Александр Николаевич Радищев родился 20 (31) августа 1749 года в Москве, в богатой дворянской семье. Род Радищевых берет свое начало от татарских князей, братьев Кунай и Нагай. Во времена Ивана Грозного они перешли в русское подданство и так же, как Фонвизины и многие другие неславяне, укоренившиеся на славянской почве, в потомстве дали людей, прославивших Россию.
   Детство Радищев провел в селе Верхнем Аблязове (ныне Пензенская область). Затем домашнее воспитание в Москве, далее петербургский Пажеский корпус, по окончании которого Радищев был отправлен в группе молодых дворян в Лейпцигский университет для изучения юридических наук. И служба: протоколист в Сенате, таможенное ведомство, в котором дослужился до директора и стал статским советником, орден Св. Владимира 4-й степени... Женитьба, дети. Казалось бы, тишь и гладь, благодать. Жил да поживал бы припеваючи, но так поступать Радищев не стал. И дело было не в лихих временах (на Западе – Французская революция, в России – восстание Пугачева), а в нем самом, во внутреннем каком-то беспокойстве, «влача оков несносно бремя».
   В заметках Георгия Адамовича «На полустанках» есть такое соображение: «Слаб человек. Любит он искусство, в котором узнает себя, свою грусть и жизнь». Это про Радищева. В 1789 году, в 30 лет, он закончил свое главное произведение «Путешествие из Петербурга в Москву». В мае 1790 года оно появилось в количестве 25(!) экземпляров в книжном магазине Зотова.
   Во времена екатерининской гласности Радищев, конечно, не соразмерил всей полноты правды, многое тогда дозволялось, но не до такой же степени правдолюбия. Радищеву мало было правды о всяческих петиметрах, щеголихах, простаковых и прочих сатирических мишенях екатерининского века. Он замахнулся на крепостничество, на саму государственную систему.
   Радищевское путешествие попало в руки Екатерины II. Она внимательно прочитала книгу и оставила на ней своим пометы: «Сочинитель не любит царей и где может к ним убавить любовь и почитание, тут жадно прицепляется с редкою смелостью; все сие клонится к возмущению крестьян противу помещиков...»
   И еще: «Тут рассеивание заразы французской, отвращение от начальства... кроме раскола и разврату не усматриваю из сего сочинения...»
   Царский секретарь Храповицкий записал в дневнике: «Сказывать изволила, что он бунтовщик хуже Пугачева». А это уже как приказ. И утром 30 июня 1790 года Радищева арестовали и препроводили к Степану Шешковскому, к «домашнему палачу» императрицы, к начальнику тайной полиции, а уже от него – в Петропавловскую крепость.
   На следствии Радищев пытался защищаться, доказывая, что «Путешествие...» – явление чисто литературное, в духе сочинений западноевропейских писателей-сентименталистов, для народа книга не представляет никакой опасности, поскольку, как заявил Радищев, «народ наш книг не читает».
   Поначалу Екатерина II потребовала для Радищева смертной казни, а потом смертный приговор был заменен десятилетней ссылкой в Сибирь, в Илимский острог. Радищева «заклепали в железы» и отправили по этапу. В Новгороде по настойчивому ходатайству графа Александра Воронцова, большого благожелателя писателя, кандалы сняли. Воронцов имел вес при дворе и часто выступал вразрез деяниям «матушки Екатерины», за что она придумала для него специальную аббревиатуру – ч.е.п. (черт его побери!).
   И все же острог. Но, справедливости ради, надо отметить, что ссылка была отнюдь не сталинской (свирепая жестокость пришла позднее). Опять же благодаря графу Воронцову Радищеву присылали в Сибирь лекарства, книги, необходимые инструменты для естественнонаучных опытов. Помогал Воронцов Радищеву и материально. Опекал детей, они не были отнюдь «детьми врага народа».
   Что касается судьбы крамольной книги, то почти все экземпляры ее были конфискованы и уничтожены, чудом уцелели 14 экземпляров (позднее они «вплыли» в саратовском музее им. Радищева в 1887 году с указанием: «Хранить как дорогую библиографическую редкость и не выдавать для чтения»).
   В одной из глав «Путешествия...» («Торжок») Радищев проницательно написал о бесполезности цензурных акций: «Что запрещено, того хочется. Мы все Евины дети». И точно: интерес к изъятой книге был жгучий, и она ходила в народе в рукописных списках. За рубежом «Путешествие из Петербурга в Москву» издал Герцен, а в России книга появилась спустя более века, в 1905 году.
   Книге Радищев предпослал эпиграф из «Тилемахиды»: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Что за чудище? Из книги вытекает точный ответ: «Самодержавство», которое «есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». «Чудище» самодержавие порождает рабство, а рабство уродует души людей. Они не граждане великой страны, они всего лишь рабы, «винтики государственной машины», как говорил «великий вождь и учитель», товарищ Сталин.
   В своей книге Радищев анатомировал все родовые пороки самодержавного Российского государства, которые были и есть (самодержавие ведь не исчезло, оно просто прячется под карнавальной маской демократии) – воровство, чинопочитание, взяточничество, только раньше оно называлось мздоимством, а ныне именуется коррупцией. В радищевские времена в народе складывались плачи:
 
Власть их увеличилась, как в Неве вода;
Куда бы ты ни сунься, везде господа!..
 
   И одна из первых фраз «Путешествия...»: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». А далее – картинки бедствия по мере продвижения из Петербурга в Москву, от пункта Тосна до пункта Черная Грязь. И прежде всего писателя-путешественника ужасает положение крестьян, основного класса России того времени. В главе «Хотилов» Радищев восклицает: «Земледелец! Кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада, тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжать ни тем, что обрабатывает, ни тем, что производит...» И задает вопрос: «Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, называться блаженным? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России?..»
   Выводы Радищева резко не понравились Екатерине Великой. А пророчества его просто возмутили: «Пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медленнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут во мщении своем».
   Власть всегда боится за себя, отсюда и приговор Радищеву – «казнить смертию». Но, испугавшись крови, сослали в Сибирь.
   В 1796 году, после кончины Екатерины, при Павле I, Радищев вернулся в Россию, но права жительства в столицах не получил. Неизвестный художник нарисовал портрет вернувшегося Радищева, и он совпадает с описанием его сына: «...был среднего роста и в молодости очень хорош лицом, имел прекрасные карие глаза, очень выразительные...» На портрете Радищев уже не молод. Зачесанные седые волосы открывают высокий лоб. Глубокий, сосредоточенный взгляд больших темных глаз обращен на нас. Портрет человека, вобравшего мудрость и трагизм своего века. Это, кстати, единственный прижизненный портрет Александра Радищева.
   Короткое царствование Павла I сменилось царствованием Александра I – подули новые свежие ветры. Радищеву было возвращено дворянство, и он был привлечен к работе в комиссии по составлению законов. Радищев оказался в своей родной стихии (ах, это сладкое слово «реформы»!). Он пишет Гражданское уложение, где первым пунктом ставит отмену крепостного права, а далее предлагает следующее: в уголовных делах отменить пристрастные допросы (на своей шкуре испытал, что такое пытки), ввести публичное судопроизводство и суд присяжных – иначе, считал Радищев, не может быть истинного правосудия. Еще – ввести свободу книгопечатания, свободу торговли. Свободу совести... «Но что ж претит моей свободе?/ Желаньям зрю везде предел», – писал Радищев в оде «Вольность». Короче, Радищев вознамерился построить (не один, конечно, а с единомышленниками) «храм Закона».
   Закончив Гражданское уложение, Радищев принимается за Уголовное и здесь предлагает радикальные изменения. Он верит в реформы. Верит, что жизнь простого народа можно улучшить. Наивные надежды реформатора-просветителя. Непосредственный начальник Радищева граф Завадовский видит, что его подчиненный излишне прыток и полон реформаторского зуда. Возникает угроза «новой» Сибири. Радищев впадает в глубочайшую депрессию. Гнет и насилие ему ненависты. В оде «Вольность» он говорит:
 
И се чудовище ужасно,
Как гидра, сто имея глав,
Умильно и в слезах всечастно,
Но полны челюсти отрав,
Земные власти попирает,
Главою неба досягает,
«Его отчизна там», – гласит.
Призраки, тьму повсюду сеет,
Обманывать и льстить умеет
И слепо верить всем велит.
 
   Есть «чудище», но нет свободы, нет вольности, а значит, нет и самой жизни. И Радищев самовольно решил уйти из нее.
   В цитируемой уже оде «Вольность» Радищев выдвинул закон восходяще-циклического развития общества, согласно которому в обществе происходит постоянная борьба между началами равенства и неравенства, порождая их попеременное торжество.
 
Дойдешь до меты совершенство,
В стезях препоны прескочив,
В сожитии найдешь блаженство,
Нещастных жребий облегчив;
И паче солнца заблистаешь,
О вольность, вольность, да скончаешь
Со вечностью ты свой полет:
Но корень благ твой истощится,
Свобода в наглость превратится,
И власти под ярмом падет.
 
   Сделаем ремарочку: русские классики были удивительными пророками, вот и Радищев сквозь толщу времен увидел, как «свобода в наглость» превратилась. Пал коммунистический тоталитарный режим, и на смену ему пришла короткая пора свободы, почти тут же превратившейся в наглость.
   В советское время Радищева почитали как великого революционера. По личному указанию Ленина ему в Петрограде поставили памятник, однако наводнение 1924 года разрушило его. Партийные пропагандисты и идеологи считали, что заветы и мечты Радищева воплощены в жизнь. Сегодня с чувством удивления, смешанным с умилением, можно читать, что писали в печати о том, как «неузнаваемо изменилась жизнь в родном селе Радищева – Верхнем Аблязове. «Зажиточно и культурно живут колхозники сельхозартели «Родина Радищева». В селе построены начальная и средняя школы, работает опытная сельскохозяйственная станция. Колхозники осуществляют высокую обработку почвы, проводят насаждения лесных полезащитных полос. Выписывают больше 400 газет и журналов...»
   Социалистическая идиллия! И ни слова о том, что гнет помещиков сменился партийным гнетом. Но что об этом говорить? Давно нет СССР, развеялось, как дым, всевластие КПСС. В России строится капитализм, и не простой, а олигархический. Изменилась жизнь в деревнях и селах. Почти повсюду раздор и нищета, повальный алкоголизм, дебилизация людей, вымирание. Этого, конечно, не мог предполагать Александр Николаевич. «Внезапу вихри восшумели,/ прервав спокойство тихих вод...» – все та же «Вольность».
   Вопрос другой, а был ли Радищев истинным революционером? Он верил в эволюцию, а не в революцию. А якобинский терроризм во Франции его очень напугал, и правлению безжалостного Робеспьера он предпочел мир самодержавной «неволи». Его разочарование в революции советские историки тщательно затушевывали. Как правило, классиков литературы гримировали и одевали в революционные наряды, мол, смотрите, какие были предтечи!
   Радищева давно нет. Однако «Путешествие из Петербурга в Москву» продолжается. Путешествуют люди. Перемещаются идеи. Перекидываются события. Вспомним: Февральская и Октябрьские революции 1917 года возникли именно в Петербурге (тогда Петроград), а уже потом перекинулись в Москву. Большой террор (убийство Кирова 1 декабря 1934 года) начался именно в Ленинграде, а уже потом перебрался в Москву и распространился по всей России. Господи, сколько всего было! Петербург-Петроград-Ленинград как колыбель всяких печальных начинаний и новаций, опять же выступление декабристов на Сенатской площади. А перевод Академии наук СССР уже в советские времена из Ленинграда в Москву. И уже наши дни – «нашествие» питерцев на Москву. Питерская команда против московской!..
   Соревнование-соперничество идет, тут двигатель – амбиции и жажда власти, а как насчет кардинальных реформ, в которые так верил Александр Радищев? Опять со скрипом и торможением? Шаг вперед, два шага назад? И опять окрест «меч и отрава»?
   И последняя цитата из радищевского «Путешествия»: «Нет человека, который бы не чувствовал прискорбия, видя себя унижаема, поносима, порабощаема насилием, лишаема всех средств и способов наслаждаться покоем и удовольствием и не обретал нигде утешения своего...»
   И тогда мы имеем не здравое «Путешествие из Петербурга в Москву», а прискорбно-комическое путешествие «Москва – Петушки» незабвенного Венички Ерофеева.
 
Воззрим мы в области обширны,
Где тусклый трон стоит рабства...
 
   Стихотворные строки из радищевского «Путешествия», глава «Тверь»:
   «Куда едешь, несчастный? Где может быть блаженство, если в своем доме его не обретешь?..»
   На этом прощаемся с Радищевым и переходим к другой персоне.

«ЧАРОДЕЙСТВО» НИКОЛАЯ КАРАМЗИНА

 
   Николай Карамзин
 
   Николай Михайлович Карамзин – выдающийся русский историк, поэт, прозаик, журналист, реформатор языка. Илья Репин назвал Карамзина одним из «запевал» российской художественной интеллигенции.
   Его «История государства Российского», без всякого преувеличения, потрясла просвещенную Россию. «Все, даже светские женщины бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную, – вспоминал Александр Пушкин. – Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили...»
   Карамзин, по мнению Михаила Погодина, «заохотил русскую публику к чтению истории».
   «Старина для меня всего любезнее», – признавался автор «Истории государства Российского». Незадолго до смерти Карамзин в одном из писем признавался: «Пусть никто не будет читать моей истории: она есть, и довольно для меня...» Ему чуть-чуть не хватило времени, чтобы довести свою «Историю» до избрания Романовых: его труд заканчивался 1612 годом.
   Восемь томов «Истории государства Российского» вышли в свет 28 января 1818 года тиражом в 3000 экземпляров и разошлись в один месяц, и сразу же потребовалось второе издание. Это был огромный успех. Но этот успех дался автору тяжелой ценой. Почти два года Николай Михайлович Карамзин потратил на чтение корректуры. «Читаю корректуру до обморока», – писал он 12 марта 1817 года. Она отнимала все рабочее время историка.
   Последний, двенадцатый, том, не законченный Карамзиным, был издан в 1829 году, уже после смерти «российского Ливия» (так Жуковский сравнивал Карамзина с римским историком Ливием, автором «Римской истории»). И сегодня «История государства Российского» читается весьма современно, ее аналогии подчас просто пугают, неспроста в советское время ее боялись и не переиздавали в течение 70 лет.
   Ныне исторические книги пекутся как блины (история снова в моде), но, увы, всем современным историографам далеко до Карамзина, ибо никто не владеет методом Николая Михайловича, а он удивительно прост и одновременно весьма труден: «порядок, ясность, сила и живописность». Умение красочно и выпукло организовать материал – это уже талант. А Карамзин, без всякого сомнения, был талантливым историком.
   Однако историком он стал не сразу, а шел к своему призванию постепенно, «он смолоду любил надевать маски, менять лица», по выражению Юрия Лотмана, автора книги «Сотворение Карамзина».
   Николай Михайлович Карамзин родился 1 (12) декабря 1766 года, по одним сведениям, в селе Михайловке, по другим – в Богородском в Симбирской губернии. Происходил он из крымско-татарского рода, известного с XVI века, представители которого стали русскими дворянами, небогатыми, но традиционно гордившимися образованием и независимостью. Отличные корни для русского писателя.
   Первые шаги Карамзина неоригинальны – служба в гвардейском полку. Но следующий оригинален – отставка в 17 лет! С тех пор Николай Карамзин никогда не служил, что выглядело в ту пору как вызов. Почему бросил военную службу? В стихотворении «Послание к женщинам» Карамзин это объясняет так:
 
... в войне добра не видя,
В чиновных гордецах
чины возненавидя,
Вложил свой меч в ножны
(«Россия, торжествуй, —
сказал я, – без меня!»)...
и, вместо острой шпаги,
Взял в руки лист бумаги...
 
   Итак, вместо шпаги – перо. И новая стезя: журналистская. Карамзин пишет стихи, прозу, сотрудничает в журнале Новикова «Детское чтение для сердца и разума», создает свой журнал, да не просто журнал, а новую его форму – альманах. Все дальнейшие российские альманахи вышли из «Аглаи» Карамзина. После «Аглаи» Карамзин взялся за издание журнала «Пантеон иностранной словесности». Еще он издавал «Московский журнал», он, кстати, выходит по сей день.
   Впрочем, перечислять, что написал Карамзин, что создал, с кем сотрудничал, – слишком длинно и утомительно (нужна отдельная книга о Карамзине). Пожалуй, следует выделить предпринятое Карамзиным в молодые годы путешествие по Европе (Швейцария, Германия, Франция и Англия) и созданные на основе увиденного «Письма русского путешественника».
   Еще один штрих к биографии Карамзина: одно время он был в кругу масонов и даже делил с одним из них комнату в «масонском доме» в Кривоколенном переулке в Москве. Интересовался утопическими проектами возрождения человечества и имел прозвище «лорд Рамзей» (философ-утопист). Карамзин мечтал о создании человека новой культуры – цивилизованного, утонченного, «чувствительного», с тонкой душой и гибким умом, наследующим все лучшее из наследия мировой культуры. Но, как историк, Карамзин понимал, что этот идеал почти недостижим. «Век конституций напоминает век Тамерлана: везде солдаты в ружье...»
   В стихотворении «Гимн глупцам» (1802) Карамзин рассматривает государство как неизбежность реального мира, где, к сожалению, господствуют глупцы, оно может вырвать кинжал из рук злодея или само убить Сократа, может лишить счастья человека с умом и сердцем, но осчастливить может только дурака:
 
Глупцы Нерону не опасны:
Нерон не страшен и для них.
 
   Это как бы аллегория, а вот о реальной действительности: 21 июля 1813 года Карамзин пишет письмо графу Сергею Уварову, попечителю Петербургского учебного округа, будущему министру народного просвещения: «...хвалю усердие и мысли Ваши. Дай Бог, чтобы щастливый мир дал Правительству более способов заняться с успехом внутренним благоустройством России во всех ее частях! Доживем ли до времени истинного, векового творения, лучшего образования, назидания в системе гражданского общества? Разрушение наскучило. Говорю в смысле нашего ограниченного ума: Божественное видит иначе; но мы, бедные люди, имеем право молиться, в засуху о дожде, в бедах о спасении. Питайте в себе усердие к общему добру и веру в возможность лучшего. Наблюдайте, размышляйте, пишите и приятельски сообщайте мне плоды Ваших трудов...»
   Сам Карамзин, как историк, считал, что «всякие насильственные потрясения гибельны». Он стоял за просвещенный путь развития: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».
   Последние 10 лет своей жизни Карамзин провел в Петербурге при дворе. При этом неоднократно повторял: я не придворный, но тем не менее был им. Царская семья постоянно приглашала его к обеду. Сам Государь не раз общался с Карамзиным, стараясь не мешать «исторической откровенности», как выразился историк. Более того, Александр I «душил его в розах». Однако ордена и награды не радовали Николая Михайловича, а скорее огорчали. Все дворцовые ритуалы лишь отвлекали его от основной работы. Когда грянуло восстание на Сенатской площади, Карамзину захотелось воочию посмотреть, как происходит смена исторических эпох. Но при этом он сильно простудился. 22 мая 1826 года Карамзин умер на 60-м году жизни.
   Ну, а теперь перейдем от Карамзина-историка к Карамзину-человеку. Себя он считал «Холодным Меланхоликом». В книге «Спутники Пушкина» Викентий Вересаев пишет: «Карамзин в среде близких ему людей пользовался огромным уважением, почти поклонением. В своих воспоминаниях они рисуют его как исключительно доброго и благородного человека. «Прекрасная душа», – отзывается о нем Пушкин... На большинстве дошедших портретов Карамзина лицо у него брезгливое и губы недобрые. Карамзин был в жизни, как и во взглядах своих, очень воздержан и умерен, ни в какие крайности не вдавался, очень был аккуратен... очень бережлив, но если покупал, то уже самое лучшее...»
   Карамзин был дважды женат и имел 10 детей: одну дочь от первой жены Елизаветы Протасовой и девять детей от Екатерины Колывановой. В стихотворении «Элегия» писал:
 
Печально младость улетит,
Услышу старости угрозы,
Но я, любовью позабыт,
Моей любви забуду ль слезы!
 
   Мы и сегодня восхищаемся слогом Николая Карамзина. Он первым заговорил о литературе простым разговорным языком, освободил его от прежней ходульной напыщенности. «Карамзин, – говорил Пушкин, – освободил язык от чужого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова».
   Карамзин начал, а Пушкин продолжил. Именно Карамзин ввел в русский язык новые слова: «общественность», «образ», «развитие», «человечный», «общеполезный», «трогательный». И еще – «промышленность». Однажды на обеде у английского консула Карамзин провозгласил тост за «вечный мир и цветущую торговлю». Это его выражение тотчас сделалось крылатым.
   Много перлов рассыпано в поэзии Карамзина. Вот, к примеру, из стихотворения «Выбор жениха»:
 
Всем любиться в свете должно,
И в семнадцать лет не можно
Сердцу без другого жить.
Что же делать? Где искать?
И кому «люблю» сказать?..
 
   А как замечательно сказано о том, что «мы слабых здесь не угнетали», так как «у нас не черные сердца!» Или вот о русском национальном характере:
 
Престань, мой друг, поэт унылый,
Роптать на скудный жребий свой —
И знай, что бедность и покой
Еще быть могут сердцу милы.
 
   Для ленивых и вялых сограждан эти слова Карамзина как бальзам на душу. Зачем бурлачить и тянуть тяжелую лямку труда? Крутиться, изворачиваться? Когда можно тихо прожить «без напряга», как-то перебиться, перекантоваться, перезимовать. Мол, нам богатство не нужно, нам бедность в сладость и, конечно, пресловутая духовность. Если говорить о Карамзине, то он не был «сентименталистом жизни», как выразился Юрий Лотман. Он сам сотворил себя писателем. Знаменитая мадам де Сталь после встречи с Карамзиным оставила запись: «Сухой француз – вот и всё».
   Нет, не был Карамзин сухим человеком. Он был человеком размышляющим и свои эмоции держал в узде. Он пытался все время разгадать таинственный ход истории и отчаивался оттого, что не находил его:
 
Непроницаемым туманом
Покрыта истина для нас.
 
   Да, и сегодня нам ничего не понятно: куда идет Россия? на Запад или Восток? к демократии или к тоталитаризму? к просвещению или к новому варварству?.. Один «непроницаемый туман». И что остается?
 
На минуту позабудемся
В чародействе красных вымыслов!..
 
   Вымыслы спасают от абсурда бытия. Иногда абсурд и глупость жизни доходят до такого предела, что начинаешь безудержно хохотать. И, как говорил Карамзин: «Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно». В конечном счете, лучше смеяться, чем плакать. Спасибо за совет Николаю Михайловичу Карамзину.

ПОЭТ-ГУСАР

 
   Денис Давыдов
 
   Мы живем в странном обществе. Нас не привлекает история. Мы обожаем сиюминутность, всякие развлечения и экстримы («шок – это по-нашему!»). В июле 2004 года исполнилось 220 лет воину и поэту, герою Отечественной войны 1812 года Денису Давыдову. И почти никто не вспомнил о нем. Подумаешь, «кровью всех врагов России омыл свой доблестный булат». О Филиппе Киркорове писали все. О Денисе Давыдове напрочь забыли. Так давайте вспомним о нем.

Друг Пушкина

   Поэт-гусар, «питомец муз, питомец боя», организатор партизанского движения в Отечественной войне 1812 года. Все европейские газеты того времени рассказывали о подвигах Дениса Давыдова и называли его Черным капитаном. В кабинете Вальтера Скотта висел портрет Черного капитана. Многие поэты посвящали ему стихи: «Усач. Умом, пером остер он, как француз. Но саблею французам страшен...» (Федор Глинка), «Давыдов, витязь и певец Вина, любви и славы!..» (Александр Воейков). «Анакреон под доломаном, Поэт, рубака, весельчак!..» (Петр Вяземский).