Фантастический роман
OCR: Игорь Брагинский
Муха суетливо подергалась, неуверенно поползла по ярко-синему
глянцевому небу, на мгновение остановилась в пенном прибое и устремилась
прямо к блондинке с жадными глазами, которая с вожделением смотрела на
флакон масла для загара. Блондинка не шевелилась. Она не шевелилась даже
тогда, когда муха устроилась у нее на носу.
-- Господи, -- пробормотал я, не отрывая взгляда от настенного
календаря с морем, блондинкой и мухой, -- если ты существуешь и если тебе не
безразличны обнищавшие адвокаты, пошли мне знамение. Пусть муха оторвется от
дамы и усядется на то число, когда у меня появится клиент. Если, конечно, он
вообще когда-нибудь появится.
Муха слегка вздрогнула, словно ее неожиданно окликнули, торопливо
засучила лапками и решительно сдвинулась к столбикам чисел. Остановилась она
на двадцать третьем сентября.
-- Ну-ну, -- разочарованно вздохнул я и откинулся на спинку кресла, --
учитывая, что сегодня как раз двадцать третье, эта муха много на себя берет.
У меня, во всяком случае, ее уверенности не было.
За стеной послышались шаги. Я взглянул на часы. Девять пят надцать.
Гизела опять опоздала. На те же пятнадцать минут, что и всегда. Строго
говоря, она даже не опаздывала. Она приходила в контору с неизменной, я бы
сказал, пугающей точностью в девять пятнадцать, на пятнадцать минут позже,
чем должна была. Впрочем, признаюсь, в глубине души ее упорство даже
нравилось мне. В мире осталось так мало принципов и так немного людей,
готовых защищать их до конца.
Скрипнул стул. Это Гизела уселась за свой столик. Когда целыми днями
сидишь в пустой конторе, за столом, на котором, кроме утренней газеты,
ничего нет, и ждешь, ждешь, ждешь, не понадобятся ли кому-нибудь твои
услуги, слух поневоле становится изощренным, как у калеки или заключенного.
Сейчас наступит тишина. Гизела вытащит из сумки косметические
принадлежности и начнет трудиться, чудесным образом преображая свое
заспанное круглое личнко с коротенькими белесыми ресницами в нечто почта
миловидное. Однажды, когда мне довелось увидеть ее лицо до косметики и
после, мне почудилось, что сначала был негатив, который секретарша затем
как-то удивительно ловко превратила в позитив: светлое потемнело, а темное
посветлело.
Почему Гизела неизменно трудилась над своим лицом именно в конторе, а
не дома, я не знал, но подозревал, что вразумительного ответа не получу, а
потому и не спрашивал. Надо воспринимать мир целиком, со всеми его тайнами,
которые нам не дано познать.
Девять часов тридцать минут. Сейчас один за другим раздадутся два сухих
револьверных щелчка: Гизела сначала захлопнет свою косметическую сумочку, а
потом и большую сумку. Вот и первый щелчок. Но второго не последовало. Я не
успел удивиться, потому что вместо него за стеной зазвонил телефон.
Почему-то я поднял взгляд на календарь. Муха все еще сидела на двадцать
третьем сентября. Похоже было, что именно здесь она решила мужественно
встретить свой конец, до которого, по-видимому, было уже недалеко.
-- Мистер Рондол, -- в голосе Гизелы звучало едва сдерживаемое
возбуждение, она даже забыла поздороваться, -- вас просит мистер Нилан.
-- Что ему нужно?
-- Вы, мистер Рондол.
Боже, подумал я, как ей хочется, бедняжке, чтобы это' оказался клиент.
Еще больше, наверное, чем мне. Учитывая, что я не плачу ей уже второй
месяц...
-- Давайте его, Гизела. -- Она соединила меня с мистером Ниланом. --
Слушаю вас, мистер Нилан, -- сказал я и в последний раз взглянул на муху.
Все там же, на сегодняшнем числе. Что же она все-таки делает? Засиживает
календарь или предсказывает будущее?
-- Мистер Рондол? Мистер Язон Рондол?
Голос в трубке был такой благовоспитанный, такой сладкий, что я слегка
отодвинул ее от уха -- как бы не приклеилась,
-- К вашим услугам.
-- Моя фамилия Нилан. Вы слышали когда-нибудь о фирме "Игрушки Гереро"?
-- Очень сожалею, мистер Ннлан, но я вышел из возраста, когда
интересуются игрушками. Настоящими игрушками, по крайней мере.
Я, конечно, соврал. Я слышал эту фамилию, и слышал совсем недавно.
Буквально на днях. Где я ее мог слышать?
Трубка вежливо булькнула. Смех у мистера Нилана был такой же сладкий,
как и голос.
-- Вы очень остроумный человек, мистер Рондол.
В голосе Нилана было столько убедительности, что я не стал с ним
спорить. Зачем зря раздражать человека?
-- Спасибо. Полностью с вами согласен.
Трубка снопа залила мне ухо изысканно-вежливым смешком. Приятно иметь
дело с воспитанным человеком.
-- Я имею честь представлять интересы фирмы. К величайшему нашему
сожалению, у главы фирмы, мистера Ланса Гереро, неприятности, и он хотел бы
воспользоваться вашей помощью.
Теперь я вспомнил, где видел эту фамилию. В газете и на телеэкране.
Какая-то девица...
-- Я должен вначале поговорить с ним.
-- Разумеется, разумеется, мистер Рондол. Мистер Гереро просил
передать, что ждет вас с величайшим нетерпением.
-- Когда я могу увидеть его?
Чем раньше, тем лучше. Если бы вы могли сделать это сейчас, мы бы...
-- Хорошо. Где мы можем поговорить?
-- Видите ли, мистер Рондол, у моего шефа, как я уже сказал, небольшие
неприятности... -- представитель "Игрушек Гереро" сделал паузу, ожидая,
очевидно, моего сочувствия, но я промолчал. Наконец он собрался с духом: --
Мистер Гереро арестован и находится в Первой городской тюрьме...
-- Хорошо, мистер Нилан, я буду там к одиннадцати.
-- Благодарю вас, мистер Рондол.
Теперь я вспомнил кое-что еще. Небольшие неприятности мистера Гереро
заключались в том, что он убил какую-то девицу. Поэтому-то он в тюрьме. При
обвинении в убийстве под залог не выпускают. Даже владельцев игрушечных
фирм.
Я положил трубку и встал из-за стола, чтобы подойти к календарю. Мне
хотелось лично поблагодарить муху за все, что она для меня сделала, но ее не
было ни на двадцать третьем сентября, ни на блондинке, ни в море, ни на
небе.
-- Какая скромность, -- громко сказал я.
Гизела приоткрыла дверь.
-- Вы мне что-то сказали, мистер Рондол? -- спросила она, просовывая в
щель уже вполне позитивное лицо.
-- Я сказал "какая скромность".
-- Надеюсь, это вы не обо мне? -- улыбка Гизелы была чуточку лукавой,
но не больше. Большего она себе не позволяла.Она вообще была твердой
поклонницей дисциплины (не считая утренней четверти часа и косметики),
хранительницей конторских традиций.
-- Нет, дорогая Гизела, -- важно сказал я. -- Я имел в
виду не вас, а одну знакомую муху.
Секретарша посмотрела на меня с легкой брезгливостью. Шеф, у которого
есть знакомые мухи и который не платит зарплату своей помощнице второй
месяц, на большее, впрочем, рассчитывать не может.
-- Что-нибудь еще, мистер Рондол? -- сухо спросила она.
-- Да, мисс Вебстер. Через полчаса я поеду в Первую городскую, поэтому
положите мне в чемоданчик "сансуси". Проверьте, не сели ли батарейки.
-- Значит, клиент?
-- Кто знает, кто знает, Гизела...
-- Поздравляю вас, мистер Рондол. -- Она улыбнулась мне так тепло, так
благожелательно, так по-матерински, что я мысленно извинился перед ней за
все придирки и замечания, которые мысленно же делал ей.
Дежурным офицером оказался в этот день мой друг Айвэн Берман, тихий
человек лет пятидесяти, с которым мы часто рыбачим на Тихом озере. Он долго
тряс мне руку, словно заводил меня, хлопал по спине и укоризненно покачивал
головой, на которой осталось не так уж много волос.
-- Неужели это ты, Язон? -- наконец удивленно спросил он меня.
-- Сам не знаю, Айвэн. Ты так обрадовался мне, что я начал сомневаться
-- я ли это.
-- Ах, Язон, Язон, ты все такой же.
-- Какой, Айвэн?
-- Легкий. Легкий ты человек, Язон. Птичка божья. Все порхаешь,
порхаешь...
Ну, раз порхаю, значит, порхаю. Айвэн Берман -- не тот человек, чтобы
объяснять, что он имеет в виду. И не потому, что он не хочет. Боже упаси, он
один из самых добрых и услужливых людей, которых мне когда-либо приходилось
встречать. Просто он не понимает, что говорит. В прошлом году, например,
когда мы раз продрогли в лодке, часов пять тщетно ожидая хотя бы одной
поклевки, он вдруг сказал мне: "Рыба умнеет на глазах. Все умнеют, кроме
людей". Сколько я ни спрашивал его, что он имеет в виду, он так и не
ответил. Сам не знаю, говорит. Так, глупость...
-- Неужели у тебя клиент, Язон? Ты так давно не был у нас...
-- Представь себе, Айвэн.
-- И кто же?
-- Некто Ланс Гереро.
-- О... солидная добыча. -- Берман заговорщически подмигнул мне. --
Давай твое удостоверение и руку.
Он сунул мое удостоверение в регистрационную машину. Я прижал пальцы к
определителю личности, подождал, пока на табло не выскочило мое имя и личный
номер.
-- Что у тебя в чемоданчике? -- спросил Айвэн, когда я подошел к двери
и зазвонил звонок детектора.
-- "Сансуси".
-- Я тебе верю, Язон, но все же нужно посмотреть. Порядок есть порядок,
хотя еще неизвестно, что такое порядок...
Я раскрыл чемодан.
-- Все в порядке. Можешь идти. Седьмой этаж, камера двадцать третья...
Да, Язон, скажи, когда мы снова поедем на наше озеро? Я как вспомню утренний
туман на воде, белесый такой, словно грязная вата, холод, темную рассветную
воду и тишину -- выть хочется...
-- От чего тебе хочется выть?
-- Не знаю, Язон. Просто хочется. Ну, иди, а то ты на меня действуешь
как-то странно. Я перестаю понимать, что говорю.
-- Ну это ты мне льстишь, Айвэн. Как будто кто-нибудь действует на тебя
иначе...
Берман улыбнулся кроткой и мудрой улыбкой тюремщика. Я пошел к лифтам
по пустому и гулкому коридору, который пах дезинфекцией и безнадежностью.
Даже стальной цвет стен источал безнадежность. Пластик, металл, электроника.
Безнадежность прогресса. Или прогресс безнадежности, какая разница...
Перед лифтами была металлическая решетчатая дверь. Я сунул руку в
определитель и нажал кнопку. Машина задумчиво пощелкала несколько секунд
своими мозгами и приоткрыла дверь. Я прошел к лифтам и тут же услышал за
собой печальный вздох -- дверь снова захлопнулась. Каждый раз, когда я
прохожу через автоматические двери тюрьмы и слышу за собой глубокий вздох
пневматического механизма, у меня возникает ощущение, что машины уже давно
тайно жалеют людей, во всяком случае, больше, чем сами люди жалеют себя.
Когда я подошел с дежурным офицером по этажу к двадцать третьей камере,
я вдруг сообразил, что номер камеры совпадает с сегодняшним числом. Числом,
указанным мне безымянной, но славной мухой. Еще одно предзнаменование.
-- Двадцать третья, -- сказал дежурный, молодой человек с сонными
глазами и воловьей шеей. -- Простите, но перед тем как впустить вас в
камеру, я еще раз должен проверить ваш чемоданчик.
-- Пожалуйста, -- сказал я. -- Только "сансуси".
-- Проходите. Через сколько за вами прийти?
-- Ну... через час-полтора.
Молодой человек набрал на диске какое-то число, приоткрыл дверь, и я
очутился в камере. Навстречу мне шагнул высокий, массивный человек лет
сорока с черной бородой и удивительно светлыми глазами.
Первое впечатление можно было выразить в трех словах: массивность,
борода, светлые глаза. Если бы и должен был угадать его бизнес по внешности,
я мог бы гадать миллион раз. Игрушки..,
-- Ланс Гереро, -- сказал он и протянул мне руку.
-- Язон Рондол, -- ответил я. Рукопожатие у него было энергичное,
ладонь сухая и теплая. Он чуть склонил голову набок и, не стесняясь,
рассматривал меня. И я рассматривал его. То ли оттого, что он смотрел на
меня чуть исподлобья, набычившись, то ли из-за того, что он стоял, широко
расставив ноги, но мне на мгновение почудилось, что сейчас он заревет и
подымет меня на рога.
-- Садитесь, -- сказал он и кивнул на единственный стул в камере. Голос
у него был низкий, рокочущий. Большинство людей, которых мне приходилось
видеть в камере, казались жалкими. И чем больше они храбрились, тем более
жалкими выглядели. Камера ведь вообще не самое лучшее место для того, чтобы
чувствовать себя там человеком. - Гереро не был жалок. И кивнул он мне,
указывая на стул, жестом человека, который привык указывать другим на их
место.
-- Вы знаете, почему я остановил свой выбор на вас? -- довольно сухо
спросил фабрикант игрушек,
-- Нет, не знаю.
-- Возможно, вы думаете, что вы лучший адвокат в городе? Все так же
исподлобья Гереро бросил на меня саркастический взгляд. Я почувствовал
легкое покалывание в кончиках пальцев у меня всегда бывает это ощущение,
когда хочется дать кому-нибудь по физиономии. Л Гереро явно вызывал у меня
это желание. Впрочем, это было хорошо. Я вообще люблю начинать знакомство с
антипатии, особенно с клиентами. Когда человек не нравится, воспринимаешь
его более критически. Кроме того, в таком случае никогда не рискуешь
разочароваться в человеке. Но когда второй месяц не платишь секретарше, не
говоря уж о самом себе, особенно разборчивым быть не приходится. Я посмотрел
на игрушечника и пожал плечами.
-- Ну хорошо, Рондол, -- вздохнул Гереро, -- раз вы не считаете себя
лучшим адвокатом в городе, я скажу, почему я выбрал именно вас. Во-первых,
вы были когда-то частным детективом, а во-вторых, ваши финансовые дела,
насколько мне удалось установить, не блестящи. Верно?
Я продолжал молчать и рассматривать бородатого игрушечника. Дать ему по
морде и поехать на озеро с Айвэном Берма-ном ловить рыбу и слушать его
темные сентенции. Боже, почему мы отказываем себе в самых невинных
удовольствиях?
Самым отталкивающим в Гереро было то, что он говорил правду. Мое
финансовое положение было не только не блестящим, оно было катастрофическим.
-- Ну ладно, не злитесь, -- вдруг улыбнулся Гереро. Улыбка сразу смыла
с него всю агрессивность. -- Я люблю позлить людей, особенно тех, кто со
мной работает.
-- Я с вами еще не работаю, -- сказал я и тут же пожалел. Я уже знал,
что займусь его делом. И он знал, что я займусь его делом. И слова мои
прозвучали жалко. Нужно было про молчать.
-- Э, мистер Рондол, -- слегка насмешливо сказал Гереро, --
не будьте таким обидчивым. У каждого свои странности, а я,повторяю,
люблю иногда позлить собеседника.
Он обезоруживающе развел руками, и я должен был мысленно признаться,
что именно он, а не я, пока одерживал верх в нашей пикировке.
-- Ну что ж, мистер Гереро, вам это прекрасно удается.
Он деловито кивнул, соглашаясь, и вдруг подмигнул мне, давая понять,
что мы люди одного склада, что мы понимаем друг друга и вообще можем иметь
друг с другом самые лучшие отношения.
-- Ну-с, как это у вас делается? Я вам должен, наверное, рассказать
все?
-- Так именно это у нас и делается. У нас и у вас. -- Я сделал ударение
на последнем слове. -- Наденьте только эти наушнички с микрофоном. -- Я
открыл чемодан и достал "сан-суси".
-- Что это? -- спросил Гереро.
-- Эта штука даст нам возможность побеседовать, не опасаясь, что
кто-нибудь подслушивает разговор.
-- Но ведь электронное подслушивание запрещено законом.Суд не принимает
его в качестве доказательств. Так ведь, еслия не ошибаюсь?
-- Запрещено, это верно, но тем не менее..,
-- Мне нечего скрывать.-
-- Послушайте, мистер Гереро, если вы так все хорошо знаете, может
быть, вы САМИ будете своим адвокатом?
Гереро вздохнул и надел наушники с микрофоном. Я надел вторую пару. Я
подумал, что вряд ли смог бы работать у него будь он на свободе.
Я смотрел на Гереро и думал, что для человека, обвиняемого в убийстве,
он держится просто великолепно. И все же несколько раз мне казалось, что в
глубине его светлых -- слишком светлых -- глаз мелькал страх. Может быть,
даже и не страх, а растерянность, которая была бы, наверное, незаметна в
ком-нибудь еще, но у Гереро, со всей его самоуверенностью, агрессивностью,
властностью, ее нельзя было не заметить.
-- Прошу вас, расскажите мне все с самого начала, -- сказал я. -- Не
пропускайте ничего.
Гереро достал сигарету, медленно покатал ее между пальцами, критически
осмотрел, взял мундштук в губы, кивнул, одобряя, должно быть, ее поведение,
и с видом большого одолжения поднес к кончику сигареты огонек зажигалки. И
дым он выпускал так, словно тот был обязан мистеру Гереро многим и
пребывание в легких мистера Гереро. отличало этот дым от всех прочих дымов в
мире.
-- Я вас слушаю, -- напомнил я Гереро о своем существовании и с трудом
уклонился еще от одной волны раздражения, которая накатывалась на меня. Я
еще не решил, позер ли он или просто не слишком приятный человек, но я все
время должен был сдерживаться в его присутствии.
-- Я знаю, -- коротко кивнул Гереро, словно кто-то дернул его за его
черную с проседью бороду. -- Просто мне нечего вам рассказывать.
-- Ну хорошо. -- пожал я плечами, -- если вам нечего мне рассказывать,
мне, в свою очередь, нечего слушать. -- Я встал и снял с себя наушники
"сансуси".
--? Да перестаньте же вы! -- взорвался Гереро. -- Если я должен каждую
секунду думать о том, чтобы не обидеть своего адвоката... -- он пожал
плечами, и я снова надел "сансуси".
Не нужно мне было разыгрывать этот крохотный и неубедительный скетчик,
Я знал, что никуда не уйду. Он знал, что я не уйду. Я знал, что он знал. Он
знал, что я знал, что он знал и так далее. В наш век электронных судов и
судей адвокаты, во всяком случае живые адвокаты, а не консультационные
машины, клиентами не разбрасываются. Это знали все. В том числе и Гереро.
Наверняка знал. Он был из тех, кто всему знает цену. Иногда даже и себе.
-- Мне нечего вам рассказывать потому, -- твердо сказал Гереро и
посмотрел мне прямо в глаза, -- что я не убивал эту Джин Уишняк, не жил с
этой девицей, никогда не видел ее и даже не слышал ее имени до двадцать
первого сентября, то есть до позавчера, когда меня арестовали, предъявив
обвинение в ее убийстве. Вот и все, -- Должно быть, ни уловил сомнение в
моем взгляде, потому что добавил: -- Это истинная правда, черт побери!
Понимаете вы меня? Истинная правда!
Он вышел из себя и сразу стал симпатичнее. Даже не симпатичнее,
наверное, а просто человечнее. Исчезло невыносимое выражение
снисходительного и чуть насмешливого превосходства.
-- У вас есть алиби или хоть что-нибудь похожее на алиби? Когда
произошло убийство?
-- Девятнадцатого вечером. Как видите, им не понадобилось много
времени, чтобы найти убийцу... Я освободился рано, около четырех, и поехал
за город. У меня там домик.
-- Где именно?
-- Элмсвиль.
-- Угу, -- кивнул я, -- чудное место.
Гереро посмотрел на меня с видимым сожалением. Бедный, глупый
адвокатик! Неужели он до сих пор не понял, что все имеющее хоть какое-то
отношение к Лансу Гереро, от дыма его сигареты до домика в Элмсвиле, может
быть только наилучшего качества? Возможно, он и трупики делает только
экстракласса. И он, этот адвокат, тоже должен проникнуться этой идеей
избранности, если хочет быть адвокатом самого Ланса Гереро, Я расправил
плечи и выпрямил спину.
-- И вы там были все время? В Элмсвиле?
-- Да.
-- Вас там кто-нибудь видел?
-- Да.
-- Кто?
-- Моя любовница. Она приехала ко мне в семь и уехала в одиннадцать.
-- А убийство произошло?
-- В обвинительном заключении говорится, между девятью и десятью.
Он был все время начеку. Подчеркнул: в обвинительном заключении
говорится... Удивительное дело, как клиенты обычно пытаются уверить нас,
адвокатов, в своей невиновности, вместо того чтобы вместе подумать над
тактикой защиты.
-- Ваша любовница может дать показания?
Гереро медленно покачал головой.
-- Боюсь, что нет.
-- Почему?
-- Она замужем за довольно богатым человеком. Они давно бы разошлись,
но он скуп, как Шейлок, а она жадна, как голодная акула. При разводе она
получила бы изрядную толику. Но если бы ее супруг мог доказать, что она
совершила прелюбодеяние -- так это у вас называется? -- он показал бы ей
кукиш. А ей признать, что она провела несколько часов с глазу на глаз с
мужчиной -- все равно что расписаться в факте любовной связи. Поэтому-то она
никогда не даст показаний.
-- Вы в этом уверены?
-- К сожалению, да.
-- Даже если она будет знать, что вам угрожает смерть или полная
переделка?
Гереро внимательно посмотрел на меня. Он все еще никак не мог
привыкнуть к моим вопросам, В самом деле, о какой жалости может идти речь,
когда рискуешь потерять на ней деньги? Интересно, а как поступил бы на ее
месте сам Гереро? Так же, как она? Удивительно было, как реально, как четко
он воспринимал идею денег, даже чужих, и как абстрактна была пока что для
него идея смерти или переделки. Своей смерти или своей переделки. Пока...
-- А нельзя ли все-таки уговорить вашу даму дать показания?
-- По-моему, я вам уже сказал. Ее зовут, кстати, Урсула Файяр.
Гереро посмотрел на меня, чтобы убедиться, какой эффект произведет на
меня это имя. Посмотрел, как мне показалось, даже с гордостью. Да, миссис
Файяр было что терять. У ее супруга было больше миллионов, чем у меня
рубашек.
-- Неужели же все-таки она не согласится выступить на суде, зная, что
от ее слов зависит жизнь человека?
-- Нет, она не сентиментальна.
Да, разумеется, рисковать деньгами из-за жизни человека -- это
сентиментальность. Во всяком случае, когда речь идет о деньгах мистера
Файяра.
-- Ну а заставить ее выступить в суде мы не сможем?
-- Что значит "заставить"? -- насторожился Гереро. Слово "заставить"
было ему понятнее, ближе.
-- Есть у вас какие-нибудь доказательства вашей связи? Письма,
записочки? Что-нибудь в этом роде?
Гереро задумчиво пососал верхнюю губу и с сожалением покачал головой.
Чувствовалось, что он бы с удовольствием прижал бедную маленькую Урсулу
Файяр к ногтю. И он не был сентиментален. Два голубка, не забывающие о
выгоде. Две электронные машины, не забывающие в объятиях цену друг друга и
всегда готовые продать, Лишь бы была подходящая цена.
В Гереро уже и следа не осталось от его недавней уверенности. Пожалуй,
он был теперь растерян.
-- Не-ет. Ничего. Совершенно ничего. Теперь, когда я думаю
об этом, я вижу, как осторожна она была, дьяволица...
--? А мог кто-нибудь из соседей видеть, как она приехала к вам? Или
уехала?
-- Нет, мой дом стоит совсем особняком и совершенно не виден соседям. Я
даже их как следует и не знаю, признаться.
-- А у вас там никого нет? Я имею в виду какого-нибудь садовника или
кого-нибудь вроде этого?
-- У меня есть садовник. Он же сторож, он же шофер. Но в этот день я
его отпустил. Урсула всегда настаивала, чтобы никто ее не видел...
-- Гм... удивительно она все-таки предусмотрительная особа...
-- Да, пожалуй, -- пожал плечами Гереро. -- К сожалению, я это понимаю
сейчас... Но кто бы мог предположить...
-- Вам кто-нибудь звонил туда в тот вечер?
-- Нет, никто. Я выключил телефон.
Да, у этой публики легко не заработаешь, вздохнул я. Уж если всевышний
и послал мне клиента, так такого, как мистер Ланс Гереро.
-- Почему вы молчите? -- спросил меня Гереро, и в первый раз с начала
разговора я уловил в его голосе нотки" беспокойства. Настоящего
беспокойства. Может быть, только сейчас, отвечая на мои вопросы, он понял,
насколько он безоружен перед законом.
-- Я думаю, стоит ли мне соглашаться, мистер Гереро, ?-- медленно
сказал я. На этот раз я не блефовал. Если машина выдала ордер на арест,
значит, основание для ареста было. Да и полиция не стала бы терять время
понапрасну, если бы не была уверена в фактах. Чего нельзя было сказать о
буду щей защите. Я поднял глаза и внимательно посмотрел на Гереро.
Удивительный все-таки нюх у бизнесменов. Куда там какому-нибудь пойнтеру. Он
мгновенно почувствовал, что я заколебался, и его манеры тут же изменились.
-- Мистер Рондол, -- всю самоуверенность с него как сдуло,и голос
теперь звучал просительно, -- мистер Рондол, как только меня арестовали и
сюда примчался мой адвокат Нилан, мы сразу поняли, что он не сможет быть
моим защитником. Он занимается делами фирмы. Уголовный процесс -- это не его
сфера. Мы перебрали десятки фамилий, прежде чем остановились на вас. Нам
нужен был адвокат, который мог бы произвести свое расследование, а вы
несколько лет были частным детективом... Я понимаю, что дело необычно, но
клянусь вам, я никогда не видел этой Джин Уишняк. Это какая-то чудовищная
ошибка. Нелепость. Нонсенс. И это вы должны доказать... Иначе я должен буду
выбирать между смертью и переделкой. Не думайте о деньгах, назначьте самый
высокий гонорар...
-- Мистер Гереро, -- холодно сказал я, -- я не намерен запугивать вас,
чтобы выжать лишнюю тысячу НД. Но дело, как вы сами понимаете, не из самых
простых...
-- Я выпишу вам сейчас чек на пять тысяч. После процесса мы удвоим эту
сумму. Хорошо?
Бог свидетель, что мне не хотелось связываться с этим делом. Я бы
предпочел сидеть в лодке с. Айвэном Берманом и смотреть на красно-белый
поплавок, вежливо кланяющийся каждой волнишке, и ждать, пока он не вздрогнет
и не начнет погружаться, теряя в прозрачной воде озера четкость очертаний.
Но у меня почти два месяца не было клиентов. Почти два месяца я сидел в
конторе и ждал шагов. Или звонка. И теперь отказаться от пяти тысяч и
клиента? Как легко быть бедным, не приходится ломать себе голову над
выбором.
-- Хорошо, -- сухо сказал я Гереро. -- Я согласен взяться за ваше дело.
Мои условия: с этой минуты вы будете говорить и делать то, что я сочту
нужным. Не вы, а я. -- Я поймал себя на мысли, что испытываю определенное
удовольствие, мстя Гереро за его самоуверенность. -- Вы согласны?
-- Да, -- вздохнул мой подзащитный. Теперь уже он был побежден и
смотрел на меня с надеждой.
-- Все, о чем мы говорим с вами, является по закону доверительным,
OCR: Игорь Брагинский
Муха суетливо подергалась, неуверенно поползла по ярко-синему
глянцевому небу, на мгновение остановилась в пенном прибое и устремилась
прямо к блондинке с жадными глазами, которая с вожделением смотрела на
флакон масла для загара. Блондинка не шевелилась. Она не шевелилась даже
тогда, когда муха устроилась у нее на носу.
-- Господи, -- пробормотал я, не отрывая взгляда от настенного
календаря с морем, блондинкой и мухой, -- если ты существуешь и если тебе не
безразличны обнищавшие адвокаты, пошли мне знамение. Пусть муха оторвется от
дамы и усядется на то число, когда у меня появится клиент. Если, конечно, он
вообще когда-нибудь появится.
Муха слегка вздрогнула, словно ее неожиданно окликнули, торопливо
засучила лапками и решительно сдвинулась к столбикам чисел. Остановилась она
на двадцать третьем сентября.
-- Ну-ну, -- разочарованно вздохнул я и откинулся на спинку кресла, --
учитывая, что сегодня как раз двадцать третье, эта муха много на себя берет.
У меня, во всяком случае, ее уверенности не было.
За стеной послышались шаги. Я взглянул на часы. Девять пят надцать.
Гизела опять опоздала. На те же пятнадцать минут, что и всегда. Строго
говоря, она даже не опаздывала. Она приходила в контору с неизменной, я бы
сказал, пугающей точностью в девять пятнадцать, на пятнадцать минут позже,
чем должна была. Впрочем, признаюсь, в глубине души ее упорство даже
нравилось мне. В мире осталось так мало принципов и так немного людей,
готовых защищать их до конца.
Скрипнул стул. Это Гизела уселась за свой столик. Когда целыми днями
сидишь в пустой конторе, за столом, на котором, кроме утренней газеты,
ничего нет, и ждешь, ждешь, ждешь, не понадобятся ли кому-нибудь твои
услуги, слух поневоле становится изощренным, как у калеки или заключенного.
Сейчас наступит тишина. Гизела вытащит из сумки косметические
принадлежности и начнет трудиться, чудесным образом преображая свое
заспанное круглое личнко с коротенькими белесыми ресницами в нечто почта
миловидное. Однажды, когда мне довелось увидеть ее лицо до косметики и
после, мне почудилось, что сначала был негатив, который секретарша затем
как-то удивительно ловко превратила в позитив: светлое потемнело, а темное
посветлело.
Почему Гизела неизменно трудилась над своим лицом именно в конторе, а
не дома, я не знал, но подозревал, что вразумительного ответа не получу, а
потому и не спрашивал. Надо воспринимать мир целиком, со всеми его тайнами,
которые нам не дано познать.
Девять часов тридцать минут. Сейчас один за другим раздадутся два сухих
револьверных щелчка: Гизела сначала захлопнет свою косметическую сумочку, а
потом и большую сумку. Вот и первый щелчок. Но второго не последовало. Я не
успел удивиться, потому что вместо него за стеной зазвонил телефон.
Почему-то я поднял взгляд на календарь. Муха все еще сидела на двадцать
третьем сентября. Похоже было, что именно здесь она решила мужественно
встретить свой конец, до которого, по-видимому, было уже недалеко.
-- Мистер Рондол, -- в голосе Гизелы звучало едва сдерживаемое
возбуждение, она даже забыла поздороваться, -- вас просит мистер Нилан.
-- Что ему нужно?
-- Вы, мистер Рондол.
Боже, подумал я, как ей хочется, бедняжке, чтобы это' оказался клиент.
Еще больше, наверное, чем мне. Учитывая, что я не плачу ей уже второй
месяц...
-- Давайте его, Гизела. -- Она соединила меня с мистером Ниланом. --
Слушаю вас, мистер Нилан, -- сказал я и в последний раз взглянул на муху.
Все там же, на сегодняшнем числе. Что же она все-таки делает? Засиживает
календарь или предсказывает будущее?
-- Мистер Рондол? Мистер Язон Рондол?
Голос в трубке был такой благовоспитанный, такой сладкий, что я слегка
отодвинул ее от уха -- как бы не приклеилась,
-- К вашим услугам.
-- Моя фамилия Нилан. Вы слышали когда-нибудь о фирме "Игрушки Гереро"?
-- Очень сожалею, мистер Ннлан, но я вышел из возраста, когда
интересуются игрушками. Настоящими игрушками, по крайней мере.
Я, конечно, соврал. Я слышал эту фамилию, и слышал совсем недавно.
Буквально на днях. Где я ее мог слышать?
Трубка вежливо булькнула. Смех у мистера Нилана был такой же сладкий,
как и голос.
-- Вы очень остроумный человек, мистер Рондол.
В голосе Нилана было столько убедительности, что я не стал с ним
спорить. Зачем зря раздражать человека?
-- Спасибо. Полностью с вами согласен.
Трубка снопа залила мне ухо изысканно-вежливым смешком. Приятно иметь
дело с воспитанным человеком.
-- Я имею честь представлять интересы фирмы. К величайшему нашему
сожалению, у главы фирмы, мистера Ланса Гереро, неприятности, и он хотел бы
воспользоваться вашей помощью.
Теперь я вспомнил, где видел эту фамилию. В газете и на телеэкране.
Какая-то девица...
-- Я должен вначале поговорить с ним.
-- Разумеется, разумеется, мистер Рондол. Мистер Гереро просил
передать, что ждет вас с величайшим нетерпением.
-- Когда я могу увидеть его?
Чем раньше, тем лучше. Если бы вы могли сделать это сейчас, мы бы...
-- Хорошо. Где мы можем поговорить?
-- Видите ли, мистер Рондол, у моего шефа, как я уже сказал, небольшие
неприятности... -- представитель "Игрушек Гереро" сделал паузу, ожидая,
очевидно, моего сочувствия, но я промолчал. Наконец он собрался с духом: --
Мистер Гереро арестован и находится в Первой городской тюрьме...
-- Хорошо, мистер Нилан, я буду там к одиннадцати.
-- Благодарю вас, мистер Рондол.
Теперь я вспомнил кое-что еще. Небольшие неприятности мистера Гереро
заключались в том, что он убил какую-то девицу. Поэтому-то он в тюрьме. При
обвинении в убийстве под залог не выпускают. Даже владельцев игрушечных
фирм.
Я положил трубку и встал из-за стола, чтобы подойти к календарю. Мне
хотелось лично поблагодарить муху за все, что она для меня сделала, но ее не
было ни на двадцать третьем сентября, ни на блондинке, ни в море, ни на
небе.
-- Какая скромность, -- громко сказал я.
Гизела приоткрыла дверь.
-- Вы мне что-то сказали, мистер Рондол? -- спросила она, просовывая в
щель уже вполне позитивное лицо.
-- Я сказал "какая скромность".
-- Надеюсь, это вы не обо мне? -- улыбка Гизелы была чуточку лукавой,
но не больше. Большего она себе не позволяла.Она вообще была твердой
поклонницей дисциплины (не считая утренней четверти часа и косметики),
хранительницей конторских традиций.
-- Нет, дорогая Гизела, -- важно сказал я. -- Я имел в
виду не вас, а одну знакомую муху.
Секретарша посмотрела на меня с легкой брезгливостью. Шеф, у которого
есть знакомые мухи и который не платит зарплату своей помощнице второй
месяц, на большее, впрочем, рассчитывать не может.
-- Что-нибудь еще, мистер Рондол? -- сухо спросила она.
-- Да, мисс Вебстер. Через полчаса я поеду в Первую городскую, поэтому
положите мне в чемоданчик "сансуси". Проверьте, не сели ли батарейки.
-- Значит, клиент?
-- Кто знает, кто знает, Гизела...
-- Поздравляю вас, мистер Рондол. -- Она улыбнулась мне так тепло, так
благожелательно, так по-матерински, что я мысленно извинился перед ней за
все придирки и замечания, которые мысленно же делал ей.
Дежурным офицером оказался в этот день мой друг Айвэн Берман, тихий
человек лет пятидесяти, с которым мы часто рыбачим на Тихом озере. Он долго
тряс мне руку, словно заводил меня, хлопал по спине и укоризненно покачивал
головой, на которой осталось не так уж много волос.
-- Неужели это ты, Язон? -- наконец удивленно спросил он меня.
-- Сам не знаю, Айвэн. Ты так обрадовался мне, что я начал сомневаться
-- я ли это.
-- Ах, Язон, Язон, ты все такой же.
-- Какой, Айвэн?
-- Легкий. Легкий ты человек, Язон. Птичка божья. Все порхаешь,
порхаешь...
Ну, раз порхаю, значит, порхаю. Айвэн Берман -- не тот человек, чтобы
объяснять, что он имеет в виду. И не потому, что он не хочет. Боже упаси, он
один из самых добрых и услужливых людей, которых мне когда-либо приходилось
встречать. Просто он не понимает, что говорит. В прошлом году, например,
когда мы раз продрогли в лодке, часов пять тщетно ожидая хотя бы одной
поклевки, он вдруг сказал мне: "Рыба умнеет на глазах. Все умнеют, кроме
людей". Сколько я ни спрашивал его, что он имеет в виду, он так и не
ответил. Сам не знаю, говорит. Так, глупость...
-- Неужели у тебя клиент, Язон? Ты так давно не был у нас...
-- Представь себе, Айвэн.
-- И кто же?
-- Некто Ланс Гереро.
-- О... солидная добыча. -- Берман заговорщически подмигнул мне. --
Давай твое удостоверение и руку.
Он сунул мое удостоверение в регистрационную машину. Я прижал пальцы к
определителю личности, подождал, пока на табло не выскочило мое имя и личный
номер.
-- Что у тебя в чемоданчике? -- спросил Айвэн, когда я подошел к двери
и зазвонил звонок детектора.
-- "Сансуси".
-- Я тебе верю, Язон, но все же нужно посмотреть. Порядок есть порядок,
хотя еще неизвестно, что такое порядок...
Я раскрыл чемодан.
-- Все в порядке. Можешь идти. Седьмой этаж, камера двадцать третья...
Да, Язон, скажи, когда мы снова поедем на наше озеро? Я как вспомню утренний
туман на воде, белесый такой, словно грязная вата, холод, темную рассветную
воду и тишину -- выть хочется...
-- От чего тебе хочется выть?
-- Не знаю, Язон. Просто хочется. Ну, иди, а то ты на меня действуешь
как-то странно. Я перестаю понимать, что говорю.
-- Ну это ты мне льстишь, Айвэн. Как будто кто-нибудь действует на тебя
иначе...
Берман улыбнулся кроткой и мудрой улыбкой тюремщика. Я пошел к лифтам
по пустому и гулкому коридору, который пах дезинфекцией и безнадежностью.
Даже стальной цвет стен источал безнадежность. Пластик, металл, электроника.
Безнадежность прогресса. Или прогресс безнадежности, какая разница...
Перед лифтами была металлическая решетчатая дверь. Я сунул руку в
определитель и нажал кнопку. Машина задумчиво пощелкала несколько секунд
своими мозгами и приоткрыла дверь. Я прошел к лифтам и тут же услышал за
собой печальный вздох -- дверь снова захлопнулась. Каждый раз, когда я
прохожу через автоматические двери тюрьмы и слышу за собой глубокий вздох
пневматического механизма, у меня возникает ощущение, что машины уже давно
тайно жалеют людей, во всяком случае, больше, чем сами люди жалеют себя.
Когда я подошел с дежурным офицером по этажу к двадцать третьей камере,
я вдруг сообразил, что номер камеры совпадает с сегодняшним числом. Числом,
указанным мне безымянной, но славной мухой. Еще одно предзнаменование.
-- Двадцать третья, -- сказал дежурный, молодой человек с сонными
глазами и воловьей шеей. -- Простите, но перед тем как впустить вас в
камеру, я еще раз должен проверить ваш чемоданчик.
-- Пожалуйста, -- сказал я. -- Только "сансуси".
-- Проходите. Через сколько за вами прийти?
-- Ну... через час-полтора.
Молодой человек набрал на диске какое-то число, приоткрыл дверь, и я
очутился в камере. Навстречу мне шагнул высокий, массивный человек лет
сорока с черной бородой и удивительно светлыми глазами.
Первое впечатление можно было выразить в трех словах: массивность,
борода, светлые глаза. Если бы и должен был угадать его бизнес по внешности,
я мог бы гадать миллион раз. Игрушки..,
-- Ланс Гереро, -- сказал он и протянул мне руку.
-- Язон Рондол, -- ответил я. Рукопожатие у него было энергичное,
ладонь сухая и теплая. Он чуть склонил голову набок и, не стесняясь,
рассматривал меня. И я рассматривал его. То ли оттого, что он смотрел на
меня чуть исподлобья, набычившись, то ли из-за того, что он стоял, широко
расставив ноги, но мне на мгновение почудилось, что сейчас он заревет и
подымет меня на рога.
-- Садитесь, -- сказал он и кивнул на единственный стул в камере. Голос
у него был низкий, рокочущий. Большинство людей, которых мне приходилось
видеть в камере, казались жалкими. И чем больше они храбрились, тем более
жалкими выглядели. Камера ведь вообще не самое лучшее место для того, чтобы
чувствовать себя там человеком. - Гереро не был жалок. И кивнул он мне,
указывая на стул, жестом человека, который привык указывать другим на их
место.
-- Вы знаете, почему я остановил свой выбор на вас? -- довольно сухо
спросил фабрикант игрушек,
-- Нет, не знаю.
-- Возможно, вы думаете, что вы лучший адвокат в городе? Все так же
исподлобья Гереро бросил на меня саркастический взгляд. Я почувствовал
легкое покалывание в кончиках пальцев у меня всегда бывает это ощущение,
когда хочется дать кому-нибудь по физиономии. Л Гереро явно вызывал у меня
это желание. Впрочем, это было хорошо. Я вообще люблю начинать знакомство с
антипатии, особенно с клиентами. Когда человек не нравится, воспринимаешь
его более критически. Кроме того, в таком случае никогда не рискуешь
разочароваться в человеке. Но когда второй месяц не платишь секретарше, не
говоря уж о самом себе, особенно разборчивым быть не приходится. Я посмотрел
на игрушечника и пожал плечами.
-- Ну хорошо, Рондол, -- вздохнул Гереро, -- раз вы не считаете себя
лучшим адвокатом в городе, я скажу, почему я выбрал именно вас. Во-первых,
вы были когда-то частным детективом, а во-вторых, ваши финансовые дела,
насколько мне удалось установить, не блестящи. Верно?
Я продолжал молчать и рассматривать бородатого игрушечника. Дать ему по
морде и поехать на озеро с Айвэном Берма-ном ловить рыбу и слушать его
темные сентенции. Боже, почему мы отказываем себе в самых невинных
удовольствиях?
Самым отталкивающим в Гереро было то, что он говорил правду. Мое
финансовое положение было не только не блестящим, оно было катастрофическим.
-- Ну ладно, не злитесь, -- вдруг улыбнулся Гереро. Улыбка сразу смыла
с него всю агрессивность. -- Я люблю позлить людей, особенно тех, кто со
мной работает.
-- Я с вами еще не работаю, -- сказал я и тут же пожалел. Я уже знал,
что займусь его делом. И он знал, что я займусь его делом. И слова мои
прозвучали жалко. Нужно было про молчать.
-- Э, мистер Рондол, -- слегка насмешливо сказал Гереро, --
не будьте таким обидчивым. У каждого свои странности, а я,повторяю,
люблю иногда позлить собеседника.
Он обезоруживающе развел руками, и я должен был мысленно признаться,
что именно он, а не я, пока одерживал верх в нашей пикировке.
-- Ну что ж, мистер Гереро, вам это прекрасно удается.
Он деловито кивнул, соглашаясь, и вдруг подмигнул мне, давая понять,
что мы люди одного склада, что мы понимаем друг друга и вообще можем иметь
друг с другом самые лучшие отношения.
-- Ну-с, как это у вас делается? Я вам должен, наверное, рассказать
все?
-- Так именно это у нас и делается. У нас и у вас. -- Я сделал ударение
на последнем слове. -- Наденьте только эти наушнички с микрофоном. -- Я
открыл чемодан и достал "сан-суси".
-- Что это? -- спросил Гереро.
-- Эта штука даст нам возможность побеседовать, не опасаясь, что
кто-нибудь подслушивает разговор.
-- Но ведь электронное подслушивание запрещено законом.Суд не принимает
его в качестве доказательств. Так ведь, еслия не ошибаюсь?
-- Запрещено, это верно, но тем не менее..,
-- Мне нечего скрывать.-
-- Послушайте, мистер Гереро, если вы так все хорошо знаете, может
быть, вы САМИ будете своим адвокатом?
Гереро вздохнул и надел наушники с микрофоном. Я надел вторую пару. Я
подумал, что вряд ли смог бы работать у него будь он на свободе.
Я смотрел на Гереро и думал, что для человека, обвиняемого в убийстве,
он держится просто великолепно. И все же несколько раз мне казалось, что в
глубине его светлых -- слишком светлых -- глаз мелькал страх. Может быть,
даже и не страх, а растерянность, которая была бы, наверное, незаметна в
ком-нибудь еще, но у Гереро, со всей его самоуверенностью, агрессивностью,
властностью, ее нельзя было не заметить.
-- Прошу вас, расскажите мне все с самого начала, -- сказал я. -- Не
пропускайте ничего.
Гереро достал сигарету, медленно покатал ее между пальцами, критически
осмотрел, взял мундштук в губы, кивнул, одобряя, должно быть, ее поведение,
и с видом большого одолжения поднес к кончику сигареты огонек зажигалки. И
дым он выпускал так, словно тот был обязан мистеру Гереро многим и
пребывание в легких мистера Гереро. отличало этот дым от всех прочих дымов в
мире.
-- Я вас слушаю, -- напомнил я Гереро о своем существовании и с трудом
уклонился еще от одной волны раздражения, которая накатывалась на меня. Я
еще не решил, позер ли он или просто не слишком приятный человек, но я все
время должен был сдерживаться в его присутствии.
-- Я знаю, -- коротко кивнул Гереро, словно кто-то дернул его за его
черную с проседью бороду. -- Просто мне нечего вам рассказывать.
-- Ну хорошо. -- пожал я плечами, -- если вам нечего мне рассказывать,
мне, в свою очередь, нечего слушать. -- Я встал и снял с себя наушники
"сансуси".
--? Да перестаньте же вы! -- взорвался Гереро. -- Если я должен каждую
секунду думать о том, чтобы не обидеть своего адвоката... -- он пожал
плечами, и я снова надел "сансуси".
Не нужно мне было разыгрывать этот крохотный и неубедительный скетчик,
Я знал, что никуда не уйду. Он знал, что я не уйду. Я знал, что он знал. Он
знал, что я знал, что он знал и так далее. В наш век электронных судов и
судей адвокаты, во всяком случае живые адвокаты, а не консультационные
машины, клиентами не разбрасываются. Это знали все. В том числе и Гереро.
Наверняка знал. Он был из тех, кто всему знает цену. Иногда даже и себе.
-- Мне нечего вам рассказывать потому, -- твердо сказал Гереро и
посмотрел мне прямо в глаза, -- что я не убивал эту Джин Уишняк, не жил с
этой девицей, никогда не видел ее и даже не слышал ее имени до двадцать
первого сентября, то есть до позавчера, когда меня арестовали, предъявив
обвинение в ее убийстве. Вот и все, -- Должно быть, ни уловил сомнение в
моем взгляде, потому что добавил: -- Это истинная правда, черт побери!
Понимаете вы меня? Истинная правда!
Он вышел из себя и сразу стал симпатичнее. Даже не симпатичнее,
наверное, а просто человечнее. Исчезло невыносимое выражение
снисходительного и чуть насмешливого превосходства.
-- У вас есть алиби или хоть что-нибудь похожее на алиби? Когда
произошло убийство?
-- Девятнадцатого вечером. Как видите, им не понадобилось много
времени, чтобы найти убийцу... Я освободился рано, около четырех, и поехал
за город. У меня там домик.
-- Где именно?
-- Элмсвиль.
-- Угу, -- кивнул я, -- чудное место.
Гереро посмотрел на меня с видимым сожалением. Бедный, глупый
адвокатик! Неужели он до сих пор не понял, что все имеющее хоть какое-то
отношение к Лансу Гереро, от дыма его сигареты до домика в Элмсвиле, может
быть только наилучшего качества? Возможно, он и трупики делает только
экстракласса. И он, этот адвокат, тоже должен проникнуться этой идеей
избранности, если хочет быть адвокатом самого Ланса Гереро, Я расправил
плечи и выпрямил спину.
-- И вы там были все время? В Элмсвиле?
-- Да.
-- Вас там кто-нибудь видел?
-- Да.
-- Кто?
-- Моя любовница. Она приехала ко мне в семь и уехала в одиннадцать.
-- А убийство произошло?
-- В обвинительном заключении говорится, между девятью и десятью.
Он был все время начеку. Подчеркнул: в обвинительном заключении
говорится... Удивительное дело, как клиенты обычно пытаются уверить нас,
адвокатов, в своей невиновности, вместо того чтобы вместе подумать над
тактикой защиты.
-- Ваша любовница может дать показания?
Гереро медленно покачал головой.
-- Боюсь, что нет.
-- Почему?
-- Она замужем за довольно богатым человеком. Они давно бы разошлись,
но он скуп, как Шейлок, а она жадна, как голодная акула. При разводе она
получила бы изрядную толику. Но если бы ее супруг мог доказать, что она
совершила прелюбодеяние -- так это у вас называется? -- он показал бы ей
кукиш. А ей признать, что она провела несколько часов с глазу на глаз с
мужчиной -- все равно что расписаться в факте любовной связи. Поэтому-то она
никогда не даст показаний.
-- Вы в этом уверены?
-- К сожалению, да.
-- Даже если она будет знать, что вам угрожает смерть или полная
переделка?
Гереро внимательно посмотрел на меня. Он все еще никак не мог
привыкнуть к моим вопросам, В самом деле, о какой жалости может идти речь,
когда рискуешь потерять на ней деньги? Интересно, а как поступил бы на ее
месте сам Гереро? Так же, как она? Удивительно было, как реально, как четко
он воспринимал идею денег, даже чужих, и как абстрактна была пока что для
него идея смерти или переделки. Своей смерти или своей переделки. Пока...
-- А нельзя ли все-таки уговорить вашу даму дать показания?
-- По-моему, я вам уже сказал. Ее зовут, кстати, Урсула Файяр.
Гереро посмотрел на меня, чтобы убедиться, какой эффект произведет на
меня это имя. Посмотрел, как мне показалось, даже с гордостью. Да, миссис
Файяр было что терять. У ее супруга было больше миллионов, чем у меня
рубашек.
-- Неужели же все-таки она не согласится выступить на суде, зная, что
от ее слов зависит жизнь человека?
-- Нет, она не сентиментальна.
Да, разумеется, рисковать деньгами из-за жизни человека -- это
сентиментальность. Во всяком случае, когда речь идет о деньгах мистера
Файяра.
-- Ну а заставить ее выступить в суде мы не сможем?
-- Что значит "заставить"? -- насторожился Гереро. Слово "заставить"
было ему понятнее, ближе.
-- Есть у вас какие-нибудь доказательства вашей связи? Письма,
записочки? Что-нибудь в этом роде?
Гереро задумчиво пососал верхнюю губу и с сожалением покачал головой.
Чувствовалось, что он бы с удовольствием прижал бедную маленькую Урсулу
Файяр к ногтю. И он не был сентиментален. Два голубка, не забывающие о
выгоде. Две электронные машины, не забывающие в объятиях цену друг друга и
всегда готовые продать, Лишь бы была подходящая цена.
В Гереро уже и следа не осталось от его недавней уверенности. Пожалуй,
он был теперь растерян.
-- Не-ет. Ничего. Совершенно ничего. Теперь, когда я думаю
об этом, я вижу, как осторожна она была, дьяволица...
--? А мог кто-нибудь из соседей видеть, как она приехала к вам? Или
уехала?
-- Нет, мой дом стоит совсем особняком и совершенно не виден соседям. Я
даже их как следует и не знаю, признаться.
-- А у вас там никого нет? Я имею в виду какого-нибудь садовника или
кого-нибудь вроде этого?
-- У меня есть садовник. Он же сторож, он же шофер. Но в этот день я
его отпустил. Урсула всегда настаивала, чтобы никто ее не видел...
-- Гм... удивительно она все-таки предусмотрительная особа...
-- Да, пожалуй, -- пожал плечами Гереро. -- К сожалению, я это понимаю
сейчас... Но кто бы мог предположить...
-- Вам кто-нибудь звонил туда в тот вечер?
-- Нет, никто. Я выключил телефон.
Да, у этой публики легко не заработаешь, вздохнул я. Уж если всевышний
и послал мне клиента, так такого, как мистер Ланс Гереро.
-- Почему вы молчите? -- спросил меня Гереро, и в первый раз с начала
разговора я уловил в его голосе нотки" беспокойства. Настоящего
беспокойства. Может быть, только сейчас, отвечая на мои вопросы, он понял,
насколько он безоружен перед законом.
-- Я думаю, стоит ли мне соглашаться, мистер Гереро, ?-- медленно
сказал я. На этот раз я не блефовал. Если машина выдала ордер на арест,
значит, основание для ареста было. Да и полиция не стала бы терять время
понапрасну, если бы не была уверена в фактах. Чего нельзя было сказать о
буду щей защите. Я поднял глаза и внимательно посмотрел на Гереро.
Удивительный все-таки нюх у бизнесменов. Куда там какому-нибудь пойнтеру. Он
мгновенно почувствовал, что я заколебался, и его манеры тут же изменились.
-- Мистер Рондол, -- всю самоуверенность с него как сдуло,и голос
теперь звучал просительно, -- мистер Рондол, как только меня арестовали и
сюда примчался мой адвокат Нилан, мы сразу поняли, что он не сможет быть
моим защитником. Он занимается делами фирмы. Уголовный процесс -- это не его
сфера. Мы перебрали десятки фамилий, прежде чем остановились на вас. Нам
нужен был адвокат, который мог бы произвести свое расследование, а вы
несколько лет были частным детективом... Я понимаю, что дело необычно, но
клянусь вам, я никогда не видел этой Джин Уишняк. Это какая-то чудовищная
ошибка. Нелепость. Нонсенс. И это вы должны доказать... Иначе я должен буду
выбирать между смертью и переделкой. Не думайте о деньгах, назначьте самый
высокий гонорар...
-- Мистер Гереро, -- холодно сказал я, -- я не намерен запугивать вас,
чтобы выжать лишнюю тысячу НД. Но дело, как вы сами понимаете, не из самых
простых...
-- Я выпишу вам сейчас чек на пять тысяч. После процесса мы удвоим эту
сумму. Хорошо?
Бог свидетель, что мне не хотелось связываться с этим делом. Я бы
предпочел сидеть в лодке с. Айвэном Берманом и смотреть на красно-белый
поплавок, вежливо кланяющийся каждой волнишке, и ждать, пока он не вздрогнет
и не начнет погружаться, теряя в прозрачной воде озера четкость очертаний.
Но у меня почти два месяца не было клиентов. Почти два месяца я сидел в
конторе и ждал шагов. Или звонка. И теперь отказаться от пяти тысяч и
клиента? Как легко быть бедным, не приходится ломать себе голову над
выбором.
-- Хорошо, -- сухо сказал я Гереро. -- Я согласен взяться за ваше дело.
Мои условия: с этой минуты вы будете говорить и делать то, что я сочту
нужным. Не вы, а я. -- Я поймал себя на мысли, что испытываю определенное
удовольствие, мстя Гереро за его самоуверенность. -- Вы согласны?
-- Да, -- вздохнул мой подзащитный. Теперь уже он был побежден и
смотрел на меня с надеждой.
-- Все, о чем мы говорим с вами, является по закону доверительным,