Можно подумать, что если бы этот антифрейдист убил Зигмунда Фрейда, человечество перестало бы мучиться от тягот своего пола!
   Конечно, спокойнее ничего не знать и не ведать. Ни об эросе, ни об «инстинкте смерти» (так Фрейд называл агрессию), но незнание само по себе не исправляет и не облегчает человеческую жизнь. Уже давно она развивается во многом по тем законам, что открыл доктор Фрейд, нравится это кому-то или нет. И не надо забывать о том, что именно Фрейд предсказал появление в XX веке новых культов, когда на место мифических божеств встанут люди, подобные Гитлеру или Сталину, а миллионы будут им слепо поклоняться.
   «Массы никогда не знали жажды истины, – говорил Фрейд. – Они требуют иллюзий. А тот, кто угадает желание толпы, не нуждается в логической проверке своей аргументации, ему подобает живописать ярчайшими красками, преувеличивать и всегда повторять одно и то же».
   Так что старик Фрейд был прав – и в любви, и в политике.

«Заповедь» нобелевского лауреата

   Миссис Фетли взглянула и содрогнулась. Потом наклонилась к миссис Эшкрофт и поцеловала ее в желтый восковой лоб и в поблекшие серые глаза.
   – Ведь муки зачтутся… Зачтутся?
Р. Киплинг. Дом чудес, 1924


   Мы обошли всю карту,
   Все новые пути,
   Нам острова светили,
   Которых не найти…
Р. Киплинг. Купцы, 1893

   О Киплинге не утихают споры по сей день. Одни называют его великим поэтом, другие считают безнадежно устаревшим. Третьи числят Киплинга всего лишь писателем для подростков, как, скажем, Дефо или Марка Твена. Между тем Редьярд Киплинг – лауреат Нобелевской премии, ее он получил в 42 года – за всю историю этой премии не было среди писателей лауреата моложе, чем он. Это был пик его популярности, далее она пошла на убыль. Особенно несправедливы к Киплингу его соотечественники – англичане. «Киплинг променял славу поэта на славу политика», – презрительно бросил Честертон. Для многих рядовых англичан Киплинг – колонизатор, солдафон, всего лишь солдат Британской империи.
   В России избранные рассказы Киплинга вышли впервые в 1908 году. Издавали его и в первые годы советской власти: сказки в переводах Корнея Чуковского, стихи – в переводах Самуила Маршака. Затем произошел поворот в отношении к Киплингу, и в 1936 году о нем писали уже так: «Творчество Киплинга усиленно пропагандируется и поднимается на щит».
 
Женщины, лошади, власть и война.
 
   А уж про солдатскую правду, пожалуй, никто лучше Киплинга и не написал:
 
«Эй, Томми, так тебя и сяк, катись, и черт с тобой!»
Но он – «защитник родины», когда выходит в бой.
Да, Томми, так его и сяк, не раз уже учен,
И Томми вовсе не дурак, он знает, что почем!..
 
   «Талант его неистощим, язык точен и богат, выдумка его полна правдоподобия; обширные поразительные знания, вырванные из подлинной жизни, во множестве горят и сверкают на страницах его книг…» – так писал о Киплинге Константин Паустовский.
   «Киплинг не был интеллектуалом, – отзывался о нем английский литературный критик Мартин Симур-Смит, – он написал немало (и наговорил еще больше) чепухи, а порой он просто рылся в помойных ямах; но не было в новейшей литературе другого писателя, у которого можно было бы найти столь глубокие и разнообразные суждения о природе вдохновения и об ответственности художника».
   Киплинг жестко смотрел на современный ему жесткий и жестокий мир, где война – непременное условие жизни людей. Борьба за выживание. Борьба за превосходство. Мир, в котором все иерархизировано и все подчинено дьявольской системе подчинения слабого сильному. В рассказе «Слуга его величества» на вопрос, умны ли животные, как люди, следует ответ:
   «– Они слушаются, как люди. Мул, лошадь, слон или вол, каждый повинуется своему погонщику; погонщик – сержанту, сержант – поручику, поручик – капитану, капитан – майору, майор – полковнику, полковник – командующему тремя полками, командующий – генералу, который подчиняется вице-королю, а тот – слуга ее величества. Вот как делается у нас».
   А у нас?.. Но оставим риторические вопросы и расскажем немного о самом Киплинге. Его родители – художник и скульптор Локвуд Киплинг и голубоглазая жена Алис – были романтической парой и назвали сына по имени озера Редьярд в графстве Стаффордшир, где они решили связать свои судьбы. Джозеф Редьярд Киплинг родился 30 декабря 1865 года в Бомбее. В Индию родители отправились затем, что в Англии им не очень везло, а Индия представлялась страной больших возможностей и сказочных приключений.
   Свое детство Редди провел в обществе сестры Трико и трех собак-терьеров Боги и Тоби и пекинеса Чанга. В 1871 году 6-летний Редди был отправлен в Англию, где он провел несколько лет в семье капитана Холлоуэя, который научил робкого и застенчивого мальчика морским песням, морскому жаргону и крепким ругательствам. Однако это не придало юному Киплингу мужества, он оставался хилым и неуклюжим подростком, который не мог попасть по мячу теннисной ракеткой. Книгочей и очкарик, он тем не менее не сломался, выстоял и, более того, принял «закон стаи». Его одноклассники вспоминали, что юный Редди отличался «такими блестящими способностями и таким цинизмом, что окружающие его от всей души ненавидели».
   В 16 лет Киплинг вернулся в Индию, к родителям, и был принят в местный Лахорский клуб, но и здесь отличался своим независимым и почти наглым поведением. Это характерная черта Киплинга как человека и как писателя – переступать общепринятые рамки, нарушать всевозможные табу и запреты. Он был подлинным разрушителем социальных, расовых и религиозных перегородок. И вместе с тем сам тяготел к закрытым обществам (клуб, кружок, полк или стая в широком смысле) и к возникающим в них особым сигналам и шифрам, а также питал интерес к разного рода рубежам и границам. Эти рубежи Киплинг любил не только защищать, но и пересекать. «По дороге в Мандалай…»
   Денег на университет не было, и университетом для 16-летнего Киплинга стала местная газета. Редьярд Киплинг бесстрашно вступил на журналистскую тропу. Сначала он приобрел всеиндийскую славу, а к 25 годам – всеанглийскую. Параллельно с журналистикой Киплинг начинает свою писательскую деятельность.
   Любопытно, как был напечатан первый рассказ Киплинга. Редактор газеты был в отпуске, и, воспользовавшись этим обстоятельством, Киплинг «тиснул» свой рассказ «Ворота 100 печалей» об умирающем курильщике опиума. Это было в 1884 году.
   Сначала индийские газеты, потом английские. Рассказы, стихи, в которых Киплинг выступал в роли бунтаря, бросал вызов властям и общепринятым понятиям. Разрушителем всяческих табу он и вошел в большую литературу. Короче, литературную славу он приобрел, а вот мужской славы, славы покорителя женщин у Киплинга не было. Его первая любовь Фло Гарранд откровенно смеялась над ним. И когда другая девушка, Каролин Балестье, оказала ему знаки внимания, Киплинг не мог устоять. Он сделал предложение, женился на ней, вызвав немалое удивление у своих друзей. Так, Генри Джеймс сказал: «Это не женщина, а мужик в юбке». И действительно, в доме командовала именно Кэрри, а отнюдь не «железный Редьярд» (в своем творчестве он был именно железным, а вот в быту, увы, совсем другим), Кэрри распоряжалась и командовала всем в доме и даже заставила своего знаменитого мужа перебраться из Англии в Америку.
   В 1899 году Киплинг тяжело заболел, одновременно заболела и одна из дочерей, Джозефин. Кэрри предпочла ухаживать за мужем, сосредоточив на нем все свое внимание. Но когда Джозефин умерла, Кэрри сочла себя ее убийцей, а Киплинга – соучастником преступления. Нет, в личной жизни Редьярд Киплинг был далеко не счастливым человеком.
   Вернувшись в Англию, Киплинг купил мрачный особняк XVII века, дом-крепость в Сассексе, и жил там почти отшельником, отклоняя большинство приглашений на всяческие светские церемонии и встречи. Он страдал бессонницей. Его одолевали приступы нервного плача. Но тем не менее внутри, в душе, Киплинг оставался крепким и несгибаемым человеком, истинным солдатом британской короны. Своим пером он боролся с врагами Англии. В период англо-бурской войны его милитаристские призывы шокировали очень многих. В круг его друзей входили премьер Джозеф Чемберлен, генерал Сесил Джон Родс и другие «ястребы».
   Этот внутренний позыв к действию, к «подвигам, доблести, славе» (как выстраивал подобный ряд наш Александр Блок) привел к тому, что Киплинг заставил своего хилого сына Джона вступить в действующий полк и отправиться на арену Первой мировой войны. В первом же бою Джон Киплинг был в ранен в голову и погиб. Редьярд испытал двойственное чувство: как отец – печаль утраты, как поэт – гордость за сына-воина, погибшего в бою. Все, как в творчестве:
 
Огнями мысы не зажглись,
И банки не видны,
Мы безнадежно отдались
Слепой игре войны.
 
   Сам Киплинг скончался в Лондоне 18 января 1936 года в возрасте 70 лет. Характерно, что на похороны не пришел ни один видный писатель, зато были премьер-министр, генерал и адмирал.
   После смерти Киплинга стал наблюдаться взрыв интереса к его творчеству. Как написал английский поэт Огден:
 
Время всем на удивленье
Киплингу дало прощенье…
 
   Простили многие. Только не жена. Она сожгла записные книжки писателя, содержавшие, кроме дневниковых записей, наброски его творческих замыслов и незаконченные произведения, которые так и не были опубликованы. Более того, она потратила немалые суммы на то, чтобы выкупить у различных адресатов письма Киплинга, которые также были преданы огню. Таким образом, супруга Киплинга стала основоположницей традиции сжигания писательского архива.
   Чего она страшилась? Может, американских увлечений мужа? В одном из уцелевших писем Киплинг писал: «Помимо всего прочего, я безнадежно влюблен приблизительно в восемь американских девиц. Каждая представлялась мне верхом совершенства, пока в комнату не входила следующая… Девушки Америки затмевают всех. Они умны и любят поговорить…»
   Этого боялась Кэрри: что есть женщины и умнее ее? Но ведь Киплинг писал и нечто иное:
 
Пусть сердце, полно сокровищ, идет с кораблем ко дну,
Довольно продажных женщин, я хочу обнимать одну!
Буду пить из родного колодца, целовать любимый рот,
Подруга юности рядом, а других пусть черт поберет!
 
   В мечтах, в грезах, сновидениях Киплинг хотел превратиться в бирманца – «оберну тело двадцатью ярдами настоящего королевского шелка, изготовленного в Мандалео, и буду курить сигареты одну за другой… и гулять с девушкой цвета миндаля, которая тоже будет смеяться и шутить…»
   Но это все лирика, не очень характерная для него, человека жесткого и интровертированного, эгоцентричного и высокомерного. Джордж Оруэлл писал о Киплинге: «Вот уже пять литературных поколений прогрессивной интеллигенции презирает его, но теперь подавляющее большинство этих интеллигентов забыто, а Киплинг все еще с нами».
   Действительно, с нами. Не будем говорить об истинных любителях поэзии и хорошей прозы. И о детях, которые обожают сказки Киплинга про «Кошку, гуляющую сама по себе», про «Краба, который играл с морем», про любопытного Слоненка, пятнистого Леопарда, про Маугли и Рикки-Тикки-Тави. Все это любимо и все это читаемо. Но даже далекие от изящной словесности политики любят цитировать крылатые слова Киплинга о том, что
 
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд.
 
   Правда, политики-патриоты при этом интерпретируют слова Киплинга в том смысле, что мы – Восток и начхать нам на Запад. Запад – это наш враг. Но не будем об этом. Лучше ответим на вопрос, а есть ли в творчестве Киплинга русский след? Да, есть. В 1918 году Киплинг написал стихотворение «Россия – пацифистам». Он адресовал его западной интеллигенции, не поддержавшей Белогвардейское движение. Киплинг резко критиковал Октябрьскую революцию, повлекшую за собой голод, террор и разруху. Вот это стихотворение в переводе Ксении Атаровой:
 
Бог в помощь, мирные мужи, поклон вам и привет!
Но только из-за ваших забав – от мертвых прохода нет!
Войска мертвы, дома мертвы, селенья пали в прах…
Бог в помощь, буйные мужи, к чему бы этот знак?
 
 
Припев.
Ройте окоп для усталой толпы —
Ей земли иной не сыскать.
Прилечь отдохнуть – вот венец мечты.
А кто еще хотел бы, друзья,
В такой траншее поспать?
 
 
Бог в помощь, кроткие мужи, а ну, с пути долой!
Мы роем яму для страны – с Британию длиной.
Держава, слава и почет, и доблесть наша, и мощь —
Лелеяли мы их триста лет – в триста дней все спустили прочь!
 
 
Припев.
Масла в огонь – для прозябшей толпы,
Что дрожит у обочин и шпал!
Отогреться быстрей – вот венец мечты.
А кого бы еще в огонь, друзья,
Чтоб ярче костер запылал?
 
 
Бог в помощь, мудрые мужи, покойных всем вам снов!
Но не осталось от страны ни звука, ни следов —
Лишь только звук рыданий да сполохи огней,
Да след еле заметный втоптанных в грязь людей.
 
 
Припев.
Хлеба скорей – для голодной толпы!
Неужели ей век голодать!
Накормить – коль идут под ярмо, как скоты.
А кто еще на попятный, друзья,
За подачку – кто отступать?
 
 
Бог в помощь, буйные мужи, удачи вам в делах!
Как удалось так быстро вам страну повергнуть в прах?
Чтоб с сева и до жатвы – лишь месяцев за пять —
Оружие, ищу, надежду, честь, даже имя – все потерять!
 
 
Припев.
А ну, спускай ногами вперед!
Землей забросаем – и двинемся прочь!
Вот и схоронили страну и народ.
А кому б еще вам помочь, друзья,
Кому еще падать помочь?
 
   Мрачное стихотворение. Эта мрачность усиливается воспоминаниями – войной в Чечне, многочисленными взрывами домов и гибелью атомной подлодки «Курск».
 
Вперед, погружаясь носом, котлы погасив, холодна…
В обшивку пустого трюма глухо плещет волна,
Журча, клокоча, качая, спокойна, темна и зла,
Врывается в люки… Все выше… Переборка сдала!
Слышишь? Все затопило, от носа и до кормы.
Ты не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!
 
   Это концовка стихотворения «Мэри Глостер» (1894). А вот и про высшее руководство:
 
Начальники наши горды
И пока что держат бразды.
 
(«Стелленбос»)
   Все персонажи Киплинга – отчаянные игроки на арене Вселенской бойни. Это концепция Киплинга. Существует хаос, стихия страстей, зла и несправедливости. И чтобы все это преодолеть, надо действовать по определенным правилам Игры, каждый должен следовать закону своей «стаи» (своей социальной группы) и защищать определенные ценности. Помните знаменитое: «Несите бремя белых…» Или: «Вставай! Иди на бой! В ворота Гунн стучится…»
   Да, Киплинг защищал колониальную Англию, но при этом воспевал мужество маленьких людей, их готовность выполнить до конца свой долг, играть по правилам, хотя они и тяжелы:
 
День-ночь, день-ночь – мы идем по Африке,
День-ночь, день-ночь – все по той же Африке,
(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!) —
Отпуска нет на войне!..
 
   Если убрать милитаристский налет, то это можно прочесть и как необходимость ставить определенные цели и неуклонно к ним идти «день-ночь», не обращая внимания на «пыль от шагающих сапог». Ибо только так можно добиться какого-то результата. В противном случае – неразбериха, хаос или, как говорил один коммунистический вождь, «разброд и шатание».
   Баллады Киплинга – гимн мужеству, самоотречению, долгу.
   В 1910 году в «Америкэн мэгэзин» появилось программное стихотворение «If». Его переводили многие поэты и переводчики. Лучший, классический перевод принадлежит Михаилу Лозинскому. Слово «if» («если») он перевел как «Заповедь».
 
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянувшей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
У
мей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.
 
 
Умей поставить, в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том;
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело.
И только Воля говорит: «Иди!»
 
 
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, —
Тогда весь мир ты примешь, как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
 
   Увы, мы живем не по «Заповеди» Киплинга. У нас если победа, то гром, и шум, и ликование на всю страну. Если поражение – то крик и стенанья несусветные, голова посыпается пеплом и слезы в три ручья. Надо быть сдержаннее. Скромнее. Мудрее. А главное, это обращение к каждому из нас:
 
Наполни смыслом каждое мгновенье.
 
   И тогда бремя России не покажется таким уж тяжелым.

Поэты

   Первый, кто сравнил женщину с цветком, был великим поэтом, но уже второй был олухом.
Генрих Гейне


   Стихотворение есть растянутое колебание между звуком и смыслом.
Поль Валери


   Я получил блаженное наследство
   Чужих певцов блуждающие сны…
Осип Мандельштам

Поэт-гладиатор

   «Поэт-гладиатор» – так назвал Генриха Гейне Иннокентий Анненский. Коммунистические вожди считали его поэтом-революционером. В 1918 году в Москве в Нарышкинском сквере большевики поставили памятник Гейне. Какой-то чахоточный господин с бородой сидел в кресле, а у ног, ластясь, примостилась полуголая баба с распущенными космами – не то Лорелея, не то Муза. Памятник был сделан из какой-то белой дряни и внутри пуст. «Зимой 1921 года, – вспоминает Владислав Ходасевич, – я проходил мимо него. У Гейне нос был совсем черный, а у Лорелей отбили зад».
   И тем не менее советская власть продолжала любить и издавать Гейне, игнорируя самую сущность творчества поэта: не социализм он любил с коммунизмом, а только свободу, свободу личности, которая активно подавлялась в Стране Советов.
   В предисловии к книге «Лютеция» Гейне писал: «Действительно, только с отвращением и ужасом я думаю о времени, когда эти мрачные иконоборцы достигнут власти, грубыми руками беспощадно разрушат они все мраморные статуи красоты, столь дорогие моему сердцу; они разобьют все те фантастические игрушки и безделушки искусства, которые так любил поэт; они уничтожат мои лавровые рощи и будут сажать там картофель; лилии, которые не трудились и не пряли, а все же одевались так, как не одевался и царь Соломон в славе своей, будут вырваны из почвы общества, если только не захотят взять в руки веретено; розы, эти праздные невесты соловьев, подвергнутся такой же участи; соловьи, эти бесполезные певцы, будут изгнаны, и – увы! – из моей «Книги песен» бакалейный торговец будет делать фунтики, в которые будут сыпать кофе или нюхательный табак для старух будущего. Увы! Все это я предвижу, и несказанная печаль овладевает мной при мысли, что победоносный пролетариат угрожает гибелью моим стихам, которые исчезнут вместе с романтическим старым миром…»
   Поэты всегда пророки. И из нового российского мира стали изгонять «соловьев, этих бесполезных певцов» – Анну Ахматову, Николая Гумилева, Осипа Мандельштама и много-многих других. Мыслителей посадили на «философский пароход» и изгнали из родины. Все это предвидел Гейне.
   «Последний сказочный король романтизма» – так однажды назвал себя Генрих Гейне. И он же установил, что великая мировая трещина проходит через сердце поэта. А мир полон зла и несовершенства.
 
Почему под ношей крестной
Весь в крови влачится правый?
Почему везде бесчестный
Встречен почестью и славой? —
 
   спрашивал Гейне, повторяя вопрос древнейших египетских и шумерских текстов: почему дурным хорошо, а хорошим дурно? И вместе с тем Гейне не отрицал действительность, не мазал ее сплошной черной краской. Он отчетливо видел в океане мирового зла отдельные островки умиротворения и радости. В «Книге ЛеГран» он писал:
   «Мир так приятно запутан: это – сон опьяневшего бога, потихоньку, a la francaise, ушедшего из компании бражничающих богов и уснувшего на уединенной звезде. Он и сам не знает, что творит все, что видит во сне, и сновидения эти безумно пестры или разумно гармоничны; Илиада, Платон, Марафонская битва, Моисей, Венера Медицейская, Страсбургский собор, Французская революция, Гегель, пароход и т. д. – лишь отдельные хорошие мысли этой сонной божьей грезы».
   В этом ряду, возможно, удивляет французская революция, но это дань юности поэта. В зрелом возрасте Гейне осуждал революцию и предупреждал об опасности новых Робеспьеров. Да, Генрих Гейне частенько выступал в роли пламенного публициста, но все же главное в его творческом наследии – поэзия. Самое время рассказать о ней. Но, как справедливо написала Марина Цветаева: «Кто может рассказать о поэтическом пути (беру самых великих и бесспорных лириков) Гейне, Байрона, Шелли, Верлена, Лермонтова? Они заполнили мир своими чувствами, воплями, вздохами и видениями, залили его своими слезами, зажгли со всех четырех сторон своим негодованием…»
   Так что никакого литературоведения. Единственно следует отметить, что Гейне обладал поистине неисчерпаемой фантазией, в нем причудливо сочетался сатирик и лирик, он блистательно чередовал, а то и соединял серьезную аналитику с иронией и юмором, всегда был остроумен и любил парадоксы. Был ли он счастлив в жизни? Сопутствовал ли ему успех? На этот счет чисто гейневские строки:
 
Удача – резвая плутовка:
Нигде подолгу не сидит;
Тебя потреплет по головке
И, быстро чмокнув, прочь спешит.
 
 
Несчастье – дама много строже:
Тебя к груди, любя, прижмет,
Усядется к тебе на ложе
И не спеша вязать начнет.
 
   Очень кратко, конспективно о жизни Генриха Гейне. В семье его называли Гарри. Родился он 13 декабря 1797 года в Дюссельдорфе в еврейской семье мелкого торговца мануфактурными товарами. Наибольшее влияние в детстве на него оказали мать, Бетти Гейне, и дядя, Симон Гельдерн. С их подачи он полюбил сказки, легенды и страшные истории с привидениями. Первые книги, которые произвели впечатление на маленького Гарри, – «Дон Кихот» и «Путешествие Гулливера». Мать всячески развивала задатки сына и мечтала о военной карьере с «самыми золотыми погонами». Но золотопогонником Генрих Гейне не стал. Когда ему было 15 лет, отец отвез его во Франкфурт и определил к делу, на бакалейный склад. Однако в силу своего характера и творческой фантазии Гейне никак не мог работать бакалейщиком, он открыто ненавидел торгашество и презирал изворотливых евреев-купцов.
   И вот новый поворот в судьбе: Генрих Гейне – студент-юрист. Он слушает лекции Августа Шлегеля, и «священный трепет пробегает в его душе». Гейне учился в Бонне, Гёттингене и Берлине. Как свидетельствуют современники, черты лица у молодого Гейне были тонкие, лицо белое с легким румянцем, маленькие усики и постоянное ироническое выражение на губах. Он всем запомнился дерзким острословом и всегда воспринимал действительность насмешливо и критически. Даже после встречи в Веймаре со своим богом – Гёте – Гейне с улыбкой вспоминал, что ему захотелось говорить с классиком исключительно по-гречески, настолько Гёте парил в облаках своего величия.
   Гейне получил диплом доктора права, но адвокатом стать не захотел. Предпочтя вольные литературные хлеба, он существовал на гонорары и подачки богатого дяди, банкира Соломона Гейне. В Германии поэт редактировал газеты, писал стихи, выпускал книги и весь кипел от негодования «вследствие господствующей всюду лжи». Но переселиться он мечтал не в пустынную Аравию, к верблюдам, а в шумный, давно уже притягивающий его к себе Париж, где «по крайней мере, – говорил Гейне, – мне не будут колоть глаза тем, что я еврей».
   Париж как мечта жизни. Гейне приехал в столицу Франции в мае 1831 года. Здесь он приобрел новых друзей, здесь выпустил «Современные стихотворения», поэму «Германия. Зимняя сказка» и – когда уже был прикован к кровати – скорбно-ироническую книгу «Романсеро». В Париже Гейне вел весьма противоречивую жизнь, братаясь с плебсом в пивных и трактирах, выступая с революционными подстрекательскими речами и оставаясь при этом эстетом, наделенным аристократической брезгливостью ко всему грубому, плебейскому. Противоречивость Гейне проявилась и в борьбе за наследство дяди, банкира-миллионера: благородный Гейне рьяно бился за свои низменные интересы. Но не будем судить его строго как человека, тем более что на его долю выпала ужасная участь: прогрессирующий паралич, почти 8 лет он пролежал не выходя из дома, в «матрасной могиле» на улице Амстердам. Неизбежно приближаясь к концу, будучи парализованным и почти слепым, Гейне проявлял удивительную силу духа и до последнего дня продолжал писать и участвовать в беседах с приходящими к нему друзьями.