Страница:
– Послушай, но почему он выбрал тебя? Мне показалось, расстались вы не слишком дружелюбно.
– Правильно показалось. Леня поначалу был ошарашен, потом возмущен и потрясен. Прежде всего его беспокоила собственная репутация, которая определенным образом страдала. Однако никаких мерзостей из числа тех, что легко мог наделать – не совершил. Даже наказывать меня примерно не стал. Хотя, наверное, смог бы, если б очень постарался.
– Побоялся новой французской родни?
– Отнюдь. По части всевозможных пакостей Леня большой мастак. Причина заключалась в другом. Во время бракоразводного процесса – а он был обставлен вполне по-европейски, с адвокатами, демонстрацией грязного белья, перемыванием всех костей – юристы Анри раскопали восхитительную историю. Оказывается, мой благоверный лет десять был параллельно женат на даме, несколько моложе меня и, должна признать, весьма приятной наружности. Такая, знаешь, классическая блондинка с ногами от ушей. Прочие достоинства, как я понимаю, были значительно скромнее, потому что бизнес, который пытался организовать для нее Лемех, постоянно проваливался. Зато она благополучно родила ему дочь. И, наплевав в конце концов на бизнес, он поселил их где-то в Европе. Решил при этом – странное все же создание мой бывший муж! – слепить из нее светскую львицу. А вернее – полусветскую, то бишь даму полусвета. Потому что стал щедро финансировать PR-проекты, типа фотосессии собственной жены и матери своего ребенка для журнала «Playboy».
Ракурсы притом выбирались не то чтобы с намеком на эротику – совершенно откровенные, во всей, что называется, красе.
– Но зачем?
– Не знаю, говорю же – странное создание, мой бывший муж. Мне, а вернее, юристам де Монфереев эта история, однако, пришлась как нельзя кстати. К тому же девочка – ей тогда было уже лет семь или восемь – даже не догадывалась, что у папы имеется в наличии вторая, официальная жена.
– Две официальные жены – как такое возможно?
– Очень просто. С одной заключаешь брак где-нибудь а Европе или в России, на другой женишься в Калифорнии – там это просто, никакой бюрократии.
– Лихо! Надо будет иметь в виду. Однако я так и не получил ответа на свой вопрос: отчего он был так щедр по отношению к тебе? Тем более при наличии второй жены и ребенка…
– Вот, Теперь, можно сказать, мы возвращаемся к самому началу, а вернее – к вопросу твоего спасения.
– Не понял.
– Сейчас поймешь. Это произошло совсем недавно. Все было уже позади – развод с Монфереем, возвращение в Москву, неожиданный дар Лемеха. И снова телефонный звонок. Сам понимаешь, кто был на другом конце провода. Нет, на этот раз он ничего не хотел, не просил встречи и не задавал вопросов. Вернее – всего один: "У вас все в порядке, Елизавета Аркадьевна?
Устроились нормально?" Я, признаться, оторопела и первую мысль, пришедшую в голову, выпалила не задумываясь: «Послушайте, это вы, что ли, надавили на Лемеха? В таком случае я завтра же съезжаю из дома и отказываюсь от денег». Он усмехнулся: «Это почему же?» – «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а становиться вашей подопытной или дрессированной – не знаю уж, что вы там затеяли? – мышью не намерена». – «Напрасно вы так, Елизавета Аркадьевна, относительно вас никаких планов мы не вынашиваем. Отца вашего, правда, помним и чтим. Что же касается Лемеха, он принимал решение совершенно самостоятельно – можете поинтересоваться. Ну-с, не буду более занимать ваше время. К тому же разговор у нас складывается как-то не очень симпатично. Прощайте. И не беспокойтесь – больше наше ведомство вас тревожить не намерено. Если есть желание – могу оставить координаты. На всякий случай». Чтобы как-то смягчить неловкость, я записала его телефон. И знаешь, почему-то сохранила.
– Вот оно что! Ты, стало быть, намереваешься теперь обратиться к этому благородному чекисту за помощью?
– Для начала – за советом.
– Можешь не утруждаться, я заранее знаю, что он скажет.
– И что же?
– Вам – то есть мне – следует немедленно явиться в МУР, а уж там, если вы действительно невиновны, разберутся.
– А если ничего подобного он не скажет?
– Тогда самолично наденет на меня наручники и передаст благодарным коллегам.
– Нет. Первое – возможно. Хотя, мне кажется, маловероятно. Второе – невозможно по определению.
– Откуда ты знаешь? Вы же виделись всего однажды. И дважды говорили по телефону.
– Знаю. Но скажи: разве у нас есть выбор? Без помощи или хотя бы консультации профессионала мы не справимся. Неужели ты не понимаешь?
Он понимал.
К тому же вдруг тяжело навалился сон, глубокий, беспросветный, почти беспамятство.
– Я понимаю.
Он хотел сказать еще что-то, поспорить, доказать свою правоту.
Но не смог.
Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 12.43
Рязанская электричка отошла от перрона Казанского вокзала полупустой. Глупый кто-то составлял расписание – не иначе. Что за нужда да и кому – трястись в холодных, неухоженных вагонах в такую пору?
Так, однако, было даже лучше.
Он долго шел по вагонам.
Хищно клацали, захлопываясь за спиной, двери тамбуров. Выстуженных, прокуренных, зловонных.
Он не замечал ничего.
И наконец остановился, нашел что искал – вагон был совсем пустой. Ни единой души. Лишь газета, забытая кем-то на сиденье возле окна. Она сразу бросилась в глаза – небрежно свернутая бумажная трубка.
Почему-то он выбрал именно это место и даже поднял чужую газету. Развернул.
Газета была свежей – за 4 ноября 2002 года. Сочная типографская краска даже не просохла до конца.
Все верно – ноябрь 2002-го.
Это он осознавал яснее ясного – слава Господу, не сумасшедший.
В полной мере осознает окружающую действительность.
Однако помнит другое.
Так же ясно, отчетливо, как то, что происходит теперь.
Декабрьский день 1237 года тоже был солнечным и снежным, однако, не в пример нынешнему, морозным.
В ясное небо стремились, убегая почти вертикально, струйки белого дыма – хозяйки не скупились на дрова, жарко топили печи.
На Оке, скованной мощным панцирем звонкого льда, резвилась ребятня, у проруби полоскали бельишко, звонко перекликались, пересмеивались румяные молодки.
Нарядная в снежном уборе, уютная, маленькая Рязань еще не знала, что он пришел.
Батый – ужас и проклятие соседей.
Хан Батый – воитель свирепый и непобедимый.
Родной внук великого Чингисхана, достойный его продолжатель.
Батый, решивший, что пришло время воевать святую Русь, сам с несметным войском стал теперь под Рязанью Разжег костры, разбил кибитки, устроился с полным кочевым комфортом. Кошмаром наполнился морозный воздух, предсмертным ужасом и тоской.
Знали люди – Бату не ведает жалости, жестокость его безгранична.
Забыть?!
Как можно, пусть и восемь столетий прошло, забыть тот ужас?..
Великое унижение рязанского князя Федора – он, бедолага, еще надеялся на чудо: сам торопливо, не скупясь, собрал богатую дань. С поклоном принес дары грозному хану.
Тот на подарки не взглянул, усмехаясь откровенно, смотрел в помертвевшее, осунувшееся лицо князя.
– У нас обычай. Хочешь на самом деле уважить гостя – отдай жену. Отдай, князь Федор, молодую княгиню – расстанемся друзьями.
Князь вышел молча – судьба Рязани была решена.
Но прежде решилась его судьба.
Оборвалась жизнь.
Коротким и точным был удар ятагана.
Быть может, к лучшему – мертвые сраму не имут – не принял позора князь Федор.
Не видел, как потекли по узким улочкам реки крови – горячие, алые, по белому снегу.
Смоляными факелами запылали боярские терема и палаты, дома горожан в слободе.
От самого страшного, выходит, заслонила его судьба.
Не видел князь и не узнал никогда, как, прижимая к груди младенца, шагнула вниз с высокой колокольни молодая княгиня.
Батые ва конница с гиканьем ворвалась в распахнутые ворота, затопила город.
Стон людской смешался с торжествующим визгом раскосых всадников.
Пять дней и пять ночей слились в одно сплошное противостояние, неравное, но яростное и потому – смертельное.
А утром шестого дня не стало Рязани – одно пепелище.
Черный дым застилает небо, горячий пепел носится в воздухе, серой пеленой оседая на алом, пропитанном кровью снегу.
Забыть?!
В большой нарядной юрте, устланной бесценными коврами, свирепый хан с приближенными праздновал победу.
Неутомимые воины пировали под открытым небом, у костров, что горели денно и нощно.
Будто поминальный огонь по жителям поверженного города.
Забыть?!
Как, проваливаясь по пояс в глубоком, вязком снегу, под покров дремучего леса собирались те, кто уцелел.
Как тянулся за многими кровавый след, потому что страшные раны были едва прихвачены грязными тряпицами.
Не до них было тогда – не до кровавых ран.
Хватило бы сил удержаться в седле и удержать в руках меч. А нет коня – устоять на ногах.
Но все равно – пешим ли, конным – добраться до ярких костров и пестрых юрт.
Отомстить.
Забыть?!
Как на седьмой – священный – день из заснеженного леса вывел Евпатий Коловрат ополчение.
И – будто мертвые восстали! – новая рать схлестнулась с воинством Батыя.
Был грозный хан весьма удивлен упорством и живучестью русских.
Однако ж непоколебимо уверен в своем превосходстве – потехи ради велел шурину, искусному воину, прославленному ловкостью и силой, звать дерзкого Коловрата на поединок.
Подчинился храбрый Хостоврул.
Сошлись бойцы в недолгой схватке – сорвавшись с седла, тяжело рухнул наземь Батыев шурин, и дымилась на морозе, разливаясь по снегу, его горячая кровь.
На секунду – не более – воцарилась тишина.
Но прошло мгновение – яростный крик Батыя пронесся над головами всадников, и сам он, пришпорив коня, первым ринулся вперед, проклиная убийцу.
Этот бой был совсем недолгим.
Слишком неравны силы.
Пробил страшный час – лесная дружина перебита.
Мертвый Коловрат распластался на снегу, устремив незрячие глаза в яркое, морозное небо.
В руке его и тогда зажат был грозный меч.
Батый, склонившись с седла, застыл угрюмо, вглядываясь в молодое чуждое лицо, то ли пытаясь постичь нечто, то ли запоминая.
Но как бы там ни было, он тоже был воин, грозный хан – доблесть чтил, как подобает любому, избравшему ратный труд.
Легенды гласят, по приказу Батыя был Коловрат погребен, как воин, с мечом в руках.
Шестьсот шестьдесят три года минуло с той поры.
И пришло время – память, которая никак не могла сослужить ему эту службу, совершила невозможное.
Прошлое воскресло, отразилось в душе, будто события недавних дней.
Только меч Коловрата – грозное оружие, коему теперь пришел черед исполнить предначертанное, – долгое время был недоступен.
Однако Господь милосерд, а Святая Русь вновь призывает сынов, осеняет их своим материнским благословением.
Нет на свете силы, способной противостоять их воле, – меч наконец-то в его руках.
И – видит Бог! – скоро, уже совсем скоро он исполнит то, что должно.
Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 18.10
К вечеру день нахмурился. Даже что-то невнятное – мокрый снег или ледяной дождь – моросило с неба. Потому, наверное, жарко пылающий камин как-то особенно притягивал к себе, и люди, сами не сознавая того, незаметно придвигали кресла все ближе к огню.
Утренний бодрящий ветер не улегся – но незаметно наполнился унынием и злобой. А может, его неласковый собрат примчался невесть откуда и теперь бушевал над продрогшей землей.
В трубе страшно выло, но сухой, горячий треск пылающих поленьев, как ни странно, почти заглушал звериный вой. Словом, здесь, в большой уютной гостиной, у камина, с горячим кофе в маленьких чашках севрского фарфора и старым добрым коньяком в пузатых бокалах, было комфортно.
И только разговор – нелегкий и вовсе не приятный – несколько омрачал идиллию. Хотя напряжение первых минут, время натянутых фраз, бессвязных, обрывочных объяснений, раздумий, когда чаши весов застывают в хрупком равновесии, и одному Господу известно, какая перевесит в следующий миг, – миновало.
– Побег, конечно, был большой глупостью. Очень большой. Но… знаете, Игорь, как ни странно, я вас понимаю.
Говоривший был высокий худощавый молодой мужчина.
Умное, некрасивое лицо запоминалось крупными чертами, массивным носом с легкой горбинкой, резко очерченными скулами, глубокими складками на впалых щеках.
У него был волевой, четкий подбородок, тонкие малоподвижные губы.
Светло-карие – в желтизну – глаза смотрели на мир спокойно, без особой профессиональной проницательности, любимой мастерами шпионских романов.
Густые темные волосы неожиданно оказались довольно длинными. Не по уставу – уж точно. Хотя кто его знает, какие у них теперь уставы?
– Понимаете? Действительно – странно.
– Не просто понимаю – оказался однажды в похожей ситуации и испытал непреодолимое желание бежать.
– Но преодолел.
– Преодолел. Иначе, возможно, не делился бы теперь с вами этим опытом.
– Это что-то секретное, Юра? Никак нельзя рассказать?
– Да как вам сказать, Лиза: и да, и нет. Фрагмент, пожалуй, можно. Словом, однажды мне довелось посетить не вполне дружественную тогда страну. То есть недружественной она была только наполовину, в том смысле, что в ту пору у них шла ожесточенная борьба между двумя политическими группировками. Одну мы поддерживали. Власть в большей степени была сосредоточена в руках другой. «Наши», впрочем, тоже контролировали некоторые участки власти и, скажем так, были отнюдь не в подполье. Я же, надо сказать; направлялся в страну нелегально, в соответствии с легендой. Такая ситуация. И вот представьте… Маленький аэродром, крохотное поле, самолет подруливает почти к зданию аэропорта, подают трап. Спускаюсь в толпе пассажиров, делаю первый шаг на земле. И вдруг молодой подтянутый человек, в темном костюме и тугом галстуке, крепко берет за локоть и полушепотом интересуется: «Вишневский Юрий Леонидович?» То есть, как вы понимаете, называет мое настоящее имя. Вот тут, Игорь Всеволодович, я испытал, очевидно, нечто очень похожее на то, что случилось с вами. Желание бежать немедленно, отшвырнув от себя встречающего. Бежать неведомо куда, заведомо понимая, что буду немедленно схвачен. Маленькое летное поле со всех сторон, естественно, обнесено надежным заграждением. И знаете, несмотря на все это, вероятнее всего, я бы побежал. На потеху публике. К счастью, молодой балбес, из числа наших сторонников, встречавший у трапа, разглядел животный ужас в моих глазах – и все понял. Что было сил вцепился в мой локоть и скороговоркой выпалил нужные слова.
Короче, я пришел в себя – и все, как говорится, кончилось хорошо.
– Да, но вы-то прибыли в страну нелегально – то есть сознательно нарушили закон. Я же, напротив, был абсолютно уверен в своей правоте.
– Верно. Но чашу весов перевесил укоренившийся в сознании стереотип. Следственные органы у нас не привыкли копать глубоко. Если есть подходящий кандидат, обвинение, вероятнее всего, предъявят именно ему.
– Вы так спокойно об этом говорите?
– Но вы же со мной согласны?
– Пожалуй, Но я лицо свободной профессии, а вы – представитель этих самых следственных органов.
– И что же? Если я буду утверждать обратное, вы измените свое мнение?
– Разумеется, нет.
– Тогда какой смысл врать?
– Господа, по-моему, вас понесло в философские дебри.
– Отнюдь, Лиза, мы просто сверили некоторые позиции. И это правильно. Но и вы тоже правы, пора переходить собственно к делу.
– Простите. Прежде я все же хотел бы понять позицию Юрия Леонидовича, после того как ему стало все известно.
– Позицию?
– Иными словами, простите уж за банальность, верите ли вы мне? Вот в чем вопрос.
– Вопрос понятен. Ответить, однако, не смогу.
– Сейчас?
– Сейчас. Да и вообще, пожалуй. Вера, Игорь Всеволодович, категория нематериальная, я же не то чтобы кондовый материалист, но профессионально обязан оперировать исключительно материальными факторами. Они же в сумме образуют убежденность. Касательно вас – сегодня, сейчас – я не могу быть убежден ни в чем. Однако то обстоятельство, что в нарушение многих должностных инструкций, вопреки профессиональной этике, в конце концов, я здесь и – заметьте – не рекомендую вам немедленно сдаться людям, которым, надо полагать, из-за вашей выходки сейчас ох как несладко, – говорит о многом. Вопреки, в нарушение… и так далее я готов оказать вам содействие в… сборе информации, отыскании фактов, сумма которых, надеюсь, убедит меня и прочих в вашей невиновности. Господи, я, кажется, сказал речь.
– Ничего. Она была веской.
– К тому же я почти вынудил вас. Но, клянусь, больше ни одного лирического отступления.
– Что ж, поехали. Итак, налицо два убийства, которые весьма изобретательно пытаются повесить на вас.
Вопрос первый – кто пытается? Не будь Морозов второй жертвой, я бы всерьез рассматривал его кандидатуру. Хотя, судя по вашему рассказу, он без особого труда завоевал ваше расположение.
– Это плохо?
– Плохо. Сам по себе господин Морозов – личность интересная, яркая, небесталанная и в высшей степени амбициозная.
– Был.
– Да, был. Однако все эти выдающиеся свойства были направлены исключительно во благо и на пользу господина Морозова, а вернее – его возвышение. Про амбиции я упомянул не случайно. Амбиции и высокомерие.
Последнее сыграло с ним довольно злую шутку. Морозов действительно опоздал к дележке основных пирогов, однако вовсе не потому, что был ленив, как объяснил вам. Вовсе не ленив. Но – высокомерен, из тех, знаете, .
«кто почитает всех нулями». И полагал, что без него ничего серьезного не свершится. Тот же Лемех – простите, Лиза, за напоминание – тем временем такой кульбит исполнил под носом у компетентных, как принято говорить, органов. Хотя какая, к черту, компетентность! В истории с Лемехом – классическое головотяпство. Если не хуже. Словом, Морозова обошли на повороте многие, но он – надо отдать должное – в депрессию не впал, счеты с провидением сводить не стал и, похоже, даже не озлобился. Сделал выводы – и принялся за дело. Учитывая новые исторические реалии. История с «Русским антиквариатом» – замысел грандиозный и отнюдь не такой уж фантастический, как может показаться. Свершись он, нефтяные магнаты ощутили бы себя торговцами «Сникерсами». Он был умен, этот Андрей Морозов, безупречно вычислил национальные достояния, еще не приватизированные и не пущенные с молотка. За «Русским антиквариатом» должен был последовать «Русский соболь». Ситуация с пушниной в стране дичайшая. Большую часть драгоценного меха мы продаем на питерском аукционе, сами довольствуемся контрабандными шкурками, не самой качественной продукцией зверосовхоза – то бишь объедками с собственного стола. Но я отвлекся…
В поле нашего зрения создатель «Русского антиквариата» попал именно в тот момент, когда попытался организовать идеологическое прикрытие акции. Повторяться не стану, он достаточно емко изложил идею Игорю. Общественное мнение предполагалось всколыхнуть эпидемией криминала вокруг антикварного бизнеса. Разносчиками заразы – по замыслу Морозова – должна была стать не привычная уже братва, а популяция особей с политическим окрасом. Как выразился тот подонок, что первым явился к Игорю «Русской стариной должны торговать русские люди». Это был своего рода девиз. Сколько бы Андрей Викторович ни пел про ислам и неоглобализм. На вооружение была взята исключительно идея пан-славянизма, причем в самой порочной форме. Потому идеологическая работа сочеталась с полноценной боевой подготовкой. Историко-патриотические лагеря, рыцарские турниры и прочее полезное вроде бы и приятное времяпрепровождение подростков – были организованы с профессиональным размахом. Нам по крайней мере известно о тридцати семи юношеских военно-патриотических и военно-исторических организациях, которые были созданы исключительно на средства Морозова и развивались под его непосредственным патронажем. Не только в Москве, разумеется. Скорее уж ставка делалась на провинцию. Всего он собрал под свои знамена порядка пяти тысяч юнцов, в основном мальчишек. От тринадцати до восемнадцати лет и старше. Но есть и девицы. Такие дела.
– Солидный размах.
– Солидный. Главное – устремленный в будущее.
Потому я и сказал – плохо, что вы так быстро прониклись его идеями, Игорь.
– Плохо, согласен.
– Однако в нашей теперешней ситуации, пожалуй, что хорошо. Если все, что вы рассказали о вашей беседе – правда, отпадает мотив. Вам незачем было его убивать.
Можно сказать, был подписан протокол о намерениях, исполнение которых сулило лично вам всяческие блага.
Тот, кто пытается навесить на вас убийство Морозова, этого, возможно, не знал. Но как бы там ни было, второе убийство представляется мне сырым, прихваченным на живую нитку. Его не готовили, и не могли готовить по определению: предположить, что вы сбежите от муровцев, отправитесь петлять по Москве, а позже вернетесь в богатырский терем Морозова, не мог никто. Каким бы безупречным аналитиком он ни был. Значит, действовал экспромтом. По собственному опыту знаю: экспромты раскручиваются труднее всего, потому предлагаю второй эпизод пока отложить в сторонку. История с пропавшим портретом и убиенной владелицей представляется более подготовленной, запутанной хитро и искусно, но это значит, что есть шанс ее распутать.
Что дано одному – вполне по силам другому. Итак, женщина…
Была уже глубокая ночь, когда разговор был закончен.
Камин наконец догорел – последние полчаса они сознательно не подбрасывали в него поленья.
Коньяк был допит.
Но главное – был разработан некий план, а вернее схема, согласно которой Лизе и Юрию предстояло действовать в ближайшие дни.
Игорю Всеволодовичу – увы! – не оставалось ничего другого, кроме как отсиживаться на даче и «шевелить мозгами» – копаться в памяти, вспоминать детали, искать ассоциации, прислушиваться к ощущениям и смутным подозрениям.
К тому же требовались кое-какие исторические факты – с утра ему предстояло погрузиться в паутину Интернета.
Двух других ждала работа в городе – встречи, беседы, поиск старых знакомых и новые знакомства, могущие оказаться полезными.
Все по крайней мере было ясно.
И оттого на душе у Лизы и Игоря – снова, похоже, одной на двоих – стало легче.
Москва, 5 ноября 2002 г., вторник, 8.00
Ночевать вчера он, понятное дело, не остался.
Этим двоим, как никогда, пожалуй, нужно было теперь остаться наедине.
Даже при том, что дом большой и гостевая спальня наверняка далека от хозяйской.
Все равно.
Останься он – они не чувствовали бы себя свободными вполне. От всего свободными и ото всех – а это, думалось, было залогом многого, чрезвычайно важного для них теперь. И окончательной победы в том числе.
Он не лгал и не кривил душой, когда сказал Непомнящему, что не вправе говорить о вере и вообще верить во что бы то ни было в этой запутанной истории.
Равно как и не верить.
Однако ж право иметь внутреннее убеждение или отдавать предпочтение какой-то версии в душе у него было.
Чаще это состояние называют интуитивным.
Что ж, можно и так.
Прошедший много такого, о чем не догадывается даже родная, единственная, любимая женщина – жена Люда, подполковник Федеральной службы безопасности Юрий Вишневский полностью доверял собственной интуиции. Особенно в ситуациях, похожих на историю антиквара – балансирующих на грани закона. Пограничных.
Термин в общем-то из лексикона психиатров. Юрий позаимствовал его у жены – она заведовала отделением в институте Сербского. Но к правовым коллизиям, особенно в наше время, оказался очень даже пригоден.
Классический спор Жеглова с Шараповым о праве переступить закон, дабы исполнить его же, так и остался неразрешенным. Более того, со временем становился все более актуальным.
Умом подполковник Вишневский был полностью на стороне Шарапова. На деле – особенно в подобных, пограничных ситуациях – случалось действовать по принципу Жеглова. И поводом служило уже не простое исполнение закона. Вопрос стоял куда более остро, совсем по-гамлетовски: «Быть или не быть?»
Вернее, жить или не жить?
Ему, Юрию Вишневскому, его коллегам из разных силовых, как принято их называть, ведомств.
От суровых «контрактников» спецназа – «волков войны», не знающих сомнений и страха, до двадцатилетних солдат срочной службы.
Просто людям, живущим вблизи войны и за тысячи верст от нее.
Так теперь стоял вопрос.
Елизавете, к слову, повезло.
Она застала его буквально на пороге кабинета, только что возвратившегося из командировки в Чечню – честно убывающего в короткий отпуск.
К счастью, они с Людмилой не планировали никаких поездок, дети – в школе, да и жене вряд ли удалось бы расстаться со своим буйным отделением.
Думал просто отоспаться, зачитаться до одури, сгонять на дачу. Если повезет со снегом – пробежаться на лыжах.
Но – назвался груздем…
– Правильно показалось. Леня поначалу был ошарашен, потом возмущен и потрясен. Прежде всего его беспокоила собственная репутация, которая определенным образом страдала. Однако никаких мерзостей из числа тех, что легко мог наделать – не совершил. Даже наказывать меня примерно не стал. Хотя, наверное, смог бы, если б очень постарался.
– Побоялся новой французской родни?
– Отнюдь. По части всевозможных пакостей Леня большой мастак. Причина заключалась в другом. Во время бракоразводного процесса – а он был обставлен вполне по-европейски, с адвокатами, демонстрацией грязного белья, перемыванием всех костей – юристы Анри раскопали восхитительную историю. Оказывается, мой благоверный лет десять был параллельно женат на даме, несколько моложе меня и, должна признать, весьма приятной наружности. Такая, знаешь, классическая блондинка с ногами от ушей. Прочие достоинства, как я понимаю, были значительно скромнее, потому что бизнес, который пытался организовать для нее Лемех, постоянно проваливался. Зато она благополучно родила ему дочь. И, наплевав в конце концов на бизнес, он поселил их где-то в Европе. Решил при этом – странное все же создание мой бывший муж! – слепить из нее светскую львицу. А вернее – полусветскую, то бишь даму полусвета. Потому что стал щедро финансировать PR-проекты, типа фотосессии собственной жены и матери своего ребенка для журнала «Playboy».
Ракурсы притом выбирались не то чтобы с намеком на эротику – совершенно откровенные, во всей, что называется, красе.
– Но зачем?
– Не знаю, говорю же – странное создание, мой бывший муж. Мне, а вернее, юристам де Монфереев эта история, однако, пришлась как нельзя кстати. К тому же девочка – ей тогда было уже лет семь или восемь – даже не догадывалась, что у папы имеется в наличии вторая, официальная жена.
– Две официальные жены – как такое возможно?
– Очень просто. С одной заключаешь брак где-нибудь а Европе или в России, на другой женишься в Калифорнии – там это просто, никакой бюрократии.
– Лихо! Надо будет иметь в виду. Однако я так и не получил ответа на свой вопрос: отчего он был так щедр по отношению к тебе? Тем более при наличии второй жены и ребенка…
– Вот, Теперь, можно сказать, мы возвращаемся к самому началу, а вернее – к вопросу твоего спасения.
– Не понял.
– Сейчас поймешь. Это произошло совсем недавно. Все было уже позади – развод с Монфереем, возвращение в Москву, неожиданный дар Лемеха. И снова телефонный звонок. Сам понимаешь, кто был на другом конце провода. Нет, на этот раз он ничего не хотел, не просил встречи и не задавал вопросов. Вернее – всего один: "У вас все в порядке, Елизавета Аркадьевна?
Устроились нормально?" Я, признаться, оторопела и первую мысль, пришедшую в голову, выпалила не задумываясь: «Послушайте, это вы, что ли, надавили на Лемеха? В таком случае я завтра же съезжаю из дома и отказываюсь от денег». Он усмехнулся: «Это почему же?» – «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а становиться вашей подопытной или дрессированной – не знаю уж, что вы там затеяли? – мышью не намерена». – «Напрасно вы так, Елизавета Аркадьевна, относительно вас никаких планов мы не вынашиваем. Отца вашего, правда, помним и чтим. Что же касается Лемеха, он принимал решение совершенно самостоятельно – можете поинтересоваться. Ну-с, не буду более занимать ваше время. К тому же разговор у нас складывается как-то не очень симпатично. Прощайте. И не беспокойтесь – больше наше ведомство вас тревожить не намерено. Если есть желание – могу оставить координаты. На всякий случай». Чтобы как-то смягчить неловкость, я записала его телефон. И знаешь, почему-то сохранила.
– Вот оно что! Ты, стало быть, намереваешься теперь обратиться к этому благородному чекисту за помощью?
– Для начала – за советом.
– Можешь не утруждаться, я заранее знаю, что он скажет.
– И что же?
– Вам – то есть мне – следует немедленно явиться в МУР, а уж там, если вы действительно невиновны, разберутся.
– А если ничего подобного он не скажет?
– Тогда самолично наденет на меня наручники и передаст благодарным коллегам.
– Нет. Первое – возможно. Хотя, мне кажется, маловероятно. Второе – невозможно по определению.
– Откуда ты знаешь? Вы же виделись всего однажды. И дважды говорили по телефону.
– Знаю. Но скажи: разве у нас есть выбор? Без помощи или хотя бы консультации профессионала мы не справимся. Неужели ты не понимаешь?
Он понимал.
К тому же вдруг тяжело навалился сон, глубокий, беспросветный, почти беспамятство.
– Я понимаю.
Он хотел сказать еще что-то, поспорить, доказать свою правоту.
Но не смог.
Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 12.43
Рязанская электричка отошла от перрона Казанского вокзала полупустой. Глупый кто-то составлял расписание – не иначе. Что за нужда да и кому – трястись в холодных, неухоженных вагонах в такую пору?
Так, однако, было даже лучше.
Он долго шел по вагонам.
Хищно клацали, захлопываясь за спиной, двери тамбуров. Выстуженных, прокуренных, зловонных.
Он не замечал ничего.
И наконец остановился, нашел что искал – вагон был совсем пустой. Ни единой души. Лишь газета, забытая кем-то на сиденье возле окна. Она сразу бросилась в глаза – небрежно свернутая бумажная трубка.
Почему-то он выбрал именно это место и даже поднял чужую газету. Развернул.
Газета была свежей – за 4 ноября 2002 года. Сочная типографская краска даже не просохла до конца.
Все верно – ноябрь 2002-го.
Это он осознавал яснее ясного – слава Господу, не сумасшедший.
В полной мере осознает окружающую действительность.
Однако помнит другое.
Так же ясно, отчетливо, как то, что происходит теперь.
Декабрьский день 1237 года тоже был солнечным и снежным, однако, не в пример нынешнему, морозным.
В ясное небо стремились, убегая почти вертикально, струйки белого дыма – хозяйки не скупились на дрова, жарко топили печи.
На Оке, скованной мощным панцирем звонкого льда, резвилась ребятня, у проруби полоскали бельишко, звонко перекликались, пересмеивались румяные молодки.
Нарядная в снежном уборе, уютная, маленькая Рязань еще не знала, что он пришел.
Батый – ужас и проклятие соседей.
Хан Батый – воитель свирепый и непобедимый.
Родной внук великого Чингисхана, достойный его продолжатель.
Батый, решивший, что пришло время воевать святую Русь, сам с несметным войском стал теперь под Рязанью Разжег костры, разбил кибитки, устроился с полным кочевым комфортом. Кошмаром наполнился морозный воздух, предсмертным ужасом и тоской.
Знали люди – Бату не ведает жалости, жестокость его безгранична.
Забыть?!
Как можно, пусть и восемь столетий прошло, забыть тот ужас?..
Великое унижение рязанского князя Федора – он, бедолага, еще надеялся на чудо: сам торопливо, не скупясь, собрал богатую дань. С поклоном принес дары грозному хану.
Тот на подарки не взглянул, усмехаясь откровенно, смотрел в помертвевшее, осунувшееся лицо князя.
– У нас обычай. Хочешь на самом деле уважить гостя – отдай жену. Отдай, князь Федор, молодую княгиню – расстанемся друзьями.
Князь вышел молча – судьба Рязани была решена.
Но прежде решилась его судьба.
Оборвалась жизнь.
Коротким и точным был удар ятагана.
Быть может, к лучшему – мертвые сраму не имут – не принял позора князь Федор.
Не видел, как потекли по узким улочкам реки крови – горячие, алые, по белому снегу.
Смоляными факелами запылали боярские терема и палаты, дома горожан в слободе.
От самого страшного, выходит, заслонила его судьба.
Не видел князь и не узнал никогда, как, прижимая к груди младенца, шагнула вниз с высокой колокольни молодая княгиня.
Батые ва конница с гиканьем ворвалась в распахнутые ворота, затопила город.
Стон людской смешался с торжествующим визгом раскосых всадников.
Пять дней и пять ночей слились в одно сплошное противостояние, неравное, но яростное и потому – смертельное.
А утром шестого дня не стало Рязани – одно пепелище.
Черный дым застилает небо, горячий пепел носится в воздухе, серой пеленой оседая на алом, пропитанном кровью снегу.
Забыть?!
В большой нарядной юрте, устланной бесценными коврами, свирепый хан с приближенными праздновал победу.
Неутомимые воины пировали под открытым небом, у костров, что горели денно и нощно.
Будто поминальный огонь по жителям поверженного города.
Забыть?!
Как, проваливаясь по пояс в глубоком, вязком снегу, под покров дремучего леса собирались те, кто уцелел.
Как тянулся за многими кровавый след, потому что страшные раны были едва прихвачены грязными тряпицами.
Не до них было тогда – не до кровавых ран.
Хватило бы сил удержаться в седле и удержать в руках меч. А нет коня – устоять на ногах.
Но все равно – пешим ли, конным – добраться до ярких костров и пестрых юрт.
Отомстить.
Забыть?!
Как на седьмой – священный – день из заснеженного леса вывел Евпатий Коловрат ополчение.
И – будто мертвые восстали! – новая рать схлестнулась с воинством Батыя.
Был грозный хан весьма удивлен упорством и живучестью русских.
Однако ж непоколебимо уверен в своем превосходстве – потехи ради велел шурину, искусному воину, прославленному ловкостью и силой, звать дерзкого Коловрата на поединок.
Подчинился храбрый Хостоврул.
Сошлись бойцы в недолгой схватке – сорвавшись с седла, тяжело рухнул наземь Батыев шурин, и дымилась на морозе, разливаясь по снегу, его горячая кровь.
На секунду – не более – воцарилась тишина.
Но прошло мгновение – яростный крик Батыя пронесся над головами всадников, и сам он, пришпорив коня, первым ринулся вперед, проклиная убийцу.
Этот бой был совсем недолгим.
Слишком неравны силы.
Пробил страшный час – лесная дружина перебита.
Мертвый Коловрат распластался на снегу, устремив незрячие глаза в яркое, морозное небо.
В руке его и тогда зажат был грозный меч.
Батый, склонившись с седла, застыл угрюмо, вглядываясь в молодое чуждое лицо, то ли пытаясь постичь нечто, то ли запоминая.
Но как бы там ни было, он тоже был воин, грозный хан – доблесть чтил, как подобает любому, избравшему ратный труд.
Легенды гласят, по приказу Батыя был Коловрат погребен, как воин, с мечом в руках.
Шестьсот шестьдесят три года минуло с той поры.
И пришло время – память, которая никак не могла сослужить ему эту службу, совершила невозможное.
Прошлое воскресло, отразилось в душе, будто события недавних дней.
Только меч Коловрата – грозное оружие, коему теперь пришел черед исполнить предначертанное, – долгое время был недоступен.
Однако Господь милосерд, а Святая Русь вновь призывает сынов, осеняет их своим материнским благословением.
Нет на свете силы, способной противостоять их воле, – меч наконец-то в его руках.
И – видит Бог! – скоро, уже совсем скоро он исполнит то, что должно.
Москва, 4 ноября 2002 г., понедельник, 18.10
К вечеру день нахмурился. Даже что-то невнятное – мокрый снег или ледяной дождь – моросило с неба. Потому, наверное, жарко пылающий камин как-то особенно притягивал к себе, и люди, сами не сознавая того, незаметно придвигали кресла все ближе к огню.
Утренний бодрящий ветер не улегся – но незаметно наполнился унынием и злобой. А может, его неласковый собрат примчался невесть откуда и теперь бушевал над продрогшей землей.
В трубе страшно выло, но сухой, горячий треск пылающих поленьев, как ни странно, почти заглушал звериный вой. Словом, здесь, в большой уютной гостиной, у камина, с горячим кофе в маленьких чашках севрского фарфора и старым добрым коньяком в пузатых бокалах, было комфортно.
И только разговор – нелегкий и вовсе не приятный – несколько омрачал идиллию. Хотя напряжение первых минут, время натянутых фраз, бессвязных, обрывочных объяснений, раздумий, когда чаши весов застывают в хрупком равновесии, и одному Господу известно, какая перевесит в следующий миг, – миновало.
– Побег, конечно, был большой глупостью. Очень большой. Но… знаете, Игорь, как ни странно, я вас понимаю.
Говоривший был высокий худощавый молодой мужчина.
Умное, некрасивое лицо запоминалось крупными чертами, массивным носом с легкой горбинкой, резко очерченными скулами, глубокими складками на впалых щеках.
У него был волевой, четкий подбородок, тонкие малоподвижные губы.
Светло-карие – в желтизну – глаза смотрели на мир спокойно, без особой профессиональной проницательности, любимой мастерами шпионских романов.
Густые темные волосы неожиданно оказались довольно длинными. Не по уставу – уж точно. Хотя кто его знает, какие у них теперь уставы?
– Понимаете? Действительно – странно.
– Не просто понимаю – оказался однажды в похожей ситуации и испытал непреодолимое желание бежать.
– Но преодолел.
– Преодолел. Иначе, возможно, не делился бы теперь с вами этим опытом.
– Это что-то секретное, Юра? Никак нельзя рассказать?
– Да как вам сказать, Лиза: и да, и нет. Фрагмент, пожалуй, можно. Словом, однажды мне довелось посетить не вполне дружественную тогда страну. То есть недружественной она была только наполовину, в том смысле, что в ту пору у них шла ожесточенная борьба между двумя политическими группировками. Одну мы поддерживали. Власть в большей степени была сосредоточена в руках другой. «Наши», впрочем, тоже контролировали некоторые участки власти и, скажем так, были отнюдь не в подполье. Я же, надо сказать; направлялся в страну нелегально, в соответствии с легендой. Такая ситуация. И вот представьте… Маленький аэродром, крохотное поле, самолет подруливает почти к зданию аэропорта, подают трап. Спускаюсь в толпе пассажиров, делаю первый шаг на земле. И вдруг молодой подтянутый человек, в темном костюме и тугом галстуке, крепко берет за локоть и полушепотом интересуется: «Вишневский Юрий Леонидович?» То есть, как вы понимаете, называет мое настоящее имя. Вот тут, Игорь Всеволодович, я испытал, очевидно, нечто очень похожее на то, что случилось с вами. Желание бежать немедленно, отшвырнув от себя встречающего. Бежать неведомо куда, заведомо понимая, что буду немедленно схвачен. Маленькое летное поле со всех сторон, естественно, обнесено надежным заграждением. И знаете, несмотря на все это, вероятнее всего, я бы побежал. На потеху публике. К счастью, молодой балбес, из числа наших сторонников, встречавший у трапа, разглядел животный ужас в моих глазах – и все понял. Что было сил вцепился в мой локоть и скороговоркой выпалил нужные слова.
Короче, я пришел в себя – и все, как говорится, кончилось хорошо.
– Да, но вы-то прибыли в страну нелегально – то есть сознательно нарушили закон. Я же, напротив, был абсолютно уверен в своей правоте.
– Верно. Но чашу весов перевесил укоренившийся в сознании стереотип. Следственные органы у нас не привыкли копать глубоко. Если есть подходящий кандидат, обвинение, вероятнее всего, предъявят именно ему.
– Вы так спокойно об этом говорите?
– Но вы же со мной согласны?
– Пожалуй, Но я лицо свободной профессии, а вы – представитель этих самых следственных органов.
– И что же? Если я буду утверждать обратное, вы измените свое мнение?
– Разумеется, нет.
– Тогда какой смысл врать?
– Господа, по-моему, вас понесло в философские дебри.
– Отнюдь, Лиза, мы просто сверили некоторые позиции. И это правильно. Но и вы тоже правы, пора переходить собственно к делу.
– Простите. Прежде я все же хотел бы понять позицию Юрия Леонидовича, после того как ему стало все известно.
– Позицию?
– Иными словами, простите уж за банальность, верите ли вы мне? Вот в чем вопрос.
– Вопрос понятен. Ответить, однако, не смогу.
– Сейчас?
– Сейчас. Да и вообще, пожалуй. Вера, Игорь Всеволодович, категория нематериальная, я же не то чтобы кондовый материалист, но профессионально обязан оперировать исключительно материальными факторами. Они же в сумме образуют убежденность. Касательно вас – сегодня, сейчас – я не могу быть убежден ни в чем. Однако то обстоятельство, что в нарушение многих должностных инструкций, вопреки профессиональной этике, в конце концов, я здесь и – заметьте – не рекомендую вам немедленно сдаться людям, которым, надо полагать, из-за вашей выходки сейчас ох как несладко, – говорит о многом. Вопреки, в нарушение… и так далее я готов оказать вам содействие в… сборе информации, отыскании фактов, сумма которых, надеюсь, убедит меня и прочих в вашей невиновности. Господи, я, кажется, сказал речь.
– Ничего. Она была веской.
– К тому же я почти вынудил вас. Но, клянусь, больше ни одного лирического отступления.
– Что ж, поехали. Итак, налицо два убийства, которые весьма изобретательно пытаются повесить на вас.
Вопрос первый – кто пытается? Не будь Морозов второй жертвой, я бы всерьез рассматривал его кандидатуру. Хотя, судя по вашему рассказу, он без особого труда завоевал ваше расположение.
– Это плохо?
– Плохо. Сам по себе господин Морозов – личность интересная, яркая, небесталанная и в высшей степени амбициозная.
– Был.
– Да, был. Однако все эти выдающиеся свойства были направлены исключительно во благо и на пользу господина Морозова, а вернее – его возвышение. Про амбиции я упомянул не случайно. Амбиции и высокомерие.
Последнее сыграло с ним довольно злую шутку. Морозов действительно опоздал к дележке основных пирогов, однако вовсе не потому, что был ленив, как объяснил вам. Вовсе не ленив. Но – высокомерен, из тех, знаете, .
«кто почитает всех нулями». И полагал, что без него ничего серьезного не свершится. Тот же Лемех – простите, Лиза, за напоминание – тем временем такой кульбит исполнил под носом у компетентных, как принято говорить, органов. Хотя какая, к черту, компетентность! В истории с Лемехом – классическое головотяпство. Если не хуже. Словом, Морозова обошли на повороте многие, но он – надо отдать должное – в депрессию не впал, счеты с провидением сводить не стал и, похоже, даже не озлобился. Сделал выводы – и принялся за дело. Учитывая новые исторические реалии. История с «Русским антиквариатом» – замысел грандиозный и отнюдь не такой уж фантастический, как может показаться. Свершись он, нефтяные магнаты ощутили бы себя торговцами «Сникерсами». Он был умен, этот Андрей Морозов, безупречно вычислил национальные достояния, еще не приватизированные и не пущенные с молотка. За «Русским антиквариатом» должен был последовать «Русский соболь». Ситуация с пушниной в стране дичайшая. Большую часть драгоценного меха мы продаем на питерском аукционе, сами довольствуемся контрабандными шкурками, не самой качественной продукцией зверосовхоза – то бишь объедками с собственного стола. Но я отвлекся…
В поле нашего зрения создатель «Русского антиквариата» попал именно в тот момент, когда попытался организовать идеологическое прикрытие акции. Повторяться не стану, он достаточно емко изложил идею Игорю. Общественное мнение предполагалось всколыхнуть эпидемией криминала вокруг антикварного бизнеса. Разносчиками заразы – по замыслу Морозова – должна была стать не привычная уже братва, а популяция особей с политическим окрасом. Как выразился тот подонок, что первым явился к Игорю «Русской стариной должны торговать русские люди». Это был своего рода девиз. Сколько бы Андрей Викторович ни пел про ислам и неоглобализм. На вооружение была взята исключительно идея пан-славянизма, причем в самой порочной форме. Потому идеологическая работа сочеталась с полноценной боевой подготовкой. Историко-патриотические лагеря, рыцарские турниры и прочее полезное вроде бы и приятное времяпрепровождение подростков – были организованы с профессиональным размахом. Нам по крайней мере известно о тридцати семи юношеских военно-патриотических и военно-исторических организациях, которые были созданы исключительно на средства Морозова и развивались под его непосредственным патронажем. Не только в Москве, разумеется. Скорее уж ставка делалась на провинцию. Всего он собрал под свои знамена порядка пяти тысяч юнцов, в основном мальчишек. От тринадцати до восемнадцати лет и старше. Но есть и девицы. Такие дела.
– Солидный размах.
– Солидный. Главное – устремленный в будущее.
Потому я и сказал – плохо, что вы так быстро прониклись его идеями, Игорь.
– Плохо, согласен.
– Однако в нашей теперешней ситуации, пожалуй, что хорошо. Если все, что вы рассказали о вашей беседе – правда, отпадает мотив. Вам незачем было его убивать.
Можно сказать, был подписан протокол о намерениях, исполнение которых сулило лично вам всяческие блага.
Тот, кто пытается навесить на вас убийство Морозова, этого, возможно, не знал. Но как бы там ни было, второе убийство представляется мне сырым, прихваченным на живую нитку. Его не готовили, и не могли готовить по определению: предположить, что вы сбежите от муровцев, отправитесь петлять по Москве, а позже вернетесь в богатырский терем Морозова, не мог никто. Каким бы безупречным аналитиком он ни был. Значит, действовал экспромтом. По собственному опыту знаю: экспромты раскручиваются труднее всего, потому предлагаю второй эпизод пока отложить в сторонку. История с пропавшим портретом и убиенной владелицей представляется более подготовленной, запутанной хитро и искусно, но это значит, что есть шанс ее распутать.
Что дано одному – вполне по силам другому. Итак, женщина…
Была уже глубокая ночь, когда разговор был закончен.
Камин наконец догорел – последние полчаса они сознательно не подбрасывали в него поленья.
Коньяк был допит.
Но главное – был разработан некий план, а вернее схема, согласно которой Лизе и Юрию предстояло действовать в ближайшие дни.
Игорю Всеволодовичу – увы! – не оставалось ничего другого, кроме как отсиживаться на даче и «шевелить мозгами» – копаться в памяти, вспоминать детали, искать ассоциации, прислушиваться к ощущениям и смутным подозрениям.
К тому же требовались кое-какие исторические факты – с утра ему предстояло погрузиться в паутину Интернета.
Двух других ждала работа в городе – встречи, беседы, поиск старых знакомых и новые знакомства, могущие оказаться полезными.
Все по крайней мере было ясно.
И оттого на душе у Лизы и Игоря – снова, похоже, одной на двоих – стало легче.
Москва, 5 ноября 2002 г., вторник, 8.00
Ночевать вчера он, понятное дело, не остался.
Этим двоим, как никогда, пожалуй, нужно было теперь остаться наедине.
Даже при том, что дом большой и гостевая спальня наверняка далека от хозяйской.
Все равно.
Останься он – они не чувствовали бы себя свободными вполне. От всего свободными и ото всех – а это, думалось, было залогом многого, чрезвычайно важного для них теперь. И окончательной победы в том числе.
Он не лгал и не кривил душой, когда сказал Непомнящему, что не вправе говорить о вере и вообще верить во что бы то ни было в этой запутанной истории.
Равно как и не верить.
Однако ж право иметь внутреннее убеждение или отдавать предпочтение какой-то версии в душе у него было.
Чаще это состояние называют интуитивным.
Что ж, можно и так.
Прошедший много такого, о чем не догадывается даже родная, единственная, любимая женщина – жена Люда, подполковник Федеральной службы безопасности Юрий Вишневский полностью доверял собственной интуиции. Особенно в ситуациях, похожих на историю антиквара – балансирующих на грани закона. Пограничных.
Термин в общем-то из лексикона психиатров. Юрий позаимствовал его у жены – она заведовала отделением в институте Сербского. Но к правовым коллизиям, особенно в наше время, оказался очень даже пригоден.
Классический спор Жеглова с Шараповым о праве переступить закон, дабы исполнить его же, так и остался неразрешенным. Более того, со временем становился все более актуальным.
Умом подполковник Вишневский был полностью на стороне Шарапова. На деле – особенно в подобных, пограничных ситуациях – случалось действовать по принципу Жеглова. И поводом служило уже не простое исполнение закона. Вопрос стоял куда более остро, совсем по-гамлетовски: «Быть или не быть?»
Вернее, жить или не жить?
Ему, Юрию Вишневскому, его коллегам из разных силовых, как принято их называть, ведомств.
От суровых «контрактников» спецназа – «волков войны», не знающих сомнений и страха, до двадцатилетних солдат срочной службы.
Просто людям, живущим вблизи войны и за тысячи верст от нее.
Так теперь стоял вопрос.
Елизавете, к слову, повезло.
Она застала его буквально на пороге кабинета, только что возвратившегося из командировки в Чечню – честно убывающего в короткий отпуск.
К счастью, они с Людмилой не планировали никаких поездок, дети – в школе, да и жене вряд ли удалось бы расстаться со своим буйным отделением.
Думал просто отоспаться, зачитаться до одури, сгонять на дачу. Если повезет со снегом – пробежаться на лыжах.
Но – назвался груздем…