалье! Развернув сложенную несколько раз бумагу явно европейского, скорее всего — голландского изготовления, он приступил к чтению письма.
«Центр- Варягу
Приветствуем тебя, достойнейший сын России!
Всем нашим необъятным Отечеством, на защите которого ты стоишь, всем нашим народом, уповающим на тебя как на отважнейшего из русских витязей, а также всей нашей боярской кремлевской администрацией мы горячо обнимаем тебя, Шурик, и прижимаем к своему сердцу!
Прими нашу искреннюю благодарность за трудную службу, которую ты сегодня несешь вдали от России!
Все отчеты, переданные тобой, были изучены самым подробным образом. Несмотря на сомнения некоторых лиц в том, что Франция в настоящий момент не злоумышляет против России, подавляющее большинство чинов и сам государь Михаил Федорович придерживаются того мнения, что прав именно ты. Подчеркиваем, Шурик, у государя не вызывают сомнения твоя преданность и талант лазутчика! Если ты считаешь, что в настоящее время Французское королевство не готовит агрессию против России, значит, так оно и есть. Увы, но основания для сомнений у нас здесь, в России, действительно имеются. За время твоего отсутствия мы многократно проверяли астрологический прогноз, касающийся нападения Франции на Россию, и в девяти случаях из десяти прогноз подтверждался. Все-таки что-то эти французы замышляют! Не сейчас, так через несколько лет, но какую-то гадость они России обязательно сделают. К сожалению, относительно даты этой гадости никакой определенности нет. Вечно с этими астрологами такая, выражаясь по-вашему, по-французски, байда получается: события-то они предсказывают абсолютно точно, а вот с датами постоянно пролетают! Вот, к примеру: доподлинно известно, что все люди, которым астрологи предсказывали смерть, рано или поздно умирали-таки, но некоторые ждали этого по полсотни лет.
Ввиду этого мы просили бы тебя продолжить беспримерную героическую вахту в логове врага, ибо это- наш единственный шанс узнать точное время нападения и постараться упредить его. Также тебе нужно подумать, как направить интересы этой агрессивной Франции в сторону, противоположную России. Возможно, в сторону Америки. Правда, в предыдущий раз ты сообщал, что в Европе якобы бытует мнение о том, что Земля имеет форму шара, то есть она круглая. На взгляд любого здравомыслящего человека, подобное утверждение кажется бредом, способным родиться разве что в воспаленном мозгу какого-нибудь католика, однако все же необходимо убедиться в том, что это не так и Земля, как подсказывают нам наши глаза и логика, — плоская, чтобы французы, захватив Америку, не подобрались бы к России «с тылу».
Понимаем, это может потребовать значительного времени, но другого выхода у нас попросту нет, ибо мы не можем допустить, чтобы французы нанесли России внезапный и сокрушительный удар! Поэтому твоя работа будет оценена Москвой самым достойным образом. Прежде всего мы уведомляем тебя, что твой отец, Михаил Чучнев, вместе со всей семьей переведен в разряд государевых крестьян и освобожден от уплаты всех податей, равно как и оброка, на веки вечные. Ты же лично производишься в воеводское достоинство, с правом передачи его по наследству. По такому случаю мы наконец-то высылаем тебе долгожданное денежное пособие, чтобы было на что обмыть твое новое достоинство, а также на продолжение и активизацию разведывательно-диверсионной деятельности в логове врага. Золото собирали всем миром, монеты нерусские выменивали в странах сопредельных и в итоге насобирали для тебя ровно…»
В этом месте на бумаге стояла маленькая аккуратная клякса, за которой следовали два ноля, а между кляксой и нолями была втиснута (по-другому и не скажешь) цифра три, явно выведенная другой рукой. Д'Артаньян поднял письмо вверх, так чтобы первые лучики раннего весеннего солнышка подсветили бумагу с обратной стороны, и совершенно четко рассмотрел под кляксой цифру 5. Обуреваемый недобрыми предчувствиями, он отложил письмо в сторону и, запустив руку в кошель, поспешно начал пересчитывать собранное всем миром долгожданное денежное пособие. Но чуда, вполне ожидаемо, не произошло: в кошельке наличествовало ровным счетом три сотни экю, ни больше ни меньше.
Досадливо крякнув, псевдогасконец хлопнул себя ладонью по лбу: ну, блин, теперь-то понятно, откуда связному было известно содержание запечатанного письма! А он-то, валенок парижский, думал да гадал: что бы это значило?!
Господи боже милостивый, подумал д'Артаньян, и за что мне такое наказание?! Словно ответом Всевышнего на этот прямой и откровенный вопрос в его памяти тут же всплыли Ришелье с де Тревилем, а также еще несколько лиц. Разведчик вздохнул и больше уже не обременял Господа дурацкими вопросами. Как аукнется, так и откликнется! Выходит, поговорка, рожденная средь русских просторов, не потеряла своей актуальности средь просторов французских. Ну что ж, будем иметь в виду. Глядишь, и другие исконно русские мудрости могут оказаться такими же жизнеспособными на его новом месте жительства.
Черт возьми, взгрустнул д'Артаньян, возвращаясь к письму, ну что за страна такая?! Даже разведчика, героя России, и то обворуют! Нет, такую страну никто никогда уничтожить не сможет! Такая страна может уничтожить только саму себя, подумал он, снова принимаясь за чтение:
«…вражеских экю. Погуляй как следует, потусуйся вволюшку, как говорят у вас в Париже, с друзьями, но помни: нужно знать свою меру (чтобы не выпить меньше)!
Помимо этого прежнее название твоей службы- «антиразведка»- кажется нам недостаточно благозвучным, не слишком героическим и не отражающим истинного положения вещей. Поэтому вместо него мы придумали другое название, а именно «контрразведка». Так твоя служба, Шурик, отныне будет называться, с чем мы тебя и поздравляем!
Засим еще раз обнимаем и прощаемся, полагая, что лишнего времени у тебя, первейший страж: и защитник земли Русской, наверняка нет.
Искренне твой, Центр».
Свежеиспеченный контрразведчик рассмеялся и привалился спиной к сосне, подле которой сидел.
Солнце поднималось все выше, и сосновый бор, насквозь пронизанный яркими косыми лучами и запахами ранней южной весны, пробуждался навстречу новому дню, приветствуя его перезвоном птичьих трелей. Д'Артаньян смотрел вокруг себя и поглаживал сухой белый мох, вспоминая радостную мелодию мартовской капели, переливающуюся на островерхих крышах и черных древесных ветвях. Он вспоминал улицы Вологды с подтаявшим уже, верно, потемневшим снежком. Вспоминал торжественное предпасхальное настроение, усиливаемое пробуждением природы. Вспоминал…
Да бог его знает, что еще он мог вспоминать! Мы не станем более тревожить д'Артаньяна своим назойливым любопытством и оставим его сидеть в этом радостном весеннем лесу, грезя о запредельных светлых далях, так и не приблизившихся к нему нынче. Он будет сидеть здесь еще целых семнадцать мгновений, а потом вскочит на коня и помчится в Париж…
Семнадцать мгновений — это много или мало? Для молодого контрразведчика, вспоминавшего свою далекую, горячо любимую родину, которую ему, может статься, не суждено больше увидеть, эти семнадцать мгновений весны будут тянуться бесконечно долго. Так же долго, как будут проплывать в его памяти лица бесконечно далеких и бесконечно близких ему людей. Людей, которых он помнил и которые помнили его. Помнили и надеялись на него как на своего первейшего защитника.
Обмануть эти надежды д'Артаньян права не имел. Поэтому он просто сидел на этой теплой весенней земле, готовясь вернуться в логово врага и снова вести с ним борьбу не на жизнь, а на смерть. Сидел, не зная, что ждет его впереди.
Он не знал, что все его усилия тщетны, ибо никому еще не удавалось предотвратить войну за сто восемьдесят лет до ее начала. Не удастся это и ему.
Он не знал, какие испытания готовит ему будущее, ибо этого не знает никто из смертных, что бы там ни брехали астрологи.
Он не знал, какими подробностями эти испытания обрастут с веками, будучи многократно пересказанными многочисленными беллетристами, не имеющими ровным счетом никакого представления о подлинной сущности шевалье д'Артаньяна, мушкетера его величества короля Франции Людовика XIII, ибо о сущности его подлинной станет известно лишь столетия спустя.
Сейчас он твердо знал лишь одно: приказ Москвы будет выполнен, чего бы это ему ни стоило.
И потому он сидел на этой весенней, теплой и приветливой, хотя и вражеской, земле и, ласково поглаживая ее, грезил о своей далекой родине…
Санкт-Петербург — Москва
2005 — 2006
Основной контингент корчмы, по наблюдения псевдогасконца, составляли пожилые и не очень ныряльщики — ловцы кораллов и губок. Те самые коралловые короли, в честь которых и было поименовано заведение. Разведчик скользил взглядом по темным, загорелым, обветренным как скалы лицам собирателей даров Нептуновых, все больше утверждаясь в мысли, что определение «пожилые» едва ли подходит к большинству из них. По крайней мере, в прямом смысле этого слова. Вряд ли самому «пожилому» из них многим больше тридцати лет. Пожилыми их делали закрученные винтом ноги и руки, скрюченные пальцы, вынуждавшие держать кружки обеими ладонями, да еще лица. Эти самые темные, загорелые, обветренные как скалы лица, где навечно отпечаталась боль, терзавшая их годами. Мучительная, тягучая, изматывающая боль от неизлечимой болезни, подкараулившей их на глубине и взявшей в пожизненный плен, из которого никому из них уже не будет исхода. От болезни, год за годом уродующей их тела, придававшей им самую фантастическую, почти нереальную для человека форму…
Д'Артаньян подмечал это почти автоматически, наслаждаясь тишиной, покоем и тем, что не нужно более никуда нестись и мчаться, а можно просто сидеть за столиком подле среднего окна, по правую руку от входа в трактир «Коралловый король». Так он теперь и будет каждый вечер сидеть за столиком подле среднего окна, по правую руку от входа в трактир «Коралловый король», и ждать, пока к нему не подойдут и не спросят…
— Эй ты, урод!!! Какого дьявола ты занял мое место?!
Д'Артаньян вздрогнул и, оторвавшись от созерцания вечерних сумерек, догоравших за окном, поднял голову. Перед его столиком стоял невысокий кряжистый купчишка, чернявый как татарин и одетый под стать — с варварской, восточной роскошью, хотя и на европейский манер.
— Простите? — переспросил разведчик, понимая, что упустил вопрос.
— Скажите, пожалуйста, вы славянский шкаф не продаете? — охотно повторил гость, с любопытством рассматривая его.
— Шкаф продан, — ответил разведчик, подавляя вполне понятную дрожь, взволновавшую его голосовые связки. — Можете взять диван.
Купец кивнул и сел за стол напротив него.
— Давно ждете? — спросил он, разжигая беседу.
Его французский был невероятно далек от совершенства, но за полтора года, проведенных здесь, псевдогасконцу приходилось слышать и более скверную речь. Причем из уст самих французов. Обычное дело.
— Третий вечер.
— Предусмотрительно, ведь я еще вчера мог появиться, — одобрил связной и прибавил, повнимательнее присмотревшись к собеседнику в густом полумраке трактирной залы, с которым неважнецки справлялись малочисленные свечи. — А вечера, судя по всему, у вас протекают нескучно!
Выругавшись про себя, д'Артаньян осторожно притронулся пальцами к левому глазу и выругался уже вслух, хотя и шепотом.
— Что, горит фонарь? — спросил он.
— Горит, — кивнул собеседник и, помедлив, уточнил: — Из-за женщин конфликтуем?
— Да если бы! — Псевдогасконец досадливо пожал плечами. — Развели тут, понимаешь, частнособственнические умонастроения и рады! — Он скосил глаза на противоположную половину трактира. — Видите того вон здоровяка с красным шейным платком и носом аналогичного цвета? Наехал на меня позавчера, как карета на пешехода: его, мол, это место, и все тут! Законное, испокон веков ему принадлежащее!
— Ну и? — улыбнулся связной.
— Ну и пришлось долго и старательно объяснять, что во Франции есть только один законный владелец всех мест, включая и то, на которое претендует он сам, — его величество король.
— Объяснение, судя по всему, велось преимущественно на скупом языке жестов? — снова хмыкнул купец.
— Точно! — оскалился в ответ разведчик.
Благоприятное впечатление, произведенное на него связным в первые же мгновения встречи, все усиливалось. Этот чернявый татарчонок, готовившийся, видимо, разменять четвертый десяток, казался человеком, достаточно побитым жизнью, но при этом не утратившим интереса и азарта к дальнейшему ее течению. То есть таким же, каким был и сам д'Артаньян.
— К несчастью для меня, — продолжил он, — этот амбал в авторитете у местной публики, весьма болезненно воспринявшей наш с ним разговор и вставшей на защиту своего поверженного кумира. Так что пришлось мне взяться за оружие и доказывать свое право на место, хотя это и не вполне отвечало нашим интересам.
— Ну и хорошо! — похвалил купец. — Все хорошо, что хорошо кончается.
В этот момент к их столику приблизился хозяин «Кораллового короля», водрузивший перед новоприбывшим гостем бутылку вина и бокал. Глядя, как он пятится, согнувшись пополам и непрестанно улыбаясь, связной усмехнулся и сказал:
— Готов побиться об заклад, теперь и вы здесь… в авторитете!
— А то как же! — самодовольно хмыкнул псевдогасконец. — Кому же понравится за собственный счет ремонтировать ползала мебели, да еще и дырявую крышу латать?!
Вслед за этим он откупорил шампанское и наполнил оба бокала.
Купец подчеркнуто громко провозгласил здравицу в честь его величества короля Франции Людовика XIII, и они, не чокаясь, опустошили бокалы. Подцепив на ножи (не того уровня было заведение, чтобы заподозрить существование под его сводами вилок) по куску жареного тунца с общего блюда, стоявшего между ними, собеседники некоторое время молча жевали, как бы обозначая переход разговора от начальной стадии к эндшпилю, а потом связной отложил свой нож в сторону и спросил:
— Ну а что здесь?
Д'Артаньян сглотнул, тоже положил нож на стол и утер губы платком. Несмотря на кажущуюся тривиальность и обыденность вопроса, за ним, если разобраться, стоял отчет о всей его работе во Франции, о всех восемнадцати месяцах, проведенных им в Париже.
За этим вопросом стояло все.
Утвердив локти на столе и опершись подбородком на переплетенные пальцы, псевдогасконец ответил, почти незаметно, но все же убавив голос:
— Здесь все по-прежнему. Уже более полугода я являюсь королевским мушкетером, то есть вхожу в элиту французской гвардии, а также состою осведомителем на службе у кардинала Ришелье — первого лица королевства, без чьего ведома не вершится ни одно сколько-нибудь значимое дело во Франции. Но, несмотря на все это, я по-прежнему не вижу ни единого признака приготовления Франции к войне с Россией. Ни единого.
— То есть вообще ни одного? Даже самого маленького, незначительного и ничтожного? — спросил связной, выждав пару секунд после того, как разведчик договорил.
Слушал он хорошо, не перебивал, ни словом, ни жестом, ни взглядом не выражал сомнения. Просто молча впитывал информацию и, лишь впитав полностью, решил уточнить ее.
— Ни единого. — Разведчик еще раз уверенно и твердо кивнул. — Хотя военных приготовлений во Франции в настоящее время более чем достаточно, взгляды королевства сейчас обращены скорее на запад, нежели на восток.
— Англия?
— Да, Англия.
— Будет война?
— Обязательно будет, — сказал д'Артаньян, не сомневавшийся в своих словах. — Не сегодня, так через год, но Франция с Англией непременно схлестнутся! Помимо этого есть еще Фландрия и другие неразрешенные вопросы с Испанией. Словом… — он осекся, осознавая, что ступает на зыбкую почву догадок и предположений, — словом, я думаю, что Франции в данный момент вполне хватает проблем с ближайшими соседями, чтобы она могла думать о вторжении в Россию. Кроме того, есть еще и крайне серьезные внутренние неурядицы…
— Дворянская смута?
— Не только. Дворянская смута — не самая значительная из внутренних проблем королевства. Несравненно большую опасность представляют религиозные распри.
Псевдогасконец и его собеседник сидели, навалившись локтями на стол и склонив головы навстречу друг другу. Ни дать ни взять — заморский негоциант ведет с молодым поверенным парижского финансиста разговор, не предназначенный для посторонних ушей.
— Так или иначе, но я полагаю, что в данный момент Россия может не опасаться нападения со стороны Франции… — Д'Артаньян еще закруглял свою мысль, а уже видел как замыкается, уходит внутрь себя взгляд связного.
Так, ну и что это может означать?
— Извините, но Центр едва ли согласится с подобным мнением. — Купец недолго испытывал его терпение. — Прогноз был весьма недвусмысленным.
— Прогноз… — повторил лазутчик. — А его проверяли? Я имею в виду — за время моего отсутствия.
Связной твердо кивнул:
— Проверяли, и не раз.
— И что?
— Все время одно и то же: Франция готовится к войне с Россией. Франция будет воевать с Россией, и это будет страшная война! Мы консультировались у многих астрологов, совершенно независимых друг от друга, да и вообще не подозревавших о существовании друг друга. В деталях отличий, разумеется, хватает, но главное в общем-то сходится: гигантская армия с берегов Сены, чудовищные по размаху сражения, не десятки — сотни тысяч убитых, разрушенный Кремль, дотла сожженная Москва! Одним словом — кошмар!
— Кошмар… — эхом отозвался псевдогасконец. — Ну а сроки? Какие они называли сроки французской агрессии?
— Самые разные. — Связной пожал плечами. — Иные утверждали, что это случится чуть ли не завтра, другие, более осторожные, говорили о годах, а в одном случае была даже названа цифра в несколько десятков лет!
— Несколько десятков лет! — Ошеломленный д'Артаньян покачал головой. — Ну и разброс!
— Да, разброс очень велик, и это вызывает у Центра сильнейшую озабоченность. Насколько бы все было проще, имей мы однозначную и бесспорную дату агрессии! А сейчас… сейчас нам остается только уповать на вас…
Даже не дослушав его, псевдогасконец все понял и вздохнул то ли с радостью, то ли с печалью, то ли с облегчением, то ли с разочарованием, то ли с надеждой, то ли с безнадегой…
Купец заметил это и выдержал внушительную паузу.
— В связи с этим, — промолвил он наконец, — Центр просит вас остаться во Франции и продолжить работу.
Д'Артаньян склонил голову, смиренно, как и положено верноподданному, принимая волю Москвы. Ясно-понятно, в данном случае «Центр просит» — это не более чем изящная формулировка, создающая иллюзию свободы выбора. Любая просьба Москвы — тот же самый приказ, четкий и недвусмысленный, обязательный к исполнению для всех людей и государств во всем мире. Ну что ж, вот, стало быть, и закончилась неопределенность! Он снова вернется в Париж и продолжит работу во Франции. И снова встретится с Атосом, Портосом и Арамисом. И, может быть, Арамис сообщит ему что-нибудь обнадеживающее о Констанции…
— Каким же будет ваше решение? — спросил связной.
Псевдогасконец сдержанно усмехнулся. Еще одна формальность, черт бы их всех побрал! Ведь он уже, вне всяких сомнений, совершенно четко прочитал его ответ по глазам, но вопрос все равно задает. Не потому что хочет, а потому что должен его задать, обязан.
— Я остаюсь, — ответил он. — Мое отношение к прогнозу о французской агрессии против России слишком серьезно, чтобы я не понимал, насколько важно заблаговременно установить дату этой агрессии.
Купец кивнул и, молча взяв полупустую бутылку, наполнил бокалы.
— Да пребудет с вами Господь, друг мой! — произнес он, поднимая бокал. Нарастающий шум трактирной залы, заполнившейся после захода солнца под завязку, позволял говорить не понижая голоса, без риска быть услышанными. — Я не благодарю вас, ибо уверен, что никакие слова не в состоянии оценить эту великую жертву! Нет, нам, вашим современникам, никогда не удастся отблагодарить вас за этот беспримерный подвиг! Воздать вам по заслугам смогут лишь наши потомки, ибо я уверен, что память о вашем героизме переживет столетия и слава ваша с веками не померкнет, а только лишь приумножится, побуждая людей слагать мифы и легенды о вашей доблести и отваге!
Ага, подумал д'Артаньян, поднимая свой бокал, а потом, глядишь, уже и анекдотов каких-нибудь малопристойных насочиняют! Знаю я нас, людей, псевдогасконец вздохнул, я ведь и сам человек…
— Да будет так! — сказал он. — Как бы ни горька была разлука с родиной, нельзя нам ее без защиты оставить! Никогда не быть нашествию новому на Русь Святую! Никогда не быть игу французскому над Россией-матушкой! Никогда не будут людей русских угонять в полон европейский! Никогда не будут купцы московские платить дань тяжкую банку парижскому!
Бокалы воссоединились с тихим звоном, без остатка растворившимся в беззаботном трактирном гомоне.
— Похоже, здесь становится слишком шумно, — сказал разведчик, оглядываясь по сторонам. — У вас есть ко мне еще что-нибудь?
— Есть, — кивнул связной, также стрельнув глазами по кругу. — Но я бы предпочел завершить разговор в более спокойном месте.
— В таком случае почему бы вам не проводить меня до гостиницы? — предложил д'Артаньян.
— Прекрасная мысль.
Они вышли на улицу, где связного дожидались двое слуг, державших под уздцы трех лошадей. Впрочем, их псевдогасконец со своим спутником проигнорировали, направившись к центру города пешком. Слуги вели лошадей в поводу, держась на почтительном расстоянии от господ. Д'Артаньяну сразу же показалось, что эти двое не имеют никакого отношения ни к России вообще, ни к Центру в частности. Это косвенно подтвердил и сам связной, коротко отдав им распоряжение на языке, напомнившем разведчику итальянский, изредка слышимый им в Париже. В принципе ничего удивительного. Было очевидно, что человек, присланный Москвой на эту встречу, чувствует себя в средиземноморском регионе исключительно уверенно и, скорее всего, с грехом пополам может объясниться на любом из многочисленных языков, бытующих здесь. Ну а парочка наемных слуг из местных лишь удачно маскирует прибывшего с Востока хозяина…
Улицы ночного Марселя были погружены в темноту, которую прокалывали окна многочисленных трактиров. Чувствовалось, что ночная жизнь здесь нисколько не уступает парижской. Псевдогасконец проверил, легко ли выходят пистолеты из-за пояса, и пригрел ладонью эфес шпаги. Его спутник остался равнодушен к этим приготовлениям, однако по сторонам поглядывал бдительно. Они шагали, негромко переговариваясь.
— У вас будут какие-нибудь пожелания к Центру? — спросил связной.
— Да, разумеется. Прежде всего я хотел бы внести существенное изменение в порядок наших встреч…
— Вы полагаете, их нужно участить? — живо поинтересовался связной. — Или, напротив, сделать более редкими?
— Ни то ни другое. Раз в полгода — то что нужно. Я хотел сказать, что встречи не стоит назначать так далеко от Парижа. Если предыдущая поездка в Женеву не вызвала больших затруднений, то на нынешнюю встречу я уже вырвался с большим трудом…
— С чем это связано?
— В первую очередь — с повышением моего статуса. В элитной роте получить отпуск гораздо сложнее, нежели в рядовом подразделении. А если я, даст бог, стану офицером, то тогда и вовсе не смогу надолго отлучаться из столицы.
— Да, вы правы, — согласился связной после короткого раздумья. — Однако не в самом же Париже назначать встречи?
— Конечно, не в Париже, — в свою очередь не стал спорить разведчик. — Но где-нибудь поблизости от него. На расстоянии одного дня пути от столицы есть великое множество более или менее крупных городков, где вполне можно пересечься, не привлекая ненужного внимания.
Связной помолчал, обдумывая его слова, а после кивнул в знак согласия:
— Я передам ваше пожелание Центру. Оно кажется мне разумным. Еще что-нибудь?
Д'Артаньян ответил не сразу. Некоторое время он шел молча, опустив голову и прислушиваясь к цоканью лошадиных подков по брусчатке, а потом решился:
— Это скорее личное. Понимаете, я беспокоюсь о своих. Если бы только я был уверен, что дома у родителей все в порядке, насколько легче мне тогда дышалось бы! Насколько проще жилось и работалось бы! Вы понимаете меня?
— Понимаю, — без колебаний ответил связной. — Очень хорошо понимаю. Извините, что я не начал с этого, но там, в трактире, было не лучшее место. Я привез вам письмо…
— Из дома?!
— Нет, из Центра. Я достаточно осведомлен о его содержании. Это служебное послание, но я знаю точно, там есть новости и о вашей семье…
— О! Спасибо вам!
— Не стоит благодарности. Это самое малое, что мы можем для вас сделать.
Лазутчик снова замолчал, боясь, что голос предательски дрогнет, выдав его волнение. Боже правый!!! Письмо из России!!! Известия из дома!!! Ну и ну!!!
Он молчал до самой «Короны и лилии», и купец, действительно, видимо, понимая, что творится у него на душе, не тревожил его новыми вопросами. Лишь ступив на порог гостиницы, он, опять-таки по-итальянски, велел слугам обождать его снаружи, а сам проследовал за д'Артаньяном внутрь.
— Лучше здесь, чем на улице, — сказал он, останавливаясь в холле.
Псевдогасконец молча кивнул, ожидая, что будет дальше. Скрипнула дверь, и из-за нее выглянул хозяин гостиницы. Узнав своего постояльца, он запалил в холле пару свечей и снова исчез, оставив дверь приоткрытой.
Связной скосил глаза на дверь, но ничего не сказал. Сунув руку за пазуху, он извлек на свет божий объемистый кошель без герба и протянул его д'Артаньяну.
— Все здесь: и письмо, и… еще кое-что.
Взяв кошель в руки, разведчик по его весу и характерному звону содержимого мгновенно определил природу «кое-чего», но комментировать это счел излишним.
— Мне пора! — Связной протянул ему руку.
— Торопитесь? — спросил д'Артаньян, стискивая его ладонь.
— Тороплюсь. А вы…
— А я здесь заночую, — сказал псевдогасконец, следуя своему правилу, которое за полтора года дало осечку всего один раз. — А ранним утречком тогда тоже тронусь.
— Удачи!
— И вам того же! — искренне пожелал разведчик за секунду до того, как дверь за связным затворилась и он исчез из поля его зрения раз и навсегда.
Оставшись в одиночестве, д'Артаньян несколько раз переложил кошель из руки в руку, чувствуя острое, нестерпимое жжение в кончиках пальцев. Как хотелось прямо сейчас подняться к себе в комнату, отыскать письмо и читать, читать, без конца читать его, ощущая прикосновение далекой родины с ее горестями и радостями…
— Ваша милость велит подать ужин? — снова высунулся из-за двери хозяин, и лазутчик взял себя в руки.
— Нет, не стоит. Я уже поел, — ответил он и прибавил: — Велите приготовить мою постель и подайте в комнату бутылку вина. Я ложусь спать…
А ранним утречком следующего дня д'Артаньян обогнул древний прованский город Авиньон, расположенный в двух десятках лье от Марселя, и, отъехав от него еще на полтора лье, спешился в сосновом бору, на берегу маленькой речушки. Осторожно, в меру напоив притомившегося коня, он стреножил его на небольшой лужайке с сочной травой, а сам отыскал на сырой еще, весенней земле островок сухого белого мха и, устроившись под высокой сосной, приступил наконец-то к вожделенному письму.
Разумеется, у него и в мыслях не было оставаться на ночь в Марселе, а связного и хозяина гостиницы он ввел в заблуждение, справедливо полагая, что чем меньше народу знает о его планах, тем для них, планов, лучше.
Вчера вечером он поднялся в свою комнату, где для него уже была приготовлена постель, выждал короткое время, а затем спустился в гостиничную конюшню, собственноручно быстро оседлал своего коня, расплатился с хозяином и, прежде чем тот сумел захлопнуть изумленно разинутый рот, умчался прочь. Время отъезда он подгадал так, чтобы успеть к закрытию городских ворот (надо ли говорить, что это время д'Артаньян знал абсолютно точно?), и, проскочив их, вырвался на простор парижского тракта, серой лентой утекавшего в ночную темноту.
Всю ночь до зари псевдогасконец гнал если не самым лихим аллюром, то и без промедления и к утру почувствовал себя достаточно далеким от Марселя со всей его публикой…
Раскрыв кошель, разведчик окинул мимолетным взглядом золото, являвшееся его основным содержимым, и, справедливо полагая, что оно от него никуда уже не денется, взялся за письмо.
Оно было аккуратно запечатано в конверт без адреса, затем, видимо, чтобы лучше перенесло дальнюю дорогу. Дальнюю дорогу! Не то слово — дальнюю!
Д'Артаньян крутил в руках конверт, скользя пальцами по его острым краям и представляя себе запредельную даль, из которой до него долетела весточка. Он словно не решался распечатать его, опасаясь… Чего, собственно, он мог опасаться? Того, что письмо так или иначе обманет его ожидания? Но он ведь ничего и не ждал от этой встречи! Не строил никаких планов, привыкнув за последнее время жить экспромтами.
Ну вот, улыбнулся лазутчик сам себе, взламывая наконец глухую, безликую сургучовую печать, получите очередной экспромт, шевалье! Развернув сложенную несколько раз бумагу явно европейского, скорее всего — голландского изготовления, он приступил к чтению письма.
«Центр- Варягу
Приветствуем тебя, достойнейший сын России!
Всем нашим необъятным Отечеством, на защите которого ты стоишь, всем нашим народом, уповающим на тебя как на отважнейшего из русских витязей, а также всей нашей боярской кремлевской администрацией мы горячо обнимаем тебя, Шурик, и прижимаем к своему сердцу!
Прими нашу искреннюю благодарность за трудную службу, которую ты сегодня несешь вдали от России!
Все отчеты, переданные тобой, были изучены самым подробным образом. Несмотря на сомнения некоторых лиц в том, что Франция в настоящий момент не злоумышляет против России, подавляющее большинство чинов и сам государь Михаил Федорович придерживаются того мнения, что прав именно ты. Подчеркиваем, Шурик, у государя не вызывают сомнения твоя преданность и талант лазутчика! Если ты считаешь, что в настоящее время Французское королевство не готовит агрессию против России, значит, так оно и есть. Увы, но основания для сомнений у нас здесь, в России, действительно имеются. За время твоего отсутствия мы многократно проверяли астрологический прогноз, касающийся нападения Франции на Россию, и в девяти случаях из десяти прогноз подтверждался. Все-таки что-то эти французы замышляют! Не сейчас, так через несколько лет, но какую-то гадость они России обязательно сделают. К сожалению, относительно даты этой гадости никакой определенности нет. Вечно с этими астрологами такая, выражаясь по-вашему, по-французски, байда получается: события-то они предсказывают абсолютно точно, а вот с датами постоянно пролетают! Вот, к примеру: доподлинно известно, что все люди, которым астрологи предсказывали смерть, рано или поздно умирали-таки, но некоторые ждали этого по полсотни лет.
Ввиду этого мы просили бы тебя продолжить беспримерную героическую вахту в логове врага, ибо это- наш единственный шанс узнать точное время нападения и постараться упредить его. Также тебе нужно подумать, как направить интересы этой агрессивной Франции в сторону, противоположную России. Возможно, в сторону Америки. Правда, в предыдущий раз ты сообщал, что в Европе якобы бытует мнение о том, что Земля имеет форму шара, то есть она круглая. На взгляд любого здравомыслящего человека, подобное утверждение кажется бредом, способным родиться разве что в воспаленном мозгу какого-нибудь католика, однако все же необходимо убедиться в том, что это не так и Земля, как подсказывают нам наши глаза и логика, — плоская, чтобы французы, захватив Америку, не подобрались бы к России «с тылу».
Понимаем, это может потребовать значительного времени, но другого выхода у нас попросту нет, ибо мы не можем допустить, чтобы французы нанесли России внезапный и сокрушительный удар! Поэтому твоя работа будет оценена Москвой самым достойным образом. Прежде всего мы уведомляем тебя, что твой отец, Михаил Чучнев, вместе со всей семьей переведен в разряд государевых крестьян и освобожден от уплаты всех податей, равно как и оброка, на веки вечные. Ты же лично производишься в воеводское достоинство, с правом передачи его по наследству. По такому случаю мы наконец-то высылаем тебе долгожданное денежное пособие, чтобы было на что обмыть твое новое достоинство, а также на продолжение и активизацию разведывательно-диверсионной деятельности в логове врага. Золото собирали всем миром, монеты нерусские выменивали в странах сопредельных и в итоге насобирали для тебя ровно…»
В этом месте на бумаге стояла маленькая аккуратная клякса, за которой следовали два ноля, а между кляксой и нолями была втиснута (по-другому и не скажешь) цифра три, явно выведенная другой рукой. Д'Артаньян поднял письмо вверх, так чтобы первые лучики раннего весеннего солнышка подсветили бумагу с обратной стороны, и совершенно четко рассмотрел под кляксой цифру 5. Обуреваемый недобрыми предчувствиями, он отложил письмо в сторону и, запустив руку в кошель, поспешно начал пересчитывать собранное всем миром долгожданное денежное пособие. Но чуда, вполне ожидаемо, не произошло: в кошельке наличествовало ровным счетом три сотни экю, ни больше ни меньше.
Досадливо крякнув, псевдогасконец хлопнул себя ладонью по лбу: ну, блин, теперь-то понятно, откуда связному было известно содержание запечатанного письма! А он-то, валенок парижский, думал да гадал: что бы это значило?!
Господи боже милостивый, подумал д'Артаньян, и за что мне такое наказание?! Словно ответом Всевышнего на этот прямой и откровенный вопрос в его памяти тут же всплыли Ришелье с де Тревилем, а также еще несколько лиц. Разведчик вздохнул и больше уже не обременял Господа дурацкими вопросами. Как аукнется, так и откликнется! Выходит, поговорка, рожденная средь русских просторов, не потеряла своей актуальности средь просторов французских. Ну что ж, будем иметь в виду. Глядишь, и другие исконно русские мудрости могут оказаться такими же жизнеспособными на его новом месте жительства.
Черт возьми, взгрустнул д'Артаньян, возвращаясь к письму, ну что за страна такая?! Даже разведчика, героя России, и то обворуют! Нет, такую страну никто никогда уничтожить не сможет! Такая страна может уничтожить только саму себя, подумал он, снова принимаясь за чтение:
«…вражеских экю. Погуляй как следует, потусуйся вволюшку, как говорят у вас в Париже, с друзьями, но помни: нужно знать свою меру (чтобы не выпить меньше)!
Помимо этого прежнее название твоей службы- «антиразведка»- кажется нам недостаточно благозвучным, не слишком героическим и не отражающим истинного положения вещей. Поэтому вместо него мы придумали другое название, а именно «контрразведка». Так твоя служба, Шурик, отныне будет называться, с чем мы тебя и поздравляем!
Засим еще раз обнимаем и прощаемся, полагая, что лишнего времени у тебя, первейший страж: и защитник земли Русской, наверняка нет.
Искренне твой, Центр».
Свежеиспеченный контрразведчик рассмеялся и привалился спиной к сосне, подле которой сидел.
Солнце поднималось все выше, и сосновый бор, насквозь пронизанный яркими косыми лучами и запахами ранней южной весны, пробуждался навстречу новому дню, приветствуя его перезвоном птичьих трелей. Д'Артаньян смотрел вокруг себя и поглаживал сухой белый мох, вспоминая радостную мелодию мартовской капели, переливающуюся на островерхих крышах и черных древесных ветвях. Он вспоминал улицы Вологды с подтаявшим уже, верно, потемневшим снежком. Вспоминал торжественное предпасхальное настроение, усиливаемое пробуждением природы. Вспоминал…
Да бог его знает, что еще он мог вспоминать! Мы не станем более тревожить д'Артаньяна своим назойливым любопытством и оставим его сидеть в этом радостном весеннем лесу, грезя о запредельных светлых далях, так и не приблизившихся к нему нынче. Он будет сидеть здесь еще целых семнадцать мгновений, а потом вскочит на коня и помчится в Париж…
Семнадцать мгновений — это много или мало? Для молодого контрразведчика, вспоминавшего свою далекую, горячо любимую родину, которую ему, может статься, не суждено больше увидеть, эти семнадцать мгновений весны будут тянуться бесконечно долго. Так же долго, как будут проплывать в его памяти лица бесконечно далеких и бесконечно близких ему людей. Людей, которых он помнил и которые помнили его. Помнили и надеялись на него как на своего первейшего защитника.
Обмануть эти надежды д'Артаньян права не имел. Поэтому он просто сидел на этой теплой весенней земле, готовясь вернуться в логово врага и снова вести с ним борьбу не на жизнь, а на смерть. Сидел, не зная, что ждет его впереди.
Он не знал, что все его усилия тщетны, ибо никому еще не удавалось предотвратить войну за сто восемьдесят лет до ее начала. Не удастся это и ему.
Он не знал, какие испытания готовит ему будущее, ибо этого не знает никто из смертных, что бы там ни брехали астрологи.
Он не знал, какими подробностями эти испытания обрастут с веками, будучи многократно пересказанными многочисленными беллетристами, не имеющими ровным счетом никакого представления о подлинной сущности шевалье д'Артаньяна, мушкетера его величества короля Франции Людовика XIII, ибо о сущности его подлинной станет известно лишь столетия спустя.
Сейчас он твердо знал лишь одно: приказ Москвы будет выполнен, чего бы это ему ни стоило.
И потому он сидел на этой весенней, теплой и приветливой, хотя и вражеской, земле и, ласково поглаживая ее, грезил о своей далекой родине…
Санкт-Петербург — Москва
2005 — 2006