Страница:
Симоей осклабился. Ему вдруг представилась прекрасная возможность поиздеваться над Аристоном. И он не преминул ею воспользоваться. Дело в том, что всего неделю назад, возлежа на пышной, приятной на ощупь груди Иода-мы и чувствуя, как ее стройные ноги, сжимавшие его мускулистую задницу, постепенно слабеют, он вырвал у рабыни признание, способное навеки уничтожить Аристона, смешать с грязью этого красивого золотоволосого юнца, который столько лет подряд пренебрегал любовью, горевшей в большом, неуклюжем теле Симоея. И даже не хотел подарить ему мимолетного поцелуя или случайной ласки, которых Симоею удавалось добиться от более красивого, но не столь волнующего Лизандра.
– Да, Аристон, ты прав! – захохотал он. – Ты не сидишь у него в животе. Сейчас не сидишь. Но вполне может статься, ты все же имеешь отношение к этому илоту. Вернее, к семени, что дало тебе жизнь!
Застольная болтовня тут же стихла. Певцы умолкли на полуслове. Даже самые несдержанные подумали, что Симоей зашел слишком далеко. За такое оскорбление Аристон имел полное право его убить. Если сможет. В этом-то вся и загвоздка!
А Симоей не успокаивался. Он громоздил оскорбление на оскорбление, не оставляя никаких недомолвок.
– Эй! Илот! – воскликнул он. – Ты ведь бог Дионис в человеческом обличье, не так ли? Ты явился навестить сына, которого прижил с красивейшей из своих прислужниц? Ибо, друзья и возлюбленные, нам следует благочестиво пасть ниц перед златокудрым Аристоном! Он, скромник, конечно, будет отрицать, но всему миру известно, что он сын бога!
– Симоей! – прошептал Аристон.
– А как еще ты это объяснишь, Аристон? У тебя неземная красота. Разве ты не родился на тридцать седьмой год после битвы при Фермопилах? А где был в тот год великий Теламон, о мои друзья и возлюбленные? А спустя тридцать шесть лет после той же битвы? Вы не помните, откуда он вернулся всего за две недели до того, как прекрасный Аристон появился на свет?
– Симоей, – голоса Аристона было почти не слышно.
– Два года не видел домашнего очага великий Теламон. Неосмотрительно, не правда ли, возлюбленные мои? Или, напротив, очень даже мудро. Как еще мог пожилой, уже тогда пожилой человек, иссиня-черные волосы и борода которого покрылись инеем, стать отцом такого славного, златокудрого красавца? Прелестная Алкмена… Дионис свидетель, она и сейчас привлекательна, и будь я ее сыном, то вполне мог бы впасть в грех Эдипа… прелестная Алкмена вдруг потеряла покой. Да, о сын вечно воскресающего бога? А посему она, твоя прелестная, покинутая мужем мать, устремилась в горы, чтобы присоединиться к менадам, и там…
Аристон рывком сдернул с себя хитон, порвав его на левом плече фибулой, специальной булавкой. Веревочный пояс, которым он обвязывал талию, был затянут слабо и тут же упал к его ногам. Белый хитон соскользнул на пол. Совершенно голый, как полагалось при рукопашном бое, Аристон двинулся на Симоея.
Тот ухмыльнулся и тоже скинул короткую тунику. Задира стал в борцовскую стойку, его могучие руки напоминали теперь медвежьи лапы, они готовы были разорвать, растерзать Аристона.
– Ну, иди сюда, златокудрый красавчик! Иди, мой любимый! – пробасил Симоей. – Я тебя обихожу, как бог, пастух или даже этот вонючий раб – обратите внимание, волосы у него рыжие, а глаза голубые! – обиходил твою матушку. Иди, я решу, куда тебе воткнуть мой могучий клинок: в рот или еще куда-нибудь. Позволь доставить тебе удовольствие, златокудрый Аристон, сын бога или бог знает кого!
Гнев Аристона был ужасен, но ужаснее всего оказалось то, что юноша сохранял полнейшее хладнокровие. Он к тому времени пережил столько страшного… сцены, прошедшие перед его глазами, звуки и даже запахи уже утратили свое название, стали неизъяснимыми, и, если бы кто-нибудь попросил его рассказать, что случилось с Фриной, описать, как женщины Парнона лишили ее жизни, у Аристона перехватило бы горло, его дыхание прервалось бы и кровь вперемешку с желчью хлынула бы из желудка, раздираемого тоской и ужасом, подступила бы к горлу и не дала бы юноше произнести ни слова. Оскорбления были ему теперь нипочем. Разум, чувства и душа Аристона то ли онемели, то ли покрылись защитной броней и стали неуязвимыми для отчаяния, ярости или боли.
«Если схлестнуться с этим быком, он меня покалечит, – подумал Аристон. Рассудок его был ясен, как ледяные воды горного ручья. – Однако я гораздо проворней Симоея, и если…»
– Помоги мне, Арес! – взмолился он во всеуслышание. – Тебе, о могучий бог войны, я посвящаю сию кровавую жертву. Мы сражаемся насмерть, Симоей! Ты слышишь меня? Насмерть!
Огромный Симоей слегка побледнел, услышав это. А когда ответил, его низкий голос заметно дрожал:
– Да будет так, божественный или человеческий ублюдок! Бьемся насмерть!
Он ринулся вперед, этакий бычище, груда смуглых потных мышц, несущаяся… в пустоту. Ибо Аристона там уже не было. С какой-то удивительной грацией, словно танцуя, он отпрыгнул в сторону. А когда Симоей пролетел мимо него, Аристон встал на цыпочки, сцепил руки в один кулак и со всей силы обрушил его на бычий загривок противника. Симоей рухнул на стол, превратив его в кучу дров. Лежа на полу, он тупо уставился в одну точку. Когда же встал, его огромный живот был заляпан остатками яств, а изо рта и носа текла кровь.
Мальчики издали оглушительный вопль. Ведь почти все они побывали в лапах Симоея. Они терпели его только потому, что до сих пор никто не мог победить огромного, сильного наглеца. Но, увидев его окровавленным, поверженным, заметив, что колени врага дрожат, они уподобились стае волков, воющих от радости при одной лишь мысли об убийстве.
Аристон улыбнулся, его лицо приняло жестокое выражение. Жестокое, как сама смерть. Он попятился, отскакивая от Симоея. С такой скоростью большинство его товарищей были способны бежать вперед, но не назад. Ударившись, наконец, спиной о стену, Аристон отпрыгнул и полетел вперед, словно камень, выпущенный из пращи. Но даже в полете, когда его золотистое тело мчалось вперед, он видел краем глаза, как умеет опытный боец, который может поплатиться за свою оплошность жизнью, если не будет обозревать все поле боя… так вот, краем глаза Аристон видел, что трое илотов валяются, словно скоты, на полу, а рыжеволосый раб встал в полный рост и с интересом и тревогой следит за развязкой. А потом Аристон вдруг оторвался от пола и взлетел, будто на крыльях. Он летел горизонтально, вперед ногами, и со страшной силой ударил Симоея в лицо жесткими пятками. Послышался неприятный хруст лицевых костей, и богатырское тело Симоея с влажным всхлипом ударилось о дальнюю стену. На мгновение он застыл, точно пригвожденный к стене, а затем медленно осел, растопырив ноги и осоловело глядя перед собой.
– Клянусь Гераклом! – рассмеялся Лизандр. – Ты неверно назвал его отца, о Симоей! Это явно Титан или даже сам великий Зевс в шкуре льва! Что это ты ослабел, невежа? Поднимайся скорее и – в бой!
Симоей оперся руками о пол и попытался встать. Аристон замер в середине зала и наблюдал за ним. Когда наконец жирный грубиян с огромным трудом поднялся, еле держась на ногах, Аристон снова взмыл в воздух, и его прекрасное юное тело, словно снаряд, помчалось на Симоея. На сей раз вперед головой. Точно разъяренный баран, он боднул Симоея в толстое брюхо. Затем отскочил и увидел, что Симоей согнулся и принес в жертву мрачным хтоническим богам все, что успел съесть и выпить за целый день.
Однако бодался Аристон напрасно. Он позабыл про камень периэков, рассекший ему череп. Рана открылась, и из нее хлынула кровь, которая залила медно-золотистые волосы Аристона и ручьями потекла на пол. Аристон зашатался, в глазах у него потемнело. Но он тряхнул головой, чтобы рассеять мглу, и снова ринулся на обидчика.
Он знал, что должен прикончить Симоея, пока тот не пришел в себя, а он, Аристон, окончательно не обессилел. И юноша молотил врага руками и ногами. Наконец Симоей снова свалился на пол под градом ударов, хлюпающие звуки которых заглушались звериным ревом зрителей.
Аристон высоко подпрыгнул и всем весом обрушился на широкую грудь Симоея. Даже несмотря на оглушительный рев, отчетливо послышался хруст ломающихся могучих ребер. Аристон снова подпрыгнул… Милосердие, жалость, гуманность, даже здравый смысл покинули его в этот момент. Когда снова раздался глухой, как бы деревянный, треск, соученики Аристона умолкли. Он отошел назад, измерил взглядом расстояние и с размаху ударил Симоея ногой в подбородок. Большая голова противника откинулась назад, но не так далеко, как хотелось Аристону. Толстая шея Симоея была еще цела. Аристон снова занес ногу, но чьи-то могучие руки вдруг цепко обхватили его. Он попытался вырваться из богатырских объятий, но не смог. Повернувшись в безмолвной ярости, он увидел рыжебородого илота.
Тот смотрел на него, нахмурив брови. Смотрел сурово. Словно имел над Аристоном какую-то власть.
– Во имя Ареса, довольно! – сказал он, и Аристону почудилось, будто Зевс метнул одну из своих молний. – Настоящий мужчина не опускается до убийства. Это ничем нельзя оправдать, даже оскорблением, нанесенным твоей благородной матери. А коли так, то остановись. Перестань бить копытом, точно дикий осел, и поработай головой. Если, конечно, в ней что-то есть, в чем я вообще-то сомневаюсь. Прекрати! Ты меня слышишь, Аристон? Прекрати!
– Отпусти меня! – прохрипел, задыхаясь от гнева, Аристон. – Убери свои вонючие руки, илот.
– Какие это руки, не тебе судить, меллиран, – мрачно произнес рыжебородый. – Но будь уверен, они не отпустят дикого осла, пока он не пообещает оставить в покое этого великовозрастного болвана. Ну, что скажешь?
Аристон посмотрел илоту в глаза. В нем было что-то необычное. Какая-то… властность. Царственность. Глубоко скрытая, сдерживаемая сила, которая тем не менее была способна потрясти целый город, если бы илот счел нужным раскрепостить ее.
– Ладно, – угрюмо пробурчал юноша. – Я обещаю.
Илот отпустил его и отступил назад.
А потом сказал звучным, по-южному мягким голосом:
– Ступай с миром, сын мой, ибо я боюсь, эта история причинит всем нам еще много хлопот…
И, словно подтверждая его слова, в зал ворвался педо-ном.
– Что здесь происходит? – завопил он. – Бессмертные боги! Кто это сделал? Кто убил…
– Беги, юноша, – сказал рыжебородый илот. Дом Теламона находился в четырех с половиной гиппи-конах от гимнасия, но Аристон знал, что туда сейчас лучше не соваться. Когда он выбежал в палестру, сторонний наблюдатель – окажись он в тот момент неподалеку – даже не заметил бы, что Аристон приостановился: настолько быстро он принял решение. Почти наверняка на него повлиял опыт, приобретенный в пещере, когда Аристон совершал побег из периэкского плена. Он так быстро взвесил в уме все «за» и «против», что это вполне можно было назвать озарением. Аристон сразу понял, что, как бы стремительно он ни бежал, ему не удастся моментально скрыться из виду, так как земля Лаконики плоская, словно блюдце. И не успеет он добраться до гор, как конная стража догонит его и свалит с ног. Нет, нужно было либо растаять в воздухе, либо провалиться сквозь землю. А поскольку ни то ни другое не представлялось возможным, Аристон выбрал более приемлемый вариант: слегка изменил маршрут и стремглав помчался влево, пока не добежал до берега Эврота, который находился от силы в десяти родах от палестры, и нырнул в тихие воды реки. Вода была по-прежнему ледяная, но это Аристона не тревожило. Главное, что пловец не оставляет следов, запаха на воде тоже не сохраняется, так что даже с собаками его не найти ион действительно может исчезнуть… Разумеется, при соблюдении некоторых условий.
Конечно, Аристон шел на риск, ведьбегун всегда обгонит пловца. Но он справедливо рассчитывал на то, что погоня начнется не сразу. Он надеялся, что сперва педоном учинит мальчикам допрос, а они, не привыкшие свидетельствовать по делу об убийстве, от потрясения онемеют. А самое важное, он знал, что рыжебородый илот, скорее всего, встанет на пути преследователей, загородив им проход. Аристон понятия не имел, откуда взялась эта уверенность, но не сомневался, что так оно и будет. А следовательно, нужно успеть отплыть на почтительное расстояние от школы, пока ребята не выбежали в палестру и не принялись озираться по сторонам, высматривая, куда он побежал.
«В эту сторону, – с мрачной радостью подумал Аристон, – им, правда, не придет в голову взглянуть. Но чтобы действовать наверняка…»
Он набрал в легкие воздуха и нырнул. А когда открыл глаза, то очутился в мрачной глубине вод. Аристон проворно поплыл, оставляя после себя полосу радужных пузырьков. Он плыл под водой, пока не почувствовал, что легкие вот-вот лопнут. Но даже потом терпел еще некоторое время. Вынырнув наконец на поверхность, он очутился возле противоположного берега, и высокие камыши скрыли его голову.
Погони все еще не было. Аристон проплыл под водой примерно четверть гиппикона. Он полежал на спине, пока его дыхание не восстановилось, а затем снова нырнул, поплыл под водой, вынырнул и повторил это еще и еще раз, пока не добрался до большой излучины и школа не скрылась из виду.
Однако он успел услышать, как мальчики выскочили на палестры, выкрикивая его имя. Но понимая, что они его все равно не увидят, не стал нырять. Вместо этого он решительно поплыл вперед, рассекая воду плавно, с силой и без единого звука, почти без единого всплеска. Аристон быстро перебирал ногами и стремительно удалялся от гимнасия. Юный спартанец был так прекрасно натренирован, что, выбравшись на берег в шести гиппиконах от школы, он даже не запыхался.
Но Аристон знал, что беды его не кончились. Он считал, что убил Симоея, в чем почти не раскаивался… так, чуть-чуть. А коли он убил врага, то его жизнь теперь под угрозой. Отец и братья Симоея обязаны будут во имя чести семьи отомстить за его смерть, хотя вообще-то большинство современных спартанцев уже оставляют подобное на усмотрение властей. А впрочем, все едино! Отчим наверняка должен будет проголосовать за смертный приговор тому, кого окружающие считают его сыном: ведь Теламону нужно продемонстрировать свою беспристрастность и справедливость суда старейшин. Это ясно как божий день.
Аристон улыбнулся своим мыслям.
– Вот она, вторая возможность убить меня. Не так ли, отец? – пробормотал он. – И на сей раз дядя Толстопуз тебя не остановит. Какая прекрасная возможность, да? Ты навеки избавишься от ненавистного лица, при виде которого у тебя начинает ныть лоб… Хотя, сколько бы мужчины ни возмущались, такие вещи, по словам дяди Ипполита, всегда бывают неслучайно. Всегда заслуженно. Ладно, чему быть – того не миновать. Я человек конченый. А пока… пока я еще не переплыл Стикс, мне нужно сделать кое-какие дела, геронт Теламон, военачальник Теламон… даже можно сказать, земледелец Теламон, ибо ты растишь урожай, посеянный другим! Так-так… погоди, дай подумать…
Ферма. Там есть амбары и стога сена, где можно спрятаться. Хотя бы до ночи. А затем…
Аристон отошел от берега и храбро устремился вперед.
Через десять минут впереди показались низкие каменные строения фермы.
Когда Аристон покинул свое убежище, было уже темно. Он шел, не боясь встречи с преследователями. За долгие годы юноша здорово поднаторел в искусстве воровства. Сейчас он уже был одет. Его крепкое юное тело было прикрыто шерстяным, великолепно расшитым хитоном, а на плечах красовалась хламида, накидка, в которой ему будет не страшен ночной холод. Свинцовые грузики, пришитые к четырем углам короткой всаднической накидки, дабы ее не сдувало ветром, ласково постукивали Аристона по груди и спине. Но самой главной деталью краденого костюма, благодаря которой соученики Аристона или городская стража прошли бы мимо, даже не взглянув во второй раз на юношу, была шляпа, широкополый петасос, любимый головной убор земледельцев и путешественников. Шляпа служила Аристону прекрасной маскировкой, ибо он всегда ходил с непокрытой головой; даже в младенчестве его волосы цвета меда ничем не прикрывались, несмотря на солнце, ветер или дождь.
Не забыл Аристон и про свой желудок. В мешке, перекинутом через плечо, лежал большой круглый хлеб, увесистая головка сыра и две-три пригоршни маслин. С такими запасами Аристон мог бы отправиться на край света. Но шел он сейчас гораздо ближе: к дому своего ненастоящего отца. Шел, чтобы совершить еще одну кражу (или, если выражаться помягче, позаимствовать без разрешения кое-какие вещи, ведь вообще-то любое оружие или доспехи, которые он выкрадет из арсенала Теламона, когда-нибудь перейдут по наследству к нему).
Предаваясь подобным размышлениям. Аристон подошел к своему бывшему дому. Он знал, что красть надо быстро, поскольку воин и государственный муж Теламон скоро явится домой ночевать. Будучи стратегом, Теламон целыми днями обсуждал с другими полководцами планы ежегодного летнего нападения на земли и селения Аттики. Спартанцы совершали эти походы уже шесть лет и, как казалось Аристону, могли бы с тем же успехом делать это еще сто лет подряд. Кретины! Разве не понятно, что единственный способ победить афинян – это уничтожить их флот? Пока крепкие стены соединяют Афины с портом Пи-рей, моряки будут прекрасно оборонять город и даже сытно кормить жителей. Что им до сожженных ферм, до срубленных оливковых и фиговых деревьев, до вытоптанного проса, ячменя, пшеницы и кончившихся съестных припасов? Это все детские забавы! Но, как всегда уверял Ипполит, сложнее всего заронить в голову спартанцев новую идею. Даже Геракл проиграл бы сию битву.
Хотя у Аристона не было времени, но он не мог уйти, не взглянув в последний раз на мать. Он считал, что после того как он осуществит задуманное, у него нет ни малейшего шанса остаться в живых. Разумеется, он матушке не покажется, ибо, если она его увидит, ему не уйти. Он прекрасно понимал, каким горем будет для матери его смерть, но не мог ничего поделать. Он был спартанцем и отчетливо осознавал свой долг: похоронить честь по чести останки той, что стала бы, если бы позволили Эринии и рок, его подругой жизни. Он должен сделать это, чтобы тень любимой обрела покой. Тем самым он за нее отомстит. Мать, конечно, будет долго и горько плакать, но таков удел женщин, а удел мужчин – сражаться и умирать. Клото уже спряла тонкую нить его жизни, Лахесис отмерила ее, а ужасная Атропос стояла с ножницами наготове, чтобы в любую минуту перерезать эту нить. Да будет так! Но сперва…
Аристон обогнул дом, который, как и все спартанские дома, был маленьким, простым и довольно грязным, и добрался до окна гинекеи, женской половины. И тут же услышал голос Ипполита. Как брат Алкмены, он имел право приходить к ней в комнату для приема гостей. Если бы то же самое сделал человек, не связанный с ней кровными узами, он бы немедленно расстался с жизнью.
– Так что когда он явится домой, – озабоченно говорил Ипполит, – вели ему прийти с повинной. В худшем случае его ждет порка и несколько месяцев тюрьмы. Этот бык-переросток не умрет, хотя, должен заметить, сестрица, заслуги Аристона тут нет. Зевс свидетель, твой драгоценный сынок изо всех сил старался его убить. Между прочим, он защищал тебя, Алкмена… да простит тебе Афина отсутствие мозгов!
– Меня? – услышал Аристон тихий, ясный голос матери. Как всегда он был удивительно спокойным.
– Да! – отрезал Ипполит. – Похоже, юный балбес решил преподать всей школе урок элементарной арифметики: сложения и вычитания, доказывая, что два года – это двадцать четыре месяца, а с момента зачатия младенца до его рождения проходит всего девять и что если мужчина, даже великий стратег, отлученный в связи с важными государственными делами от ложа жены на два долгих года, возвращается и видит жену на сносях, готовую разродиться младенцем мужского пола, это означает одно: ему, так сказать, помогли в исполнении супружеских обязанностей, а по-простому, украсили его многодумный лоб парой рогов.
– Ох! – грустно вздохнула Алкмена. – Но почему Аристон не объяснил им, кто его отец? Ведь моя честь осталась незапятнанной.
– Козлы и сатиры! – рявкнул Ипполит. – Послушай, о самая тупая из ослиц! Ты отправилась в горы, хотя в любом полисе Эллады оргиастические ритуалы давно запрещены и на всей нашей земле не найдется города-государства, где уже сто лет или больше не чествовали бы Диониса, устраивая торжественные процессии, во время которых танцуют, поют, показывают представления – короче, ведут себя разумно и культурно. А ты, моя непорочная, прекрасная сестрица, отданная в жены зануде, который, однако же, вполне достойный человек, ты, повторяю, удрала из дома, потащилась в горы, связалась с менадами, участвовала в пьяных вакхических оргиях, которые способны вогнать в краску самую распоследнюю шлюху из порта Пирей, любую из тех бедных оборванных потаскух, чьи ласки можно купить на всю ночь за один-единственный обол… И, весело проведя время, ты вернулась с улыбкой святоши на глупом лице, твердо вознамерившись сообщить несчастному Тела-мону, что рога, увенчивающие его лоб, появились стараниями и милостью бога! Что ублюдок, которого ты носишь в животе…
– Ипполит! – воскликнула Алкмена.
– Я думаю, это отпрыск какого-нибудь пастуха с фаллосом побольше, чем у самого Приапа. Когда он увидел, что ты, мертвецки пьяная, лежишь на спине, он не преминул задрать твой хитон до пупка, раздвинуть тебе ноги и приняться за дело. Не корю его. Кто бы на его месте поступил иначе? Пойми, глупышка Алкмена, никто еще не представил доказательств существования богов! Во всяком случае, доказательств, которые могли бы убедить людей с мозгами, способных, отправляя свои естественные нужды, не упасть в выгребную яму. Я уж не говорю, что у богов, похоже, нет иных занятий, кроме как ежесекундно брюхатить всяких дурочек! Так что, может, хватит издеваться над моим разумом, сестра? Нам надо поговорить о гораздо более важных вещах. Аристон в беде! В страшной беде. Этот жирный бездельник мог помереть, и тогда…
– Он не умрет, – спокойно возразила Алкмена, – потому что никакое зло не может коснуться моего золотого мальчика. Его жизнь всегда в безопасности. Мне это обещал его отец, божественный Дионис…
– Эрос и Афродита! – Ипполит задрал вверх свое круглое, точно полная луна, лицо, поросшее редкой бороден-кой. – Теперь она заявит, что ВИДЕЛА бога! В том, что ты его чувствовала, я не сомневаюсь, он сладострастно на тебя накинулся, но видеть?! Ну, говори!
– Я его видела, но смутно, – прошептала Алкмена. – Я, как ты верно сказал, брат, была не в себе из-за выпитого вина. Но я помню, что он был могучим, с головой, точно лес, горящий в засуху, и с глазами, подобными летнему небу. Он был очень ласков со мной, хотя я мало что помню.
– Ему повезло, и он ушел домой целым и невредимым. Я бы никогда не потащился в горы! Я этого не могу понять, хоть убей! Клянусь Плутоном-Аидом, владыкой Тартара, и трехглавым Цербером, воющим перед входом! Почему тебе взбрело в голову так нализаться и скакать по горам с дикими бабами, которые ходят в чем мать родила? И еще вопить и танцевать, увив волосы виноградными лозами? Если бы какой-нибудь бедолага попался на пути этой безумной стаи гарпий, они разорвали бы его в клочки и ты бы наверняка к ним присоединилась. А потом – о какой милый, очаровательный обычай! – вы бы вкусили его плоть и выпили бы кровь! Бр-р… Я не люблю каннибализма, сестрица, даже если он принимает форму самого что ни на есть священного ритуала. А ты… Постой-ка, я понял! Вот как все было. Ты выпила больше остальных и решила спасти горемыку от своих диких сестриц… А потом нашла, что парень хорош собой. Да, Алкмена? И…
– У тебя, Ипполит, – резко оборвала его мать Аристона, – на уме всегда только дурное. Ты что, никогда не видел моего сыночка?
– О да, и Аполлон – свидетель, он прекрасен. Временами я должен напоминать себе, что он мой племянник.
– Любитель мальчиков! – презрительно фыркнула Алкмена.
– А что плохого в мальчиках? – довольно разумно возразил Ипполит. – Они никогда не явятся домой с огромным пузом, словно они проглотили подросшего поросенка, и не «осчастливят» человека, вынудив его растить плод чужих наслаждений. Но хватит об ерунде! Если у тебя недостает ума, чтобы побеспокоиться об Аристоне, я…
– Бедный Ипполит! – ласково сказала Алкмена. – Ты не понимаешь. Мой ум не мал, просто вера моя велика. Не спорь, поверь мне на слово! Никакое горе не коснется Аристона. Его отец, бог…
Аристон отпрянул от окна.
Никакое горе не коснется меня, матушка? Душа его возрыдала. Всего дважды взойдет солнце, и мы увидим, что станется с твоей безумной верой. Где был мой отец-бог, когда Ликотея, словно волчица, грызла горло Фрины? Где он был, когда они полосовали ножами эту нежную плоть, разрезали ее на куски?.. О мама, мама, ты ребенок! А я смотрел, как мою собственную плоть – ибо Фрина была со мной единым целым – разрезали, словно тушу козла, и бросили псам… А сейчас…
Он повернулся и пошел туда, где хранилось военное снаряжение его ненастоящего отца.
– Да, Аристон, ты прав! – захохотал он. – Ты не сидишь у него в животе. Сейчас не сидишь. Но вполне может статься, ты все же имеешь отношение к этому илоту. Вернее, к семени, что дало тебе жизнь!
Застольная болтовня тут же стихла. Певцы умолкли на полуслове. Даже самые несдержанные подумали, что Симоей зашел слишком далеко. За такое оскорбление Аристон имел полное право его убить. Если сможет. В этом-то вся и загвоздка!
А Симоей не успокаивался. Он громоздил оскорбление на оскорбление, не оставляя никаких недомолвок.
– Эй! Илот! – воскликнул он. – Ты ведь бог Дионис в человеческом обличье, не так ли? Ты явился навестить сына, которого прижил с красивейшей из своих прислужниц? Ибо, друзья и возлюбленные, нам следует благочестиво пасть ниц перед златокудрым Аристоном! Он, скромник, конечно, будет отрицать, но всему миру известно, что он сын бога!
– Симоей! – прошептал Аристон.
– А как еще ты это объяснишь, Аристон? У тебя неземная красота. Разве ты не родился на тридцать седьмой год после битвы при Фермопилах? А где был в тот год великий Теламон, о мои друзья и возлюбленные? А спустя тридцать шесть лет после той же битвы? Вы не помните, откуда он вернулся всего за две недели до того, как прекрасный Аристон появился на свет?
– Симоей, – голоса Аристона было почти не слышно.
– Два года не видел домашнего очага великий Теламон. Неосмотрительно, не правда ли, возлюбленные мои? Или, напротив, очень даже мудро. Как еще мог пожилой, уже тогда пожилой человек, иссиня-черные волосы и борода которого покрылись инеем, стать отцом такого славного, златокудрого красавца? Прелестная Алкмена… Дионис свидетель, она и сейчас привлекательна, и будь я ее сыном, то вполне мог бы впасть в грех Эдипа… прелестная Алкмена вдруг потеряла покой. Да, о сын вечно воскресающего бога? А посему она, твоя прелестная, покинутая мужем мать, устремилась в горы, чтобы присоединиться к менадам, и там…
Аристон рывком сдернул с себя хитон, порвав его на левом плече фибулой, специальной булавкой. Веревочный пояс, которым он обвязывал талию, был затянут слабо и тут же упал к его ногам. Белый хитон соскользнул на пол. Совершенно голый, как полагалось при рукопашном бое, Аристон двинулся на Симоея.
Тот ухмыльнулся и тоже скинул короткую тунику. Задира стал в борцовскую стойку, его могучие руки напоминали теперь медвежьи лапы, они готовы были разорвать, растерзать Аристона.
– Ну, иди сюда, златокудрый красавчик! Иди, мой любимый! – пробасил Симоей. – Я тебя обихожу, как бог, пастух или даже этот вонючий раб – обратите внимание, волосы у него рыжие, а глаза голубые! – обиходил твою матушку. Иди, я решу, куда тебе воткнуть мой могучий клинок: в рот или еще куда-нибудь. Позволь доставить тебе удовольствие, златокудрый Аристон, сын бога или бог знает кого!
Гнев Аристона был ужасен, но ужаснее всего оказалось то, что юноша сохранял полнейшее хладнокровие. Он к тому времени пережил столько страшного… сцены, прошедшие перед его глазами, звуки и даже запахи уже утратили свое название, стали неизъяснимыми, и, если бы кто-нибудь попросил его рассказать, что случилось с Фриной, описать, как женщины Парнона лишили ее жизни, у Аристона перехватило бы горло, его дыхание прервалось бы и кровь вперемешку с желчью хлынула бы из желудка, раздираемого тоской и ужасом, подступила бы к горлу и не дала бы юноше произнести ни слова. Оскорбления были ему теперь нипочем. Разум, чувства и душа Аристона то ли онемели, то ли покрылись защитной броней и стали неуязвимыми для отчаяния, ярости или боли.
«Если схлестнуться с этим быком, он меня покалечит, – подумал Аристон. Рассудок его был ясен, как ледяные воды горного ручья. – Однако я гораздо проворней Симоея, и если…»
– Помоги мне, Арес! – взмолился он во всеуслышание. – Тебе, о могучий бог войны, я посвящаю сию кровавую жертву. Мы сражаемся насмерть, Симоей! Ты слышишь меня? Насмерть!
Огромный Симоей слегка побледнел, услышав это. А когда ответил, его низкий голос заметно дрожал:
– Да будет так, божественный или человеческий ублюдок! Бьемся насмерть!
Он ринулся вперед, этакий бычище, груда смуглых потных мышц, несущаяся… в пустоту. Ибо Аристона там уже не было. С какой-то удивительной грацией, словно танцуя, он отпрыгнул в сторону. А когда Симоей пролетел мимо него, Аристон встал на цыпочки, сцепил руки в один кулак и со всей силы обрушил его на бычий загривок противника. Симоей рухнул на стол, превратив его в кучу дров. Лежа на полу, он тупо уставился в одну точку. Когда же встал, его огромный живот был заляпан остатками яств, а изо рта и носа текла кровь.
Мальчики издали оглушительный вопль. Ведь почти все они побывали в лапах Симоея. Они терпели его только потому, что до сих пор никто не мог победить огромного, сильного наглеца. Но, увидев его окровавленным, поверженным, заметив, что колени врага дрожат, они уподобились стае волков, воющих от радости при одной лишь мысли об убийстве.
Аристон улыбнулся, его лицо приняло жестокое выражение. Жестокое, как сама смерть. Он попятился, отскакивая от Симоея. С такой скоростью большинство его товарищей были способны бежать вперед, но не назад. Ударившись, наконец, спиной о стену, Аристон отпрыгнул и полетел вперед, словно камень, выпущенный из пращи. Но даже в полете, когда его золотистое тело мчалось вперед, он видел краем глаза, как умеет опытный боец, который может поплатиться за свою оплошность жизнью, если не будет обозревать все поле боя… так вот, краем глаза Аристон видел, что трое илотов валяются, словно скоты, на полу, а рыжеволосый раб встал в полный рост и с интересом и тревогой следит за развязкой. А потом Аристон вдруг оторвался от пола и взлетел, будто на крыльях. Он летел горизонтально, вперед ногами, и со страшной силой ударил Симоея в лицо жесткими пятками. Послышался неприятный хруст лицевых костей, и богатырское тело Симоея с влажным всхлипом ударилось о дальнюю стену. На мгновение он застыл, точно пригвожденный к стене, а затем медленно осел, растопырив ноги и осоловело глядя перед собой.
– Клянусь Гераклом! – рассмеялся Лизандр. – Ты неверно назвал его отца, о Симоей! Это явно Титан или даже сам великий Зевс в шкуре льва! Что это ты ослабел, невежа? Поднимайся скорее и – в бой!
Симоей оперся руками о пол и попытался встать. Аристон замер в середине зала и наблюдал за ним. Когда наконец жирный грубиян с огромным трудом поднялся, еле держась на ногах, Аристон снова взмыл в воздух, и его прекрасное юное тело, словно снаряд, помчалось на Симоея. На сей раз вперед головой. Точно разъяренный баран, он боднул Симоея в толстое брюхо. Затем отскочил и увидел, что Симоей согнулся и принес в жертву мрачным хтоническим богам все, что успел съесть и выпить за целый день.
Однако бодался Аристон напрасно. Он позабыл про камень периэков, рассекший ему череп. Рана открылась, и из нее хлынула кровь, которая залила медно-золотистые волосы Аристона и ручьями потекла на пол. Аристон зашатался, в глазах у него потемнело. Но он тряхнул головой, чтобы рассеять мглу, и снова ринулся на обидчика.
Он знал, что должен прикончить Симоея, пока тот не пришел в себя, а он, Аристон, окончательно не обессилел. И юноша молотил врага руками и ногами. Наконец Симоей снова свалился на пол под градом ударов, хлюпающие звуки которых заглушались звериным ревом зрителей.
Аристон высоко подпрыгнул и всем весом обрушился на широкую грудь Симоея. Даже несмотря на оглушительный рев, отчетливо послышался хруст ломающихся могучих ребер. Аристон снова подпрыгнул… Милосердие, жалость, гуманность, даже здравый смысл покинули его в этот момент. Когда снова раздался глухой, как бы деревянный, треск, соученики Аристона умолкли. Он отошел назад, измерил взглядом расстояние и с размаху ударил Симоея ногой в подбородок. Большая голова противника откинулась назад, но не так далеко, как хотелось Аристону. Толстая шея Симоея была еще цела. Аристон снова занес ногу, но чьи-то могучие руки вдруг цепко обхватили его. Он попытался вырваться из богатырских объятий, но не смог. Повернувшись в безмолвной ярости, он увидел рыжебородого илота.
Тот смотрел на него, нахмурив брови. Смотрел сурово. Словно имел над Аристоном какую-то власть.
– Во имя Ареса, довольно! – сказал он, и Аристону почудилось, будто Зевс метнул одну из своих молний. – Настоящий мужчина не опускается до убийства. Это ничем нельзя оправдать, даже оскорблением, нанесенным твоей благородной матери. А коли так, то остановись. Перестань бить копытом, точно дикий осел, и поработай головой. Если, конечно, в ней что-то есть, в чем я вообще-то сомневаюсь. Прекрати! Ты меня слышишь, Аристон? Прекрати!
– Отпусти меня! – прохрипел, задыхаясь от гнева, Аристон. – Убери свои вонючие руки, илот.
– Какие это руки, не тебе судить, меллиран, – мрачно произнес рыжебородый. – Но будь уверен, они не отпустят дикого осла, пока он не пообещает оставить в покое этого великовозрастного болвана. Ну, что скажешь?
Аристон посмотрел илоту в глаза. В нем было что-то необычное. Какая-то… властность. Царственность. Глубоко скрытая, сдерживаемая сила, которая тем не менее была способна потрясти целый город, если бы илот счел нужным раскрепостить ее.
– Ладно, – угрюмо пробурчал юноша. – Я обещаю.
Илот отпустил его и отступил назад.
А потом сказал звучным, по-южному мягким голосом:
– Ступай с миром, сын мой, ибо я боюсь, эта история причинит всем нам еще много хлопот…
И, словно подтверждая его слова, в зал ворвался педо-ном.
– Что здесь происходит? – завопил он. – Бессмертные боги! Кто это сделал? Кто убил…
– Беги, юноша, – сказал рыжебородый илот. Дом Теламона находился в четырех с половиной гиппи-конах от гимнасия, но Аристон знал, что туда сейчас лучше не соваться. Когда он выбежал в палестру, сторонний наблюдатель – окажись он в тот момент неподалеку – даже не заметил бы, что Аристон приостановился: настолько быстро он принял решение. Почти наверняка на него повлиял опыт, приобретенный в пещере, когда Аристон совершал побег из периэкского плена. Он так быстро взвесил в уме все «за» и «против», что это вполне можно было назвать озарением. Аристон сразу понял, что, как бы стремительно он ни бежал, ему не удастся моментально скрыться из виду, так как земля Лаконики плоская, словно блюдце. И не успеет он добраться до гор, как конная стража догонит его и свалит с ног. Нет, нужно было либо растаять в воздухе, либо провалиться сквозь землю. А поскольку ни то ни другое не представлялось возможным, Аристон выбрал более приемлемый вариант: слегка изменил маршрут и стремглав помчался влево, пока не добежал до берега Эврота, который находился от силы в десяти родах от палестры, и нырнул в тихие воды реки. Вода была по-прежнему ледяная, но это Аристона не тревожило. Главное, что пловец не оставляет следов, запаха на воде тоже не сохраняется, так что даже с собаками его не найти ион действительно может исчезнуть… Разумеется, при соблюдении некоторых условий.
Конечно, Аристон шел на риск, ведьбегун всегда обгонит пловца. Но он справедливо рассчитывал на то, что погоня начнется не сразу. Он надеялся, что сперва педоном учинит мальчикам допрос, а они, не привыкшие свидетельствовать по делу об убийстве, от потрясения онемеют. А самое важное, он знал, что рыжебородый илот, скорее всего, встанет на пути преследователей, загородив им проход. Аристон понятия не имел, откуда взялась эта уверенность, но не сомневался, что так оно и будет. А следовательно, нужно успеть отплыть на почтительное расстояние от школы, пока ребята не выбежали в палестру и не принялись озираться по сторонам, высматривая, куда он побежал.
«В эту сторону, – с мрачной радостью подумал Аристон, – им, правда, не придет в голову взглянуть. Но чтобы действовать наверняка…»
Он набрал в легкие воздуха и нырнул. А когда открыл глаза, то очутился в мрачной глубине вод. Аристон проворно поплыл, оставляя после себя полосу радужных пузырьков. Он плыл под водой, пока не почувствовал, что легкие вот-вот лопнут. Но даже потом терпел еще некоторое время. Вынырнув наконец на поверхность, он очутился возле противоположного берега, и высокие камыши скрыли его голову.
Погони все еще не было. Аристон проплыл под водой примерно четверть гиппикона. Он полежал на спине, пока его дыхание не восстановилось, а затем снова нырнул, поплыл под водой, вынырнул и повторил это еще и еще раз, пока не добрался до большой излучины и школа не скрылась из виду.
Однако он успел услышать, как мальчики выскочили на палестры, выкрикивая его имя. Но понимая, что они его все равно не увидят, не стал нырять. Вместо этого он решительно поплыл вперед, рассекая воду плавно, с силой и без единого звука, почти без единого всплеска. Аристон быстро перебирал ногами и стремительно удалялся от гимнасия. Юный спартанец был так прекрасно натренирован, что, выбравшись на берег в шести гиппиконах от школы, он даже не запыхался.
Но Аристон знал, что беды его не кончились. Он считал, что убил Симоея, в чем почти не раскаивался… так, чуть-чуть. А коли он убил врага, то его жизнь теперь под угрозой. Отец и братья Симоея обязаны будут во имя чести семьи отомстить за его смерть, хотя вообще-то большинство современных спартанцев уже оставляют подобное на усмотрение властей. А впрочем, все едино! Отчим наверняка должен будет проголосовать за смертный приговор тому, кого окружающие считают его сыном: ведь Теламону нужно продемонстрировать свою беспристрастность и справедливость суда старейшин. Это ясно как божий день.
Аристон улыбнулся своим мыслям.
– Вот она, вторая возможность убить меня. Не так ли, отец? – пробормотал он. – И на сей раз дядя Толстопуз тебя не остановит. Какая прекрасная возможность, да? Ты навеки избавишься от ненавистного лица, при виде которого у тебя начинает ныть лоб… Хотя, сколько бы мужчины ни возмущались, такие вещи, по словам дяди Ипполита, всегда бывают неслучайно. Всегда заслуженно. Ладно, чему быть – того не миновать. Я человек конченый. А пока… пока я еще не переплыл Стикс, мне нужно сделать кое-какие дела, геронт Теламон, военачальник Теламон… даже можно сказать, земледелец Теламон, ибо ты растишь урожай, посеянный другим! Так-так… погоди, дай подумать…
Ферма. Там есть амбары и стога сена, где можно спрятаться. Хотя бы до ночи. А затем…
Аристон отошел от берега и храбро устремился вперед.
Через десять минут впереди показались низкие каменные строения фермы.
Когда Аристон покинул свое убежище, было уже темно. Он шел, не боясь встречи с преследователями. За долгие годы юноша здорово поднаторел в искусстве воровства. Сейчас он уже был одет. Его крепкое юное тело было прикрыто шерстяным, великолепно расшитым хитоном, а на плечах красовалась хламида, накидка, в которой ему будет не страшен ночной холод. Свинцовые грузики, пришитые к четырем углам короткой всаднической накидки, дабы ее не сдувало ветром, ласково постукивали Аристона по груди и спине. Но самой главной деталью краденого костюма, благодаря которой соученики Аристона или городская стража прошли бы мимо, даже не взглянув во второй раз на юношу, была шляпа, широкополый петасос, любимый головной убор земледельцев и путешественников. Шляпа служила Аристону прекрасной маскировкой, ибо он всегда ходил с непокрытой головой; даже в младенчестве его волосы цвета меда ничем не прикрывались, несмотря на солнце, ветер или дождь.
Не забыл Аристон и про свой желудок. В мешке, перекинутом через плечо, лежал большой круглый хлеб, увесистая головка сыра и две-три пригоршни маслин. С такими запасами Аристон мог бы отправиться на край света. Но шел он сейчас гораздо ближе: к дому своего ненастоящего отца. Шел, чтобы совершить еще одну кражу (или, если выражаться помягче, позаимствовать без разрешения кое-какие вещи, ведь вообще-то любое оружие или доспехи, которые он выкрадет из арсенала Теламона, когда-нибудь перейдут по наследству к нему).
Предаваясь подобным размышлениям. Аристон подошел к своему бывшему дому. Он знал, что красть надо быстро, поскольку воин и государственный муж Теламон скоро явится домой ночевать. Будучи стратегом, Теламон целыми днями обсуждал с другими полководцами планы ежегодного летнего нападения на земли и селения Аттики. Спартанцы совершали эти походы уже шесть лет и, как казалось Аристону, могли бы с тем же успехом делать это еще сто лет подряд. Кретины! Разве не понятно, что единственный способ победить афинян – это уничтожить их флот? Пока крепкие стены соединяют Афины с портом Пи-рей, моряки будут прекрасно оборонять город и даже сытно кормить жителей. Что им до сожженных ферм, до срубленных оливковых и фиговых деревьев, до вытоптанного проса, ячменя, пшеницы и кончившихся съестных припасов? Это все детские забавы! Но, как всегда уверял Ипполит, сложнее всего заронить в голову спартанцев новую идею. Даже Геракл проиграл бы сию битву.
Хотя у Аристона не было времени, но он не мог уйти, не взглянув в последний раз на мать. Он считал, что после того как он осуществит задуманное, у него нет ни малейшего шанса остаться в живых. Разумеется, он матушке не покажется, ибо, если она его увидит, ему не уйти. Он прекрасно понимал, каким горем будет для матери его смерть, но не мог ничего поделать. Он был спартанцем и отчетливо осознавал свой долг: похоронить честь по чести останки той, что стала бы, если бы позволили Эринии и рок, его подругой жизни. Он должен сделать это, чтобы тень любимой обрела покой. Тем самым он за нее отомстит. Мать, конечно, будет долго и горько плакать, но таков удел женщин, а удел мужчин – сражаться и умирать. Клото уже спряла тонкую нить его жизни, Лахесис отмерила ее, а ужасная Атропос стояла с ножницами наготове, чтобы в любую минуту перерезать эту нить. Да будет так! Но сперва…
Аристон обогнул дом, который, как и все спартанские дома, был маленьким, простым и довольно грязным, и добрался до окна гинекеи, женской половины. И тут же услышал голос Ипполита. Как брат Алкмены, он имел право приходить к ней в комнату для приема гостей. Если бы то же самое сделал человек, не связанный с ней кровными узами, он бы немедленно расстался с жизнью.
– Так что когда он явится домой, – озабоченно говорил Ипполит, – вели ему прийти с повинной. В худшем случае его ждет порка и несколько месяцев тюрьмы. Этот бык-переросток не умрет, хотя, должен заметить, сестрица, заслуги Аристона тут нет. Зевс свидетель, твой драгоценный сынок изо всех сил старался его убить. Между прочим, он защищал тебя, Алкмена… да простит тебе Афина отсутствие мозгов!
– Меня? – услышал Аристон тихий, ясный голос матери. Как всегда он был удивительно спокойным.
– Да! – отрезал Ипполит. – Похоже, юный балбес решил преподать всей школе урок элементарной арифметики: сложения и вычитания, доказывая, что два года – это двадцать четыре месяца, а с момента зачатия младенца до его рождения проходит всего девять и что если мужчина, даже великий стратег, отлученный в связи с важными государственными делами от ложа жены на два долгих года, возвращается и видит жену на сносях, готовую разродиться младенцем мужского пола, это означает одно: ему, так сказать, помогли в исполнении супружеских обязанностей, а по-простому, украсили его многодумный лоб парой рогов.
– Ох! – грустно вздохнула Алкмена. – Но почему Аристон не объяснил им, кто его отец? Ведь моя честь осталась незапятнанной.
– Козлы и сатиры! – рявкнул Ипполит. – Послушай, о самая тупая из ослиц! Ты отправилась в горы, хотя в любом полисе Эллады оргиастические ритуалы давно запрещены и на всей нашей земле не найдется города-государства, где уже сто лет или больше не чествовали бы Диониса, устраивая торжественные процессии, во время которых танцуют, поют, показывают представления – короче, ведут себя разумно и культурно. А ты, моя непорочная, прекрасная сестрица, отданная в жены зануде, который, однако же, вполне достойный человек, ты, повторяю, удрала из дома, потащилась в горы, связалась с менадами, участвовала в пьяных вакхических оргиях, которые способны вогнать в краску самую распоследнюю шлюху из порта Пирей, любую из тех бедных оборванных потаскух, чьи ласки можно купить на всю ночь за один-единственный обол… И, весело проведя время, ты вернулась с улыбкой святоши на глупом лице, твердо вознамерившись сообщить несчастному Тела-мону, что рога, увенчивающие его лоб, появились стараниями и милостью бога! Что ублюдок, которого ты носишь в животе…
– Ипполит! – воскликнула Алкмена.
– Я думаю, это отпрыск какого-нибудь пастуха с фаллосом побольше, чем у самого Приапа. Когда он увидел, что ты, мертвецки пьяная, лежишь на спине, он не преминул задрать твой хитон до пупка, раздвинуть тебе ноги и приняться за дело. Не корю его. Кто бы на его месте поступил иначе? Пойми, глупышка Алкмена, никто еще не представил доказательств существования богов! Во всяком случае, доказательств, которые могли бы убедить людей с мозгами, способных, отправляя свои естественные нужды, не упасть в выгребную яму. Я уж не говорю, что у богов, похоже, нет иных занятий, кроме как ежесекундно брюхатить всяких дурочек! Так что, может, хватит издеваться над моим разумом, сестра? Нам надо поговорить о гораздо более важных вещах. Аристон в беде! В страшной беде. Этот жирный бездельник мог помереть, и тогда…
– Он не умрет, – спокойно возразила Алкмена, – потому что никакое зло не может коснуться моего золотого мальчика. Его жизнь всегда в безопасности. Мне это обещал его отец, божественный Дионис…
– Эрос и Афродита! – Ипполит задрал вверх свое круглое, точно полная луна, лицо, поросшее редкой бороден-кой. – Теперь она заявит, что ВИДЕЛА бога! В том, что ты его чувствовала, я не сомневаюсь, он сладострастно на тебя накинулся, но видеть?! Ну, говори!
– Я его видела, но смутно, – прошептала Алкмена. – Я, как ты верно сказал, брат, была не в себе из-за выпитого вина. Но я помню, что он был могучим, с головой, точно лес, горящий в засуху, и с глазами, подобными летнему небу. Он был очень ласков со мной, хотя я мало что помню.
– Ему повезло, и он ушел домой целым и невредимым. Я бы никогда не потащился в горы! Я этого не могу понять, хоть убей! Клянусь Плутоном-Аидом, владыкой Тартара, и трехглавым Цербером, воющим перед входом! Почему тебе взбрело в голову так нализаться и скакать по горам с дикими бабами, которые ходят в чем мать родила? И еще вопить и танцевать, увив волосы виноградными лозами? Если бы какой-нибудь бедолага попался на пути этой безумной стаи гарпий, они разорвали бы его в клочки и ты бы наверняка к ним присоединилась. А потом – о какой милый, очаровательный обычай! – вы бы вкусили его плоть и выпили бы кровь! Бр-р… Я не люблю каннибализма, сестрица, даже если он принимает форму самого что ни на есть священного ритуала. А ты… Постой-ка, я понял! Вот как все было. Ты выпила больше остальных и решила спасти горемыку от своих диких сестриц… А потом нашла, что парень хорош собой. Да, Алкмена? И…
– У тебя, Ипполит, – резко оборвала его мать Аристона, – на уме всегда только дурное. Ты что, никогда не видел моего сыночка?
– О да, и Аполлон – свидетель, он прекрасен. Временами я должен напоминать себе, что он мой племянник.
– Любитель мальчиков! – презрительно фыркнула Алкмена.
– А что плохого в мальчиках? – довольно разумно возразил Ипполит. – Они никогда не явятся домой с огромным пузом, словно они проглотили подросшего поросенка, и не «осчастливят» человека, вынудив его растить плод чужих наслаждений. Но хватит об ерунде! Если у тебя недостает ума, чтобы побеспокоиться об Аристоне, я…
– Бедный Ипполит! – ласково сказала Алкмена. – Ты не понимаешь. Мой ум не мал, просто вера моя велика. Не спорь, поверь мне на слово! Никакое горе не коснется Аристона. Его отец, бог…
Аристон отпрянул от окна.
Никакое горе не коснется меня, матушка? Душа его возрыдала. Всего дважды взойдет солнце, и мы увидим, что станется с твоей безумной верой. Где был мой отец-бог, когда Ликотея, словно волчица, грызла горло Фрины? Где он был, когда они полосовали ножами эту нежную плоть, разрезали ее на куски?.. О мама, мама, ты ребенок! А я смотрел, как мою собственную плоть – ибо Фрина была со мной единым целым – разрезали, словно тушу козла, и бросили псам… А сейчас…
Он повернулся и пошел туда, где хранилось военное снаряжение его ненастоящего отца.
Глава IV
Аристон глядел на оружие стратега. И не мог решить, что лучше взять: обычное, обильно смазанное оружие, которое Теламон брал, отправляясь на войну с афинянами, или праздничные доспехи, те, что он приберегал для военных парадов и прочих церемоний. Доспехи манили его больше, потому что были покрыты искусными узорами. Шлем, щит и панцирь были с двух сторон богато инкрустированы золотом. На орнаменте изображались сцены сражений и портреты богов. На поле брани стратег никогда не надевал эти доспехи. Мало того, что они привлекали внимание всех вражеских лучников и пращников, они имели еще один ужасный недостаток: по обычной, гладкой поверхности простого щита копья и стрелы скользили, не причиняя воину никакого вреда, а в такой узорчатый щит непременно вонзались.