20 августа 1857 года поэт предстал перед уголовным судом, «приравненный таким образом, – как писал Жак Крепе, – к ворам и эксгибиционистам». Судьи сочли «Цветы зла» вульгарной порнографией – сочинением, содержащим «непристойные и аморальные места и выражения».
А что Бодлер? Защищался? Отнюдь нет. Он проявил малодушие и трусость, пытаясь доказать суровым гонителям, что-де искусство – это всего лишь «паясничанье» и «жонглерство». Таким образом, свои «Цветы зла» он отдал на поругание судьям. В обвинительном приговоре поэту поставили в вину «грубый и оскорбляющий стыдливость реализм». Его подвергли штрафу в размере 300 франков (смешная сумма по нынешним временам), издателю предложили изъять из сборника 6 стихотворений, среди них «Лесбос» («Мать греческих страстей и прихотей латинских, о Лесбос, родина томительнейших уз…») и «Проклятые женщины»:
VIII
IX
X
Спившийся бог
Я люблю нырять в энциклопедический старый словарь – три черных тома выпуска начала 50-х годов прошлого века. Какие железобетонные формулировки, какие зубодробительные оценки и ярлыки в отношениях «врагов» и деятелей Запада. Возьмем интересующего нас Поля Верлена: «французский поэт, декадент. Его поэзия далека от действительности, проникнута меланхолическими и религиозными настроениями». И все – как отрезали: не наш!..
В литературной энциклопедии (1962) помягче, но тоже брошена тень на чуждого поэта, на его «символистские эстетические установки». Вместе с тем приведены слова Брюсова о том, что Верлен обогатил лирику разнообразными оттенками переживаний, сблизил ее с задушевной беседой, придал стиху тонкую музыкальность. О, это уже похвала!..
В июне 1952 года в беседе с Лидией Чуковской Анна Ахматова сказала: «Когда у одного француза спросили, кто лучший поэт Франции, он ответил: «Hugo, helas» («Конечно, Гюго!» – Ю.В.). Это, разумеется, не соответствует истине: взять хотя бы Верлена, он в 20 раз лучше».
Высказывания соотечественника Верлена, французского писателя Жюля Ренара: «От Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена. Он похож на спившегося бога».
Приведу собственную публикацию о Верлене в газете «Вечерний клуб» от 15 марта 1994 года (интересно вспомнить).
Изысканный и тоскующий
А теперь копнем поглубже
Верлен и Рембо
А что Бодлер? Защищался? Отнюдь нет. Он проявил малодушие и трусость, пытаясь доказать суровым гонителям, что-де искусство – это всего лишь «паясничанье» и «жонглерство». Таким образом, свои «Цветы зла» он отдал на поругание судьям. В обвинительном приговоре поэту поставили в вину «грубый и оскорбляющий стыдливость реализм». Его подвергли штрафу в размере 300 франков (смешная сумма по нынешним временам), издателю предложили изъять из сборника 6 стихотворений, среди них «Лесбос» («Мать греческих страстей и прихотей латинских, о Лесбос, родина томительнейших уз…») и «Проклятые женщины»:
Бодлер был ошеломлен приговором. Он не воспринимал ни похвалу («Вы творите новый трепет» – обратился к нему Виктор Гюго), ни хулу и насмешки (в пику Бодлеру был даже выпущен сборник «Цветы добра»). Он еще более стал ненавидеть общество, в котором жил, его ненависть приобрела характер патологической одержимости. «Да здравствует разрушение! – говорил он. – Да здравствует искупление! Да здравствует возмездие! Да здравствует смерть!»
Предайся жениху в преступно глупом блуде,
Пусть искусает он тебя наедине;
Свои клейменые поруганные груди
Ты принесешь потом, заплаканная, мне…
VIII
После выхода в свет «Цветов зла» Бодлер прожил еще 10 лет. Написал он за эти годы совсем немного. После суда он иронически заметил: «Отныне мы станем писать только утешительные книги, доказывающие, что человек от рождения хорош и все люди счастливы». Конечно, в подобный соцреалиазм Бодлер не впал. Он по-прежнему оставался записным пессимистом, погруженным в бездну своих мрачных фантазий. Об этом свидетельствовали его новые книги: «Салон 1859 года», «Искусственный рай», книга о гашише и опиуме (в ней он отразил личные ощущения наркомана), и, наконец, его второй шедевр – «Стихотворения в прозе».
Силы поэта шли на убыль. Его жизнь превращалась в сплошной кошмар. Внешне он казался старцем. Жак Крепе, первый биограф Бодлера, так описывает его облик: «…какая душераздирающая тоска в темных глазах, какой в них к тому же упорный вызов! Сколько брезгливости в складках, спускающихся от ноздрей, сколько презрения в губах, сжатых, будто чтобы подавить тошноту. Поистине это лик отверженного, принявшего на себя все грехи этого мира».
В начале 1862 года Бодлер стал ощущать последствия сифилиса, полученного в молодости: постоянные головокружения, бессонница, жар, упадок физических и психических сил. Он не в состоянии писать. Среди веселой и нарядной парижской толпы поэт выглядит мрачным угрюмцем, почти мертвецом.
В апреле 1864 года Бодлер уезжает в Бельгию – переменить обстановку и заработать деньги публичными лекциями. Планам не суждено сбыться: Бельгия ему не нравится даже больше, чем Франция, а лекции не приносят ни успеха, ни денег. Неизлечимо больному Бодлеру приходится вести почти нищенский образ жизни, он стремительно приближается к роковому концу.
4 февраля 1866 года в церкви Сен-Лу в Намюре он теряет сознание и падает на каменные плиты. Паралич. Он лишается речи. Дальше – прогрессирующее слабоумие. Его недвижное тело перевозят в Париж, где процесс умирания растягивается на долгие месяцы. Бодлер не в состоянии понять, что с ним произошло. Проблеск мысли возвращался к нему лишь на какие-то минуты, когда былая возлюбленная, мадам Сабатье, приходила играть для него на фортепьяно.
«Моя маленькая дурочка, моя милая возлюбленная подавала мне обед, а я созерцал в открытое окно столовой плавучие замки, которые Бог сооружает из паров, – эти волшебные строения из неосязаемого…» – так начинается одно из стихотворений в прозе Бодлера «Суп и облака».
31 августа 1867 года, в возрасте 46 лет, Шарль Бодлер скончался. Он был похоронен на кладбище Монпарнас, рядом со своим ненавистным отчимом генералом Опиком.
Уже после смерти Бодлера состоялся суд над его сборником «Книга обломков»…
Осенью 1946 года Учредительное собрание Франции кассировало приговор 1857 года по сборнику «Цветы зла». Хотя и с запозданием, были заклеймлены «церковные, судейские и академические тартюфы». Ярлык порнографа был снят, и Бодлер вернулся в добропорядочную семью мировой литературы.
Несколько слов о том, как писал Бодлер. Он никогда не бывал доволен написанным и постоянно что-то доделывал и переделывал, некоторые из его стихотворений существуют в 10–12 вариантах. Что касается бодлеровского шедевра «Цветы зла», то до сих пор не найден его оригинал – ни первого издания в 1857 году, ни второго 1861 года. Пропал оригинал и последнего издания «Цветов», выправленный автором и дополненный новыми стихотворениями, который был привезен в чемодане из Брюсселя после смерти поэта.
Такая вот несчастная судьба «Цветов зла». То, что известно нам, не всегда соответствует тому, что написал Бодлер. Переписчики рукописи частенько ошибались. Так, в одном из вариантов вместо «tristess de la lime» (печаль луны) выведено «vitess de la lune» (скорость луны).
Известно выражение: рукописи не горят. Но они иногда бесследно пропадают.
Силы поэта шли на убыль. Его жизнь превращалась в сплошной кошмар. Внешне он казался старцем. Жак Крепе, первый биограф Бодлера, так описывает его облик: «…какая душераздирающая тоска в темных глазах, какой в них к тому же упорный вызов! Сколько брезгливости в складках, спускающихся от ноздрей, сколько презрения в губах, сжатых, будто чтобы подавить тошноту. Поистине это лик отверженного, принявшего на себя все грехи этого мира».
В начале 1862 года Бодлер стал ощущать последствия сифилиса, полученного в молодости: постоянные головокружения, бессонница, жар, упадок физических и психических сил. Он не в состоянии писать. Среди веселой и нарядной парижской толпы поэт выглядит мрачным угрюмцем, почти мертвецом.
В апреле 1864 года Бодлер уезжает в Бельгию – переменить обстановку и заработать деньги публичными лекциями. Планам не суждено сбыться: Бельгия ему не нравится даже больше, чем Франция, а лекции не приносят ни успеха, ни денег. Неизлечимо больному Бодлеру приходится вести почти нищенский образ жизни, он стремительно приближается к роковому концу.
4 февраля 1866 года в церкви Сен-Лу в Намюре он теряет сознание и падает на каменные плиты. Паралич. Он лишается речи. Дальше – прогрессирующее слабоумие. Его недвижное тело перевозят в Париж, где процесс умирания растягивается на долгие месяцы. Бодлер не в состоянии понять, что с ним произошло. Проблеск мысли возвращался к нему лишь на какие-то минуты, когда былая возлюбленная, мадам Сабатье, приходила играть для него на фортепьяно.
«Моя маленькая дурочка, моя милая возлюбленная подавала мне обед, а я созерцал в открытое окно столовой плавучие замки, которые Бог сооружает из паров, – эти волшебные строения из неосязаемого…» – так начинается одно из стихотворений в прозе Бодлера «Суп и облака».
31 августа 1867 года, в возрасте 46 лет, Шарль Бодлер скончался. Он был похоронен на кладбище Монпарнас, рядом со своим ненавистным отчимом генералом Опиком.
Уже после смерти Бодлера состоялся суд над его сборником «Книга обломков»…
Осенью 1946 года Учредительное собрание Франции кассировало приговор 1857 года по сборнику «Цветы зла». Хотя и с запозданием, были заклеймлены «церковные, судейские и академические тартюфы». Ярлык порнографа был снят, и Бодлер вернулся в добропорядочную семью мировой литературы.
Несколько слов о том, как писал Бодлер. Он никогда не бывал доволен написанным и постоянно что-то доделывал и переделывал, некоторые из его стихотворений существуют в 10–12 вариантах. Что касается бодлеровского шедевра «Цветы зла», то до сих пор не найден его оригинал – ни первого издания в 1857 году, ни второго 1861 года. Пропал оригинал и последнего издания «Цветов», выправленный автором и дополненный новыми стихотворениями, который был привезен в чемодане из Брюсселя после смерти поэта.
Такая вот несчастная судьба «Цветов зла». То, что известно нам, не всегда соответствует тому, что написал Бодлер. Переписчики рукописи частенько ошибались. Так, в одном из вариантов вместо «tristess de la lime» (печаль луны) выведено «vitess de la lune» (скорость луны).
Известно выражение: рукописи не горят. Но они иногда бесследно пропадают.
IX
Прошли годы. Отшелушились слухи и нелепицы вокруг имени поэта. Все явственнее проступает подлинный лик Шарля Бодлера. Его эпатирующие поступки забылись и стерлись, на первый план вышло творчество, магия бодлеровского стиха. Но и поныне, как верно отмечает. Николай Конрад, «Бодлером одни будут увлечены, другие возмущены». Это истинная правда. Не всем по вкусу придут, к примеру, такие безжалостно-точные строки:
Смерть подстерегает каждого из нас. Обычный человек не хочет в это верить. Он убежден, что будет жить вечно, и ему нестерпимо тошно смотреть в глаза реальности. Он предпочитает смотреть в другую сторону, а еще лучше – совсем закрывать глаза. Прятать, как страус, голову в песок.
В «Истории живописи Италии» Стендаль констатировал, что чувство скорби у его современников стало интенсивнее, нежели оно было в античности. Стендаль критиковал тех, кто осуждает изображение полей сражений или больниц как чего-то непоэтического, и призывал осознать, что говорить правду о своем времени – это нередко означает «рассказывать ужасы» (dire des horreurs). Бодлер эту горечь ужасов еще более сгустил. Она ощущается на зубах. Она проникает в глотку. Она разъедает организм. Такова сила бодлеровской горечи.
Неверие в свет, в мир, в человека, в прогресс и сделало Бодлера роковым поэтом зла, неким Антихристом поэзии. Бодлеровский культ всего извращенного, порочного, искусственного, порожденного городской цивилизацией, его эстетизм и аморализм, – все это оказало значительное влияние на русских символистов: Мережковского, Минского, Анненского, Брюсова, Бальмонта, Сологуба…
А наш современный классик Андрей Вознесенский? Не пошел ли он по стопам Бодлера, когда написал, что:
Это стихотворение «Падаль» высоко ценил Флобер. Однако для других оно было литературой «мертвецких, боен и притонов». Жесткие истины, высказанные Бодлером, были и остаются не для уха среднего человека. Мещанин, обыватель, буржуа требует усыпляющих грез. Его радует букет банальных красивостей. Уставая от жизни, он хочет забыться и испить чего-то вкусненького и сладенького, эдакий ликерчик от искусства. А Бодлер тычет его лицом в разлагающуюся падаль и постоянно твердит: «Remember!» («He забудь!»), Memento mori! («Помни о смерти!»).
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной…
…Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты – навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
(Пер. В. Левика)
Смерть подстерегает каждого из нас. Обычный человек не хочет в это верить. Он убежден, что будет жить вечно, и ему нестерпимо тошно смотреть в глаза реальности. Он предпочитает смотреть в другую сторону, а еще лучше – совсем закрывать глаза. Прятать, как страус, голову в песок.
В «Истории живописи Италии» Стендаль констатировал, что чувство скорби у его современников стало интенсивнее, нежели оно было в античности. Стендаль критиковал тех, кто осуждает изображение полей сражений или больниц как чего-то непоэтического, и призывал осознать, что говорить правду о своем времени – это нередко означает «рассказывать ужасы» (dire des horreurs). Бодлер эту горечь ужасов еще более сгустил. Она ощущается на зубах. Она проникает в глотку. Она разъедает организм. Такова сила бодлеровской горечи.
Бодлер отважно бросается в бездны «подполья» и там зажигает факелы, чтобы яснее лицезреть запрятанные глубоко человеческие язвы и пороки.
Сырой, холодный мрак пропитан трупным смрадом.
Дрожу от страха я с гнилым болотом рядом,
И под ногой моей – то жаба, то слизняк…
(«Романтический закат», пер. В. Микушевича)
Бодлеру чистая радость не в радость, незамутненная красота не в красоту. Для него не существует светлого, гармонического совершенства.
В провалах грусти, где ни дна, ни края,
Куда Судьба закинула меня,
Где не мелькнет веселый проблеск дня,
Где правит ночь, хозяйка гробовая,
На черной мгле я живопись творю,
Всегда язвимый богом ядовитым,
И, как гурман с могильным аппетитом,
Свое же сердце к завтраку варю…
(Пер. В. Левика)
Этот мотив человеческой красоты, обостренной перенесенными страданиями, до Бодлера встречался у Данте, у Китса и других поэтов. Истинный поэт не может наслаждаться личным счастьем, покуда кругом разлито море людских страданий и слез. Куда бы он ни пошел, повсюду его преследует видение Ада. Всюду он встречает юдоль обид и горестей. Повсюду натыкается на «бессердечие гранита». «Мы – каждый за себя! Нет ничего святого!» – восклицает Бодлер в «Исповеди». В отличие от поэтов он эстетизирует страдание, оно – альфа и омега бодлеровского существования. Если его нет, то нужно его найти. И находит.
Не стану спорить, ты умна!
Но женщин украшают слезы.
Так будь красива и грустна,
В пейзаже зыбь воды нужна,
И зелень обновляет грозы…
(«Грустный мадригал», пер. В. Левика)
обращается он к ближнему. Поэт верит, что железный обруч сжимает каждого.
Но сжал ли грудь твою хоть раз
Железный обруч отвращенья?.. —
Неверие в свет, в мир, в человека, в прогресс и сделало Бодлера роковым поэтом зла, неким Антихристом поэзии. Бодлеровский культ всего извращенного, порочного, искусственного, порожденного городской цивилизацией, его эстетизм и аморализм, – все это оказало значительное влияние на русских символистов: Мережковского, Минского, Анненского, Брюсова, Бальмонта, Сологуба…
А наш современный классик Андрей Вознесенский? Не пошел ли он по стопам Бодлера, когда написал, что:
Одна только разница: у Бодлера боль непреходящая, как доминанта всей жизни, а у Вознесенского – как некий поэтический каприз лирического настроения: сегодня больно!.. Как пошутил некий критик, Вознесенский организовал целый трест под названием «Главболь».
Видно, душа, как печенка, отбита…
Ну, а пока что – да здравствует бой,
Вам еще взвыть от последней обоймы.
Боль продолжается. Празднуйте боль!
Больно!
X
«Стихи Бодлера, – писал Анатолий Луначарский в первом выпуске советской литературной энциклопедии, – производят впечатление сдерживающего себя, полного достоинства констатирования ужаса жизни. Перед нами поэт, который знает, что жизнь представляет собою мрак и боль, что она сложна, полна бездн. Он не видит перед собою луча света, он не знает выхода. Но от этого не отчаялся, не расхандрился, напротив, он словно сжал руками свое сердце. Он старается сохранить во всем какое-то высокое спокойствие, стремится как художник доминировать над окружающим. Он не плачет. Он поет мужественную и горькую песню именно потому, что не хочет плакать. Позднее поэты этого упадочного типа совершенно утеряли такое равновесие и такую суровую граненность формы…»
Любопытная попытка советизировать Бодлера. Первые большевики вообще преклонялись перед ницшеанским сверхчеловеком. В этом ряду Луначарский числил и Бодлера: мол, ему худо, а он тем не менее «поет мужественную и горькую песню». Но, увы, никаким сверхчеловеком Бодлер не был. Наоборот, он был слабым человеком, увязшим в гипертрофированной рефлексии.
Сартр пишет:
«Исконная поза Бодлера – это поза человека, склонившегося над самим собой. Склонившегося, словно Нарцисс. Его непосредственное сознание само является предметом неотступного и пристального взгляда. Нам, людям обыкновенным, довольно и того, что мы видим дом или дерево; целиком поглощенные их созерцанием, мы не думаем, забываем о самих себе; Бодлер же не способен забыть о себе ни на секунду. Он смотрит и в то же время наблюдает за тем, как он смотрит, наблюдает, чтобы увидеть, как он наблюдает; он созерцает собственное сознание о дереве, о доме…»
И еще выводы Сартра:
«Бодлер – человек, чувствующий себя бездной. Терзаемый гордыней, скукой, головокружением, он видит себя вплоть до самых потаенных душевных глубин: он неповторим, оторван от других людей, не создан, абсурден, безосновен, брошен в полнейшее одиночество, где и несет свою ношу, обречен на то, чтобы самому оправдывать собственное существование, он непрестанно ускользает от самого себя, выскальзывает из собственных пальцев, он погружен в созерцание…»
Дистанция времени позволяет Сартру судить Бодлера со всей строгостью:
«Высказавшись в пользу зла, Бодлер тем самым сделал выбор в пользу собственной виновности. Угрызения совести – вот что позволяет этому грешнику воплотить свою единственность и свою свободу. Чувство виновности не покидало его в течение всей жизни…
…Этот человек отверг жизненный опыт, никакие внешние воздействия не смогли изменить его, и он ничему не научился… Каким он был в 20 лет, таким мы находим его и на пороге смерти…»
И все же, добавим от себя, понять до конца, каким был Бодлер человеком, задача из самых сложных. Лунный ландшафт его горемычной души еще предстоит изучать многим исследователям.
Любопытная попытка советизировать Бодлера. Первые большевики вообще преклонялись перед ницшеанским сверхчеловеком. В этом ряду Луначарский числил и Бодлера: мол, ему худо, а он тем не менее «поет мужественную и горькую песню». Но, увы, никаким сверхчеловеком Бодлер не был. Наоборот, он был слабым человеком, увязшим в гипертрофированной рефлексии.
Сартр пишет:
«Исконная поза Бодлера – это поза человека, склонившегося над самим собой. Склонившегося, словно Нарцисс. Его непосредственное сознание само является предметом неотступного и пристального взгляда. Нам, людям обыкновенным, довольно и того, что мы видим дом или дерево; целиком поглощенные их созерцанием, мы не думаем, забываем о самих себе; Бодлер же не способен забыть о себе ни на секунду. Он смотрит и в то же время наблюдает за тем, как он смотрит, наблюдает, чтобы увидеть, как он наблюдает; он созерцает собственное сознание о дереве, о доме…»
И еще выводы Сартра:
«Бодлер – человек, чувствующий себя бездной. Терзаемый гордыней, скукой, головокружением, он видит себя вплоть до самых потаенных душевных глубин: он неповторим, оторван от других людей, не создан, абсурден, безосновен, брошен в полнейшее одиночество, где и несет свою ношу, обречен на то, чтобы самому оправдывать собственное существование, он непрестанно ускользает от самого себя, выскальзывает из собственных пальцев, он погружен в созерцание…»
Дистанция времени позволяет Сартру судить Бодлера со всей строгостью:
«Высказавшись в пользу зла, Бодлер тем самым сделал выбор в пользу собственной виновности. Угрызения совести – вот что позволяет этому грешнику воплотить свою единственность и свою свободу. Чувство виновности не покидало его в течение всей жизни…
…Этот человек отверг жизненный опыт, никакие внешние воздействия не смогли изменить его, и он ничему не научился… Каким он был в 20 лет, таким мы находим его и на пороге смерти…»
И все же, добавим от себя, понять до конца, каким был Бодлер человеком, задача из самых сложных. Лунный ландшафт его горемычной души еще предстоит изучать многим исследователям.
Так перевел концовку стихотворения «Альбатрос» Мережковский. Якубович перевел иначе:
Поэт, как альбатрос, отважно, без усилья,
Пока он – в небесах, витает в бурной мгле,
Но исполинские, невидимые крылья
В толпе ему ходить мешают по земле.
Толпа (глупцы) обломала крылья альбатросу. Он истекал кровью. И эта боль страдания сделала Шарля Бодлера великим поэтом.
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
Спившийся бог
В литературной энциклопедии (1962) помягче, но тоже брошена тень на чуждого поэта, на его «символистские эстетические установки». Вместе с тем приведены слова Брюсова о том, что Верлен обогатил лирику разнообразными оттенками переживаний, сблизил ее с задушевной беседой, придал стиху тонкую музыкальность. О, это уже похвала!..
В июне 1952 года в беседе с Лидией Чуковской Анна Ахматова сказала: «Когда у одного француза спросили, кто лучший поэт Франции, он ответил: «Hugo, helas» («Конечно, Гюго!» – Ю.В.). Это, разумеется, не соответствует истине: взять хотя бы Верлена, он в 20 раз лучше».
Высказывания соотечественника Верлена, французского писателя Жюля Ренара: «От Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена. Он похож на спившегося бога».
Приведу собственную публикацию о Верлене в газете «Вечерний клуб» от 15 марта 1994 года (интересно вспомнить).
Изысканный и тоскующий
В этом месяце исполняется 150 лет со дня рождения Поля Верлена. Не все знают знаменитого французского поэта, одного из основоположников символизма. Поэтому познакомим читателей вкратце с жизнью и творчеством поэта-символиста.
Верлен родился 30 марта 1844 года в Меце, в семье офицера. По окончании лицея служил чиновником Парижской ратуши, рано начал писать стихи. На первом этапе испытывал влияние Бодлера. Первый сборник «Сатурновские стихотворения» Верлен выпустил в 1866 году. Затем вышли сборники стихов «Галантные празднества» и «Песнь чистой любви».
Примечательный штрих в биографии Верлена: в 1871 году он служил в бюро прессы Парижской коммуны. После поражения коммунаров вынужден был уехать за пределы Франции. Его следующая книга «Романсы без слов» отразила болезненную тоску растерявшегося интеллигента.
Да, он любил женщин, ну и что из того? Прочитаем одно из стихотворений Верлена из его книги «Песня для нее» (1891) в переводе Федора Сологуба:
В заключение приведем одно из стихотворений Верлена в переводе Бориса Пастернака, весьма характерное по тональности для творчества французского поэта-символяста:
Верлен родился 30 марта 1844 года в Меце, в семье офицера. По окончании лицея служил чиновником Парижской ратуши, рано начал писать стихи. На первом этапе испытывал влияние Бодлера. Первый сборник «Сатурновские стихотворения» Верлен выпустил в 1866 году. Затем вышли сборники стихов «Галантные празднества» и «Песнь чистой любви».
Примечательный штрих в биографии Верлена: в 1871 году он служил в бюро прессы Парижской коммуны. После поражения коммунаров вынужден был уехать за пределы Франции. Его следующая книга «Романсы без слов» отразила болезненную тоску растерявшегося интеллигента.
Другие моменты из жизни Верлена: ссора с Рембо, заключение как участника Коммуны в тюрьму. В дальнейшем разочарование, пессимизм, нищета, забвение в алкоголе. Он умер 8 января 1896 года в возрасте 51 года, вконец отравленный абсентом. На похоронах кто-то вскрикнул: «Женщины сгубили Верлена!»
Пусть будет прихоть нечиста или невинна,
Порок иль скромная мечта – мне все едино.
Я воплощу любой твой бред, скажи, в чем дело?
– О, дьявол, – я ему в ответ, – все надоело!
Да, он любил женщин, ну и что из того? Прочитаем одно из стихотворений Верлена из его книги «Песня для нее» (1891) в переводе Федора Сологуба:
Верлен принадлежал к тому типу поэтов, у которых запрограммирована страсть сжигать самих себя. Тем выше градус горения, тем ярче огонь творчества. Таковы Верлен, Байрон, Высоцкий (да простят меня за такой выстроенный ряд!..) Степан Цвейг писал о Верлене и ему подобных: «Они пропивают, проигрывают, проматывают себя, их сметает внутренний вихрь их существа».
Не надо ни добра, ни злости,
Мне дорог цвет слоновой кости
На коже ало-золотой,
Иди себе путем разврата,
Но как лелеют ароматы
От этой плоти, боже мой!
Безумство плоти без предела,
Меня лелеет это тело,
Священнейшая плоть твоя!
Зажженный страстностью твоею,
От этой плоти пламенею,
И, черт возьми, она – моя!
До наших душ нам что за дело!
Над ними мы смеемся смело, —
Моя душа, твоя душа!
Но что нам райская награда!
Здесь, на земле, любить нам надо,
И здесь нам радость хороша.
Но здесь нам надо торопиться,
Недолгим счастьем насладиться,
Самозабвение вкусить.
Люби же, злая баловница,
Как льются воды, свищет птица, —
Вот так и. мы должны любить.
В заключение приведем одно из стихотворений Верлена в переводе Бориса Пастернака, весьма характерное по тональности для творчества французского поэта-символяста:
Пусть хандра. Пусть погодные аномалии. Пусть наследия. Пусть дробящиеся мелкие осколочки нашего российского быта. Но мы выживем. Опыт Варлама Шаламова говорит о том, что поэзия может спасти человека в любое трудное время. Поэтому совет: хоть иногда, хоть изредка давайте читать стихи – настоящих Поэтов, в том числе и Поля Верлена. Как говорил Евгений Баратынский: «Болящий дух врачует песнопенье». Все просто. И никаких дополнительных лекарств…
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
О дождик желанный,
Твой шорох – предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
Откуда кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
Хандра ниоткуда,
На то и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.
А теперь копнем поглубже
Так было написано в газете. Коротко. Недурненько и вполне литературненько, – скажем в рифму. Но не объемно. Необходимо расширить рамки текста. И заглянуть в верленовские бездны. Вспомнить его гей-повороты, дикарство и пьяные выходки, Именно это привлекает нынешнего читателя: не сделай нам «красиво», как раньше, а нарисуй нам «кроваво». Крутое время – крутые рассказы.
Итак, дополнительные штрихи к биографии Поля Верлена.
Отец поэта был армейским офицером, а мать простой, не очень образованной женщиной. Верлен был единственным ребенком в семье. До появления сына на свет мать его трижды рожала и все три раза дети оказывались мертворожденными. Но Поль выжил и поэтому неудивительно, что мать любила своего единственного сына и всячески баловала его. Верлен до самой своей смерти оставался любимцем матери. Она считала его, и не без основания, слабым, безвольным, безответственным и требующим постоянной опеки.
Чувственность в Верлене проснулась рано. Однако его внешность и постоянная неряшливость не позволяли ему надеяться на ответные чувства, у него было широкое плоское лицо с маленькими глазками, почти спрятанными под густыми бровями, невыразительное и почти уродливое. Он походил на преступника-дегенерата. В школе Верлена всегда дразнили и над ним издевались – «урод, урод!..» Первый биограф поэта – Эдмон Лепететье – писал: «Верлен был вызывающе безобразен. С годами его лицо, странное и ассимитричное, – с горбатым черепом и носом картошкой стало казаться совершенно невыносимым. Но оно излучало блестящий ум в ореоле таланта. К этому звериному лицу привыкаешь, когда оно смеется, и смиряешься с его загробностью, когда он говорит серьезно».
Но, будучи звероподобным, Верлен еще со школьных лет тянулся к ангелоподобным мальчикам из младших классов, предлагая им «горячую дружбу». С юности поэт был бисексуалом: одинаково тянулся как к женщинам, так и к мужчинам. С 17 лет стал пользоваться услугами проституток. И появилась тяга к алкоголю. Его любимым напитком был ядовито-зеленый абсент. Веселая богемная распутная жизнь… В какой-то момент Верлену она надоела. Он встретил удивительно чистую 16-летнюю девушку Матильду Моте и влюбился в нее, а в 1870 году женился на ней. Она восхищалась его стихами, а он пламенел от ее тела. «Я не люблю тебя одетой…» – писал он.
Позднее в своих воспоминаниях Матильда Моте писала, что влюбленным Верлен был таким счастливым, что «он перестал быть уродливым, а я даже вспомнила о сказке «Аленький цветочек», в которой любовь превращает чудовище в принца-красавца». На протяжении всех 10 месяцев, пока они были помолвлены, Верлен оставался преданным и целомудренным, забыл про абсент и писал стихи, прославляющие любовь. Но женитьба и последующая за ней совместная жизнь расставили все по местам. Пелена влюбленности прошла, и супруги предстали друг перед другом в своем истинном обличии. Матильда оказалась женщиной пустой и тщеславной, мелкой по своим интересам и не способной понять, что рядом с нею творит поэт. Ну, и Верлен для Матильды оказался вовсе не «принцем» из сказки, а настоящим «чудовищем» в реальной жизни. Он снова стал много пить и у него появились пугающие приступы дикой агрессии, которые, впрочем, чередовались с проявлением искренней нежности: он вдруг как бы прозревал. Однажды в порыве необузданного гнева Верлен попытался поджечь волосы на голове Матильды, а в другой раз в ярости швырнул своего новорожденного сына так, что тот ударился о стену. Но, слава богу, все обошлось без тяжелых последствий.
И все же какое-то время у Верлена была семья (раздоры, ссоры, – а кого их нет?!), он служил, и сохранилась, таким образом, некая буржуазная респектабельность. Но в 1871 году в жизни Верлена появился Артюр Рембо, и все мнимое благополучие полетело в тартарары. Жена не выдержала дружбы-любви своего мужа с Верленом и развелась с ним. Прошло всего лишь 3 года со дня их знакомства. И – финиш.
Итак, дополнительные штрихи к биографии Поля Верлена.
Отец поэта был армейским офицером, а мать простой, не очень образованной женщиной. Верлен был единственным ребенком в семье. До появления сына на свет мать его трижды рожала и все три раза дети оказывались мертворожденными. Но Поль выжил и поэтому неудивительно, что мать любила своего единственного сына и всячески баловала его. Верлен до самой своей смерти оставался любимцем матери. Она считала его, и не без основания, слабым, безвольным, безответственным и требующим постоянной опеки.
Чувственность в Верлене проснулась рано. Однако его внешность и постоянная неряшливость не позволяли ему надеяться на ответные чувства, у него было широкое плоское лицо с маленькими глазками, почти спрятанными под густыми бровями, невыразительное и почти уродливое. Он походил на преступника-дегенерата. В школе Верлена всегда дразнили и над ним издевались – «урод, урод!..» Первый биограф поэта – Эдмон Лепететье – писал: «Верлен был вызывающе безобразен. С годами его лицо, странное и ассимитричное, – с горбатым черепом и носом картошкой стало казаться совершенно невыносимым. Но оно излучало блестящий ум в ореоле таланта. К этому звериному лицу привыкаешь, когда оно смеется, и смиряешься с его загробностью, когда он говорит серьезно».
Но, будучи звероподобным, Верлен еще со школьных лет тянулся к ангелоподобным мальчикам из младших классов, предлагая им «горячую дружбу». С юности поэт был бисексуалом: одинаково тянулся как к женщинам, так и к мужчинам. С 17 лет стал пользоваться услугами проституток. И появилась тяга к алкоголю. Его любимым напитком был ядовито-зеленый абсент. Веселая богемная распутная жизнь… В какой-то момент Верлену она надоела. Он встретил удивительно чистую 16-летнюю девушку Матильду Моте и влюбился в нее, а в 1870 году женился на ней. Она восхищалась его стихами, а он пламенел от ее тела. «Я не люблю тебя одетой…» – писал он.
Я не знаю французского и не могу воспроизвести, как это звучит в подлиннике, но переводчик Федор Сологуб, сам блестящий поэт, нашел изумительный русский эквивалент: «волхование колен»…
Глядеть на платье мне досадно —
Оно скрывает беспощадно
Все, что уводит сердце в плен:
И дивной шеи обаянье,
И милых плеч очарованье,
И волхование колен…
Позднее в своих воспоминаниях Матильда Моте писала, что влюбленным Верлен был таким счастливым, что «он перестал быть уродливым, а я даже вспомнила о сказке «Аленький цветочек», в которой любовь превращает чудовище в принца-красавца». На протяжении всех 10 месяцев, пока они были помолвлены, Верлен оставался преданным и целомудренным, забыл про абсент и писал стихи, прославляющие любовь. Но женитьба и последующая за ней совместная жизнь расставили все по местам. Пелена влюбленности прошла, и супруги предстали друг перед другом в своем истинном обличии. Матильда оказалась женщиной пустой и тщеславной, мелкой по своим интересам и не способной понять, что рядом с нею творит поэт. Ну, и Верлен для Матильды оказался вовсе не «принцем» из сказки, а настоящим «чудовищем» в реальной жизни. Он снова стал много пить и у него появились пугающие приступы дикой агрессии, которые, впрочем, чередовались с проявлением искренней нежности: он вдруг как бы прозревал. Однажды в порыве необузданного гнева Верлен попытался поджечь волосы на голове Матильды, а в другой раз в ярости швырнул своего новорожденного сына так, что тот ударился о стену. Но, слава богу, все обошлось без тяжелых последствий.
И все же какое-то время у Верлена была семья (раздоры, ссоры, – а кого их нет?!), он служил, и сохранилась, таким образом, некая буржуазная респектабельность. Но в 1871 году в жизни Верлена появился Артюр Рембо, и все мнимое благополучие полетело в тартарары. Жена не выдержала дружбы-любви своего мужа с Верленом и развелась с ним. Прошло всего лишь 3 года со дня их знакомства. И – финиш.
Верлен и Рембо
Артюр Рембо – еще одна знаменитость французской поэзии, – был на 10 с половиной лет моложе Верлена (родился 20 октября 1854). Он, как и Верлен, тоже был связан с Парижской коммуной и посвятил ей несколько стихотворений: «Нужны ли сердцу моему озера крови…» Рембо писал оригинальные стихи, а еще был преоригинальным человеком: неисправимым хулиганом, жестоким извращенцем и садистом, – гений и злодейство в нем сочетались вполне мирно. Рембо считал, что поэту необходимо испытать все формы любви, страдания и безумия, и только все это может позволить найти поэтическую «истину».
Рембо послал свои стихи Верлену, как мэтру, а в сентябре 1871 года и сам появился в Париже, оборванный, грязный и без гроша в кармане. С появлением Рембо нормальная жизнь Верлена кончилась: все пошло вразнос. Обратимся к книге, вышедшей на Западе, – «Интимная сексуальная жизнь знаменитых людей» (1981):
«Верлен вначале поселил Рембо в доме родственников своей жены, где и сам жил в то время, затем Верлен стал устраивать Рембо в домах своих друзей по очереди. Один из них, музыкант-гомосексуалист привил Рембо любовь к гашишу. День и ночь Верлен и Рембо веселились и пировали. На публике они специально вели себя очень провокационно, оказывая друг другу знаки любви и внимания, наедине Верлен и Рембо проводили «ночи Геркулеса», занимаясь тем, что они сами называли «любовью тигров». Из них двоих Рембо явно был доминирующим партнером, Верлен, который считал себя «женственным» человеком, ищущим любви и защиты, был просто очарован этим «юным Казановой», с его неотразимым сочетанием красоты, гениальности и насилия. Рембо однажды полоснул Верлена ножом, чтобы развлечься и проверить заодно свое могущество над старшим товарищем. Он также постоянно насмехался над «супружеской респектабельностью» Верлена.
Рембо послал свои стихи Верлену, как мэтру, а в сентябре 1871 года и сам появился в Париже, оборванный, грязный и без гроша в кармане. С появлением Рембо нормальная жизнь Верлена кончилась: все пошло вразнос. Обратимся к книге, вышедшей на Западе, – «Интимная сексуальная жизнь знаменитых людей» (1981):
«Верлен вначале поселил Рембо в доме родственников своей жены, где и сам жил в то время, затем Верлен стал устраивать Рембо в домах своих друзей по очереди. Один из них, музыкант-гомосексуалист привил Рембо любовь к гашишу. День и ночь Верлен и Рембо веселились и пировали. На публике они специально вели себя очень провокационно, оказывая друг другу знаки любви и внимания, наедине Верлен и Рембо проводили «ночи Геркулеса», занимаясь тем, что они сами называли «любовью тигров». Из них двоих Рембо явно был доминирующим партнером, Верлен, который считал себя «женственным» человеком, ищущим любви и защиты, был просто очарован этим «юным Казановой», с его неотразимым сочетанием красоты, гениальности и насилия. Рембо однажды полоснул Верлена ножом, чтобы развлечься и проверить заодно свое могущество над старшим товарищем. Он также постоянно насмехался над «супружеской респектабельностью» Верлена.