Виталий ЗАБИРКО
МАРОДЕР
Они живут так, будто до них ничего не было и после них ничего не будет, а есть только они, и так будет всегда.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мне нравятся крупные развлекательные центры, в которых наряду с игорным бизнесом соседствуют обычные увеселительные аттракционы. Стеклянные двери в громадный зал казино «Фортуна» как бы разделяют два мира: реальный мир, обыденный и пресный, и иллюзорный мир призрачного счастья, где посетителя не покидает ощущение вечного праздника. Не знаю, что больше сказывается на этом ощущении – работа дизайнеров, умело подобравших при оформлении казино радующую глаз цветовую гамму, мажорные звуковые эффекты, подсветку игровых автоматов, ломберных и рулеточных столов, или общая атмосфера, создаваемая аурой посетителей, надеющихся на выигрыш. Сам я не играю и не люблю наблюдать, как играют другие. Во время игры слишком много эмоций, по большей части отрицательных, и не в моих правилах попусту будоражить нервы. Я прихожу в казино, сажусь в углу за стойку бара и наслаждаюсь общей атмосферой праздника. Такое времяпрепровождение помогает развеяться и поднимает настроение. Порой, особенно после работы, это крайне необходимо.
– Добрый вечер, Егор Николаевич, – поздоровался бармен, когда я уселся на высокий табурет у стойки.
– Вечер добрый, Сережа, – кивнул я.
– Что сегодня предпочтете?
– Сегодня, Сережа, я предпочту пиво. Светлое, непастеризованное.
– Живое?
– Именно! Лучшее, на твой вкус.
– У нас все лучшее, – улыбнулся Сережа.
– Вкус у всех разный, – не согласился я.
– Как прикажете, – развел руками бармен. – На мой вкус, то попробуйте «Баварское».
– Никогда не поверю, что вы получаете из Германии живое пиво.
– Зачем из Германии? – пожал плечами Сережа. – «Баварское» – это сорт, а делает его отечественная фирма «Сармат». Как на мой вкус, лучше, чем немецкое.
– Что ж, если рекомендуешь, попробую.
Сережа достал из холодильника бутылку, откупорил и начал наливать в бокал. Нравился мне бармен – всегда приветливый, уважительный и в то же время выдержанный, корректный, знающий себе цену. Никаких там «Чего изволите-с?». Не выношу в людях ни подобострастия, ни высокомерия.
– Прошу, – поставил бокал на стойку Сережа.
Я пригубил. Пиво было холодным, приятным на вкус и, как бы поточнее сказать… Душистым? Нет, духмяным, вот!
– Уважил, – оценил я.
Губы бармена тронула улыбка, но ни тени снисходительности в ней не проскользнуло. Приятно иметь дело с людьми, имеющими понятие о человеческом достоинстве, как своем, так и собеседника.
– Что будете под пиво, Егор Николаевич? Омары, лангусты, кальмары, семга?
– А раков нет?
Спроси бармена о вобле, он бы меня не понял. Вобла не для таких заведений.
Сережа развел руками.
– Вот тебе и пожалуйста, – огорчился я. – Как что заморское, так навалом, а отечественное… Красная икра есть?
– Под пиво? – Брови Сережи взлетели вверх, и он недоверчиво посмотрел на меня. – Что вы, право, Егор Николаевич…
– Под пиво, – упрямо подтвердил я. – У тебя какая икра – баночная или бочковая?
– Бочковая.
– Жаль, баночная посуше, под пиво лучше. А еще лучше подвяленная. Выкладываешь ее на поддон в один слой и выставляешь в тень на ветерок часа на два… Прекрасный деликатес под пиво!
– Залежалых продуктов не держим, – корректно покачал головой бармен. Как гурман я навсегда упал в его глазах.
– Ладно, давай бочковую…
– На бутербродах с маслом?
– Нет. На блюдце с ложечкой.
Сережа поставил передо мной блюдце с икрой.
– Еще что-нибудь?
– Пока все.
Бармен кивнул и отошел. Похоже, сегодня доверительного разговора у нас не получится. Огорчил я Сережу своим гастрономическим моветоном. Знал бы он, что мне в молодости приходилось есть, не говоря уже о детстве! Никогда туда не вернусь, не затем сбегал.
Я отпил пива, нарочито медленно, контролируя себя, съел ложечку икры и понял, что Сережа прав насчет несовместимости красной икры с пивом. Но… Но прав-то он здесь, поскольку никогда не был там.
К противоположному концу стойки подошел молодой человек в широких штанах с многочисленными карманами и пестрой рубашке навыпуск, сел и сиплым голосом позвал бармена. Обыкновенный парень. Местный. Лицо у него было застывшим, а взгляд потерянным.
Сережа повернулся к клиенту, оценил наметанным взглядом и тихо поинтересовался:
– Деньги есть?
– Есть, – буркнул парень, не глядя на бармена. – Водки.
Сережа не двинулся с места, продолжая пристально смотреть на него. Парень поморщился, пошарил по карманам и уронил на стойку мятую сторублевку. Руки у него подрагивали – видимо, проиграл крупно.
Бармен налил стопку водки, поставил перед клиентом на стойку и пододвинул блюдце с крохотным маринованным огурчиком. Парень залпом выпил и отодвинул блюдце.
– Не надо.
– За счет заведения, – корректно сказал Сережа.
Парень опек бармена злым взглядом. Заведение ободрало его как липку, а теперь, словно в насмешку, преподнесло утешительный приз в виде махонького маринованного огурца.
– Закусывай, – сочувственно посоветовал Сережа.
То ли водка начала действовать, то ли повлияло сочувствие бармена, но парня отпустило. Он глубоко вздохнул, махнул рукой и, горько усмехнувшись, взял «утешительный приз».
Я отвернулся и посмотрел в зал. Не для того сюда пришел, чтобы созерцать чужое отчаяние – этого у меня и на работе хватает. Мне нужны положительные эмоции.
У одного из «одноруких бандитов» стояла престарелая дама и, как заведенная, дергала ручку. Слабая аура флуктуационного следа ритмично пульсировала вокруг ее фигуры.
«Ну-ну, – саркастически подумал я, – захотелось положительных эмоций? Получите!» В том, что дама в конце концов выиграет, не было никаких сомнений, но положительных эмоций мне это не доставит. Уж лучше наблюдать горькое разочарование местного парня, чем видеть мимолетное счастье престарелой дуры оттуда. Если день не удается с утра, то черная полоса будет длиться до позднего вечера.
Я хотел встать, расплатиться и уйти, как вдруг заметил идущего вдоль игральных автоматов блюстителя стабильности, за которым волочилась опалесценция флуктуационного следа. Среднего роста, в неброском сером костюме, невыразительной внешности; его можно было бы считать неприметным человеком, если бы не серое, нездорового цвета лицо. Усталой походкой он прошел мимо азартной дамы, бросил на нее равнодушный взгляд и направился к бару.
Только его мне и не хватало! Я отвернулся, отпил из бокала и сделал вид, будто с интересом рассматриваю батарею бутылок на полках бара. В зеркале за бутылками было видно, как блюститель стабильности подошел к стойке и уселся рядом со мной. Несомненно, он тоже видел мою ауру флуктуационного следа.
– Что будете заказывать? – подошел к нему Сережа.
Блюститель подумал, затем сказал:
– Стакан воды.
– Минеральной, с газом, без?
Блюститель снова подумал и проронил:
– Из-под крана.
С невозмутимым видом бармен набрал воду из-под крана, поставил на стойку. Затем склонился к клиенту и сказал:
– За счет заведения.
Как всегда иронии в его голосе не чувствовалось. Сплошное понимание.
Я скосил глаза на соседа. Его лицо было непроницаемым, и только в уголках губ угадывалось нечто вроде усталой брезгливости. Будто весь мир вокруг был помойкой, но он настолько к этому привык, что устал морщиться. Неспроста блюститель стабильности сел рядом со мной, ох неспроста…
Он полез в карман, достал большую темно-коричневую таблетку, бросил в стакан, взял со стойки пластиковую соломинку и перемешал. Таблетка растворилась, и в стакане образовалась вязкая зелено-серая жижа, наподобие болотной тины. Разве что сероводородом не запахло.
Впервые я увидел, как по лицу всегда корректного Сережи скользнула тень брезгливости.
– У меня больная печень, – предупреждая вопрос бармена, сообщил блюститель, и Сережа, пожав плечами, отошел в сторону.
Блюститель отхлебнул жижу из стакана, причмокнул, покосился на меня и спросил:
– Пиллиджер?
Я повернулся и посмотрел ему в глаза, прикрытые контактными темпоралитовыми линзами, без которых не увидеть флуктуационный след.
– Таймстебль? – в свою очередь поинтересовался я.
Он снова отхлебнул из стакана, снова причмокнул и утвердительно кивнул:
– Пиллиджер…
Определенно заметил на моих глазах такие же, как у себя, темпоралитовые линзы.
Я не остался в долгу, отвернулся и с не меньшей уверенностью констатировал:
– Таймстебль.
– Ну и как здесь живется пиллиджеру? – равнодушным тоном спросил таймстебль.
– Отлично, – развязно заявил я. – Живу, не тужу, вот пивко с икоркой попиваю. Не желаете отведать?
Я пододвинул к нему блюдце с красной икрой.
Таймстебль глянул на икру и содрогнулся. Будь она засохшей, сморщенной, покрытой зелено-черной плесенью, он бы мог рискнуть ее отведать. В таком же виде она для него смертельный яд. Как и чистая вода. Других в службу стабилизациине берут, чтобы не было искушения остаться. Знай гурман Сережа о кулинарных пристрастиях клиента, его бы наизнанку вывернуло.
– Нехорошо… – укоризненно покачал головой таймстебль. – Блюстителя стабильности не уважаешь…
– Я закон не нарушаю, – возразил я. – Когда был там, не обижался, что меня реликтом обзывают.
– Тогда почему ты здесь? – сощурился таймстебль.
– У нас с вами метаболизм разный, а я люблю вкусно поесть. Здесь много доброй еды.
Он косо глянул на блюдце с красной икрой и поморщился.
– Чтобы вкусно есть, нужно что-то иметь, – заметил он. – Много нахапал?
– Сколько ни нахапал, все мое. Знаете поговорку: «Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным»? Бедным я уже был и больше не хочу.
Он покосился на меня, смерил взглядом сверху донизу.
– Судя по флуктуационному следу, я бы не сказал, что ты богат.
– Жить в роскоши – значит, ярко светиться, – парировал я и был прав на все сто как в прямом, так и в переносном смысле.
– Вижу, – равнодушным голосом согласился таймстебль. – Ты пиллиджер аккуратный. Но ты зацепил меня иронией, а я злопамятный. Теперь с тебя глаз не спущу.
Я пренебрежительно повел плечами, но внутри похолодело. Дурак, зачем иронизировал? Они же нас, реликтов, за людей не считают… Низший сорт, по их понятиям. Хлебнув свободы, я опьянел и начал выкобениваться, забыв, что здесь нужно быть ниже травы, тише воды. Это непростительно. Крупный сдвиг, за который полагается вытирка, я, понятное дело, не допущу, а вот мелкие прегрешения, за которые полагается высылка обратно, таймстебль всегда может инкриминировать. А я назад не хочу, уж лучше вытирка.
От игральных автоматов донесся торжествующий женский вскрик, загрохотала бравурная музыка, и в поддон лавиной джекпота посыпались жетоны.
Я обернулся. Престарелая дама в экстазе несказанного счастья выгребала жетоны из поддона и ссыпала их в сумочку. Вокруг ее фигуры яркими радужными переливами полыхал флуктуационный след. Еще одна дура засветилась…
– Напрасно вы со мной так, – примирительно сказал я таймстеблю, – не я, во-он ваш клиент.
Таймстебль посмотрел на «счастливицу», кивнул головой.
– Мой клиент, – согласился он. – Но и ты, Егор Николаевич, никуда от меня не денешься.
Неторопливыми глотками он допил свою гадость, встал из-за стойки и побрел прочь в противоположную сторону от ополоумевшей от счастья дамы. Действительно, не арестовывать же ее у всех на глазах? Местные могут неправильно понять. Быть может, даме так и не доведется услышать приговора – закон о вытирке позволяет проводить операцию без согласия нарушителя стабильности только на основании зафиксированной флуктуации выше пятого порядка. А дама «светилась» не меньше, чем на шестой-седьмой.
Сережа взял со стойки грязный стакан, брезгливо повертел в руках и, не став мыть, бросил в урну.
– Бывают же клиенты… – вздохнул он и посмотрел на меня. – Егор Николаевич, видели дамочку, ошалевшую от счастья? Хороший куш сорвала, почти полмиллиона.
– Рублей? – натянуто спросил парень с другого края стойки. Обернуться, чтобы увидеть чужое счастье, он не решился.
– Долларов!
Парень шумно вздохнул и попросил:
– Можно еще водки?
Голос у него предательски дрожал. Обидно было парню, что кому-то сказочно повезло, а он проигрался в прах.
– Можно, – кивнул бармен, налил стопку водки и послал ее по стойке.
И тут я вспомнил, что, уходя, таймстебль назвал меня по имени-отчеству. Откуда он знает мое здешнее имя и почему?! Таких, как я, сотни, если не тысячи, и рядовому таймстеблю глубоко безразлично, как кого зовут, если он не нарушает закон. Неужели…
Настроение мгновенно испортилось. Лучше бы я обошел казино десятой дорогой.
– Сережа, – позвал я бармена.
– Да?
– Налей-ка и мне водки…
– Егор Николаевич, как можно? После пива…
Он наткнулся на мой тяжелый взгляд, осекся и молча налил стопку. Но, поставив её на стойку, все же не удержался и спросил:
– Ваш знакомый настроение испортил?
Он кивнул на пустой стул рядом со мной.
– Знакомый? – переспросил я и залпом выпил. – Теперь, наверное, знакомый…
Сережа сочувственно покивал, но, видя мое мрачное настроение, поддерживать разговор не стал, а с пониманием отошел в сторону.
Я взял ложечку икры, положил в рот и принялся методично, с трудом сдерживаясь, чтобы не проглотить, пережевывать, забивая вкус водки. Поднимать настроение больше не хотелось. Хотелось напиться, чтобы забыться, хотя частичное забытье произойдет без моего вмешательства. Завтра утром, когда проснусь, в моих воспоминаниях останутся и посещение казино «Фортуна», и Сережа, и красная икра под «Баварское» пиво, и вдрызг проигравший парень с утешительной стопкой водки, и разговор с таймстеблем. Не будет в воспоминаниях только престарелой дуры, сорвавшей в казино джекпот. Будто ее и не было. Возможно, расстроенный проигрышем парень не станет пить вторую стопку водки, а на оставшуюся мелочь возьмет жетон, подойдет к «однорукому бандиту», бросит жетон в щель, дернет за ручку, и именно ему достанется джекпот. И тогда все будет нормально, все станет на свои места, войдет в давно проложенную колею, так как парню выигрывать можно. Он – местный.
– Добрый вечер, Егор Николаевич, – поздоровался бармен, когда я уселся на высокий табурет у стойки.
– Вечер добрый, Сережа, – кивнул я.
– Что сегодня предпочтете?
– Сегодня, Сережа, я предпочту пиво. Светлое, непастеризованное.
– Живое?
– Именно! Лучшее, на твой вкус.
– У нас все лучшее, – улыбнулся Сережа.
– Вкус у всех разный, – не согласился я.
– Как прикажете, – развел руками бармен. – На мой вкус, то попробуйте «Баварское».
– Никогда не поверю, что вы получаете из Германии живое пиво.
– Зачем из Германии? – пожал плечами Сережа. – «Баварское» – это сорт, а делает его отечественная фирма «Сармат». Как на мой вкус, лучше, чем немецкое.
– Что ж, если рекомендуешь, попробую.
Сережа достал из холодильника бутылку, откупорил и начал наливать в бокал. Нравился мне бармен – всегда приветливый, уважительный и в то же время выдержанный, корректный, знающий себе цену. Никаких там «Чего изволите-с?». Не выношу в людях ни подобострастия, ни высокомерия.
– Прошу, – поставил бокал на стойку Сережа.
Я пригубил. Пиво было холодным, приятным на вкус и, как бы поточнее сказать… Душистым? Нет, духмяным, вот!
– Уважил, – оценил я.
Губы бармена тронула улыбка, но ни тени снисходительности в ней не проскользнуло. Приятно иметь дело с людьми, имеющими понятие о человеческом достоинстве, как своем, так и собеседника.
– Что будете под пиво, Егор Николаевич? Омары, лангусты, кальмары, семга?
– А раков нет?
Спроси бармена о вобле, он бы меня не понял. Вобла не для таких заведений.
Сережа развел руками.
– Вот тебе и пожалуйста, – огорчился я. – Как что заморское, так навалом, а отечественное… Красная икра есть?
– Под пиво? – Брови Сережи взлетели вверх, и он недоверчиво посмотрел на меня. – Что вы, право, Егор Николаевич…
– Под пиво, – упрямо подтвердил я. – У тебя какая икра – баночная или бочковая?
– Бочковая.
– Жаль, баночная посуше, под пиво лучше. А еще лучше подвяленная. Выкладываешь ее на поддон в один слой и выставляешь в тень на ветерок часа на два… Прекрасный деликатес под пиво!
– Залежалых продуктов не держим, – корректно покачал головой бармен. Как гурман я навсегда упал в его глазах.
– Ладно, давай бочковую…
– На бутербродах с маслом?
– Нет. На блюдце с ложечкой.
Сережа поставил передо мной блюдце с икрой.
– Еще что-нибудь?
– Пока все.
Бармен кивнул и отошел. Похоже, сегодня доверительного разговора у нас не получится. Огорчил я Сережу своим гастрономическим моветоном. Знал бы он, что мне в молодости приходилось есть, не говоря уже о детстве! Никогда туда не вернусь, не затем сбегал.
Я отпил пива, нарочито медленно, контролируя себя, съел ложечку икры и понял, что Сережа прав насчет несовместимости красной икры с пивом. Но… Но прав-то он здесь, поскольку никогда не был там.
К противоположному концу стойки подошел молодой человек в широких штанах с многочисленными карманами и пестрой рубашке навыпуск, сел и сиплым голосом позвал бармена. Обыкновенный парень. Местный. Лицо у него было застывшим, а взгляд потерянным.
Сережа повернулся к клиенту, оценил наметанным взглядом и тихо поинтересовался:
– Деньги есть?
– Есть, – буркнул парень, не глядя на бармена. – Водки.
Сережа не двинулся с места, продолжая пристально смотреть на него. Парень поморщился, пошарил по карманам и уронил на стойку мятую сторублевку. Руки у него подрагивали – видимо, проиграл крупно.
Бармен налил стопку водки, поставил перед клиентом на стойку и пододвинул блюдце с крохотным маринованным огурчиком. Парень залпом выпил и отодвинул блюдце.
– Не надо.
– За счет заведения, – корректно сказал Сережа.
Парень опек бармена злым взглядом. Заведение ободрало его как липку, а теперь, словно в насмешку, преподнесло утешительный приз в виде махонького маринованного огурца.
– Закусывай, – сочувственно посоветовал Сережа.
То ли водка начала действовать, то ли повлияло сочувствие бармена, но парня отпустило. Он глубоко вздохнул, махнул рукой и, горько усмехнувшись, взял «утешительный приз».
Я отвернулся и посмотрел в зал. Не для того сюда пришел, чтобы созерцать чужое отчаяние – этого у меня и на работе хватает. Мне нужны положительные эмоции.
У одного из «одноруких бандитов» стояла престарелая дама и, как заведенная, дергала ручку. Слабая аура флуктуационного следа ритмично пульсировала вокруг ее фигуры.
«Ну-ну, – саркастически подумал я, – захотелось положительных эмоций? Получите!» В том, что дама в конце концов выиграет, не было никаких сомнений, но положительных эмоций мне это не доставит. Уж лучше наблюдать горькое разочарование местного парня, чем видеть мимолетное счастье престарелой дуры оттуда. Если день не удается с утра, то черная полоса будет длиться до позднего вечера.
Я хотел встать, расплатиться и уйти, как вдруг заметил идущего вдоль игральных автоматов блюстителя стабильности, за которым волочилась опалесценция флуктуационного следа. Среднего роста, в неброском сером костюме, невыразительной внешности; его можно было бы считать неприметным человеком, если бы не серое, нездорового цвета лицо. Усталой походкой он прошел мимо азартной дамы, бросил на нее равнодушный взгляд и направился к бару.
Только его мне и не хватало! Я отвернулся, отпил из бокала и сделал вид, будто с интересом рассматриваю батарею бутылок на полках бара. В зеркале за бутылками было видно, как блюститель стабильности подошел к стойке и уселся рядом со мной. Несомненно, он тоже видел мою ауру флуктуационного следа.
– Что будете заказывать? – подошел к нему Сережа.
Блюститель подумал, затем сказал:
– Стакан воды.
– Минеральной, с газом, без?
Блюститель снова подумал и проронил:
– Из-под крана.
С невозмутимым видом бармен набрал воду из-под крана, поставил на стойку. Затем склонился к клиенту и сказал:
– За счет заведения.
Как всегда иронии в его голосе не чувствовалось. Сплошное понимание.
Я скосил глаза на соседа. Его лицо было непроницаемым, и только в уголках губ угадывалось нечто вроде усталой брезгливости. Будто весь мир вокруг был помойкой, но он настолько к этому привык, что устал морщиться. Неспроста блюститель стабильности сел рядом со мной, ох неспроста…
Он полез в карман, достал большую темно-коричневую таблетку, бросил в стакан, взял со стойки пластиковую соломинку и перемешал. Таблетка растворилась, и в стакане образовалась вязкая зелено-серая жижа, наподобие болотной тины. Разве что сероводородом не запахло.
Впервые я увидел, как по лицу всегда корректного Сережи скользнула тень брезгливости.
– У меня больная печень, – предупреждая вопрос бармена, сообщил блюститель, и Сережа, пожав плечами, отошел в сторону.
Блюститель отхлебнул жижу из стакана, причмокнул, покосился на меня и спросил:
– Пиллиджер?
Я повернулся и посмотрел ему в глаза, прикрытые контактными темпоралитовыми линзами, без которых не увидеть флуктуационный след.
– Таймстебль? – в свою очередь поинтересовался я.
Он снова отхлебнул из стакана, снова причмокнул и утвердительно кивнул:
– Пиллиджер…
Определенно заметил на моих глазах такие же, как у себя, темпоралитовые линзы.
Я не остался в долгу, отвернулся и с не меньшей уверенностью констатировал:
– Таймстебль.
– Ну и как здесь живется пиллиджеру? – равнодушным тоном спросил таймстебль.
– Отлично, – развязно заявил я. – Живу, не тужу, вот пивко с икоркой попиваю. Не желаете отведать?
Я пододвинул к нему блюдце с красной икрой.
Таймстебль глянул на икру и содрогнулся. Будь она засохшей, сморщенной, покрытой зелено-черной плесенью, он бы мог рискнуть ее отведать. В таком же виде она для него смертельный яд. Как и чистая вода. Других в службу стабилизациине берут, чтобы не было искушения остаться. Знай гурман Сережа о кулинарных пристрастиях клиента, его бы наизнанку вывернуло.
– Нехорошо… – укоризненно покачал головой таймстебль. – Блюстителя стабильности не уважаешь…
– Я закон не нарушаю, – возразил я. – Когда был там, не обижался, что меня реликтом обзывают.
– Тогда почему ты здесь? – сощурился таймстебль.
– У нас с вами метаболизм разный, а я люблю вкусно поесть. Здесь много доброй еды.
Он косо глянул на блюдце с красной икрой и поморщился.
– Чтобы вкусно есть, нужно что-то иметь, – заметил он. – Много нахапал?
– Сколько ни нахапал, все мое. Знаете поговорку: «Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным»? Бедным я уже был и больше не хочу.
Он покосился на меня, смерил взглядом сверху донизу.
– Судя по флуктуационному следу, я бы не сказал, что ты богат.
– Жить в роскоши – значит, ярко светиться, – парировал я и был прав на все сто как в прямом, так и в переносном смысле.
– Вижу, – равнодушным голосом согласился таймстебль. – Ты пиллиджер аккуратный. Но ты зацепил меня иронией, а я злопамятный. Теперь с тебя глаз не спущу.
Я пренебрежительно повел плечами, но внутри похолодело. Дурак, зачем иронизировал? Они же нас, реликтов, за людей не считают… Низший сорт, по их понятиям. Хлебнув свободы, я опьянел и начал выкобениваться, забыв, что здесь нужно быть ниже травы, тише воды. Это непростительно. Крупный сдвиг, за который полагается вытирка, я, понятное дело, не допущу, а вот мелкие прегрешения, за которые полагается высылка обратно, таймстебль всегда может инкриминировать. А я назад не хочу, уж лучше вытирка.
От игральных автоматов донесся торжествующий женский вскрик, загрохотала бравурная музыка, и в поддон лавиной джекпота посыпались жетоны.
Я обернулся. Престарелая дама в экстазе несказанного счастья выгребала жетоны из поддона и ссыпала их в сумочку. Вокруг ее фигуры яркими радужными переливами полыхал флуктуационный след. Еще одна дура засветилась…
– Напрасно вы со мной так, – примирительно сказал я таймстеблю, – не я, во-он ваш клиент.
Таймстебль посмотрел на «счастливицу», кивнул головой.
– Мой клиент, – согласился он. – Но и ты, Егор Николаевич, никуда от меня не денешься.
Неторопливыми глотками он допил свою гадость, встал из-за стойки и побрел прочь в противоположную сторону от ополоумевшей от счастья дамы. Действительно, не арестовывать же ее у всех на глазах? Местные могут неправильно понять. Быть может, даме так и не доведется услышать приговора – закон о вытирке позволяет проводить операцию без согласия нарушителя стабильности только на основании зафиксированной флуктуации выше пятого порядка. А дама «светилась» не меньше, чем на шестой-седьмой.
Сережа взял со стойки грязный стакан, брезгливо повертел в руках и, не став мыть, бросил в урну.
– Бывают же клиенты… – вздохнул он и посмотрел на меня. – Егор Николаевич, видели дамочку, ошалевшую от счастья? Хороший куш сорвала, почти полмиллиона.
– Рублей? – натянуто спросил парень с другого края стойки. Обернуться, чтобы увидеть чужое счастье, он не решился.
– Долларов!
Парень шумно вздохнул и попросил:
– Можно еще водки?
Голос у него предательски дрожал. Обидно было парню, что кому-то сказочно повезло, а он проигрался в прах.
– Можно, – кивнул бармен, налил стопку водки и послал ее по стойке.
И тут я вспомнил, что, уходя, таймстебль назвал меня по имени-отчеству. Откуда он знает мое здешнее имя и почему?! Таких, как я, сотни, если не тысячи, и рядовому таймстеблю глубоко безразлично, как кого зовут, если он не нарушает закон. Неужели…
Настроение мгновенно испортилось. Лучше бы я обошел казино десятой дорогой.
– Сережа, – позвал я бармена.
– Да?
– Налей-ка и мне водки…
– Егор Николаевич, как можно? После пива…
Он наткнулся на мой тяжелый взгляд, осекся и молча налил стопку. Но, поставив её на стойку, все же не удержался и спросил:
– Ваш знакомый настроение испортил?
Он кивнул на пустой стул рядом со мной.
– Знакомый? – переспросил я и залпом выпил. – Теперь, наверное, знакомый…
Сережа сочувственно покивал, но, видя мое мрачное настроение, поддерживать разговор не стал, а с пониманием отошел в сторону.
Я взял ложечку икры, положил в рот и принялся методично, с трудом сдерживаясь, чтобы не проглотить, пережевывать, забивая вкус водки. Поднимать настроение больше не хотелось. Хотелось напиться, чтобы забыться, хотя частичное забытье произойдет без моего вмешательства. Завтра утром, когда проснусь, в моих воспоминаниях останутся и посещение казино «Фортуна», и Сережа, и красная икра под «Баварское» пиво, и вдрызг проигравший парень с утешительной стопкой водки, и разговор с таймстеблем. Не будет в воспоминаниях только престарелой дуры, сорвавшей в казино джекпот. Будто ее и не было. Возможно, расстроенный проигрышем парень не станет пить вторую стопку водки, а на оставшуюся мелочь возьмет жетон, подойдет к «однорукому бандиту», бросит жетон в щель, дернет за ручку, и именно ему достанется джекпот. И тогда все будет нормально, все станет на свои места, войдет в давно проложенную колею, так как парню выигрывать можно. Он – местный.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Обработку вероятностных событий предстоящей акции я закончил в четвертом часу утра, затем еще полчаса анализировал возможные варианты флуктуаций завтрашнего дня и откорректировал свои действия в вероятностный момент двух всплесков локальной флуктуации второго порядка с затухающими последствиями, сходящими на нет в десятилетний срок. В принципе закон разрешал локальные флуктуации вплоть до четвертого порядка, но после вчерашней встречи в казино с блюстителем стабильности я предпочитал не рисковать. Чем черт не шутит? В подобной ситуации лучше лишний раз подуть на холодную воду, чем потом кусать локти.
Я отключил вариатор, потянулся, встал из-за стола и, раздернув шторы, выглянул из окна шестнадцатого этажа сталинского небоскреба, в котором снимал квартиру.
Надкушенное яблоко луны заливало город пепельным сиянием, заглушавшим огни реклам, подсветку зданий, освещение улиц, свет в окнах домов, отчего город казался давно покинутым и мертвым, припорошенным пылью веков. Любопытная все-таки штука – перспектива. Находись я сейчас на улице, электрическое освещение точно так же нивелировало бы свет луны, и я ощущал бы себя в гуще техногенной цивилизации, напрочь отрезанной от природы стенами высотных домов, закатанными в асфальт магистралями, ярким светом уличных лампионов. Золотой век цивилизации, ее вершина, до которой сумело добраться человечество, но никто из живущих сейчас в мегаполисе этого не осознавал. Как и во все времена, люди были заняты сугубо личными проблемами, оставляя проблемы будущего для потомков, ибо только они могут оценить величие цивилизации и нищету духа своих предков. Современникам это не дано.
Где-то здесь, в этом городе, а может быть, и не в этом, но в России, живет и здравствует еще никому не известный Игорь Олегович Гудков. Человек, с которым я не только никогда не встречусь, но и буду старательно избегать вероятностных контактов, так как тайна его жизни строжайшим образом охраняется службой стабилизации, ибо благодаря его открытию, которое он совершит через пять лет, я и нахожусь здесь. Не лучшее место и время я выбрал для базовой точки, но, с другой стороны, почему бы и нет? Вершина расцвета человеческой цивилизации, а я не из тех, кто предпочитает жить в пещерах. Попробовал раз и больше не хочу. Если представилась возможность, то жить надо в комфорте, и, в конце концов, риска здесь не больше, чем в любом другом времени и месте.
Кстати, именно на месте этого сталинского небоскреба, который со временем из-за ветхости снесут, поставят памятник Гудкову. Он и сейчас там стоит, покосившийся, замшелый, испещренный бороздами атмосферной эрозии. Почему памятник поставят на этом месте, является такой же исторической тайной, как и жизнь самого Гудкова, поэтому было немного странно, что служба стабилизации настоятельно рекомендовала остановиться именно в сталинском небоскребе, когда я подал прошение на свое постоянное время– и местопребывание. Впрочем, и, по данным вариатора, это было предпочтительнее, хотя я, исходя из принципа «береженого и Бог бережет», долгое время скитался по гостиницам, пытаясь подобрать иной вариант.
Я задернул штору и направился в спальню. Пора возвращаться к суровой правде жизни. Лирика в моей работе противопоказана. Только точный расчет, математически выверенные поступки позволяют здесь выжить. В десять часов придет дочь хозяйки квартиры за ежемесячной квартплатой, поэтому необходимо выспаться, чтобы иметь ясную голову и сгладить вероятностный всплеск флуктуации второго порядка.
Заснул я мгновенно, спал без сновидений, а проснулся ровно в половине десятого, как и настраивал свой биологический хронометр. Принял душ, побрился, наделал бутербродов, приготовил кофе и накрыл стол в гостиной точно к десяти часам.
Звонок в дверь прозвучал на две минуты раньше рассчитанного вариатором времени, но этот срок укладывался в пределы допустимой погрешности.
Я прошел в прихожую и открыл дверь. На пороге стояла симпатичная девушка лет двадцати пяти в легком летнем платьице.
– Здравствуйте, – сказала она. – Егор Николаевич Никишин?
– Да.
– А я Злата… Злата Полторацкая, – представилась она. – Дочь хозяйки квартиры.
– Очень приятно, – кивнул я. – Проходите.
Злата переступила порог, огляделась.
– Вы очень похожи на маму, – сказал я.
Она действительно была похожа на мать – такие же светлые коротко стриженные волосы, аккуратный носик, припухлые губы, большие голубые глаза. Разве что фигура постройнее.
– Наверное… – как-то странно передернула плечами Злата и тут же перевела разговор на меня: – А я вас старше представляла.
– Почему?
– Ну как… Мама вас всегда по имени-отчеству величает… А потом имя у вас такое… Редкое…
– Старорежимное, хотите сказать? Почти как Емеля?
– Где-то так. Среди моих сверстников нет ни одного Егора. Я и подумала… У нас учителя физики звали Егором Степановичем, а ему за шестьдесят.
– Ну спасибо! – рассмеялся я ее непосредственности. – Мне до пенсии еще далеко.
Хотел добавить, что она мне младше представлялась, лет восемнадцати, но не стал этого делать. Во-первых, видел ее на экране вариатора, знал, что работает пресс-секретарем по связям с общественностью Департамента по науке, – какие восемнадцать? Во-вторых, и это главное, откуда мне знать, что у квартирной хозяйки есть дочь? Вероника Львовна о дочери никогда не говорила.
– Кстати, у вас тоже редкое имя.
– В России редкое, но не в Болгарии.
– Так вы болгарка?
– Нет. – Злата смутилась. – Меня назвали в честь прапрабабушки отца, которая была болгаркой. Прапрадедушка женился на ней еще в русско-турецкую войну… Это долгая история.
– И какими судьбами занесло ко мне прапраправнучку участника русско-турецкой войны? – заинтригованно спросил я, хотя знал какими. Другое было любопытно: почему Злата упомянула прапрабабушку отца, а не свою прапрапрабабушку?
Прапраправнучка замялась. Почему-то ей очень не хотелось посвящать меня в тайны своей родословной.
– Ну…
Она окончательно смутилась, и я резко поменял тему:
– Знаете что? Я завтракать собрался, не составите мне компанию?
В конце концов, какое мне дело до ее далеких болгарских предков? В девятнадцатый век я не собирался. И в мыслях не было.
Злата нерешительно покрутила головой, глянула на часики.
– Хорошо, – не очень уверенно согласилась она. – Только я ненадолго. Минут на десять.
По расчетам вариатора она могла позволить себе полчаса.
– Прошу!
Я сделал приглашающий жест в гостиную.
Злата вошла, повесила сумочку на спинку стула, окинула взглядом стол.
– Может, я не ко времени? Вы кого-то ждете?
Я глянул на стол и все понял. Машинально, особо не задумываясь, я сервировал стол на две персоны. Вот так, на незначительных ошибках, и прокалываются пиллиджеры.
– Нет-нет, что вы, никого не жду, – быстро нашелся я. – Не люблю завтракать в одиночестве, вот и ставлю лишний прибор. Садитесь, прошу вас.
Я выдвинул стул, усадил ее, сел сам.
– Кофе?
– Да.
Я налил ей кофе, пододвинул блюдо с бутербродами.
– Берите любой, на ваш вкус, здесь все разные.
Она пригубила кофе, взяла бутерброд с ветчиной, надкусила.
Я к бутербродам не притронулся. Ем я быстро и жадно, и хотя на людях стараюсь сдерживаться, это не всегда получается. Стоит на мгновение задуматься во время еды, как тут же ловишь на себе удивленные взгляды. В этот раз лучше перестраховаться.
– А все-таки вы меня обманываете, – сказала она, покосившись на блюдо.
– Это в чем же? – удивился я.
– Здесь бутербродов столько, что одному не съесть! Вы определенно кого-то ждете!
«Глазастая!» – чертыхнулся я про себя. Опять надо выкручиваться.
– Что вы, право, Злата! Бутерброды я всегда готовлю с избытком, остаток отношу в кабинет и во время работы подкрепляюсь. Работа у меня в основном на компьютере, надомная, я ведь редактор, вы же знаете, если мама говорила.
– Выходит, я своим аппетитом нарушаю ваш рабочий цикл?
– Не берите дурного в голову! – рассмеялся я. – Надо будет, приготовлю ещё. Ради завтрака с красивой девушкой я могу сегодня вообще не работать.
Злата потупила взор, на щеках заиграл румянец. Странно, неужели при такой эффектной внешности да при такой работе ей никто не льстил?
– Разве что ради завтрака…
Она взяла бутерброд с тунцом.
Я отхлебнул кофе и, откинувшись на спинку стула, с интересом посмотрел на девушку. Н-да, хороша… А что, если… Но тут же себя одернул. Основное правило пиллиджера – не заводить долгосрочных отношений с местными. Не один пиллиджер на этом погорел. Если играют гормоны – Тверская под боком.
– Итак, – сказал я, – что вас ко мне привело?
– Понимаете… – начала Злата, отведя глаза в сторону, – мама меня послала за оплатой квартиры.
Она покраснела еще больше, и я понял, почему «горели» некоторые пиллиджеры. В отличие от меня, врать она не умела. Устоять против такой непосредственности нелегко.
– Да, но… – Изображая недоумение, я покрутил головой. – Обычно я вношу плату семнадцатого, а сегодня четырнадцатое.
Ежемесячно я платил за комфортабельную квартиру в сталинской многоэтажке две тысячи долларов. Такие деньги за квартиру для многих хронеров непозволительная роскошь, с другой стороны, зачем тогда прибывать сюда? Разве что чистым воздухом подышать да экологически чистых продуктов поесть. Но для меня этого мало. Если жить здесь, то на широкую ногу. Точнее, настолько широко, насколько позволяет флуктуационный след. Нуворишем он быть не позволял, но на вполне приличную жизнь я мог рассчитывать.
– Дело в том, что маме срочно нужны деньги, – по-прежнему не глядя на меня, пояснила она. – Очень. Так что, если вы не против…
Я был не против, если бы не одно «но». И это «но» не имело никакого отношения к тому, что девушка врала. Деньги понадобились не ее маме, а подружке Златы, некоей Ольге Старостиной, которой необходимо срочно вернуть долг в тысячу триста долларов. «Но» заключалось в том, что, отдай я две тысячи долларов, это привело бы к флуктуации второго порядка.
– Даже не знаю… – протянул я.
– Вы мне не верите? Не верите, что я дочь Вероники Львовны? – засуетилась Злата и схватилась за сумочку. – Я могу паспорт показать…
Именно эта сумочка и послужит причиной флуктуации. Войдя в лифт, Злата решит пересчитать деньги, достанет из сумочки, начнет считать, но спрятать назад не успеет. Так и выйдет из лифта, держа пачку долларов в руках. В это время на ее беду на лестничной площадке совершенно случайно окажется некто Аркадий Власенко, шатен, тридцати двух лет, безработный. Увидев в руках девушки крупную сумму, он собьет ее с ног, выхватит деньги и убежит. И хотя через три дня его поймают, это событие приведет к локальной флуктуации, колебания которой сойдут на нет лишь через шесть лет.
– Что вы, Злата, зачем паспорт? – укоризненно покачал я головой. – Верю вам, вы с мамой похожи как две капли воды. Просто у меня при себе такой суммы нет. Я снимаю деньги со счета в день оплаты.
Я отключил вариатор, потянулся, встал из-за стола и, раздернув шторы, выглянул из окна шестнадцатого этажа сталинского небоскреба, в котором снимал квартиру.
Надкушенное яблоко луны заливало город пепельным сиянием, заглушавшим огни реклам, подсветку зданий, освещение улиц, свет в окнах домов, отчего город казался давно покинутым и мертвым, припорошенным пылью веков. Любопытная все-таки штука – перспектива. Находись я сейчас на улице, электрическое освещение точно так же нивелировало бы свет луны, и я ощущал бы себя в гуще техногенной цивилизации, напрочь отрезанной от природы стенами высотных домов, закатанными в асфальт магистралями, ярким светом уличных лампионов. Золотой век цивилизации, ее вершина, до которой сумело добраться человечество, но никто из живущих сейчас в мегаполисе этого не осознавал. Как и во все времена, люди были заняты сугубо личными проблемами, оставляя проблемы будущего для потомков, ибо только они могут оценить величие цивилизации и нищету духа своих предков. Современникам это не дано.
Где-то здесь, в этом городе, а может быть, и не в этом, но в России, живет и здравствует еще никому не известный Игорь Олегович Гудков. Человек, с которым я не только никогда не встречусь, но и буду старательно избегать вероятностных контактов, так как тайна его жизни строжайшим образом охраняется службой стабилизации, ибо благодаря его открытию, которое он совершит через пять лет, я и нахожусь здесь. Не лучшее место и время я выбрал для базовой точки, но, с другой стороны, почему бы и нет? Вершина расцвета человеческой цивилизации, а я не из тех, кто предпочитает жить в пещерах. Попробовал раз и больше не хочу. Если представилась возможность, то жить надо в комфорте, и, в конце концов, риска здесь не больше, чем в любом другом времени и месте.
Кстати, именно на месте этого сталинского небоскреба, который со временем из-за ветхости снесут, поставят памятник Гудкову. Он и сейчас там стоит, покосившийся, замшелый, испещренный бороздами атмосферной эрозии. Почему памятник поставят на этом месте, является такой же исторической тайной, как и жизнь самого Гудкова, поэтому было немного странно, что служба стабилизации настоятельно рекомендовала остановиться именно в сталинском небоскребе, когда я подал прошение на свое постоянное время– и местопребывание. Впрочем, и, по данным вариатора, это было предпочтительнее, хотя я, исходя из принципа «береженого и Бог бережет», долгое время скитался по гостиницам, пытаясь подобрать иной вариант.
Я задернул штору и направился в спальню. Пора возвращаться к суровой правде жизни. Лирика в моей работе противопоказана. Только точный расчет, математически выверенные поступки позволяют здесь выжить. В десять часов придет дочь хозяйки квартиры за ежемесячной квартплатой, поэтому необходимо выспаться, чтобы иметь ясную голову и сгладить вероятностный всплеск флуктуации второго порядка.
Заснул я мгновенно, спал без сновидений, а проснулся ровно в половине десятого, как и настраивал свой биологический хронометр. Принял душ, побрился, наделал бутербродов, приготовил кофе и накрыл стол в гостиной точно к десяти часам.
Звонок в дверь прозвучал на две минуты раньше рассчитанного вариатором времени, но этот срок укладывался в пределы допустимой погрешности.
Я прошел в прихожую и открыл дверь. На пороге стояла симпатичная девушка лет двадцати пяти в легком летнем платьице.
– Здравствуйте, – сказала она. – Егор Николаевич Никишин?
– Да.
– А я Злата… Злата Полторацкая, – представилась она. – Дочь хозяйки квартиры.
– Очень приятно, – кивнул я. – Проходите.
Злата переступила порог, огляделась.
– Вы очень похожи на маму, – сказал я.
Она действительно была похожа на мать – такие же светлые коротко стриженные волосы, аккуратный носик, припухлые губы, большие голубые глаза. Разве что фигура постройнее.
– Наверное… – как-то странно передернула плечами Злата и тут же перевела разговор на меня: – А я вас старше представляла.
– Почему?
– Ну как… Мама вас всегда по имени-отчеству величает… А потом имя у вас такое… Редкое…
– Старорежимное, хотите сказать? Почти как Емеля?
– Где-то так. Среди моих сверстников нет ни одного Егора. Я и подумала… У нас учителя физики звали Егором Степановичем, а ему за шестьдесят.
– Ну спасибо! – рассмеялся я ее непосредственности. – Мне до пенсии еще далеко.
Хотел добавить, что она мне младше представлялась, лет восемнадцати, но не стал этого делать. Во-первых, видел ее на экране вариатора, знал, что работает пресс-секретарем по связям с общественностью Департамента по науке, – какие восемнадцать? Во-вторых, и это главное, откуда мне знать, что у квартирной хозяйки есть дочь? Вероника Львовна о дочери никогда не говорила.
– Кстати, у вас тоже редкое имя.
– В России редкое, но не в Болгарии.
– Так вы болгарка?
– Нет. – Злата смутилась. – Меня назвали в честь прапрабабушки отца, которая была болгаркой. Прапрадедушка женился на ней еще в русско-турецкую войну… Это долгая история.
– И какими судьбами занесло ко мне прапраправнучку участника русско-турецкой войны? – заинтригованно спросил я, хотя знал какими. Другое было любопытно: почему Злата упомянула прапрабабушку отца, а не свою прапрапрабабушку?
Прапраправнучка замялась. Почему-то ей очень не хотелось посвящать меня в тайны своей родословной.
– Ну…
Она окончательно смутилась, и я резко поменял тему:
– Знаете что? Я завтракать собрался, не составите мне компанию?
В конце концов, какое мне дело до ее далеких болгарских предков? В девятнадцатый век я не собирался. И в мыслях не было.
Злата нерешительно покрутила головой, глянула на часики.
– Хорошо, – не очень уверенно согласилась она. – Только я ненадолго. Минут на десять.
По расчетам вариатора она могла позволить себе полчаса.
– Прошу!
Я сделал приглашающий жест в гостиную.
Злата вошла, повесила сумочку на спинку стула, окинула взглядом стол.
– Может, я не ко времени? Вы кого-то ждете?
Я глянул на стол и все понял. Машинально, особо не задумываясь, я сервировал стол на две персоны. Вот так, на незначительных ошибках, и прокалываются пиллиджеры.
– Нет-нет, что вы, никого не жду, – быстро нашелся я. – Не люблю завтракать в одиночестве, вот и ставлю лишний прибор. Садитесь, прошу вас.
Я выдвинул стул, усадил ее, сел сам.
– Кофе?
– Да.
Я налил ей кофе, пододвинул блюдо с бутербродами.
– Берите любой, на ваш вкус, здесь все разные.
Она пригубила кофе, взяла бутерброд с ветчиной, надкусила.
Я к бутербродам не притронулся. Ем я быстро и жадно, и хотя на людях стараюсь сдерживаться, это не всегда получается. Стоит на мгновение задуматься во время еды, как тут же ловишь на себе удивленные взгляды. В этот раз лучше перестраховаться.
– А все-таки вы меня обманываете, – сказала она, покосившись на блюдо.
– Это в чем же? – удивился я.
– Здесь бутербродов столько, что одному не съесть! Вы определенно кого-то ждете!
«Глазастая!» – чертыхнулся я про себя. Опять надо выкручиваться.
– Что вы, право, Злата! Бутерброды я всегда готовлю с избытком, остаток отношу в кабинет и во время работы подкрепляюсь. Работа у меня в основном на компьютере, надомная, я ведь редактор, вы же знаете, если мама говорила.
– Выходит, я своим аппетитом нарушаю ваш рабочий цикл?
– Не берите дурного в голову! – рассмеялся я. – Надо будет, приготовлю ещё. Ради завтрака с красивой девушкой я могу сегодня вообще не работать.
Злата потупила взор, на щеках заиграл румянец. Странно, неужели при такой эффектной внешности да при такой работе ей никто не льстил?
– Разве что ради завтрака…
Она взяла бутерброд с тунцом.
Я отхлебнул кофе и, откинувшись на спинку стула, с интересом посмотрел на девушку. Н-да, хороша… А что, если… Но тут же себя одернул. Основное правило пиллиджера – не заводить долгосрочных отношений с местными. Не один пиллиджер на этом погорел. Если играют гормоны – Тверская под боком.
– Итак, – сказал я, – что вас ко мне привело?
– Понимаете… – начала Злата, отведя глаза в сторону, – мама меня послала за оплатой квартиры.
Она покраснела еще больше, и я понял, почему «горели» некоторые пиллиджеры. В отличие от меня, врать она не умела. Устоять против такой непосредственности нелегко.
– Да, но… – Изображая недоумение, я покрутил головой. – Обычно я вношу плату семнадцатого, а сегодня четырнадцатое.
Ежемесячно я платил за комфортабельную квартиру в сталинской многоэтажке две тысячи долларов. Такие деньги за квартиру для многих хронеров непозволительная роскошь, с другой стороны, зачем тогда прибывать сюда? Разве что чистым воздухом подышать да экологически чистых продуктов поесть. Но для меня этого мало. Если жить здесь, то на широкую ногу. Точнее, настолько широко, насколько позволяет флуктуационный след. Нуворишем он быть не позволял, но на вполне приличную жизнь я мог рассчитывать.
– Дело в том, что маме срочно нужны деньги, – по-прежнему не глядя на меня, пояснила она. – Очень. Так что, если вы не против…
Я был не против, если бы не одно «но». И это «но» не имело никакого отношения к тому, что девушка врала. Деньги понадобились не ее маме, а подружке Златы, некоей Ольге Старостиной, которой необходимо срочно вернуть долг в тысячу триста долларов. «Но» заключалось в том, что, отдай я две тысячи долларов, это привело бы к флуктуации второго порядка.
– Даже не знаю… – протянул я.
– Вы мне не верите? Не верите, что я дочь Вероники Львовны? – засуетилась Злата и схватилась за сумочку. – Я могу паспорт показать…
Именно эта сумочка и послужит причиной флуктуации. Войдя в лифт, Злата решит пересчитать деньги, достанет из сумочки, начнет считать, но спрятать назад не успеет. Так и выйдет из лифта, держа пачку долларов в руках. В это время на ее беду на лестничной площадке совершенно случайно окажется некто Аркадий Власенко, шатен, тридцати двух лет, безработный. Увидев в руках девушки крупную сумму, он собьет ее с ног, выхватит деньги и убежит. И хотя через три дня его поймают, это событие приведет к локальной флуктуации, колебания которой сойдут на нет лишь через шесть лет.
– Что вы, Злата, зачем паспорт? – укоризненно покачал я головой. – Верю вам, вы с мамой похожи как две капли воды. Просто у меня при себе такой суммы нет. Я снимаю деньги со счета в день оплаты.