За несколько часов до его смерти в комнату к нему проник австрийский поэт Мейснер. Он осведомился, каковы его отношения с Богом. Гейне, улыбаясь, ответил: «Будьте спокойны. Бог простит меня. Это его профессия».
Генрих Гейне умер 17 февраля 1856 года, в возрасте 58 лет. Хоронили его на кладбище Монмартра 20 февраля. За гробом шла горстка людей, но среди них Теофиль Готье и Александр Дюма. Хоронили, согласно его воле, без религиозных обрядов, и на могиле не произносили речей.
«Вместо креста возложите на мою могилу лук и стрелы», – говорил Гейне. Он действительно был бойцом и сам называл себя «храбрым солдатом в войне за освобождение человечества». В стихотворении «Доктрина» Гейне писал:
Сохранились письма Гейне к «милой, дорогой Mouche». Вот некоторые отрывки из них:
«…Радуюсь тому, что вскоре увижу тебя и запечатлею поцелуй на твоем милом личике. Ах, эти слова получили бы менее платонический смысл, если бы я еще был человеком. Но, к сожалению, я уже лишь дух; тебе, может быть, это приятно, меня же отнюдь не устраивает… Чувствую себя по-прежнему плохо: ничего, кроме неприятностей, припадков бешеной боли и ярости, вызванных моим безнадежным состоянием. Мертвец, жаждущий самых пылких наслаждений жизнью! Это ужасно! Прости!..»
«…Я был бы так рад видеть тебя, последний цветок моей печальной осени! Безмерно любимое существо!
Остаюсь вечно преданный тебе с глупою нежностью, Г. Г.»
«Дорогая Mouche! Я простонал всю очень дурную ночь и почти теряю мужество. Надеюсь, что завтра услышу над собой твое жужжанье. При этом я сентиментален, как влюбленный мопс…»
Матильда, этот «домашний Везувий» и официальная жена Гейне, любимый ею попугай Кокото и последняя возлюбленная, «Муха» – вот основной круг общения великого поэта. «Не будь у меня жены и попугая, – острил Гейне, – я – Господи, прости мне этот грех! – покончил бы с собою, как римлянин!»
Однажды больного Гейне навестил его старый знакомый Карл Маркс. В этот момент поэта переносили на простыне на кровать, и он заметил слабым голосом: «Видите, дорогой Маркс, дамы все еще носят меня на руках».
Юмор не покидал Гейне даже в тяжелые минуты. Однако паралич производил свое разрушительное дело – рвоты, обмороки, судороги… Последними словами поэта было: «писать… бумагу, карандаш…»
Генрих Гейне испил до дна предназначенную ему судьбой горькую чашу. Остается только утешаться его лирикой, иронией и юмором.
Несколько эпизодов из жизни Гейне.
Однажды у поэта, возвращавшегося из-за границы в Германию, таможенники спросили, не везет ли он запрещенных книг.
– О, очень много! – ответил Гейне.
– Где? – спросили бдительные чиновники.
– Тут, – ответил поэт, указывая на голову.
Гейне был весьма невысокого мнения о всех государственных служащих и говорил: «Существует лишь одна мудрость, и она имеет определенные границы, но глупостей существуют тысячи, и они беспредельны».
И еще одно «однажды». Как-то вечером Гейне и Бальзак прогуливались в Париже по Елисейским Полям. Мимо них прошла очаровательная дама.
– Посмотрите на эту женщину! – воскликнул Бальзак. – Как она держится, какое достоинство во всем теле! Этому нельзя научиться, это врожденное! Держу пари, дорогой друг, что она княгиня!
– Княгиня? – усмехнулся Гейне. – Готов поспорить, что это кокотка!
Они поспорили. Навели справки через знакомых, и выяснилось, что оба правы. Дама была действительно княгиня, но и кокотка тоже. Как говорится, едина в двух лицах.
А теперь еще один характерный для Гейне стих:
Из дневника Корнея Чуковского, запись от 21 ноября 1932 года: «…В ГИХЛе выходят мои переводы из Гейне… предисловие написано Шиллером (был такой советский литературовед. – Ю. Б.) – ну топорно, ну тупо, но ничего, а вот примечания Берковского, это черт знает что – наглость и невежество…»
Бывало и так. Но гордились другим: много в СССР издавали и пропагандировали Гейне, в то время как в гитлеровской Германии книги поэта сжигали на кострах. В Советском Союзе даже был свой Генрих Гейне – Михаил Светлов, которого называли «красным», «советским Гейне». Вроде бы похожи лирика, ирония и юмор. Действительно, есть что-то сходное, однако одна существенная разница: степень таланта. Да и масштаб личности не тот. Не случайно известный пародист Александр Архангельский написал довольно-таки язвительную пародию под названием «Лирический сон» с намеком на популярную светловскую «Гренаду»:
Таков был Генрих Гейне. Поэт-гладиатор с нежным сердцем. Во всяком случае, таким он мне представляется. Но возможны сотни других вариантов. К примеру, Наум Коржавин изложил всю жизнь поэта по-своему:
И, пожалуй, последнее. Пушкин и Гейне. Соприкасались ли два великих поэта или нет? Лично они знакомы не были, но заочно интересовались друг другом. К тому же они были почти ровесники. Пушкин моложе немецкого собрата менее чем на полтора года. В 1835 году Александр Сергеевич в письме шведско-норвежскому посланнику Густаву Нордингу благодарит его за «любезную контрабанду» – присылку четырех томов собрания сочинений Генриха Гейне, изданных по-французски в Париже в 1834–1835 годах. Эти книги, запрещенные в России, передал Пушкину граф Фикельмон.
Совсем недавно в Институте Генриха Гейне в Дюссельдорфе в его архиве нашли листок с заказом Гейне, который просил прислать ему в Париж из Гамбурга по каталогу Вильгельма Жовьена повести Пушкина во французском переводе. Стало быть, Гейне читал Пушкина, Пушкин – Гейне. Вот вам и пример часто встречающегося «странного сближения».
И легко предположить, что двух великих поэтов одолевали одни и те же «Ночные мысли» (так называется одно из стихотворений Генриха Гейне):
Свет и тень лорда Байрона
С каждым поэтом или писателем мы знакомимся – а затем возвращаемся к ним – в определенном возрасте: с одним в юные годы, с другим – в зрелые или даже поздние. Отсюда и разное восприятие одних и тех же текстов. В молодости мы выискиваем рассуждения о любви, в старости нас привлекают совсем иные мысли – о страдании, о смерти, о вечности.
К Байрону меня приобщила Марина Георгиевна Маркарьянц, учительница английского языка, которая, будучи любительницей литературы, приносила в школу своим любимым ученикам редкие или запретные тогда книги, например Анну Ахматову. Марина Георгиевна устраивала литературные семинары. На одном из них по ее совету я выступил с докладом о творчестве Байрона. Шел 1949 год, и надо было иметь определенную смелость говорить не о Фадееве или Шолохове, а именно о лорде Байроне. Это был мой первый литературоведческий опыт, о качестве которого уже ничего не скажешь: не сохранился. Но, готовясь к выступлению, я начитался Байроном всласть. Он мне нравился. Нравится и теперь.
И как справедливо писал М. Дубинский в книге «Женщины в жизни великих и замечательных людей» (она вышла в 1900 году в Санкт-Петербурге и переиздана уже в наши дни):
«Нет, пожалуй, ни одного великого поэта, который был бы так родственен русскому духу, как Байрон. Это почти русский поэт. Он писал пером Пушкина, водил рукой Лермонтова. Он царил в наших гостиных двадцатых и тридцатых годов, разочарованно зевал под маской Онегина, беспокойно блуждал по Руси под плащом Печорина и с негодованием метал громы устами Чацкого на балу у Фамусова. Он и теперь еще продолжает носиться со своей вечной тоскою по захолустным уголкам нашего обширного отечества, ничего не забыв и ничему не научившись. Даже его отрицательное отношение к своей родине – в какой-то степени наше отношение, потому что мы, как и он, не любим своекорыстной Англии, потому что, прикрывая громкими словами свою ненасытную алчность, она и в нас, как в великом творце Чайльд Гарольда, всегда будила чувство стыда и негодования, которых не заглушить никакими фразами о свободе, труде и цивилизации…»
Ах, этот байронизм! Вечно изводящая тоска. Разъедающая хандра. Гнетущее разочарование. И полнейший дискомфорт в душе. Откуда он? Сам Байрон пытался разобраться в своих эмоциях и записывал в дневнике 5 января 1821 года:
«В чем причина того, что всю мою жизнь я был более или менее ennuye (скучающий – франц. – Ю. Б.)? И что сейчас, пожалуй, даже меньше, чем в двадцать лет, насколько я помню? Не знаю, как ответить на это, но полагаю, что дело в каких-то врожденных свойствах; по этой же причине я просыпаюсь в дурном расположении духа – и так уже много лет. Умеренность в еде и усиленные физические упражнения, к которым я по временам прибегал, почти ничего не изменили. Больше помогала сильная страсть – под ее прямым воздействием я бывал странно возбужден, но не подавлен.
Доза солей вызывает у меня кратковременное опьянение, подобно легкому шампанскому. А вино и другие крепкие напитки делают угрюмым, даже свирепым – но молчаливым, замкнутым и не склонным к ссоре, если со мной не заговаривать. Плавание также вызывает у меня подъем духа, но обычное мое состояние – подавленность, которая усиливается с каждым днем. Это безнадежно; ведь я теперь даже менее ennuye, чем в девятнадцать лет. Заключаю так из того, что мне тогда не нужны были азартная игра, вино или какое-нибудь движение, иначе я чувствовал себя несчастным. Сейчас я научился хандрить спокойно и предпочитаю одиночество любому обществу – кроме общества дамы, которой я служу. Но что-то заставляет меня думать, что я – если доживу до старости – «начну умирать с головы», подобно Свифту. Однако я не так страшусь идиотизма или безумия, как он. Напротив, я считаю, что некоторые спокойные формы их предпочтительнее того, что считается у людей здравым рассудком».
Однако хандра не помешала (а может быть, наоборот, способствовала) Байрону стать титаном периода романтизма в литературе и искусстве. Он был кумиром эпохи, как Наполеон. Наполеон – символ победных войн и умелой организации государства, Байрон – символ литературной и частной жизни. Наполеон наводил порядок в Европе, а герои байроновских поэм «Гяур», «Корсар», «Манфред» и «Каин» выступали в роли мятежников, не принимающих этот порядок. Они отвергали любые его утешительные иллюзии и прямо смотрели в «ночной, беззвездный» мрак «железного века».
Но вернемся к первоисточнику, то бишь к Байрону, чтобы взглянуть на него с другой стороны. Мы уже сказали вкратце о политических взглядах поэта (вся его жизнь была вызовом обществу), о его вкладе в мировую литературу. Вскользь добавим, что Байрон еще и богоборец, гордец, бунтарь, скептик, храбрец, отличный спортсмен и стрелок, человек щедрый и одновременно скаредный… Но речь поведем не об этом, а исключительно о Байроне как покорителе женских сердец, для которого чувство греха было неведомо.
Наш соотечественник поэт Павел Антокольский записывал о Байроне в дневнике как о благожелательном, добром, спокойном человеке: «Но совсем иное – Байрон и женщины. Это, конечно, обыкновенный Казанова, но с рефлексией…» (28 мая 1964).
Чтобы избежать тоски, сплина, хандры, лорд Байрон прибегал к женщинам как к своеобразному лекарству. Женщины врачевали его скорбный и печальный дух. Сколько их было? «200, хотя эта цифра, возможно, неточна. Я их последнее время перестал считать», – записывал Байрон в своем дневнике в Италии. Многих он не помнил совсем, многим даже посвящал стихи. Эти музы составляли, кстати, целую коллекцию: Лесбия и Каролина, Элиза и Анна, Марион и Мэри, Гарриет и Джесси… Во всех стихотворениях, посвященных своим любовницам-врачевательницам, чародейкам-искусительницам, Байрон романтически страстен.
Повышенная сексуальность лорду Байрону, очевидно, передалась с генами, и прежде всего повинен в этом его отец, капитан Джон Байрон. Отчаянный авантюрист и ненасытный гуляка, за что получил прозвище «Бешеный Джон», он даже имел кровосмесительную связь с родной сестрой, но этого уже не выдержал дед поэта, тоже носивший характерное прозвище «Джек Ненастье». Он выгнал сына из дома и лишил его наследства. Отец Байрона отправился во Францию и там нашел богатую любовницу. Из троих детей, родившихся на чужбине, выжила только Аугуста, к этой сводной сестре позднее и воспылал любовью Джордж Байрон. Гены отца?..
Джордж Гордон Байрон появился на свет 22 января 1788 года с искривленной ногой – в результате родовой травмы. Знаменитая хромота Байрона! Ему удалось свести свой изъян почти на нет плаванием и верховой ездой. Но сексуальность!.. К его эротическому воспитанию приложила руку (и не только руку) некая Мей Грей, служившая нянькой в семье поэта. Три года подряд эта юная шотландка залезала в постель к мальчику, чтобы «поиграться его телом». Более того, приглашала его посмотреть, как она занимается сексом со своим очередным любовником. Неудивительно, что, став взрослым, лорд Байрон смело ринулся в пучину любовных страстей.
Когда умер отец, Джордж Гордон оказался единственным наследником: так, в десятилетнем возрасте, он стал лордом и шестым пэром Байроном.
Учился он в привилегированной школе Харроу и Кембриджском университете, науки давались ему легко. Но не занятия заботили юного лорда, а чувственные удовольствия. Через его жилище в Лондоне прошло множество проституток. Буйная плоть требовала буйных любовных игр. Чтобы поддержать свои физические силы, Байрону приходилось прибегать к настойке опия.
А еще попойки с друзьями, оргии на лоне природы… Прямо падший ангел. Но все эти оргиастические увлечения Байрона можно объяснить и еще одной причиной: несчастливой любовью. В юности он был без ума от Мэри Хэворт, но она его отвергла, бросив своей воспитательнице роковую фразу, которую он случайно услышал: «Ты думаешь, мне очень нужен этот хромой мальчик?!» О, если бы она тогда ответила взаимностью на чувства юного лорда, вполне возможно, он удержался бы от распущенности, но этого не произошло. Отказ – и на сердце Байрона осталась незаживающая рана.
Катастрофа, которой закончилась первая любовь, родила, как утверждает Андре Моруа, потребность сентиментальных переживаний, ставших для Байрона необходимостью. «В покое он не мог найти вкуса к жизни. Настроен был услышать голос каждой страсти, если бы только могла она вернуть ему неуловимое чувство собственного существования».
Молодой лорд отправляется в путешествие – подчиняясь зову и романтически мятежных, бунтарских, и чувственных страстей. Португалия, Испания, Греция, Албания… Новые страны – новые женщины. Но не только. В порыве вдохновения он создает свое «Паломничество Чайльд Гарольда», которое приносит ему мировую славу. Первый тираж книги разошелся мгновенно. В Англию Байрон вернулся триумфатором. Хозяйки салонов наперебой стремились заполучить модного автора. Замужние дамы и невесты на выданье млели при одном лишь упоминании его имени.
Каролина стала любовницей Байрона, причем весьма настырной и ревнивой. Она устраивала для него приемы, писала ему письма и сама доставляла их на дом, переодетая пажом или кучером. Вскоре «леди Каро» наскучила поэту, он хотел ее бросить, но это оказалось делом трудным. Потеряв самообладание, она учинила громкий скандал своему возлюбленному, разбила окно и осколками стекла порезала себе руки, заявив присутствующим (а все это происходило на балу), что ее покалечил Байрон. Кстати, об их шумном романе был снят в конце XX века в Великобритании фильм под названием «Леди Каролина Лэмб». Заглавную героиню сыграла Сара Майлз.
Роман леди Каро с Байроном длился семь с половиной месяцев: с 25 марта по 9 ноября 1812 года. Рассказывают, что они встретились много лет спустя. Каролина Лэмб была уже старой и ехала с мужем в экипаже, навстречу им повстречалась траурная процессия. На вопрос мужа Каролины: «Чьи это похороны?» – ему ответили: «Лорда Байрона». Леди Каро не расслышала этих слов, а муж не рискнул их повторить.
Но это произошло много лет спустя. А тогда, после кровавой сцены, имевшей шумный общественный резонанс, Байрону пришлось спешно уехать в Оксфорд, где его утешительницей стала Джейн Элизабет Скотт, 40-летняя жена графа Харли.
В июле 1813 года произошло то, что назревало давно: 25-летний Байрон и 21-летняя Аугуста вступили в кровосмесительную связь. Джордж с детства старался опекать Аугустину и всегда нежно к ней относился. «Помни о том, дорогая сестра, что ты самый близкий мне человек… на свете, не только благодаря узам крови, но и узам чувства».
Платоническая любовь перешла в сексуальные отношения. Позднее Байрон утверждал, что Аугуста отдалась ему скорее из сочувствия, чем из страсти. Для него сестра являлась страшным соблазном, который долго его искушал. Знаток человеческих душ Андре Моруа считает, что Байрону всегда достаточно было только подумать об опасной страсти, чтобы она начала его преследовать. А как заметил кто-то из великих, чтобы избавиться от искушения, надо ему поддаться. И поэт поддался.
Положение сложилось крайне двусмысленное и запутанное. Аугуста была замужем и имела троих детей, а тут еще и «дитя греха»: она родила от Байрона дочь Медору. Продолжать отношения было чрезвычайно опасно, и они в конечном счете расстались. Байрон дарит Аугусте свой портрет, а она в ответ прядь своих волос и письменное признание на французском:
Генрих Гейне умер 17 февраля 1856 года, в возрасте 58 лет. Хоронили его на кладбище Монмартра 20 февраля. За гробом шла горстка людей, но среди них Теофиль Готье и Александр Дюма. Хоронили, согласно его воле, без религиозных обрядов, и на могиле не произносили речей.
«Вместо креста возложите на мою могилу лук и стрелы», – говорил Гейне. Он действительно был бойцом и сам называл себя «храбрым солдатом в войне за освобождение человечества». В стихотворении «Доктрина» Гейне писал:
А теперь просто необходимо коснуться темы «маркитанток». С ранних лет Генрих Гейне проявил себя очень влюбчивым. Маленькая Вероника, дочь палача Иозефа, или «красная Зефхен», как звали ее… Большая и безответная любовь к кузине Амалии… Амалия предпочла выйти замуж за другого и превратиться в почтенную мадам Фридлендер. А Генриху Гейне оставалось изливать свою сердечную боль в стихах.
Стучи в барабан и не бойся,
Целуй маркитантку под стук;
Вся мудрость житейская в этом,
Весь смысл глубочайших наук…
«Конченый человек» все же нашел в Париже (и где? в обувной лавке) свою женщину, 18-летнюю Эжени Миро, которую он назвал Матильдой. Девушку весьма простую и по умственному развитию явно не тянувшую на статус музы поэта. Гейне пытался дать ей образование, но она не смогла учиться. «У нее чудесное сердце, но слабая голова», – говорил Гейне своим друзьям. Она безрассудно тратила деньги и часто взрывалась не по делу, отчего Гейне прозвал ее «домашним Везувием». Почему он выбрал именно ее, остается загадкой. Может быть, потому, что она была веселого нрава, искусной любовницей и преданным другом? Весьма возможно. Когда Гейне окончательно слег и почти не вставал с постели, Матильда превратилась в заботливую и нежную сиделку, самоотверженно ухаживала за больным и как могла утешала его. К тому же она совершенно не ревновала Гейне к его поклонницам, среди которых была и последняя возлюбленная поэта, Камилла Сельдей, маленькая брюнетка с плутовскими глазами по прозвищу «Муха».
Юноша девушку любит,
А ей приглянулся другой;
А этот любит другую,
Назвал своею женой.
За первого встречного замуж
Выходит с досады она;
Юноша бледный тоскует,
Лишился покоя и сна.
Вот старая сказка, что новой
Останется навек;
А с кем она случится,
Тот – конченый человек.
Сохранились письма Гейне к «милой, дорогой Mouche». Вот некоторые отрывки из них:
«…Радуюсь тому, что вскоре увижу тебя и запечатлею поцелуй на твоем милом личике. Ах, эти слова получили бы менее платонический смысл, если бы я еще был человеком. Но, к сожалению, я уже лишь дух; тебе, может быть, это приятно, меня же отнюдь не устраивает… Чувствую себя по-прежнему плохо: ничего, кроме неприятностей, припадков бешеной боли и ярости, вызванных моим безнадежным состоянием. Мертвец, жаждущий самых пылких наслаждений жизнью! Это ужасно! Прости!..»
«…Я был бы так рад видеть тебя, последний цветок моей печальной осени! Безмерно любимое существо!
Остаюсь вечно преданный тебе с глупою нежностью, Г. Г.»
«Дорогая Mouche! Я простонал всю очень дурную ночь и почти теряю мужество. Надеюсь, что завтра услышу над собой твое жужжанье. При этом я сентиментален, как влюбленный мопс…»
Матильда, этот «домашний Везувий» и официальная жена Гейне, любимый ею попугай Кокото и последняя возлюбленная, «Муха» – вот основной круг общения великого поэта. «Не будь у меня жены и попугая, – острил Гейне, – я – Господи, прости мне этот грех! – покончил бы с собою, как римлянин!»
Однажды больного Гейне навестил его старый знакомый Карл Маркс. В этот момент поэта переносили на простыне на кровать, и он заметил слабым голосом: «Видите, дорогой Маркс, дамы все еще носят меня на руках».
Юмор не покидал Гейне даже в тяжелые минуты. Однако паралич производил свое разрушительное дело – рвоты, обмороки, судороги… Последними словами поэта было: «писать… бумагу, карандаш…»
Генрих Гейне испил до дна предназначенную ему судьбой горькую чашу. Остается только утешаться его лирикой, иронией и юмором.
Несколько эпизодов из жизни Гейне.
Однажды у поэта, возвращавшегося из-за границы в Германию, таможенники спросили, не везет ли он запрещенных книг.
– О, очень много! – ответил Гейне.
– Где? – спросили бдительные чиновники.
– Тут, – ответил поэт, указывая на голову.
Гейне был весьма невысокого мнения о всех государственных служащих и говорил: «Существует лишь одна мудрость, и она имеет определенные границы, но глупостей существуют тысячи, и они беспредельны».
И еще одно «однажды». Как-то вечером Гейне и Бальзак прогуливались в Париже по Елисейским Полям. Мимо них прошла очаровательная дама.
– Посмотрите на эту женщину! – воскликнул Бальзак. – Как она держится, какое достоинство во всем теле! Этому нельзя научиться, это врожденное! Держу пари, дорогой друг, что она княгиня!
– Княгиня? – усмехнулся Гейне. – Готов поспорить, что это кокотка!
Они поспорили. Навели справки через знакомых, и выяснилось, что оба правы. Дама была действительно княгиня, но и кокотка тоже. Как говорится, едина в двух лицах.
А теперь еще один характерный для Гейне стих:
Это перевод Вильгельма Левика, а вообще Гейне переводили многие, до советских времен – от Лермонтова до Блока. Ну а после тоже многие.
Как сообщают негры, у льва
Часто от скуки болит голова.
Тогда, чтоб избавиться от припадка,
Мартышку съедает он без остатка.
Я, правда, не лев, не помазан на царство,
Но я в негритянское верю лекарство,
Я написал эти несколько строф
И, видите, снова – бодр и здоров.
Из дневника Корнея Чуковского, запись от 21 ноября 1932 года: «…В ГИХЛе выходят мои переводы из Гейне… предисловие написано Шиллером (был такой советский литературовед. – Ю. Б.) – ну топорно, ну тупо, но ничего, а вот примечания Берковского, это черт знает что – наглость и невежество…»
Бывало и так. Но гордились другим: много в СССР издавали и пропагандировали Гейне, в то время как в гитлеровской Германии книги поэта сжигали на кострах. В Советском Союзе даже был свой Генрих Гейне – Михаил Светлов, которого называли «красным», «советским Гейне». Вроде бы похожи лирика, ирония и юмор. Действительно, есть что-то сходное, однако одна существенная разница: степень таланта. Да и масштаб личности не тот. Не случайно известный пародист Александр Архангельский написал довольно-таки язвительную пародию под названием «Лирический сон» с намеком на популярную светловскую «Гренаду»:
Не надо ангажированных стихов. А что касается настоящего искусства, то тут… О статуе Венеры Милосской в Лувре Гейне вспоминал: «Я долго лежал у ее ног и плакал».
Я видел сегодня
Лирический сон
И сном этим странным
Весьма поражен.
Серьезное дело
Поручено мне:
Давлю сапогами
Клопов на стене.
Большая работа,
Высокая честь,
Когда под рукой
Насекомые есть.
Клопиные трупы
Усеяли пол.
Вдруг дверь отворилась
И Гейне вошел.
Талантливый малый,
Немецкий поэт.
Вошел и сказал он:
– Светлову привет!
Я прыгнул с кровати
И шаркнул ногой:
– Садитесь, пожалуйста,
Мой дорогой!
Присядьте, прошу вас,
На эту тахту,
Стихи и поэмы
Сейчас вам прочту!..
Гляжу я на гостя —
Он бел, как стена,
И с ужасом шепчет:
– Спасибо, не на…
Да, Гейне воскликнул:
– Товарищ Светлов!
Не надо, не надо,
Не надо стихов!
Таков был Генрих Гейне. Поэт-гладиатор с нежным сердцем. Во всяком случае, таким он мне представляется. Но возможны сотни других вариантов. К примеру, Наум Коржавин изложил всю жизнь поэта по-своему:
Так что жизнь Генриха Гейне или любого гения и всеобщего кумира можно изложить в толстенном научном исследовании, можно в коротком эссе, что я и сделал, а можно и в одном стихотворении. Словом, Гейне в разных вариантах. Выбирайте любого!
Была эпоха денег,
Был девятнадцатый век.
И жил в Германии Гейне,
Невыдержанный человек.
В партиях не состоявший,
Он как обыватель жил.
Служил он и нашим, и вашим —
И никому не служил.
Был острою злостью просоленным
Его романтический стих.
Династии Гогенцоллернов
Он страшен был, как бунтовщик.
А в эмиграции серой
Ругали его не раз
Отпетые революционеры,
Любители догм и фраз.
Со злобой необыкновенной,
Как явственные грехи,
Догматик считал измены
И лирические стихи.
Но Маркс был творец и гений,
И Маркса не мог оттолкнуть
Проделываемый Гейне
Зигзагообразный путь.
Он лишь улыбался на это
И даже любил. Потому,
Что высшая верность поэта —
Верность себе самому.
И, пожалуй, последнее. Пушкин и Гейне. Соприкасались ли два великих поэта или нет? Лично они знакомы не были, но заочно интересовались друг другом. К тому же они были почти ровесники. Пушкин моложе немецкого собрата менее чем на полтора года. В 1835 году Александр Сергеевич в письме шведско-норвежскому посланнику Густаву Нордингу благодарит его за «любезную контрабанду» – присылку четырех томов собрания сочинений Генриха Гейне, изданных по-французски в Париже в 1834–1835 годах. Эти книги, запрещенные в России, передал Пушкину граф Фикельмон.
Совсем недавно в Институте Генриха Гейне в Дюссельдорфе в его архиве нашли листок с заказом Гейне, который просил прислать ему в Париж из Гамбурга по каталогу Вильгельма Жовьена повести Пушкина во французском переводе. Стало быть, Гейне читал Пушкина, Пушкин – Гейне. Вот вам и пример часто встречающегося «странного сближения».
И легко предположить, что двух великих поэтов одолевали одни и те же «Ночные мысли» (так называется одно из стихотворений Генриха Гейне):
Как вспомню к ночи край родной,
Покоя нет в душе больной…
Свет и тень лорда Байрона
– Я всем сердцем присоединяюсь к тому, что ваше превосходительство говорили о Байроне, – заметил я, – но, как ни велик, как ни замечателен этот поэт, мне все же думается, что развитию человечества он будет способствовать лишь в малой мере.
– Тут я с вами не согласен, – отвечал Гёте. – Байронова отвага, дерзость и грандиозность – разве это не толчок к развитию? Не следует думать, что развитию и совершенствованию способствует только безупречно-чистое и высоконравственное. Все великое формирует человека.
И. П. Эккерман. «Разговоры с Гёте»
К Байрону меня приобщила Марина Георгиевна Маркарьянц, учительница английского языка, которая, будучи любительницей литературы, приносила в школу своим любимым ученикам редкие или запретные тогда книги, например Анну Ахматову. Марина Георгиевна устраивала литературные семинары. На одном из них по ее совету я выступил с докладом о творчестве Байрона. Шел 1949 год, и надо было иметь определенную смелость говорить не о Фадееве или Шолохове, а именно о лорде Байроне. Это был мой первый литературоведческий опыт, о качестве которого уже ничего не скажешь: не сохранился. Но, готовясь к выступлению, я начитался Байроном всласть. Он мне нравился. Нравится и теперь.
И как справедливо писал М. Дубинский в книге «Женщины в жизни великих и замечательных людей» (она вышла в 1900 году в Санкт-Петербурге и переиздана уже в наши дни):
«Нет, пожалуй, ни одного великого поэта, который был бы так родственен русскому духу, как Байрон. Это почти русский поэт. Он писал пером Пушкина, водил рукой Лермонтова. Он царил в наших гостиных двадцатых и тридцатых годов, разочарованно зевал под маской Онегина, беспокойно блуждал по Руси под плащом Печорина и с негодованием метал громы устами Чацкого на балу у Фамусова. Он и теперь еще продолжает носиться со своей вечной тоскою по захолустным уголкам нашего обширного отечества, ничего не забыв и ничему не научившись. Даже его отрицательное отношение к своей родине – в какой-то степени наше отношение, потому что мы, как и он, не любим своекорыстной Англии, потому что, прикрывая громкими словами свою ненасытную алчность, она и в нас, как в великом творце Чайльд Гарольда, всегда будила чувство стыда и негодования, которых не заглушить никакими фразами о свободе, труде и цивилизации…»
Ах, этот байронизм! Вечно изводящая тоска. Разъедающая хандра. Гнетущее разочарование. И полнейший дискомфорт в душе. Откуда он? Сам Байрон пытался разобраться в своих эмоциях и записывал в дневнике 5 января 1821 года:
«В чем причина того, что всю мою жизнь я был более или менее ennuye (скучающий – франц. – Ю. Б.)? И что сейчас, пожалуй, даже меньше, чем в двадцать лет, насколько я помню? Не знаю, как ответить на это, но полагаю, что дело в каких-то врожденных свойствах; по этой же причине я просыпаюсь в дурном расположении духа – и так уже много лет. Умеренность в еде и усиленные физические упражнения, к которым я по временам прибегал, почти ничего не изменили. Больше помогала сильная страсть – под ее прямым воздействием я бывал странно возбужден, но не подавлен.
Доза солей вызывает у меня кратковременное опьянение, подобно легкому шампанскому. А вино и другие крепкие напитки делают угрюмым, даже свирепым – но молчаливым, замкнутым и не склонным к ссоре, если со мной не заговаривать. Плавание также вызывает у меня подъем духа, но обычное мое состояние – подавленность, которая усиливается с каждым днем. Это безнадежно; ведь я теперь даже менее ennuye, чем в девятнадцать лет. Заключаю так из того, что мне тогда не нужны были азартная игра, вино или какое-нибудь движение, иначе я чувствовал себя несчастным. Сейчас я научился хандрить спокойно и предпочитаю одиночество любому обществу – кроме общества дамы, которой я служу. Но что-то заставляет меня думать, что я – если доживу до старости – «начну умирать с головы», подобно Свифту. Однако я не так страшусь идиотизма или безумия, как он. Напротив, я считаю, что некоторые спокойные формы их предпочтительнее того, что считается у людей здравым рассудком».
Однако хандра не помешала (а может быть, наоборот, способствовала) Байрону стать титаном периода романтизма в литературе и искусстве. Он был кумиром эпохи, как Наполеон. Наполеон – символ победных войн и умелой организации государства, Байрон – символ литературной и частной жизни. Наполеон наводил порядок в Европе, а герои байроновских поэм «Гяур», «Корсар», «Манфред» и «Каин» выступали в роли мятежников, не принимающих этот порядок. Они отвергали любые его утешительные иллюзии и прямо смотрели в «ночной, беззвездный» мрак «железного века».
Нет, Байрон не принимал мировой порядок тиранов (хотя и преклонялся перед Наполеоном как сильной личностью). Сердце поэта переполнялось страданием, когда он видел, что происходит вокруг, и прежде всего в его любимой Англии. С язвительной иронией изъясняется он в своей любви к родине, перечисляя все ее «блага»:
Нужно мне
Напомнить о тебе, цивилизация!
О битвах, о чуме, о злодеянии
Тиранов, утверждавших славу нации
Мильонами убитых на войне…
А далее саркастически добавляет:
Налог на нищих, долг национальный,
Свой долг, реформу, оскудевший флот,
Банкротов списки, вой и свист журнальный,
И без свободы множество свобод…
Как тут не вспомнить строки Лермонтова «Люблю отчизну я, но странною любовью!..» Параллели слишком явные, хотя Михаил Юрьевич и утверждал: «Нет, я не Байрон, я другой…»
Клянусь регенту, церкви, королю,
Что даже их, как все и вся, люблю.
Но вернемся к первоисточнику, то бишь к Байрону, чтобы взглянуть на него с другой стороны. Мы уже сказали вкратце о политических взглядах поэта (вся его жизнь была вызовом обществу), о его вкладе в мировую литературу. Вскользь добавим, что Байрон еще и богоборец, гордец, бунтарь, скептик, храбрец, отличный спортсмен и стрелок, человек щедрый и одновременно скаредный… Но речь поведем не об этом, а исключительно о Байроне как покорителе женских сердец, для которого чувство греха было неведомо.
Наш соотечественник поэт Павел Антокольский записывал о Байроне в дневнике как о благожелательном, добром, спокойном человеке: «Но совсем иное – Байрон и женщины. Это, конечно, обыкновенный Казанова, но с рефлексией…» (28 мая 1964).
Чтобы избежать тоски, сплина, хандры, лорд Байрон прибегал к женщинам как к своеобразному лекарству. Женщины врачевали его скорбный и печальный дух. Сколько их было? «200, хотя эта цифра, возможно, неточна. Я их последнее время перестал считать», – записывал Байрон в своем дневнике в Италии. Многих он не помнил совсем, многим даже посвящал стихи. Эти музы составляли, кстати, целую коллекцию: Лесбия и Каролина, Элиза и Анна, Марион и Мэри, Гарриет и Джесси… Во всех стихотворениях, посвященных своим любовницам-врачевательницам, чародейкам-искусительницам, Байрон романтически страстен.
Стихотворение называется «Подражание Катуллу», написано оно в 1804 году, перевел его на русский Александр Блок. Стихотворение лирическое, отнюдь не эротичное, никаких «Джорджиад» – аналогов пушкинской «Гавриилиады» – Байрон не писал. Но если в поэзии он предпочитал аристократическую сдержанность, то в реальной жизни полигамия была стихией английского гения.
О, только б огонь этих глаз целовать, —
Я тысячи раз не устал бы желать!
Всегда погружать мои губы в их свет,
В одном поцелуе прошло бы сто лет!
Но разве душа утомится, любя?
Все льнул бы к тебе, целовал бы тебя.
Ничто не могло б губ от губ оторвать:
Мы все б целовались опять и опять.
И пусть поцелуям не будет числа,
Как зернам на ниве, где жатва спела.
И мысль о разлуке – не стоит труда;
Могу ль изменить? – Никогда, никогда!
Повышенная сексуальность лорду Байрону, очевидно, передалась с генами, и прежде всего повинен в этом его отец, капитан Джон Байрон. Отчаянный авантюрист и ненасытный гуляка, за что получил прозвище «Бешеный Джон», он даже имел кровосмесительную связь с родной сестрой, но этого уже не выдержал дед поэта, тоже носивший характерное прозвище «Джек Ненастье». Он выгнал сына из дома и лишил его наследства. Отец Байрона отправился во Францию и там нашел богатую любовницу. Из троих детей, родившихся на чужбине, выжила только Аугуста, к этой сводной сестре позднее и воспылал любовью Джордж Байрон. Гены отца?..
Джордж Гордон Байрон появился на свет 22 января 1788 года с искривленной ногой – в результате родовой травмы. Знаменитая хромота Байрона! Ему удалось свести свой изъян почти на нет плаванием и верховой ездой. Но сексуальность!.. К его эротическому воспитанию приложила руку (и не только руку) некая Мей Грей, служившая нянькой в семье поэта. Три года подряд эта юная шотландка залезала в постель к мальчику, чтобы «поиграться его телом». Более того, приглашала его посмотреть, как она занимается сексом со своим очередным любовником. Неудивительно, что, став взрослым, лорд Байрон смело ринулся в пучину любовных страстей.
Когда умер отец, Джордж Гордон оказался единственным наследником: так, в десятилетнем возрасте, он стал лордом и шестым пэром Байроном.
Учился он в привилегированной школе Харроу и Кембриджском университете, науки давались ему легко. Но не занятия заботили юного лорда, а чувственные удовольствия. Через его жилище в Лондоне прошло множество проституток. Буйная плоть требовала буйных любовных игр. Чтобы поддержать свои физические силы, Байрону приходилось прибегать к настойке опия.
А еще попойки с друзьями, оргии на лоне природы… Прямо падший ангел. Но все эти оргиастические увлечения Байрона можно объяснить и еще одной причиной: несчастливой любовью. В юности он был без ума от Мэри Хэворт, но она его отвергла, бросив своей воспитательнице роковую фразу, которую он случайно услышал: «Ты думаешь, мне очень нужен этот хромой мальчик?!» О, если бы она тогда ответила взаимностью на чувства юного лорда, вполне возможно, он удержался бы от распущенности, но этого не произошло. Отказ – и на сердце Байрона осталась незаживающая рана.
Катастрофа, которой закончилась первая любовь, родила, как утверждает Андре Моруа, потребность сентиментальных переживаний, ставших для Байрона необходимостью. «В покое он не мог найти вкуса к жизни. Настроен был услышать голос каждой страсти, если бы только могла она вернуть ему неуловимое чувство собственного существования».
Молодой лорд отправляется в путешествие – подчиняясь зову и романтически мятежных, бунтарских, и чувственных страстей. Португалия, Испания, Греция, Албания… Новые страны – новые женщины. Но не только. В порыве вдохновения он создает свое «Паломничество Чайльд Гарольда», которое приносит ему мировую славу. Первый тираж книги разошелся мгновенно. В Англию Байрон вернулся триумфатором. Хозяйки салонов наперебой стремились заполучить модного автора. Замужние дамы и невесты на выданье млели при одном лишь упоминании его имени.
Прочитав «Гарольда», одна из хозяек модного салона леди Каролина Лэмб пожелала увидеть автора. Он был ей представлен. «Это прекрасное бледное лицо – моя судьба», – записала она в дневнике.
Жил в Альбионе юноша. Свой век
Он посвящал лишь развлеченьям праздным,
В безумной жажде радостей и нег
Распутством не гнушаясь безобразным,
Душою предан низменным соблазнам,
Но чужд равно и чести и стыду,
Он в мире возлюбил многообразном,
Увы! лишь кратких связей череду
Да собутыльников веселую орду…
Каролина стала любовницей Байрона, причем весьма настырной и ревнивой. Она устраивала для него приемы, писала ему письма и сама доставляла их на дом, переодетая пажом или кучером. Вскоре «леди Каро» наскучила поэту, он хотел ее бросить, но это оказалось делом трудным. Потеряв самообладание, она учинила громкий скандал своему возлюбленному, разбила окно и осколками стекла порезала себе руки, заявив присутствующим (а все это происходило на балу), что ее покалечил Байрон. Кстати, об их шумном романе был снят в конце XX века в Великобритании фильм под названием «Леди Каролина Лэмб». Заглавную героиню сыграла Сара Майлз.
Роман леди Каро с Байроном длился семь с половиной месяцев: с 25 марта по 9 ноября 1812 года. Рассказывают, что они встретились много лет спустя. Каролина Лэмб была уже старой и ехала с мужем в экипаже, навстречу им повстречалась траурная процессия. На вопрос мужа Каролины: «Чьи это похороны?» – ему ответили: «Лорда Байрона». Леди Каро не расслышала этих слов, а муж не рискнул их повторить.
Но это произошло много лет спустя. А тогда, после кровавой сцены, имевшей шумный общественный резонанс, Байрону пришлось спешно уехать в Оксфорд, где его утешительницей стала Джейн Элизабет Скотт, 40-летняя жена графа Харли.
В июле 1813 года произошло то, что назревало давно: 25-летний Байрон и 21-летняя Аугуста вступили в кровосмесительную связь. Джордж с детства старался опекать Аугустину и всегда нежно к ней относился. «Помни о том, дорогая сестра, что ты самый близкий мне человек… на свете, не только благодаря узам крови, но и узам чувства».
Платоническая любовь перешла в сексуальные отношения. Позднее Байрон утверждал, что Аугуста отдалась ему скорее из сочувствия, чем из страсти. Для него сестра являлась страшным соблазном, который долго его искушал. Знаток человеческих душ Андре Моруа считает, что Байрону всегда достаточно было только подумать об опасной страсти, чтобы она начала его преследовать. А как заметил кто-то из великих, чтобы избавиться от искушения, надо ему поддаться. И поэт поддался.
Положение сложилось крайне двусмысленное и запутанное. Аугуста была замужем и имела троих детей, а тут еще и «дитя греха»: она родила от Байрона дочь Медору. Продолжать отношения было чрезвычайно опасно, и они в конечном счете расстались. Байрон дарит Аугусте свой портрет, а она в ответ прядь своих волос и письменное признание на французском:
Само собой разумеется, тайну их отношений скрыть не удалось. Как отмечает один из биографов поэта, Байрон никогда не хотел и не умел скрывать свои дела, считая справедливым их судьей только себя. Атмосфера вокруг светского нарушителя морали сгущалась, и тот наконец понял, что стоит перед выбором – либо уехать из Англии, либо жениться и коренным образом изменить жизнь. Женитьба была бы для него сумасшествием, но именно поэтому ему подходила… Его избранницей стала Анабелла Мильбанк. Казалось бы, все прекрасно: молода, хороша собой и богата. К тому же наивна. Анабеллу увлекали больше математика и метафизика, чем сплетни и пересуды вокруг мужа.
Делить все твои чувства,
Смотреть только твоими глазами,
Слышать только твои советы, жить
Только для тебя – вот мои желания,
Мои намерения, единственная судьба,
Которая может дать мне счастье.