Страница:
А значит, или Мишане, или же Родьке придется собираться в дорогу… если ее, дорогу, не одолеет сам Шурик.
И, понимая это, молодой лазутчик, не щадя ни себя, ни тем более своих партнеров, натаскивал их в шпажной науке, часами отрабатывая всевозможные удары и их связки, во французском языке, усердно объясняя, к какой французской бабе нужно обращаться «мадам», а к какой- «мадемуазель», и во многих других дисциплинах, составлявших вместе этот самый «Курс молодого ратоборца».
Понятное дело, многое и ему самому приходилось осваивать «с нуля», как говаривал Игнатий Корнеич, обожавший всевозможные иностранные словечки. Купец провел много времени за пределами России, в том числе и во Франции, куда ездил специально, узнав о видениях одержимой Феклы. И хотя его поездку во Францию трудно назвать удачной, из нее он привез немало вещей, полезных в обучении Шурика и его товарищей.
К таковым в первую очередь относились пистолеты и французские фузеи, именовавшиеся мушкетами. Данила Петрович привез из Успенского Горнего монастыря Вологды двоих монахов, принявших постриг уже после Смуты, а до этого числившихся у него в ратниках и считавшихся искуснейшими стрелками во всей вологодской дружине. Быстро разобравшись во всевозможных кремневых да колесцовых замках, а также в прочих премудростях навороченного европейского оружия, братья Дмитрий и Власий принялись обучать отроков обращению с ним, причем делали это так рьяно, что в иные дни у Шурика от ружейной и пистолетной пальбы просто уши закладывало. Зато к исходу второго месяца он с пятидесяти шагов легко попадал из пистолета в глиняную крынку размером с человеческую голову. А из мушкета и с сотни редко промахивался…
Помимо этого Игнатий Корнеич купил во Франции несколько конских седел европейского образца, более ладных, нежели шляхетские, и уж тем более не сравнимых с русскими. Верховая выездка также стала неотъемлемой частью подготовки разведчиков. Сил и времени на нее, как и на стрельбу, не жалели. Окружавшие монастырь поля и леса были перепаханы лошадиными копытами так, словно там промчалась ордынская тьма.
Брат Григорий, как оказалось впоследствии, тоже был приставлен к отрокам неспроста. В молодые годы он, выходец из новгородской земли, поднаторел в искусстве «рагдай» — славянском рукопашном бое, ведущем свою историю из древних, еще дохристианских времен. Конечно же потешные битвы «на кулачках» испокон веков являлись обязательным элементом жизни любого нормального парня хоть в Вологде, хоть в Малоярославце с Тверью, но мастерство брата Григория настолько же превосходило примитивный уличный мордобой, знакомый Шурику, Михаилу и Родиону, насколько солнечное сияние превосходит холодный отблеск луны. Он творил настоящие чудеса, с легкостью превозмогая не только безоружного противника (тут особенно-то и говорить не о чем), но и нескольких недругов, имеющих в своем распоряжении ножи, дубинки, бердыши и тому подобный инвентарь. Неуловимыми, стремительными движениями инок уклонялся от вражеских ударов, а после контратаковал, на лету перехватывая оружие или же руку неприятеля, и обезоруживал того простым, но весьма эффектным и болезненным приемом.
Поначалу Шурик думал, что ему нипочем не овладеть этим искусством, однако, поборовшись с братом Григорием несколько недель, в очередной раз убедился, что терпение и труд все перетрут. Все, что только есть на белом свете…
Однако самой увлекательной, самой необычной и интересной конечно же была работа с книгами, привезенными Игнатием Корнеичем из Франции. Даже не зная еще ничего о Шурике, купец заранее озаботился приобрести во Франции несколько книг, повествовавших об истории королевства. Наивные французы, видимо, не знали, что летописи являются документами государственного значения и хранить их надлежит как зеницу ока, не показывая не то что иноземцам, но и своим-то подданным далеко не каждому, дабы враги государства, явные и тайные, не дай бог не пронюхали, как сие королевство создавалось и как, соответственно, можно его разрушить. Не знали и печатали их огромными тиражами (по нескольку сотен экземпляров!) и свободно распространяли через книжные лавки. Там-то Игнатий Корнеич на них и наткнулся.
Ценность этих летописей и Шурик, и его отцы-командиры поняли мгновенно. Действительно, без них миссия молодого лазутчика фактически была обречена на провал, поскольку все его знания о Франции основывались исключительно на рассказах Старого Маркиза. Но, во-первых, рассказы эти успели за несколько лет порядком стереться из памяти юноши; во-вторых, они не отличались исчерпывающей полнотой, ибо Старый Маркиз, как ни крути, был воином, а не Нестором-летописцем, детально знающим историю своего отечества; ну а в-третьих, покинул он это самое отечество чуть ли не полвека назад, и с тех пор там могло произойти все что угодно, вплоть до второго пришествия Спасителя!
Так оно в итоге и вышло. Изучая летописи и мемуары (это что-то вроде летописей, но про одного человека и написано им самим, а не потомками), Шурик узнал, что все четверо сыновей славного и могучего короля Генриха II (ну точно, именно четверо их и было! Чего только на свете не бывает!) благополучно отправились в мир иной, не сумев сладить не только со смутой боярской и иноверцами, но и с собственными женами, не обеспечившими их потомством. Соответственно старая династия Валуа свое существование прекратила, а на ее место пришла династия молодая, именовавшаяся столь же нерусским словом — Бурбоны. Первый король этой династии — Генрих IV (честное слово, все пославнее Генриха II монарх был!) также уже успел почить в бозе, оставив после себя малолетнего сынишку Людовика, который и Царствовал ныне во Франции под номером XIII.
Понять, чего ему, Людовику, не сиделось спокойно во Франции, для какой надобности вынашивал он зловещие планы против России, из летописей было невозможно, но, несмотря на это, польза от них получилась изрядная. Шурик не только прилежно изучил историю неприятельской державы, но и попрактиковался во французской письменности, чего не мог делать со Старым Маркизом, не имея ни книг на этом языке, ни малейшего представления о том, как правильно выводить латинские буквы. Нынче же его наставником сделался сам Игнатий Корнеич, овладевший латиницей на чужбине по своим купеческим делам. И хотя наставником он был хорошим и требовательным, дело продвигалось не шибко споро, поскольку и русской грамотой Шурик владел весьма… весьма… да, в общем, не владел он ею вовсе, чего уж греха таить! Оставалось уповать лишь на то, что ехал он в Париж не писарем трудоустраиваться, и на утверждение Старого Маркиза, что во Франции (равно как и в России) благородное сословие грамотой особенно обременено не было.
Словом, два месяца в Суздальском монастыре пролетели птицей, слившись в один день, заполненный оглушительной ружейной пальбой, яростным звоном клинков и резкими выкриками фехтовальщиков, лихими кавалерийскими аллюрами и россыпью снежной крупы из-под копыт, борцовскими захватами и бросками, поскрипыванием гусиного пера по белой странице и бесчисленными строками из «Всемирной истории» французского писателя Агриппы д'Обинье. Сказать, что Шурик и его товарищи сильно уставали — значит не сказать ничего. Уставали они просто чудовищно! «Курс молодого ратоборца» был таким насыщенным, что шести рабочих дней в неделю никак не хватало и приходилось скрепя сердце заниматься еще и в воскресенье, то есть немилосердно грешить. Благо настоятель монастыря, игумен Гавриил, сумрачный, немногословный человек с боярской статью и военной выправкой, над которыми были не властны ни годы, ни монашеская ряса, осознавая необходимость подобной спешки, дал свое благословение разведчикам, обязав иноков ежедневно читать особую молитву — «во искупление грехов российского спецназа и о ниспослании ему победы на чужбине ради спасения земли Русской».
После этого молодые спецназовцы, или антиразведчики, как все чаще называл их Афанасий Максимыч, стали заниматься семь дней в неделю.
Руки Шурика густо покрылись царапинами и порезами от шпажных клинков Родьки и Мишани, от которых не спасали кольчужные рубахи. Все его тело ныло от ссадин и синяков, полученных в схватках с братом Григорием. Суставы, вывернутые братом-борцом, казалось, никогда уже не перестанут напоминать о себе острой болью при каждом движении. Промежность была напрочь отбита седлом. Короче — боль от новых сапог, казавшаяся ему непереносимой пару месяцев назад, представлялась теперь чем-то незначительным и почти желанным. И совсем не из-за того, что сапоги наконец-то разносились…
Просыпаясь затемно, курсанты возвращались в свои кельи чуть ли не за полночь да еще и ночью бывало вскакивали по тревоге, усаживались в седла и неслись за много верст, чтобы, будучи оставленными в черном ночном лесу, самостоятельно искать обратную дорогу или, окопавшись в снегу возле развалин старого, заброшенного скита, вести прицельный огонь по свечкам, вспыхивающим то тут, то там в маленьких его оконцах.
А еще по ночам в памяти Шурика всплывали острые сюжеты, почерпнутые у господина д'Обинье…
Ему снился яркий, морозный, солнечный день и веселое, ярмарочное гуляние перед парижским Кремлем — Лувром. Толпы радостного разночинного народа перекатывались по площадям, а над их головами в звенящем, искрящемся воздухе перекатывался торжественный колокольный перезвон. В приподнятом, праздничном настроении Шурик бродил в толпе от веселых уличных вертепов со всевозможными Петрушками к менестрелям, распевающим древние былины, от шарманщиков с ручными медведями к факирам, глотающим шпаги, и только было собрался засадить собственный клинок в пасть очередному кудеснику да посмотреть, что из этого получится, как увидел огромную поленницу со столбом посредине. На таких в Европе обычно сжигали еретиков, и именовались они здесь «аутодафе». А в следующее мгновение заметил шайку инквизиторов, тащивших на костер деву, закованную в рыцарские доспехи. Память подсказала, что это дева не простая, а Орлеанская и ее сейчас должны сжечь заживо. Толпа зевак окружила место казни, и Шурик с трудом протиснулся поближе к поленнице, размышляя: не стоит ли, пока суд да дело, порубать всю эту инквизиторскую сволоту на мелкие кусочки и освободить Жанну д'Арк? Однако, пока он размышлял об этом, Жанна, которую привязывали к столбу над поленницей, сама вырвалась из рук палачей и, воздев руки к небу, заорала:
— Люди добрые! Не виноватая я! Не меня казнить нужно! Вот ОН! — Кулак в стальной перчатке опустился в направлении Шурика, и палец, закованный в броню, ткнул прямо в него. — Он — вражеский диверсант! Его и нужно казнить!
И, прокричав это, Жанна соскочила с поленницы, подбежала к остолбеневшему Шурику, громыхая железными рыцарскими башмаками, и, вцепившись в него своими стальными клешнями, потащила на костер! Заверещав от ужаса, разведчик попытался вырваться из ее рук, но у него ничего не вышло (если сон исторически достоверен, то эта Жанна была посильнее Мишани из Малоярославца!), потом начал лупить ее шпагой, пытаясь найти щель в броне, но и в этом успеха не добился, а костер со стоящими рядом и улыбающимися довольно инквизиторами был все ближе и ближе…
— Отпустите, тетенька!!! — не своим голосом завопил Шурик, извиваясь в стальных объятиях. — Отпустите Христа ради!!!
Но тетенька и не думала отпускать его, упрямо волоча навстречу верной гибели. Толпа проклятых французов ликующе скандировала: «Жанна! Жанна!» — а в небе торжественно звенели колокола, тоже радуясь разоблачению и близящейся казни врага земли Парижской…
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы дверь в келью не грохнула, оборвав сон, а зычный голос брата Григория не прогремел: «Подъем!» — окончательно вернув юношу в реальность. Потом был монастырский двор, скупо освещенный звездами, заспанные, взбрыкивающие лошади, скрип ворот и ветер, обжигающий, морозный ветер, хлеставший его по лицу, унося прочь обрывки кошмара…
Вот так, с утренними побудками и скачками, с дневными фехтовальными и борцовскими поединками, с вечерними чистописаниями и историческими хрониками, с ночными марш-бросками и кошмарами, и пролетели два месяца. А потом еще один, добавленный Афанасием Максимычем ввиду возникновения непредвиденных обстоятельств.
Обо всех обстоятельствах Шурик, понятное дело, знать не мог, но кое-что до него все же дошло.
…Как-то вечером они с Игнатием Корнеичем сидели в трапезной палате, разложив на широком, дочиста выскобленном столе книги, и чаевничали в перерыве между чтением. Купец сказал, что сейчас они с боярином самым тщательным образом обдумывают дорогу Шурика во Францию, или, выражаясь на профессиональном сленге разведчиков, «маршрут заброски». От правильности выбора этого маршрута, по словам Игнатия Корнеича, зависело очень многое.
— Опасностей тебе и так хватит, поэтому мы хотим устроить так, чтобы хоть до Франции ты добрался благополучно и с минимумом проблем. От Москвы до Парижа путей-дорожек немало, сразу и не разберешь, какая лучше. Самый короткий путь — западный, через Смоленск, белорусские земли, Польшу и Германию. Но он же исамый опасный. Как в Польше к русским относятся, представляешь? То-то и оно! Нет, после всего, что между нашими державами за последние десятилетия случилось, ни одному русскому человеку не посоветую я следовать таким путем! И ты им не отправишься.
Следующий маршрут — западно-северный, через Новгород, невские земли, далее в земли чухонские, шведам подвластные, а оттуда паромом все в ту же Германию и далее — во Францию. Этот путь поспокойнее будет, но земли в устье Невы, кои на этой дороге никак не минуешь, испокон веков слывут местом совершенно гиблым, где добрые люди от Сотворения мира никогда не селились и селиться, видимо, никогда не будут, если только Господь окончательно не лишит их разума. Не вдохновляет меня эта дорожка, Александра Михайлович! Ну никак не вдохновляет!
Можно взять еще севернее, аккурат через твою родную Вологду, к Архангельску, куда заходят европейские купеческие корабли, и оттуда на одном из подобных кораблей направиться вокруг Скандинавии во Францию. На этом пути опасностей людских как будто меньше, чем на первых двух, но моря северные, студеные таким норовом неукротимым славны, что из тех кораблей, бывает, доходит один на пять штук. Рискованно. Неоправданно рискованно, и мы все больше склоняемся к четвертому маршруту — южному. Он, напротив, ведет прямиком от твоего дома через Тулу, Воронеж, Дон-реку в былинную скифскую Тавриду, имеющую прочные торговые сношения со Средиземноморьем, в западной части которого и лежит Франция. Этой-то дорожкой я сам, Александра Михайлович, в эту недобрую страну и наведывался. На пути этом множество стран магометанских лежит, но, поскольку ты отправишься под видом негоцианта, опасаться тебе нечего, кроме как дорожной пошлины, ибо нас, торговых людей, везде уважают, хотя, бывает, и дерут с нас три шкуры, — закончил он со вздохом.
В общем, проблема выбора оптимального маршрута заброски, как понял Шурик, и была одним из этих «непредвиденных обстоятельств», задержавших его отправку во Францию на целый месяц.
— Хорош, парни! — громче прежнего скомандовал брат Григорий.
Родион с Мишаней опустили наконец-то шпаги и, тяжко, надсадно дыша, принялись утирать с лица пот и кровь.
Шурик тоже расслабился, почти выронив свое оружие, и отлип от стены, в которую супротивники едва не вогнали его.
— Живой? — спросил инок, поднимая шпагу и поддерживая самого Шурика под локоть.
— Живой, — не очень уверенно ответил тот и, опершись на перила галереи и отвернувшись от церковных куполов, схаркнул вниз жирную, липкую, густую слюну, заполнившую весь рот и мешавшую дыханию.
Живой вроде, думал Шурик, прислушиваясь к сумасшедшей канонаде собственного сердца и хриплой работе легких, напоминавших рваные, сипящие и свистящие кузнечные меха.
Вроде живой. Он обернулся к своим оппонентам, устало присевшим у стены. Нет, он не испытывал к Родиону с Михаилом ровным счетом никакой неприязни или, боже упаси, злости. Как раз наоборот. Глядя на них и вспоминая острые, точные, полновесные удары, принятые им за последние пять минут, Шурик чувствовал только гордость. Подлинную гордость наставника, чьи ученики уверенно двигались вперед и вверх, росли не по дням, а по часам. Родион и Мишаня крепко поднабрались мастерства, хотя о настоящем классе говорить конечно же еще не приходилось. И все же если поодиночке они еще и не были в силах составить ему достойной конкуренции, то, наваливаясь купно, запросто могли загнать в угол и поклевать как следует. Сам-то он постигал фехтовальное искусство куда медленнее. Ну если припомнить, они с Маркизом и занимались-то совсем не так рьяно…
Нет, эти три месяца прошли недаром, подумал Шурик. Смена росла вполне достойная. Случись ему оступиться, будет кому подхватить упавшее знамя. Особенно если после его отъезда тренировки не прекратятся.
— Давай-ка кольчугу, — велел брат Григорий, и Шурик, ухватившись за металлические колечки воротника, стянул тяжелую рубаху через голову.
Потом повел плечами, всем телом ощущая ноющие ссадины и набухающие кровоподтеки. Да, сегодня друзья-приятели, спарринг-партнеры окаянные, отделали его от души!
— Тулуп набрось! — распорядился строгий инок. — Застудишься.
Чувствуя холодные язычки ветра, пробиравшиеся под мокрый кафтан и стремительно выстуживавшие вспотевшее, разгоряченное тело, юноша вздрогнул и, подхватив тулуп, поспешил укрыться от мороза. Афанасий Максимыч без устали повторял, что сейчас ни сам Шурик, ни Мишаня с Родькой себе не принадлежат и обязаны беречь здоровье для службы Отечеству…
Оглянувшись, Шурик заметил, что друзья-приятели уже спускаются вниз, и хотел было последовать за ними, но шум, донесшийся со двора, привлек его внимание. Вернувшись на галерею, он увидел, как монастырские ворота распахнулись и на двор влетела кавалькада (память услужливо подсунула почерпнутое из книг иностранное слово) из четырех богатых троек и двух десятков верховых казаков. Из первой тройки выбрался Данила Петрович, из второй Игнатий Корнеич с Афанасием Максимычем, а из остальных — малознакомые или вовсе не знакомые Шурику люди, периодически мелькавшие в монастыре в последние три месяца.
— Тулуп запахни! Дрожишь вон весь! — бросил брат Григорий в тот самый момент, когда боярин нашел взглядом юношу и взмахом руки велел ему спускаться вниз, на двор.
Шурик прекрасно понимал, что дрожь эта вовсе не от холода. Однако спорить не стал и, запахнувшись поплотнее, согласно кивнул:
— Да, холодновато…
— Да, холодновато! — согласно кивнул Игнатий Корнеич, застегнув ворот богато расшитой купеческой косоворотки. — Обычно в Феодосии в эту пору гораздо теплее!
Шурик, не имевший ровным счетом никакого представления, как обычно бывает в эту пору в Феодосии, тем не менее спорить не стал, во все глаза глядя вокруг себя, как и положено настоящему разведчику, вышедшему на тропу войны. И хотя неприятельская Франция была еще очень и очень далеко, посмотреть все равно было на что.
Взять хотя бы море — суровое, неведомое ранее море, шумевшее в пяти метрах от него под высоким гранитным парапетом, мокрым от взлетавших над ним брызг. Конечно же он был наслышан о том, что море больше виданного им прежде Белого озера вологодской земли, но он и предположить не мог, насколько оно больше! Поистине бескрайняя равнина, блиставшая под лучами заходящего солнца, потрясала воображение юноши, равно как и тот факт, что через пару часов ему предстояло взойти на борт греческого парусника, покачивавшегося у пирса неподалеку, и устремиться через эту равнину за горизонт, где его ожидали и Босфор с Дарданеллами, и Афины с Марселем, и еще много-много невиданных чудес.
Игнорируя чернявого кабатчика, скакавшего вокруг них с Игнатием Корнеичем и соблазнявшего их ароматными шашлыками и горячими лавашами, великолепным вином и чудесным сыром, Шурик вспоминал события двух последних недель.
…Чутье не подвело его.
Кавалькада, примчавшая из Москвы в Суздальский монастырь все начальство вплоть до того, которое молодые антиразведчики прежде и в глаза-то не видали, была знаком нового периода его жизни. Яростная схватка на верхней галерее знаменовала собой окончание долгой и изнурительной подготовки к заброске в глубокий тыл противника. По крайней мере для Шурика-то уж точно. Родиону с Мишаней, видимо, предстояло учиться дальше.
Во всяком случае, в трапезную палату на встречу с Афанасием Максимычем их не пригласили.
Шурик же, сменив старый, потрепанный кафтан, в котором он обычно тренировался и на котором уже места живого не осталось, на чистую одежду, предстал перед боярином.
— Ну, хлопчик, готов ли ты в дорогу тронуться? — не стал крутить Афанасий Максимыч, потому как вообще никогда не крутил, отличаясь редкостной прямолинейностью.
— Готов! — в тон ему ответил Шурик, испытывая смешанные чувства.
С одной стороны, окончание тяжелой, изматывающей подготовки, начавшей уже казаться бессмысленной, не могло не радовать. С другой — мысль о том, что придется оставить и монастырь, ставший уже почти родным домом, и уютную, обжитую келью, опять нестись в неведомую даль, лишала душевного спокойствия. Впрочем, особого значения сейчас все это не имело…
— Добро! — кивнул боярин. — Тогда садись и слушай.
Шурик присел за стол напротив Афанасия Максимыча, и тот начал инструктаж:
— Настало твое время, хлопчик! Послезавтра, прямо с утра, отправляетесь вы с Игнатием в путь-дорожку! Он тебе уже говорил, на каком маршруте мы остановились?
— На южном?
— Точно. На южном. И посему направитесь вы прямо в Тавриду, или же Крым по-новомодному. На всем пути уже подставы изготовлены, так что мчаться будете ураганом! Ну как далее из Крыма добираться, тебе, собственно, Игнатий обскажет, благо времени у вас будет вволю, а сейчас мы с тобой лучше еще раз обсудим стратегию и тактику твоей работы во Франции…
Несмотря на то что и стратегия, и тактика его работы во Франции обсуждались уже не один десяток раз, Шурик все равно кивнул, полагаясь на старую мудрость: повторение — мать учения. Иной раз, переговаривая по новой давно обдуманный вопрос, неожиданно натыкаешься на новый нюанс (мелочь по-русски), поворот или взгляд на него.
Они уже давно решили, что, прибыв во Францию через южный ее порт Марсель, лазутчик должен направиться в столицу сего агрессивного государства город Париж и там поступить на службу в королевскую гвардию, охраняющую короля Франции Людовика XIII. По общему мнению, это был наивернейший способ проникнуть в самое сердце вражеского государства, приблизиться к высшей его иерархии, получить прямой доступ к самым важным секретам. Разумеется, не стоило думать, что, став королевским гвардейцем, Шурик мгновенно окажется в курсе всех событий и тайн, намерений и замыслов французского короля и его приближенных, но все же такой путь казался оптимальным.
Если верить французским книгам, не верить коим оснований не было, в настоящее время элитой королевской армии Франции являлись мушкетеры. Набирались сии мушкетеры из лиц благородного, дворянского происхождения, съезжавшихся в столицу со всего государства в поисках места при дворе, так что русский антиразведчик, прибывший согласно легенде из Гаскони, не должен был показаться на их фоне белой вороной.
Что касается имени, то и здесь никаких изменений не произошло. Поначалу Игнатий Корнеич предложил Шурику взять фамилию де Фиссон, принадлежавшую Старому Маркизу, однако позже по здравом размышлении от этой идеи отказались. У фамилии де Фиссон могли оказаться и другие носители, поскольку Старый Маркиз сам говорил, что у него были братья, и, столкнувшись с ними в Париже, юноша мог огрести новые проблемы в довесок к уже имеющимся.
Ввиду этого остановились на нейтральном варианте, который сулил минимум неприятностей. Решили, что Шурик назовется шевалье д'Артаньяном. В переводе на русский язык это было примерно то же самое, что именоваться боярином Ярославским. Или же Муромским. Или же Орловским. Просто обозначение места рождения, и ничего более. Судя по хроникам господина д'Обинье, многие мелкие провинциальные дворянчики, не имевшие звучного имени, делали таковым название своей родной местности и прославляли свой город в веках. Ну или же ославляли. Это уж как городу повезет.
Что же касается проблем, которые могли встретиться на пути молодого разведчика, главнейшими являлись: во-первых, смерть на пути в Париж, во-вторых, опасность разоблачения, в-третьих, невозможность попасть в гвардию и выполнить в итоге задание Москвы. Относительно первой приходилось полагаться исключительно на Бога, под которым, как известно, все мы ходим, хотя некоторые по близорукости своей духовной этого и не замечают. Ответственность за вторую Бог с Шуриком делили строго пополам (Шурик не должен быть дураком, а Вседержитель Небесный соответственно не посылать на его дорогу слишком уж умных, прозорливых людей), ну а уж с третьей проблемой антиразведчик должен был справиться сам. Или паршивый из него, получается, разведчик.
Важным, много раз поднимавшимся вопросом было сообщение с Москвой. В самом деле, посылать соглядатая в тыл врага, не обеспечив его надежной связью со своей страной, — полнейший абсурд, напрасно потраченные силы и средства. Даже если такой лазутчик и добудет ценную информацию, то ценность ее может упасть, что называется, до нуля, ввиду невозможности передать эту информацию по назначению. Ценность информации напрямую зависит от того, сколь быстро она доходит до адресата, без устали повторял Игнатий Корнеич. Поэтому было решено установить полугодовые интервалы во встречах Шурика со связными из России, которые должны будут наведываться во Францию или же сопредельные страны, легкодоступные и для самого разведчика. Каждая последующая встреча Должна оговариваться на встрече нынешней, а уговор — неукоснительно исполняться обеими сторонами. Первую встречу назначили через полгода после отбытия Шурика из России в городе Женеве. Игнатий Корнеич, обещавший явиться туда лично, охарактеризовал эту самую Женеву как крупный, международный торговый центр с пестрым населением, где можно встретиться, не привлекая ненужного внимания. Помимо этого были разработаны варианты экстренной связи…
И, понимая это, молодой лазутчик, не щадя ни себя, ни тем более своих партнеров, натаскивал их в шпажной науке, часами отрабатывая всевозможные удары и их связки, во французском языке, усердно объясняя, к какой французской бабе нужно обращаться «мадам», а к какой- «мадемуазель», и во многих других дисциплинах, составлявших вместе этот самый «Курс молодого ратоборца».
Понятное дело, многое и ему самому приходилось осваивать «с нуля», как говаривал Игнатий Корнеич, обожавший всевозможные иностранные словечки. Купец провел много времени за пределами России, в том числе и во Франции, куда ездил специально, узнав о видениях одержимой Феклы. И хотя его поездку во Францию трудно назвать удачной, из нее он привез немало вещей, полезных в обучении Шурика и его товарищей.
К таковым в первую очередь относились пистолеты и французские фузеи, именовавшиеся мушкетами. Данила Петрович привез из Успенского Горнего монастыря Вологды двоих монахов, принявших постриг уже после Смуты, а до этого числившихся у него в ратниках и считавшихся искуснейшими стрелками во всей вологодской дружине. Быстро разобравшись во всевозможных кремневых да колесцовых замках, а также в прочих премудростях навороченного европейского оружия, братья Дмитрий и Власий принялись обучать отроков обращению с ним, причем делали это так рьяно, что в иные дни у Шурика от ружейной и пистолетной пальбы просто уши закладывало. Зато к исходу второго месяца он с пятидесяти шагов легко попадал из пистолета в глиняную крынку размером с человеческую голову. А из мушкета и с сотни редко промахивался…
Помимо этого Игнатий Корнеич купил во Франции несколько конских седел европейского образца, более ладных, нежели шляхетские, и уж тем более не сравнимых с русскими. Верховая выездка также стала неотъемлемой частью подготовки разведчиков. Сил и времени на нее, как и на стрельбу, не жалели. Окружавшие монастырь поля и леса были перепаханы лошадиными копытами так, словно там промчалась ордынская тьма.
Брат Григорий, как оказалось впоследствии, тоже был приставлен к отрокам неспроста. В молодые годы он, выходец из новгородской земли, поднаторел в искусстве «рагдай» — славянском рукопашном бое, ведущем свою историю из древних, еще дохристианских времен. Конечно же потешные битвы «на кулачках» испокон веков являлись обязательным элементом жизни любого нормального парня хоть в Вологде, хоть в Малоярославце с Тверью, но мастерство брата Григория настолько же превосходило примитивный уличный мордобой, знакомый Шурику, Михаилу и Родиону, насколько солнечное сияние превосходит холодный отблеск луны. Он творил настоящие чудеса, с легкостью превозмогая не только безоружного противника (тут особенно-то и говорить не о чем), но и нескольких недругов, имеющих в своем распоряжении ножи, дубинки, бердыши и тому подобный инвентарь. Неуловимыми, стремительными движениями инок уклонялся от вражеских ударов, а после контратаковал, на лету перехватывая оружие или же руку неприятеля, и обезоруживал того простым, но весьма эффектным и болезненным приемом.
Поначалу Шурик думал, что ему нипочем не овладеть этим искусством, однако, поборовшись с братом Григорием несколько недель, в очередной раз убедился, что терпение и труд все перетрут. Все, что только есть на белом свете…
Однако самой увлекательной, самой необычной и интересной конечно же была работа с книгами, привезенными Игнатием Корнеичем из Франции. Даже не зная еще ничего о Шурике, купец заранее озаботился приобрести во Франции несколько книг, повествовавших об истории королевства. Наивные французы, видимо, не знали, что летописи являются документами государственного значения и хранить их надлежит как зеницу ока, не показывая не то что иноземцам, но и своим-то подданным далеко не каждому, дабы враги государства, явные и тайные, не дай бог не пронюхали, как сие королевство создавалось и как, соответственно, можно его разрушить. Не знали и печатали их огромными тиражами (по нескольку сотен экземпляров!) и свободно распространяли через книжные лавки. Там-то Игнатий Корнеич на них и наткнулся.
Ценность этих летописей и Шурик, и его отцы-командиры поняли мгновенно. Действительно, без них миссия молодого лазутчика фактически была обречена на провал, поскольку все его знания о Франции основывались исключительно на рассказах Старого Маркиза. Но, во-первых, рассказы эти успели за несколько лет порядком стереться из памяти юноши; во-вторых, они не отличались исчерпывающей полнотой, ибо Старый Маркиз, как ни крути, был воином, а не Нестором-летописцем, детально знающим историю своего отечества; ну а в-третьих, покинул он это самое отечество чуть ли не полвека назад, и с тех пор там могло произойти все что угодно, вплоть до второго пришествия Спасителя!
Так оно в итоге и вышло. Изучая летописи и мемуары (это что-то вроде летописей, но про одного человека и написано им самим, а не потомками), Шурик узнал, что все четверо сыновей славного и могучего короля Генриха II (ну точно, именно четверо их и было! Чего только на свете не бывает!) благополучно отправились в мир иной, не сумев сладить не только со смутой боярской и иноверцами, но и с собственными женами, не обеспечившими их потомством. Соответственно старая династия Валуа свое существование прекратила, а на ее место пришла династия молодая, именовавшаяся столь же нерусским словом — Бурбоны. Первый король этой династии — Генрих IV (честное слово, все пославнее Генриха II монарх был!) также уже успел почить в бозе, оставив после себя малолетнего сынишку Людовика, который и Царствовал ныне во Франции под номером XIII.
Понять, чего ему, Людовику, не сиделось спокойно во Франции, для какой надобности вынашивал он зловещие планы против России, из летописей было невозможно, но, несмотря на это, польза от них получилась изрядная. Шурик не только прилежно изучил историю неприятельской державы, но и попрактиковался во французской письменности, чего не мог делать со Старым Маркизом, не имея ни книг на этом языке, ни малейшего представления о том, как правильно выводить латинские буквы. Нынче же его наставником сделался сам Игнатий Корнеич, овладевший латиницей на чужбине по своим купеческим делам. И хотя наставником он был хорошим и требовательным, дело продвигалось не шибко споро, поскольку и русской грамотой Шурик владел весьма… весьма… да, в общем, не владел он ею вовсе, чего уж греха таить! Оставалось уповать лишь на то, что ехал он в Париж не писарем трудоустраиваться, и на утверждение Старого Маркиза, что во Франции (равно как и в России) благородное сословие грамотой особенно обременено не было.
Словом, два месяца в Суздальском монастыре пролетели птицей, слившись в один день, заполненный оглушительной ружейной пальбой, яростным звоном клинков и резкими выкриками фехтовальщиков, лихими кавалерийскими аллюрами и россыпью снежной крупы из-под копыт, борцовскими захватами и бросками, поскрипыванием гусиного пера по белой странице и бесчисленными строками из «Всемирной истории» французского писателя Агриппы д'Обинье. Сказать, что Шурик и его товарищи сильно уставали — значит не сказать ничего. Уставали они просто чудовищно! «Курс молодого ратоборца» был таким насыщенным, что шести рабочих дней в неделю никак не хватало и приходилось скрепя сердце заниматься еще и в воскресенье, то есть немилосердно грешить. Благо настоятель монастыря, игумен Гавриил, сумрачный, немногословный человек с боярской статью и военной выправкой, над которыми были не властны ни годы, ни монашеская ряса, осознавая необходимость подобной спешки, дал свое благословение разведчикам, обязав иноков ежедневно читать особую молитву — «во искупление грехов российского спецназа и о ниспослании ему победы на чужбине ради спасения земли Русской».
После этого молодые спецназовцы, или антиразведчики, как все чаще называл их Афанасий Максимыч, стали заниматься семь дней в неделю.
Руки Шурика густо покрылись царапинами и порезами от шпажных клинков Родьки и Мишани, от которых не спасали кольчужные рубахи. Все его тело ныло от ссадин и синяков, полученных в схватках с братом Григорием. Суставы, вывернутые братом-борцом, казалось, никогда уже не перестанут напоминать о себе острой болью при каждом движении. Промежность была напрочь отбита седлом. Короче — боль от новых сапог, казавшаяся ему непереносимой пару месяцев назад, представлялась теперь чем-то незначительным и почти желанным. И совсем не из-за того, что сапоги наконец-то разносились…
Просыпаясь затемно, курсанты возвращались в свои кельи чуть ли не за полночь да еще и ночью бывало вскакивали по тревоге, усаживались в седла и неслись за много верст, чтобы, будучи оставленными в черном ночном лесу, самостоятельно искать обратную дорогу или, окопавшись в снегу возле развалин старого, заброшенного скита, вести прицельный огонь по свечкам, вспыхивающим то тут, то там в маленьких его оконцах.
А еще по ночам в памяти Шурика всплывали острые сюжеты, почерпнутые у господина д'Обинье…
Ему снился яркий, морозный, солнечный день и веселое, ярмарочное гуляние перед парижским Кремлем — Лувром. Толпы радостного разночинного народа перекатывались по площадям, а над их головами в звенящем, искрящемся воздухе перекатывался торжественный колокольный перезвон. В приподнятом, праздничном настроении Шурик бродил в толпе от веселых уличных вертепов со всевозможными Петрушками к менестрелям, распевающим древние былины, от шарманщиков с ручными медведями к факирам, глотающим шпаги, и только было собрался засадить собственный клинок в пасть очередному кудеснику да посмотреть, что из этого получится, как увидел огромную поленницу со столбом посредине. На таких в Европе обычно сжигали еретиков, и именовались они здесь «аутодафе». А в следующее мгновение заметил шайку инквизиторов, тащивших на костер деву, закованную в рыцарские доспехи. Память подсказала, что это дева не простая, а Орлеанская и ее сейчас должны сжечь заживо. Толпа зевак окружила место казни, и Шурик с трудом протиснулся поближе к поленнице, размышляя: не стоит ли, пока суд да дело, порубать всю эту инквизиторскую сволоту на мелкие кусочки и освободить Жанну д'Арк? Однако, пока он размышлял об этом, Жанна, которую привязывали к столбу над поленницей, сама вырвалась из рук палачей и, воздев руки к небу, заорала:
— Люди добрые! Не виноватая я! Не меня казнить нужно! Вот ОН! — Кулак в стальной перчатке опустился в направлении Шурика, и палец, закованный в броню, ткнул прямо в него. — Он — вражеский диверсант! Его и нужно казнить!
И, прокричав это, Жанна соскочила с поленницы, подбежала к остолбеневшему Шурику, громыхая железными рыцарскими башмаками, и, вцепившись в него своими стальными клешнями, потащила на костер! Заверещав от ужаса, разведчик попытался вырваться из ее рук, но у него ничего не вышло (если сон исторически достоверен, то эта Жанна была посильнее Мишани из Малоярославца!), потом начал лупить ее шпагой, пытаясь найти щель в броне, но и в этом успеха не добился, а костер со стоящими рядом и улыбающимися довольно инквизиторами был все ближе и ближе…
— Отпустите, тетенька!!! — не своим голосом завопил Шурик, извиваясь в стальных объятиях. — Отпустите Христа ради!!!
Но тетенька и не думала отпускать его, упрямо волоча навстречу верной гибели. Толпа проклятых французов ликующе скандировала: «Жанна! Жанна!» — а в небе торжественно звенели колокола, тоже радуясь разоблачению и близящейся казни врага земли Парижской…
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы дверь в келью не грохнула, оборвав сон, а зычный голос брата Григория не прогремел: «Подъем!» — окончательно вернув юношу в реальность. Потом был монастырский двор, скупо освещенный звездами, заспанные, взбрыкивающие лошади, скрип ворот и ветер, обжигающий, морозный ветер, хлеставший его по лицу, унося прочь обрывки кошмара…
Вот так, с утренними побудками и скачками, с дневными фехтовальными и борцовскими поединками, с вечерними чистописаниями и историческими хрониками, с ночными марш-бросками и кошмарами, и пролетели два месяца. А потом еще один, добавленный Афанасием Максимычем ввиду возникновения непредвиденных обстоятельств.
Обо всех обстоятельствах Шурик, понятное дело, знать не мог, но кое-что до него все же дошло.
…Как-то вечером они с Игнатием Корнеичем сидели в трапезной палате, разложив на широком, дочиста выскобленном столе книги, и чаевничали в перерыве между чтением. Купец сказал, что сейчас они с боярином самым тщательным образом обдумывают дорогу Шурика во Францию, или, выражаясь на профессиональном сленге разведчиков, «маршрут заброски». От правильности выбора этого маршрута, по словам Игнатия Корнеича, зависело очень многое.
— Опасностей тебе и так хватит, поэтому мы хотим устроить так, чтобы хоть до Франции ты добрался благополучно и с минимумом проблем. От Москвы до Парижа путей-дорожек немало, сразу и не разберешь, какая лучше. Самый короткий путь — западный, через Смоленск, белорусские земли, Польшу и Германию. Но он же исамый опасный. Как в Польше к русским относятся, представляешь? То-то и оно! Нет, после всего, что между нашими державами за последние десятилетия случилось, ни одному русскому человеку не посоветую я следовать таким путем! И ты им не отправишься.
Следующий маршрут — западно-северный, через Новгород, невские земли, далее в земли чухонские, шведам подвластные, а оттуда паромом все в ту же Германию и далее — во Францию. Этот путь поспокойнее будет, но земли в устье Невы, кои на этой дороге никак не минуешь, испокон веков слывут местом совершенно гиблым, где добрые люди от Сотворения мира никогда не селились и селиться, видимо, никогда не будут, если только Господь окончательно не лишит их разума. Не вдохновляет меня эта дорожка, Александра Михайлович! Ну никак не вдохновляет!
Можно взять еще севернее, аккурат через твою родную Вологду, к Архангельску, куда заходят европейские купеческие корабли, и оттуда на одном из подобных кораблей направиться вокруг Скандинавии во Францию. На этом пути опасностей людских как будто меньше, чем на первых двух, но моря северные, студеные таким норовом неукротимым славны, что из тех кораблей, бывает, доходит один на пять штук. Рискованно. Неоправданно рискованно, и мы все больше склоняемся к четвертому маршруту — южному. Он, напротив, ведет прямиком от твоего дома через Тулу, Воронеж, Дон-реку в былинную скифскую Тавриду, имеющую прочные торговые сношения со Средиземноморьем, в западной части которого и лежит Франция. Этой-то дорожкой я сам, Александра Михайлович, в эту недобрую страну и наведывался. На пути этом множество стран магометанских лежит, но, поскольку ты отправишься под видом негоцианта, опасаться тебе нечего, кроме как дорожной пошлины, ибо нас, торговых людей, везде уважают, хотя, бывает, и дерут с нас три шкуры, — закончил он со вздохом.
В общем, проблема выбора оптимального маршрута заброски, как понял Шурик, и была одним из этих «непредвиденных обстоятельств», задержавших его отправку во Францию на целый месяц.
— Хорош, парни! — громче прежнего скомандовал брат Григорий.
Родион с Мишаней опустили наконец-то шпаги и, тяжко, надсадно дыша, принялись утирать с лица пот и кровь.
Шурик тоже расслабился, почти выронив свое оружие, и отлип от стены, в которую супротивники едва не вогнали его.
— Живой? — спросил инок, поднимая шпагу и поддерживая самого Шурика под локоть.
— Живой, — не очень уверенно ответил тот и, опершись на перила галереи и отвернувшись от церковных куполов, схаркнул вниз жирную, липкую, густую слюну, заполнившую весь рот и мешавшую дыханию.
Живой вроде, думал Шурик, прислушиваясь к сумасшедшей канонаде собственного сердца и хриплой работе легких, напоминавших рваные, сипящие и свистящие кузнечные меха.
Вроде живой. Он обернулся к своим оппонентам, устало присевшим у стены. Нет, он не испытывал к Родиону с Михаилом ровным счетом никакой неприязни или, боже упаси, злости. Как раз наоборот. Глядя на них и вспоминая острые, точные, полновесные удары, принятые им за последние пять минут, Шурик чувствовал только гордость. Подлинную гордость наставника, чьи ученики уверенно двигались вперед и вверх, росли не по дням, а по часам. Родион и Мишаня крепко поднабрались мастерства, хотя о настоящем классе говорить конечно же еще не приходилось. И все же если поодиночке они еще и не были в силах составить ему достойной конкуренции, то, наваливаясь купно, запросто могли загнать в угол и поклевать как следует. Сам-то он постигал фехтовальное искусство куда медленнее. Ну если припомнить, они с Маркизом и занимались-то совсем не так рьяно…
Нет, эти три месяца прошли недаром, подумал Шурик. Смена росла вполне достойная. Случись ему оступиться, будет кому подхватить упавшее знамя. Особенно если после его отъезда тренировки не прекратятся.
— Давай-ка кольчугу, — велел брат Григорий, и Шурик, ухватившись за металлические колечки воротника, стянул тяжелую рубаху через голову.
Потом повел плечами, всем телом ощущая ноющие ссадины и набухающие кровоподтеки. Да, сегодня друзья-приятели, спарринг-партнеры окаянные, отделали его от души!
— Тулуп набрось! — распорядился строгий инок. — Застудишься.
Чувствуя холодные язычки ветра, пробиравшиеся под мокрый кафтан и стремительно выстуживавшие вспотевшее, разгоряченное тело, юноша вздрогнул и, подхватив тулуп, поспешил укрыться от мороза. Афанасий Максимыч без устали повторял, что сейчас ни сам Шурик, ни Мишаня с Родькой себе не принадлежат и обязаны беречь здоровье для службы Отечеству…
Оглянувшись, Шурик заметил, что друзья-приятели уже спускаются вниз, и хотел было последовать за ними, но шум, донесшийся со двора, привлек его внимание. Вернувшись на галерею, он увидел, как монастырские ворота распахнулись и на двор влетела кавалькада (память услужливо подсунула почерпнутое из книг иностранное слово) из четырех богатых троек и двух десятков верховых казаков. Из первой тройки выбрался Данила Петрович, из второй Игнатий Корнеич с Афанасием Максимычем, а из остальных — малознакомые или вовсе не знакомые Шурику люди, периодически мелькавшие в монастыре в последние три месяца.
— Тулуп запахни! Дрожишь вон весь! — бросил брат Григорий в тот самый момент, когда боярин нашел взглядом юношу и взмахом руки велел ему спускаться вниз, на двор.
Шурик прекрасно понимал, что дрожь эта вовсе не от холода. Однако спорить не стал и, запахнувшись поплотнее, согласно кивнул:
— Да, холодновато…
— Да, холодновато! — согласно кивнул Игнатий Корнеич, застегнув ворот богато расшитой купеческой косоворотки. — Обычно в Феодосии в эту пору гораздо теплее!
Шурик, не имевший ровным счетом никакого представления, как обычно бывает в эту пору в Феодосии, тем не менее спорить не стал, во все глаза глядя вокруг себя, как и положено настоящему разведчику, вышедшему на тропу войны. И хотя неприятельская Франция была еще очень и очень далеко, посмотреть все равно было на что.
Взять хотя бы море — суровое, неведомое ранее море, шумевшее в пяти метрах от него под высоким гранитным парапетом, мокрым от взлетавших над ним брызг. Конечно же он был наслышан о том, что море больше виданного им прежде Белого озера вологодской земли, но он и предположить не мог, насколько оно больше! Поистине бескрайняя равнина, блиставшая под лучами заходящего солнца, потрясала воображение юноши, равно как и тот факт, что через пару часов ему предстояло взойти на борт греческого парусника, покачивавшегося у пирса неподалеку, и устремиться через эту равнину за горизонт, где его ожидали и Босфор с Дарданеллами, и Афины с Марселем, и еще много-много невиданных чудес.
Игнорируя чернявого кабатчика, скакавшего вокруг них с Игнатием Корнеичем и соблазнявшего их ароматными шашлыками и горячими лавашами, великолепным вином и чудесным сыром, Шурик вспоминал события двух последних недель.
…Чутье не подвело его.
Кавалькада, примчавшая из Москвы в Суздальский монастырь все начальство вплоть до того, которое молодые антиразведчики прежде и в глаза-то не видали, была знаком нового периода его жизни. Яростная схватка на верхней галерее знаменовала собой окончание долгой и изнурительной подготовки к заброске в глубокий тыл противника. По крайней мере для Шурика-то уж точно. Родиону с Мишаней, видимо, предстояло учиться дальше.
Во всяком случае, в трапезную палату на встречу с Афанасием Максимычем их не пригласили.
Шурик же, сменив старый, потрепанный кафтан, в котором он обычно тренировался и на котором уже места живого не осталось, на чистую одежду, предстал перед боярином.
— Ну, хлопчик, готов ли ты в дорогу тронуться? — не стал крутить Афанасий Максимыч, потому как вообще никогда не крутил, отличаясь редкостной прямолинейностью.
— Готов! — в тон ему ответил Шурик, испытывая смешанные чувства.
С одной стороны, окончание тяжелой, изматывающей подготовки, начавшей уже казаться бессмысленной, не могло не радовать. С другой — мысль о том, что придется оставить и монастырь, ставший уже почти родным домом, и уютную, обжитую келью, опять нестись в неведомую даль, лишала душевного спокойствия. Впрочем, особого значения сейчас все это не имело…
— Добро! — кивнул боярин. — Тогда садись и слушай.
Шурик присел за стол напротив Афанасия Максимыча, и тот начал инструктаж:
— Настало твое время, хлопчик! Послезавтра, прямо с утра, отправляетесь вы с Игнатием в путь-дорожку! Он тебе уже говорил, на каком маршруте мы остановились?
— На южном?
— Точно. На южном. И посему направитесь вы прямо в Тавриду, или же Крым по-новомодному. На всем пути уже подставы изготовлены, так что мчаться будете ураганом! Ну как далее из Крыма добираться, тебе, собственно, Игнатий обскажет, благо времени у вас будет вволю, а сейчас мы с тобой лучше еще раз обсудим стратегию и тактику твоей работы во Франции…
Несмотря на то что и стратегия, и тактика его работы во Франции обсуждались уже не один десяток раз, Шурик все равно кивнул, полагаясь на старую мудрость: повторение — мать учения. Иной раз, переговаривая по новой давно обдуманный вопрос, неожиданно натыкаешься на новый нюанс (мелочь по-русски), поворот или взгляд на него.
Они уже давно решили, что, прибыв во Францию через южный ее порт Марсель, лазутчик должен направиться в столицу сего агрессивного государства город Париж и там поступить на службу в королевскую гвардию, охраняющую короля Франции Людовика XIII. По общему мнению, это был наивернейший способ проникнуть в самое сердце вражеского государства, приблизиться к высшей его иерархии, получить прямой доступ к самым важным секретам. Разумеется, не стоило думать, что, став королевским гвардейцем, Шурик мгновенно окажется в курсе всех событий и тайн, намерений и замыслов французского короля и его приближенных, но все же такой путь казался оптимальным.
Если верить французским книгам, не верить коим оснований не было, в настоящее время элитой королевской армии Франции являлись мушкетеры. Набирались сии мушкетеры из лиц благородного, дворянского происхождения, съезжавшихся в столицу со всего государства в поисках места при дворе, так что русский антиразведчик, прибывший согласно легенде из Гаскони, не должен был показаться на их фоне белой вороной.
Что касается имени, то и здесь никаких изменений не произошло. Поначалу Игнатий Корнеич предложил Шурику взять фамилию де Фиссон, принадлежавшую Старому Маркизу, однако позже по здравом размышлении от этой идеи отказались. У фамилии де Фиссон могли оказаться и другие носители, поскольку Старый Маркиз сам говорил, что у него были братья, и, столкнувшись с ними в Париже, юноша мог огрести новые проблемы в довесок к уже имеющимся.
Ввиду этого остановились на нейтральном варианте, который сулил минимум неприятностей. Решили, что Шурик назовется шевалье д'Артаньяном. В переводе на русский язык это было примерно то же самое, что именоваться боярином Ярославским. Или же Муромским. Или же Орловским. Просто обозначение места рождения, и ничего более. Судя по хроникам господина д'Обинье, многие мелкие провинциальные дворянчики, не имевшие звучного имени, делали таковым название своей родной местности и прославляли свой город в веках. Ну или же ославляли. Это уж как городу повезет.
Что же касается проблем, которые могли встретиться на пути молодого разведчика, главнейшими являлись: во-первых, смерть на пути в Париж, во-вторых, опасность разоблачения, в-третьих, невозможность попасть в гвардию и выполнить в итоге задание Москвы. Относительно первой приходилось полагаться исключительно на Бога, под которым, как известно, все мы ходим, хотя некоторые по близорукости своей духовной этого и не замечают. Ответственность за вторую Бог с Шуриком делили строго пополам (Шурик не должен быть дураком, а Вседержитель Небесный соответственно не посылать на его дорогу слишком уж умных, прозорливых людей), ну а уж с третьей проблемой антиразведчик должен был справиться сам. Или паршивый из него, получается, разведчик.
Важным, много раз поднимавшимся вопросом было сообщение с Москвой. В самом деле, посылать соглядатая в тыл врага, не обеспечив его надежной связью со своей страной, — полнейший абсурд, напрасно потраченные силы и средства. Даже если такой лазутчик и добудет ценную информацию, то ценность ее может упасть, что называется, до нуля, ввиду невозможности передать эту информацию по назначению. Ценность информации напрямую зависит от того, сколь быстро она доходит до адресата, без устали повторял Игнатий Корнеич. Поэтому было решено установить полугодовые интервалы во встречах Шурика со связными из России, которые должны будут наведываться во Францию или же сопредельные страны, легкодоступные и для самого разведчика. Каждая последующая встреча Должна оговариваться на встрече нынешней, а уговор — неукоснительно исполняться обеими сторонами. Первую встречу назначили через полгода после отбытия Шурика из России в городе Женеве. Игнатий Корнеич, обещавший явиться туда лично, охарактеризовал эту самую Женеву как крупный, международный торговый центр с пестрым населением, где можно встретиться, не привлекая ненужного внимания. Помимо этого были разработаны варианты экстренной связи…