Плевое в общем дело, но от его «плевости» было не по себе. Слишком все просто, чтобы оказаться правдой. Я огляделся в поисках Сатаны, но опять нигде его не обнаружил. Неужели действительно остался в будущем, и наша связь разорвана навсегда? Однако вместо облегчения в душе зародилось дурное предчувствие, и я впервые пожалел, что рядом нет всемогущего телохранителя. Предчувствие меня никогда не обманывало. Так всегда – желаешь избавиться от какой-то на первый взгляд ненужной, а то и обременительной вещи, с легким сердцем выбрасываешь и вдруг обнаруживаешь, что без нее ну никак. Принцип подлости…
Издалека разглядеть прогулочный катер было трудно, и все же показалось, что это тот самый катер, который я видел у причала два года спустя по календарному времени или пятнадцать минут назад по личному. Интересно, как тогда погиб изобретатель, если катер остался целым? Или он погиб уже на берегу? На каком тогда? Цунами будет здесь ровно через час, а за час на катере до Бали не добраться.
Однако размышлять над гибелью изобретателя было некогда: в моем распоряжении имелось всего полчаса, и, как. только прогулочный катер удалился на достаточное расстояние, чтобы меня с него не увидели, я вышел из-за угла и заглянул в окно. Первый этаж занимал громадный холл со стойкой бара в одном углу, тренажерной стенкой в другом, с бильярдом у противоположного окна, креслами для отдыха, несколькими столиками. Искать здесь папку с документами не имело смысла, и я по наружной винтовой лестнице поднялся на балкон. На балконе, у перил, под большим зонтиком стоял круглый столик с двумя чистыми стаканами и запечатанной бутылкой колы, два пластиковых кресла. С балкона в коттедж можно было попасть через стеклянную дверь, за которой просматривался кабинет. Письменный стол, компьютер, стеллажи с книгами. Из кабинета внутрь коттеджа вела дверь, но если уж искать папку с документами, то в первую очередь в кабинете.
Бросив пакет с мокрым полотенцем в пластиковое кресло, я переложил портмоне в карман, хотел сунуть туда же джамп, но шорты были настолько сырыми, что не рискнул и положил его на столик. На острове никого нет, да и руки должны быть свободными.
Стеклянную дверь разбивать не пришлось – ни замков, ни запоров на ней не было. Правильно, в общем-то, зачем на безлюдном крохотном островке с единственным коттеджем замки на дверях? Обыкновенный вор сюда просто так не доберется, а о пиллиджерах в этих временах слыхом не слыхивали.
Войдя в кабинет, я огляделся. На столе в беспорядке лежали какие-то записки, банковские счета, дискеты, но папки с документами не было. Я присел у стола, выдвинул один ящик – нет папки, второй…
И обмер. Нет, во втором ящике тоже не было папки, а обмер я оттого, что шестым чувством ощутил чье-то присутствие на балконе. А может, и не шестым, просто тень человека упала сквозь стеклянную дверь в кабинет. Сбылось предчувствие…
Медленно, очень медленно, я выглянул из-за стола, и сердце ухнуло куда-то в бездну. Окончательно и бесповоротно. На балконе у столика под зонтиком стоял Гудков и с любопытством вертел в руке мой джамп. Кнопка «ОК» мигала красным светом.
– Кто вы и что ищете? – насмешливо поинтересовался он. – Денег в столе нет.
Я медленно выпрямился. Слов у меня не было. Вот, значит, где наши пути-дорожки в его прошлом и моем настоящем пересеклись и откуда он меня знает…
– По-моему, вам кто-то звонит? – Естественно, что Гудков принимал джамп за мобильный телефон. – Мне ответить?
Говорят, что за мгновение до смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь. Я ощутил дуновение смерти, но не пронеслась перед глазами вся жизнь, зато вспышкой озарения многое разом стало понятно. И почему меня так плотно опекала служба стабилизации, и почему мне предоставили новый джамп без идентификационной защиты, и зачем его перепрограммировали, и почему Воронцов меня предупреждал, чтобы я не вздумал намочить джамп, хотя он на сто процентов был водонепроницаем, и почему кнопка «ОК» замигала сейчас, а не двадцать минут спустя… В том числе почему мое «купание» в океане не было отражено в стенограмме – иначе бы я дождался смотрителя виллы, не намочил шорты и не оставил джамп на столике, а сунул в карман. Ловушка для меня была рассчитана до мелочей. Нет и никогда не было в коттедже никакой папки с документами, никуда постоялец с острова не уезжал, и не суждено ему здесь погибнуть. И не был он изобретателем, ему только предстояло им стать, благодаря мне, благодаря экающему Марку. К тому же не был Гудков постояльцем, говорил Марк, что Гудкову приходилось работать инструктором по подводному плаванию. Вот, значит, что за прибор испытывался за день до вручения гранта… Многое стало ясно, даже такая мелочь, почему памятник Гудкову поставят в будущем на месте сталинского небоскреба. Но самым паршивым было понимание, что, не будь между нами стеклянной двери и находись Гудков от меня на расстоянии вытянутой руки, я все равно ничего не успел бы сделать. Не помогло бы и владение психокинезом, так как все то, что сейчас должно произойти, давным-давно записано в скрижалях истории. Как легко и естественно в реальности произносились мной фразы из стенограммы, так же легко и естественно я погибну на острове во время цунами. Я, а не Гудков, потому что с сегодняшнего дня он историческая личность, а я как был рядовым пиллиджером, таковым и кану в небытие.
– Так как, нажимать на кнопочку? – спросил Гудков и протянул к джампу указательный палец.
Но коснуться мигающей красным светом кнопки он не успел, так как произошло то, чего не было в скрижалях истории, что не отражалось на экранах вариаторов и не блеснуло в моем сознании вспышкой озарения. За спиной Гудкова черным, непроницаемым покрывалом с рваными краями возникла межвременная тень и резким броском ударила Гудкова в спину. Удар был настолько мощным, что тело Гудкова перелетело через перила балкона, врезалось в стену коттеджа и рухнуло вниз, а джамп, вырвавшись из его руки, как из катапульты, ударился в стеклянную дверь и брызнул осколками.
Я повел головой, будто с моей шеи сняли удавку, сглотнул ком в горле и перевел дух. Н-да… Как я там говорил Воронцову: приговор временно откладывается? Надолго ли? В голове было пусто, мысли текли вяло, апатично, будто меня казнили, а затем помиловали, но сознание никак не могло воссоединиться с покинутым телом, и они жили отдельно друг от друга.
Покрывало межвременной тени затрепетало в воздухе, рухнуло на балкон и обратилось в котищу. Котище уселся напротив столика, облизнул усы кроваво-красным языком и уставился на меня немигающим взглядом. Все-таки никуда Сатана не делся, но радости я не испытал и чувствовал себя ничуть не лучше, чем когда решил, что навсегда избавился от межвременной тени. Следовало поблагодарить Сатану, но язык не поворачивался. Было такое чувство, что он выполнил свое истинное предназначение, ради которого был приставлен ко мне, а мое спасение – это так, попутная оказия, которая могла произойти, а могла и не случиться.
Я открыл стеклянную дверь и на ватных ногах вышел на балкон. Под подошвами сандалий хрустнули осколки джампа – удар был настолько мощным, что он разлетелся в крошево. Как только стекло двери выдержало… Я посмотрел на стену, куда врезалось тело Гудкова, и увидел кровавое пятно. Если бы Сатана швырнул Гудкова в дверь, как джамп, никакое стекло не выдержало бы.
Подходить к перилам и смотреть, что сталось с несостоявшимся основоположником хронофизики, я не стал – по пятну на стене было понятно, что беспокоиться о его самочувствии поздно. Увидев под ногами красную кнопку «ОК», нагнулся, поднял ее и показал Сатане.
– Не подскажешь, как я попаду назад?
Сатана ощерился улыбкой Чеширского Кота, но глаза оставались холодными и равнодушными. И тогда я понял, что был рядовым статистом не только для службы стабилизации, но и для «людей на одно лицо», и даже для межвременной тени. Только статистом, и не более. Пешкой. Меня использовали, а теперь, за ненадобностью, выбрасывали, как ненужную вещь. И никого не интересовало, что через сорок минут на этот остров обрушится цунами. Я получил наконец, как мечтал, полную свободу и независимость от кого бы то ни было. Но какой ценой… На океанском валу невозможно написать эпитафию: «Свободен, наконец-то свободен!»
Все еще пребывая в состоянии раздвоенности, я прошел к столику, сел в кресло. На столике как ни в чем не бывало стояли чистые стаканы и запечатанная бутылка колы, хотя удар по Гудкову был совершен из-за перил балкона как раз позади столика. Однако я ничуть этому не удивился. И не такое видел в исполнении Сатаны. Хотел спросить, поможет ли он мне, как вдруг понял, что подсознательное эго, мое второе «я», связывающее сознание с межвременной тенью, исчезло. И тогда я впервые в жизни подумал, что быть абсолютно свободным не такая-то большая радость. Человек – существо общественное, и лишь мертвые абсолютно свободны.
Сатана пренебрежительно фыркнул, прочитав мои мысли, отвернулся и вдруг, насторожившись, как настоящий кот, подался всем телом в ту сторону, где под балконом лежало тело Гудкова. Уши стали торчком, глаза загорелись, хвост вытянулся в струнку и подрагивал.
Из-под балкона донеслось неясное шуршание, затем кто-то сдавленно вскрикнул, и стену коттеджа сотряс сильнейший шмякающий удар.
«Еще один покойник…» – отстраненно отметило сознание, и, кажется, я знал, кто это. Вскрик очень напоминал кваканье, а удар по звуку похож на то, как если бы о стену мощным ударом раздавили гигантскую жабу. Не знаю, сыграло ли со мной шутку воображение, но очень хотелось, чтобы именно так и было.
Громадная белая кошка в два прыжка вскарабкалась по стене на второй этаж, перемахнула через перила балкона, прыжком оказалась рядом с Сатаной и села. Сатана расплылся в умильной улыбке, привстал, потянулся к ней, но кошка негодующе шикнула, и Сатана снова уселся.
– И что дальше? – апатично спросил я.
Котище и кошка дружно повернули ко мне головы, посмотрели на меня: он – зелеными, она – желтыми глазами, – а затем так же дружно повернули головы к винтовой лестнице. Снизу раздались чьи-то шаги, заскрипели ступеньки.
«Сэр Джефри, – подумал я. – Или Ваня-«небожитель»… Или…»
По ступенькам на балкон поднялась Злата, и я опять ничуть не удивился. Ожидал нечто подобное, не совсем дурак.
На Злате были белые кроссовки, бежевые шорты и такая же бежевая охотничья безрукавка с многочисленными карманами. В правой руке она несла мою сумку, которую я оставил в ячейке автоматической камеры хранения аэропорта.
– Привет! – сказала она, ступив на балкон. – Я же писала в записке, что вечером буду.
– Привет, – натянуто поздоровался я и поправил: – Сейчас утро.
– Тем лучше, – не стала возражать Злата, подошла к столику, поставила мне под ноги сумку. – Нехорошо свои вещи забывать, вдруг пригодятся?
Я ничего не сказал, хотя понял, что назад мне не вернуться. Иначе зачем тогда понадобилось изымать мои вещи из ячейки камеры хранения аэропорта? И на вилле меня никто не хватится: смотритель Алексей подумает, что улетел, а Игнат – что остался, чтобы назавтра выехать катером.
Быть может, именно понимание безысходности ситуации вернуло мне ясность восприятия окружающего, и сознание наконец воссоединилось с покинутым телом. Я посмотрел на Злату, на двух межвременных тварей в образе котов. Теперь уж точно– finita la commedia. Для меня, по крайней мере.
– Можно сесть? – спросила Злата.
– Садись, – пожал я плечами.
Она взяла из кресла пакет, заглянула в него.
– Ты купался прямо в одежде?
– Не прямо, а криво, – зло процедил я. – Можно подумать, ты этого не знаешь.
Злата ничего не ответила, вынула из пакета мокрое полотенце, встряхнула и повесила на перила.
– Умиляюсь женской обстоятельности, – едко заметил я. – Думаешь, успеет до цунами просохнуть?
Она снова не ответила, села в кресло напротив, посмотрела на пустые стаканы, на бутылку колы.
– Это был Воронцов? – спросил я, указав пальцем вниз.
– По крайней мере, он так себя называл, – подтвердила Злата мою догадку.
– А ты уверена, что больше никто из постантов здесь не появится?
– Уверена.
– Почему?
– Потому что теперь в будущем не будет постантов. Будет другая реальность… Налей мне, пожалуйста, колы, пить хочется. Жарко.
– В одежде надо купаться, тогда не будет жарко, – мстительно проговорил я. Не получалось у меня с ней нормального разговора. Слишком много она для меня значила еще совсем недавно, чтобы я мог спокойно воспринять ее в нынешней ипостаси.
– Пожалуйста, – снова попросила она.
Я сдержался, чтобы не нагрубить, взял бутылку, хотел открыть, как вдруг вспомнил, что у меня в сумке.
– А как насчет пива?
Злата улыбнулась, но улыбка получилась ненатуральной, вымученной.
– Разве что «Баварского» фирмы «Сармат». Мне понравилось.
Недолго думая, я швырнул колу с балкона, нагнулся к сумке, расстегнул молнию и вынул две бутылки пива.
– Какой запасливый, – сказала Злата, и по ее тону можно было предположить, что в сумку она не заглядывала и о пиве не знала. По крайней мере, сказано было искренне, и мне хотелось в это верить. Хотя, как я теперь понимал, актриса она еще та… Но если ни во что и никому не верить, зачем тогда жить? Тем более что жить оставалось всего полчаса.
– За что пьем? – спросила она, когда я разлил пиво по стаканам.
Я посмотрел на нее, повернулся к океану, посмотрел на воду, на небо, на солнце. Монотонно, набегая на берег мелкой волной, шелестел прибой.
– За жизнь… – тихо сказал я и отхлебнул большой глоток.
– За жизнь, – эхом отозвалась Злата.
Сбоку раздалось недовольное шипение, я недоуменно повернулся и увидел, что Сатана и белая кошка требовательно смотрят на Злату.
– Вы еще здесь? – удивилась она.
Белая кошка снова зашипела.
– Да, да… – спохватилась Злата, похлопала по карманам куртки и извлекла джамп. – Это?
Котище и кошка в унисон кивнули.
У меня екнуло сердце. О джампе, без которого Злата просто не могла попасть сюда, я как-то не подумал. Совсем поглупел…
Злата выдвинула из джампа антенну, взялась за нее, а затем изо всей силы ударила об пол так, что только осколки брызнули.
– Прощайте… – вздохнула она, и белая кошка с черным котом медленно растаяли в воздухе. Последним, что я увидел, была улыбка Чеширского Кота, которую напоследок подарил мне Сатана. Совсем как в «Алисе в Стране Чудес».
– Что ты… – похолодел я. – Что ты наделала?! А как же…
Забрезжившая было надежда, что удастся элементарным образом избежать цунами, сгинула без следа.
Злата покачала головой и горько усмехнулась.
– Иначе нельзя. Нельзя, чтобы у местных оставалась на руках аппаратура, способная прорывать пространственно-временной континуум. А мы с тобой теперь местные.
– Да откуда у тебя такая уверенность, что реальность изменится и постанты не появятся?! – возмутился я.
– Их исчезновение, – Злата кивнула на место, где только что сидели кот и кошка из вневременья, – и есть гарантия. Иначе бы они не ушли.
Я посмотрел под ноги. На месте кошечки осталась горстка белой пудры, а на месте Сатаны – три пятна: зубной пасты, губной помады и теней для век. И… и тоже немного белой пудры. Ясно теперь, откуда у Сатаны появилась проседь в шерсти. Тот еще котяра… Я невесело хмыкнул. Котярище!
– Кто они? – апатично поинтересовался я.
– Точно никто не знает, – пожала плечами Злата. – Но они всегда появляются, когда происходит кардинальное нарушение временного потока. В просторечии их называют стражами времени, но, подозреваю, все гораздо сложнее, и они более разумны, чем мы представляем. Гораздо разумнее, чем мы. Ходят слухи, что это они стоят у истоков службы Контроля Времени.
– Служба Контроля Времени? – переспросил я и покачал головой. – Из огня да в полымя… Служба стабилизации, служба Контроля Времени… И чем одна служба лучше другой? По мне, хрен редьки не слаще. Кто они – «парни на одно лицо»?
– Как? – переспросила Злата. – На одно лицо? Хорошо подмечено… – Удивления в ее голосе не чувствовалась. Чувствовалась какая-то отрешенность и безучастность, будто не она говорила, а кто-то другой говорил ее губами. – Только и этого я не знаю. Не знаю, кто они, знаю только, что они люди и их будущее лучше нашего с тобой. Бывшего нашего будущего. Теперь будет другая реальность.
– Как – не знаешь? Ты на них работала!
– Работала, – согласилась она, – но к их расе не имею никакого отношения. Теория хронофизики, известная в вашем мире, дает лишь половинчатое представление о пространственно-временном континууме. Вы более-менее знаете временную составляющую, но понятия не имеете о пространственной. Суть же теории заключается в том, что в пространственно-временном континууме существует бесчисленное множество параллельных миров, развивающихся в едином потоке времени и взаимно влияющих друг на друга. Временной сбой, который случился в вашем мире, пагубно влияет на другие миры, из-за чего и потребовалось вмешательство.
– В вашем мире? – недоверчиво буркнул я. – А ты что – из другого, параллельного?
– Была, – легко призналась Злата. – Теперь это мой мир. Ко мне пришли, объяснили ситуацию, и я согласилась.
– К десятилетней девочке… – фыркнул я, вспомнив, что говорила о приемной дочери Вероника Львовна.
– К тридцатилетней, – поправила Злата. – А отправили сюда в десятилетнем возрасте. Есть в службе Контроля Времени технологии, позволяющие помнить несостоявшееся будущее. Ты же помнишь престарелую даму, которая сорвала крупный куш в казино? А постанты ее вытерли из времени вместе с событием.
Я бросил на Злату быстрый взгляд и отвел глаза. Был со мной такой случай, но не воспоминание о нем царапнуло душу. Если Злата знала, что я помнил о престарелой дуре оттуда, то она знала обо мне все. В том числе что я думал о ней, и воспользовалась этим. Как блюстители стабильности, как «парни на одно лицо», как Сатана. Использовала меня. А я, видите ли, размечтался…
Я залпом допил пиво, открыл вторую бутылку и принялся наливать в стакан.
– А вот так обо мне не надо, – тихо сказала она, словно прочитав мои мысли.
– Почему не надо? – мрачно спросил я, не поднимая глаз.
– Как, по-твоему, – глухо спросила она, – чтобы выполнить свою миссию, мне нужно было знакомиться с тобой?
Рука у меня дрогнула, и пиво из бутылки плеснулось на столик. Я поставил бутылку на стол, но посмотреть на Злату не решился и перевел взгляд на океан. Я верил ей и не верил, но очень хотел, чтобы было так, как она сказала. Лед, сковавший сердце, начал таять, и было невыносимо больно.
– Ты знаешь о цунами? – треснутым голосом спросил я.
– Да.
– Иначе было нельзя?
– Иначе было нельзя, – эхом отозвалась она, и я понял, что в ее голосе означали отрешенность и безучастие. Обреченность.
– Как-то все глупо и… – Я судорожно вздохнул, не находя слов, и сорвался: – Разве так меняется реальность?!
Злата покачала головой.
– Взрывом ядерной боеголовки пишется история, а реальность меняется именно так. Буднично, обыденно, неприметным для окружающих событием. Кому, как не тебе, это не знать.
Она была права. Но одно дело – знать о коте Томе, другое – быть на месте агнца, приносимого в жертву ради изменения реальности.
– Выходит, мы обречены? Но здесь есть скутеры… Водный велосипед, в конце концов! Говорят, на плаву цунами можно и не заметить!
– Это в будущем здесь будут водный велосипед, скутеры… Сейчас есть только акваланги, но в баллонах нет воздуха.
– А ты умеешь плавать? Если выплыть в океан, то…
– Я не умею плавать, – не дав досказать, перебила Злата. – Как и ты. Наш мир ненамного лучше вашего. Из-за вашего. Почему я и согласилась на задание.
Я помолчал. В моей голове не укладывалось, что человек может жертвовать собой ради лучшего мира на Земле, мира, в котором ему не суждено жить.
– А твои… – начал было я, и она снова поняла меня с полуслова.
– Никто нам на помощь не придет. Мы теперь местные и можем рассчитывать только на самих себя.
Биологический хронометр подсказал, что до цунами осталось десять минут, я поглядел на океан, но ничего не увидел. Ровным счетом ничего. Цунами шло с востока, оттуда же светило солнце, и поверхность океана выглядела ровной и блестящей, как зеркало.
Я не удержался и мельком глянул на Злату.
– Ты такая спокойная…
– Я знала, на что иду.
– И не боишься?
– Боюсь, – честно призналась она.
– Тогда что…
– У меня есть воспоминания, – вновь угадала она мои мысли. – И вот это.
Она полезла в нагрудный кармашек куртки, достала какой-то камешек и протянула мне на открытой ладони. Я посмотрел, и у меня перехватило горло. На ладони лежал бриллиант, который я подбросил ей в сумочку. Бриллиант, который здесь, на острове, в нашем положении ничего не стоил. У него была совсем другая цена.
И тогда я наконец осмелился посмотреть ей в глаза. Чистые, глубокие, распахнутые передо мной так, чтобы я смог увидеть всю ее душу. Без остатка.
Я не выдержал такой откровенности и отвел взгляд. К этому я еще был не готов, а времени уже не оставалось.
– Почему с нами так…
– Потому, что есть такое слово, как предопределенность. Иначе было нельзя. Иначе все возвратилось бы на круги своя, и этот мир остался бы прежним. Таким, каким его знаешь ты.
Сейчас я был согласен, чтобы он остался таким, как был, но ничего поделать не мог. Не в моих силах противостоять предопределенности.
– Неужели… Неужели у нас нет никаких шансов? – сипло, пересохшим горлом, спросил я.
Злата помолчала, посмотрела на камешек в своей ладони, зябко повела плечами.
– Не знаю… – прошептала она, не поднимая глаз. – Я задавала этот вопрос, но мне не ответили. С этого момента нам не положено знать будущее… Но теперь мы вправе поступать как угодно. Все в наших руках…
Она продолжала отрешенно смотреть на бриллиант на ладони, и я вдруг понял, что она не верит в свои руки. И тогда я вспомнил, что говорил о бриллианте Иван-«небожитель». «В будущем пригодится…» Неужели именно это будущее он имел в виду? Мне хотелось другого будущего. Страстно хотелось. И в словах Ивана-«небожителя» для меня забрезжила надежда.
– Спрячь камень, – попросил я.
– Зачем? – равнодушно поинтересовалась Злата.
– Я прошу, спрячь.
Очень не хотелось, чтобы забрезжившая надежда оказалась беспочвенной.
Злата вздохнула, сунула бриллиант в кармашек куртки, застегнула пуговицу. Тлеющий огонек надежды разгорелся сильнее. Пусть у нас будет будущее… Пусть!
– Быть может, нам удастся спастись… – пробормотал я. – Я видел фотографию этого острова после цунами… Волна сметет с острова все, кроме балкона на сваях. Это наш единственный шанс.
– Да, – легко согласилась Злата, и я понял, что она мне не верит. Думает, утешаю…
Я сам себе не верил. Неизвестно, какой высоты и силы будет вал, – на фотографии на покосившемся на трех сваях балконе от перил и следов не осталось. Оставалось только надеяться.
Эх, был бы у меня сейчас вариатор, и если бы можно было просмотреть возможные варианты события… Я представил экран вариатора и содрогнулся. То, что я увидел, было жутью, вселенской жутью, по сравнению с которой цунами ничто. Хуже смерти.
– По-твоему, за нами сейчас наблюдают? – глухо поинтересовался я.
– Служба Контроля Времени? Да.
– И… если… нам… удастся…
– Да. Мы не просто местные, а местные, которые ЗНАЮТ.
– И поэтому будем находиться под неусыпным надзором, как неандертальцы в Благословенных Временах, Когда Луны Еще Не Было… – с тоской прошептал я.
– Не надо так, – успокаивающе сказала Злата. – Если мы уцелеем, все будет хорошо.
Она положила ладонь на мою руку и пожала. Но легче не стало. Быть может, нам повезет и удастся спастись, удержавшись на настиле веранды, когда накатит цунами. Шанс был, но, если судьба уготовила мне долгую жизнь, я понимал одно: никогда мне не избавиться от видения, что моя новая, непредсказуемая жизнь будет отражаться на экране вариатора и за ней будут неусыпно наблюдать, зная с точностью до слова, шага, гримасы на лице, что я сделаю в следующий момент: что скажу, куда пойду, как буду реагировать на обстоятельства. То, что для меня должно стать неопределенностью, этот кто-то будет воспринимать как неукоснительную закономерность, и от понимания, что на самом деле в моей жизни все давным-давно ОТМЕРЕНО, ВЗВЕШЕНО, ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, в душе разливалась безмерная тоска. И эта тоска будет преследовать меня до скончания века.
Равномерный шелест тихого прибоя сменился нарастающим, как глубокий вдох, шорохом, и океан начал вначале медленно, а затем с возрастающей скоростью отступать, все глубже и глубже обнажая литоральные отложения…
Издалека разглядеть прогулочный катер было трудно, и все же показалось, что это тот самый катер, который я видел у причала два года спустя по календарному времени или пятнадцать минут назад по личному. Интересно, как тогда погиб изобретатель, если катер остался целым? Или он погиб уже на берегу? На каком тогда? Цунами будет здесь ровно через час, а за час на катере до Бали не добраться.
Однако размышлять над гибелью изобретателя было некогда: в моем распоряжении имелось всего полчаса, и, как. только прогулочный катер удалился на достаточное расстояние, чтобы меня с него не увидели, я вышел из-за угла и заглянул в окно. Первый этаж занимал громадный холл со стойкой бара в одном углу, тренажерной стенкой в другом, с бильярдом у противоположного окна, креслами для отдыха, несколькими столиками. Искать здесь папку с документами не имело смысла, и я по наружной винтовой лестнице поднялся на балкон. На балконе, у перил, под большим зонтиком стоял круглый столик с двумя чистыми стаканами и запечатанной бутылкой колы, два пластиковых кресла. С балкона в коттедж можно было попасть через стеклянную дверь, за которой просматривался кабинет. Письменный стол, компьютер, стеллажи с книгами. Из кабинета внутрь коттеджа вела дверь, но если уж искать папку с документами, то в первую очередь в кабинете.
Бросив пакет с мокрым полотенцем в пластиковое кресло, я переложил портмоне в карман, хотел сунуть туда же джамп, но шорты были настолько сырыми, что не рискнул и положил его на столик. На острове никого нет, да и руки должны быть свободными.
Стеклянную дверь разбивать не пришлось – ни замков, ни запоров на ней не было. Правильно, в общем-то, зачем на безлюдном крохотном островке с единственным коттеджем замки на дверях? Обыкновенный вор сюда просто так не доберется, а о пиллиджерах в этих временах слыхом не слыхивали.
Войдя в кабинет, я огляделся. На столе в беспорядке лежали какие-то записки, банковские счета, дискеты, но папки с документами не было. Я присел у стола, выдвинул один ящик – нет папки, второй…
И обмер. Нет, во втором ящике тоже не было папки, а обмер я оттого, что шестым чувством ощутил чье-то присутствие на балконе. А может, и не шестым, просто тень человека упала сквозь стеклянную дверь в кабинет. Сбылось предчувствие…
Медленно, очень медленно, я выглянул из-за стола, и сердце ухнуло куда-то в бездну. Окончательно и бесповоротно. На балконе у столика под зонтиком стоял Гудков и с любопытством вертел в руке мой джамп. Кнопка «ОК» мигала красным светом.
– Кто вы и что ищете? – насмешливо поинтересовался он. – Денег в столе нет.
Я медленно выпрямился. Слов у меня не было. Вот, значит, где наши пути-дорожки в его прошлом и моем настоящем пересеклись и откуда он меня знает…
– По-моему, вам кто-то звонит? – Естественно, что Гудков принимал джамп за мобильный телефон. – Мне ответить?
Говорят, что за мгновение до смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь. Я ощутил дуновение смерти, но не пронеслась перед глазами вся жизнь, зато вспышкой озарения многое разом стало понятно. И почему меня так плотно опекала служба стабилизации, и почему мне предоставили новый джамп без идентификационной защиты, и зачем его перепрограммировали, и почему Воронцов меня предупреждал, чтобы я не вздумал намочить джамп, хотя он на сто процентов был водонепроницаем, и почему кнопка «ОК» замигала сейчас, а не двадцать минут спустя… В том числе почему мое «купание» в океане не было отражено в стенограмме – иначе бы я дождался смотрителя виллы, не намочил шорты и не оставил джамп на столике, а сунул в карман. Ловушка для меня была рассчитана до мелочей. Нет и никогда не было в коттедже никакой папки с документами, никуда постоялец с острова не уезжал, и не суждено ему здесь погибнуть. И не был он изобретателем, ему только предстояло им стать, благодаря мне, благодаря экающему Марку. К тому же не был Гудков постояльцем, говорил Марк, что Гудкову приходилось работать инструктором по подводному плаванию. Вот, значит, что за прибор испытывался за день до вручения гранта… Многое стало ясно, даже такая мелочь, почему памятник Гудкову поставят в будущем на месте сталинского небоскреба. Но самым паршивым было понимание, что, не будь между нами стеклянной двери и находись Гудков от меня на расстоянии вытянутой руки, я все равно ничего не успел бы сделать. Не помогло бы и владение психокинезом, так как все то, что сейчас должно произойти, давным-давно записано в скрижалях истории. Как легко и естественно в реальности произносились мной фразы из стенограммы, так же легко и естественно я погибну на острове во время цунами. Я, а не Гудков, потому что с сегодняшнего дня он историческая личность, а я как был рядовым пиллиджером, таковым и кану в небытие.
– Так как, нажимать на кнопочку? – спросил Гудков и протянул к джампу указательный палец.
Но коснуться мигающей красным светом кнопки он не успел, так как произошло то, чего не было в скрижалях истории, что не отражалось на экранах вариаторов и не блеснуло в моем сознании вспышкой озарения. За спиной Гудкова черным, непроницаемым покрывалом с рваными краями возникла межвременная тень и резким броском ударила Гудкова в спину. Удар был настолько мощным, что тело Гудкова перелетело через перила балкона, врезалось в стену коттеджа и рухнуло вниз, а джамп, вырвавшись из его руки, как из катапульты, ударился в стеклянную дверь и брызнул осколками.
Я повел головой, будто с моей шеи сняли удавку, сглотнул ком в горле и перевел дух. Н-да… Как я там говорил Воронцову: приговор временно откладывается? Надолго ли? В голове было пусто, мысли текли вяло, апатично, будто меня казнили, а затем помиловали, но сознание никак не могло воссоединиться с покинутым телом, и они жили отдельно друг от друга.
Покрывало межвременной тени затрепетало в воздухе, рухнуло на балкон и обратилось в котищу. Котище уселся напротив столика, облизнул усы кроваво-красным языком и уставился на меня немигающим взглядом. Все-таки никуда Сатана не делся, но радости я не испытал и чувствовал себя ничуть не лучше, чем когда решил, что навсегда избавился от межвременной тени. Следовало поблагодарить Сатану, но язык не поворачивался. Было такое чувство, что он выполнил свое истинное предназначение, ради которого был приставлен ко мне, а мое спасение – это так, попутная оказия, которая могла произойти, а могла и не случиться.
Я открыл стеклянную дверь и на ватных ногах вышел на балкон. Под подошвами сандалий хрустнули осколки джампа – удар был настолько мощным, что он разлетелся в крошево. Как только стекло двери выдержало… Я посмотрел на стену, куда врезалось тело Гудкова, и увидел кровавое пятно. Если бы Сатана швырнул Гудкова в дверь, как джамп, никакое стекло не выдержало бы.
Подходить к перилам и смотреть, что сталось с несостоявшимся основоположником хронофизики, я не стал – по пятну на стене было понятно, что беспокоиться о его самочувствии поздно. Увидев под ногами красную кнопку «ОК», нагнулся, поднял ее и показал Сатане.
– Не подскажешь, как я попаду назад?
Сатана ощерился улыбкой Чеширского Кота, но глаза оставались холодными и равнодушными. И тогда я понял, что был рядовым статистом не только для службы стабилизации, но и для «людей на одно лицо», и даже для межвременной тени. Только статистом, и не более. Пешкой. Меня использовали, а теперь, за ненадобностью, выбрасывали, как ненужную вещь. И никого не интересовало, что через сорок минут на этот остров обрушится цунами. Я получил наконец, как мечтал, полную свободу и независимость от кого бы то ни было. Но какой ценой… На океанском валу невозможно написать эпитафию: «Свободен, наконец-то свободен!»
Все еще пребывая в состоянии раздвоенности, я прошел к столику, сел в кресло. На столике как ни в чем не бывало стояли чистые стаканы и запечатанная бутылка колы, хотя удар по Гудкову был совершен из-за перил балкона как раз позади столика. Однако я ничуть этому не удивился. И не такое видел в исполнении Сатаны. Хотел спросить, поможет ли он мне, как вдруг понял, что подсознательное эго, мое второе «я», связывающее сознание с межвременной тенью, исчезло. И тогда я впервые в жизни подумал, что быть абсолютно свободным не такая-то большая радость. Человек – существо общественное, и лишь мертвые абсолютно свободны.
Сатана пренебрежительно фыркнул, прочитав мои мысли, отвернулся и вдруг, насторожившись, как настоящий кот, подался всем телом в ту сторону, где под балконом лежало тело Гудкова. Уши стали торчком, глаза загорелись, хвост вытянулся в струнку и подрагивал.
Из-под балкона донеслось неясное шуршание, затем кто-то сдавленно вскрикнул, и стену коттеджа сотряс сильнейший шмякающий удар.
«Еще один покойник…» – отстраненно отметило сознание, и, кажется, я знал, кто это. Вскрик очень напоминал кваканье, а удар по звуку похож на то, как если бы о стену мощным ударом раздавили гигантскую жабу. Не знаю, сыграло ли со мной шутку воображение, но очень хотелось, чтобы именно так и было.
Громадная белая кошка в два прыжка вскарабкалась по стене на второй этаж, перемахнула через перила балкона, прыжком оказалась рядом с Сатаной и села. Сатана расплылся в умильной улыбке, привстал, потянулся к ней, но кошка негодующе шикнула, и Сатана снова уселся.
– И что дальше? – апатично спросил я.
Котище и кошка дружно повернули ко мне головы, посмотрели на меня: он – зелеными, она – желтыми глазами, – а затем так же дружно повернули головы к винтовой лестнице. Снизу раздались чьи-то шаги, заскрипели ступеньки.
«Сэр Джефри, – подумал я. – Или Ваня-«небожитель»… Или…»
По ступенькам на балкон поднялась Злата, и я опять ничуть не удивился. Ожидал нечто подобное, не совсем дурак.
На Злате были белые кроссовки, бежевые шорты и такая же бежевая охотничья безрукавка с многочисленными карманами. В правой руке она несла мою сумку, которую я оставил в ячейке автоматической камеры хранения аэропорта.
– Привет! – сказала она, ступив на балкон. – Я же писала в записке, что вечером буду.
– Привет, – натянуто поздоровался я и поправил: – Сейчас утро.
– Тем лучше, – не стала возражать Злата, подошла к столику, поставила мне под ноги сумку. – Нехорошо свои вещи забывать, вдруг пригодятся?
Я ничего не сказал, хотя понял, что назад мне не вернуться. Иначе зачем тогда понадобилось изымать мои вещи из ячейки камеры хранения аэропорта? И на вилле меня никто не хватится: смотритель Алексей подумает, что улетел, а Игнат – что остался, чтобы назавтра выехать катером.
Быть может, именно понимание безысходности ситуации вернуло мне ясность восприятия окружающего, и сознание наконец воссоединилось с покинутым телом. Я посмотрел на Злату, на двух межвременных тварей в образе котов. Теперь уж точно– finita la commedia. Для меня, по крайней мере.
– Можно сесть? – спросила Злата.
– Садись, – пожал я плечами.
Она взяла из кресла пакет, заглянула в него.
– Ты купался прямо в одежде?
– Не прямо, а криво, – зло процедил я. – Можно подумать, ты этого не знаешь.
Злата ничего не ответила, вынула из пакета мокрое полотенце, встряхнула и повесила на перила.
– Умиляюсь женской обстоятельности, – едко заметил я. – Думаешь, успеет до цунами просохнуть?
Она снова не ответила, села в кресло напротив, посмотрела на пустые стаканы, на бутылку колы.
– Это был Воронцов? – спросил я, указав пальцем вниз.
– По крайней мере, он так себя называл, – подтвердила Злата мою догадку.
– А ты уверена, что больше никто из постантов здесь не появится?
– Уверена.
– Почему?
– Потому что теперь в будущем не будет постантов. Будет другая реальность… Налей мне, пожалуйста, колы, пить хочется. Жарко.
– В одежде надо купаться, тогда не будет жарко, – мстительно проговорил я. Не получалось у меня с ней нормального разговора. Слишком много она для меня значила еще совсем недавно, чтобы я мог спокойно воспринять ее в нынешней ипостаси.
– Пожалуйста, – снова попросила она.
Я сдержался, чтобы не нагрубить, взял бутылку, хотел открыть, как вдруг вспомнил, что у меня в сумке.
– А как насчет пива?
Злата улыбнулась, но улыбка получилась ненатуральной, вымученной.
– Разве что «Баварского» фирмы «Сармат». Мне понравилось.
Недолго думая, я швырнул колу с балкона, нагнулся к сумке, расстегнул молнию и вынул две бутылки пива.
– Какой запасливый, – сказала Злата, и по ее тону можно было предположить, что в сумку она не заглядывала и о пиве не знала. По крайней мере, сказано было искренне, и мне хотелось в это верить. Хотя, как я теперь понимал, актриса она еще та… Но если ни во что и никому не верить, зачем тогда жить? Тем более что жить оставалось всего полчаса.
– За что пьем? – спросила она, когда я разлил пиво по стаканам.
Я посмотрел на нее, повернулся к океану, посмотрел на воду, на небо, на солнце. Монотонно, набегая на берег мелкой волной, шелестел прибой.
– За жизнь… – тихо сказал я и отхлебнул большой глоток.
– За жизнь, – эхом отозвалась Злата.
Сбоку раздалось недовольное шипение, я недоуменно повернулся и увидел, что Сатана и белая кошка требовательно смотрят на Злату.
– Вы еще здесь? – удивилась она.
Белая кошка снова зашипела.
– Да, да… – спохватилась Злата, похлопала по карманам куртки и извлекла джамп. – Это?
Котище и кошка в унисон кивнули.
У меня екнуло сердце. О джампе, без которого Злата просто не могла попасть сюда, я как-то не подумал. Совсем поглупел…
Злата выдвинула из джампа антенну, взялась за нее, а затем изо всей силы ударила об пол так, что только осколки брызнули.
– Прощайте… – вздохнула она, и белая кошка с черным котом медленно растаяли в воздухе. Последним, что я увидел, была улыбка Чеширского Кота, которую напоследок подарил мне Сатана. Совсем как в «Алисе в Стране Чудес».
– Что ты… – похолодел я. – Что ты наделала?! А как же…
Забрезжившая было надежда, что удастся элементарным образом избежать цунами, сгинула без следа.
Злата покачала головой и горько усмехнулась.
– Иначе нельзя. Нельзя, чтобы у местных оставалась на руках аппаратура, способная прорывать пространственно-временной континуум. А мы с тобой теперь местные.
– Да откуда у тебя такая уверенность, что реальность изменится и постанты не появятся?! – возмутился я.
– Их исчезновение, – Злата кивнула на место, где только что сидели кот и кошка из вневременья, – и есть гарантия. Иначе бы они не ушли.
Я посмотрел под ноги. На месте кошечки осталась горстка белой пудры, а на месте Сатаны – три пятна: зубной пасты, губной помады и теней для век. И… и тоже немного белой пудры. Ясно теперь, откуда у Сатаны появилась проседь в шерсти. Тот еще котяра… Я невесело хмыкнул. Котярище!
– Кто они? – апатично поинтересовался я.
– Точно никто не знает, – пожала плечами Злата. – Но они всегда появляются, когда происходит кардинальное нарушение временного потока. В просторечии их называют стражами времени, но, подозреваю, все гораздо сложнее, и они более разумны, чем мы представляем. Гораздо разумнее, чем мы. Ходят слухи, что это они стоят у истоков службы Контроля Времени.
– Служба Контроля Времени? – переспросил я и покачал головой. – Из огня да в полымя… Служба стабилизации, служба Контроля Времени… И чем одна служба лучше другой? По мне, хрен редьки не слаще. Кто они – «парни на одно лицо»?
– Как? – переспросила Злата. – На одно лицо? Хорошо подмечено… – Удивления в ее голосе не чувствовалась. Чувствовалась какая-то отрешенность и безучастность, будто не она говорила, а кто-то другой говорил ее губами. – Только и этого я не знаю. Не знаю, кто они, знаю только, что они люди и их будущее лучше нашего с тобой. Бывшего нашего будущего. Теперь будет другая реальность.
– Как – не знаешь? Ты на них работала!
– Работала, – согласилась она, – но к их расе не имею никакого отношения. Теория хронофизики, известная в вашем мире, дает лишь половинчатое представление о пространственно-временном континууме. Вы более-менее знаете временную составляющую, но понятия не имеете о пространственной. Суть же теории заключается в том, что в пространственно-временном континууме существует бесчисленное множество параллельных миров, развивающихся в едином потоке времени и взаимно влияющих друг на друга. Временной сбой, который случился в вашем мире, пагубно влияет на другие миры, из-за чего и потребовалось вмешательство.
– В вашем мире? – недоверчиво буркнул я. – А ты что – из другого, параллельного?
– Была, – легко призналась Злата. – Теперь это мой мир. Ко мне пришли, объяснили ситуацию, и я согласилась.
– К десятилетней девочке… – фыркнул я, вспомнив, что говорила о приемной дочери Вероника Львовна.
– К тридцатилетней, – поправила Злата. – А отправили сюда в десятилетнем возрасте. Есть в службе Контроля Времени технологии, позволяющие помнить несостоявшееся будущее. Ты же помнишь престарелую даму, которая сорвала крупный куш в казино? А постанты ее вытерли из времени вместе с событием.
Я бросил на Злату быстрый взгляд и отвел глаза. Был со мной такой случай, но не воспоминание о нем царапнуло душу. Если Злата знала, что я помнил о престарелой дуре оттуда, то она знала обо мне все. В том числе что я думал о ней, и воспользовалась этим. Как блюстители стабильности, как «парни на одно лицо», как Сатана. Использовала меня. А я, видите ли, размечтался…
Я залпом допил пиво, открыл вторую бутылку и принялся наливать в стакан.
– А вот так обо мне не надо, – тихо сказала она, словно прочитав мои мысли.
– Почему не надо? – мрачно спросил я, не поднимая глаз.
– Как, по-твоему, – глухо спросила она, – чтобы выполнить свою миссию, мне нужно было знакомиться с тобой?
Рука у меня дрогнула, и пиво из бутылки плеснулось на столик. Я поставил бутылку на стол, но посмотреть на Злату не решился и перевел взгляд на океан. Я верил ей и не верил, но очень хотел, чтобы было так, как она сказала. Лед, сковавший сердце, начал таять, и было невыносимо больно.
– Ты знаешь о цунами? – треснутым голосом спросил я.
– Да.
– Иначе было нельзя?
– Иначе было нельзя, – эхом отозвалась она, и я понял, что в ее голосе означали отрешенность и безучастие. Обреченность.
– Как-то все глупо и… – Я судорожно вздохнул, не находя слов, и сорвался: – Разве так меняется реальность?!
Злата покачала головой.
– Взрывом ядерной боеголовки пишется история, а реальность меняется именно так. Буднично, обыденно, неприметным для окружающих событием. Кому, как не тебе, это не знать.
Она была права. Но одно дело – знать о коте Томе, другое – быть на месте агнца, приносимого в жертву ради изменения реальности.
– Выходит, мы обречены? Но здесь есть скутеры… Водный велосипед, в конце концов! Говорят, на плаву цунами можно и не заметить!
– Это в будущем здесь будут водный велосипед, скутеры… Сейчас есть только акваланги, но в баллонах нет воздуха.
– А ты умеешь плавать? Если выплыть в океан, то…
– Я не умею плавать, – не дав досказать, перебила Злата. – Как и ты. Наш мир ненамного лучше вашего. Из-за вашего. Почему я и согласилась на задание.
Я помолчал. В моей голове не укладывалось, что человек может жертвовать собой ради лучшего мира на Земле, мира, в котором ему не суждено жить.
– А твои… – начал было я, и она снова поняла меня с полуслова.
– Никто нам на помощь не придет. Мы теперь местные и можем рассчитывать только на самих себя.
Биологический хронометр подсказал, что до цунами осталось десять минут, я поглядел на океан, но ничего не увидел. Ровным счетом ничего. Цунами шло с востока, оттуда же светило солнце, и поверхность океана выглядела ровной и блестящей, как зеркало.
Я не удержался и мельком глянул на Злату.
– Ты такая спокойная…
– Я знала, на что иду.
– И не боишься?
– Боюсь, – честно призналась она.
– Тогда что…
– У меня есть воспоминания, – вновь угадала она мои мысли. – И вот это.
Она полезла в нагрудный кармашек куртки, достала какой-то камешек и протянула мне на открытой ладони. Я посмотрел, и у меня перехватило горло. На ладони лежал бриллиант, который я подбросил ей в сумочку. Бриллиант, который здесь, на острове, в нашем положении ничего не стоил. У него была совсем другая цена.
И тогда я наконец осмелился посмотреть ей в глаза. Чистые, глубокие, распахнутые передо мной так, чтобы я смог увидеть всю ее душу. Без остатка.
Я не выдержал такой откровенности и отвел взгляд. К этому я еще был не готов, а времени уже не оставалось.
– Почему с нами так…
– Потому, что есть такое слово, как предопределенность. Иначе было нельзя. Иначе все возвратилось бы на круги своя, и этот мир остался бы прежним. Таким, каким его знаешь ты.
Сейчас я был согласен, чтобы он остался таким, как был, но ничего поделать не мог. Не в моих силах противостоять предопределенности.
– Неужели… Неужели у нас нет никаких шансов? – сипло, пересохшим горлом, спросил я.
Злата помолчала, посмотрела на камешек в своей ладони, зябко повела плечами.
– Не знаю… – прошептала она, не поднимая глаз. – Я задавала этот вопрос, но мне не ответили. С этого момента нам не положено знать будущее… Но теперь мы вправе поступать как угодно. Все в наших руках…
Она продолжала отрешенно смотреть на бриллиант на ладони, и я вдруг понял, что она не верит в свои руки. И тогда я вспомнил, что говорил о бриллианте Иван-«небожитель». «В будущем пригодится…» Неужели именно это будущее он имел в виду? Мне хотелось другого будущего. Страстно хотелось. И в словах Ивана-«небожителя» для меня забрезжила надежда.
– Спрячь камень, – попросил я.
– Зачем? – равнодушно поинтересовалась Злата.
– Я прошу, спрячь.
Очень не хотелось, чтобы забрезжившая надежда оказалась беспочвенной.
Злата вздохнула, сунула бриллиант в кармашек куртки, застегнула пуговицу. Тлеющий огонек надежды разгорелся сильнее. Пусть у нас будет будущее… Пусть!
– Быть может, нам удастся спастись… – пробормотал я. – Я видел фотографию этого острова после цунами… Волна сметет с острова все, кроме балкона на сваях. Это наш единственный шанс.
– Да, – легко согласилась Злата, и я понял, что она мне не верит. Думает, утешаю…
Я сам себе не верил. Неизвестно, какой высоты и силы будет вал, – на фотографии на покосившемся на трех сваях балконе от перил и следов не осталось. Оставалось только надеяться.
Эх, был бы у меня сейчас вариатор, и если бы можно было просмотреть возможные варианты события… Я представил экран вариатора и содрогнулся. То, что я увидел, было жутью, вселенской жутью, по сравнению с которой цунами ничто. Хуже смерти.
– По-твоему, за нами сейчас наблюдают? – глухо поинтересовался я.
– Служба Контроля Времени? Да.
– И… если… нам… удастся…
– Да. Мы не просто местные, а местные, которые ЗНАЮТ.
– И поэтому будем находиться под неусыпным надзором, как неандертальцы в Благословенных Временах, Когда Луны Еще Не Было… – с тоской прошептал я.
– Не надо так, – успокаивающе сказала Злата. – Если мы уцелеем, все будет хорошо.
Она положила ладонь на мою руку и пожала. Но легче не стало. Быть может, нам повезет и удастся спастись, удержавшись на настиле веранды, когда накатит цунами. Шанс был, но, если судьба уготовила мне долгую жизнь, я понимал одно: никогда мне не избавиться от видения, что моя новая, непредсказуемая жизнь будет отражаться на экране вариатора и за ней будут неусыпно наблюдать, зная с точностью до слова, шага, гримасы на лице, что я сделаю в следующий момент: что скажу, куда пойду, как буду реагировать на обстоятельства. То, что для меня должно стать неопределенностью, этот кто-то будет воспринимать как неукоснительную закономерность, и от понимания, что на самом деле в моей жизни все давным-давно ОТМЕРЕНО, ВЗВЕШЕНО, ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, в душе разливалась безмерная тоска. И эта тоска будет преследовать меня до скончания века.
Равномерный шелест тихого прибоя сменился нарастающим, как глубокий вдох, шорохом, и океан начал вначале медленно, а затем с возрастающей скоростью отступать, все глубже и глубже обнажая литоральные отложения…