Страница:
Современное прочтение классика
Прочтения, упоминания, мнения, оценки, параллели, связанные с Пушкиным, – всего хватает в избытке. Арсений Тарковский, к примеру, писал стихи с эпиграфами из Пушкина. И не он один. Многие интегрировали пушкинские строки в свои. Вот Давид Самойлов:
Пушкин – как кич: водка, конфеты, бараночки. Есть даже сорта картофеля: «Ранний Пушкин» и «Поздний Пушкин».
Ученики в школах в своих сочинениях выдают перл за перлом: «Пушкин вращался в высшем свете и вращал там свою жену»... «Петр Первый соскочил с пьедестала и побежал за Евгением, громко цокая копытами».
Потеряв всякий вкус, кто-то сочинил вирши – апофеоз морального ужаса и культурного бескультурья:
«Лермонтов хотел у Пушкина жену увезти. На Кавказ. Все смотрел на нее из-за колонны, смотрел... Вдруг устыдился своих желаний. «Пушкин, – думает, – зеркало русской революции, а я – свинья». Пошел, встал перед Пушкиным на колени и говорит:
– Пушкин, – говорит, – где твой кинжал? Вот грудь моя!
Пушкин очень смеялся».
У Андрея Вознесенского есть стихотворение «Время поэта»:
С двумя девчонками шальными
Я познакомился. И с ними
Готов был завести роман.
Смеялись юные шалавы.
«Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас обман»...
И так далее, без особого пиетета – «все мы нынче Пушкины». «Вдруг я в белую ночь вспоминаю/ небо, Пушкина без самолетов...» (Игорь Шкляревский). «Любимый наш поэт, боюсь,/ был гипертоник,/ Страдавший от жары,/ о чем не ведал сам» (Александр Кушнер). Тимур Кибиров:
«Пушкин – это русский через
двести лет».
Все мы нынче Пушкины.
Гоголю привет!
Пушкин не читает в школе Пушкина.
Пушкин отрывается на Горбушке.
Пушкин лопнул банки, как хлопушки.
Кто вернет нам вклады?
Может, Пушкин?..
...Пушкин, параноик, мне помог
отыскать в России пару Твоих ног...
Туда же и Дмитрий А. Пригов:
Ната, Ната, Натали,
Дал Данзас команду: «Пли!»
По твоей вине, Натуля,
Вылетает дура-пуля.
Будет нам мертвец ужо,
Закатилось наше всё...
Пушкин – как эпатажное имя. Открыл эту страницу Андрей Синявский, когда в «Прогулках Пушкина» под псевдонимом Абрам Терц написал: «...на тоненьких эротических ножках вбежал Пушкин в большую поэзию». О Пушкине наговорено столько, что уже не разберешь, где быль, а где небыль. Пушкинистика приобрела гигантские масштабы и надломилась, вошла в кризис: венки да бюсты в каждом абзаце. И как справедливо заметил недавно ушедший Александр Щуплов: «В своей любви к гению мы теряем голову. Пушкин растворился в нашем воздухе, став не только вечным бытием, но и повседневным бытом».
Невтерпеж стало народу:
Пушкин, Пушкин, помоги!
За тобой в огонь и воду!
Ты нам только помоги!
А из глыбы как из выси
Голос Пушкина пропел:
Вы играйте-веселитесь,
Сам страдал и вам велю!
Пушкин – как кич: водка, конфеты, бараночки. Есть даже сорта картофеля: «Ранний Пушкин» и «Поздний Пушкин».
Ученики в школах в своих сочинениях выдают перл за перлом: «Пушкин вращался в высшем свете и вращал там свою жену»... «Петр Первый соскочил с пьедестала и побежал за Евгением, громко цокая копытами».
Потеряв всякий вкус, кто-то сочинил вирши – апофеоз морального ужаса и культурного бескультурья:
Грубо и ксенофобно. Куда более незатейливы и милы анекдоты, приписываемые Даниилу Хармсу. Вот один из них:
Застрелил его пидор,
В снегу возле Черной речки.
А был он вообще-то ниггер,
охочий до белых женщин.
И многих он их оттрахал,
А лучше б, на мой взгляд,
бродил наподобье жирафа
на родном своем озере Чад.
«Лермонтов хотел у Пушкина жену увезти. На Кавказ. Все смотрел на нее из-за колонны, смотрел... Вдруг устыдился своих желаний. «Пушкин, – думает, – зеркало русской революции, а я – свинья». Пошел, встал перед Пушкиным на колени и говорит:
– Пушкин, – говорит, – где твой кинжал? Вот грудь моя!
Пушкин очень смеялся».
Финальный аккорд
Пора подводить итоги. Пушкин выступает в разных ипостасях: реальный Пушкин, мифологический, идеологический, коммерческий. Сегодня как раз время коммерческого Пушкина: тут и водка, и изделия № 2, и остальное «наше всё». И все же, все же... В 1924 году Михаил Зенкевич написал про Пушкина:
Власти молчат. Народ, как и во времена Бориса Годунова, безмолвствует.
Про разлад и хаос очень актуально, хотя и более 80 лет прошло.
Но он наш целиком! Ни Элладе,
Ни Италии не отдадим:
Мы и в ярости, мы и в разладе,
Мы и в хаосе дышим им!
спрашивал Пушкин. Действительно, куда плывет Россия?
Куда нам плыть? Какие берега
Мы посетим? Египет колоссальный,
Скалы Шотландии иль вечные снега? —
Власти молчат. Народ, как и во времена Бориса Годунова, безмолвствует.
ЗА ДАЛЬЮ – ДАЛЬ
mp1
Владимир Иванович Даль – это не только знаменитый словарь и гимн русскому языку, но это и жгучая проблема ксенофобии и национализма, поэтому Даль суперсовременен.
Владимир Даль родился 10 (22) ноября 1801 года, в начале XIX века. А сегодня, в начале XXI столетия, повсюду вылезает мурло национализма («Германия для немцев!», «Франция для французов!», «Россия для русских!» и т.д.). Пример Даля говорит об ином, о прекрасной дружбе народов и обретении подчас новой родины. Отец Владимира Даля – Иоганн Христиан Матеус родом из Дании и в Россию был приглашен Екатериной II и именовался у нас как «Иван Матвеев сын Даль». Владимир Даль по этому поводу говорил: «Отец мой выходец из Дании, а мое отечество Русь, русское государство». Будучи морским офицером, Даль посетил прародину: «Ступив на берег Дании, я на первых же порах окончательно убедился, что Отечество мое Россия, что нет у меня ничего общего с отчизною моих предков».
Недруги попрекали Даля, что он, де, «немец». На что Даль спокойно отвечал: «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежность его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски».
Вот вам и вся проблема «коренного населения». Коротко и ясно.
И еще раз о корнях Даля. Его мать – Мария Христофоровна, урожденная Фрейтаг, немка. Но ни немецкая, ни датская кровь не помешала быть Владимиру Далю истинно русским человеком и прославить свою обретенную родину, стать, по выражению Андрея Битова, «нашим Магелланом, переплывшим русский язык от А до Я».
А сколько таких замечательных «пришельцев» в русской истории, русском искусстве и литературе, – не перечисляю, а отсылаю к своей книге «5-й пункт, или Коктейль «Россия» (издательство «Радуга», 2000). Кого там только нет – от абиссинцев до грузин! И каждый жил и творил во имя России!
Однако вернемся к Владимиру Далю. Рассказывать его биографию не имеет смысла: она достаточно известна. Хороший морской офицер, отличный военный врач (участвовавший, кстати, в борьбе с эпидемией холеры), умелый инженер, основательный ученый-естественник, крупный государственный чиновник, достаточно демократичный и прогрессивный, и самое главное – писатель, высоко оцененный Пушкиным и Белинским. Одно из первых произведений Даля – повесть «Мичман поцелуев, или Живучи оглядывайся». Книгой о казаке Владимире Луганском не угодил власти, ибо проявил насмешку над правительством и обратил внимание на горестное положение солдат (и тогда тоже!), за что был даже арестован на некоторое время. Но писать, конечно, не перестал.
Знаменитый хирург Пирогов так характеризовал Даля: «Это был прежде всего человек, что называется, на все руки. За что ни брался Даль, всё ему удавалось усвоить». Это качество оценил и Пушкин, он посоветовал ему заняться составлением словаря. Совет был воспринят. Когда произошла роковая дуэль, то Даль искренне переживал все случившееся и неотлучно находился у постели смертельно раненного Пушкина. После его смерти от вдовы поэта получил простреленный сюртук и знаменитый перстень-талисман. Этот пушкинский перстень с изумрудом Даль воспринимал как символическое завещание поэта.
Писательство Даль сочетал со службой, хотя понимал, что это грозит опасностью: «Времена шатки, береги шапки...» С осени 1859 живет в Москве в собственном доме на Пресне – ныне Большая Грузинская, дом 2, строение в глубине двора. И выходит в отставку. К этому времени популярность Даля как беллетриста несколько падает («Денщик», «Чухонцы в Питере», «Матросские досуги» и другие произведения), но он приобретает популярность и славу как знаток и собиратель русского языка.
В 1861 году вышел первый выпуск «Толкового словаря живого великорусского языка». Над ним Даль работал около полувека, работал упорно, натужно, «иногда до обмороков». В нем он собрал и объяснил значение 200 тысяч слов, из них 80 тысяч вообще были впервые зарегистрированы. Допуская иноземные речения, Даль всё же предлагал заменить иностранные слова русскими, к примеру, вместо «адрес» употреблять слово «насыл», вместо «горизонт» – «глазоём» и т.д. Даль говорил, что надо прислушиваться к народному языку, «изобиходить и обусловить его, не ломая, не искажая, только тогда он будет хорош».
За свой титанический труд Даль получил ряд премий и был избран почетным академиком Академии наук (1868).
Словарь Владимира Даля – это, по существу, энциклопедия народной жизни и святая купель русской души. Словарь Даля всё время переиздается, но пользуемся ли мы им? Вот в чем вопрос. К сожалению, общество больше тяготеет к словарю людоедки Эллочки, к усредненному набору банальных слов, без цвета и запаха. И еще к тюремно-воровскому жаргону. И не яблоки мочим в кадушке к зиме, а исключительно врагов и преступников в сортире. И, легко скрипя, крутится изо дня в день вся эта «карусель-марусель» исковерканного русского языка. И уже по одному из популярных радиоканалов ведущий радостно сообщает всем слушателям, что его подружка любит «зырить киношку». И даже гамлетовский вопрос осовременили сленгом: «Жужжать или не жужжать? Вот в чем заморочка. Не в падлу ль быть отбуцканным судьбою? Иль все же стоит дать ей оборотку?» Что тут скажешь? Можно только развести руками...
О пристрастии нынешнего поколения к ненормативной лексике, то бишь, к мату, и вовсе молчу, появились даже писатели-матюгальники, все тексты которых вьются вокруг слова на букву «х».
Еще одна напасть: «Языковое чужебесие». Русский язык отступает под натиском английского. Сплошные киллеры, провайдеры и транши. Клипмейкеры строят контроллинги, их охраняют секъюрити, все они втянуты в дискурс, а в итоге выходит сплошной экшн. Владимир Иванович, между прочим, предупреждал: чужое взять – свое потерять. Но кто слушает Даля? Словарь побоку и придумываются новые «русизмы»: впендюрить, поколбасить... «Ты на кого, питекантроп, батон крошишь?!» Или в школе: «И так настроение кавалькадное... а тут еще и задачки эти стёбные по алгебре... Вот непруха-то!» Могучий русский язык!..
Но что школьники! Есть надежда, что научатся или переучатся. А вот с чиновниками и государственными мужами – настоящая беда. Под сводами многих государственных учреждений звучит не живое слово, а какое-то туманно-обманное. Как не вспомнить Даля: «На словах, что на гуслях; а на деле, что на балалайке». И обещают, и обманывают, да еще на плохом русском языке, да и за нос водят. А всё язык да русский характер, о котором Даль говорил: «Смышленостью и находчивостью неоспоримо может похвалиться народ наш... он крайне понятлив и переимчив, если дело пойдет по промышленной и ремесленной части; но здесь четыре сваи, на которых стоит русский человек – авось, небось, ничего и как-нибудь». Короче, тяп-ляп.
«За далью – Даль». Красивый заголовок. Но лучше, чтобы Владимир Даль был рядом. С нами. С народом. А пока – много говорено, да мало сделано.
Перед смертью (он умер 22 сентября (4 октября) 1872 года) Владимир Иванович подозвал дочь и попросил: «Запиши словечко...»
Давно нет Даля: он скрылся вдали. А мы в сегодняшней жизни, к горькому сожалению, забыли два главных русских слова: стыд и совесть. Если бы они были, то мы давно бы жили в нормальной, цивилизованной стране, без нищих, бездомных и сирот.
«Одна только гласность может исцелить нас от гнусных пороков лжи, обмана и взяточничества и от обычая зажимать обиженному рот и доносить, что всё благополучно», – писал Даль в письме к издателю Кошелеву.
Прислушаемся к его словам.
БЛАЖЕНСТВО И БЕЗНАДЕЖНОСТЬ ЛЮБВИ
«Нам не дано предугадать...» Это слова истинного поэта земли Русской Федора Тютчева, может быть, и есть ключ к его жизни и поэзии.
Всем известно крылатое выражение Тютчева о том, что «умом Россию не понять...». А можно ли понять сердце поэта, особенно тютчевское? Никаким прибором нельзя увидеть и измерить все тончайшие движения и колебания его души и чувств. Трудно понять порою его поступки. Не всегда доступен ход мыслей. «Там наверху, в тютчевских Альпах...» – говорил Осип Мандельштам. Действительно, в этих Альпах протекала удивительная, зачастую недоступная пониманию жизнь.
О Тютчеве-поэте написано много. Многое известно и о его частной жизни, особенно про последний роман стареющего поэта с юной Еленой Денисьевой.
Однако следует вспомнить и другую женщину, его первую жену – Элеонору.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Сделаем извлечение из книги К. Пигарева:
«5 марта 1826 года Тютчев женился на вдове Элеоноре Петерсон, урожденной графине Ботмер. Род Ботмеров принадлежал к наиболее старинным аристократическим родам Баварии. Первый муж Э. Ботмер Александр Петерсон был русским дипломатом, занимающим пост поверенного в делах в Веймаре...
Чем была для Тютчева его жена, можно судить по его собственному признанию в одном из позднейших писем к родителям: «...я хочу, чтобы вы знали, что никогда человек не был столь любим другим человеком, сколь я любим ею. Я могу сказать, удостоверившись в этом на опыте, что в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в ее жизни, когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня. Это нечто весьма возвышенное и весьма редкое, когда оно не фраза...»
Невольно приходят на ум строки Тютчева того периода:
Любопытно узнать мнение со стороны. 1 апреля 1828 года Генрих Гейне пишет в письме к Франгагену фон Энзе: «...знаете ли вы дочерей графа Ботмера?.. Одна уже не очень молодая, но бесконечно очаровательная, состоящая в тайном браке с молодым русским дипломатом и моим лучшим другом Тютчевым и ее очень юная красавица сестра – вот две дамы, с которыми я нахожусь в самых приятных и лучших отношениях. Они обе, мой друг Тютчев и я – мы часто обедаем... а по вечерам... я болтаю сколько душе угодно, особенно про истории с привидениями. Да, в великой пустыне жизни я повсюду умею найти какой-нибудь прекрасный оазис».
О, кто мне поможет шалунью сыскать,
Где, где приютилась сильфида моя?
Волшебную близость, как бы благодать,
Разлитую в воздухе, чувствую я...
Из дневника Долли Фикельмон: «18 июля 1830... я познакомилась с очаровательной женщиной, госпожой Тютчевой, урожденной Ботмер из Мюнхена... Она еще молода, но так бледна, так хрупка и имеет такой томный вид, что можно принять ее за очаровательное привидение... Муж ее – человек в очках, очень некрасивый, но блестящий говорун».
Итак, две красавицы сестры – Элеонора и Клотильда. На первой (старшей) женился Федор Иванович Тютчев, другой, Клотильдой, увлекся великий немецкий поэт Генрих Гейне.
Первые годы совместной жизни Тютчева и Элеоноры были довольно счастливыми и омрачались только материальными затруднениями (отсутствие денег – бич всех русских поэтов!). Но со временем этот брак стал мучительным для обоих супругов. Увы, русский гений плохо был приспособлен для ровной и спокойной семейной жизни (в следующем веке эти качества антисемейной жизни ярко проявит Сергей Есенин). Тютчев отличался нерешительностью, безволием, был абсолютно непрактичен, к тому же он вечно предавался меланхолии и, что весьма существенно, был весьма влюбчив. Так, не успев жениться и любя свою жену, Тютчев влюбился в Эрнестину Дернберг. Не влюбляться Тютчев не мог. «Его болезненное воображение, – жаловалась Элеонора брату Тютчева Николаю, – сделало из моей жизни припадок горячки».
Горячка – это совсем не то, что нужно для семейных отношений. Русский посланник в Мюнхене Г. Гагарин называл брак Тютчева «роковым», а он и впрямь был таким. Не выдержав напряжения, Элеонора пыталась даже покончить жизнь самоубийством, нанеся себе несколько ударов небольшим маскарадным кинжалом в грудь.
Сильфида с кинжалом – какая горькая ирония судьбы! Хрупкое здоровье Элеоноры не выдержало всех материальных и психологических тягот, и 27 августа 1838 года она умерла, по словам Тютчева, «в жесточайших страданиях». Смерть Элеоноры потрясла Тютчева, за одну ночь он поседел у ее гроба.
Тютчев очень переживал утрату, но одновременно в его сердце, полном страдания, разгорелась новая любовь. Непостижимо, скажет читатель. Но тем не менее это так. Василий Жуковский сделал такую запись о Тютчеве: «Он горюет о жене, которая умерла мученическою смертью, а говорят, что он влюблен в Мюнхене».
Понять поэта трудно, да и он сам восклицал:
Особую роль в жизни Тютчева сыграла младшая сестра Элеоноры Клотильда. До сих пор считалось, что знаменитое стихотворение «Я встретил вас – и всё былое...» посвящено Амалии Крюденер. Она же вдохновительница и другого шедевра любовной лирики поэта – «Я помню время золотое...». Однако новейшие изыскания указывают другой адресат – Клотильду Ботмер.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?..
Библиофил-исследователь А. Николаев обратил внимание на некий провал в днях по дороге Тютчева из Карлсбада в июле 1870 года, где Тютчев находился с 21 по 26 июля. Одна из версий: в эти дни он встретился с Клотильдой (только что в феврале умер ее муж. С Тютчевым она не виделась целую вечность – 23 года). А. Николаев утверждает, что только к Клотильде Тютчев мог обратить строки:
Вполне вероятно, что они встретились и вспоминали дни, когда, по словам Тютчева, «все было молодо тогда, и свежо, и прекрасно!..».
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь.
Неизбежно возникает вопрос: кого больше всего любил Тютчев? Элеонору? Ее сестру Клотильду? Эрнестину Дернберг? Амалию Крюденер? Елену Денисьеву?..
Сын Федора Ивановича отмечал, что Тютчев через год после смерти Элеоноры вторично женился на одной из первых красавиц того времени – Эрнестине Дернберг. «Брак этот, заключенный опять-таки же по страстной любви, не был, однако, особенно счастливым, и у молодой женщины очень скоро появились соперницы, а через одиннадцать лет после свадьбы Федор Иванович совершенно охладел к ней, отдав всего себя, всю свою душу и сердце, новой привязанности...»
У Тютчева было особенное сердце, всегда способное к новой любви. Только вот любовь эта становилась тяжелым испытанием для каждой из женщин. Это понимал и сам Тютчев:
Когда Тютчев встретил Денисьеву, ему было 47 лет, но в эти еще нестарые годы он выглядел рано состарившимся человеком. Елене Денисьевой, молодой, сначала выпускнице, а потом воспитательнице Смольного института, было 24 года. Двадцать три года разницы. Помимо возрастного перепада разница в жизненном опыте, интеллекте, положении в обществе. Денисьева – почти никто. А Тютчев – человек при дворе, высокий чиновник, салонный острослов. («Много мне случалось на моем веку разговаривать и слушать знакомых рассказчиков, но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст», – говорил писатель граф Владимир Соллогуб).
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!..
Эти «жемчужины» и пленили сердце Денисьевой. Тютчев был женат вторым браком, любил жену, детей, две его взрослые дочери воспитывались в Смольном институте, где и произошла как раз первая встреча с Денисьевой.
Любовно-мучительный роман Тютчева с Денисьевой длился 14 лет. Она умерла, оставив троих детей, официально признанных Тютчевым. Детей он признал, но разводиться с женой так и не стал, хотя любовь к Денисьевой была, казалось, безмерной. Когда она умерла, он воскликнул:
Да, это сердце было «скроено» на особый, тютчевский лад. Ибо после смерти Денисьевой Тютчев, безутешный и немощный старик, к стыду своих детей и к собственному отчаянию, вновь влюбился, на этот раз в баронессу Услар. Такое уж было сердце поэта. Оно не могло не пылать любовью!..
О Господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...
У Тютчева есть строки:
Именно так жил Федор Иванович. Но в «царстве снов» пребывали и женщины, с которыми довелось встретиться Тютчеву. Они не смогли не ответить на любовь поэта. Она была слишком маняще привлекательна, чрезмерно пылка и горячительна, а это всегда притягивает отзывчивые женские сердца. Интеллектуальный поэт, отличный собеседник, отменные аристократические манеры – всё это компенсировало неказистую внешность Тютчева. Вот вам и ответ на возможный вопрос: «За что женщины любили Тютчева?» Они любили его за любовь к ним. Им тоже хотелось погрузиться в сладостное «царство снов».
И в мире сем, как в царстве снов,
Поэт живет, мечтая...
Но вернемся от любви к теме России, с которой начали рассказ. И тут усматривается двойственность Тютчева: он любит Родину и в то же время ненавидит ее железные порядки, гнусные нравы, долготерпение народа.
Возвращаясь в Россию из заграничного путешествия, Тютчев пишет жене из Варшавы: «Я не без грусти расстался с гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтоб вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины...»
Хотел ли Тютчев перемены участи своего народа? Да, несомненно, но не путем, на который вступили революционеры-декабристы. «Минуты роковые» притягивали и вместе с тем отталкивали от себя Тютчева. Он на всю жизнь сохранил верность идее монархии, считая, что нельзя даже делать попытки растопить «вечный полюс».
В своем творчестве Тютчев в основном ставил вопросы и не давал ответов. Для него мир был как бы запечатанным, нераскрытым и таинственным. Отсюда – «Нам не дано предугадать...», «Душа моя, Элизиум теней, что общего меж жизнью и тобою?..», «Мысль изреченная есть ложь...» и т.д.
Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров...
И как иногда хочется поверить Тютчеву и жить по предложенной им бесхитростной схеме:
Как парадокс – это прекрасно. Или скажем по-другому: это глубинная мудрость – «Чего желать? О чем тужить? День пережит – и слава Богу». Но на дворе уже XXI век. И если не желать, не действовать, не хотеть, так что получится в итоге?..
Не рассуждай, не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит,
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет...
И все же спасибо Федору Ивановичу Тютчеву за мудрость постижения окружающего мира, за блаженство и безнадежность любви и жизни.
Можно на этом поставить точку, но можно и продолжить короткий рассказ о Тютчеве. Мыслитель, поэт, любовник. А еще и дипломат. «Но вот что странно, – пишет о Тютчеве Владимир Ходасевич, – будучи не весьма исправным чиновником дипломатического ведомства, он всю жизнь рвался к самой активной деятельности именно на этом поприще. И особенно – в те годы, когда он был уже не у дел, в опале. Служить он не умел, но политические судьбы Европы и России волновали его чрезвычайно...»
И далее Ходасевич пишет про Тютчева: «Всю жизнь он тешился сверкающей игрой своего ума, гнался за ясностью мысли, за ее стройностью. Но своего истинного и исключительного величия достигал, когда внезапно открывалось ему то, чего «умом не понять», когда не дневной ум, но «ночная душа» вдруг начинала жадно внимать любимой повести «Про древний хаос, про родимый!» В шуме ночного ветра и в иных голосах природы он услыхал страшные вести из древнего Хаоса, как сигналы, подаваемые с далекой родины...»
Перечитав написанное, ахнул: а где даты жизни? Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября (5 декабря) 1803 года в селе Овсюг Орловской губернии, ныне Брянской области. Умер 15 (27) июля 1873 года в Царском Селе, немного не дожив до 70 лет. Любовная драма с Денисьевой – терзался сам и терзал ее, – подорвала его здоровье. После смерти своей возлюбленной поэт жил в оцепенении, в «страдальческом застое». «Низенький, худенький старичок, с длинными, отставшими от висков, поседелыми волосами, которые никогда не приглаживались, одетый небрежно, ни на одну пуговицу не застегнутый, как надо...» – так вспоминал современник Тютчева.
Игорь Северянин, поэт, абсолютно полярный Тютчеву, писал о нем: «В душе скрывающий миры немые...» И далее в «Медальоне» о Тютчеве:
Вечерний день осуеверил лик,
В любви последней чувства есть такие,
Блаженно безнадежные. Россия
Постигла их. И Тютчев их постиг...
ОДИН ИЗ ПЕРВЫХ СЛАВЯНОФИЛОВ
Сегодня мы упорно ищем национальную идею. Спорим до хрипоты: идти по европейскому пути, развивать демократию, или вернуться к старым истокам, чуть ли не допетровской Руси. Пытаемся нащупать и какой-то третий путь. Особую дорогу, по которой никто еще не ходил в мире. Кто мы – Европа или Азия? – задаем вопрос и подчас забываем, что он был поставлен давным-давно, что сегодняшние страсти – это всего лишь отзвуки когда-то кипевшей полемики, спора между западниками и славянофилами в середине XIX века. Тогда идею славянофильства особо ретиво защищали двое: Алексей Хомяков и Иван Киреевский.