Страница:
— Фантасмагория! Чудо. Настоящее чудо. Господа или природы — не суть. Это ли не счастье — хотя бы раз в жизни увидеть такое, — смуглое лицо Энтони Паттерсона действительно выражало радостное изумление человека, наблюдавшего нечто уникальное.
— Все же вы удивительный человек, мистер Тони!
— Чем же я так удивил тебя, малыш?
— Такой восторг из-за какой-то рыбины.
— Ах, вот ты о чем! Послушай, если ты на самом деле так думаешь, а не становишься в позу, — а с чего бы, собственно говоря, вам сейчас становиться в позу? — то мне тебя жаль. Ты совсем не умеешь радоваться жизни!
— Просто меня радуют совсем другие вещи.
— Меня — можешь себя представить — тоже. Но должно радовать все, что радостно, в принципе. Понимаешь, о чем я?
— Думаю, что да.
— Понимаешь. Ты вообще понимаешь много больше, чем прочие. Потому ты здесь.
— Я понимаю и это, сэр.
— Ладно, давай поговорим о твоих радостях.
— Не могу сказать, что катастрофа в Колорадо так уж меня обрадовала, сэр.
— Ну, не сама катастрофа, а тот змеиный клубок, который немедленно зашевелился вокруг. Впрочем, я полагал, что он — этот чертов клубок — зашевелился сначала, а уж потом рвануло в Колорадо. То есть именно потому и рвануло, что так захотел клубок. Но ты, малыш, сумел меня переубедить.
— Благодарю, сэр. Вы что-то говорили о моей радости.
— Ага! Значит — некоторой радости от этого взрыва ты ожидаешь?
— Скорее от вас, сэр.
— Хочешь знать, почему я решил, что это дурацкое подземелье взорвали намеренно?
— Да, сэр. И кому, по-вашему, это могло быть на руку?
— Психам.
— Простите, сэр?
— В большой политике у каждой уважающей себя команды всегда есть «вариант психа». На случай, когда другие варианты исчерпаны или категорически не годятся. Суть варианта, кстати, не так давно сформулировал человек, которого звали Геббельс. И кажется даже, доктор Геббельс.
— Чем хуже, тем лучше.
— Именно так, мой мальчик.
— Когда ситуация выходит из-под контроля, ее надо довести до абсурда. И ситуация перестанет быть. Как таковая. Потому что станет бредовой, психической, как минимум — опасной. Как максимум — угрожающей катастрофой. Все. Тема закрыта. Проще всего это проделывают психи. Те, которые необходимы любому политику на случай того самого, второго варианта. Для того, чтобы поджечь Рейхстаг или перерезать горло Марату.
— И вы полагали, что доктор Клагетт…
— Да. Именно такой псих, задействованный в нужную минуту.
— Но — кем? Иными словами, для кого, по-вашему, настало время варианта номер два. Логично предположить, что для вас.
— Для неоконов? Безусловно. Но и для вас — тоже. Ты ведь знаешь, малыш, нанотехнологии сейчас не нужны никому. Ни вам, ни нам. Потому что наши техасские ребята, по фамилии Буш, все еще бредят маленькой победоносной войной, а старая грымза, твоя нынешняя начальница и ее приятель-поляк не успокоятся, пока не доберутся до Кремля. И не проскачут по Красной площади на белых конях.
— Я знаю.
— И не только знаешь, но и пишешь об этом. Толково пишешь, должен отметить, малыш.
— Пишу, между прочим, для Дона Сазерленда, одного из руководителей Администрации президента США, под грифом «строго конфиденциально», причем — если говорить об этой записке — то написана она пару дней назад. Но вы цитируете ее, будто зачитанный том старой книги из своей библиотеки, — парировал Стив. Разумеется, мысленно.
Вслух заметил только:
— И тем не менее, лабораторию в Колорадо никто не взрывал.
— И тем не менее, это ничего не меняет. Время психов все равно на подходе, и это совсем не радует меня, поверь, малыш. Единственное — все начнется не так скоро, как могло, если бы этот ученый псих не оказался случайным психом. В остальном же ситуация будет развиваться неизменно. Вы сейчас полезете в Россию, со всей нашей обычной наглостью, и вполне вероятно, добьетесь своего — посадите нужных людей в нужные кресла и станете дергать за ниточки. И возомните, что на самом деле управляете русскими. И ваша толстая Мадлен, может быть, даже испытает оргазм — если она вообще способна на такое, — как если бы ее толстая задница и впрямь затряслась в седле на булыжниках Красной площади. Но все это будут иллюзии.
— Но почему, сэр?
— Потому что Россия, сынок. Я называю ее местом, где ломаются самые совершенные аппараты. И рассыпаются самые хитроумные заговоры. Они другие. И когда мы лезем к ним с нашими стандартами, мерками и линеечками — не выходит ничего хорошего. Или выходит — но очень ненадолго, потому что все наши механизмы — я, как ты понимаешь, имею в виду не только и не столько машины — они благополучно выводят из строя.
— Намеренно?
— Да черт их знает, я никогда не понимал русских. Вполне допускаю, нет, не намеренно. Но обязательно. В этом, кстати, главное различие в отношении к России между нами и вами.
— В чем именно, сэр?
— Вы все время пытаетесь перекроить их по придуманному вами образу и подобию, с тем чтобы потом — я уже говорил — просто дергать за ниточки. Мы исходим из того, что они такие, как есть — вечные противники. И на этом фундаменте строим свою с ними политику.
— Но согласитесь, что распад СССР и формирование новых властных элит, притом лояльных нам в высшей степени, — факт бесспорный.
— Бесспорный. Но не бессрочный, сынок. Поверь мне, эта ваша новая русская машинка поработает, поработает, да и сломается. И тогда — что? Вариант номер два. Психи.
— В каком формате?
— Ну, это детали — твой хлеб, сынок. Я мастер крупных мазков. Кровь, разумеется, я же говорил о том, что вариант два всегда требует немного крови. Переворот, возможно. Русские что-то последнее время любят перевороты.
— Ну, а вы?
— Что мы — сынок?
— В чем заключается ваш вариант номер два?
— В войне, разумеется. Ребята Буши не довоевали на Ближнем Востоке. Саддам не то, чтобы надавал нам по заднице, но плюнул в рожу. А это еще обиднее. Потому будем бодаться до тех пор, пока не заполучим его башку. Как в Средние века, на золотом блюде.
— И значит, у вас не будет психов?
— Ты слишком умен, малыш. Но даже это не заставит меня ответить, потому что наш «вариант два» может оказаться во сто крат страшнее кремлевской стряпни от Мадлен.
— Не понимаю, о чем вы, но искренне хочу надеяться, что до этого дело не дойдет, сэр.
— Твои бы слова — Богу в уши, малыш…
Похоже, это действительно было важно для Энтони Паттерсона. Он даже поднял прозрачный бокал на тонкой ножке, потянулся навстречу Стиву. Они чокнулись. Молча, будто пили за что-то важное, без слов понятное только им обоим.
Сегодня была среда. День еще только катился к вечеру, смеркалось, и в этом сумеречном полумраке казалось, на открытой летней площадке ресторана — пусто. Только казалось. За дальним столиком, почти скрывающимся в зелени пышных кустарников, обрамлявших площадку, расположились двое мужчин. Они появились одновременно, но порознь. Один — невысокий, седой, с простецким лицом — директора затрапезного колхоза или небольшого заводика где-нибудь в Урюпинске, подкатил ко входу на служебной Audi 8, государственный номер которой начинался двумя нулями и был обрамлен вдобавок государственным триколором. Посвященному взгляду эти мелкие детали говорили о том, что перекусить пожаловал не какой-то случайный чиновник, а федеральный российский министр — предметно и персонально. Второй — появился на тенистой аллее, ведущей к ресторану, пешком. Одет был небрежно, по-дачному — в джинсах, светлой рубашке с расстегнутым воротом и в легком трикотажном пуловере, наброшенном на плечи. На босых ногах — легкие мокасины. Ясно было, что человек шел из дома, да — собственно, и здесь, в ресторане — чувствовал себя совершенно по-домашнему. Спросил чаю с лимоном, внимательно в упор разглядывал собеседника, подперев кулаком острый подбородок, — такая была у него любимая поза. Так слушал и смотрел. Собеседник — впрочем — не смущался нисколько, заказанный ужин уплетал с аппетитом, пропустив уже — между делом — несколько рюмок водки. Жевал, временами причмокивал, кряхтел, опрокинув рюмку, — но говорил. Ибо затем и приехал, а вернее — был зван сегодня. Рассказывать. — Вот что меня искренне удивляет, Саша… Ну, был бы чекист. Ну, гебье — оно и в Африке гебье. У них — инстинкт, бульдожий: сжал челюсти — надо не надо, уже не отпустит. Но этот — мент. Опер. И — туда же. Короче. Совещание закрытое для сотрудников и слушателей академии безопасности. Выступал минут сорок. Я так понимаю, Саша — репетировал. Потому как — для таких откровений аудитория явно не та.
— А какая — та?
— А не знаю. Может, Верховный совет, может, съезд. Может — госсовет. Или Совбез.
— Ну, и зачем ему какие-то репетиции? Первый год замужем?
— Не знаю. Допускаю — сознательную утечку. Бросил камень, посмотри теперь, как пойдут круги по воде.
— Ладно, это выясним. Что говорил?
— Коротко. Пять разломов. Пять точек, ну, вернее, проблем, которые могут погубить Россию, если не предпринять следующих мер.
— Вот так, значит. Глобально. Ну, давай по порядку. С первой по пятую.
— Даю. Первое — развал структур бывшего КГБ СССР…
— Ну, это уже слышали не раз. Понятно — мужик бьется за бюджет. Штаты, оборудование, обучение, привлечение. Мне мой начальник службы безопасности ту же песню поет каждый божий день.
— Нет, погоди, тут не все так просто. Он не о деньгах и не о штатах. Во-первых, вывод погранвойск, в результате чего утрачена связь между первым эшелоном защиты и центральным звеном. Во-вторых, вывод ФАПСИ…
— Ну, понятное дело — уходит вся прослушка. Обидно.
— В-третьих — вывод следственного управления.
— Ну, это тоже понятно. За следствие бьются все: и ГБ, и прокуратура, и ты…
— У меня нет следствия.
— Знамо дело. А хотелось бы. Возбудил бы сейчас против меня пару-тройку дел, и говорили бы мы с тобой, Валентин Алексеевич, совсем по-другому. Правда ведь? То есть, это ты со мной говорил бы совсем по-другому. Ладно. Шучу. Это ваше ведомственное, ничего принципиально важного для себя я пока не слышу.
— В четвертых, хаотичное формирование новых спецслужб, наделенных правом ведения оперативно-розыскной деятельности. Ну, сам понимаешь — наружное наблюдение, «прослушки»…
— Ну, это еще более понятно. Конкуренция.
— Конкуренция конкуренцией, Саша, но по мне, не есть хорошо, когда одна спецслужба России бегает за другой.
— Это ты про ребят Коржакова, которые тебя пасут?
— Это я вообще.
— Ладно. Это все пять?
— Нет. Это пока только про развал КГБ.
— Понял. Проехали. Дальше.
— Развал оборонки, который программируется на законодательном уровне. Правительством, и даже президентом подписываются распоряжения и указы.
— Понял. Можешь не продолжать. Примеры приводил?
— Зачел несколько. Из целого списка, как я понял.
— Нужен весь список.
— Ну, попробую.
— Дальше.
— Отрыв сырьевых ресурсов от производственных, перерабатывающих комплексов. В качестве примера привел вывод и уничтожение предприятий химической промышленности, связанных с азотными удобрениями, что приведет к тому, что уже через пару лет у нас возникнет кризис…
— Хм, это большой привет господину Авену.
— Ну, этого я не знаю, это уже ваши проблемы — кому какой привет. Четвертое. Работа с политическими партиями и движениями — в том смысле, что сегодня с ними активно работают западные представители.
— Это работа называется раздачей денег. Раздавайте вы — будет ваша работа.
— Идеология. И особенно — пресса.
— Ну, это уже не со мной. Я газет не читаю, телевизор не смотрю, сижу вот, починяю примус.
— Тебе что, неинтересно, Саша?
— Почему неинтересно, очень даже интересно. Только поздно уже, а вставать завтра ни свет ни заря — такая у нас, у бизнесменов, нынче служба, не то что ваше чиновное сладкое житье.
— Да какое — поздно, Саша, десятый час?!
— Не сердись, Алексеевич, у меня еще пара терок в окрестностях. А ты — не спеши. Ты ужинай. Сегодня десерт говорят — сумасшедший.
— Да иди ты со своим десертом. Я сладкого не ем. Я в бильярд хотел партийку сгонять.
— И сгоняй. Хоть партийку, хоть две. Я сейчас тебе Соню пришлю, помнишь, девочка такая с кошачьей походкой, она теперь здесь, в баре. И по совместительству в бильярдной. В качестве спарринг-партнера.
— Баба? В бильярд?
— Эта баба в бильярд обставила здесь уже столько народу, что я подумал — не определить ли ставки? Поверь на слово, Валя — что она вытворяет с кием.
— А с хуем? — бутылка «Столового вина № 21» — водки, которую всем прочим предпочитал Валя, была уже почти пуста. И это сказывалось. По лицу собеседника пробежала едва заметная гримаса, но реплику он парировал непринужденно.
— И с этим… тоже… проблем не возникнет.
Через полчаса тот же самый человек в мокасинах на босу ногу прогуливался здесь же, в Ильинском, вдоль берега реки с другим — по виду — таким же, как и сам, дачником. И только одна деталь диссонировала с этой почти пасторальной идиллией теплого летнего вечера. На узкой дороге, ведущей из Петрово-Дальнего на Рублево-Успенское шоссе, замерли, выстроившись гуськом, три машины — два лимузина BMW, один из которых вдобавок был бронирован, и массивный джип сопровождения. Крепкие молодые люди в темных костюмах, светлых рубашках, туго схваченных у ворота строгими галстуками, как на плацу выстроившись вдоль обочины, напряженно наблюдали за гуляющими вдоль реки дачниками.
Очевидно было, что сюда, к месту встречи, тот, что пил чай в ресторане, добирался уже не пешком, и собеседник — хотя, судя по всему, и жил поблизости — подъехал со всей дежурной свитой. И трудно было понять, действительно ли это продиктовано соображениями безопасности, либо налицо обычный выпендреж одного участника движения перед другим. Да и неважно.
— Значит, Баранников, все же полез…
— Полезет. Всерьез рассматривать совещание какой-то там академии я бы не стал.
— Какая разница. Донес же твой Валька тебе через пару часов. Думаешь, за стенкой еще не знают?
— Знают, конечно. Но это и хорошо отчасти. Коржакова эти речи о множественности спецслужб. и об их незаконных полномочиях.
— То есть, о его незаконных полномочиях…
— Ну, разумеется… Так вот, Василича такие речи сильно опечалят. Да и времена теперь такие — Баранников не в фаворе. Заигрывает с Хасом, с Руцким. Словом, Деду особо и рассказывать ничего не придется.
— А кстати, есть что и рассказать. Мои люди в Швейцарии засекли недавно жен — Баранникова и Дунаева. За шопингом.
— Который сам же, поди, и оплатил.
— Без комментариев. Но есть счета из отелей и бутиков… Словом, тема…
— Ну, так и разыгрывай тему. Самое время. Я тоже кое-с кем проконсультируюсь по поводу генерала. Могут возникнуть неожиданные варианты, потому что беспокоить он начинает не только Василича с его прослушкой. И не только нас с нашими темами. Раздражаются люди куда более серьезные. Но — извини — старик, большего я тебе сейчас сказать не могу.
— Да мне и недосуг слушать. Мне, между прочим, еще эту пьяную скотину выдворять домой. Он ведь может легко задрыхнуть посреди зала. И обрыгать ковер.
— Ты бы, кстати, изобразил при клубе комнату отдыха, что ли. На такие вот случаи.
— Ну уж нет. Сам знаешь, чем это кончится.
— Вернее, что начнется.
— Вот-вот. А у меня теща наладилась завтракать там по воскресеньям, с утра пораньше. А тут комната отдыха — понимаешь…
Они рассмеялись, представив возможные коллизии, и двинулись к дороге. Люди на мосту стремительно занимали места в машинах. Через несколько минут одна из них — тот самый бронированный BMW — мягко притормозила у входа в ресторан. Лампы внутри были пригашены, в холле царил глубокий полумрака. Казалось — никого. Но он был убежден в обратном — и не ошибся. Метрдотель, словно материализовавшийся дух заведения, возник из полумрака.
— Доброй ночи, Александр Геннадьевич.
— Привет. Что гость?
— Отдыхают.
— И где же, на этот раз?
— В бильярдной.
Стараясь не шуметь, он направился в сторону бильярдной, и только тогда многоопытный метр решил уточнить:
— С Софьей.
— Это как же? — искренне удивился человек в мокасинах. — Там же вроде даже дивана нет, одни кресла. На полу, что ли?
— На столе… Извините.
Он аккуратно приоткрыл дверь бильярдной.
Все было так — на зеленом сукне отчетливо белел министерский зад, поверх которого небрежно переброшена стройная женская нога.
— Сукно же… — брошено было с досадой, вперемешку с брезгливым раздражением — Вот сволочь похотливая.
Последнее прозвучало уже безо всякого зла.
— Будите аккуратно. В машину. И восвояси.
— Все сделаем, не беспокойтесь. Ждали только команды.
— Ну, вперед. Спокойной ночи.
Ночь, между тем, уже шла на убыль. Короткая летняя ночь. В вышине темные силуэты сосен отчетливо проступали на синем фоне светлеющего неба.
И ни толики вопросительной интонации. Императивно. Но я и не спорю. Такси — весьма пожилой, при том проживший отнюдь не смиренную пуританскую жизнь белый «Додж» образца 1953-го, разумеется, кабриолет, с красным кожаным салоном — верх автомобильного пижонства по-гавански — недолго петляет узкими улочками.
Ambos Mundos — отель, построенный, очевидно, в 50-е, а может, и раньше — но это не важно, потому что всем своим видом он говорит о том, что это колониальный отель. С маленькими узорными балкончиками, высокие, узкие окна которых скрываются за плотными жалюзи черного — или просто потемневшего от времени дерева.
— Он довольно долго жил здесь, в номере на шестом этаже, и даже — как говорят — именно там написал своего «Старика.» Туда мы заглянем непременно, но позже.
И я очень быстро понимаю — почему. Потому что потом, сколько бы он ни писал в номере, ближе к ночи зыбкий лифт, ржаво поскрипывая, доставлял его на крышу, и там, на террасе открытого ресторана, окутанной горячим дыханием окрестных крыш, остывающих в короткой ночной прохладе, он завершал день, отдавая предпочтение Dry Martini… Здесь мало что изменилось с тех пор. То же раскаленное дыхание окрестных крыш, с которым упрямо борется свежий ветер, налетающий с просторов Атлантики. И теснота. И полумрак. И шумные компании за соседними столиками, с аппетитом уплетающие жареную свинину с острым соусом-похлебкой из черных бобов и рис с жареными бананами. Но мы — раз уж решили, идем по его следам и заказываем сухой «Мартини», разумеется, с огромными маслянистыми оливками и будто лаковыми черными маслинами. И продолжаем наш бесконечный разговор, который отчего-то непременно начинается вот так, поздними вечерами, в тех барах, где бывал и пивал здесь в Гаване больной, уставший человек, назвавший однажды собственное поколение потерянным.
— И стали мальчикам раздавать злато-серебро. Или нефть — ведерками. Или — резервуарами.
— Зря иронизируете. Брали сами. Все, что плохо лежало. А плохо лежало все. Но некоторые брали — весьма определенные вещи.
— По подсказке.
— Ну, вероятно, кто-то и подсказывал. Экономические советники уже входили в моду, мальчики из Гарварда и Йеля, оказавшиеся позже мелкими жуликами, консультировали не только Гайдара, но молодую капиталистическую поросль. Знаете ведь историю Шлейфера и Хэя?
— Что-то помнится смутно. Какой-то вроде скандал.
— Вроде. Профессор экономики из Гарварда и юрист из Джонатана в начале 90-х консультировали правительство Гайдара по вопросам приватизации. Работу финансировало Агентство международного развития США, выделившее для этого гранты в размере более 40 миллионов долларов на формирование цивилизованного фондового рынка и еще 130 миллионов долларов на финансирование связанных с этим программ. Кроме того, деньги поступали от TASIS (программа Евросоюза для технического сотрудничества и развития в странах Восточной Европы и СНГ), из Германии и Японии.
— И что — профессора все сперли?
— Ну, профессора или не профессора — вопрос открыт. Осудили пока профессоров, дома, в Америке, 34 миллиона долларов убытка, нанесенного США. Убыток, нанесенный России, понятное дело, никто не измерял. И речь не столько о прямом хищении, сколько об откровенно инсайдерских процессах. Здесь суммы, полагаю, могут всплыть на порядок больше.
— Но это обычное дело. Воры. Жулики. Вы же говорите о каком-то целевом распределении национального достояния. Нефти?
— Кого тогда, в начале 90-х, всерьез интересовала нефть, ценою по 6, кажется, долларов за баррель?
— Аналитиков в Госдепе, к примеру.
— Они, разумеется, прогнозировали. Но вот их потенциальные новые ставленники.
— Подопытные кролики?
— Да. Пребывающие к тому же еще в стадии экспериментальной — еще не известно было наверняка, на кого и в какой момент нужно будет делать ставку. И на каком поле играть. Так вот, экспериментальный молодняк так далеко не видел. И даже не пытался заглянуть.
— Тогда была тема.
— Простите?
— Тогда еще жили от «темы» к «теме».
— Верно. Так вот кое-кто вдруг выходил на тему весьма перспективную и долгосрочную.
— К примеру?
— То, что в СССР принято было называть «флагманами социалистической экономики», и первую очередь — оборонной промышленности, ВПК. Во-вторых, сырьевые добывающие отрасли. Не только углеводороды. Металлы, тот же никель. Главное не столько вывод из госсобственности, сколько пагубная реструктуризация сбалансированных экономических систем. Отрыв добывающих отраслей от перерабатывающих комплексов. Помните, кстати, такую фамилию — Баранников?
— Он ведь возглавлял ФСБ, но как-то недолго. Потом поддержал Хасбулатовский мятеж и поплатился карьерой.
— И да и нет. Карьерой он поплатился отнюдь не за Хасбулатова. А именно за то, что озвучил эту проблему на съезде народных депутатов. Проблему целенаправленного демонтажа сложившихся экономических систем, таким образом, что отдельные фрагменты и целые отрасли попадают в руки коммерческих структур — на первый взгляд — совершенно не связанных. И это объявляется едва ли не победой рыночной идеологии над идеологией социалистического планирования. Вот она — вожделенная свободная конкуренция. Так вот, Баранников нащупал нити, эти независимые вроде бы структуры связующие, и пытался даже обнародовать кое-какие договоренности, позволяющие уже очень скоро обрести классических монополистов, диктующих условия не только рынку, но и государству в целом. Недослушали. Ельцин, говорят, разгневан был страшно, понятно, что костерок умело и целенаправленно разжигали и пламя поддерживали. Понятное дело, убрали его быстро и — должен признать, сработали сукины дети красиво.
Тогда же на съезде Баранников резко протестовал против выделения Погранслужбы из состава КГБ. Резоны были. Но речь сейчас не о них. По ней, по погранслужбе — ударили страшно и показательно. Дабы убедить Ельцина, да и всех сомневающихся — в том, что ни ФСБ, ни лично Баранников с ситуацией на границе не справляется. Спустя несколько дней после выступления Баранникова на 12-ю погранзаставу Московского погранотряда на таджикско-афганской границе напали талибы. 250 человек против 45 пограничников. Демонстрация явная и очевидная. Наши, впрочем, продержались одиннадцать часов, и восемнадцать человек выжили. Но с погибшими обошлись по-варварски, вернее, вполне по-талибански. Отрубленные головы, распоротые, выпотрошенные тела. Повторюсь — это была демонстрация. Но в тот момент афганцам она была совершенно не с руки.
— Если вы сейчас скажете, что это наши нарождающиеся олигархи в борьбе за сладкие куски государственного пирога — я все равно не поверю.
— И правильно сделаете. Куда им такое. Позже, кстати, мы выяснили — координировали действия отряда моджахедов из страны. Ну, скажем так, — имеющей возможность осуществлять координацию посредством космических технологий. А наши олигархенычи… Некую роль они все же сыграли. Есть у меня сегодня вполне достоверная информация один министрик, к счастью, бывший и — что редкость — изрядно опозоренный перед отставкой, поспешил отчитаться перед кормильцем о докладе Баранникова, тот — поделился с друзьями, один из друзей — посоветовался с опекунами из Вашингтона. Он, разумеется, не хотел резни, и отрезанных голов, и — вообще — крови. Всего лишь не хотел терять лакомый кусок оборонки, который ему уже был обещан. А Баранников — напомню — предостерегал именно против этого. За что и поплатился. А ни за какого не за Хасбулатова. Отрезанные головы пограничников — неспособность организовать работу службы — посерьезнее будет. — А Ельцин?
— Что Ельцин — был ли он в курсе этой схемы? Разумеется, нет.
— Все же вы удивительный человек, мистер Тони!
— Чем же я так удивил тебя, малыш?
— Такой восторг из-за какой-то рыбины.
— Ах, вот ты о чем! Послушай, если ты на самом деле так думаешь, а не становишься в позу, — а с чего бы, собственно говоря, вам сейчас становиться в позу? — то мне тебя жаль. Ты совсем не умеешь радоваться жизни!
— Просто меня радуют совсем другие вещи.
— Меня — можешь себя представить — тоже. Но должно радовать все, что радостно, в принципе. Понимаешь, о чем я?
— Думаю, что да.
— Понимаешь. Ты вообще понимаешь много больше, чем прочие. Потому ты здесь.
— Я понимаю и это, сэр.
— Ладно, давай поговорим о твоих радостях.
— Не могу сказать, что катастрофа в Колорадо так уж меня обрадовала, сэр.
— Ну, не сама катастрофа, а тот змеиный клубок, который немедленно зашевелился вокруг. Впрочем, я полагал, что он — этот чертов клубок — зашевелился сначала, а уж потом рвануло в Колорадо. То есть именно потому и рвануло, что так захотел клубок. Но ты, малыш, сумел меня переубедить.
— Благодарю, сэр. Вы что-то говорили о моей радости.
— Ага! Значит — некоторой радости от этого взрыва ты ожидаешь?
— Скорее от вас, сэр.
— Хочешь знать, почему я решил, что это дурацкое подземелье взорвали намеренно?
— Да, сэр. И кому, по-вашему, это могло быть на руку?
— Психам.
— Простите, сэр?
— В большой политике у каждой уважающей себя команды всегда есть «вариант психа». На случай, когда другие варианты исчерпаны или категорически не годятся. Суть варианта, кстати, не так давно сформулировал человек, которого звали Геббельс. И кажется даже, доктор Геббельс.
— Чем хуже, тем лучше.
— Именно так, мой мальчик.
— Когда ситуация выходит из-под контроля, ее надо довести до абсурда. И ситуация перестанет быть. Как таковая. Потому что станет бредовой, психической, как минимум — опасной. Как максимум — угрожающей катастрофой. Все. Тема закрыта. Проще всего это проделывают психи. Те, которые необходимы любому политику на случай того самого, второго варианта. Для того, чтобы поджечь Рейхстаг или перерезать горло Марату.
— И вы полагали, что доктор Клагетт…
— Да. Именно такой псих, задействованный в нужную минуту.
— Но — кем? Иными словами, для кого, по-вашему, настало время варианта номер два. Логично предположить, что для вас.
— Для неоконов? Безусловно. Но и для вас — тоже. Ты ведь знаешь, малыш, нанотехнологии сейчас не нужны никому. Ни вам, ни нам. Потому что наши техасские ребята, по фамилии Буш, все еще бредят маленькой победоносной войной, а старая грымза, твоя нынешняя начальница и ее приятель-поляк не успокоятся, пока не доберутся до Кремля. И не проскачут по Красной площади на белых конях.
— Я знаю.
— И не только знаешь, но и пишешь об этом. Толково пишешь, должен отметить, малыш.
— Пишу, между прочим, для Дона Сазерленда, одного из руководителей Администрации президента США, под грифом «строго конфиденциально», причем — если говорить об этой записке — то написана она пару дней назад. Но вы цитируете ее, будто зачитанный том старой книги из своей библиотеки, — парировал Стив. Разумеется, мысленно.
Вслух заметил только:
— И тем не менее, лабораторию в Колорадо никто не взрывал.
— И тем не менее, это ничего не меняет. Время психов все равно на подходе, и это совсем не радует меня, поверь, малыш. Единственное — все начнется не так скоро, как могло, если бы этот ученый псих не оказался случайным психом. В остальном же ситуация будет развиваться неизменно. Вы сейчас полезете в Россию, со всей нашей обычной наглостью, и вполне вероятно, добьетесь своего — посадите нужных людей в нужные кресла и станете дергать за ниточки. И возомните, что на самом деле управляете русскими. И ваша толстая Мадлен, может быть, даже испытает оргазм — если она вообще способна на такое, — как если бы ее толстая задница и впрямь затряслась в седле на булыжниках Красной площади. Но все это будут иллюзии.
— Но почему, сэр?
— Потому что Россия, сынок. Я называю ее местом, где ломаются самые совершенные аппараты. И рассыпаются самые хитроумные заговоры. Они другие. И когда мы лезем к ним с нашими стандартами, мерками и линеечками — не выходит ничего хорошего. Или выходит — но очень ненадолго, потому что все наши механизмы — я, как ты понимаешь, имею в виду не только и не столько машины — они благополучно выводят из строя.
— Намеренно?
— Да черт их знает, я никогда не понимал русских. Вполне допускаю, нет, не намеренно. Но обязательно. В этом, кстати, главное различие в отношении к России между нами и вами.
— В чем именно, сэр?
— Вы все время пытаетесь перекроить их по придуманному вами образу и подобию, с тем чтобы потом — я уже говорил — просто дергать за ниточки. Мы исходим из того, что они такие, как есть — вечные противники. И на этом фундаменте строим свою с ними политику.
— Но согласитесь, что распад СССР и формирование новых властных элит, притом лояльных нам в высшей степени, — факт бесспорный.
— Бесспорный. Но не бессрочный, сынок. Поверь мне, эта ваша новая русская машинка поработает, поработает, да и сломается. И тогда — что? Вариант номер два. Психи.
— В каком формате?
— Ну, это детали — твой хлеб, сынок. Я мастер крупных мазков. Кровь, разумеется, я же говорил о том, что вариант два всегда требует немного крови. Переворот, возможно. Русские что-то последнее время любят перевороты.
— Ну, а вы?
— Что мы — сынок?
— В чем заключается ваш вариант номер два?
— В войне, разумеется. Ребята Буши не довоевали на Ближнем Востоке. Саддам не то, чтобы надавал нам по заднице, но плюнул в рожу. А это еще обиднее. Потому будем бодаться до тех пор, пока не заполучим его башку. Как в Средние века, на золотом блюде.
— И значит, у вас не будет психов?
— Ты слишком умен, малыш. Но даже это не заставит меня ответить, потому что наш «вариант два» может оказаться во сто крат страшнее кремлевской стряпни от Мадлен.
— Не понимаю, о чем вы, но искренне хочу надеяться, что до этого дело не дойдет, сэр.
— Твои бы слова — Богу в уши, малыш…
Похоже, это действительно было важно для Энтони Паттерсона. Он даже поднял прозрачный бокал на тонкой ножке, потянулся навстречу Стиву. Они чокнулись. Молча, будто пили за что-то важное, без слов понятное только им обоим.
1993 ГОД. МОСКВА, ИЛЬИНСКОЕ
Ресторан в Ильинском был и клубным, и дачным одновременно. Бывшая столовая на территории цековского дачного поселка, приведенная в божеский вид — с неким даже намеком на европейское изящество. Кормили вкусно. Но главное — здесь не было посторонних, на территорию поселка, как и прежде — в строгие советские времена — пускали исключительно по пропускам, у членов ресторанного клуба — пропуска были. Можно было, разумеется, привести с собой гостей, но — что называется — под собственную же ответственность. Здесь редко бывало людно, разве что в выходные, когда по дороге из города на дачу или просто пешком из дачного дома — приходили пообедать или поужинать с семьями.Сегодня была среда. День еще только катился к вечеру, смеркалось, и в этом сумеречном полумраке казалось, на открытой летней площадке ресторана — пусто. Только казалось. За дальним столиком, почти скрывающимся в зелени пышных кустарников, обрамлявших площадку, расположились двое мужчин. Они появились одновременно, но порознь. Один — невысокий, седой, с простецким лицом — директора затрапезного колхоза или небольшого заводика где-нибудь в Урюпинске, подкатил ко входу на служебной Audi 8, государственный номер которой начинался двумя нулями и был обрамлен вдобавок государственным триколором. Посвященному взгляду эти мелкие детали говорили о том, что перекусить пожаловал не какой-то случайный чиновник, а федеральный российский министр — предметно и персонально. Второй — появился на тенистой аллее, ведущей к ресторану, пешком. Одет был небрежно, по-дачному — в джинсах, светлой рубашке с расстегнутым воротом и в легком трикотажном пуловере, наброшенном на плечи. На босых ногах — легкие мокасины. Ясно было, что человек шел из дома, да — собственно, и здесь, в ресторане — чувствовал себя совершенно по-домашнему. Спросил чаю с лимоном, внимательно в упор разглядывал собеседника, подперев кулаком острый подбородок, — такая была у него любимая поза. Так слушал и смотрел. Собеседник — впрочем — не смущался нисколько, заказанный ужин уплетал с аппетитом, пропустив уже — между делом — несколько рюмок водки. Жевал, временами причмокивал, кряхтел, опрокинув рюмку, — но говорил. Ибо затем и приехал, а вернее — был зван сегодня. Рассказывать. — Вот что меня искренне удивляет, Саша… Ну, был бы чекист. Ну, гебье — оно и в Африке гебье. У них — инстинкт, бульдожий: сжал челюсти — надо не надо, уже не отпустит. Но этот — мент. Опер. И — туда же. Короче. Совещание закрытое для сотрудников и слушателей академии безопасности. Выступал минут сорок. Я так понимаю, Саша — репетировал. Потому как — для таких откровений аудитория явно не та.
— А какая — та?
— А не знаю. Может, Верховный совет, может, съезд. Может — госсовет. Или Совбез.
— Ну, и зачем ему какие-то репетиции? Первый год замужем?
— Не знаю. Допускаю — сознательную утечку. Бросил камень, посмотри теперь, как пойдут круги по воде.
— Ладно, это выясним. Что говорил?
— Коротко. Пять разломов. Пять точек, ну, вернее, проблем, которые могут погубить Россию, если не предпринять следующих мер.
— Вот так, значит. Глобально. Ну, давай по порядку. С первой по пятую.
— Даю. Первое — развал структур бывшего КГБ СССР…
— Ну, это уже слышали не раз. Понятно — мужик бьется за бюджет. Штаты, оборудование, обучение, привлечение. Мне мой начальник службы безопасности ту же песню поет каждый божий день.
— Нет, погоди, тут не все так просто. Он не о деньгах и не о штатах. Во-первых, вывод погранвойск, в результате чего утрачена связь между первым эшелоном защиты и центральным звеном. Во-вторых, вывод ФАПСИ…
— Ну, понятное дело — уходит вся прослушка. Обидно.
— В-третьих — вывод следственного управления.
— Ну, это тоже понятно. За следствие бьются все: и ГБ, и прокуратура, и ты…
— У меня нет следствия.
— Знамо дело. А хотелось бы. Возбудил бы сейчас против меня пару-тройку дел, и говорили бы мы с тобой, Валентин Алексеевич, совсем по-другому. Правда ведь? То есть, это ты со мной говорил бы совсем по-другому. Ладно. Шучу. Это ваше ведомственное, ничего принципиально важного для себя я пока не слышу.
— В четвертых, хаотичное формирование новых спецслужб, наделенных правом ведения оперативно-розыскной деятельности. Ну, сам понимаешь — наружное наблюдение, «прослушки»…
— Ну, это еще более понятно. Конкуренция.
— Конкуренция конкуренцией, Саша, но по мне, не есть хорошо, когда одна спецслужба России бегает за другой.
— Это ты про ребят Коржакова, которые тебя пасут?
— Это я вообще.
— Ладно. Это все пять?
— Нет. Это пока только про развал КГБ.
— Понял. Проехали. Дальше.
— Развал оборонки, который программируется на законодательном уровне. Правительством, и даже президентом подписываются распоряжения и указы.
— Понял. Можешь не продолжать. Примеры приводил?
— Зачел несколько. Из целого списка, как я понял.
— Нужен весь список.
— Ну, попробую.
— Дальше.
— Отрыв сырьевых ресурсов от производственных, перерабатывающих комплексов. В качестве примера привел вывод и уничтожение предприятий химической промышленности, связанных с азотными удобрениями, что приведет к тому, что уже через пару лет у нас возникнет кризис…
— Хм, это большой привет господину Авену.
— Ну, этого я не знаю, это уже ваши проблемы — кому какой привет. Четвертое. Работа с политическими партиями и движениями — в том смысле, что сегодня с ними активно работают западные представители.
— Это работа называется раздачей денег. Раздавайте вы — будет ваша работа.
— Идеология. И особенно — пресса.
— Ну, это уже не со мной. Я газет не читаю, телевизор не смотрю, сижу вот, починяю примус.
— Тебе что, неинтересно, Саша?
— Почему неинтересно, очень даже интересно. Только поздно уже, а вставать завтра ни свет ни заря — такая у нас, у бизнесменов, нынче служба, не то что ваше чиновное сладкое житье.
— Да какое — поздно, Саша, десятый час?!
— Не сердись, Алексеевич, у меня еще пара терок в окрестностях. А ты — не спеши. Ты ужинай. Сегодня десерт говорят — сумасшедший.
— Да иди ты со своим десертом. Я сладкого не ем. Я в бильярд хотел партийку сгонять.
— И сгоняй. Хоть партийку, хоть две. Я сейчас тебе Соню пришлю, помнишь, девочка такая с кошачьей походкой, она теперь здесь, в баре. И по совместительству в бильярдной. В качестве спарринг-партнера.
— Баба? В бильярд?
— Эта баба в бильярд обставила здесь уже столько народу, что я подумал — не определить ли ставки? Поверь на слово, Валя — что она вытворяет с кием.
— А с хуем? — бутылка «Столового вина № 21» — водки, которую всем прочим предпочитал Валя, была уже почти пуста. И это сказывалось. По лицу собеседника пробежала едва заметная гримаса, но реплику он парировал непринужденно.
— И с этим… тоже… проблем не возникнет.
Через полчаса тот же самый человек в мокасинах на босу ногу прогуливался здесь же, в Ильинском, вдоль берега реки с другим — по виду — таким же, как и сам, дачником. И только одна деталь диссонировала с этой почти пасторальной идиллией теплого летнего вечера. На узкой дороге, ведущей из Петрово-Дальнего на Рублево-Успенское шоссе, замерли, выстроившись гуськом, три машины — два лимузина BMW, один из которых вдобавок был бронирован, и массивный джип сопровождения. Крепкие молодые люди в темных костюмах, светлых рубашках, туго схваченных у ворота строгими галстуками, как на плацу выстроившись вдоль обочины, напряженно наблюдали за гуляющими вдоль реки дачниками.
Очевидно было, что сюда, к месту встречи, тот, что пил чай в ресторане, добирался уже не пешком, и собеседник — хотя, судя по всему, и жил поблизости — подъехал со всей дежурной свитой. И трудно было понять, действительно ли это продиктовано соображениями безопасности, либо налицо обычный выпендреж одного участника движения перед другим. Да и неважно.
— Значит, Баранников, все же полез…
— Полезет. Всерьез рассматривать совещание какой-то там академии я бы не стал.
— Какая разница. Донес же твой Валька тебе через пару часов. Думаешь, за стенкой еще не знают?
— Знают, конечно. Но это и хорошо отчасти. Коржакова эти речи о множественности спецслужб. и об их незаконных полномочиях.
— То есть, о его незаконных полномочиях…
— Ну, разумеется… Так вот, Василича такие речи сильно опечалят. Да и времена теперь такие — Баранников не в фаворе. Заигрывает с Хасом, с Руцким. Словом, Деду особо и рассказывать ничего не придется.
— А кстати, есть что и рассказать. Мои люди в Швейцарии засекли недавно жен — Баранникова и Дунаева. За шопингом.
— Который сам же, поди, и оплатил.
— Без комментариев. Но есть счета из отелей и бутиков… Словом, тема…
— Ну, так и разыгрывай тему. Самое время. Я тоже кое-с кем проконсультируюсь по поводу генерала. Могут возникнуть неожиданные варианты, потому что беспокоить он начинает не только Василича с его прослушкой. И не только нас с нашими темами. Раздражаются люди куда более серьезные. Но — извини — старик, большего я тебе сейчас сказать не могу.
— Да мне и недосуг слушать. Мне, между прочим, еще эту пьяную скотину выдворять домой. Он ведь может легко задрыхнуть посреди зала. И обрыгать ковер.
— Ты бы, кстати, изобразил при клубе комнату отдыха, что ли. На такие вот случаи.
— Ну уж нет. Сам знаешь, чем это кончится.
— Вернее, что начнется.
— Вот-вот. А у меня теща наладилась завтракать там по воскресеньям, с утра пораньше. А тут комната отдыха — понимаешь…
Они рассмеялись, представив возможные коллизии, и двинулись к дороге. Люди на мосту стремительно занимали места в машинах. Через несколько минут одна из них — тот самый бронированный BMW — мягко притормозила у входа в ресторан. Лампы внутри были пригашены, в холле царил глубокий полумрака. Казалось — никого. Но он был убежден в обратном — и не ошибся. Метрдотель, словно материализовавшийся дух заведения, возник из полумрака.
— Доброй ночи, Александр Геннадьевич.
— Привет. Что гость?
— Отдыхают.
— И где же, на этот раз?
— В бильярдной.
Стараясь не шуметь, он направился в сторону бильярдной, и только тогда многоопытный метр решил уточнить:
— С Софьей.
— Это как же? — искренне удивился человек в мокасинах. — Там же вроде даже дивана нет, одни кресла. На полу, что ли?
— На столе… Извините.
Он аккуратно приоткрыл дверь бильярдной.
Все было так — на зеленом сукне отчетливо белел министерский зад, поверх которого небрежно переброшена стройная женская нога.
— Сукно же… — брошено было с досадой, вперемешку с брезгливым раздражением — Вот сволочь похотливая.
Последнее прозвучало уже безо всякого зла.
— Будите аккуратно. В машину. И восвояси.
— Все сделаем, не беспокойтесь. Ждали только команды.
— Ну, вперед. Спокойной ночи.
Ночь, между тем, уже шла на убыль. Короткая летняя ночь. В вышине темные силуэты сосен отчетливо проступали на синем фоне светлеющего неба.
2007 ГОД. ГАВАНА
— Сегодня мы обедаем в Ambos Mundos — говорит он.И ни толики вопросительной интонации. Императивно. Но я и не спорю. Такси — весьма пожилой, при том проживший отнюдь не смиренную пуританскую жизнь белый «Додж» образца 1953-го, разумеется, кабриолет, с красным кожаным салоном — верх автомобильного пижонства по-гавански — недолго петляет узкими улочками.
Ambos Mundos — отель, построенный, очевидно, в 50-е, а может, и раньше — но это не важно, потому что всем своим видом он говорит о том, что это колониальный отель. С маленькими узорными балкончиками, высокие, узкие окна которых скрываются за плотными жалюзи черного — или просто потемневшего от времени дерева.
— Он довольно долго жил здесь, в номере на шестом этаже, и даже — как говорят — именно там написал своего «Старика.» Туда мы заглянем непременно, но позже.
И я очень быстро понимаю — почему. Потому что потом, сколько бы он ни писал в номере, ближе к ночи зыбкий лифт, ржаво поскрипывая, доставлял его на крышу, и там, на террасе открытого ресторана, окутанной горячим дыханием окрестных крыш, остывающих в короткой ночной прохладе, он завершал день, отдавая предпочтение Dry Martini… Здесь мало что изменилось с тех пор. То же раскаленное дыхание окрестных крыш, с которым упрямо борется свежий ветер, налетающий с просторов Атлантики. И теснота. И полумрак. И шумные компании за соседними столиками, с аппетитом уплетающие жареную свинину с острым соусом-похлебкой из черных бобов и рис с жареными бананами. Но мы — раз уж решили, идем по его следам и заказываем сухой «Мартини», разумеется, с огромными маслянистыми оливками и будто лаковыми черными маслинами. И продолжаем наш бесконечный разговор, который отчего-то непременно начинается вот так, поздними вечерами, в тех барах, где бывал и пивал здесь в Гаване больной, уставший человек, назвавший однажды собственное поколение потерянным.
— И стали мальчикам раздавать злато-серебро. Или нефть — ведерками. Или — резервуарами.
— Зря иронизируете. Брали сами. Все, что плохо лежало. А плохо лежало все. Но некоторые брали — весьма определенные вещи.
— По подсказке.
— Ну, вероятно, кто-то и подсказывал. Экономические советники уже входили в моду, мальчики из Гарварда и Йеля, оказавшиеся позже мелкими жуликами, консультировали не только Гайдара, но молодую капиталистическую поросль. Знаете ведь историю Шлейфера и Хэя?
— Что-то помнится смутно. Какой-то вроде скандал.
— Вроде. Профессор экономики из Гарварда и юрист из Джонатана в начале 90-х консультировали правительство Гайдара по вопросам приватизации. Работу финансировало Агентство международного развития США, выделившее для этого гранты в размере более 40 миллионов долларов на формирование цивилизованного фондового рынка и еще 130 миллионов долларов на финансирование связанных с этим программ. Кроме того, деньги поступали от TASIS (программа Евросоюза для технического сотрудничества и развития в странах Восточной Европы и СНГ), из Германии и Японии.
— И что — профессора все сперли?
— Ну, профессора или не профессора — вопрос открыт. Осудили пока профессоров, дома, в Америке, 34 миллиона долларов убытка, нанесенного США. Убыток, нанесенный России, понятное дело, никто не измерял. И речь не столько о прямом хищении, сколько об откровенно инсайдерских процессах. Здесь суммы, полагаю, могут всплыть на порядок больше.
— Но это обычное дело. Воры. Жулики. Вы же говорите о каком-то целевом распределении национального достояния. Нефти?
— Кого тогда, в начале 90-х, всерьез интересовала нефть, ценою по 6, кажется, долларов за баррель?
— Аналитиков в Госдепе, к примеру.
— Они, разумеется, прогнозировали. Но вот их потенциальные новые ставленники.
— Подопытные кролики?
— Да. Пребывающие к тому же еще в стадии экспериментальной — еще не известно было наверняка, на кого и в какой момент нужно будет делать ставку. И на каком поле играть. Так вот, экспериментальный молодняк так далеко не видел. И даже не пытался заглянуть.
— Тогда была тема.
— Простите?
— Тогда еще жили от «темы» к «теме».
— Верно. Так вот кое-кто вдруг выходил на тему весьма перспективную и долгосрочную.
— К примеру?
— То, что в СССР принято было называть «флагманами социалистической экономики», и первую очередь — оборонной промышленности, ВПК. Во-вторых, сырьевые добывающие отрасли. Не только углеводороды. Металлы, тот же никель. Главное не столько вывод из госсобственности, сколько пагубная реструктуризация сбалансированных экономических систем. Отрыв добывающих отраслей от перерабатывающих комплексов. Помните, кстати, такую фамилию — Баранников?
— Он ведь возглавлял ФСБ, но как-то недолго. Потом поддержал Хасбулатовский мятеж и поплатился карьерой.
— И да и нет. Карьерой он поплатился отнюдь не за Хасбулатова. А именно за то, что озвучил эту проблему на съезде народных депутатов. Проблему целенаправленного демонтажа сложившихся экономических систем, таким образом, что отдельные фрагменты и целые отрасли попадают в руки коммерческих структур — на первый взгляд — совершенно не связанных. И это объявляется едва ли не победой рыночной идеологии над идеологией социалистического планирования. Вот она — вожделенная свободная конкуренция. Так вот, Баранников нащупал нити, эти независимые вроде бы структуры связующие, и пытался даже обнародовать кое-какие договоренности, позволяющие уже очень скоро обрести классических монополистов, диктующих условия не только рынку, но и государству в целом. Недослушали. Ельцин, говорят, разгневан был страшно, понятно, что костерок умело и целенаправленно разжигали и пламя поддерживали. Понятное дело, убрали его быстро и — должен признать, сработали сукины дети красиво.
Тогда же на съезде Баранников резко протестовал против выделения Погранслужбы из состава КГБ. Резоны были. Но речь сейчас не о них. По ней, по погранслужбе — ударили страшно и показательно. Дабы убедить Ельцина, да и всех сомневающихся — в том, что ни ФСБ, ни лично Баранников с ситуацией на границе не справляется. Спустя несколько дней после выступления Баранникова на 12-ю погранзаставу Московского погранотряда на таджикско-афганской границе напали талибы. 250 человек против 45 пограничников. Демонстрация явная и очевидная. Наши, впрочем, продержались одиннадцать часов, и восемнадцать человек выжили. Но с погибшими обошлись по-варварски, вернее, вполне по-талибански. Отрубленные головы, распоротые, выпотрошенные тела. Повторюсь — это была демонстрация. Но в тот момент афганцам она была совершенно не с руки.
— Если вы сейчас скажете, что это наши нарождающиеся олигархи в борьбе за сладкие куски государственного пирога — я все равно не поверю.
— И правильно сделаете. Куда им такое. Позже, кстати, мы выяснили — координировали действия отряда моджахедов из страны. Ну, скажем так, — имеющей возможность осуществлять координацию посредством космических технологий. А наши олигархенычи… Некую роль они все же сыграли. Есть у меня сегодня вполне достоверная информация один министрик, к счастью, бывший и — что редкость — изрядно опозоренный перед отставкой, поспешил отчитаться перед кормильцем о докладе Баранникова, тот — поделился с друзьями, один из друзей — посоветовался с опекунами из Вашингтона. Он, разумеется, не хотел резни, и отрезанных голов, и — вообще — крови. Всего лишь не хотел терять лакомый кусок оборонки, который ему уже был обещан. А Баранников — напомню — предостерегал именно против этого. За что и поплатился. А ни за какого не за Хасбулатова. Отрезанные головы пограничников — неспособность организовать работу службы — посерьезнее будет. — А Ельцин?
— Что Ельцин — был ли он в курсе этой схемы? Разумеется, нет.