Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка (Книга 1)

   - Как медведи в берлоге, расходились. Ну, будет, будет! возвратившись в балаган, предупредил Бердышов, видя, что у Родиона опять заиграли глаза. - Ты здоровила какой, как амба*, верткий, хвоста только не хватает, а то бы я тебя за хвост.
   _______________
   * Слово "амба" имеет два значения: злой дух и тигр.
   Шишкин все же вцепился Ивану в ляжку, но тот вырвался, схватил топор и убежал из балагана рубить дрова.
   Дважды принес он по большой охапке и, уложив их у входа, стал готовиться ко сну.
   Родион притих и задумчиво смотрел на пламя, почесывая толстый угреватый нос.
   - А что, Родион, - спросил его Бердышов серьезно, - ты с соседями дружишь?
   - С какими соседями? С русскими али с гольдами?
   - С горюнскими. Ты сказал мне, что они тебе друзья. Видишь, наши гольды сказывали мне, что в Мылках был недавно маньчжурец Дыген. Не слыхал ты? А оттуда он будто проехал к вам на Горюн.
   - Как же! Это я знаю, - нахмурил Родион брови.
   - Гольды божатся, что он их опять грабит.
   - Да ну-у?.. Скажи, пожалуйста! Ах, язви его в душу! - воскликнул Родион.
   - Как бы отсюда отвадить? Разоряют они гольдов, портят их. Покуда этот Дыген где-нибудь поблизости, гольды сами не свои. А начальство наше пропускает. Зимой сидят они у себя в Софийском, жарят в карты, водку пьют, а лед пройдет, приедут на пароходах и начинают кричать. Нет того, чтобы нойону хвост прищемить. Теперь маньчжурец с товарищами, как я слыхал, пошел нартами на Горюн. Там им раздолье. А с Горюна по озерам пойдет к тунгусам. Поймать бы этого Дыгена! - вздохнул Иван, залезая в меховой мешок. - Я давно на него зуб точу.
   Закрыв глаза, уставшие за день от напряжения, он стал рассказывать про свою ночную встречу на Амуре.
   - Был я хмелен, мы в Бельго у китайцев водку пили. Я в потемках-то не разглядел, кто едет. Если бы знал верняком, что это был кривой маньчжурец, я бы сгреб его и отвез в Софийск, душу бы из него вытряс.
   - Вот ты мне что скажи: почему опять Дыген сюда ездит? Ведь он уж стар, ему бы дома на печке сидеть.
   - Дыгену туго приходится. Он в карты играть любит. Продуется в пух и прах, все проест, пропьет и едет на русскую сторону за мехами.
   - Старый кот, по горшкам ловко лазает!
   Охотники еще немного потолковали, и вскоре в балагане наступила тишина. Изредка лишь слышно было, как рушилась в очаге подгоревшая головешка да измученные собаки вздрагивали и стонали во сне. Очаг угасал понемногу. Становилось темно.
   Шишкин заворочался в своем мешке.
   - Ты не спишь, Родион? - поднялся вдруг Иван.
   - А что?
   - Че-то тебя спросить хочу, выглянь.
   - Ну, чего тебе? - приоткрылся взлохмаченный тамбовец.
   - У тебя, однако, дружки-то среди гольдов есть?
   - А тебе на что?
   - Ты знаешь, каких Дыген с озер соболей вывезет: черных-черных, один к одному. Таких нет у нас. Он через озера да через хребты пройдет, везде побывает и на Амгунь сходит. Соболя там якутские. Пойдет он обратно, вот бы когда нам с тобой подкараулить его. Тебе бы ловко можно поймать его, ведь ты от Горюна недалеко живешь.
   Тамбовец молчал и чесался яростно, по-видимому о чем-то раздумывая.
   - А я тебе подход ко всем зверям открою, подумай-ка! Всех охотников на Амуре превысишь, богачом станешь. Сохатого скрадывать научу.
   Иван давно искал случая разбогатеть. От охотничьего промысла или от меновой торговлишки нечего было и думать нажить богатство. Застрелить кого-нибудь из русских или здешних китайских торгашей - не оберешься потом разговоров. Верней всего было, как он полагал, ухлопать Дыгена, который жил в Маньчжурии и сюда ездил тайно. Дыген был маньчжурским дворянином и в старое время совершал поездки в пустынные, неразграниченные земли. Когда-то, как рассказывали гольды, он приехал впервые и привез всем подарки: кому чашку, кому халат, кому безделушки. За подарки он потребовал соболей. С тех пор он часто являлся в сопровождении вооруженных слуг и заставлял туземцев платить ему как бы род дани.
   Теперь он, пользуясь темнотой местных народов, все еще совершал тайком свои поездки.
   Иван полагал, что убить Дыгена - верное средство разбогатеть. А Китай не может потребовать расследования, если слух об убийстве дойдет туда. Это значило бы признаться, что маньчжурские чиновники разрешают за взятки такие грабительские походы на русскую сторону. Здесь же за убийство Дыгена, который страшно терзает гольдов, все будут благодарны.
   Но Бердышов знал: одному ему не перестрелять целый отряд маньчжурских разбойников. Следовало найти спутников. Родион - смелый человек, хороший стрелок. "Если не поддастся уговорам, найду что сказать, все равно пойдет со мной", - подумал Иван.
   Бердышов, не ожидая, что ему ответит Родион, оставил его в раздумье, а сам закутался с головой. Вскоре из мешка послышался его густой храп.
   Наутро Иван дружески распростился с Родионом и, ни словом не обмолвясь о вчерашнем разговоре, двинулся в обратный путь. День выдался ветреный и морозный. До вечера крутила метелица. Ночь Иван провел, забравшись в дупло старой ели, а наутро снова двинулся в путь. Ветер все крепчал, временами несся снежок. К полудню, когда Иван достиг Косогорного хребта, идти на лыжах стало легче, начались гари. Здесь свежие снега были крепко убиты ветрами.
   На Косогорном у Ивана были расставлены сторожки на соболей, и он полез наверх проверять их.
   Один из самострелов, к его удивлению, оказался разоренным. Пойманный соболь был украден. На снегу лежала окровавленная стрела, под бугор, в горелый ельник, ушла лыжня.
   Бердышов понял по следам, что вор был недавно, и погнался за ним. Он бежал, распахнув меховую куртку и не замечая холода и резкого ветра. Лицо его горело, и лоб под сохатиным мехом истекал потом.
   Открытой грудью рассекая морозный вихрь, Иван мчался по уклонам так, что мимо лишь мелькали стволы горелых лиственниц.
   Еще больше обозлился он, когда следы свернули по пади к Мылкинскому озеру. Недолго думая, Иван помчался прямо в Мылки.
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Стойбище Мылки было расположено на берегу одноименного озера, которое представляет собой обширный залив Амура, простирающийся в глубь тайги. На северном берегу его в переломанных зарослях чернотала, подле глубоких проточек в заветные озерца, кишащие рыбой, приютились жилища гольдов.
   Жгучий мороз рвал и метал над широким снежным простором. За тайгой синели округлые купола дальних сопок, и синие же дымки из труб стойбища метал ветер у подножья леса.
   Там, где под берегом из сугробов торчали острые носы и дощатые борта плоскодонных лодок, Иван взобрался по крутому яру наверх. Перед ним желтели мазанные глиной приземистые лачуги. Со всех сторон затявкали, лениво сбегаясь, своры тощих собак. Иван крикнул на них, псы отстали. По свежей лыжне он направился к длинной лачуге с окнами, завешенными снаружи вздрагивающими от ветра шкурами кабарги. Шагах в двадцати от фанзы из высоченного сугроба обильно дымилась деревянная труба, сделанная из полого дуплистого дерева. Подле самой лачуги стояли малые амбарчики на свайках. Под ними виднелись нарты, шесты, палки. На пустых вешалах ветер раскачивал тяжелые связки обледеневших берестяных поплавков.
   "Давно я тут не был!" - подумал Иван. Сняв лыжи, он с силой толкнул обледеневшую дверь и вошел в фанзу.
   Внутри было полно народу. На просторных канах сидели, поджав ноги, старики гольды и обильно дымили трубками. Картина была знакомая. Все присутствующие слушали со вниманием сухого старика с седой плоской бородой и жесткими, колючими глазами. Не прекращая своей речи, старик враждебно посмотрел на вошедшего Ивана.
   Бердышов узнал его. Это был хозяин фанзы Писотька Бельды.
   У очага хлопотала его дочь, горбунья с прекрасными черными глазами и уродливо тонкими ногами, которые, казалось, вот-вот не выдержат тяжести тела и подломятся. При виде Ивана на ее полных красных губах заиграла недобрая улыбка.
   Рядом с Писотькой Иван заметил лысину Денгуры, бывшего родового старосты. Тут же сидели многие другие гольды, хорошо знакомые Ивану, но все они делали вид, что не замечают его и со вниманием продолжают слушать пискливый голосок хозяина.
   - Батьго, - тихо поздоровался Иван, как бы не желая нарушать беседу.
   Он скромно присел на край кана и стал дожидаться окончания разговора.
   Речь шла о том, что надо высватать невесту сыну хозяина.
   "Жених-то, верно, и стянул у меня добычу", - подумал Иван, глядя на бойкого, рослого, широкоплечего хозяйского парня, не похожего на гольда.
   Писотька был одним из коренных жителей Мылок. На другой год после оспы, уничтожившей старое богатое стойбище Мылки, он возвратился на родное озеро и первым построил себе большую фанзу. К нему переселился Денгура, а потом и все другие мылкинские, оставшиеся в живых после мора.
   Писотька был богат. По стенам на деревянных гвоздях висели белые овчинные шубы, ватные халаты, на нарах высились разноцветные свертки шелков; на двух очагах стояло множество чугунной посуды. Повсюду были расставлены искусно сделанные берестяные короба, ломившиеся от всякого добра.
   Иван слыхал от Гао Да-пу, что Писотька дает убежище маньчжурам, тайно приезжающим на Амур, и ведет с ними торговые дела. Гао Да-пу не дружил с Писотькой, чувствуя в нем соперника. Не любил бельговский торговец и маньчжуров. Китайские купцы и раньше всегда подговаривали гольдов не давать им меха. Но торговцы лишь втайне противодействовали Дыгену.
   У себя на родине они были целиком во власти маньчжуров, а поэтому при случайных встречах с ними на Амуре вели себя внешне покорно, любезно и гостеприимно, опасаясь, что те на родине всегда могут беспощадно расправиться с ними.
   В одном лишь, как слыхал Бердышов, несчастен был гольдский купец Писотька: стоило какой-нибудь из его трех жен родить мальчика, как тот вскоре умирал. Большак же его, которого он собирался женить, не был ему сыном. Смолоду его старшую жену забирали к себе маньчжуры, и после того в срок она родила парнишку. Старик хотел иметь своих сыновей, но, как ни старались шаманы и знахари, дети не выживали. На этот раз младшая жена Писотьки качала в углу лубяную зыбку, закрытую тряпкой, и старательно и громко называла младенца девочкой, что означало, как понимал Иван, что под тряпкой у нее лежит мальчонка.
   "Боится, чтобы черт не утащил парня, - подумал Иван, - на девку его переделала. Это уж гольдяцкая хитрость известная..."
   Между тем гольды смолкли. Им самим до смерти хотелось узнать, зачем явился Бердышов. От любопытства у них разговор про сватовство не ладился. Старики умолкли и стали поглядывать на него.
   Иван поднялся. При виде жесткого и злого лица Писотьки в нем вспыхнул гнев. Какая-то сила так и толкала его схватить хозяина за глотку и рассчитаться с ним тут же, при всех. Иван негодующе, но довольно сдержанно спросил по-гольдски хозяина, зачем он украл из его ловушки добычу.
   Ропот пробежал по канам.
   - Следы вора привели к твоему дому. Ловушка была разорена сегодня, и я пришел по свежему следу.
   Густые клубы дыма окутывали изможденные лица гольдов.
   Вскочил Денгура, продувной торгаш и говорун. Это был тощий высокий старик с лысой головой и худым скуластым лицом. Он еще сохранил живость ума и красноречие. Все более и более возбуждаясь, он стал доказывать Ивану, что "лоча", поселившиеся на Додьге, сами воры и что во всех неладах виноваты они сами.
   - Осенью Улугу стал там рыбачить, а один мужик напал на него, отобрал невод и хотел его побить.
   - В плечо меня ударил, - поднявшись, робко подтвердил Улугу, кривоногий гольд с плоским лицом. - Я ловил рыбу, русские у нас отобрали бредень!
   - А зачем вы сено растащили? - спросил Иван.
   - Ну что, Ваня, разве травы жалко? - с кроткой укоризной спросил Улугу.
   Гольды наперебой заговорили, обвиняя новоселов в разных поступках.
   - Недавно кто-то из них украл из нашей ловушки соболя! - завизжал хозяин фанзы, пуская в ход последний и самый веский довод. - Вы нашего соболя украли, а мы - вашего. Теперь в расчете.
   Присутствующие засмеялись.
   - Мы тебя в краже не виним, на другого человека думаем, - заметил Денгура, который был осторожнее других мылкинцев и не хотел зря обижать Ивана.
   - Откуда же ты знаешь, что соболя взяли наши? - грубо спросил Бердышов Писотьку, уставившись на него исподлобья, как бык.
   - Мы тоже по лыжне вора ходили, - сердито ответил гольд. - К вашей деревне вышли... Не знаю, кто теперь нас рассудит, - горько усмехнулся он.
   Только тут Иван догадался, какого соболя добыл Федор.
   - Ты неверно говоришь, - решительно отрубил Бердышов. - Наши не брали соболя. А невод отобрали - не знали, что это сосед рыбачит. Меня не было, а они подумали, что это чужой человек ловит без спросу.
   - А соболя взяли - тоже, понимаешь, не знали, что сосед ловушку поставил? - усмехнулся хозяин.
   - А соболя совсем не брали, - упрямо стоял на своем Иван.
   - А кто же взял?
   - А кто взял? Может, амба взял, - вдруг сделав страшную рожу, ответил Иван. - Черт стащил соболя! - рявкнул он, вскакивая на кан, и с силой ударил себя кулаком в грудь. - Черт! Амба! Ему, может, охота нас поссорить - он украл соболя, а лыжню наладил до нашей деревни, а вы поверили. Он нас ссорит, а мы, как глупые, не можем помириться.
   Гольды опешили.
   - А ты про черта откуда знаешь? - значительно слабее и уже не так зло спросил Писотька.
   - Покуда не знаю, а вот Анга пошаманит, тогда все знать буду. Когда люди ссорятся и обманывают друг друга, всегда амба какой-нибудь виноват, торжествующе произнес Иван и, оглядев подавленных, притихших гольдов, спокойно уселся на кан. - Бывает же, что черту охота поссорить между собой людей, - продолжал он. - Камлать надо, а не ссориться. Гонять его всем, дружно!
   Бердышов хорошо знал гольдов. Видя, что они поддались, он воспользовался их смятением и стал втолковывать, что никто из русских не мог взять добычи из ловушки.
   - Надо было сразу ко мне идти, мы бы с Ангой пошаманили и все бы узнали.
   Гольды стали переглядываться между собой многозначительно. Многие из них не верили Ивану: как-то трудно было допустить, что соболя стащил черт. Все продолжали подозревать в краже Барабанова, которого хорошо знали по следам старых лыж Ивана, однако удобный миг для спора с Бердышовым был упущен. Никто более не решался оспаривать его слов, тем более что он так хорошо обвинил во всех людских бедах черта.
   Этого-то и надо было Ивану.
   - А что же вы поздно хватились? Да если бы я узнал, что кто-нибудь из наших украл соболя, я сам бы его застрелил. Но и ты, Писотька, вели отдать мою добычу, а не отдашь - беда будет. - И Бердышов, не говоря лишнего слова, нахлобучив шапку, поднялся и стал надевать ружье.
   Угроза подействовала на мылкинцев. Они повскакивали с канов и принялись уговаривать Ивана еще погостить в Мылках. Дандачуй, сын Писотьки, плечистый толстогубый парень, не на шутку перепугавшись, сбегал в амбар и принес оттуда закоченелого соболя. Писотька, заискивающе улыбаясь, отдал его Ивану.
   - Ну, давно бы так, - улыбнулся Иван и, возвратив зверька Писотьке, попросил отдать его работникам, чтобы они сняли шкурку.
   Потом Иван разделся, показывая этим, что идет на примирение, прощает вора и хочет погостить у хозяина.
   На столиках появилась водка. Бердышова взяли под руки и усадили на почетное место. Гольды тесно окружили его.
   - Мы не знали, что это твоя ловушка, - говорили они, - твою бы мы не тронули.
   - Ты хороший человек, мы на тебя не сердимся...
   - Кушай, Ванча, не будем ссориться, - угощал Писотька.
   Иван опять стал объяснять, что невод русские отняли за то, что у них взяли сено, а что накосить его и привезти стоило больших трудов, что скот переселенцев кормится травой.
   - А зачем скот? - с любопытством спросил Улугу.
   Иван рассказал, как и зачем доят коров.
   - Мы не знали, - кротко ответили гольды.
   - А зачем молоко? - спросил Дандачуй. - Пусть живут без скота, едят рыбу.
   Но всем остальным гольдам очень хотелось поехать в Уральское и посмотреть, как это женщины доят зверей и не боятся. Видно было, что гольды уже не сердятся.
   - Нам теперь плохо стало, - жаловался Денгура, со свистом потягивая водку из чашечки. - Мы, старики, стали никому не нужны. Эх, в старое-то время в нашей деревне весело было! А теперь нас всякий обидит, - всхлипнул бывший староста и размазал заскорузлыми пальцами слезы, катившиеся по морщинам.
   Он хотел было помянуть Ивану о своих охотничьих угодьях под Косогорной, где Иван промышляет без спросу, но смирился. "Тайга большая, всем места хватит", - подумал он и смолчал.
   Бердышов стал уговаривать Денгуру мириться с бельговскими и принять у них выкуп за украденную жену.
   - Чего тебе сердиться! Теперь пора уж все позабыть. Гапчи и его отец Хогота пир тебе устроят, целую неделю все бы гуляли, - соблазнял он старика. - Я сам с Ангой приеду. Хогота медведя выкормил. Если ты примиришься с ним, для тебя заколют зверя, всю вашу деревню пригласят. Знай гуляй!
   Денгура еще упирался, важничал и поминал нанесенные ему обиды, зато другие старики глотали слюнки, представляя себе угощение из мяса молодого медведя. Все начали уговаривать Денгуру мириться.
   - Конечно, что же зря ссориться? - поддакивали они Ивану.
   Ко всеобщему удовольствию, Денгуру уломали, и Бердышов взялся быть посредником при замирении. Как только окончится зимний промысел, он обещал съездить в Бельго и сговориться о мировой.
   - Какой ты хороший человек! - хвалили гольды Бердышова. - Мы тебя, оказывается, совсем не знали.
   - Однако, все-таки и на меня сердились? - посмеиваясь, спрашивал Иван. - Знаться со мной не хотели. Помнишь, как мы с тобой в тайге встретились? - обратился Иван к Улугу. - Я тебе кричу: "Иди сюда!", а ты только отмахнулся рукой да в чащу.
   Гольды засмеялись.
   - Это было, - согласились они. - Маленько, конечно, сердились.
   - Шибко не сердились, а маленько-то было, - подтвердил Денгура.
   - За одно меня с бельговскими считали, я уже догадался, - продолжал Иван. - А ведь я про вас все время вспоминал. "Что, - думаю, - никого из них нет, не приезжает никто ни ко мне, ни к Анге?" Ну, догадался, что осерчали. Ну, да не беда, теперь как-нибудь станем жить дружно.
   Погода разыгралась. Ветер налетал на крышу фанзы с такой силой, словно на нее низвергался водопад. Наступали сумерки, и Бердышов решил остаться ночевать в Мылках, надеясь окончательно упрочить этим дружбу с гольдами, а заодно кое-что выспросить про Дыгена.
   Денгура, желая уважить Ивана, стал звать его и всех стариков к себе.
   Мела поземка. По озеру метались снежные вихри, тайга шумела, ветер гнул голые тальники, как колосья, раскачивал лиственницы и с воем дыбил к их стволам огромные ветви. К стойбищу намело сугробы, местами превышавшие амбары и фанзы, с их гребней при каждом порыве ветра с воем и свистом взлетали тучи снега, осыпая Ивана и гольдов, трусивших гуськом след в след за Денгурой. Ветер бил в спину и в бока, хлопал полами, рвал пуговицы с одежды, тащил с людей шапки, насильно заворачивал их на ходу или вдруг, навалившись на грудь, не пускал их дальше да еще хлестал по лицу сухим, колючим снегом и мелкими ледяшками. Слышно было, как скрипели на увале вековые деревья. Гольды бежали, пригибаясь и увязая по колено в сугробах.
   Вдруг все вокруг застлало белым, не стало видно фанз, ни леса, ни озера, слышен был лишь сплошной вой и свист. Лицо Ивана залепило мягким свежим снегом. Начался снегопад.
   Кое-как все добрались до двери фанзы. Гольды отряхивали шубы, раздевались и лезли на горячие каны.
   Фанза Денгуры была обширна, в стене ее, обращенной к озеру, тянулся целый ряд решетчатых окон, залепленных цветной бумагой. Ярко пылали два очага; на полу светили раскаленными угольями и грели воздух два больших горшка.
   Жены Денгуры сгрудились в отдалении, на другом конце канов. Бердышов мог наблюдать их, лишь когда они приносили и ставили на столики угощение.
   Внимание его привлекло новое лицо. Это был усатый пожилой человек с резкими чертами лица и с неровными желтыми зубами. Когда Иван подсел к столику с угощениями, незнакомец только что проснулся и, почесываясь, озабоченно прислушивался к шуму бурана. Денгура назвал его проезжим торговцем. Но у Бердышова глаз был достаточно наметан. Ни у кого не допытываясь, он понял, что это один из шайки, сопровождавшей маньчжура, почему-то отставший от своих. На стене между одеждой висело разное оружие, но длинная сабля, полуприкрытая лисьей шубой, никак не могла принадлежать хозяевам.
   Иван завел разговор о покупке невесты для сына Писотьки, и старики оживленно стали рассказывать ему все подробности сватовства. Усатый подсел к ним. Он мрачно молчал. Бердышов перехватил несколько его встревоженных взглядов и понял, что маньчжур исподволь за ним наблюдает. Чтобы рассеять всякие его подозрения, Иван после ужина предложил усатому сыграть в кости. Тот охотно согласился и несколько раз подряд обыграл Бердышова. Гольды этому дружно и от души смеялись, сам Иван вторил им, тряся головой и беззвучно открывая рот, а усатый, несмотря на грозный свой вид, улыбался жалко и растерянно. Бердышов понял, что спутник Дыгена сначала испугался его, а теперь доволен, что все обошлось благополучно.
   Усатого и впрямь напугало появление Ивана. Он целый день валялся на горячих досках, тепло укрывшись тяжелым халатом, в приятном безделье, как вдруг в фанзу ввалился этот плечистый человек и с ним ватага гольдов, всячески угождавших ему. По обличию этот русский - настоящий тигр: таков был его пытливый, хитрый взгляд и нарочитая мягкость, за которой чувствовалась хищная сила зверя. Судя по тому, что гольды так хлопотали вокруг Бердышова, усатый полагал, что он либо богач, либо начальник. Только когда Иван заговорил с ним дружески и предложил играть в кости, да еще, не обижаясь, проиграл несколько раз, у него отлегло от сердца, и он разрешил себе поверить, что этот русский не такой уж страшный, как показалось сначала.
   Бердышов ни о чем не расспрашивал, несмотря на то, что между ними уже установилось некоторое доверие. Он надеялся в ближайшие дни при случае выпытать о нем все у кого-нибудь из небогатых мылкинских. С этой целью Бердышов пригласил гольдов к себе на Додьгу смотреть свою новую бревенчатую юрту.
   Писотька вызвался в ближайшие же дни привезти к Анге своего маленького сына, чтобы шаманка отогнала от него злые силы. Старик закрыл колючие глаза, заплакал горько и стал жаловаться, что все его сыновья умирают маленькими, а шаманы не могут помочь ему в этой беде, и теперь последний его сынишка тоже прихварывает.
   - У нас теперь русская лекарка есть, старуха-шаман, она тебе поставит на ноги парнишку, - утешал его Иван.
   На следующий день Бердышов стал собираться домой. Гольды подали ему упряжку великолепных рослых псов. Правил ими Улугу, чем Иван был весьма доволен. Распрощавшись с гольдами, он повалился на нарты. Погонщик поднял палку и с криками: "Та-тах-тах!" - вихрем пустил псов с косогора на озеро.
   Вчерашняя пурга, как заботливая хозяйка избу, выбелила начисто уже начавшие было сереть ледяные поля и сопки. Солнце ярко сияло, снега слепили глаза. Вокруг разлилось спокойствие и величие, чувствовался праздник, отдых природы от диких ветров и морозов. Собаки мчались весело, легко и быстро преодолевали сугробы, через дужку нарт ездоков то и дело запурживало свежей снежной пылью.
   - А что, Улугу, - заговорил Иван, когда нарты пошли протокой и Мылки скрылись за чащей голого чернотала, - кому ты теперь меха продаешь?
   В глубоком снегу собаки замедлили ход. Улугу, видя, что им тяжело, не понукал их.
   - Меха-то? - переспросил он, оборачиваясь к Ивану. - Бельговскому торговцу отдаю, мы ему все должны.
   Иван помолчал. Собаки, выйдя на гладкий, обдутый ветром снег, помчались быстрее. Вдали, из-за отходившего в сторону полуострова, как битые зеркала, засверкали тысячами солнц амурские торосы. Далеко-далеко, за ледяной рекой, в голубоватой дымке чернел каменный обрыв у входа в Пиванское озеро. Над ним разметались сопки. Их склоны окутаны были легкой синей мглой, оттенявшей ущелья, пади и перевалы. Слева над горизонтом стелилась красновато-бурая завеса, словно где-то там горели леса.
   - А кто же это гостит у Денгуры? - спросил Бердышов, отряхивая воротник от комьев снега.
   Улугу смутился и заморгал маленькими глазками. Иван не торопил его с ответом, зная, что гольд все равно ответит и не соврет. Чтобы скрыть свое замешательство, Улугу стал размахивать палкой и громко ругать на разные лады собак. Отъехав еще с полверсты и достигнув берега, где начиналась релка, он вдруг проворно обернулся к Ивану и переспросил его:
   - Это который человек в кости с тобой играл? Про него спрашиваешь?
   Иван молча кивнул головой.
   - Это не купец, - вымолвил гольд со злобой.
   Собаки, высунув языки, тяжело дышали, вытаскивая нарты на снежный заструг. Улугу, спрыгнув с нарт, помогал им, прихватывая постромки. Преодолев сугроб, он снова вскочил на нарты и погнал упряжку быстрей.
   С верховьев чуть колыхнул легкий ветерок. Бердышов, подняв воротник и подставляя лицо теплым солнечным лучам, вытянулся на нартах. Лучи грели по-весеннему, во всем существе Ивана разлилась лень и приятная истома. Только сейчас стала сказываться в нем усталость от долгих зимних таежных скитаний. Воздух был по-весеннему тяжек и томил, а от жаркого солнца слегка кружилась голова и тяжелело тело.