Но Аристон все же подумал, что в тех необычайных обстоятельствах, в которых он оказался, роскошное снаряжение может очень даже пригодиться. Юноша представил себе, как он будет выглядеть в ослепительно сверкающем золоте и полированном серебре, с гребнем из крашеного конского волоса, покачивающимся на шлеме, со щитом на плече и копьем в руке, с коротким обоюдоострым клинком, какие спартанцы носили на правом боку, и с небольшим кинжалом на левом. Он появится, как один из героев, воспетых слепым поэтом в его великих творениях. Да нет, какой герой?! В доспехах Теламона он вполне может показаться доверчивым селянам величественным юным богом. Да-да, это как раз то, что ему нужно: он должен выполнить свою миссию один, но все равно имеет смысл заручиться хоть какой-нибудь поддержкой, и в данном случае его невидимыми союзниками окажутся суеверия и страхи периэ– ков.
   Размышляя таким образом, Аристон нагнулся, чтобы поднять доспехи… и замер потрясенный. Они были чудовищно тяжелы. Он оценил их вес по меньшей мере в два таланта. Можно представить, в каком состоянии он прибудет в селение Парной, если ему придется тащить на себе в горы такую груду ненужного, разукрашенного железа…
   Значит, взять обычное оружие? Но это сразу вернуло Аристона с небес на землю. Его богатый опыт обращения с боевым оружием тут же напомнил ему, как ныли его ноги после суточного марш-броска… И мало-помалу время начало милосердно затягивать патиной невыразимо жуткие подробности смерти Фрины – рассудок всегда так старается защититься, – ив душе Аристона исподволь, тихо и упрямо зарождалась надежда. Он хотел похоронить кости Фрины, как положено, хотел отомстить за нее, но при этом остаться в живых. Под железной броней он будет неповоротлив, словно черепаха в своем панцире. Периэки окружат его и забьют камнями.
   Поэтому Аристон отказался от божественного обличья и приготовился сражаться и бежать, как простой смертный. Он взял меч, кинжал, связку дротиков, длинный плащ и ничего больше. И в таком вооружении отправился сражаться с полчищами врагов, надеясь, во-первых, перехитрить их, во-вторых, обогнать и, уж в самом крайнем случае, умереть. Ибо Фрина пробудила в его душе бурю неистовых любовных чувств. Вернее, они уже к тому времени пробудились, но благодаря ей направились в естественное русло. Аристон понял, что хотя мужчины без конца злословят о женщинах, те могут быть обворожительными. Разумеется, конченого человека, уже распростившегося с жизнью, не тянет к девушкам. А Аристон уже подумывал о том, что он, конечно, воздаст Фрине последние почести и будет всегда скорбеть о ней, храня память о бедняжке в самом сокровенном уголке своего сердца, но, похоже, он недолго останется ей верен. Он молод и жив, хотя и очень горюет. И имеет право на радость… когда-нибудь потом, в будущем.
   Обуреваемый смутными, противоречивыми юношескими мечтаниями. Аристон замешкался. Покидая дом, он поспешил юркнуть в проулок, чтобы не столкнуться со взрослыми мужчинами, стратегами и простыми гоплитами, которые освещали Теламону путь домой. Аристон вжался в стену и стоял, трепеща, пока они не прошли мимо. Затем он кинулся бежать, и расстояние между ним и целью стремительно сокращалось.
   Аристон пересек в темноте долину Лаконики, добрался до подножия Парнона и начал карабкаться вверх. Однако драка, плавание и бег порядком утомили его. Аристон понимал, что глупо являться в селение совершенно обессиленным. Ему не пришло в голову, что еще глупее явиться туда средь бела дня – а именно так должно было случиться, заночуй он на полпути. Он остановился, хорошенько закутался в украденный длиннополый плащ, чтобы укрыться от холодного горного ветра, и улегся в маленькой расщелине. Лежа там, Аристон окропил землю вином, воздав жертву богам, съел маленький кусочек козьего сыра и хлеба, закусил парой маслин и, закрыв глаза, попытался заснуть.
   Но сон не шел. Мысли и воспоминания терзали Аристона , он мучился бессонницей. Задремал он почти перед самым появлением розовоперстой Эос, богини зари, когда колесница Фаэтона уже была готова появиться на восточном небосклоне, пролагая путь Гелиосу, их славному брату-солнцу. Но через час юноша проснулся: пробуждающееся солнце било ему прямо в глаза. Он решил, что это доброе предзнаменование: неизлечимая страсть Эос к юношам была общеизвестна. Может, она будет благосклонна к нему?
   Через несколько часов, стоя на высокой горной тропе – тропе теней и демонов, по которой за последние двадцать с лишним лет прошел только он один, – Аристон снова глядел на лежавшее внизу селение. Из-под притолок всех домишек курился дымок, но никого не было видно, кроме мальчика, который пас нескольких коз на краю лужайки, поросшей травой.
   Аристон заметил белые кости Фрины, наполовину скрытые травой. Но ее черепа не обнаружил. Ни следа хрупкого маленького шарика, в котором при жизни таились мечты, надежды и нежные мысли. Только длинные берцовые кости, переломанные ребра, полукружья тазовых костей, под защитой которых, если бы деревенские гарпии не убили Фри-ну, могла бы начаться жизнь нерожденного бога. Да-да, божественная жизнь зародилась бы в этом нежном лоне. И мечтать, думать об этом вовсе не было кощунством, ибо какое другое существо могло родиться от столь великой любви, которую питала к нему Фрина?
   Прежде чем повернуть назад. Аристон хорошенько запомнил, где лежит каждая кость. Наконец-то он осознал, что попытаться осуществить задуманное днем равносильно самоубийству, и намеревался собрать кости Фрины после наступления темноты. Однако отсутствие черепа его тревожило. Плоть человека в любом случае превращается в ничто, но какой прок от обряда, совершаемого над костями, ежели не хватает такой жизненно важной детали?
   И еще. За свое преступление Ликотея должна умереть. Аристон очень сожалел, что остальные злобные гарпии избегнут наказания, но понимал, что ничего поделать нельзя. Да и потом, если рассуждать хладнокровно, они были лишь орудиями в руках преступницы, она же их ввела в заблуждение, обманула. А по обычаям периэков двойное убийство каралось именно такой смертью, если не хуже. А вот волчица прекрасно сознавала, что делает. И для этого не существовало никаких объяснений или оправданий. Бессмертные боги, как же она хорошо все продумала! Она явно кралась за ними по извилистому подземному лабиринту, шла по их следу, словно настоящая волчица. Только река остановила ее, без сомнения, она боялась воды, поскольку не умела плавать. А на берегу…
   Она нашла одежду Фрины. Взяла ее и вернулась обратно, ко входу в пещеру. Там она нагнулась и обмакнула белую, тонкую ткань, прикрывавшую невинную, целомуд– ренную, нежную Фрину, в загустевавшую, кошмарную лу жу мужниной и Аргусовой крови. А затем использовала это как доказательство, чтобы убедить приемных дочерей Эри-ний, женщин Парнона, что Фрина…
   – Готовь свою лодку, Харон! – тихо дал зарок Аристон. – Клянусь твоим повелителем, мрачным Аидом, тебе будет кого переправить сегодня через Стикс!
   Но, сидя у костра возле дальнего входа в пещеру, Аристон осознал, что выполнить обещание нелегко. Он ведь понятия не имел, где, в какой хижине жил Эпидавр. Мало того, что нужно отыскать череп бедняжки Фрины, так еще придется красться от окошка к окошку, высматривая среди спящих Ликотею… Это было маловероятно. А попросту говоря, невозможно.
   Погруженный в тягостные раздумья Аристон сидел у костра. Ему не без оснований казалось, что боги задали ему столько работы, сколько не задавали даже великому Гераклу. Если бы только найти способ… способ…
   Внезапно он вскочил на ноги: его осенило! Он понял, что нужный способ не только существует, но и что он относительно прост. Сейчас примерно полдень. Мужчины придут пообедать со своих каменистых полей и пастбищ, где они пасут коз. Насколько было известно Аристону, все мужчины в селении были женаты. Значит, одна из хижин, в которую – поскольку Аргус мертв – не войдет мужчина, будет хижиной Востроглазого, а другая – никем не оплаканного Эпидавра. Его дом тоже еще явно пустует, ибо, во-первых, в селении больше нет мужчин брачного возраста, а, во-вторых, Ликотея еще не кончила носить траур.
   Аристон вышел из пещеры и снова поднялся по тропинке. Оттуда, с высоты, он взглянул на селение. Эос, Артемида и Афина благоволили к нему: Аристон увидел саму Ликотею, которая величественно шла через площадь. Покраснев от стыда, Аристон неожиданно осознал, что волчица демонически притягательна. Разглядев при дневном свете ее лицо, уже не опухшее и без синяков, Аристон подумал, что, наверно, возлечь с ней – огромное блаженство, тем более что она, как всегда, была чистой.
   И тут же стыд, подобно когтистому грифу, начал разди– рать Аристона. Думать такое о женщине, растерзавшей Фрину! О той, что вонзила свои зубы в…
   Однако кое-кто тоже разделял его восторги. Ибо когда Ликотея проходила по улице, великан Панкрат поспешно выскочил из своего дома и подбежал к ней. Конечно, с такой высоты Аристон не мог слышать, о чем они говорили, но по выражению лица и жестам Ликотеи было понятно, что она ругает Панкрата за дерзость. Панкрат только рассмеялся в ответ на ее слова, привлек ее к себе и шлепнул по заду. Сверкнуло лезвие ножа. Великан отшатнулся и поднес руку к лицу. Потом отдернул – рука оказалась вся в крови. Ликотея располосовала ему лицо от уха до подбородка. Длинная косматая борода Панкрата тут же стала красной.
   Аристон увидел, как Ликотея улыбнулась и ее сладострастные губы произнесли какие-то слова. Аристон догадался, что она сказала:
   – В следующий раз это будет твоя мерзкая глотка, похотливый козел!
   Ликотея отвернулась от богатыря, еле стоявшего на ногах, и пошла через площадь к дому. Аристон хорошенько заприметил ее хижину.
   День тянулся целую вечность. А первые несколько часов после наступления темноты – и того дольше. Но юноша запасся терпением. Он был уверен, что периэки, как все деревенские жители, ложатся спать рано, но ждал, пока они заснут покрепче и можно будет спокойно выйти на площадь, чтобы собрать кости бедняжки Фрины.
   Наконец юноша понял, что пора. Он не знал, благодарить ли ему богов за то, что на небе серебрилась полная луна– Конечно, это существенно облегчит поиски. Но, с другой стороны, он окажется в более уязвимом положении, если ему придется сражаться с врагами.
   «Но поделать все равно ничего нельзя, – подумал Аристон. – Великая Афина, я молю тебя о помощи, ибо Фрина целомудренна и прекрасна. И тебя, о божественная Афро-дита, тоже умоляю, ведь клянусь душой, я любил Фрину. Тебя же, мой отец Дионис, вечно воскресающий бог, я прошу, чтобы ты разрешил мне с честью окончить мой жизненный путь. А тебя, бессмертный Арес, молю о храб– рости, дабы я мог отважно биться и, если будет нужно, пасть смертью храбрых».
   Молясь, Аристон принес в жертву богам оставшееся вино. А затем взял оружие и двинулся в путь.
   Началось все удачно. Даже слишком, и это могло бы послужить Аристону предупреждением. Все так прекрасно складывалось, что странным образом напоминало трюк, широко использовавшийся в плохих пьесах, которые горе-драматурги выставляли на суд зрителей во время дионисийских празднеств. Чтобы помочь актерам-гиппокритам – и, к слову сказать, самим себе – выпутаться из закрученной драматической интриги, они ставили за сценой скрипучую машину, она изображала то храм, то дворец, то хижину пастуха. Иногда машину водружали и на более видном месте, за орхестой, на площадке, где танцевал хор, и оттуда на вполне зримых веревках появлялся бог, дабы сотворить чудо и устранить все неприятности.
   Луна высвечивала кости Фрины, они мягко поблескивали, словно жемчуг. Аристон собрал их, борясь с тошнотой, ибо ни голодным, вечно недоедавшим псам, ни воронам, ни целому рою насекомых не удалось очистить кости полностью. Там и тут Аристону попадались на глаза затвердевшие куски красно-черного мяса. Плоть от плоти его – ив таком виде! Вдобавок от костей исходил слабый запах гниения, сладковатый и тошнотворный; ни один человек не в силах его вынести. Но Аристон упорно терпел мучительную пытку. Он нежно обернул кости возлюбленной своим плащом, собрав все или почти все.
   Кроме черепа. Аристон отошел в сторону и поискал там. Ни следа, ни малейшего следа! А ведь череп должен был бы первым броситься ему в глаза! Однако…
   И тут Аристону неожиданно показалось, будто актер, играющий бога в какой-нибудь драме, съехал к нему вниз на веревках. Ибо, оглянувшись, он увидел свет, струившийся из окна какого-то дома. У Аристона перехватило дыхание. Но он очень хорошо запомнил местоположение этой хижины и не мог ошибиться. Свет горел в доме Ликотеи!
   Аристон осторожно подкрался к двери. Положил у порога свою жуткую ношу. Выбрал один из дротиков, а остальные положил рядом с костями Фрины. Затем Аристон слегка вытянул из ножен меч и, приготовившись к нападению, начал подкрадываться к окну. Но не успел добраться до него, как услышал голос Ликотеи.
   – Значит, ты так решил мне отомстить, Панкрат? – спрашивала Ликотея легким, игривым, насмешливым тоном. – Ты считаешь, что за эту царапину я должна тебе отдаться? А что говорит по этому поводу твоя драгоценная Стеропа?
   Затем до Аристона донесся бас Панкрата, похожий на рев быка. Он сказал нечто такое, что невозможно привести дословно, но смысл его высказывания сводился к тому, что с его женой Стеропой следовало бы проделать нечто не очень приличное или, в крайнем случае, она может сделать это сама.
   Ликотея звонко, весело рассмеялась.
   – Но, дорогой Панкрат, – промурлыкала она, – именно это ты и обещал проделывать с ней каждую ночь, когда приносил брачные жертвы богам. А коли так, то иди к ней! И не говори, что вспахивать и боронить поле упрямой Сте-ропы – скучное занятие! Зевс свидетель, у тебя полно детей! Зачем тебе я?
   – Зачем? – прогрохотал в ответ Панкрат. – Я же говорил тебе, что весь горю! И не потому, что ты слегка поцарапала мне щеку, а потому, что ты самый лакомый кусочек, который только может перепасть мужчине. Так что будь умницей, Лико. Кто об этом узнает? Я не хочу быть с тобой грубым, но…
   – А если ты надуешь мне брюхо своим приапическим инструментом? – сказала Ликотея.
   – Да ладно тебе, Лико, ты семь лет была замужем за Косматым и…
   – Но ты ведь не Эпидавр, могучий Панкрат. Он был тайным любителем мальчиков. И почти не прикасался ко мне, а ты…
   Теперь Аристон видел их обоих. Ликотея стояла спиной к окну. Она была совершенно голой – вероятно, она всегда спала без одежды. Пряча от Панкрата обнаженное тело, Ликотея прижимала к груди длинное одеяло. Но Аристон отлично видел ее со спины. И нашел, что у нее великолепная фигура.
   Внезапно Ликотея расхохоталась. Хрипло и визгливо.
   – Ладно, – сказала она. – Не стоит из-за этого драться, да? И вообще, что мне защищать? Память о том, что я потеряла в двенадцать лет с рабом в лавке моего отца? Мне это запомнилось только потому, что болван разодрал мне внутри все и у меня потом кровь шла целый месяц. Но у тебя, безобразное чудовище, пожалуй, хватит здоровья, чтобы… чтобы удовлетворить мой аппетит. Хотя я в этом сомневаюсь. Такое никому не под силу. Тут нужно целое войско. Хочешь сперва выпить вина? Я сама его приготовила. Вакх свидетель, оно очень крепкое и придаст крепость твоему клинку. Не улыбайся! Ты скоро поймешь, сколько сил нужно, чтобы оседлать и объездить волчицу Ликотею!
   – Возвращайся побыстрее, девочка, – счастливо пробасил Панкрат и сел у порога. Ликотея ловко завернулась в одеяло и подошла к шкафу.
   Аристон услышал тихое бульканье вина, но, что она делает, не видел. Когда Ликотея повернулась, одеяло соскользнуло на пол и она предстала во всей своей наготе. Ужасная стигийская нимфа с чашей в руках…
   – Пей, Панкрат, – прошептала она, и ее голос за-змеился, словно гадюка.
   – Пей, о могучий и похотливый великан! Пей до дна… если посмеешь!
   Аристон услышал, как Панкрат тяжело, прерывисто задышал. А потом издал долгий, душераздирающий вопль, будто человек, за которым гонятся тени умерших и демоны. Он вскочил и кинулся бежать, земля тряслась под его ногами. А вдогонку несся визгливый, хриплый смех Ликотеи. Казалось, кто-то с силой царапает щит мечом.
   Аристон замер, глядя на Ликотею. Юноша сказал Фрине правду: он не раз видел обнаженных девушек. Живя в Спарте, нельзя было этого избежать. Во время религиозных празднеств девушки танцевали обнаженными, распевая девичьи песни, а затем выходили танцевать юноши, тоже без одежды. Они кружились под звуки флейт и лир. Но, глядя на Ликотею, Аристон осознал, что он никогда еще не видел такого… такого непристойного женского тела. Прежде чем появиться обнаженными на людях, спартанские девушки тщательно сбривали все волосы на теле или выводили их смесью мышьяка и извести. И белые фигуры, двигающиеся, танцующие и раскачивающиеся из стороны в сторону под торжественную музыку, удивительно напоминали статуи и не возбуждали желания.
   Но Ликотея – о Афродита и Эрос! – Ликотея была иной. Хотя на самом деле разница была крохотной: всего три курчавых иссиня-черных пятна волос, резко оттенявших белизну ее тела и превращавших его из нагого в голое. Козлоногий бог нарочно сохранил это, чтобы напомнить Аристону: женщина то же животное! Ее кровь тоже распаляется от желания. Она не ожившая статуя, покрытая перламутровой пылью. У статуи нет этих двух совершенно одинаковых темных кустиков, открывшихся взору Аристона, когда Ликотея подняла руки и начала пить из чаши…
   Что? Вино, нектар или… кровь? Что могла она пить из этой чаши? Из ЭТОЙ чаши?
   Аристону показалось, что внутри него кто-то вскрикнул. Пронзительно и визгливо, как менады, обезумевшие от напитка богов. Похоть разрывала его внутренности, сердце, не давала вздохнуть. Глаза застилала пелена.
   Но затем взор Аристона прояснился. Он взмахнул дротиком и со всей силы метнул его. Но то ли Ликотея пошевелилась, то ли он поторопился, то ли какой-то насмешливый, ехидный бог отвел его руку. Вместо того чтобы пронзить Ликотее глотку, дротик проткнул ее плечо и пригвоздил к стене.
   Она не вскрикнула и даже не застонала. Она просто стояла и смотрела, как он входит в дом, вытащив из ножен короткий спартанский меч.
   Он приставил ей лезвие к горлу. Но вдруг почувствовал, что не может. Руки его ослабели. Аристон никогда еще никого не убивал. А уж о том, чтобы убить женщину, и помыслить не мог. И вот теперь…
   Запах, исходивший от Ликотеи, защекотал его ноздри. Все внутри мучительно содрогнулось, в душе завязалась беспощадная борьба между стыдом и желанием. Ликотея не проронила ни слова, даже пальцем не пошевелила, чтобы вымолить жизнь. Наоборот, она плюнула на его дротик и в упор поглядела на Аристона, поглядела насмешливо, презрительно… Она знала, что он пощадит ее, понимала, какой ценой будет куплена эта пощада, и презирала Аристона. Ее глаза, чернее, чем смертный грех, смотрели хладнокровно и уверенно, в них сквозило усталое знание человеческой слабости, и мужской и женской. Ликотея умело нащупывала слабое место каждого и относилась с ледяным, безграничным презрением к людям, проявлявшим хоть какую-то слабость. А следовательно, вообще ко всему человечеству. Затем она медленно растянула губы в улыбке.
   И это оказалось каплей, переполнившей чашу… именно это устало-циничное выражение… Ослепленный внезапной яростью Аристон вонзил в Ликотею свой меч. И тут же его вытащил. Из раны хлынула темно-красная кровь, которая моментально залила грудь волчицы. Она впилась взглядом в лицо Аристона, и он понял, что будет помнить ее глаза до гробовой доски. Сам не зная почему, Аристон вынул из ее плеча дротик, и женщина упала. Она корчилась, дрыгала ногами, конвульсивно дергалась, словно курица, которой перерезали горло. Наконец Ликотея затихла. Она повернула к нему лицо, и ее губы зашевелились. Однако изо рта не вылетело ни звука. Воздух выходил из раны и не долетал до рта, так что слов не было слышно. Но Аристон прочел то, что она хотела сказать, по губам, кривившимся от боли и ненависти.
   – Я проклинаю тебя! Отныне ты никогда… И тут Ликотея умерла.
   Аристон стоял над ней, мысленно заканчивая недоговоренное проклятие.
   – Ты никогда отныне не будешь знать покоя. Ты, зарезавший беззащитную женщину. Да, она была виновна, но ты мог бы проявить милосердие. Мог бы возвыситься над варварскими обычаями Лаконики, над дикими спартанскими нравами. Воззвать к единому истинному богу, которого заслонили многочисленные лицедействующие божества…
   Но теперь все это было впустую. Аристон медленно нагнулся и подобрал с полу череп бедной фрины. Он стоял, держа его в руках, и отчетливо, убийственно-отчетливо видел, как тщательно Ликотея его выскребла, вычистила и отполировала -до блеска, так что получился чудовищный сосуд для питья. Аристон вышел со своей находкой на улицу, в кромешную тьму, ибо даже луна скрылась и вокруг не видно было ни зги.
   Аристон похоронил останки Фрины на запретной тропе. Чтобы защитить ик от волков, он навалил сверху груду камней. У него не было вина, чтобы принести жертву богам, поэтому он разрезал себе запястье и окропил могилу своей кровью. Затем преклонил колена и помолился всем олимпийцам, чтобы они приютили и благословили тень нежной девушки.
   Поднявшись на ноги. Аристон долго стоял над могилой, его голубые глаза были полны слез. Потом Аристон слегка шевельнулся… совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы уцелеть.
   Все мысли мигом вылетели у него из головы. Дыхание прервалось. От страшного удара Панкрата Аристон закачался, клинок разъяренного великана вошел в его тело. Благодаря тому что Аристон неожиданно повернулся, нож не задел жизненно важных органов и лезвие вонзилось не полностью. Однако рана оказалась достаточно глубокой, и если бы Панкрат вытащил из нее клинок, вместе с лезвием из тела Аристона ушла бы и жизнь. Но Аристон повернулся, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. От этого неожиданного движения плохо закаленный, ломкий кинжал хрустнул у рукоятки, и лезвие осталось в спине Аристона. Юноша обнажил меч. Панкрат взревел, как бык, когда оружие пронзило его толстый живот и вышло наружу возле позвоночника. Аристон потянул на себя рукоятку, и вслед за бурлящим потоком алой крови душа Панкрата покинула тело.
   Аристон стоял над трупом великана и глядел вниз. Панкрата он, правда, не видел. Было слишком темно, да и перед глазами Аристона висел красный туман. Зрение никак не фокусировалось. Аристон повернулся и пошел прочь, медленно, шаг за шагом продвигаясь вперед. Он шел очень прямо, горделиво, высоко подняв голову, и был удивительно похож на бога.
   Дойдя до поворота, он успел сделать несколько шагов и упал. Но все же благодаря неимоверному усилию воли под– нялся и двинулся дальше. Через пару ярдов упал опять. И опять поднялся. Один, два, три, дюжину раз. Когда оказался не в силах встать – пополз. Он полз вперед сквозь красный туман, сквозь кромешную тьму, а в его спине полыхало ослепительное пламя, готовое поглотить его душу, дыхание, жизнь. Он все еще полз, когда его подхватили могучие руки. К тому времени Эос уже летела по небу и ее конь прогонял ночь белыми, широкими крылами.
   Аристон вглядывался сквозь утреннюю дымку в исказившееся от горя, отечески заботливое лицо, обрамленное густой огненно-рыжей бородой и волосами, в ярко-голубые глаза, которые сейчас влажно блестели и моргали.
   – Не плачь, великий Дионис, – невнятно пробормотал Аристон, и из его рта хлынула кровь. – Не плачь обо мне, отец. Боги не плачут, и я…
   Солнце внезапно померкло. Стало очень темно, и Аристон начал коченеть от холода.
   – Держись, сынок! Стисни покрепче зубы, иначе твоя душа вылетит изо рта, словно пташка. Вот так! Вот так! Сейчас я отнесу тебя домой, – сказал рыжеволосый илот.


Глава V


   Илот Тал давно знал – ему ведь исполнилось уже сорок семь лет, – что самое тяжкое жизненное бремя – это необходимость принимать решения. И, поскольку его собственная жизнь была тяжела, он крепко усвоил, что человеку приходится выбирать не между плохим и хорошим, а, как правило, меж двух зол. Иными словами, боги никак не влияют на его выбор, а сидят на своих бессмертных задах на вершине Олимпа и даже намекнуть не желают, какое из двух зол наименьшее. Если, конечно, не получается так, что куда ни кинь – везде клин.
   Именно так получалось и теперь. Может, Талу следовало опрометью бежать по скользкой, извилистой тропинке, словно святотатцу, за которым гонятся Эринии? На этот вопрос существовало по меньшей мере три ответа. И все отрицательные. Во-первых, нет, потому что от тряски лезвие могло еще глубже вонзиться в спину юноши и он испустил бы дух. Во-вторых, нет, потому что при беге значительно возрастала возможность поскользнуться и упасть. Даже если бы Талу повезло и он не свалился бы с горной кручи прямо в Тартар (даже не переправившись через Стикс), все равно для мальчика падение грозило немедленной смертью. Ну и, в третьих, бежать было нельзя, потому что, таща на руках Аристона, Тал умер бы от усталости, не достигнув города.
   Количество «нет» впечатляло. А что можно было предложить взамен? Может, нужно идти медленно и осторожно? Нет, потому что, промешкай Тал хоть немного – и славный златокудрый юноша умрет. А что, если попытаться вытащить из его спины клинок? Нет, потому что Тал не способен остановить кровотечение, которое неизбежно начнется после этого. А если оставить мальчика здесь, устроить его поудобнее и побежать за лекарем и носильщиками? Опять-таки нет! Когда Тал наконец убедит городскую стражу, что говорит правду – если это вообще удастся, – и вернется к Аристону, юноша будет уже мертв.