Страница:
Томас вскоре начал жаловаться на разнообразные болезни с приступами ипохондрии и лишь изредка появлялся в бюро. После двух лет работы перлюстратором он нашел для себя работу в городской ратуше. С большим разочарованием он покинул службу. Петер через три года отправился вместе с женой и детьми в один из других филиалов БНД. Уте после нескольких лет разочарования в службе уволилась и живет сейчас в Южной Германии. Летом 1997 года она мне рассказала, что ей понадобилось три года для изгнания из себя демонов этой работы. С Уте и Петером я дружу до сих пор.
Адью, Дядюшка Бен
Это произошло где-то осенью 1986 года. Я шел домой, погрузившись в мысли, через Главный вокзал Ганновера. Вокруг двигались массы людей. Но вдруг на полу среди десятков туфлей я увидел одинокий белый ботинок, просто блестевший в вечерних сумерках. Я присмотрелся внимательнее и попытался найти человека с этим ботинком.
И действительно, это был Дядюшка Бен. Он был в бежевом плаще и нес большую коричневую кожаную сумку. Склонившись вперед, он медленными шагами и шаркающей походкой направлялся к автобусу, едущему в аэропорт. Как всегда, он курил сигарилло. Я улыбнулся. Это был он, Старик. Но чем он занимался? Издали я увидел, как он сел в автобус, отправлявшийся в аэропорт. Тогда я и не предполагал, что это будет последний его образ, оставшийся в моей памяти.
Через неделю в отдел пришла печальная новость. Дядюшка Бен умер, через полгода после своего ухода со службы. Он умер как раз так, как полагалось человеку его профессии. Не в постели, и тем более не в больнице, покинул он этот мир, а на передвижном трапе Франкфурттского аэропорта. Бенсберг как раз поднимался на борт Боинга-737 "Люфтганзы". Перед тем, как войти в самолет, он повернулся, оглянувшись на здание аэропорта. Когда он задержался на несколько секунд, его сердце остановилось навсегда. Он упал на землю и умер без слов. Кстати, самолет должен был отвезти его на Кипр. Никто так до сих пор и не знает, почему он с такой регулярностью посещал этот остров Афродиты.
Теперь можно было бы предположить, что история Дядюшки Бена завершилась окончательно. Но как раз наоборот, она только началась. Все в подразделении были очень опечалены известием об его смерти. Странным образом, больше всех расстроен был Димитрофф. Большой, сильный мужчина, всегда интриговавший против Бенсберга, вдруг просто плакал. Я не мог отделаться от впечатления, что его мучила совесть. Он чувствовал себя плохо, и я искренне желал, чтобы угрызения совести терзали его подольше.
Теперь нам предстояло посетить вдову Бенсберга. Мы попытались вспомнить его настоящую фамилию. Но никто в отделе ее не знал. Дядюшка Бен, профессионал до мозга костей, всегда хранил свое имя в тайне. Поступили первые запросы из Пуллаха. Они хотели прислать венок, но не нашли ни одного документа, где указывалась бы его настоящая фамилия. Это было невероятно. Пуллах не знал его фамилии, и мы тоже не имели понятия. Вдруг Димитрофф вытащил из папки с документами Дядюшки Бена фотокопию его налоговой декларации за 1985 год.
На документе ясно и четко была написана фамилия "Грэбер". Ха – теперь-то мы знали, как его звали. После долгих проволочек Димитрофф позвонил в Центр и сообщил эту фамилию. Через час из Мюнхена снова позвонили. Пардон – фамилия Грэбер тоже не была настоящей. Документы изготовляла Служба, как и паспорт, и водительские права. Одновременно, приехав по указанному в бумагах покойного адресу, мы выяснили – и этот домашний адрес тоже был фальшивым.
Димитрофф, уполномоченный по вопросам безопасности в отделе, совсем запутался. Что же делать? У нас не было ни его личного номера телефона, и вообще не было почти ничего, за что мы могли бы зацепиться. Пенсию ему, как и зарплату, перечисляли на счет, открытый им тоже под одним из оперативных псевдонимов. Реликт окутанных абсолютной тайной времен генерала Гелена и оперативной деятельности Бенсберга в Берлине.
Тогда мы снова позвонили в Пуллах. У Бенсберга был всего один загранпаспорт, и в нем, конечно, не был указан домашний адрес. Но был еще наш водитель, он же курьер, мастер на все руки. Он вспомнил, что однажды вечером высаживал Бенсберга на одной из улиц на юге Ганновера. Это место удалось найти, и половина подразделения рыскала по окрестностям. Настоящее чудо – мы нашли дом с табличкой "Грэбер". То есть, именно тут он и жил.
Но, как оказалось, он не был ни женат на даме, проживающей в нем, и сын, для которого он всегда получал денежную помощь для ребенка, тоже был не его. Он его и не усыновлял. Сын и мать знали Дядюшку Бена только по фамилии Грэбер. Мне до сих пор неизвестно, удалось ли хоть когда-то БНД выяснить фамилию бывшего шефа ганноверского подразделения. Из соображений безопасности сотрудники отдела не могли присутствовать на его похоронах. На ленте венка никакого имени указано не было.
Теперь мое настроение окончательно достигло глубин кризиса. Образ БНД скатился для меня в глубокую пропасть. Пилар и Айзи, возможно, были правы. По их мнению, этот аппарат был ни на что не годен. Настоящая разведывательная служба должна была бы работать по совсем другим критериям и ориентироваться на иные цели. Кроме того, о сотрудниках очень мало заботились, вернее, с ними просто плохо обращались.
Меня это никак не устраивало. Где-то в недрах Службы все же должна была быть профессиональная компетентность и что-то вроде серьезной работы для меня. Возможно, я просто по ошибке попал в самый деградировавший ее уголок. Мне все-таки следовало бы сделать еще одну попытку. Потому я написал заявление с просьбой о переводе. Но вскоре я понял, что оно даже не дошло до Пуллаха, потому что я просидел на одном месте уже пять лет. Я напрямую поговорил с начальником отделения. Безуспешно.
Ну, тогда пойдем другим путем. Меня этому научил сам Дядюшка Бен. Я растягивал свои обеденные перерывы. Расположенный неподалеку ганноверский крытый рынок идеально для этого подходил. Каппуччино с "Амаретто", потом маленькая закуска, порой еще и "Пино". Я был не одинок. Айзи или еще кто-то другой охотно ко мне присоединялись. У нас в офисе стояли автоматы, ставящие штемпеля на карточки, отмечая время прихода и ухода с работы. Уходя на обед, я отдавал мою карточку нашему водителю. Он машинально заботился о моем своевременном возвращении с обеда. Я и тут не был исключением. Порой ему приходилось обслуживать до семи карточек за раз. При случае мы старались его за это отблагодарить.
По утрам на 8.45 я записался на массаж. Со времени службы в воздушно-десантных войсках у меня были проблемы с позвоночником, но лишь теперь у меня дошли до этого руки. Потому я каждое утро отправлялся в фитнесс-центр на Крёпке. Там я по очереди занимался гимнастикой и проходил сеансы массажа. Затем я шел в кафе "Мёвенпик". Кофе с миндальными пирожными. Прошло немного времени, и за мной последовали другие коллеги. Петер вдруг начал жаловаться на сердце. Уте постоянно ходила к гинекологу. Томас начал лечить какую-то кожную болезнь и жаловался на проблемы с желудочно-кишечным трактом.
В ганноверском подразделении БНД происходил маленький тихий бунт. Если Петер, Уте и Томас еще порой посылали донесения, то есть, читали хоть какие-то поступающие к нам письма, то я совершенно забросил службу. Это противное и бессмысленное чтение чужих писем стало для меня невыносимым. Меня от него уже тошнило.
Мое поведение не скрылось от зорких глаз начальства. Я открыто объяснил им все и попросил о переводе, по возможности – в оперативную сферу. Сначала они ответили мне угрозами. Они пугали дисциплинарными взысканиями. На это я ответил, что в таком случае, я буду вынужден сообщить широкой общественности о деятельности почтовой цензуры. Это было уже слишком. Из Мюнхена специально прилетел доктор Бреннер и начал меня отчитывать. Он, похоже, полностью придерживался схемы из учебника БНД по руководству персоналом: угрозы – упреки – требование лояльности.
Это не помогло из-за моей убежденности в том, что наша деятельность одновременно бессмысленна и противозаконна. При любой слишком жесткой реакции моего шефа я тут же подал бы заявление об уходе. Это вполне понимал и по-ганзейски деловой доктор Бреннер. Весной 1987 года он снова вызвал меня в Центр, в Пуллах. Там он открыл мне, что я осенью буду переведен в другой подотдел. Я думаю, он понял мои мотивы. На рабочем уровне мы спорили, но по-человечески понимали друг друга хорошо. На этом он и попрощался со мной.
Доктор Бреннер умер в 1998 году после тяжелой болезни. К сожалению, я больше его никогда не видел. Среди сотрудников распространился слух, что его вдова не разрешила пуллахцам присутствовать на похоронах. Официальный венок от БНД она отослала назад.
"Стэй-Бихайнд"
Во время личной беседы в Пуллахе весной 1987 года доктор Бреннер ошеломил меня предложением перевести меня в реферат полковника Бундесвера Гигля, занимавшийся ГДР. Полковник Гигль руководил отделением в Бремене.
Задание казалось интересным, город Бремен в качестве места службы тоже был мне симпатичен. Я мог бы быстро выехать в Бремен из Ганновера, где тогда жил. Я тут же принял решение: согласен на перевод в реферат ГДР! Срок перевода был назначен на 1 октября 1987 года. Пуллахцы пригласили меня на инструктаж. Моя тогдашняя жена, работавшая в земельном управлении по вопросам труда Ганновер-Бремен, написала заявление с просьбой о переводе в Бремен.
В Мюнхене меня ожидала молодая и очень активная сотрудница отдела кадров, так называемого статусного реферата. Есть некоторые изменения, сказала она походя и немного туманно. Первый день я использовал, чтобы решить некоторые личные вопросы в Центре. На следующее утро я, выйдя из близлежащего лесного отеля "Бухенхайн", вошел на территорию, занимаемую Службой. Люди из отдела кадров посадили меня в машину. Объездными путями мы двинулись в центр города Мюнхена, точнее, в район Швабинг. Нашей целью была Боннская площадь – Боннер Платц.
Шпионский центр Боннер Платц
Недалеко от Швабингского госпиталя мы остановили машину и пошли пешком к дому номер 55 по улице Карл-Теодор-Штрассе. Прямо под этим домом находится станция метро. Если выйти из станции метро на улицу, то наткнешься на прилавок, где продаются овощи и фрукты. За ним стеклянная дверь вела в неприметное офисное здание, состоявшее, собственно говоря, только из сорока окон и большого количества бетона. Наша цель была на втором этаже. Вот так я и попал туда, в одно из самых секретных отделений Федеральной разведывательной службы, на объект "Заттельхоф" (Sattelhof – "подворье шорника") на площади Боннер Платц. Отсюда осуществлялась большая часть всей оперативной разведки против ГДР. Управлял подразделением подотдел 12. Подчиненный ему в него реферат 12 А размещался в этом же здании, так же, как и 12 С ("Стэй-бихайнд"). 12 В был филиалом в Бремене, куда я и должен был направиться.
Сопровождающие провели меня в бюро шефа. С нами поздоровался его заместитель. Его звали Вирзинг, он был высокого роста и производил впечатление очень приятного и любезного человека. – Какую новость вы хотите услышать первой? – спросил он, несомненно, чтобы чуть-чуть разрядить несколько напряженную атмосферу. Я еще был под впечатлением самого факта, что, похоже, в БНД действительно еще существует то, что называется оперативными службами, и, чуть помолчав, ответил: – Ну, начинайте, пожалуй, с хорошей новости.
Вирзинг принял игру и улыбнулся. – Как и обещано, вас переводят в лавку Гигля, в 12 В. Внешне спокойный, я в душе торжествовал: "Слава богу, Бремен, я еду туда". Но Вирзинг еще не сказал последнего слова. – Да, но вот только не в Бремен. 12 В переводят в Мюнхен, бременский филиал закрывается. Во всем прочем – все, как договаривались. Я тут же возразил, что уже и моя жена подала заявление о переводе на работу в Бремен. Потому новое место службы в Мюнхене для меня совершенно не подходит. Что же делать? Мы долго дискутировали. Выяснилось даже, что о роспуске бременского бюро было уже известно, когда мне предложили место там.
Мы вместе искали компромиссное решение. Вдруг я вообще перестал что-либо понимать. У коллеги из пуллахского отдела кадров возникла идея. – А что у нас с Олльхауэром? – спросил он Вирзинга. – Даннау – солдат и привезет все нужное с собой. – Я не уверен, вы же его знаете. Кроме того, это было бы тоже в этом же доме. Но если его нос не понравится Олльхауэру, то у него вообще нет никаких шансов. – Место службы было бы тут, но, собственно говоря, в "Хайдехаусе", – прозвучал ответ. Как оказалось, "Хайдехаусом" (Heidehaus – "дом на пустоши") назывался филиал в Ганновере. Для моей жены, конечно, было бы намного легче забрать свое заявление о переводе в Бремен, нежели срочно переводиться в Мюнхен. Вирзинг снова обратился ко мне: – Возможно, у нас будет еще одна альтернатива. Он взял телефонную трубку и позвонил этому самому Олльхауэру. Я мог слышать, как кто-то на другом конце провода рычал в телефон. Потом Вирзинг и сотрудник отдела кадров из Пуллаха исчезли. Я остался наедине с симпатичной коллегой пуллахца и ждал.
Она рассказывала про 12 А. Этот отдел абсолютно герметично отделен от всех других, и он один из самых интересных объектов Службы. Отсюда проводятся все самые секретные операции против ГДР. У меня уже заныло под ложечкой. Такая важная контора, и я скоро тоже буду одним из них. Да, это уже настоящая разведка. Секретная, конспиративная, важная. Что-то особенное. И я туда принят.
Но я и тут сильно ошибся. Если бы я только знал то, что узнал после "поворота", то с криками убежал бы оттуда. Вся правда выяснилась лишь в 1990 году, когда к филиалу на Боннер Платц пришел аскетичный человечек в плаще со старенькой папкой под мышкой и позвонил в нашу дверь. Когда ему открыл один из наших удивленных работников, чужак с сильным саксонским акцентом попросил разрешить ему побеседовать с кем-то. Его обоснование было просто и тревожно: – Я обрабатывал вас все последние годы!
Вывод: "Заттельхоф" вовсе не был самым секретным из всех наисекретнейших мест на Земле. Штази давно о нем знала. Дом на Карл-Теодор-Штрассе, 55, регулярно был под наблюдением наших восточных противников, за всеми действиями сотрудников БНД они скрупулезно следили. Но и это еще не все. Министерство государственной безопасности ГДР с восточноберлинской улицы Норманненштрассе устраивало кое-что, впоследствии вызывающее стыд у любого нашего сотрудника. Штази использовало сверхсекретный объект БНД в центре баварской столицы в качестве собственного учебного объекта.
Когда курсанты училищ МГБ ГДР завершали курс наружного наблюдения, то "выпускной практический экзамен" проходил у них не в Потсдаме или в Виттенберге. Нет, для этого был избран мюнхенский "Заттельхоф" с его сверхсекретными руководителями агентурных сетей. Таким образом, на площади Боннер Платц раз за разом топтались целые группы офицеров Штази. На спортивном жаргоне можно было бы сказать, что на этом поле играли друг против друга две команды из разных лиг.
При этом люди из отдела собственной безопасности БНД всегда все тщательно перепроверяли. Директор супермаркета был "чист", как и все его работники – от кассирши до продавщицы сосисок. Проверяли и практикантов, и уборщицу. Естественное подозрение БНД поэтому как-то зацепилось за торговца, продававшего овощи и фрукты у входа на станцию метро. Именно от него, казалось, исходила утечка, предполагаемый риск для безопасности всего "Заттельхофа".
Во-первых, со стратегической точки зрения он размещался в идеальном месте. Он видел каждого, кто уходил и приходил, знал некоторых с верхних этажей лично, потому что они покупали у него фрукты и овощи во время обеденного перерыва. Во-вторых: он был иностранцем! Пророки из службы безопасности БНД единогласно воскликнули: Риск! И беднягу, он по национальности был, кажется, грек, годами проверяли и следили за ним. Все предполагали: его точно завербовало Штази. Но никто не мог это доказать.
Коллеги из ГДР, конечно, тщательно изучили все окрестности и проработали местность. Торговца фруктами они тоже заметили. Но от его вербовки в Восточном Берлине сразу же отказались. Его место работы было слишком заметно, и потому любой профессионал при случае заподозрил бы именно его. Потому к нему не обращались.
После того, как я около четверти часа беседовал с молодой дамой из Пуллаха, вернулся ее коллега из отдела кадров. Он был взволнован и сразу повел меня с собой. Мы поспешили на этаж выше. Во время этой, в общем-то, излишней спешки, он отрывочными словами попытался меня подготовить: – Мы сейчас идем к Олльхауэру. Шефу 12 С. Он офицер-десантник. "Черная рука". Вы уже знаете! Я, правда, ничего не знал. Но он продолжал: – Крутой пес, настоящий военный, руководит филиалом в Ганновере, с ним не просто… Тут мы, уже совсем запыхавшись, стояли перед дверью его кабинета и постучали. Оттуда грохочущий голос попросил нас зайти.
Там стоял Олльхауэр, полтергейст пятидесятых годов, смотревший на свои наручные часы так, как будто он засек время нашего бега. Он сначала хотел поговорить со мной наедине. Теперь главное – не наделать ошибок. Взгляд Олльхауэра бурил меня насквозь как рентгеновский луч. Мне нужно было что-то сказать. В голове моей пронеслись тысячи формулировок. Но я схватился за показавшуюся мне самой подходящей. Я стал по стойке "смирно" и громко отчеканил: – Господин подполковник, по вашему приказанию прибыл!
Его лицо не показало никакой реакции, зато его глаза… В них внезапно вспыхнуло чувство заботы, даже что-то отеческое… Мы смотрели друг на друга еще несколько секунд. Потом он совершенно спокойным голосом попросил меня садиться. Я сел на маленьком "уголке".
– Я уже кое-что о вас слышал. Вы парашютист, верно? И затяжные прыжки совершали? Я скромно кивал. – Курс рукопашного боя окончили с отличием, это верно? – Так точно! – мой короткий ответ. – Хорошо, Даннау, это очень хорошо.
Затем Олльхауэр со смешанной вопрошающе-знающей интонацией перечислил все прежние этапы моей профессиональной карьеры. Я был удивлен. Как он мог за такое короткое время все это узнать и запомнить? Когда ему успели все это написать? Одновременно я предчувствовал, что Олльхауэр окажется самым необычным моим шефом.
Я тогда еще ничего о нем не знал, но впоследствии много о нем расспрашивал. Олльхауэр был очень стройным и подтянутым, с пепельно-бледным лицом. Он не выглядел здоровым. Много позже я узнал. что он в это время как раз лечился от резкого падения слуха. Он очень долгие годы работал в БНД. До этого он командовал ротой глубокой разведки в Вайнгартене. Затем служил в спецподразделении, которое в Бундесвере прозвали "Черной рукой". Олльхауэр с самого начала произвел на меня впечатление очень обязательного человека. Абсолютная лояльность снизу доверху, но так же – и наоборот.
Олльхауэр не оставлял никаких сомнений, кто тут был сверху, а кто снизу. И он делал это с абсолютным правом, однако при этом вовсе не был самодуром. За годы моей службы в БНД мне часто приходилось менять мое мнение о людях, сложившееся после первой встречи. Но не об Олльхауэре. Он был именно таким, каким показался мне в первый момент. Он точно знал, чего хотел. Горе тому, кто осмелился бы не выполнить его приказ. Тут Олльхауэр превращайся в дикого зверя, которого никто не смог бы утихомирить. Только иногда у меня возникало подозрение, что он порой целенаправленно пользуется этими своими приступами ярости.
Я чувствовал себя хорошо, как будто вернулся, наконец, к себе домой. Я ощущал надежность. И заурядность, окружавшая меня два с половиной года, вдруг исчезла. Олльхауэр, похоже, понял мое психическое состояние и попросил меня рассказать о моей предшествующей деятельности. Я проинформировал его и не скрывал своей оценки всего, что видел и пережил. Олльхауэр смущенно качал головой. Из него тихо вырвалось: – Сумасшествие, эта служба! Но потом он вдруг просиял: – Даннау, я беру вас. У меня вы будете на правильном месте. Он пожал мне руку, как будто только что меня повысили в звании.
Прощание было коротким и происходило в рубленом приказном тоне: – Завтра, в четверг, загородная экскурсия для всего отдела, на Тегернзее, на весь день. Отъезд в восемь утра от Швабингского госпиталя. Вы участвуете, конечно. До завтра.
На этом аудиенция закончилась. Теперь я был в 12 С, значит – в "Стэй-бихайнд". Я тогда еще не имел ни малейшего понятия, что это такое, но это была оперативная деятельность, которая представлялась мне очень интересной. Кроме того, я так мог в самое ближайшее время вернуться назад в Ганновер.
Все начиналось с Гелена
С этой минуты меня не покидало чувство, что вот, наконец, и я попал в настоящую разведку. БНД, как я читал, была преемницей "Организации Гелена", основанной работавшим для американцев бывшим нацистским генералом Райнхардом Геленом. Во время войны Гелен командовал 12-м отделом Генерального штаба Вермахта, известным также как отдел "Иностранные армии Востока". Сразу после войны Гелен и его люди были приняты на содержание американской армией. В 1949 году их взяло под свое крыло недавно организованное ЦРУ. Первый начальник разведки освобожденной Германии сидел в американском лагере "Кэмп-Кинг" в Оберурзеле. В конце 1947 года он переехал в Пуллах под Мюнхеном, в так называемый лагерь "Кэмп-Николаус", где раньше была резиденция Рудольфа Гесса. За высокими стенами с колючей проволокой тут образовался полностью изолированный от мира шпионский городок, территорию которого порой так и называли "лагерем".
Спартанец Гелен и его сотрудники по разведке – убежденнейшие антикоммунисты – десять лет подряд работали преимущественно для американских друзей. Началась "Холодная война" и бывший союзник Сталин стал общим противником. Коммунистический диктатор так быстро и резко расширял свои владения в Восточной Европе, что на Западе возникли страх и недоверие. К этому добавился постепенный раздел Германии. Процесс начался с создания двух германских государств и достиг своего апогея с постройкой стен в Берлине летом 1961 года. Обе стороны, а, прежде всего, их правящие элиты, вели гонку вооружений и вскоре уже стояли друг напротив друга обвешанные самым разнообразным смертоносным оружием с ног до головы. Потому с обеих сторон очень возросла потребность в разведке.
1 апреля 1956 года появилась западногерманская Федеральная разведывательная служба. Гелен руководил ею до своего ухода на пенсию весной 1968 года. Старый вояка был чрезмерно рьяным, потому он не только охотился за информацией с Востока, но и приказал следить за собственными согражданами, казавшимися ему подозрительными. На них составлялись объемные досье. Ему никто не мешал, потому что такие действия прикрывались на самом высоком уровне – Федеральным канцлером Конрадом Аденауэром. БНД с самого начала была подчинена непосредственно Ведомству Федерального канцлера в Бонне. Но это вовсе не предотвращало политические злоупотребления, а наоборот – способствовало им.
Шпионы Гелена добились больших успехов в ходе операции "Гермес". Она заключалась в интенсивных опросах возвращавшихся из СССР немецких военнопленных. Эти опросы в 50-е годы способствовали появлению достаточно подробного анализа обстановки, которым могли воспользоваться и другие западные державы. Только в номенклатуру Кремля разведчикам из долины реки Изар так никогда и не удалось внедриться.
С 60-х годов Служба начала заниматься и разведкой по всему миру. После окончания "Холодной войны" и падения Восточного блока многие из шести тысяч специалистов БНД переквалифицировались на борьбу с экстремистами из исламского мира. Террористические акты 11 сентября 2001 года помогли медленно уменьшающейся и утрачивающей смысл своего существования разведке БНД снова обрести вес.
Особенный день на Тегернзее
На следующий день после моей встречи с Олльхауэром я прибыл к запланированному месту отъезда на всякий случай на полчаса раньше указанного срока. Никого не было видно. Я стоял спиной к Швабингскому госпиталю и смотрел в сторону Боннер Штрассе, где на другом конце можно было разглядеть контуры нашего служебного здания на Боннер Платц. Тут я заметил шевелюру светлых волос, явно приближающуюся к нашему пункту сбора со стороны Боннер Платц.
Это была молодая женщина с большой сумкой через плечо. Она склонила голову набок и с приветливой улыбкой подошла ко мне. – Вы ведь господин Даннау, не так ли? Я кивнул и в этот момент узнал ее. Я видел ее днем раньше в приемной Вирзинга. С сильным баварским акцентом она представилась: – Я Кармен. – Я Норберт, – ответил я.
Она производила сильное впечатление. Около двадцати пяти лет, стройная и высокая. Пышные светлые волосы до подбородка. Свою светлую кожу она не скрывала под косметикой. В голубых глазах было что-то магнетическое. В тот день на ней были белые джинсы и светло-голубой пуловер.
Так мы стояли несколько минут вдвоем и беседовали. Я прилагал все усилия, чтобы быть любезным, и поэтому забыл о моем внутреннем возбуждении. В конце концов, для меня все было новым в этот первый день службы у Олльхауэра. Я старался не задеть никого ненароком и никого не пропустить. Ведь здесь будут все, с которыми мне предстоит работать. Это меня волновало. Но Кармен за пару минут сняла все эти мои переживания.
Адью, Дядюшка Бен
Это произошло где-то осенью 1986 года. Я шел домой, погрузившись в мысли, через Главный вокзал Ганновера. Вокруг двигались массы людей. Но вдруг на полу среди десятков туфлей я увидел одинокий белый ботинок, просто блестевший в вечерних сумерках. Я присмотрелся внимательнее и попытался найти человека с этим ботинком.
И действительно, это был Дядюшка Бен. Он был в бежевом плаще и нес большую коричневую кожаную сумку. Склонившись вперед, он медленными шагами и шаркающей походкой направлялся к автобусу, едущему в аэропорт. Как всегда, он курил сигарилло. Я улыбнулся. Это был он, Старик. Но чем он занимался? Издали я увидел, как он сел в автобус, отправлявшийся в аэропорт. Тогда я и не предполагал, что это будет последний его образ, оставшийся в моей памяти.
Через неделю в отдел пришла печальная новость. Дядюшка Бен умер, через полгода после своего ухода со службы. Он умер как раз так, как полагалось человеку его профессии. Не в постели, и тем более не в больнице, покинул он этот мир, а на передвижном трапе Франкфурттского аэропорта. Бенсберг как раз поднимался на борт Боинга-737 "Люфтганзы". Перед тем, как войти в самолет, он повернулся, оглянувшись на здание аэропорта. Когда он задержался на несколько секунд, его сердце остановилось навсегда. Он упал на землю и умер без слов. Кстати, самолет должен был отвезти его на Кипр. Никто так до сих пор и не знает, почему он с такой регулярностью посещал этот остров Афродиты.
Теперь можно было бы предположить, что история Дядюшки Бена завершилась окончательно. Но как раз наоборот, она только началась. Все в подразделении были очень опечалены известием об его смерти. Странным образом, больше всех расстроен был Димитрофф. Большой, сильный мужчина, всегда интриговавший против Бенсберга, вдруг просто плакал. Я не мог отделаться от впечатления, что его мучила совесть. Он чувствовал себя плохо, и я искренне желал, чтобы угрызения совести терзали его подольше.
Теперь нам предстояло посетить вдову Бенсберга. Мы попытались вспомнить его настоящую фамилию. Но никто в отделе ее не знал. Дядюшка Бен, профессионал до мозга костей, всегда хранил свое имя в тайне. Поступили первые запросы из Пуллаха. Они хотели прислать венок, но не нашли ни одного документа, где указывалась бы его настоящая фамилия. Это было невероятно. Пуллах не знал его фамилии, и мы тоже не имели понятия. Вдруг Димитрофф вытащил из папки с документами Дядюшки Бена фотокопию его налоговой декларации за 1985 год.
На документе ясно и четко была написана фамилия "Грэбер". Ха – теперь-то мы знали, как его звали. После долгих проволочек Димитрофф позвонил в Центр и сообщил эту фамилию. Через час из Мюнхена снова позвонили. Пардон – фамилия Грэбер тоже не была настоящей. Документы изготовляла Служба, как и паспорт, и водительские права. Одновременно, приехав по указанному в бумагах покойного адресу, мы выяснили – и этот домашний адрес тоже был фальшивым.
Димитрофф, уполномоченный по вопросам безопасности в отделе, совсем запутался. Что же делать? У нас не было ни его личного номера телефона, и вообще не было почти ничего, за что мы могли бы зацепиться. Пенсию ему, как и зарплату, перечисляли на счет, открытый им тоже под одним из оперативных псевдонимов. Реликт окутанных абсолютной тайной времен генерала Гелена и оперативной деятельности Бенсберга в Берлине.
Тогда мы снова позвонили в Пуллах. У Бенсберга был всего один загранпаспорт, и в нем, конечно, не был указан домашний адрес. Но был еще наш водитель, он же курьер, мастер на все руки. Он вспомнил, что однажды вечером высаживал Бенсберга на одной из улиц на юге Ганновера. Это место удалось найти, и половина подразделения рыскала по окрестностям. Настоящее чудо – мы нашли дом с табличкой "Грэбер". То есть, именно тут он и жил.
Но, как оказалось, он не был ни женат на даме, проживающей в нем, и сын, для которого он всегда получал денежную помощь для ребенка, тоже был не его. Он его и не усыновлял. Сын и мать знали Дядюшку Бена только по фамилии Грэбер. Мне до сих пор неизвестно, удалось ли хоть когда-то БНД выяснить фамилию бывшего шефа ганноверского подразделения. Из соображений безопасности сотрудники отдела не могли присутствовать на его похоронах. На ленте венка никакого имени указано не было.
Теперь мое настроение окончательно достигло глубин кризиса. Образ БНД скатился для меня в глубокую пропасть. Пилар и Айзи, возможно, были правы. По их мнению, этот аппарат был ни на что не годен. Настоящая разведывательная служба должна была бы работать по совсем другим критериям и ориентироваться на иные цели. Кроме того, о сотрудниках очень мало заботились, вернее, с ними просто плохо обращались.
Меня это никак не устраивало. Где-то в недрах Службы все же должна была быть профессиональная компетентность и что-то вроде серьезной работы для меня. Возможно, я просто по ошибке попал в самый деградировавший ее уголок. Мне все-таки следовало бы сделать еще одну попытку. Потому я написал заявление с просьбой о переводе. Но вскоре я понял, что оно даже не дошло до Пуллаха, потому что я просидел на одном месте уже пять лет. Я напрямую поговорил с начальником отделения. Безуспешно.
Ну, тогда пойдем другим путем. Меня этому научил сам Дядюшка Бен. Я растягивал свои обеденные перерывы. Расположенный неподалеку ганноверский крытый рынок идеально для этого подходил. Каппуччино с "Амаретто", потом маленькая закуска, порой еще и "Пино". Я был не одинок. Айзи или еще кто-то другой охотно ко мне присоединялись. У нас в офисе стояли автоматы, ставящие штемпеля на карточки, отмечая время прихода и ухода с работы. Уходя на обед, я отдавал мою карточку нашему водителю. Он машинально заботился о моем своевременном возвращении с обеда. Я и тут не был исключением. Порой ему приходилось обслуживать до семи карточек за раз. При случае мы старались его за это отблагодарить.
По утрам на 8.45 я записался на массаж. Со времени службы в воздушно-десантных войсках у меня были проблемы с позвоночником, но лишь теперь у меня дошли до этого руки. Потому я каждое утро отправлялся в фитнесс-центр на Крёпке. Там я по очереди занимался гимнастикой и проходил сеансы массажа. Затем я шел в кафе "Мёвенпик". Кофе с миндальными пирожными. Прошло немного времени, и за мной последовали другие коллеги. Петер вдруг начал жаловаться на сердце. Уте постоянно ходила к гинекологу. Томас начал лечить какую-то кожную болезнь и жаловался на проблемы с желудочно-кишечным трактом.
В ганноверском подразделении БНД происходил маленький тихий бунт. Если Петер, Уте и Томас еще порой посылали донесения, то есть, читали хоть какие-то поступающие к нам письма, то я совершенно забросил службу. Это противное и бессмысленное чтение чужих писем стало для меня невыносимым. Меня от него уже тошнило.
Мое поведение не скрылось от зорких глаз начальства. Я открыто объяснил им все и попросил о переводе, по возможности – в оперативную сферу. Сначала они ответили мне угрозами. Они пугали дисциплинарными взысканиями. На это я ответил, что в таком случае, я буду вынужден сообщить широкой общественности о деятельности почтовой цензуры. Это было уже слишком. Из Мюнхена специально прилетел доктор Бреннер и начал меня отчитывать. Он, похоже, полностью придерживался схемы из учебника БНД по руководству персоналом: угрозы – упреки – требование лояльности.
Это не помогло из-за моей убежденности в том, что наша деятельность одновременно бессмысленна и противозаконна. При любой слишком жесткой реакции моего шефа я тут же подал бы заявление об уходе. Это вполне понимал и по-ганзейски деловой доктор Бреннер. Весной 1987 года он снова вызвал меня в Центр, в Пуллах. Там он открыл мне, что я осенью буду переведен в другой подотдел. Я думаю, он понял мои мотивы. На рабочем уровне мы спорили, но по-человечески понимали друг друга хорошо. На этом он и попрощался со мной.
Доктор Бреннер умер в 1998 году после тяжелой болезни. К сожалению, я больше его никогда не видел. Среди сотрудников распространился слух, что его вдова не разрешила пуллахцам присутствовать на похоронах. Официальный венок от БНД она отослала назад.
"Стэй-Бихайнд"
Во время личной беседы в Пуллахе весной 1987 года доктор Бреннер ошеломил меня предложением перевести меня в реферат полковника Бундесвера Гигля, занимавшийся ГДР. Полковник Гигль руководил отделением в Бремене.
Задание казалось интересным, город Бремен в качестве места службы тоже был мне симпатичен. Я мог бы быстро выехать в Бремен из Ганновера, где тогда жил. Я тут же принял решение: согласен на перевод в реферат ГДР! Срок перевода был назначен на 1 октября 1987 года. Пуллахцы пригласили меня на инструктаж. Моя тогдашняя жена, работавшая в земельном управлении по вопросам труда Ганновер-Бремен, написала заявление с просьбой о переводе в Бремен.
В Мюнхене меня ожидала молодая и очень активная сотрудница отдела кадров, так называемого статусного реферата. Есть некоторые изменения, сказала она походя и немного туманно. Первый день я использовал, чтобы решить некоторые личные вопросы в Центре. На следующее утро я, выйдя из близлежащего лесного отеля "Бухенхайн", вошел на территорию, занимаемую Службой. Люди из отдела кадров посадили меня в машину. Объездными путями мы двинулись в центр города Мюнхена, точнее, в район Швабинг. Нашей целью была Боннская площадь – Боннер Платц.
Шпионский центр Боннер Платц
Недалеко от Швабингского госпиталя мы остановили машину и пошли пешком к дому номер 55 по улице Карл-Теодор-Штрассе. Прямо под этим домом находится станция метро. Если выйти из станции метро на улицу, то наткнешься на прилавок, где продаются овощи и фрукты. За ним стеклянная дверь вела в неприметное офисное здание, состоявшее, собственно говоря, только из сорока окон и большого количества бетона. Наша цель была на втором этаже. Вот так я и попал туда, в одно из самых секретных отделений Федеральной разведывательной службы, на объект "Заттельхоф" (Sattelhof – "подворье шорника") на площади Боннер Платц. Отсюда осуществлялась большая часть всей оперативной разведки против ГДР. Управлял подразделением подотдел 12. Подчиненный ему в него реферат 12 А размещался в этом же здании, так же, как и 12 С ("Стэй-бихайнд"). 12 В был филиалом в Бремене, куда я и должен был направиться.
Сопровождающие провели меня в бюро шефа. С нами поздоровался его заместитель. Его звали Вирзинг, он был высокого роста и производил впечатление очень приятного и любезного человека. – Какую новость вы хотите услышать первой? – спросил он, несомненно, чтобы чуть-чуть разрядить несколько напряженную атмосферу. Я еще был под впечатлением самого факта, что, похоже, в БНД действительно еще существует то, что называется оперативными службами, и, чуть помолчав, ответил: – Ну, начинайте, пожалуй, с хорошей новости.
Вирзинг принял игру и улыбнулся. – Как и обещано, вас переводят в лавку Гигля, в 12 В. Внешне спокойный, я в душе торжествовал: "Слава богу, Бремен, я еду туда". Но Вирзинг еще не сказал последнего слова. – Да, но вот только не в Бремен. 12 В переводят в Мюнхен, бременский филиал закрывается. Во всем прочем – все, как договаривались. Я тут же возразил, что уже и моя жена подала заявление о переводе на работу в Бремен. Потому новое место службы в Мюнхене для меня совершенно не подходит. Что же делать? Мы долго дискутировали. Выяснилось даже, что о роспуске бременского бюро было уже известно, когда мне предложили место там.
Мы вместе искали компромиссное решение. Вдруг я вообще перестал что-либо понимать. У коллеги из пуллахского отдела кадров возникла идея. – А что у нас с Олльхауэром? – спросил он Вирзинга. – Даннау – солдат и привезет все нужное с собой. – Я не уверен, вы же его знаете. Кроме того, это было бы тоже в этом же доме. Но если его нос не понравится Олльхауэру, то у него вообще нет никаких шансов. – Место службы было бы тут, но, собственно говоря, в "Хайдехаусе", – прозвучал ответ. Как оказалось, "Хайдехаусом" (Heidehaus – "дом на пустоши") назывался филиал в Ганновере. Для моей жены, конечно, было бы намного легче забрать свое заявление о переводе в Бремен, нежели срочно переводиться в Мюнхен. Вирзинг снова обратился ко мне: – Возможно, у нас будет еще одна альтернатива. Он взял телефонную трубку и позвонил этому самому Олльхауэру. Я мог слышать, как кто-то на другом конце провода рычал в телефон. Потом Вирзинг и сотрудник отдела кадров из Пуллаха исчезли. Я остался наедине с симпатичной коллегой пуллахца и ждал.
Она рассказывала про 12 А. Этот отдел абсолютно герметично отделен от всех других, и он один из самых интересных объектов Службы. Отсюда проводятся все самые секретные операции против ГДР. У меня уже заныло под ложечкой. Такая важная контора, и я скоро тоже буду одним из них. Да, это уже настоящая разведка. Секретная, конспиративная, важная. Что-то особенное. И я туда принят.
Но я и тут сильно ошибся. Если бы я только знал то, что узнал после "поворота", то с криками убежал бы оттуда. Вся правда выяснилась лишь в 1990 году, когда к филиалу на Боннер Платц пришел аскетичный человечек в плаще со старенькой папкой под мышкой и позвонил в нашу дверь. Когда ему открыл один из наших удивленных работников, чужак с сильным саксонским акцентом попросил разрешить ему побеседовать с кем-то. Его обоснование было просто и тревожно: – Я обрабатывал вас все последние годы!
Вывод: "Заттельхоф" вовсе не был самым секретным из всех наисекретнейших мест на Земле. Штази давно о нем знала. Дом на Карл-Теодор-Штрассе, 55, регулярно был под наблюдением наших восточных противников, за всеми действиями сотрудников БНД они скрупулезно следили. Но и это еще не все. Министерство государственной безопасности ГДР с восточноберлинской улицы Норманненштрассе устраивало кое-что, впоследствии вызывающее стыд у любого нашего сотрудника. Штази использовало сверхсекретный объект БНД в центре баварской столицы в качестве собственного учебного объекта.
Когда курсанты училищ МГБ ГДР завершали курс наружного наблюдения, то "выпускной практический экзамен" проходил у них не в Потсдаме или в Виттенберге. Нет, для этого был избран мюнхенский "Заттельхоф" с его сверхсекретными руководителями агентурных сетей. Таким образом, на площади Боннер Платц раз за разом топтались целые группы офицеров Штази. На спортивном жаргоне можно было бы сказать, что на этом поле играли друг против друга две команды из разных лиг.
При этом люди из отдела собственной безопасности БНД всегда все тщательно перепроверяли. Директор супермаркета был "чист", как и все его работники – от кассирши до продавщицы сосисок. Проверяли и практикантов, и уборщицу. Естественное подозрение БНД поэтому как-то зацепилось за торговца, продававшего овощи и фрукты у входа на станцию метро. Именно от него, казалось, исходила утечка, предполагаемый риск для безопасности всего "Заттельхофа".
Во-первых, со стратегической точки зрения он размещался в идеальном месте. Он видел каждого, кто уходил и приходил, знал некоторых с верхних этажей лично, потому что они покупали у него фрукты и овощи во время обеденного перерыва. Во-вторых: он был иностранцем! Пророки из службы безопасности БНД единогласно воскликнули: Риск! И беднягу, он по национальности был, кажется, грек, годами проверяли и следили за ним. Все предполагали: его точно завербовало Штази. Но никто не мог это доказать.
Коллеги из ГДР, конечно, тщательно изучили все окрестности и проработали местность. Торговца фруктами они тоже заметили. Но от его вербовки в Восточном Берлине сразу же отказались. Его место работы было слишком заметно, и потому любой профессионал при случае заподозрил бы именно его. Потому к нему не обращались.
После того, как я около четверти часа беседовал с молодой дамой из Пуллаха, вернулся ее коллега из отдела кадров. Он был взволнован и сразу повел меня с собой. Мы поспешили на этаж выше. Во время этой, в общем-то, излишней спешки, он отрывочными словами попытался меня подготовить: – Мы сейчас идем к Олльхауэру. Шефу 12 С. Он офицер-десантник. "Черная рука". Вы уже знаете! Я, правда, ничего не знал. Но он продолжал: – Крутой пес, настоящий военный, руководит филиалом в Ганновере, с ним не просто… Тут мы, уже совсем запыхавшись, стояли перед дверью его кабинета и постучали. Оттуда грохочущий голос попросил нас зайти.
Там стоял Олльхауэр, полтергейст пятидесятых годов, смотревший на свои наручные часы так, как будто он засек время нашего бега. Он сначала хотел поговорить со мной наедине. Теперь главное – не наделать ошибок. Взгляд Олльхауэра бурил меня насквозь как рентгеновский луч. Мне нужно было что-то сказать. В голове моей пронеслись тысячи формулировок. Но я схватился за показавшуюся мне самой подходящей. Я стал по стойке "смирно" и громко отчеканил: – Господин подполковник, по вашему приказанию прибыл!
Его лицо не показало никакой реакции, зато его глаза… В них внезапно вспыхнуло чувство заботы, даже что-то отеческое… Мы смотрели друг на друга еще несколько секунд. Потом он совершенно спокойным голосом попросил меня садиться. Я сел на маленьком "уголке".
– Я уже кое-что о вас слышал. Вы парашютист, верно? И затяжные прыжки совершали? Я скромно кивал. – Курс рукопашного боя окончили с отличием, это верно? – Так точно! – мой короткий ответ. – Хорошо, Даннау, это очень хорошо.
Затем Олльхауэр со смешанной вопрошающе-знающей интонацией перечислил все прежние этапы моей профессиональной карьеры. Я был удивлен. Как он мог за такое короткое время все это узнать и запомнить? Когда ему успели все это написать? Одновременно я предчувствовал, что Олльхауэр окажется самым необычным моим шефом.
Я тогда еще ничего о нем не знал, но впоследствии много о нем расспрашивал. Олльхауэр был очень стройным и подтянутым, с пепельно-бледным лицом. Он не выглядел здоровым. Много позже я узнал. что он в это время как раз лечился от резкого падения слуха. Он очень долгие годы работал в БНД. До этого он командовал ротой глубокой разведки в Вайнгартене. Затем служил в спецподразделении, которое в Бундесвере прозвали "Черной рукой". Олльхауэр с самого начала произвел на меня впечатление очень обязательного человека. Абсолютная лояльность снизу доверху, но так же – и наоборот.
Олльхауэр не оставлял никаких сомнений, кто тут был сверху, а кто снизу. И он делал это с абсолютным правом, однако при этом вовсе не был самодуром. За годы моей службы в БНД мне часто приходилось менять мое мнение о людях, сложившееся после первой встречи. Но не об Олльхауэре. Он был именно таким, каким показался мне в первый момент. Он точно знал, чего хотел. Горе тому, кто осмелился бы не выполнить его приказ. Тут Олльхауэр превращайся в дикого зверя, которого никто не смог бы утихомирить. Только иногда у меня возникало подозрение, что он порой целенаправленно пользуется этими своими приступами ярости.
Я чувствовал себя хорошо, как будто вернулся, наконец, к себе домой. Я ощущал надежность. И заурядность, окружавшая меня два с половиной года, вдруг исчезла. Олльхауэр, похоже, понял мое психическое состояние и попросил меня рассказать о моей предшествующей деятельности. Я проинформировал его и не скрывал своей оценки всего, что видел и пережил. Олльхауэр смущенно качал головой. Из него тихо вырвалось: – Сумасшествие, эта служба! Но потом он вдруг просиял: – Даннау, я беру вас. У меня вы будете на правильном месте. Он пожал мне руку, как будто только что меня повысили в звании.
Прощание было коротким и происходило в рубленом приказном тоне: – Завтра, в четверг, загородная экскурсия для всего отдела, на Тегернзее, на весь день. Отъезд в восемь утра от Швабингского госпиталя. Вы участвуете, конечно. До завтра.
На этом аудиенция закончилась. Теперь я был в 12 С, значит – в "Стэй-бихайнд". Я тогда еще не имел ни малейшего понятия, что это такое, но это была оперативная деятельность, которая представлялась мне очень интересной. Кроме того, я так мог в самое ближайшее время вернуться назад в Ганновер.
Все начиналось с Гелена
С этой минуты меня не покидало чувство, что вот, наконец, и я попал в настоящую разведку. БНД, как я читал, была преемницей "Организации Гелена", основанной работавшим для американцев бывшим нацистским генералом Райнхардом Геленом. Во время войны Гелен командовал 12-м отделом Генерального штаба Вермахта, известным также как отдел "Иностранные армии Востока". Сразу после войны Гелен и его люди были приняты на содержание американской армией. В 1949 году их взяло под свое крыло недавно организованное ЦРУ. Первый начальник разведки освобожденной Германии сидел в американском лагере "Кэмп-Кинг" в Оберурзеле. В конце 1947 года он переехал в Пуллах под Мюнхеном, в так называемый лагерь "Кэмп-Николаус", где раньше была резиденция Рудольфа Гесса. За высокими стенами с колючей проволокой тут образовался полностью изолированный от мира шпионский городок, территорию которого порой так и называли "лагерем".
Спартанец Гелен и его сотрудники по разведке – убежденнейшие антикоммунисты – десять лет подряд работали преимущественно для американских друзей. Началась "Холодная война" и бывший союзник Сталин стал общим противником. Коммунистический диктатор так быстро и резко расширял свои владения в Восточной Европе, что на Западе возникли страх и недоверие. К этому добавился постепенный раздел Германии. Процесс начался с создания двух германских государств и достиг своего апогея с постройкой стен в Берлине летом 1961 года. Обе стороны, а, прежде всего, их правящие элиты, вели гонку вооружений и вскоре уже стояли друг напротив друга обвешанные самым разнообразным смертоносным оружием с ног до головы. Потому с обеих сторон очень возросла потребность в разведке.
1 апреля 1956 года появилась западногерманская Федеральная разведывательная служба. Гелен руководил ею до своего ухода на пенсию весной 1968 года. Старый вояка был чрезмерно рьяным, потому он не только охотился за информацией с Востока, но и приказал следить за собственными согражданами, казавшимися ему подозрительными. На них составлялись объемные досье. Ему никто не мешал, потому что такие действия прикрывались на самом высоком уровне – Федеральным канцлером Конрадом Аденауэром. БНД с самого начала была подчинена непосредственно Ведомству Федерального канцлера в Бонне. Но это вовсе не предотвращало политические злоупотребления, а наоборот – способствовало им.
Шпионы Гелена добились больших успехов в ходе операции "Гермес". Она заключалась в интенсивных опросах возвращавшихся из СССР немецких военнопленных. Эти опросы в 50-е годы способствовали появлению достаточно подробного анализа обстановки, которым могли воспользоваться и другие западные державы. Только в номенклатуру Кремля разведчикам из долины реки Изар так никогда и не удалось внедриться.
С 60-х годов Служба начала заниматься и разведкой по всему миру. После окончания "Холодной войны" и падения Восточного блока многие из шести тысяч специалистов БНД переквалифицировались на борьбу с экстремистами из исламского мира. Террористические акты 11 сентября 2001 года помогли медленно уменьшающейся и утрачивающей смысл своего существования разведке БНД снова обрести вес.
Особенный день на Тегернзее
На следующий день после моей встречи с Олльхауэром я прибыл к запланированному месту отъезда на всякий случай на полчаса раньше указанного срока. Никого не было видно. Я стоял спиной к Швабингскому госпиталю и смотрел в сторону Боннер Штрассе, где на другом конце можно было разглядеть контуры нашего служебного здания на Боннер Платц. Тут я заметил шевелюру светлых волос, явно приближающуюся к нашему пункту сбора со стороны Боннер Платц.
Это была молодая женщина с большой сумкой через плечо. Она склонила голову набок и с приветливой улыбкой подошла ко мне. – Вы ведь господин Даннау, не так ли? Я кивнул и в этот момент узнал ее. Я видел ее днем раньше в приемной Вирзинга. С сильным баварским акцентом она представилась: – Я Кармен. – Я Норберт, – ответил я.
Она производила сильное впечатление. Около двадцати пяти лет, стройная и высокая. Пышные светлые волосы до подбородка. Свою светлую кожу она не скрывала под косметикой. В голубых глазах было что-то магнетическое. В тот день на ней были белые джинсы и светло-голубой пуловер.
Так мы стояли несколько минут вдвоем и беседовали. Я прилагал все усилия, чтобы быть любезным, и поэтому забыл о моем внутреннем возбуждении. В конце концов, для меня все было новым в этот первый день службы у Олльхауэра. Я старался не задеть никого ненароком и никого не пропустить. Ведь здесь будут все, с которыми мне предстоит работать. Это меня волновало. Но Кармен за пару минут сняла все эти мои переживания.