Забирко Виталий. Мародер

   Только сейчас я понял, что натворил. Я-то ладно, зажму волю в кулак, напьюсь до состояния дров и как-нибудь переживу. Но если Злата… Нет, нет и нет! Надо рвать наши отношения, резать по живому для ее же блага. Ничего у нас быть не может… И не должно.
   И все же кое-что я сделаю. Пусть будет у нее обо мне хоть какая-то память.
   Я аккуратно прикрыл дверь в спальню, вышел в прихожую и, покопавшись в карманах куртки на вешалке, извлек бриллиант. Жаль, что перстенек заказать не успел… Оглянувшись, я увидел на полочке под зеркалом сумочку Златы и открыл ее.
   Как и у каждой женщины, чего только не было в сумочке, но больше всего поражала большая, едва не с пол-литровую банку, коробка с надписью «Пудра». Странно, мне казалось, что в начале двадцать первого века женщины давно забыли о порошковой пудре и все как одна перешли на тональные кремы, но поди же ты… Впрочем, для меня и к лучшему. Брошу бриллиант в пудру, и Злата не скоро его обнаружит. Тогда, когда между нами все давным-давно травой зарастет.
   Однако когда я открыл коробку, она оказалась не только пустой, но и чистой, будто вымытой. Ни пылинки пудры, ни ее запаха… Зачем тогда Злата таскает с собой пустую коробку? Женщина есть женщина, и нечего искать логики в вещах, которые она носит в сумочке.
   Не став копаться в сумочке, я оглядел содержимое – ничего подходящего, чтобы спрятать бриллиант, не нашел и бросил камешек на дно. Авось когда-нибудь обнаружит. А потеряет – так тому и быть. Не угадал Иван-«небожитель»: не пригодился мне бриллиант в будущей жизни… Или именно это он имел в виду?
   Закрыв сумочку, я постоял немного в прихожей, глянул в зеркало и тут же отвернулся. Видеть себя, мерзавца, не мог. Тогда я прошел на кухню, заглянул в холодильник. Пива не было, а водку, пока Злата здесь, пить не хотел. Набрал в чайник воды, поставил на плиту, достал из шкафчика банку растворимого кофе. Натуральный кофе меня, как и всех людей, бодрит, а растворимый почему-то расслабляет. Есть все-таки в реликтах что-то от постантов – мы тоже не совсем люди, и у нас наблюдаются зачаточные изменения метаболизма.
   В ожидании, пока закипит вода, я подошел к окну и выглянул. С неба сияла половинка луны, и на плоской крыше панельной двенадцатиэтажки я увидел Сатану, и был он не один. Белая, лохматая кошечка, почти таких же размеров, что и Сатана, гордо восседала по центру крыши, а Сатана кружил вокруг нее, то униженно приседая на лапах, то замирая в охотничьей стойке. Кошечка не двигалась с места и только поворачивала голову вслед за Сатаной. Глаза у нее изредка вспыхивали янтарным огнем, а у Сатаны светились зеленым. Я непроизвольно перевел взгляд на оконное стекло и не увидел на нем привычных пятен кошачьего макияжа. Неужели страж научился двигать материальные предметы сквозь стекло? Вполне возможно, он постоянно учится…
   Теплые ладони коснулись спины, я вздрогнул от неожиданности и повернулся.
   – Что ты делаешь в полумраке? – сонно пробормотала Злата, прижимаясь ко мне. От прикосновения обнаженной груди меня будто током ударило.
   – Кофе готовлю… – судорожно сглотнув, признался я. – Не спится. Будешь кофе?
   – Не… Я спать хочу…
   – Тогда иди спи.
   – Не хочу спать с подушкой, хочу с тобой, – по-детски надув губы, капризно протянула она.
   – Иди, я кофе попью и приду.
   – Точно придешь?
   – Куда я денусь, – усмехнулся я, с горечью понимая, что деваться куда-нибудь мне просто необходимо. Не для себя – ради нее.
   – А что ты увидел за окном?
   – Ничего.
   Я попытался загородить собой окно, но она отвела мою руку, просунула голову под мышку и выглянула.
   – Что значит ничего? Ночь, луна… – Она зябко передернула плечами. – Вид из окна какой-то странный, будто город мертвый. Ни огонька, ни души…
   Я оглянулся и не увидел на крыше двенадцатиэтажки ни Сатаны, ни белой кошечки. Сгинули без следа. Вспомнилось, что говорил Марк о домашней кошке Златы, и в душу закралось смутное подозрение. Тогда я охватил ее голову ладонями, повернул к себе и заглянул в лицо. Ничего общего с чертами лица сэра Джефри не было, разве что немного широковатая переносица. Определенно паранойя.
   – Егор… – прошептала Злата. Ее глаза затуманились, она обмякла в моих руках.
   – Что?
   – Я тебя люблю…
   И мое твердое намерение бесповоротно и навсегда разорвать наши отношения рухнуло в прорву.
 
   Проснулся я в прекрасном настроении и впервые без побудки биологическим хронометром. В окно ярко светило солнце, и я впервые по-настоящему ощутил, что такое счастье. И поступаться им не собирался. Ночное намерение радикальным образом порвать со Златой растаяло легкой дымкой. Будь что будет. Живем один раз.
   Приподнялся на локте, обернулся и обмер. Златы рядом не было, а на скомканной простыне лежала записка.
 
   «Люблю. Целую. Вечером буду»
 
   Я улыбнулся, и хорошее настроение вновь заполонило душу. Напевая бравурный мотивчик, вскочил с постели и, босиком шлепая по паркету, направился в ванную.
   В гостиной на диване в обычной позе сфинкса возлежал Сатана. Шерсть на котище слегка серебрилась, будто припорошенная белой пылью.
   – Ты опять пользовался моей зубной пастой?! – ахнул я.
   Сатана повернул ко мне голову и одарил сумрачным взглядом. Ехидной улыбки Чеширского Кота на его морде не было.
   Я шагнул к Сатане и провел рукой по мнимой шерсти. Пыльца с шерсти не осыпалась, и к ладони ничего не прилипло. Сатана приоткрыл пасть, показал клыки, предостерегающе зашипел, и я поспешно отдернул руку. Откровенной угрозой пренебрегать не стоило. Впервые я видел Сатану в подобном состоянии.
   – Все, все, не трогаю, в твои дела не вмешиваюсь… – отступил я, недоумевая, что бы это могло означать. Тем не менее ему не удалось испортить мне настроение.
   – Бывает тополь серебристый, – сказал я, – а у меня кот серебристый… Серебри-истый Сатана-а-а! – пропел на манер арии Мефистофеля и направился в ванную комнату.
   Недоумение только усилилось, так как зубная паста оказалась на месте и нетронутой. Впрочем, какое мне дело до макияжа Сатаны? Он «сам с усам», и я ему не указ. Нечего забивать голову по пустякам и портить прекрасное настроение.
   Продолжая напевать себе под нос, я принял душ, почистил зубы, побрился. В последнее время Сатана перестал принимать душ вместе со мной, не пришел он и в этот раз, хотя я часто слышал, как он подзаряжается кинетической энергией в одиночестве. Неужели, повзрослев, стал стесняться, или я ошибся в его поле? Половых индикаторов, которые все коты выставляют напоказ, высоко задрав хвост, я у него не замечал. Как же, разберешь, какого оно пола, при длинной густой шерсти и ее могильной черноте. Теперь, правда, черноте с проседью.
   Я надел махровый халат и, вытирая голову полотенцем, открыл дверь.
   – Иди, купайся! Смой с себя пыль… – позвал я, убрал от лица полотенце и осекся.
   В гостиной за столом сидел таймстебль Воронцов, и был он мрачнее тучи. Лоснящееся пупырчатое лицо подергивалось, отчего казалось, что пупырышки маленькими вулканами попеременно извергают из себя слизь.
   Настроение мгновенно испортилось. Прощай, несбывшиеся мечты…
   – Что ты мне еще предложишь?! – разъяренно прошипел Воронцов.
   Я аккуратно повесил полотенце, вышел из ванной комнаты и закрыл дверь. Сатана индифферентно возлежал на диване и спокойно наблюдал за нами. Таймстебль принял предложение искупаться на свой счет, и я не стал его разубеждать.
   – Чем обязан? – глухо спросил я, прекрасно сознавая чем.
   – А как, по-твоему, чем? – процедил сквозь зубы таймстебль.
   – Опять деньги понадобились? – нагло поинтересовался я. А что ещё оставалось делать? Нападение – лучшая политика, когда загоняют в угол.
   – Голову мне не морочь! – сорвался на крик Воронцов. – Зачем ты встречался с Гудковым?! Знаешь, что тебе грозит?
   И тогда на меня снизошло ледяное спокойствие. Чему быть, того не миновать.
   – Вы пришли исполнять приговор? – ровным голосом спросил я. – Так в чем дело, чего медлите? Насколько мне известно, в данном случае не полагается суточная отсрочка.
   Не знаю, какой реакции ожидал от меня Воронцов, но явно не этой. Он недоуменно заморгал, осел на стуле, голова втянулась в плечи, а на них легли подрагивающие от негодования щеки. Губы задергались, но нужных слов он найти не мог и от этого стал ещё больше похож на жабу.
   – Пойду-ка переоденусь, – воспользовался я заминкой и направился в спальню, – а то в махровом халате как-то неудобно отправляться в последний путь.
   Обойдя стол, я прошел мимо Сатаны и требовательно заглянул ему в глаза. Он ответил спокойным, равнодушным взглядом, и стало понятно, что «последнего пути» пока не предвидится.
   Что и подтвердил Воронцов, возмущенно гаркнув вслед, когда я закрывал за собой дверь в спальню:
   – Он еще шутит! Шутник нашелся!
   Не отвечая на реплику, я неторопливо оделся, причесался и только тогда вернулся в гостиную. Демонстративно миновал набычившегося таймстебля и сел за его спиной на диван рядом с Сатаной.
   – Нуте-с, и что же вы со мной собираетесь делать? – спросил я в спину Воронцова, поглаживая Сатану. Сатана довольно заурчал.
   Воронцов яростно засопел, развернулся на стуле, Пару секунд он испепелял нас с Сатаной взглядом но затем отвел глаза и, перейдя на «вы», подчеркнуто официальным тоном сказал:
   – Учитывая ваши заслуги перед службой стабилизации, а также тот факт, что встреча с основателем хронофизики не привела к флуктуационным всплескам, исполнение приговора решено отсрочить.
   Я немного помолчал, поглаживая Сатану по загривку, а затем спросил вкрадчивым тоном:
   – Простите, за какие-такие заслуги?
   В сердитых глазах таймстебля что-то мигнуло.
   – А вы не догадываетесь?
   – Я не гадалка, чтобы догадываться, – сказал я, отвернулся от Воронцова и почесал Сатане подбородок. Котище прищурил глаза и заурчал громче. – Но предположение имеется…
   До сих пор так и не понял и вряд ли когда пойму, зачем Сатане нужна столь точная имитация кота. Мимикрия на высшем уровне.
   – И что же вы предполагаете?
   – А предполагаю я, что Сэм Рудаков не просто так напал на меня в сквере среди ночи.
   – Верно предполагаете, – неожиданно легко согласился таймстебль.
   Но я ему не поверил. То есть то, что меня намеренно подставили под ограбление в сквере, не вызывало сомнений, но то, что убийство Рудакова являлось той самой «заслугой» перед службой стабилизации, противоречило самому факту подстроенной встречи. После ограбления я засветился флуктуационным следом, а не Рудаков, и предложенная таймстбелем помощь по исправлению флуктуации была не чем иным, как вербовкой меня службой стабилизации. Вопрос, зачем? Неужели именно для этого случая? Чтобы я беспрекословно выполнил какое-то задание и не артачился. Но я заартачился. Очень не люблю, когда меня используют, особенно втемную.
   Похоже, Воронцов не ожидал отпора, думал, испугаюсь вытирки и соглашусь на все, что прикажут. А когда я начал сопротивляться, ему пришлось импровизировать с моими «заслугами», но получилось весьма коряво.
   – А если это заслуга, – поглаживая Сатану, продолжил я, – то за что вы содрали с меня пятьдесят тысяч?
   Я отвел взгляд от Сатаны и в упор посмотрел в глаза Воронцова. Он не выдержал и смешался.
   – Интересно, – раздумчиво протянул я, – что вы делаете с долларами? Едите? Они что, вкуснее газет, напечатанных со свинцовых матриц?
   Не знаю почему, но мои слова возымели обратное действие. Воронцов выпрямился, подобрался, взгляд мутных глаз стал прямым и требовательным.
   – Что ж, отбросим сантименты, – тяжело роняя слова, проговорил он. – С Рудаковым дело прошлое… Забудьте и не пытайтесь увиливать, Егор Николаевич. Сейчас речь идет исключительно о вашем преступлении. Желаете искупить вину делом или..?
   Таймстебль насмешливо посмотрел на меня и заломил бровь.
   Я подумал. Воронцов прав: мой теперешний проступок обжалованию не подлежал, и мне не отвертеться… Похоже, к моей встрече с Гудковым служба стабилизации не имела никакого отношения, но, благодаря этому, таймстебли заполучили гораздо более весомый аргумент, чем подстроенное ограбление в сквере.
   – Опять кого-то надо пришить? – глухо поинтересовался я, оставив в покое Сатану.
   – Зачем прямо так, – довольно заулыбался таймстебль. Он почувствовал, что с крючка мне не сорваться. – Дело выеденного яйца не стоит. К тому же напрямую по вашей специальности. Нужно прыгнуть в прошлое и за полчаса до катастрофы изъять из одного дома такую себе невзрачную папочку с документами. Клиента не будет, так что в этот раз вам не придется брать грех на душу…
   При словах «грех на душу» он фыркнул, хотя его фырканье было больше похоже на хрюканье. Кажется, он был в курсе моих душевных переживаний по поводу убийства Сэма Рудакова. Любопытно, что он обо мне ещё знает? Неужели всю подноготную? Похоже…
   – Если все так просто, то зачем вам нужен именно я?
   Воронцов передернул плечами.
   – В принципе можно использовать и кого-либо другого, – согласился он. – По нашим расчетам, никаких особых флуктуаций при этом случиться не должно. Но! Но в переломной точке мы хотим строго соблюсти хронологическую идентичность. Знакомы с эффектом «кота Тома»? Редкая по ювелирности флуктуация в переломных точках временного континуума, способная кардинально изменить ход истории.
   Меня будто током ударило. Вот оно! Выходит, все, что должно случиться со мной, уже было и записано в анналах истории… Вот, значит, что имел в виду Воронцов, когда подметил мою хроноадаптацию к местному временному континууму.
   – О чем задумались, Егор Николаевич?
   – Перевариваю словосочетание «хронологическая идентичность»… – буркнул я.
   – Это – сколько угодно! – довольно хихикнул Воронцов. Будто квакнул. – Итак, что вы надумали?
   – У меня есть выбор?
   Воронцов расплылся в довольной улыбке и широко развел руками.
   – Увы!
   – Куда тогда деваться… Давайте вводную.
   – Это мы завсегда с большим удовольствием. Пересаживайтесь к столу.
   Я тяжело вздохнул, посмотрел на Сатану. Котище повернул ко мне голову, но не стал кивать, а по-кошачьи прищурил глаза. Быть может, Воронцов и знал всю подноготную моей как прошлой, так и будущей жизни, но о сущности Сатаны не имел ни малейшего представления. Однозначно.
   – К столу так к столу… – пробурчал я, встал с дивана и сел за стол напротив таймстебля.
   – Котика будет с кем оставить? – спросил Воронцов и плотоядно посмотрел на Сатану. – Наслышан о нем, но первый раз вижу. И правда, хороший ням-ням…
   Плевать мне было на его «ням-ням», поэтому я не сразу уловил смысл сказанного. А когда понял, мурашки побежали по спине.
   – Что значит, с кем-то оставить? – треснутым голосом поинтересовался я.
   – Со знакомым или… – таймстебль растянул губы в пошлой улыбке, – или знакомой. Командировка у вас будет долгой… – И только когда он произнес «долгой», до него дошло, какую глупость он сморозил. Щека дернулась, лицо перекосилось в недовольной гримасе. – Недели на две.
   – На две недели моего локального времени, – повысив тон, уточнил я, – но при чем здесь местное время?
   Вопрос слетел с языка, и только затем я подумал, что нечего рот раскрывать, не подумавши. Язык мой – враг мой. Сам дал подсказку, а надо было подождать его присказку.
   Воронцов не преминул воспользоваться моей оплошностью.
   – Здесь тоже пройдет две недели, – сказал он, и по тому, как забегали его глазки, я понял, что он лихорадочно ищет версию, почему я не должен показываться в Москве две недели.
   – Почему? – потребовал я объяснения.
   – Почему? Потому… Потому, что эти две недели Гудков будет находиться в Москве, а мы не хотим, чтобы вы продолжали с ним «случайно» встречаться.
   Ответ был аргументированным, но от него за три версты несло фальшью. По прищуренным глазам таймстебля, лучащимся самодовольством, стало понятно, что еще минуту назад ничего подобного в его голове и в помине не было.
   Я глянул на Сатану. Котище был сама невозмутимость, и мое эго подтвердило его полное спокойствие. И ещё я понял, что назад мне в эту квартиру не вернуться… Однако демонстрировать свое понимание не стоило, и я переменил тему.
   – Да уж не с вами… – пробурчал я.
   – Что не со мной?
   – Кота не с вами оставлю! – повысил я голос, – Неизвестно, кто кого ням-ням.
   – Зачем вы так… – притворно возмутился таймстебль, исподтишка бросил на Сатану заинтересованно гастрономический взгляд и снова посмотрел на меня. – Мы котов не едим…
   Врал он неумело. Живых котов постанты не ели, но падаль недельной давности была для них деликатесом. Я представил, что было бы, если бы на самом деле получилось оставить Сатану один на один с таймстеблем, и усмехнулся. Жаль, что это невозможно.
   – Зато он питается исключительно блюстителями стабильности, – заверил я. – Видите, какой вымахал на вольных харчах?
   В подтверждение моих слов Сатана приподнялся на диване, потянулся, выгнул спину и посмотрел на таймстебля не менее плотоядным взглядом, чем тот на него. Затем лениво зевнул во всю пасть, показав громадные белоснежные клыки, и в глазах на мгновение пыхнул кровавый блеск помады Вероники Львовны. Умеет, сволочь, когда надо, страх навести.
   – Да уж… – поежился Воронцов и, похоже, навсегда потерял интерес к Сатане как к гастрономическому блюду. – Впечатляет… Давайте не будем отвлекаться.
   Сатана пренебрежительно фыркнул и снова разлёгся на диване.
   – Давайте, – согласился я.
   Воронцов нагнулся, достал из-под стола кейс, открыл его на коленях так, чтобы я не видел содержимого, и бросил на стол большую цветную фотографию.
   – В этом домике вам придется искать злополучную папочку.
   Фотоснимок был похож на рекламный проспект: посреди небольшого атолла стоял симпатичный двухэтажный коттедж с большим, чуть ли не с волейбольную площадку, балконом на четырех высоких сваях. Слева от коттеджа сиротливо росли две чахлые пальмы, а справа высилась мачта ветряка и водонапорный бак на решетчатой ферме. Со всех сторон островок окружила лазурная гладь океана, а сверху сияло пронзительно-голубое небо.
   – Где конкретно: в комоде, в ящиках стола, в сейфе? – профессионально поинтересовался я. – На первом этаже, на втором?
   – Что вы, право, Егор Николаевич… – пожурил таймстебль. – У вас громадный опыт работы, а задаете наивные вопросы. Вероятность определения конкретного местоположения часто используемого предмета столь мала, что папочка может оказаться где угодно.
   Он был прав, но во мне угнездилось чувство какого-то подвоха, какого-то несоответствия… Определенно что-то не складывалось, было не так. Я взял фотографию, поднес к глазам и внимательно рассмотрел. Кажется, этот островок я где-то видел, правда, немного в другом ракурсе… Но не вид островка вызывал недоумение.
   – Если так, то откуда у вас уверенность, что папочка вообще находится в коттедже?
   – Егор Николаевич!.. – иронично покачал головой таймстебль. – Зачем уж так, совсем по-детски? Папочка всегда находится при хозяине, поэтому вероятность нахождения ее в коттедже составляет девяносто девять процентов. А вот вероятность того, что она лежит на столе, в ящике стола или еще где-нибудь, – менее десяти процентов. Это вам не обеденный стол, который с девяностодевятипроцентной вероятностью должен стоять посреди гостиной.
   И он опять был прав, мало того, не преминул уколоть мою профессиональную гордость.
   И вдруг я понял, в чем заключается несуразица. и это было настолько ошеломляюще, что я отпрянул от стола, с девяностодевятипроцентной вероятностью стоящего посреди гостиной, и в упор посмотрел на Воронцова. Несуразица заключалась не в островке, не в коттедже, который я вроде бы где-то видел, а в самой фотографии.
   – Что это?
   Я ткнул в фотографию пальцем.
   – Это? – удивился Воронцов. – Это коралловый остров.
   Я молчал, требовательно глядя ему в глаза.
   – В Индийском океане, – добавил он.
   Я молчал.
   – Атолл, по-иному.
   Я молчал.
   – На нем коттедж… – не очень уверенно продолжил Воронцов. Он определенно не понимал вопроса и наконец не выдержал: – А в чем, собственно, дело?
   – Вы полагаете, что пиллиджеру именно так дают вводную? Сообщите время и координаты места, а я сам разберусь.
   – Ах вот в чем дело! – понял он, забрал со стола фотографию, бросил в кейс и насмешливо скривил губы. – Несите вариатор.
   Я сходил за вариатором, принес, водрузил на стол. Когда проходил мимо Воронцова, он предусмотрительно закрыл кейс, но стоило мне снова сесть, опять открыл.
   – Время и координаты острова, – потребовал я, включая вариатор.
   – Пожалуйста, – пожал плечами таймстебль. – Мальдивские острова, двадцать четвертое декабря две тысячи четвертого года, девять часов утра по местному времени.
   Даже так… Памятная дата. Я проводил предварительные проработки по цунами две тысячи четвертого года в Индийском океане, но пока не решил, каким объектом заняться в следующий раз: отелями на побережье Суматры во время этого цунами или Новым Орлеаном во время урагана Катрина.
   – Вы что, не поняли? – повысил я голос и отплатил ему той же монетой: – Или в первый раз общаетесь с вариатором? Мне нужны точные координаты острова.
   Мой укол в цель не попал, наоборот, развеселил Воронцова.
   – Хотите знать широту и долготу? – хмыкнул он. – А вы попробуйте вначале увидеть все острова в этот день и в этот час. Знаете, как смотрится цунами из стратосферы? Необычайно красивое зрелище. Из космоса выглядит похуже.
   Я скрипнул зубами, но спорить не стал. Принципиально, в отместку за то, как он прикрывал от меня содержимое кейса, отвернул экран вариатора от таймстебля, ввел дату, а затем запросил общую панораму Мальдивских островов.
   Экран странно замигал, на мгновение мелькнула картинка поверхности Индийского океана с высоты тридцати километров, но она тут же сменилась сплошной чернотой с мигающей красной надписью:
 
   ВНИМАНИЕ!
   ДАННАЯ ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННАЯ
   ЗОНА ЯВЛЯЕТСЯ ЗАПРЕТНОЙ!
   ЛЮБОЕ НЕСАНКЦИОНИРОВАННОЕ
   ПРОНИКНОВЕНИЕ В ЗАПРЕТНУЮ ЗОНУ
   ПРЕСЛЕДУЕТСЯ ЗАКОНОМ!
 
   – И как вам панорама? – усмехнулся Воронцов.
   Я бросил на него хмурый взгляд, ничего не сказал, снова обратился к вариатору и поменял в пространственных координатах задания – Мальдивские острова на Суматру.
   В то злополучное утро стояла прекрасная солнечная погода, и десятки тысяч туристов со всего мира заполонили побережье, однако я их не увидел: чтобы показать панораму всего острова, вариатор предоставил экспозицию с высоты сорока километров. С этой высоты невооруженным глазом вообще трудно определить, обитаема Земля или нет. Цунами достигло Суматры в восемь часов пятьдесят пять минут утра по местному времени, в моем же запросе значилось девять часов, когда девятиметровая волна уже пять минут крушила побережье провинции Банда-Асех. На экране вариатора цунами выглядело едва заметной, идеально вычерченной дугой более темной воды, эховым фронтом подводного землетрясения степенно продвигавшейся на восток. Наткнувшись на остров, дуга начала прогибаться, и по западному побережью, в местах соприкосновения волны с сушей, покатились, разбегаясь налево и направо, мерцающие белесые точки бурунов. Из стратосферы цунами выглядело красиво, но, прорабатывая возможность новой акции, я вблизи видел, как выглядит океанский вал, вызванный тектоническим сдвигом. Лев красив издалека, и только до тех пор, пока не увидит в тебе добычу.
   Полгода назад, проводя предварительный просмотр последствий цунами, я ограничился Таиландом, Суматрой и вскользь прошелся по Шри-Ланке. По сравнению с Таиландом и Индонезией, разрушения на побережье Шри-Ланки не представляли для пиллиджера интереса, поэтому ни Мальдивские острова, ни побережье Африки я рассматривать не стал. И напрасно. Как пиллиджеру мне бы это ничего не дало, зато узнал бы, что Мальдивские острова объявлены службой стабилизации запретной зоной и сейчас не выглядел бы дураком.
   Я выключил вариатор, закрыл его и отодвинул на край стола.
   – Продолжим вводную? – ехидно поинтересовался Воронцов.
   Не глядя на таймстебля, я задумчиво побарабанил пальцами по столу. Ох и не нравилось все это мне… Воронцов никогда не вызывал к себе теплых чувств, а его задания были и того горше. А если добавить завуалированный намек, что я сюда никогда не вернусь…
   – Какие у меня гарантии?
   – Гарантии?! – безмерно удивился Воронцов. Реденькие брови задрались на морщинистый покатый лоб. – А отсроченного приговора недостаточно?
   Заявление было настолько наглым, что на иронию меня не хватило.
   – То есть после акции приговор будет приведен в исполнение?
   – Ну зачем вы так… – осуждающе покачал головой Воронцов. – Это известная практика службы стабилизации – держать под дамокловым мечом всех наемных исполнителей. К крайним мерам мы прибегаем только в случаях открытого неповиновения.
   В этот раз он говорил серьезно, глаз не отводил, но я ему, как всегда, не верил.