Страница:
напряженный, замороженный... Замороженный... Для чего продолжать эту
комедию? Если бы он послушал меня и сразу признал себя виновным, не нужно
было бы, по крайней мере, участвовать в этом цирке. Были бы хоть эфемер-вые,
но надежды. Была бы цель.
Было бы за что бороться. До самого конца. В конце концов покойная мисс
Уишняк наверняка тоже не была ангелом. Оплоты добродетели не сдают себя
напрокат немолодым бизнесменам. II скорее всего не нужно бы слишком
тщательно ворошить прошлое, чтобы найти в карьере начинающей актрисы не
слишком лестные для нее штришки. Но все это было бы возможно, если бы мой
клиент признал себя виновным. Он же все отрицал, и его упрямство связало нас
обоих по рукам и ногам, и Анатоль Магнусон, не торопясь, катил нас,
подталкивая ногой, к обрыву.
Один за другим прошли оставшиеся свидетели, двоих из которых я уже
знал: привратник дома, где жила Джин Уишняк, и Агнесса Анджело. Бедняжка так
волновалась, что долго не могла сообразить, как ее зовут.
Да, все они видели человека, который сидит сейчас на скамье подсудимых.
Он всегда приезжал вечером. Да, они видели ЕГО машину. Такую не каждый день
увидишь па Индепенденс-стрит.
Когда судья-контролер объявил, что сейчас будет вынесен приговор, в
зале зевали и шептались. Все было ясно. Наконец воцарилась тишина.
Послышалось мелодичное позвякивание, похожее на сигнал лифта, и почти
одновременно вспыхнули табло на трех машинах жюри: виновен в предумышленном
убийстве. А затем и главная судейская машина вынесла приговор: лишение жизни
пли полная переделка по выбору подсудимого. Срок апелляции -- сорок дней.
Судья-контролер сообщил, что мистеру Гереро даются сутки для выбора
наказания, и все было закончено.
-- Мистер Гереро, -- сказал я своему клиенту назавтра, -- я должен
вернуть вам чек.
Он непонимающе посмотрел на меня.
-- Какой чек?
-- Чек на пять тысяч НД, который вы выписали мне. К сожалению, я ничего
не смог сделать. Ничего. У меня небыло ни одной ниточки, ни одной зацепки...
Мне очень
жаль, но...
-- Что? Что? О чем вы говорите, Рондол? -- Гереро, казалось,
действительно хотел понять, о чем я говорю, но не мог сосредоточиться.
-- Я хотел бы вернуть вам чек, -- сказал я.
-- Оставьте, Рондол, -- Гереро брезгливо поморщился. -- Кому нужно ваше
театральное благородство... Наоборот, я приготовил вам чек еще на такую же
сумму. Вот, держите.
-- Но...
-- У вас есть больше месяца. Сделайте все, что можете.
Я хочу, чтобы вы помнили только одну вещь -- я не убивал Джин Уишняк.
Вы верите мне?
-- Не знаю, мистер Гереро.
-- Моментами я начинаю думать, что и я не знаю. Но сейчас я знаю. --
Голос его окреп, и он стал больше походить на того человека, каким он был,
когда я в первый раз увидел его. -- Это все чудовищная, нелепая, кошмарная
ошибка. Я знаю все, что вы можете мне сказать: отпечатки, фонограммы,
свидетели... Все это так, и тем не менее я невиновен...
Дверь камеры открылась.
-- Мистер Гереро, пора.
Гереро повернулся, и мы вышли из камеры.
-- Следуйте, пожалуйста, за мной, -- скучным голосом пробормотал
стражник со стертым, бледным лицом. Другой пошел за нами.
Запах дезинфекции, серый пластик под ногами, серые металлические двери.
Тишина.
Наконец нас ввели в небольшую комнату. Такую же дезинфицированную,
такую же пластиковую, такую же серую и тихую, Вчерашний судья-контролер
попытался подняться из-за стола, но болезненно поморщился, потер поясницу,
еще раз поморщился и все-таки встал.
-- Вы Ланс Гереро? -- спросил он.
-- Да, -- ответил Гереро.
-- По приговору суда и согласно основам законодательства... -- голос
судьи становился все более монотонным, пока не превратился в жужжание,
разобрать в котором отдельные слова не было ни малейшей возможности.
Пожужжав с полминуты, он начал медленно тормозить. --? На основании всего
вышеизложенного вам предоставляется право в присутствии любых трех указанных
вами лиц сделать выбор между смертной казнью и полной переделкой, каковые
должны быть осуществлены в соответствии с приговором через сорок дней и
случае отклонения апелляции или отказа подать ее. Вам попятно, мистер
Гереро?
-- Да.
-- Вам сообщили, что вы имеете право пригласить трех свидетелей,
которые могут присутствовать при совершении вами выбора?
-- Да.
-- Вы пригласили кого-нибудь?
-- Нет, будет присутствовать только мой адвокат, мистер Рондол.
-- Хорошо. Готовы ли вы сделать выбор?
-- Да. Я его уже сделал.
-- Подойдите к столу. Перед вами карточка с вашим именем. На ней вы
видите два кружка. В одном написано "смертная казнь", в другом -- "полная
переделка". Зачеркните крестом тот кружок, который вы отвергаете. Вам
понятно?
-- Да.
-- Пожалуйста, мистер Рондол, подойдите ближе и станьте рядом с
мистером Гереро.
Я встал рядом со своим подзащитным. Гереро взял ручку и жирно зачеркнул
крест-накрест левый кружок со словами "смертная казнь".
-- Распишитесь, пожалуйста, внизу. И вы, мистер Гереро, и вы, мистер
Рондол... Благодарю вас. Пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату. В вашем
распоряжении, -- судья-контролер взглянул на часы, -- ровно десять минут.
Через десять минут за вами придут.
Мы прошли в комнату, в которой стоял длинный стол-каталка, покрытый
белой простыней. У изголовья холодно поблескивал хромом небольшой аппарат.
-- Что это? -- тихо спросил Гереро.
-- Они вас сейчас усыпят, а потом перевезут в холодильное отделение.
Я почувствовал, как он опять весь сжался. Его била мелкая дрожь, на лбу
выступил пот. Но он держался молодцом.
-- Рондол, -- прошептал он, -- как вы думаете, почему я выбрал полную
переделку?
Я пожал плечами. Есть вопросы, на которые не ожидают ответов.
-- Я хочу узнать, что это все значит... как это случилось... Рондол,
через несколько минут меня усыпят. Мне нечего скрывать от вас. Я клянусь
вам, что я не убивал Джин Уишняк. Вы верите мне? Верьте мне, Рондол, верьте.
Я знаю, что вы не можете верить мне, но вы должны, должны! Боже, если бы я
только верил, если бы у меня была вера. Я бы бросился на колени и умолял Его
открыть вам правду. Но я никогда не верил в Него, и я знаю, что Он не придет
ко мне в эту последнюю минуту и не поможет мне. Как мне убедить вас, как
открыть душу, чтобы вы увидели ее изнутри? Почему люди замкнуты в своей
скорлупе, почему они не прозрачны? Почему мы все бредем в потемках, не видя
друг друга? Почему, почему?
Что я мог ему ответить? Что можно сказать человеку за минуту до его
ухода. Тем более, когда он не знает, куда уходит.
-- Рондол, -- сказал Гереро, -- мне уже не страшно. Клянусь, это
правда. Просто бесконечно чего-то жаль. Нет, не чего-то. Себя, других. Тех,
мимо кого я проходил всю жизнь...
В комнату вошли оба стражника и человек в сером блеску-чем халате.
-- Прошу вас лечь сюда, мистер Гереро, -- сказал человек в халате и
кивнул на стол.
-- Хорошо, -- сказал Гереро. -- Раздеваться не нужно?
-- Нет, вас переоденут потом.
Все-таки он держался молодцом. Он лег на каталку, посмотрел на меня и
чуть заметно покачал головой. Наверное, он хотел еще раз сказать, что ни в
чем не виноват.
Человек в халате снял с прибора выпуклую крышку, положил ее на голову
Гереро и щелкнул выключателем. Послышалось ровное низкое гудение.
-- Я вам верю, -- сказал я, глядя в глаза Гереро, -- я сделаю все.
Он благодарно опустил веки, поднял их. В зрачках уже клубился туман. Он
снова опустил веки и уже не поднял их.
Первый морозец застеклил лужицы, и они с хрустом лопались под ногами.
Зачем я снова приехал в Блэкфилд? Ах, да, чтобы погулять, побыть хоть
немножко в тишине.
Ветер шелестел еще не опавшими сухими листьями. Пошел снег. Крошечные,
еще осенние снежинки таяли, не долетая до земли.
Я ни о чем не думал. В голове прыгала лишь одна фраза: "Раздеваться не
нужно?" Она то звучала медленно и торжественно, то пронзительно и крикливо.
"Раздеваться не нужно?" "Раздеваться не нужно?"
Ясно было одно: надо было забыть о суде и попробовать ответить себе на
простой вопрос: мог ли Гереро убить? Тот ли он человек?
Я понимал всю нелепость и эфемерность этого пути, но другого у меня не
было. Тем более что оставалось всего сорок дней. Вернее тридцать девять дней
и двадцать один час.
-- Вы хотите, чтобы я рассказала вам, каким человеком был мой муж? --
недоверчиво спросила меня миссис Гереро. -- Но ведь мы уже несколько лет не
живем вместе...
Ее руки ни на секунду не оставались в покое. Она то расправляла белую
шерстяную кофточку, то приглаживала свои тронутые сединой русые волосы, то
потирала руку об руку, словно зябла.
-- Я знаю, миссис Гереро. Ваш муж говорил мне об этом. Я хотел" лишь
составить себе представление о его характере. Как вы думаете, мог он убить?
Она вздрогнула и принялась натягивать край скатерти на столе.
-- Я... не знаю, мистер Рондол, -- тихо сказала она.
-- Миссис Гереро, поймите меня. Чтобы хоть как-то двигаться дальше, я
пытаюсь ответить себе на тот же вопрос, что задал вам. Именно потому, что
все, буквально все говорит против вашего мужа, именно потому, что все факты
указывают на его виновность, я хочу ответить себе на простой вопрос: а мог
ли он убить?
-- Я не знаю...
-- Он был жестоким человеком?
Она вдруг всхлипнула и сделала усилие, чтобы не расплакаться. Ее и без
того немолодое лицо некрасиво сморщилось. Она совершенно не пользовалась
косметикой. Она демонстрировала свой возраст с каким-то вызовом. Похоже
было, что она сдалась. Или уговаривала себя, что сдалась. Почему? Ведь ей
должно быть не так много лет. Во всяком случае, не больше сорока...
-- Поймите меня, -- миссис Гереро подняла на меня умоляющие глаза, --
мне трудно говорить о нем...
-- Я понимаю, -- пробормотал я, хотя вовсе не понимал почему.
-- Я... я люблю его. -- Она расплакалась и закрыла лицо руками. У нее
были тонкие красивые пальцы. На одном пальце с обручальным кольцом был
перстень с довольно крупным изумрудом. "Карата два, как минимум", --
зачем-то подумал я. -- Как это ужасно, -- пробормотала она.
-- Я понимаю, -- снова пробормотал я только для того, что бы что-то
сказать.
-- Вы ничего не понимаете, вы ничего не можете понять, -- вдруг почти
выкрикнула она. -- Как вы можете что-нибудь понять, если я почти через
пятнадцать лет не понимаю и не знаю его. Он жестокий негодяй. Он мог пройти
мимо меня, когда я рыдала, он мог не позвонить, зная, что я сижу около
телефона, ожидая его звонка, а он задерживается где-то до утра. И он мог
быть необыкновенно нежным со мной, и тогда я забывала обо всем на свете, и
мне казалось, что все еще будет хорошо... Вы знаете, что он мне изменял?
Бедная миссис Гереро, она воображала, должно быть, что весь город жил
только их отношениями.
-- Да, мне теперь не стыдно, я перешагнула и через стыд. Я могу вам
сказать, что он изменял мне, изменял все время.
Трудно, конечно, сказать, но похоже было, что на месте Гереро и я бы
постарался задерживаться в офисе как можно чаще.
-- И я терпела, -- продолжала она. -- Понимаете, что это значило для
меня -- жить с сознанием, что тебе изменяют? Мне казалось, что все это
пройдет, что все это не серьезно... Но когда я узнала об этой девчонке...
Я насторожился. Неужели она знала о Джин Уишняк?
-- О какой девчонке?
-- Об этой Одри Ламонт... Будь проклят тот день, когда я случайно
увидела его письмо к нем... Он забыл его на своем столе... Знаете, как
начиналось письмо? "Карассима". Это . по-итальянски. "Самая дорогая". Я не
хотела читать письмо.
Я как чувствовала... Я боролась с собой... Но слова прямо сами прыгали
мне в глаза. "Родная моя..." Знаете, когда я поняла, что все рухнуло? Когда
я увидела слова "родная моя". Все, что угодно, но не это... Я убеждала себя,
что я единственная из его женщин, кто близок ему. Я -- родная. Вечером я
сказала ему, что прочла письмо, которое он забыл на столе. Не знаю,
наверное, в глубине души я надеялась, что он будет чувствовать себя
виноватым, будет просить прощения...
-- И вы бы простили? -- спросил я, чтобы подчеркнуть свое участие в
беседе.
-- Да, да, простила бы... Но он лишь пожал плечами и продолжал читать
свою проклятую газету. Вы понимаете, что это значит для женщины? Боже, если
бы он только набросился на меня с кулаками, если бы он ударил меня, если бы
он осыпал
меня проклятиями -- я бы и тогда простила... Но он пожал плечами и
продолжал читать газету... С того дня мы перестали быть мужем и женой...
-- А эта женщина, Ламонт, кажется? Он ушел к ней?
-- Какое-то время, я слышала, он был с ней, потом и она ему надоела. Он
бросил ее, и она как будто пыталась покончить с собой или что-то в этом
роде...
Упоминание о чужих несчастьях заметно приободрило миссис Гереро. Она
вытерла глаза, пригладила волосы, одернула кофточку, поправила скатерть и
даже попыталась улыбнуться. Безостановочное мелькание ее рук действовало на
меня гипнотически. Я почувствовал, что засыпаю. А это было опасно. Вполне
могло быть, что я глядел бы и глядел, как она одергивает кофточку, и пробыл
бы здесь до конца своих дней. Или ее.
-- Скажите, миссис Гереро, ваш супруг -- человек вспыльчивый?
-- Да, пожалуй... Но только с темп, с кем он близок...
-- Как вы думаете, мог он убить человека? Эту девушку, Джин Уишняк?
-- Нет, нет, нет! -- страстно выкрикнула моя собеседница. -- Я в это не
верю!
-- Почему же?
-- Вы ничего не понимаете! Я ж вам говорю, он мог выйти из себя, мог
вспылить, но только с теми, с кем он был действительно близок. А эта... Не
могу в это поверить.
Даже убийство в ее представлении было неким актом близости, который
Ланс Гереро мог совершить по отношению к ней -- к ней! -- но не по отношению
к какой-то девчонке. Она проиграла его по всем статьям, но хотела сохранить
для себя хоть монополию на убийство... Я встал, распрощался и вышел, думая о
бессмысленности всех этих разговоров. По тут же я представил себе
холодильную камеру Первой городской, ряды прозрачных саркофагов и в одном из
них Ланса Гереро с вмороженной в мозг надеждой, что я сделаю все.
Я вздохнул и поехал в контору "Игрушек Гереро". Мистер Нилан оказался
под стать своему голосу: вымытый до розового блеска, выутюженный, каждый
волосок уложен один к одному, сладкая улыбка и холодные лживые глаза.
Говорить с ним было бессмысленно. Спроси его, сколько будет дважды два, -- и
он начнет виться как уж. Я сказал ему, что уверен в его абсолютной
лояльности по отношению к главе фирмы и поэтому, чтобы составить себе более
полное представление о характере мистера Гереро, хотел бы побеседовать с
кем-нибудь из сотрудников, желательно с каким-нибудь ветераном игрушечного
бизнеса. Нилан нисколько не обиделся. Наоборот, мне даже показалось, что он
улыбнулся.
-- Пожалуйста, мистер Рондол, я вас прекрасно понимаю. Одну
секундочку... Ага, сейчас я приглашу сюда нашего главного конструктора. --
Мне снова показалось, что он слегка усмехнулся. Он позвонил куда-то по
телефону, и через минуту в комнату ворвалось нечто состоящее из ярко-рыжих
волос и огромного количества конечностей. Впрочем, при ближайшем
рассмотрении их, к моему удивлению, оказалось всего четыре, но я никогда не
видел человека, который размахивал бы руками с такой скоростью. В этот день
мне положительно везло на руки: сначала миссис Гереро, а теперь этот рыжий
смерч.
-- Мистер Рондол, это Иан Салливэн, наш главный конструктор. Не
улыбайтесь, потому что и игрушки конструируются. Иан -- это мистер Рондол,
адвокат мистера Гереро. С вашего разрешения я вас оставлю сейчас.
Нилан вышел из комнаты, а рыжий смерч, взмахнув еще раз руками, в
изнеможении рухнул в кресло.
-- Мистер Салливэн, вы давно знаете мистера Гереро?
-- Давно? -- невидимая пружина с силой ударила главного конструктора в
зад и подбросила его вверх. -- Давно? -- в голосе его зазвучал сатанинский
сарказм. -- Я прикован к этой галере вечность. --? Он взмахнул руками,
показывая, должно быть, размеры вечности. -- Давно...
Я никогда не предполагал, что слово "давно" может так обидеть человека.
-- Скажите, мистер Салливэн, вот вы узнали о том, что вашего шефа
обвиняют в убийстве. Вас это не удивило? Вы понимаете, что я хочу сказать?
Есть вещи, которые...
-- Удивило? Меня? Нисколько.
-- Почему.
-- Потому что он прирожденный убийца! Да, сэр! Ланс Гереро --
прирожденный и законченный убийца! И я это знаю лучше кого бы то ни было!
Он замахал руками с такой силой, что я был уверен -- еще секунда -- и
центробежная сила оторвет их и забросит па огромный плафон под потолком.
-- Вы знаете о каких-нибудь его убийствах? -- Он так напугал меня
своими руками, что я решил позволить себе немножко иронии. -- Может быть, вы
даже присутствовали при них?
Так же неожиданно, как он начался, ураган стих, и рыжий игрушечник
снова упал в кресло.
-- Не-одно-кратпо, -- отрубил он.
-- Может быть, вы объясните мне, мистер Салливэн, что вы имеете в виду?
-- Охотно, синьор адвокат. В твердом уме и здравой памяти...
-- Наоборот, герр главный конструктор. В здравом уме и твердой памяти.
Рыжий внимательно посмотрел на меня и вдруг рассмеялся.
-- Вы мне нравитесь. Внешность боксера, профессия юриста и отзывчивость
на шутку. Редчайшая комбинация.
К своему удивлению, я почувствовал, что и рыжий мне тоже нравится.
-- Взаимно, -- наклонил я голову. -- Но, с вашего разрешения, я бы
все-таки хотел вернуться к трупам...
-- А, что там говорить, -- вдруг зевнул игрушечник. -- Убийца. Я же вам
сказал: у-бий-ца. Я приносил ему изумительные, можно даже сказать,
гениальные идеи, и почти все они были безжалостно уничтожены Гереро.
-- А вы знаете, -- сказал я, -- мне приходилось слышать самые
восторженные отзывы о вашем дирижабле.
-- Оставьте! Мы мужчины, и незачем нам льстить друг другу. Вы знаете,
каким должен был быть дирижабль? Уп-рав-ля-емым! И не по радио, это было бы
слишком дорого и банально. Ультразвук! Убил, убил он дирижабль... Да что там
дирижабль! Если бы я начал перечислять все его жертвы, мы просидели бы здесь
неделю. Да, сэр, неделю!
В нем был спрятан какой-то часовой механизм. Время от времени
срабатывала пружина, и он приходил в движение. Вот И сейчас он вылетел из
кресла и заметался по комнате. Казалось, что он не столько отталкивается от
пола ногами, сколько ввинчивается в воздух пропеллерами рук.
-- Благодарю вас, мистер Салливэн. Но не могли бы вы все-таки ответить
мне на мой вопрос: как вы считаете, мог бы Гереро убить человека?
-- Человека?
-- Да, человека.
Рыжий погрузился в глубокое раздумье. Он взъерошил свои рыжие волосы,
посмотрел на меня и сказал:
-- Наверное, мог бы. Впрочем, все, наверное, могли бы. Ведь для
убийства важен не убийца. Жертва важна. Когда попадается подходящая жертва,
мало кто удержится от соблазна...
-- Замечательная мысль, -- сказал я, пожал игрушечнику руку и вышел из
"Игрушек Гереро".
Нужно было вернуться к себе в контору, посмотреть, не удалось ли
блондинке схватить в конце концов флакон с маслом для загара, послушать
шуршание Гизелы за стеной -- вообще окунуться в привычный мир привычных
вещей. И подумать, что делать дальше. И стоит ли вообще делать что-нибудь
еще. Я буксовал на одном месте. Чем больше усилий, тем глубже я погружался в
болото.
Как я и предполагал, с блондинкой ничего не случилось, с Гизелой тоже,
если не считать того, что она совершенно одичала от безделья. Одичала до
такой степени, что даже обрадовалась, когда я попросил ее разыскать мне
адрес и телефон Одри Ламонт. Через каких-нибудь полчаса передо мной лежал
адрес и телефон.
Я позвонил. Ответил мне немолодой мужской голос.
-- Будьте любезны мисс Ламонт. -- Я подумал почему-то, что голос сейчас
сообщит мне, что она уже не мисс и не Ламонт.
-- К сожалению, ее сейчас нет дома. Что ей передать? Я ее отец.
-- Очень приятно, мистер Ламонт. Меня зовут Язон Рондол. Я адвокат
некоего Ланса Гереро, имя которого вы, возможно, слышали.
-- Да, мистер Рондол, я слышал это имя. -- Мне показалось,
что Ламонт вкладывает в эти слова какой-то свой смысл.
-- Мистер Ламонт, я понимаю, что моя просьба может показаться вам
несколько странной, но мне хотелось бы побеседовать с вашей дочерью о
мистере Гереро. Если она, разумеется, сможет....
-- Что значит "сможет"? -- Мне показалось, что в голосе Ламонта
появилась подозрительность. -- Почему бы ей не смочь? Да и я с удовольствием
постарался бы помочь вам, хотя, конечно... Бедный Гереро... Кто бы мог
подумать, что он так кончит... -- Ламонт глубоко вздохнул.
-- Когда бы вы могли уделить мне полчасика?
-- Да когда вам угодно. Хоть сейчас. У вас есть мой адрес?
-- Да. Санрайз-бульвар, четырнадцать, квартира семь.
-- Совершенно верно. Приезжайте. Дочь должна быть дома с минуты на
минуту.
Санрайз-бульвар в отличие от Индепенденс-стрит -- респектабельная
улица. Респектабельная хотя бы уже потому, что нельзя не уважать тех, у кого
есть деньги для оплаты безобразно дорогих квартир, какие характерны для
этого района. Зато в холле дома номер четырнадцать, как в гостинице, сидел
за маленькой конторкой портье, молодой человек с цирковыми плечами. Он
вопросительно посмотрел на меня.
-- Моя фамилия Рондол, -- сказал я, чувствуя себя бедным просителем,
пришедшим умолять об авансе на изобретение вечного двигателя. -- Меня ждет
мистер Ламонт.
-- Пожалуйста, -- кивнул портье, -- четвертый этаж.
Лифт вздохнул и быстро вознес меня на четвертый этаж. Не успел я выйти
из кабины, как дверь справа от меня приоткрылась и навстречу мне шагнул
седенький невысокий человечек. Белый, пушистый венчик волос и розовое
личико. Бело-розовый старичок.
-- Прошу вас, мистер Рондол, прошу. -- Он протянул мне маленькую руку,
приветливо улыбнулся и провел в квартиру.
-- Налево, мистер Рондол, побеседуем у меня в кабинете.
Кабинет, казалось, состоял почти целиком ил кожи. Кожаные кресла,
кожаный диван, длинные ряды корешков кожаных переплетов.
-- Садитесь, мистер Рондол, -- Ламонт порхал вокруг меня, как бабочка.
Казалось, мое посещение доставило ему несказанное удовольствие, --
Чувствуйте себя как дома. Сигарету," сигару?
-- Благодарю вас, вы очень любезны, мистер Ламонт, и мне,право же,
неловко беспокоить вас, но профессиональный долг... Позвольте мне прямо
приступить к делу. Как я понял, вы знаете о суде над Лансом Гереро. Хотя он
и был признан виновным, и приговорен к смертной казни или полной переделке,
но до последней минуты он продолжал уверять меня, что невиновен. До
окончания срока апелляции я продолжаю оставаться его адвокатом. -- Я
взглянул на. мистера Ламонта. Он внимательно слушал меня, слегка кивая
головой, словно одобряя все, что я говорю. -- Меня интересует один вопрос,
мистер Ламонт,- который я должен уяснить для себя. Я хочу знать, мог ли Ланс
Гереро совершить убийство. Я понимаю, вам это может показаться странным, но
я должен ответить себе на этот вопрос.
-- А разве на суде не было установлено, что он убил эту девушку... как
имя этой несчастной?
-- Джин Уишняк.
-- Да, да, Джин Уишняк.
-- Было. Еще как было! Для обвинителя это было даже не дело, а
прекрасная мечта. От свидетельских показаний до отпечатков пальцев, от
орудия преступления до полного отсутствия алиби у подсудимого. Если бы я
составлял сценарий убийства, в котором убийца обязательно должен был быть
найден и осужден, лучшего я бы не написал.
Мой собеседник вежливо улыбнулся и закивал головой, как игрушечный
фарфоровый Будда.
-- И тем не менее, -- продолжал я, -- мой клиент все время, до
последней минуты, уверял меня, что не совершал убийства.
-- Но вы же сами сказали: отпечатки, свидетели...
-- Совершенно верно, мистер Ламонт. Но именно из-за тяжести улик, из-за
их безусловности отказ моего подзащитного признаться заставляет меня
сохранить пусть ничтожное, но сомнение...
-- Но это же мистика, дорогой мистер Рондол, -- беспомощно развел
своими маленькими ручками Ламонт, -- я всю жизнь занимался наукой, я
вышколил свой мозг, я научил его признавать только факты, а факты в деле
бедного Гереро, увы, неоспоримы. Так я, во всяком случае, понял и из газет,
и из ваших слов.
-- Это все так, не скрою. Да и смешно было бы спорить с данными
дактилоскопии и анализом фонограмм...
-- Фонограмм? -- удивленно спросил Ламонт.
-- У Джин Уишняк нашли пленку с записью ее голоса и голоса Гереро.
Эксперт, выступавший на суде, представил сравнительные фонограммы голоса
Гереро на этой пленке и его же голоса, записанного во время следствия.
-- Интересно, кто же был экспертом? Вы не помните?
-- Крошечный человечек с оттопыренными ушами, похожий на мышку.
Ламонт рассмеялся.
-- А, это профессор Вудбери. Бедный Джордан, если бы он знал, с кем его
сравнивают...
-- Прошу прощения, -- смутился я. -- Я не знал, что он ваш знакомый.
-- О, я, поверите ли, знаю его, чтоб не соврать, лет сорок. Я ведь тоже
физик и тоже профессор с вашего разрешения.
-- Простите, профессор, за мышку...
-- Да господь с вами, мышка -- это очень точное сравнение. А
оттопыренные уши -- это просто великолепно. У вас очень острый глаз.
-- Профессор, вы хорошо знали Гереро?
-- Гм... Как вам сказать? Я много раз видел его, разговаривал с ним,
мне рассказывала о нем дочка. Но все это однобокое знакомство. У него был
роман с Одри... Может быть, слово "роман" несколько старомодно и романтично,
- профессор извиняющимся жестом развел руками - но в мое время говорили
"роман". Позвольте мне сразу сказать вам дорогой мистер Рондол, что роман
этот принес нам, моей дочери и мне, много горя. Чтобы не ставить вас в
неловкое положение. я сразу скажу вам, что Одри даже пыталась покончить с
комедию? Если бы он послушал меня и сразу признал себя виновным, не нужно
было бы, по крайней мере, участвовать в этом цирке. Были бы хоть эфемер-вые,
но надежды. Была бы цель.
Было бы за что бороться. До самого конца. В конце концов покойная мисс
Уишняк наверняка тоже не была ангелом. Оплоты добродетели не сдают себя
напрокат немолодым бизнесменам. II скорее всего не нужно бы слишком
тщательно ворошить прошлое, чтобы найти в карьере начинающей актрисы не
слишком лестные для нее штришки. Но все это было бы возможно, если бы мой
клиент признал себя виновным. Он же все отрицал, и его упрямство связало нас
обоих по рукам и ногам, и Анатоль Магнусон, не торопясь, катил нас,
подталкивая ногой, к обрыву.
Один за другим прошли оставшиеся свидетели, двоих из которых я уже
знал: привратник дома, где жила Джин Уишняк, и Агнесса Анджело. Бедняжка так
волновалась, что долго не могла сообразить, как ее зовут.
Да, все они видели человека, который сидит сейчас на скамье подсудимых.
Он всегда приезжал вечером. Да, они видели ЕГО машину. Такую не каждый день
увидишь па Индепенденс-стрит.
Когда судья-контролер объявил, что сейчас будет вынесен приговор, в
зале зевали и шептались. Все было ясно. Наконец воцарилась тишина.
Послышалось мелодичное позвякивание, похожее на сигнал лифта, и почти
одновременно вспыхнули табло на трех машинах жюри: виновен в предумышленном
убийстве. А затем и главная судейская машина вынесла приговор: лишение жизни
пли полная переделка по выбору подсудимого. Срок апелляции -- сорок дней.
Судья-контролер сообщил, что мистеру Гереро даются сутки для выбора
наказания, и все было закончено.
-- Мистер Гереро, -- сказал я своему клиенту назавтра, -- я должен
вернуть вам чек.
Он непонимающе посмотрел на меня.
-- Какой чек?
-- Чек на пять тысяч НД, который вы выписали мне. К сожалению, я ничего
не смог сделать. Ничего. У меня небыло ни одной ниточки, ни одной зацепки...
Мне очень
жаль, но...
-- Что? Что? О чем вы говорите, Рондол? -- Гереро, казалось,
действительно хотел понять, о чем я говорю, но не мог сосредоточиться.
-- Я хотел бы вернуть вам чек, -- сказал я.
-- Оставьте, Рондол, -- Гереро брезгливо поморщился. -- Кому нужно ваше
театральное благородство... Наоборот, я приготовил вам чек еще на такую же
сумму. Вот, держите.
-- Но...
-- У вас есть больше месяца. Сделайте все, что можете.
Я хочу, чтобы вы помнили только одну вещь -- я не убивал Джин Уишняк.
Вы верите мне?
-- Не знаю, мистер Гереро.
-- Моментами я начинаю думать, что и я не знаю. Но сейчас я знаю. --
Голос его окреп, и он стал больше походить на того человека, каким он был,
когда я в первый раз увидел его. -- Это все чудовищная, нелепая, кошмарная
ошибка. Я знаю все, что вы можете мне сказать: отпечатки, фонограммы,
свидетели... Все это так, и тем не менее я невиновен...
Дверь камеры открылась.
-- Мистер Гереро, пора.
Гереро повернулся, и мы вышли из камеры.
-- Следуйте, пожалуйста, за мной, -- скучным голосом пробормотал
стражник со стертым, бледным лицом. Другой пошел за нами.
Запах дезинфекции, серый пластик под ногами, серые металлические двери.
Тишина.
Наконец нас ввели в небольшую комнату. Такую же дезинфицированную,
такую же пластиковую, такую же серую и тихую, Вчерашний судья-контролер
попытался подняться из-за стола, но болезненно поморщился, потер поясницу,
еще раз поморщился и все-таки встал.
-- Вы Ланс Гереро? -- спросил он.
-- Да, -- ответил Гереро.
-- По приговору суда и согласно основам законодательства... -- голос
судьи становился все более монотонным, пока не превратился в жужжание,
разобрать в котором отдельные слова не было ни малейшей возможности.
Пожужжав с полминуты, он начал медленно тормозить. --? На основании всего
вышеизложенного вам предоставляется право в присутствии любых трех указанных
вами лиц сделать выбор между смертной казнью и полной переделкой, каковые
должны быть осуществлены в соответствии с приговором через сорок дней и
случае отклонения апелляции или отказа подать ее. Вам попятно, мистер
Гереро?
-- Да.
-- Вам сообщили, что вы имеете право пригласить трех свидетелей,
которые могут присутствовать при совершении вами выбора?
-- Да.
-- Вы пригласили кого-нибудь?
-- Нет, будет присутствовать только мой адвокат, мистер Рондол.
-- Хорошо. Готовы ли вы сделать выбор?
-- Да. Я его уже сделал.
-- Подойдите к столу. Перед вами карточка с вашим именем. На ней вы
видите два кружка. В одном написано "смертная казнь", в другом -- "полная
переделка". Зачеркните крестом тот кружок, который вы отвергаете. Вам
понятно?
-- Да.
-- Пожалуйста, мистер Рондол, подойдите ближе и станьте рядом с
мистером Гереро.
Я встал рядом со своим подзащитным. Гереро взял ручку и жирно зачеркнул
крест-накрест левый кружок со словами "смертная казнь".
-- Распишитесь, пожалуйста, внизу. И вы, мистер Гереро, и вы, мистер
Рондол... Благодарю вас. Пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату. В вашем
распоряжении, -- судья-контролер взглянул на часы, -- ровно десять минут.
Через десять минут за вами придут.
Мы прошли в комнату, в которой стоял длинный стол-каталка, покрытый
белой простыней. У изголовья холодно поблескивал хромом небольшой аппарат.
-- Что это? -- тихо спросил Гереро.
-- Они вас сейчас усыпят, а потом перевезут в холодильное отделение.
Я почувствовал, как он опять весь сжался. Его била мелкая дрожь, на лбу
выступил пот. Но он держался молодцом.
-- Рондол, -- прошептал он, -- как вы думаете, почему я выбрал полную
переделку?
Я пожал плечами. Есть вопросы, на которые не ожидают ответов.
-- Я хочу узнать, что это все значит... как это случилось... Рондол,
через несколько минут меня усыпят. Мне нечего скрывать от вас. Я клянусь
вам, что я не убивал Джин Уишняк. Вы верите мне? Верьте мне, Рондол, верьте.
Я знаю, что вы не можете верить мне, но вы должны, должны! Боже, если бы я
только верил, если бы у меня была вера. Я бы бросился на колени и умолял Его
открыть вам правду. Но я никогда не верил в Него, и я знаю, что Он не придет
ко мне в эту последнюю минуту и не поможет мне. Как мне убедить вас, как
открыть душу, чтобы вы увидели ее изнутри? Почему люди замкнуты в своей
скорлупе, почему они не прозрачны? Почему мы все бредем в потемках, не видя
друг друга? Почему, почему?
Что я мог ему ответить? Что можно сказать человеку за минуту до его
ухода. Тем более, когда он не знает, куда уходит.
-- Рондол, -- сказал Гереро, -- мне уже не страшно. Клянусь, это
правда. Просто бесконечно чего-то жаль. Нет, не чего-то. Себя, других. Тех,
мимо кого я проходил всю жизнь...
В комнату вошли оба стражника и человек в сером блеску-чем халате.
-- Прошу вас лечь сюда, мистер Гереро, -- сказал человек в халате и
кивнул на стол.
-- Хорошо, -- сказал Гереро. -- Раздеваться не нужно?
-- Нет, вас переоденут потом.
Все-таки он держался молодцом. Он лег на каталку, посмотрел на меня и
чуть заметно покачал головой. Наверное, он хотел еще раз сказать, что ни в
чем не виноват.
Человек в халате снял с прибора выпуклую крышку, положил ее на голову
Гереро и щелкнул выключателем. Послышалось ровное низкое гудение.
-- Я вам верю, -- сказал я, глядя в глаза Гереро, -- я сделаю все.
Он благодарно опустил веки, поднял их. В зрачках уже клубился туман. Он
снова опустил веки и уже не поднял их.
Первый морозец застеклил лужицы, и они с хрустом лопались под ногами.
Зачем я снова приехал в Блэкфилд? Ах, да, чтобы погулять, побыть хоть
немножко в тишине.
Ветер шелестел еще не опавшими сухими листьями. Пошел снег. Крошечные,
еще осенние снежинки таяли, не долетая до земли.
Я ни о чем не думал. В голове прыгала лишь одна фраза: "Раздеваться не
нужно?" Она то звучала медленно и торжественно, то пронзительно и крикливо.
"Раздеваться не нужно?" "Раздеваться не нужно?"
Ясно было одно: надо было забыть о суде и попробовать ответить себе на
простой вопрос: мог ли Гереро убить? Тот ли он человек?
Я понимал всю нелепость и эфемерность этого пути, но другого у меня не
было. Тем более что оставалось всего сорок дней. Вернее тридцать девять дней
и двадцать один час.
-- Вы хотите, чтобы я рассказала вам, каким человеком был мой муж? --
недоверчиво спросила меня миссис Гереро. -- Но ведь мы уже несколько лет не
живем вместе...
Ее руки ни на секунду не оставались в покое. Она то расправляла белую
шерстяную кофточку, то приглаживала свои тронутые сединой русые волосы, то
потирала руку об руку, словно зябла.
-- Я знаю, миссис Гереро. Ваш муж говорил мне об этом. Я хотел" лишь
составить себе представление о его характере. Как вы думаете, мог он убить?
Она вздрогнула и принялась натягивать край скатерти на столе.
-- Я... не знаю, мистер Рондол, -- тихо сказала она.
-- Миссис Гереро, поймите меня. Чтобы хоть как-то двигаться дальше, я
пытаюсь ответить себе на тот же вопрос, что задал вам. Именно потому, что
все, буквально все говорит против вашего мужа, именно потому, что все факты
указывают на его виновность, я хочу ответить себе на простой вопрос: а мог
ли он убить?
-- Я не знаю...
-- Он был жестоким человеком?
Она вдруг всхлипнула и сделала усилие, чтобы не расплакаться. Ее и без
того немолодое лицо некрасиво сморщилось. Она совершенно не пользовалась
косметикой. Она демонстрировала свой возраст с каким-то вызовом. Похоже
было, что она сдалась. Или уговаривала себя, что сдалась. Почему? Ведь ей
должно быть не так много лет. Во всяком случае, не больше сорока...
-- Поймите меня, -- миссис Гереро подняла на меня умоляющие глаза, --
мне трудно говорить о нем...
-- Я понимаю, -- пробормотал я, хотя вовсе не понимал почему.
-- Я... я люблю его. -- Она расплакалась и закрыла лицо руками. У нее
были тонкие красивые пальцы. На одном пальце с обручальным кольцом был
перстень с довольно крупным изумрудом. "Карата два, как минимум", --
зачем-то подумал я. -- Как это ужасно, -- пробормотала она.
-- Я понимаю, -- снова пробормотал я только для того, что бы что-то
сказать.
-- Вы ничего не понимаете, вы ничего не можете понять, -- вдруг почти
выкрикнула она. -- Как вы можете что-нибудь понять, если я почти через
пятнадцать лет не понимаю и не знаю его. Он жестокий негодяй. Он мог пройти
мимо меня, когда я рыдала, он мог не позвонить, зная, что я сижу около
телефона, ожидая его звонка, а он задерживается где-то до утра. И он мог
быть необыкновенно нежным со мной, и тогда я забывала обо всем на свете, и
мне казалось, что все еще будет хорошо... Вы знаете, что он мне изменял?
Бедная миссис Гереро, она воображала, должно быть, что весь город жил
только их отношениями.
-- Да, мне теперь не стыдно, я перешагнула и через стыд. Я могу вам
сказать, что он изменял мне, изменял все время.
Трудно, конечно, сказать, но похоже было, что на месте Гереро и я бы
постарался задерживаться в офисе как можно чаще.
-- И я терпела, -- продолжала она. -- Понимаете, что это значило для
меня -- жить с сознанием, что тебе изменяют? Мне казалось, что все это
пройдет, что все это не серьезно... Но когда я узнала об этой девчонке...
Я насторожился. Неужели она знала о Джин Уишняк?
-- О какой девчонке?
-- Об этой Одри Ламонт... Будь проклят тот день, когда я случайно
увидела его письмо к нем... Он забыл его на своем столе... Знаете, как
начиналось письмо? "Карассима". Это . по-итальянски. "Самая дорогая". Я не
хотела читать письмо.
Я как чувствовала... Я боролась с собой... Но слова прямо сами прыгали
мне в глаза. "Родная моя..." Знаете, когда я поняла, что все рухнуло? Когда
я увидела слова "родная моя". Все, что угодно, но не это... Я убеждала себя,
что я единственная из его женщин, кто близок ему. Я -- родная. Вечером я
сказала ему, что прочла письмо, которое он забыл на столе. Не знаю,
наверное, в глубине души я надеялась, что он будет чувствовать себя
виноватым, будет просить прощения...
-- И вы бы простили? -- спросил я, чтобы подчеркнуть свое участие в
беседе.
-- Да, да, простила бы... Но он лишь пожал плечами и продолжал читать
свою проклятую газету. Вы понимаете, что это значит для женщины? Боже, если
бы он только набросился на меня с кулаками, если бы он ударил меня, если бы
он осыпал
меня проклятиями -- я бы и тогда простила... Но он пожал плечами и
продолжал читать газету... С того дня мы перестали быть мужем и женой...
-- А эта женщина, Ламонт, кажется? Он ушел к ней?
-- Какое-то время, я слышала, он был с ней, потом и она ему надоела. Он
бросил ее, и она как будто пыталась покончить с собой или что-то в этом
роде...
Упоминание о чужих несчастьях заметно приободрило миссис Гереро. Она
вытерла глаза, пригладила волосы, одернула кофточку, поправила скатерть и
даже попыталась улыбнуться. Безостановочное мелькание ее рук действовало на
меня гипнотически. Я почувствовал, что засыпаю. А это было опасно. Вполне
могло быть, что я глядел бы и глядел, как она одергивает кофточку, и пробыл
бы здесь до конца своих дней. Или ее.
-- Скажите, миссис Гереро, ваш супруг -- человек вспыльчивый?
-- Да, пожалуй... Но только с темп, с кем он близок...
-- Как вы думаете, мог он убить человека? Эту девушку, Джин Уишняк?
-- Нет, нет, нет! -- страстно выкрикнула моя собеседница. -- Я в это не
верю!
-- Почему же?
-- Вы ничего не понимаете! Я ж вам говорю, он мог выйти из себя, мог
вспылить, но только с теми, с кем он был действительно близок. А эта... Не
могу в это поверить.
Даже убийство в ее представлении было неким актом близости, который
Ланс Гереро мог совершить по отношению к ней -- к ней! -- но не по отношению
к какой-то девчонке. Она проиграла его по всем статьям, но хотела сохранить
для себя хоть монополию на убийство... Я встал, распрощался и вышел, думая о
бессмысленности всех этих разговоров. По тут же я представил себе
холодильную камеру Первой городской, ряды прозрачных саркофагов и в одном из
них Ланса Гереро с вмороженной в мозг надеждой, что я сделаю все.
Я вздохнул и поехал в контору "Игрушек Гереро". Мистер Нилан оказался
под стать своему голосу: вымытый до розового блеска, выутюженный, каждый
волосок уложен один к одному, сладкая улыбка и холодные лживые глаза.
Говорить с ним было бессмысленно. Спроси его, сколько будет дважды два, -- и
он начнет виться как уж. Я сказал ему, что уверен в его абсолютной
лояльности по отношению к главе фирмы и поэтому, чтобы составить себе более
полное представление о характере мистера Гереро, хотел бы побеседовать с
кем-нибудь из сотрудников, желательно с каким-нибудь ветераном игрушечного
бизнеса. Нилан нисколько не обиделся. Наоборот, мне даже показалось, что он
улыбнулся.
-- Пожалуйста, мистер Рондол, я вас прекрасно понимаю. Одну
секундочку... Ага, сейчас я приглашу сюда нашего главного конструктора. --
Мне снова показалось, что он слегка усмехнулся. Он позвонил куда-то по
телефону, и через минуту в комнату ворвалось нечто состоящее из ярко-рыжих
волос и огромного количества конечностей. Впрочем, при ближайшем
рассмотрении их, к моему удивлению, оказалось всего четыре, но я никогда не
видел человека, который размахивал бы руками с такой скоростью. В этот день
мне положительно везло на руки: сначала миссис Гереро, а теперь этот рыжий
смерч.
-- Мистер Рондол, это Иан Салливэн, наш главный конструктор. Не
улыбайтесь, потому что и игрушки конструируются. Иан -- это мистер Рондол,
адвокат мистера Гереро. С вашего разрешения я вас оставлю сейчас.
Нилан вышел из комнаты, а рыжий смерч, взмахнув еще раз руками, в
изнеможении рухнул в кресло.
-- Мистер Салливэн, вы давно знаете мистера Гереро?
-- Давно? -- невидимая пружина с силой ударила главного конструктора в
зад и подбросила его вверх. -- Давно? -- в голосе его зазвучал сатанинский
сарказм. -- Я прикован к этой галере вечность. --? Он взмахнул руками,
показывая, должно быть, размеры вечности. -- Давно...
Я никогда не предполагал, что слово "давно" может так обидеть человека.
-- Скажите, мистер Салливэн, вот вы узнали о том, что вашего шефа
обвиняют в убийстве. Вас это не удивило? Вы понимаете, что я хочу сказать?
Есть вещи, которые...
-- Удивило? Меня? Нисколько.
-- Почему.
-- Потому что он прирожденный убийца! Да, сэр! Ланс Гереро --
прирожденный и законченный убийца! И я это знаю лучше кого бы то ни было!
Он замахал руками с такой силой, что я был уверен -- еще секунда -- и
центробежная сила оторвет их и забросит па огромный плафон под потолком.
-- Вы знаете о каких-нибудь его убийствах? -- Он так напугал меня
своими руками, что я решил позволить себе немножко иронии. -- Может быть, вы
даже присутствовали при них?
Так же неожиданно, как он начался, ураган стих, и рыжий игрушечник
снова упал в кресло.
-- Не-одно-кратпо, -- отрубил он.
-- Может быть, вы объясните мне, мистер Салливэн, что вы имеете в виду?
-- Охотно, синьор адвокат. В твердом уме и здравой памяти...
-- Наоборот, герр главный конструктор. В здравом уме и твердой памяти.
Рыжий внимательно посмотрел на меня и вдруг рассмеялся.
-- Вы мне нравитесь. Внешность боксера, профессия юриста и отзывчивость
на шутку. Редчайшая комбинация.
К своему удивлению, я почувствовал, что и рыжий мне тоже нравится.
-- Взаимно, -- наклонил я голову. -- Но, с вашего разрешения, я бы
все-таки хотел вернуться к трупам...
-- А, что там говорить, -- вдруг зевнул игрушечник. -- Убийца. Я же вам
сказал: у-бий-ца. Я приносил ему изумительные, можно даже сказать,
гениальные идеи, и почти все они были безжалостно уничтожены Гереро.
-- А вы знаете, -- сказал я, -- мне приходилось слышать самые
восторженные отзывы о вашем дирижабле.
-- Оставьте! Мы мужчины, и незачем нам льстить друг другу. Вы знаете,
каким должен был быть дирижабль? Уп-рав-ля-емым! И не по радио, это было бы
слишком дорого и банально. Ультразвук! Убил, убил он дирижабль... Да что там
дирижабль! Если бы я начал перечислять все его жертвы, мы просидели бы здесь
неделю. Да, сэр, неделю!
В нем был спрятан какой-то часовой механизм. Время от времени
срабатывала пружина, и он приходил в движение. Вот И сейчас он вылетел из
кресла и заметался по комнате. Казалось, что он не столько отталкивается от
пола ногами, сколько ввинчивается в воздух пропеллерами рук.
-- Благодарю вас, мистер Салливэн. Но не могли бы вы все-таки ответить
мне на мой вопрос: как вы считаете, мог бы Гереро убить человека?
-- Человека?
-- Да, человека.
Рыжий погрузился в глубокое раздумье. Он взъерошил свои рыжие волосы,
посмотрел на меня и сказал:
-- Наверное, мог бы. Впрочем, все, наверное, могли бы. Ведь для
убийства важен не убийца. Жертва важна. Когда попадается подходящая жертва,
мало кто удержится от соблазна...
-- Замечательная мысль, -- сказал я, пожал игрушечнику руку и вышел из
"Игрушек Гереро".
Нужно было вернуться к себе в контору, посмотреть, не удалось ли
блондинке схватить в конце концов флакон с маслом для загара, послушать
шуршание Гизелы за стеной -- вообще окунуться в привычный мир привычных
вещей. И подумать, что делать дальше. И стоит ли вообще делать что-нибудь
еще. Я буксовал на одном месте. Чем больше усилий, тем глубже я погружался в
болото.
Как я и предполагал, с блондинкой ничего не случилось, с Гизелой тоже,
если не считать того, что она совершенно одичала от безделья. Одичала до
такой степени, что даже обрадовалась, когда я попросил ее разыскать мне
адрес и телефон Одри Ламонт. Через каких-нибудь полчаса передо мной лежал
адрес и телефон.
Я позвонил. Ответил мне немолодой мужской голос.
-- Будьте любезны мисс Ламонт. -- Я подумал почему-то, что голос сейчас
сообщит мне, что она уже не мисс и не Ламонт.
-- К сожалению, ее сейчас нет дома. Что ей передать? Я ее отец.
-- Очень приятно, мистер Ламонт. Меня зовут Язон Рондол. Я адвокат
некоего Ланса Гереро, имя которого вы, возможно, слышали.
-- Да, мистер Рондол, я слышал это имя. -- Мне показалось,
что Ламонт вкладывает в эти слова какой-то свой смысл.
-- Мистер Ламонт, я понимаю, что моя просьба может показаться вам
несколько странной, но мне хотелось бы побеседовать с вашей дочерью о
мистере Гереро. Если она, разумеется, сможет....
-- Что значит "сможет"? -- Мне показалось, что в голосе Ламонта
появилась подозрительность. -- Почему бы ей не смочь? Да и я с удовольствием
постарался бы помочь вам, хотя, конечно... Бедный Гереро... Кто бы мог
подумать, что он так кончит... -- Ламонт глубоко вздохнул.
-- Когда бы вы могли уделить мне полчасика?
-- Да когда вам угодно. Хоть сейчас. У вас есть мой адрес?
-- Да. Санрайз-бульвар, четырнадцать, квартира семь.
-- Совершенно верно. Приезжайте. Дочь должна быть дома с минуты на
минуту.
Санрайз-бульвар в отличие от Индепенденс-стрит -- респектабельная
улица. Респектабельная хотя бы уже потому, что нельзя не уважать тех, у кого
есть деньги для оплаты безобразно дорогих квартир, какие характерны для
этого района. Зато в холле дома номер четырнадцать, как в гостинице, сидел
за маленькой конторкой портье, молодой человек с цирковыми плечами. Он
вопросительно посмотрел на меня.
-- Моя фамилия Рондол, -- сказал я, чувствуя себя бедным просителем,
пришедшим умолять об авансе на изобретение вечного двигателя. -- Меня ждет
мистер Ламонт.
-- Пожалуйста, -- кивнул портье, -- четвертый этаж.
Лифт вздохнул и быстро вознес меня на четвертый этаж. Не успел я выйти
из кабины, как дверь справа от меня приоткрылась и навстречу мне шагнул
седенький невысокий человечек. Белый, пушистый венчик волос и розовое
личико. Бело-розовый старичок.
-- Прошу вас, мистер Рондол, прошу. -- Он протянул мне маленькую руку,
приветливо улыбнулся и провел в квартиру.
-- Налево, мистер Рондол, побеседуем у меня в кабинете.
Кабинет, казалось, состоял почти целиком ил кожи. Кожаные кресла,
кожаный диван, длинные ряды корешков кожаных переплетов.
-- Садитесь, мистер Рондол, -- Ламонт порхал вокруг меня, как бабочка.
Казалось, мое посещение доставило ему несказанное удовольствие, --
Чувствуйте себя как дома. Сигарету," сигару?
-- Благодарю вас, вы очень любезны, мистер Ламонт, и мне,право же,
неловко беспокоить вас, но профессиональный долг... Позвольте мне прямо
приступить к делу. Как я понял, вы знаете о суде над Лансом Гереро. Хотя он
и был признан виновным, и приговорен к смертной казни или полной переделке,
но до последней минуты он продолжал уверять меня, что невиновен. До
окончания срока апелляции я продолжаю оставаться его адвокатом. -- Я
взглянул на. мистера Ламонта. Он внимательно слушал меня, слегка кивая
головой, словно одобряя все, что я говорю. -- Меня интересует один вопрос,
мистер Ламонт,- который я должен уяснить для себя. Я хочу знать, мог ли Ланс
Гереро совершить убийство. Я понимаю, вам это может показаться странным, но
я должен ответить себе на этот вопрос.
-- А разве на суде не было установлено, что он убил эту девушку... как
имя этой несчастной?
-- Джин Уишняк.
-- Да, да, Джин Уишняк.
-- Было. Еще как было! Для обвинителя это было даже не дело, а
прекрасная мечта. От свидетельских показаний до отпечатков пальцев, от
орудия преступления до полного отсутствия алиби у подсудимого. Если бы я
составлял сценарий убийства, в котором убийца обязательно должен был быть
найден и осужден, лучшего я бы не написал.
Мой собеседник вежливо улыбнулся и закивал головой, как игрушечный
фарфоровый Будда.
-- И тем не менее, -- продолжал я, -- мой клиент все время, до
последней минуты, уверял меня, что не совершал убийства.
-- Но вы же сами сказали: отпечатки, свидетели...
-- Совершенно верно, мистер Ламонт. Но именно из-за тяжести улик, из-за
их безусловности отказ моего подзащитного признаться заставляет меня
сохранить пусть ничтожное, но сомнение...
-- Но это же мистика, дорогой мистер Рондол, -- беспомощно развел
своими маленькими ручками Ламонт, -- я всю жизнь занимался наукой, я
вышколил свой мозг, я научил его признавать только факты, а факты в деле
бедного Гереро, увы, неоспоримы. Так я, во всяком случае, понял и из газет,
и из ваших слов.
-- Это все так, не скрою. Да и смешно было бы спорить с данными
дактилоскопии и анализом фонограмм...
-- Фонограмм? -- удивленно спросил Ламонт.
-- У Джин Уишняк нашли пленку с записью ее голоса и голоса Гереро.
Эксперт, выступавший на суде, представил сравнительные фонограммы голоса
Гереро на этой пленке и его же голоса, записанного во время следствия.
-- Интересно, кто же был экспертом? Вы не помните?
-- Крошечный человечек с оттопыренными ушами, похожий на мышку.
Ламонт рассмеялся.
-- А, это профессор Вудбери. Бедный Джордан, если бы он знал, с кем его
сравнивают...
-- Прошу прощения, -- смутился я. -- Я не знал, что он ваш знакомый.
-- О, я, поверите ли, знаю его, чтоб не соврать, лет сорок. Я ведь тоже
физик и тоже профессор с вашего разрешения.
-- Простите, профессор, за мышку...
-- Да господь с вами, мышка -- это очень точное сравнение. А
оттопыренные уши -- это просто великолепно. У вас очень острый глаз.
-- Профессор, вы хорошо знали Гереро?
-- Гм... Как вам сказать? Я много раз видел его, разговаривал с ним,
мне рассказывала о нем дочка. Но все это однобокое знакомство. У него был
роман с Одри... Может быть, слово "роман" несколько старомодно и романтично,
- профессор извиняющимся жестом развел руками - но в мое время говорили
"роман". Позвольте мне сразу сказать вам дорогой мистер Рондол, что роман
этот принес нам, моей дочери и мне, много горя. Чтобы не ставить вас в
неловкое положение. я сразу скажу вам, что Одри даже пыталась покончить с