Страница:
– О да, – вздохнул надсмотрщик, – это правда. Я… Аристон повернулся к нему.
– А ты откуда знаешь? – спросил он. Надсмотрщик с легкой грустью улыбнулся.
– Потому что я раб, мой господин, – сказал он. Аристон так и застыл. Потом вытянул руку и положил ее на плечо надсмотрщику.
– Извини меня. Я не знал.
– Не стоит, – сказал надсмотрщик. – Здесь, кроме сторожей, нет свободных людей. Все мастера и надсмотрщики – это рабы. Свободные люди не задерживаются в Ла-уриуме, благородные господа! Не могут этого вынести. Одно дело – получать каждый день мину и семьдесят драхм, как получает за использование рабов великий, благородный и благочестивый Никий, адругое – воочию видеть, как людей ломают, превращают в животных, постепенно доводят до смерти, чтобы добыть это богатство. Нам приходится тут оставаться. Мы не можем отвернуться. Некоторых из нас вынуждают превращаться в мучителей. Должен сразу признать: те, кто этим занимается, быстро начинают получать удовольствие, причиняя другим боль. Человеческая душа – это такие глубины и закоулки, что…
– Я, – сурово произнес Тимосфен , – нахожу сей разговор неподобающим. Поэтому давайте его прекратим. Но прежде чем пойти, я хочу заронить в ваши головы одну мысль: кто из людей… кто из людей, ступающих по земле и дышащих воздухом, свободен?
Аристон долго смотрел на своего приемного отца. Потом подошел и поцеловал его в щеку.
– Прости меня, отец, – сказал он.
– Ничего, – проворчал Тимосфен. – Ладно, надсмотрщик, так мы будем искать Орхомена, которого мой сын просит меня выкупить отсюда?
– Его уже ищут, – откликнулся надсмотрщик. – А пока, если вы не возражаете, я могу показать вам прииски.
– С удовольствием посмотрим, – сказал Тимосфен. Аристон вскоре понял, какой подвох таился в предложении надсмотрщика. Ведь он показал им все без изъятья. Пантарх провел их по длинному извилистому главному коридору, откуда они могли заглянуть в галереи. Они были столь малы, что даже в самых просторных людям приходилось работать на коленях; обычно же рабы и вовсе лежали либо на животе, либо на спине и откалывали руду молотом и металлическими клиньями. Они работали, зажмурившись, чтобы не ослепнуть от пыли, а затем другие рабы по цепочке передавали руду в корзинах наружу, ибо даже два человека не могли разойтись в столь тесных коридорах. Единственное преимущество заключалось в том, что надсмотрщикам было трудно размахивать кнутами в таком узком пространстве. Но они все равно умудрялись исполосовать раба до крови, увидев, что он остановился на минутку передохнуть.
Смрад стоял жуткий: воняло потом, человеческими испражнениями, кровью и даже порой трупным разложением – когда раба придавливало каменной глыбой и его никому уже не нужное тело не смогли или не посчитали необходимым вытащить из-под обломков. Аристон подумал, что если Тартар существует, то здесь.
Они перешли в дробильню. Рабы ходили тут по кругу бесконечной чередой, приводя в движение большие балки, которые выполняли роль тяжелых железных пестиков, долбящих руду в огромных ступках. Тут уж надсмотрщикам было где взмахнуть хлыстом. На спины рабов страшно было смотреть. Мельницы, приводившиеся в движение при помощи воды и человеческих усилий, поворачивали громадные жернова из твердого-претвердого трахита, которые перемалывали руду, чтобы ее можно было просеивать. Рабы лопатами кидали руду на сито. Прошедшие через ячейки песчинки отправляли на промывку. Для этого их ссыпали на наклонные столы и лили на них воду, поворачивая струю так и сяк под острым углом, пока более тяжелые частички металла не оставались на столах, а каменная пыль не вымывалась. Дальше находилась плавильня, идеальный прообраз преисподней; там стояли сотни маленьких печей, за которыми следили рабы, все без исключения обреченные на смерть от болезни легких – она развивалась из-за дыма. Следом за плавильней шла мастерская очистки, где серебро отделяли от свинца, для чего его вновь подогревали на пористых камнях, обдуваемых ветром. Вступая во взаимодействие с воздухом, свинец превращался в глет, а чистое, без примесей серебро оставалось на поверхности, и его нужно было только соскрести. Рабы, которые этим занимались, харкали кровью, выплевывая легкие.
«Никогда больше не смогу без содрогания взять в руки драхму», – подумал Аристон.
Когда они вернулись в комнату главного надсмотрщика, Орхомен их уже ждал. Вернее, то, что осталось от Орхомена. Бородатое, грязное животное, чьи могучие плечи, казалось, тянули его к земле, так что оно не-могло распрямиться, устремило на них дикий, звериный взгляд. Нос Орхомена был переломан. На лбу выжжено клеймо. Руки и ноги закованы в кандалы. От тела исходил непереносимый смрад. Узнав Аристона, он ощерился, точно волк.
– Ты? – сказал Орхомен. – Тебе всегда удавалось отвертеться.
– Только не от тебя, – откликнулся Аристон и поцеловал его, невзирая на вонь. Потом повернулся к сторожам и приказал: – Разбейте его оковы.
Вечером вымытый, хорошо накормленный, напоенный вином Орхомен, которому подстригли волосы, завили и надушили бороду, выглядел почти что человеком. Он серьезно и вежливо обсуждал с Тимосфеном, стоит ли пригласить лекаря, чтобы тот убрал безобразное клеймо – его Орхоме-ну поставили за то, что он много раз пытался бежать с приисков.
– Конечно, – сказал Тимосфен, – у тебя останется шрам, но все будут думать, что ты получил его на войне или что это несчастный случай. Никто не догадается…
– Хорошо, – кивнул Орхомен. – Я согласен. Зевс свидетель, я могу переносить боль. Но что меня действительно беспокоит – это как я буду жить. Спартанцы умеют только убивать людей. Вы же знаете, как нас воспитывают. Мы не прикасаемся к земле, ее обрабатывают илоты, освобождая нас для того, чтобы мы…
– …становились рабами долга, дисциплины и держали в подчинении огромное множество непокорных рабов, – сухо продолжил Тимосфен. – Я бы не хотел быть спартанцем, мой друг.
– Я тоже не хочу, – спокойно отозвался Орхомен. – У меня нет ни малейшего желания возвращаться в Спарту. Кроме того, моя жизнь связана с жизнью Аристона – волей судьбы, рока…
– А не волей… любви? – спросил Тимосфен.
– Наверно, и это присутствует, хотя я столько раз испытывал огромное искушение свернуть ему шею, – ответил Орхомен. – Он может взбесить кого угодно… ты разве не замечал, благородный Тимосфен?
– Замечал, – улыбнулся тот. – Но это все не на пустом месте. Что же касается работы, то я тебе ее дам. Со следующей недели, когда ты отдохнешь и немножко развеешься, я назначу тебя надсмотрщиком в моих мастерских.
– В твоих мастерских? А что там производят?
– В основном работают с металлом: куют щиты, доспехи, оружие. Это довольно просто. Тебе нужно будет только записывать, сколько металла поступило в мастерские – без раковин и других дефектов – и сколько щитов, нагрудных пластин, наголенников, мечей, кинжалов, наконечников для копий и всего такого прочего получено. Конечно, при работе всегда часть металла теряется, но в твои обязанности будет входить, чтобы терялось как можно меньше. Теряется металл в основном из-за нерадивости работников. Ну и, конечно, из-за воровства… Есть, правда, еще одна, не такая заметная причина: лень. Когда за то время, что можно выковать два щита, делают всего один. Но ты быстро смекнешь что к чему. Насколько я понимаю, у тебя недюжинный ум.
– Отец, – вступил в разговор Аристон. – А почему ты не хочешь, чтобы я управлял какой-нибудь мастерской? Я бы с удовольствием! Ненавижу жить как праздный паразит. Почему…
Тимосфен покачал головой.
– Нет, сынок, – ласково сказал он. – Ты должен завершить свое учение, твое образование оставляет желать лучшего. А потом посмотрим.
Той ночью Орхомен вошел в спальню Аристона и забрался к нему в постель. Обняв юношу, он принялся осыпать его страстными поцелуями.
Аристон содрогнулся.
– Нет, Орхомен, – сказал он. Орхомен насмешливо прищурился.
– Почему? Ты же был влюблен в Лизандра! Когда он умер, ты целовал его в мертвые губы целых полчаса. В чем же дело? Или ты считаешь, что я стал безобразен, а может…
– Нет. Просто я… не в силах. Твои шрамы сразу видны, а мои – нет. Я видел прииски, в которых ты надрывался. Но поверь, если б у меня был выбор, я бы мигом согласился отправиться туда. Я бы предпочел умереть. И это не пустые слова, Орхомен. Я действительно так думаю.
– Почему? – спросил Орхомен.
Аристон ему рассказал. Все, до мельчайших подробностей. Голос его звучал ровно, почти бесстрастно. От этого рассказ производил еще большее впечатление. Ничто так не усугубляет ужас, как спокойный тон рассказчика.
– Понятно, – кивнул Орхомен. – Хочешь, я убью сирийца? Или свинью-управляющего, который рассказал ему о тебе?
– Нет, я не хочу ничьей смерти. Пока я жив, я не хочу причинять мужчинам… или женщинам боль, не хочу никого унижать. Нет ничего хуже этого, друг. Я бы хотел посвятить жизнь таким людям, обиженным, униженным, лишенным человеческого достоинства, лишенным…
– Человечности, -подсказал Орхомен.
– Ты меня понимаешь. А теперь встань.
– Встать? – переспросил Орхомен.
– Да. Я найду тебе женщину. Тебе это нужно… после стольких месяцев. Может, мне тоже, но не думаю. Я уже пережил это… Надеюсь…
– Пережил? Что пережил?
– Мне уже не нужно доказывать себе, что я мужчина, – пояснил Аристон.
– Ну хорошо, – согласился Орхомен. – Хотя я, наверно, уже не испытываю тяги к женщинам. Когда рядом нет никого, кроме волосатых, вонючих мужиков, поневоле входишь во вкус…
– Я не вошел, – сказал Аристон. -Ладно, пойдем.
Он не повел Орхомена в порнобоскион, порнею или еще в какой-нибудь бордель. И с Парфенопой тоже не познакомил. Аристон подозревал, что она придет в восторг от богатырского телосложения и мощи Орхомена. А юноша боялся ее потерять. Ужасно боялся.
Вместо этого он повел друга-врага, несостоявшегося любовника, в тот квартал, где можно было повстречать алев-трид-флейтисток и даже не очень знаменитых гетер. Аристон принял необходимые меры предосторожности и раздо– был себе и Орхомену по трости, без которых их могли принять за пьяных и взять под стражу: в этом квартале власти строго преследовали флейтисток, танцовщиц и попрошаек. Оба, и Аристон и Орхомен, были богато одеты. А благородный вид и воспитание Аристона служили им прекрасной гарантией безопасности, пока они не раскрывали рты. Но скажи друзья хоть слово – все пропало бы, ибо афинские власти не церемонились с метеками, чужаками.
Все оказалось просто. Слишком просто. Едва они добрались туда, как увидели маленькую резвушку с крашеными светлыми волосами. Она шла впереди них и с усмешкой поглядывала через плечо. Когда девушка прошла под фонарем, они увидели, что в подошвы ее блестящих сандалий вбиты гвоздики, оставляющие на пыльной мостовой надпись «следуй за мной».
Аристон поравнялся с девушкой.
– У тебя есть подружка? – спросил он.
– Для кого? – прошептала она.
– Для меня, – сказал он.
– Я пойду с тобой, ягненочек, – сказала она. – Даже без денег, если у тебя их нет. Мы ведь нечасто получаем удовольствие от нашего ремесла. А такой юноша, как ты, калон…
– Тогда нужна подружка для моего друга, – настаивал Аристон.
Девушка взглянула на Орхомена и содрогнулась.
– Для этого жуткого урода? Фу! Зачем он тебе?
– Он мой друг. Он спас мне жизнь в бою. У него такой вид, потому что его взяли в плен и обратили в рабство. А вообще он очень милый.
– Ладно… Я попытаюсь. Но ему придется ограничиться простой порной. Правда, хорошей. Чистой. Ее зовут Тар-гелия, если тебя это интересует. Когда она свободна, я разрешаю ей оставаться у меня дома, чтобы она могла подзаработать денег и купить себе вольную. Она довольно хорошенькая. Да, она слишком хороша для такой жизни!
– Отлично, – кивнул Аристон, – Но надеюсь, она сильная девушка. Мой друг целых семь месяцев не прикасался к женщине, так что…
– О Эрос, спаси нас! – воскликнула маленькая гетера.
Когда Орхомен и Таргелия покинули комнату, маленькая гетера по имени Феорис – ей исполнилось лишь пятнадцать лет – подошла и села к Аристону на колени. Потом начала его целовать. Очень умело.
Аристон отстранил ее.
– Не надо.
Она удивленно подняла на него глаза.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, я не в настроении. Но ты не волнуйся. Я тебе все равно заплачу.
Девушка посмотрела на него с некоторой тревогой.
– Милый, может, ты не по этой части? Аристон улыбнулся, нисколько не смутившись.
– Вовсе нет, – сказал он.
– Тогда докажи!
– Если б я не интересовался женщинами, то не пришел бы к тебе. А будь я не уверен в своей мужественности, то тогда бы наверняка старался доказать и тебе и себе… Но я не страдаю ни тем, ни другим. А значит, нет нужды и доказывать. Мне просто скучно, Феорис. И немножко грустно. Ты не можешь мне дать то, что я ищу…
Она произнесла короткое, очень выразительное аттическое ругательство.
Он усмехнулся.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть. Ты красивая девушка, Феорис. Клянусь Афродитой! Просто…
– Что просто, калон?
– Я не думаю, что мне нужна красота…
– Тогда что же тебе нужно, во имя черного Аида? – воскликнула Феорис. Аристон улыбнулся.
– Можешь назвать это любовью, – сказал он. – Мне нужно то, что не выставляется на продажу. Любовь нельзя купить или подделать. Она бесценна… если ее удается найти. Да, если когда-нибудь удается.
Девушка продолжала смотреть на него испытующим взором.
– Милый, ты что, хочешь сказать, тебя никто никогда не любил?
Он покачал головой:
– Любили. Однажды.
– А что с ней стряслось?
– Она умерла. Хотя нет… Ее убили.
– Из-за… тебя?
– Из-за меня.
– Расскажи мне.
– Нет, – отрезал Аристон.
– О! – прошептала Феорис. – И с тех пор ты все время ищешь…
– Нет. С тех пор я никого и ничего не ищу. Кроме разве что паромщика и Черной Реки. Я спускался к ней однажды… туда, в Тартар. Но за мной пришел мой отец и привел обратно. Я помню, как она стояла на коленях между Аидом и Персефоной и плакала, простирая ко мне руки. Но во мне слишком много жизненной силы. Я не смог умереть. Хотел, но не смог.
– Милый, тебе никогда не говорили, что ты немножко сумасшедший?
Аристон ласково улыбнулся:
– Только немножко, Феорис?
– Да нет. Ты безумнее самых безумных мечтателей. Но это безумие какое-то… милое. Мне нравится. И ты мне нравишься. Сделай мне одолжение, калон…
– Какое? – спросил Аристон.
– Ложись со мной. Я буду любить тебя так, словно только что познала любовь. Словно мы ее с тобой сами выдумали. Как… как твоя невеста. Робко, застенчиво, нежно и… ласково.
– Нет, – сказал Аристон. – Мне очень жаль.
– Тебе очень жаль?! Скажи, калон, сколько ты мне заплатишь за то, что НЕ сделаешь этого?
– Сколько хочешь. Пятьдесят драхм. Мину. Две.
– Две мины! Хорошо. Покажи.
Аристон вынул из кошелька две тяжелые серебряные монеты. В каждой было сто драхм. Он протянул деньги девушке.
Но Феорис неожиданно помотала головой:
– Нет! Оставь их себе! Засунь их себе в задницу! Хотя нет… ты… соверши на них жертвоприношение… в память о ней. На высоком алтаре перед Парфеноном. Чтобы боги сжалились над ее тенью и душой. Сделай это от моего имени. Хорошо, калон?
Аристон вдруг увидел, что она плачет.
– Феорис! – позвал он.
– Теперь ты можешь говорить, что нас было двое… Тех, кто тебя любил. Потому что я тоже люблю. Это ужасно. Наверно, я умру. Когда занимаешься таким ремеслом, не можешь себе позволить влюбляться. Но я… я влюбилась! Это танталовы муки, сизифов труд… Вот на что это похоже. Скажи… она была… девственницей, да?
– Да, – кивнул Аристон. – Она была посвящена Артемиде.
– Уходи! – воскликнула Феорис. – Отправляйся домой, калон!
– Но, Феорис…
– Этот здоровый бык сам найдет обратную дорогу. А я не вынесу… Не могу я смотреть на тебя и умирать от желания. Но что я в состоянии тебе предложить? Себя, такую потасканную, грязную? Афродита свидетельница, у меня была целая сотня мужчин. Нет, даже больше. Но сейчас я… я хочу…
– Что, Феорис?
– Хочу снова стать чистой. Невинной. Стать твоей. Твоей первой девушкой. А ты чтобы стал моим первым мужчиной. И последним. Навеки. Поэтому убирайся отсюда, калон! Иди! И больше не возвращайся!
– Феорис… – начал Аристон.
Но тут они услышали крики Таргелии. Аристон с Феорис переглянулись и одновременно повернули головы к двери. В комнату ворвалась Таргелия. Она была голая и везде: на ее плечах, груди, животе и бедрах – виднелись кровоточащие раны. На горле и плече были следы от укусов. Один глаз у нее распух и покраснел.
– Спасите меня! – кричала она. – Он… он сошел с ума!
Аристон схватил ее за руку и спрятал у себя за спиной как раз в тот момент, когда в дверь ворвался Орхомен с ножом. Он скалился от неистовой, демонической радости. Глаза его дико сверкали. Могучее тело сотрясалось от беззвучного смеха.
– Где она? – проревел он. – Дай мне до нее добраться, мальчишка! Я разрежу ее на мелкие кусочки и съем сырой. Это самая вкусная козочка, которую я…
Аристон не колебался ни секунды. Он взмахнул рукой и ударил Орхомена по лицу. В маленькой комнате пощечина прозвучала очень громко.
Орхомен затряс головой, словно бык, готовый ринуться в бой. Но потом его глаза прояснели. Он посмотрел на Аристона, на девушек, на нож в своей руке… Орхомен разжал сильные пальцы и выронил нож.
– Я выпил слишком много вина, – пробормотал он. – Хотя нет… Дело не в этом. Я пытался убежать с приисков. Они… они били меня по голове палицей. И с тех пор…
– Нет, это тоже ни при чем, – сказал Аристон.
– Наверно. Наверно, виновата жара. Вредные испарения. Темнота. Сильная боль. А может, дело во мне. Что-то во мне надломилось. Я… я убил там мальчика. Сначала обладал им, а потом убил. Сам не знаю почему. Тала больше нет. Ты убил его, ты, смазливый ублюдок-отцеубийца! Никто не может мне объяснить…
– Что? – спросил Аристон.
– Объяснить про зло, – сказал Орхомен.
– Пойдем, Орхомен, – вздохнул Аристон. – Пойдем домой. Тебе надо прилечь, отдохнуть.
– Нет, – заплетающимся языком возразил Орхомен. – Я должен извиниться. Извиниться перед этой маленькой дриадой. Перед этой лесной нимфой. Я ее обидел. Жестоко обидел. Мне очень жаль. И я хочу ей это доказать. Таргелия!
– Да… да, Орхомен? – пролепетала девушка.
– Выходи! Встань гордо, как царица! Вот так! Орхомен упал на колени и поцеловал ей ноги. Потом поднял правую ногу Таргелии и поставил на свою могучую, мускулистую шею. Повернув большую голову, он взглянул округлившимися глазами на ее обнаженное тело.
– Теперь я твой раб.
– О, вставай, вставай, дурень! – поморщился Аристон. Но Таргелия смотрела на высокого спартанца не отрываясь. Смотрела с трепетом и гордостью. И с какой-то…
нежностью.
– Оставь его, мой господин, – прошептала она. – Он больше не обидит меня. Правда… любимый?
– Могилой своего учителя Тала клянусь, что никогда не обижу тебя! – воскликнул Орхомен.
Феорис вопросительно поглядела на Аристона.
– Он не обидит ее, – подтвердил Аристон. – Он скорее умрет, чем нарушит эту клятву.
Через два месяца после тех событий Орхомен женился на Таргелии. Он смог это сделать, потому что она, как и он, была из метеков – чужеземкой, жившей в Афинах.
Расположившись подле приемного отца за свадебным столом, где налегали не на еду, а на вино, а затем выходили танцевать. Аристон захлебывался от бессильной ярости. Сперва он просто удивился, что Тимосфен принял приглашение, но потом, когда понял, почему отец это сделал – исключительно ради него, Аристона, ибо Орхомен был его лучшм другом, – ему стало не по себе. Ведь пир устраивался в доме Алкивиада, из-за которого и погиб Фебалид. Тимосфен наверняка не знал подробностей той чудовищной истории. Он, должно быть, полагал, что его сын сам вызвался править колесницей Алкивиада на состязании, завершившемся для него столь трагично. То, что Фебалид правил колесницей, было далеко не редкостью. Молодые афинские аристократы очень часто правили во время празднеств либо своими колесницами, либо колесницами друзей. Иногда кто-нибудь из них даже оказывался победителем, но это случалось лишь иногда.
Однако сейчас Аристон гневался по другому поводу. Он глядел на Орхомена, сидевшего возле невесты. Лицо друга выражало смущение.
– Еще бы! – пробормотал Аристон. – Пойти на такое! Во имя черного Аида, как он умудрился познакомиться с Алкивиадом, этим двуличным мерзавцем?
Тимосфен наклонился к приемному сыну. На его благородном, гордом лице была написана тревога.
– Что тебя гнетет, сын? – спросил он.
– Ничего, отец, – покачал головой Аристон. Но Алкивиад заметил, что они склонились друг к другу, и, словно танцор, легко вскочил на ноги. Он подошел к Аристону и Тимосфену и встал перед ними, покачиваясь. Его красивое, но уже потрепанное лицо осветилось лукавой улыбкой.
– Правда, моя маленькая сестренка очаровательна? – спросил он, сюсюкая. (Алкивиад всегда сюсюкал.)
– Очень, – сухо отозвался Аристон.
– Ты понимаешь, в чем дело, не так ли, благородный Тимосфен? – продолжал Алкивиад. – Моя двоюродная сестренка Таргелия – сирота, она из той моей родни, что живет на Лесбосе. Вот я и подумал, что как родственник должен устроить этот пир, дабы все могли оценить ее знатность и чистоту.
– Это, конечно, благородно с твоей стороны, – сдержанно произнес Тимосфен. Он не любил Алкивиада. Хотя Тимосфен не знал, насколько велика его ответственность за смерть Фебалида, ему все равно тяжело было видеть человека, который имел отношение к разразившемуся несчастью. Но даже если закрыть на это глаза, он и без того много слышал об извращенности Алкивиада, о его пороках и грехах. Человек, приходившийся племянником бессмертному законодателю Периклу, мог бы себя вести и поприличней. Из уважения к заслугам дяди, во имя чести семьи. С другой стороны, несколько старомодному Тимосфену казалось, что мужчина, наплодивший столько внебрачных детей, сколько Алкивиад, мог бы оставить в покое мальчиков.
– Ну, с твоим благородством мне не сравниться! – торжественно произнес Алкивиад. – Ибо если я заменил бедной Таргелии отца, которого она потеряла в раннем детстве, то ты…
– Я позволяю Орхомену ввести ее в мой дом. Но это лишь красивый жест. Можно назвать это выгодной сделкой. Он служит у меня меньше месяца, но принес больше выгоды, чем любой другой управляющий. Да и невеста его очень милая,да?
– О, да! Безусловно! – подхватил Алкивиад. – Она сегодня же вечером вывесит из окна свою ночную сорочку, ей нечего бояться или стыдиться.
– Алкивиад, пожалуйста! – не выдержал Аристон.
– Прости меня, прекрасный Аристон! Клянусь Эросом, ялюблю тебя! Я не хотел тебя смущать– Ведь общеизвестно…
– …что у нас есть варварский обычай вывешивать из окна окровавленную сорочку невесты в доказательство ее девственности. Ладно! Но зачем говорить об этом заранее?
– Как ты деликатен, калон! – усмехнулся Алкивиад. – О боги! Наверно, отчасти поэтому ты так обворожителен! Хочешь еще вина? Кусок свадебного пирога?
– Ничего я не хочу, спасибо, – сказал Аристон.
– Ну, хорошо, тогда я вас оставлю, тем более что мое общество тебе, должно быть, не по душе…
– Оставляй, – сказал Аристон.
– Сын, – обратился Тимосфен к Аристону, когда Алкивиад отошел от них, – я знаю, что он чудовищно непристоен, но разве обязательно быть с ним таким грубым?
– Обязательно, отец, – сказал Аристон. – Он все время пристает ко мне, просит, чтобы я ему отдался. А ведь он женат, и у него есть ребенок! Алкивиад хвастается, что спит с Сократом, хотя это грязная ложь! Сократ не занимается любовью с мужчинами. Он отрубил хвост своей собаке только потому, что люди восхищались ее удивительной красотой. Он предпочитает, чтобы его ругали за жестокость, лишь бы не забывали о нем. Жена бросила его…
– А он вынес ее из зала суда на руках, и она до сих пор с ним мучается… Все это я знаю. Не пересказывай мне сплетен, сын. Не мужское это занятие. Однако я все равно не понимаю, почему ты так разгневан.
– Отец, – осторожно произнес Аристон, – если я тебе расскажу, ты не испортишь свадьбу?
– Конечно, нет! – удивился Тимосфен.
– Тогда я скажу. Это все ложь! Она не сестра Алкивиада.
Она обыкновенная шлюха. Все женщины, собравшиеся тут и изображающие родственниц и подруг, либо порны, либо алевтриды, либо малоизвестные гетеры. Он не осмелился пригласить более знаменитых вроде Парфенопы, боясь…
Аристон вдруг осекся, услышав, что Тимосфен спокойно прищелкивает языком.
– Хорошая шутка! – сказал приемный отец. – Очень неплохой замысел! А я тупоголовый болван, так? Свадебная процессия, составленная из флейтисток и факелыциц, препровождает бедную маленькую шлюшку из публичного дома в мой! Благородный Тимосфен оказывает почести проститутке! Ха! Чтобы такое выдумать, нужны мозги, сынок. Изобретательно! Скажи, а Орхомен знает? Ну, что она продажная девка?
– А ты откуда знаешь? – спросил он. Надсмотрщик с легкой грустью улыбнулся.
– Потому что я раб, мой господин, – сказал он. Аристон так и застыл. Потом вытянул руку и положил ее на плечо надсмотрщику.
– Извини меня. Я не знал.
– Не стоит, – сказал надсмотрщик. – Здесь, кроме сторожей, нет свободных людей. Все мастера и надсмотрщики – это рабы. Свободные люди не задерживаются в Ла-уриуме, благородные господа! Не могут этого вынести. Одно дело – получать каждый день мину и семьдесят драхм, как получает за использование рабов великий, благородный и благочестивый Никий, адругое – воочию видеть, как людей ломают, превращают в животных, постепенно доводят до смерти, чтобы добыть это богатство. Нам приходится тут оставаться. Мы не можем отвернуться. Некоторых из нас вынуждают превращаться в мучителей. Должен сразу признать: те, кто этим занимается, быстро начинают получать удовольствие, причиняя другим боль. Человеческая душа – это такие глубины и закоулки, что…
– Я, – сурово произнес Тимосфен , – нахожу сей разговор неподобающим. Поэтому давайте его прекратим. Но прежде чем пойти, я хочу заронить в ваши головы одну мысль: кто из людей… кто из людей, ступающих по земле и дышащих воздухом, свободен?
Аристон долго смотрел на своего приемного отца. Потом подошел и поцеловал его в щеку.
– Прости меня, отец, – сказал он.
– Ничего, – проворчал Тимосфен. – Ладно, надсмотрщик, так мы будем искать Орхомена, которого мой сын просит меня выкупить отсюда?
– Его уже ищут, – откликнулся надсмотрщик. – А пока, если вы не возражаете, я могу показать вам прииски.
– С удовольствием посмотрим, – сказал Тимосфен. Аристон вскоре понял, какой подвох таился в предложении надсмотрщика. Ведь он показал им все без изъятья. Пантарх провел их по длинному извилистому главному коридору, откуда они могли заглянуть в галереи. Они были столь малы, что даже в самых просторных людям приходилось работать на коленях; обычно же рабы и вовсе лежали либо на животе, либо на спине и откалывали руду молотом и металлическими клиньями. Они работали, зажмурившись, чтобы не ослепнуть от пыли, а затем другие рабы по цепочке передавали руду в корзинах наружу, ибо даже два человека не могли разойтись в столь тесных коридорах. Единственное преимущество заключалось в том, что надсмотрщикам было трудно размахивать кнутами в таком узком пространстве. Но они все равно умудрялись исполосовать раба до крови, увидев, что он остановился на минутку передохнуть.
Смрад стоял жуткий: воняло потом, человеческими испражнениями, кровью и даже порой трупным разложением – когда раба придавливало каменной глыбой и его никому уже не нужное тело не смогли или не посчитали необходимым вытащить из-под обломков. Аристон подумал, что если Тартар существует, то здесь.
Они перешли в дробильню. Рабы ходили тут по кругу бесконечной чередой, приводя в движение большие балки, которые выполняли роль тяжелых железных пестиков, долбящих руду в огромных ступках. Тут уж надсмотрщикам было где взмахнуть хлыстом. На спины рабов страшно было смотреть. Мельницы, приводившиеся в движение при помощи воды и человеческих усилий, поворачивали громадные жернова из твердого-претвердого трахита, которые перемалывали руду, чтобы ее можно было просеивать. Рабы лопатами кидали руду на сито. Прошедшие через ячейки песчинки отправляли на промывку. Для этого их ссыпали на наклонные столы и лили на них воду, поворачивая струю так и сяк под острым углом, пока более тяжелые частички металла не оставались на столах, а каменная пыль не вымывалась. Дальше находилась плавильня, идеальный прообраз преисподней; там стояли сотни маленьких печей, за которыми следили рабы, все без исключения обреченные на смерть от болезни легких – она развивалась из-за дыма. Следом за плавильней шла мастерская очистки, где серебро отделяли от свинца, для чего его вновь подогревали на пористых камнях, обдуваемых ветром. Вступая во взаимодействие с воздухом, свинец превращался в глет, а чистое, без примесей серебро оставалось на поверхности, и его нужно было только соскрести. Рабы, которые этим занимались, харкали кровью, выплевывая легкие.
«Никогда больше не смогу без содрогания взять в руки драхму», – подумал Аристон.
Когда они вернулись в комнату главного надсмотрщика, Орхомен их уже ждал. Вернее, то, что осталось от Орхомена. Бородатое, грязное животное, чьи могучие плечи, казалось, тянули его к земле, так что оно не-могло распрямиться, устремило на них дикий, звериный взгляд. Нос Орхомена был переломан. На лбу выжжено клеймо. Руки и ноги закованы в кандалы. От тела исходил непереносимый смрад. Узнав Аристона, он ощерился, точно волк.
– Ты? – сказал Орхомен. – Тебе всегда удавалось отвертеться.
– Только не от тебя, – откликнулся Аристон и поцеловал его, невзирая на вонь. Потом повернулся к сторожам и приказал: – Разбейте его оковы.
Вечером вымытый, хорошо накормленный, напоенный вином Орхомен, которому подстригли волосы, завили и надушили бороду, выглядел почти что человеком. Он серьезно и вежливо обсуждал с Тимосфеном, стоит ли пригласить лекаря, чтобы тот убрал безобразное клеймо – его Орхоме-ну поставили за то, что он много раз пытался бежать с приисков.
– Конечно, – сказал Тимосфен, – у тебя останется шрам, но все будут думать, что ты получил его на войне или что это несчастный случай. Никто не догадается…
– Хорошо, – кивнул Орхомен. – Я согласен. Зевс свидетель, я могу переносить боль. Но что меня действительно беспокоит – это как я буду жить. Спартанцы умеют только убивать людей. Вы же знаете, как нас воспитывают. Мы не прикасаемся к земле, ее обрабатывают илоты, освобождая нас для того, чтобы мы…
– …становились рабами долга, дисциплины и держали в подчинении огромное множество непокорных рабов, – сухо продолжил Тимосфен. – Я бы не хотел быть спартанцем, мой друг.
– Я тоже не хочу, – спокойно отозвался Орхомен. – У меня нет ни малейшего желания возвращаться в Спарту. Кроме того, моя жизнь связана с жизнью Аристона – волей судьбы, рока…
– А не волей… любви? – спросил Тимосфен.
– Наверно, и это присутствует, хотя я столько раз испытывал огромное искушение свернуть ему шею, – ответил Орхомен. – Он может взбесить кого угодно… ты разве не замечал, благородный Тимосфен?
– Замечал, – улыбнулся тот. – Но это все не на пустом месте. Что же касается работы, то я тебе ее дам. Со следующей недели, когда ты отдохнешь и немножко развеешься, я назначу тебя надсмотрщиком в моих мастерских.
– В твоих мастерских? А что там производят?
– В основном работают с металлом: куют щиты, доспехи, оружие. Это довольно просто. Тебе нужно будет только записывать, сколько металла поступило в мастерские – без раковин и других дефектов – и сколько щитов, нагрудных пластин, наголенников, мечей, кинжалов, наконечников для копий и всего такого прочего получено. Конечно, при работе всегда часть металла теряется, но в твои обязанности будет входить, чтобы терялось как можно меньше. Теряется металл в основном из-за нерадивости работников. Ну и, конечно, из-за воровства… Есть, правда, еще одна, не такая заметная причина: лень. Когда за то время, что можно выковать два щита, делают всего один. Но ты быстро смекнешь что к чему. Насколько я понимаю, у тебя недюжинный ум.
– Отец, – вступил в разговор Аристон. – А почему ты не хочешь, чтобы я управлял какой-нибудь мастерской? Я бы с удовольствием! Ненавижу жить как праздный паразит. Почему…
Тимосфен покачал головой.
– Нет, сынок, – ласково сказал он. – Ты должен завершить свое учение, твое образование оставляет желать лучшего. А потом посмотрим.
Той ночью Орхомен вошел в спальню Аристона и забрался к нему в постель. Обняв юношу, он принялся осыпать его страстными поцелуями.
Аристон содрогнулся.
– Нет, Орхомен, – сказал он. Орхомен насмешливо прищурился.
– Почему? Ты же был влюблен в Лизандра! Когда он умер, ты целовал его в мертвые губы целых полчаса. В чем же дело? Или ты считаешь, что я стал безобразен, а может…
– Нет. Просто я… не в силах. Твои шрамы сразу видны, а мои – нет. Я видел прииски, в которых ты надрывался. Но поверь, если б у меня был выбор, я бы мигом согласился отправиться туда. Я бы предпочел умереть. И это не пустые слова, Орхомен. Я действительно так думаю.
– Почему? – спросил Орхомен.
Аристон ему рассказал. Все, до мельчайших подробностей. Голос его звучал ровно, почти бесстрастно. От этого рассказ производил еще большее впечатление. Ничто так не усугубляет ужас, как спокойный тон рассказчика.
– Понятно, – кивнул Орхомен. – Хочешь, я убью сирийца? Или свинью-управляющего, который рассказал ему о тебе?
– Нет, я не хочу ничьей смерти. Пока я жив, я не хочу причинять мужчинам… или женщинам боль, не хочу никого унижать. Нет ничего хуже этого, друг. Я бы хотел посвятить жизнь таким людям, обиженным, униженным, лишенным человеческого достоинства, лишенным…
– Человечности, -подсказал Орхомен.
– Ты меня понимаешь. А теперь встань.
– Встать? – переспросил Орхомен.
– Да. Я найду тебе женщину. Тебе это нужно… после стольких месяцев. Может, мне тоже, но не думаю. Я уже пережил это… Надеюсь…
– Пережил? Что пережил?
– Мне уже не нужно доказывать себе, что я мужчина, – пояснил Аристон.
– Ну хорошо, – согласился Орхомен. – Хотя я, наверно, уже не испытываю тяги к женщинам. Когда рядом нет никого, кроме волосатых, вонючих мужиков, поневоле входишь во вкус…
– Я не вошел, – сказал Аристон. -Ладно, пойдем.
Он не повел Орхомена в порнобоскион, порнею или еще в какой-нибудь бордель. И с Парфенопой тоже не познакомил. Аристон подозревал, что она придет в восторг от богатырского телосложения и мощи Орхомена. А юноша боялся ее потерять. Ужасно боялся.
Вместо этого он повел друга-врага, несостоявшегося любовника, в тот квартал, где можно было повстречать алев-трид-флейтисток и даже не очень знаменитых гетер. Аристон принял необходимые меры предосторожности и раздо– был себе и Орхомену по трости, без которых их могли принять за пьяных и взять под стражу: в этом квартале власти строго преследовали флейтисток, танцовщиц и попрошаек. Оба, и Аристон и Орхомен, были богато одеты. А благородный вид и воспитание Аристона служили им прекрасной гарантией безопасности, пока они не раскрывали рты. Но скажи друзья хоть слово – все пропало бы, ибо афинские власти не церемонились с метеками, чужаками.
Все оказалось просто. Слишком просто. Едва они добрались туда, как увидели маленькую резвушку с крашеными светлыми волосами. Она шла впереди них и с усмешкой поглядывала через плечо. Когда девушка прошла под фонарем, они увидели, что в подошвы ее блестящих сандалий вбиты гвоздики, оставляющие на пыльной мостовой надпись «следуй за мной».
Аристон поравнялся с девушкой.
– У тебя есть подружка? – спросил он.
– Для кого? – прошептала она.
– Для меня, – сказал он.
– Я пойду с тобой, ягненочек, – сказала она. – Даже без денег, если у тебя их нет. Мы ведь нечасто получаем удовольствие от нашего ремесла. А такой юноша, как ты, калон…
– Тогда нужна подружка для моего друга, – настаивал Аристон.
Девушка взглянула на Орхомена и содрогнулась.
– Для этого жуткого урода? Фу! Зачем он тебе?
– Он мой друг. Он спас мне жизнь в бою. У него такой вид, потому что его взяли в плен и обратили в рабство. А вообще он очень милый.
– Ладно… Я попытаюсь. Но ему придется ограничиться простой порной. Правда, хорошей. Чистой. Ее зовут Тар-гелия, если тебя это интересует. Когда она свободна, я разрешаю ей оставаться у меня дома, чтобы она могла подзаработать денег и купить себе вольную. Она довольно хорошенькая. Да, она слишком хороша для такой жизни!
– Отлично, – кивнул Аристон, – Но надеюсь, она сильная девушка. Мой друг целых семь месяцев не прикасался к женщине, так что…
– О Эрос, спаси нас! – воскликнула маленькая гетера.
Когда Орхомен и Таргелия покинули комнату, маленькая гетера по имени Феорис – ей исполнилось лишь пятнадцать лет – подошла и села к Аристону на колени. Потом начала его целовать. Очень умело.
Аристон отстранил ее.
– Не надо.
Она удивленно подняла на него глаза.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, я не в настроении. Но ты не волнуйся. Я тебе все равно заплачу.
Девушка посмотрела на него с некоторой тревогой.
– Милый, может, ты не по этой части? Аристон улыбнулся, нисколько не смутившись.
– Вовсе нет, – сказал он.
– Тогда докажи!
– Если б я не интересовался женщинами, то не пришел бы к тебе. А будь я не уверен в своей мужественности, то тогда бы наверняка старался доказать и тебе и себе… Но я не страдаю ни тем, ни другим. А значит, нет нужды и доказывать. Мне просто скучно, Феорис. И немножко грустно. Ты не можешь мне дать то, что я ищу…
Она произнесла короткое, очень выразительное аттическое ругательство.
Он усмехнулся.
– Извини. Я не хотел тебя обидеть. Ты красивая девушка, Феорис. Клянусь Афродитой! Просто…
– Что просто, калон?
– Я не думаю, что мне нужна красота…
– Тогда что же тебе нужно, во имя черного Аида? – воскликнула Феорис. Аристон улыбнулся.
– Можешь назвать это любовью, – сказал он. – Мне нужно то, что не выставляется на продажу. Любовь нельзя купить или подделать. Она бесценна… если ее удается найти. Да, если когда-нибудь удается.
Девушка продолжала смотреть на него испытующим взором.
– Милый, ты что, хочешь сказать, тебя никто никогда не любил?
Он покачал головой:
– Любили. Однажды.
– А что с ней стряслось?
– Она умерла. Хотя нет… Ее убили.
– Из-за… тебя?
– Из-за меня.
– Расскажи мне.
– Нет, – отрезал Аристон.
– О! – прошептала Феорис. – И с тех пор ты все время ищешь…
– Нет. С тех пор я никого и ничего не ищу. Кроме разве что паромщика и Черной Реки. Я спускался к ней однажды… туда, в Тартар. Но за мной пришел мой отец и привел обратно. Я помню, как она стояла на коленях между Аидом и Персефоной и плакала, простирая ко мне руки. Но во мне слишком много жизненной силы. Я не смог умереть. Хотел, но не смог.
– Милый, тебе никогда не говорили, что ты немножко сумасшедший?
Аристон ласково улыбнулся:
– Только немножко, Феорис?
– Да нет. Ты безумнее самых безумных мечтателей. Но это безумие какое-то… милое. Мне нравится. И ты мне нравишься. Сделай мне одолжение, калон…
– Какое? – спросил Аристон.
– Ложись со мной. Я буду любить тебя так, словно только что познала любовь. Словно мы ее с тобой сами выдумали. Как… как твоя невеста. Робко, застенчиво, нежно и… ласково.
– Нет, – сказал Аристон. – Мне очень жаль.
– Тебе очень жаль?! Скажи, калон, сколько ты мне заплатишь за то, что НЕ сделаешь этого?
– Сколько хочешь. Пятьдесят драхм. Мину. Две.
– Две мины! Хорошо. Покажи.
Аристон вынул из кошелька две тяжелые серебряные монеты. В каждой было сто драхм. Он протянул деньги девушке.
Но Феорис неожиданно помотала головой:
– Нет! Оставь их себе! Засунь их себе в задницу! Хотя нет… ты… соверши на них жертвоприношение… в память о ней. На высоком алтаре перед Парфеноном. Чтобы боги сжалились над ее тенью и душой. Сделай это от моего имени. Хорошо, калон?
Аристон вдруг увидел, что она плачет.
– Феорис! – позвал он.
– Теперь ты можешь говорить, что нас было двое… Тех, кто тебя любил. Потому что я тоже люблю. Это ужасно. Наверно, я умру. Когда занимаешься таким ремеслом, не можешь себе позволить влюбляться. Но я… я влюбилась! Это танталовы муки, сизифов труд… Вот на что это похоже. Скажи… она была… девственницей, да?
– Да, – кивнул Аристон. – Она была посвящена Артемиде.
– Уходи! – воскликнула Феорис. – Отправляйся домой, калон!
– Но, Феорис…
– Этот здоровый бык сам найдет обратную дорогу. А я не вынесу… Не могу я смотреть на тебя и умирать от желания. Но что я в состоянии тебе предложить? Себя, такую потасканную, грязную? Афродита свидетельница, у меня была целая сотня мужчин. Нет, даже больше. Но сейчас я… я хочу…
– Что, Феорис?
– Хочу снова стать чистой. Невинной. Стать твоей. Твоей первой девушкой. А ты чтобы стал моим первым мужчиной. И последним. Навеки. Поэтому убирайся отсюда, калон! Иди! И больше не возвращайся!
– Феорис… – начал Аристон.
Но тут они услышали крики Таргелии. Аристон с Феорис переглянулись и одновременно повернули головы к двери. В комнату ворвалась Таргелия. Она была голая и везде: на ее плечах, груди, животе и бедрах – виднелись кровоточащие раны. На горле и плече были следы от укусов. Один глаз у нее распух и покраснел.
– Спасите меня! – кричала она. – Он… он сошел с ума!
Аристон схватил ее за руку и спрятал у себя за спиной как раз в тот момент, когда в дверь ворвался Орхомен с ножом. Он скалился от неистовой, демонической радости. Глаза его дико сверкали. Могучее тело сотрясалось от беззвучного смеха.
– Где она? – проревел он. – Дай мне до нее добраться, мальчишка! Я разрежу ее на мелкие кусочки и съем сырой. Это самая вкусная козочка, которую я…
Аристон не колебался ни секунды. Он взмахнул рукой и ударил Орхомена по лицу. В маленькой комнате пощечина прозвучала очень громко.
Орхомен затряс головой, словно бык, готовый ринуться в бой. Но потом его глаза прояснели. Он посмотрел на Аристона, на девушек, на нож в своей руке… Орхомен разжал сильные пальцы и выронил нож.
– Я выпил слишком много вина, – пробормотал он. – Хотя нет… Дело не в этом. Я пытался убежать с приисков. Они… они били меня по голове палицей. И с тех пор…
– Нет, это тоже ни при чем, – сказал Аристон.
– Наверно. Наверно, виновата жара. Вредные испарения. Темнота. Сильная боль. А может, дело во мне. Что-то во мне надломилось. Я… я убил там мальчика. Сначала обладал им, а потом убил. Сам не знаю почему. Тала больше нет. Ты убил его, ты, смазливый ублюдок-отцеубийца! Никто не может мне объяснить…
– Что? – спросил Аристон.
– Объяснить про зло, – сказал Орхомен.
– Пойдем, Орхомен, – вздохнул Аристон. – Пойдем домой. Тебе надо прилечь, отдохнуть.
– Нет, – заплетающимся языком возразил Орхомен. – Я должен извиниться. Извиниться перед этой маленькой дриадой. Перед этой лесной нимфой. Я ее обидел. Жестоко обидел. Мне очень жаль. И я хочу ей это доказать. Таргелия!
– Да… да, Орхомен? – пролепетала девушка.
– Выходи! Встань гордо, как царица! Вот так! Орхомен упал на колени и поцеловал ей ноги. Потом поднял правую ногу Таргелии и поставил на свою могучую, мускулистую шею. Повернув большую голову, он взглянул округлившимися глазами на ее обнаженное тело.
– Теперь я твой раб.
– О, вставай, вставай, дурень! – поморщился Аристон. Но Таргелия смотрела на высокого спартанца не отрываясь. Смотрела с трепетом и гордостью. И с какой-то…
нежностью.
– Оставь его, мой господин, – прошептала она. – Он больше не обидит меня. Правда… любимый?
– Могилой своего учителя Тала клянусь, что никогда не обижу тебя! – воскликнул Орхомен.
Феорис вопросительно поглядела на Аристона.
– Он не обидит ее, – подтвердил Аристон. – Он скорее умрет, чем нарушит эту клятву.
Через два месяца после тех событий Орхомен женился на Таргелии. Он смог это сделать, потому что она, как и он, была из метеков – чужеземкой, жившей в Афинах.
Расположившись подле приемного отца за свадебным столом, где налегали не на еду, а на вино, а затем выходили танцевать. Аристон захлебывался от бессильной ярости. Сперва он просто удивился, что Тимосфен принял приглашение, но потом, когда понял, почему отец это сделал – исключительно ради него, Аристона, ибо Орхомен был его лучшм другом, – ему стало не по себе. Ведь пир устраивался в доме Алкивиада, из-за которого и погиб Фебалид. Тимосфен наверняка не знал подробностей той чудовищной истории. Он, должно быть, полагал, что его сын сам вызвался править колесницей Алкивиада на состязании, завершившемся для него столь трагично. То, что Фебалид правил колесницей, было далеко не редкостью. Молодые афинские аристократы очень часто правили во время празднеств либо своими колесницами, либо колесницами друзей. Иногда кто-нибудь из них даже оказывался победителем, но это случалось лишь иногда.
Однако сейчас Аристон гневался по другому поводу. Он глядел на Орхомена, сидевшего возле невесты. Лицо друга выражало смущение.
– Еще бы! – пробормотал Аристон. – Пойти на такое! Во имя черного Аида, как он умудрился познакомиться с Алкивиадом, этим двуличным мерзавцем?
Тимосфен наклонился к приемному сыну. На его благородном, гордом лице была написана тревога.
– Что тебя гнетет, сын? – спросил он.
– Ничего, отец, – покачал головой Аристон. Но Алкивиад заметил, что они склонились друг к другу, и, словно танцор, легко вскочил на ноги. Он подошел к Аристону и Тимосфену и встал перед ними, покачиваясь. Его красивое, но уже потрепанное лицо осветилось лукавой улыбкой.
– Правда, моя маленькая сестренка очаровательна? – спросил он, сюсюкая. (Алкивиад всегда сюсюкал.)
– Очень, – сухо отозвался Аристон.
– Ты понимаешь, в чем дело, не так ли, благородный Тимосфен? – продолжал Алкивиад. – Моя двоюродная сестренка Таргелия – сирота, она из той моей родни, что живет на Лесбосе. Вот я и подумал, что как родственник должен устроить этот пир, дабы все могли оценить ее знатность и чистоту.
– Это, конечно, благородно с твоей стороны, – сдержанно произнес Тимосфен. Он не любил Алкивиада. Хотя Тимосфен не знал, насколько велика его ответственность за смерть Фебалида, ему все равно тяжело было видеть человека, который имел отношение к разразившемуся несчастью. Но даже если закрыть на это глаза, он и без того много слышал об извращенности Алкивиада, о его пороках и грехах. Человек, приходившийся племянником бессмертному законодателю Периклу, мог бы себя вести и поприличней. Из уважения к заслугам дяди, во имя чести семьи. С другой стороны, несколько старомодному Тимосфену казалось, что мужчина, наплодивший столько внебрачных детей, сколько Алкивиад, мог бы оставить в покое мальчиков.
– Ну, с твоим благородством мне не сравниться! – торжественно произнес Алкивиад. – Ибо если я заменил бедной Таргелии отца, которого она потеряла в раннем детстве, то ты…
– Я позволяю Орхомену ввести ее в мой дом. Но это лишь красивый жест. Можно назвать это выгодной сделкой. Он служит у меня меньше месяца, но принес больше выгоды, чем любой другой управляющий. Да и невеста его очень милая,да?
– О, да! Безусловно! – подхватил Алкивиад. – Она сегодня же вечером вывесит из окна свою ночную сорочку, ей нечего бояться или стыдиться.
– Алкивиад, пожалуйста! – не выдержал Аристон.
– Прости меня, прекрасный Аристон! Клянусь Эросом, ялюблю тебя! Я не хотел тебя смущать– Ведь общеизвестно…
– …что у нас есть варварский обычай вывешивать из окна окровавленную сорочку невесты в доказательство ее девственности. Ладно! Но зачем говорить об этом заранее?
– Как ты деликатен, калон! – усмехнулся Алкивиад. – О боги! Наверно, отчасти поэтому ты так обворожителен! Хочешь еще вина? Кусок свадебного пирога?
– Ничего я не хочу, спасибо, – сказал Аристон.
– Ну, хорошо, тогда я вас оставлю, тем более что мое общество тебе, должно быть, не по душе…
– Оставляй, – сказал Аристон.
– Сын, – обратился Тимосфен к Аристону, когда Алкивиад отошел от них, – я знаю, что он чудовищно непристоен, но разве обязательно быть с ним таким грубым?
– Обязательно, отец, – сказал Аристон. – Он все время пристает ко мне, просит, чтобы я ему отдался. А ведь он женат, и у него есть ребенок! Алкивиад хвастается, что спит с Сократом, хотя это грязная ложь! Сократ не занимается любовью с мужчинами. Он отрубил хвост своей собаке только потому, что люди восхищались ее удивительной красотой. Он предпочитает, чтобы его ругали за жестокость, лишь бы не забывали о нем. Жена бросила его…
– А он вынес ее из зала суда на руках, и она до сих пор с ним мучается… Все это я знаю. Не пересказывай мне сплетен, сын. Не мужское это занятие. Однако я все равно не понимаю, почему ты так разгневан.
– Отец, – осторожно произнес Аристон, – если я тебе расскажу, ты не испортишь свадьбу?
– Конечно, нет! – удивился Тимосфен.
– Тогда я скажу. Это все ложь! Она не сестра Алкивиада.
Она обыкновенная шлюха. Все женщины, собравшиеся тут и изображающие родственниц и подруг, либо порны, либо алевтриды, либо малоизвестные гетеры. Он не осмелился пригласить более знаменитых вроде Парфенопы, боясь…
Аристон вдруг осекся, услышав, что Тимосфен спокойно прищелкивает языком.
– Хорошая шутка! – сказал приемный отец. – Очень неплохой замысел! А я тупоголовый болван, так? Свадебная процессия, составленная из флейтисток и факелыциц, препровождает бедную маленькую шлюшку из публичного дома в мой! Благородный Тимосфен оказывает почести проститутке! Ха! Чтобы такое выдумать, нужны мозги, сынок. Изобретательно! Скажи, а Орхомен знает? Ну, что она продажная девка?