Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка (Книга 1)

   - Ты давно женился? - спросил Федор, делая вид, что не знает про вражду двух стойбищ.
   - Ой, Федор! - вздохнул старик. - Он ее как брал-то! Увозом женил, таскал...
   Хогота стал жаловаться на сына.
   - А моя охота нынче хорошо ходил, - перебил Гапчи. Он стал приносить шкуры лис, выдр, рысей, соболей.
   Гапчи старался показать, что счастлив; он хвастался всем, что имел: женой, добычей, оружием. Потом стал приводить охотничьих собак. Он, должно быть, радовал всем этим и самого себя.
   Когда хвастаться стало нечем, Гапчи сник и повесил голову.
   - А я бы на твоем месте не стал мириться. Ну их к чертям! - говорил Барабанов. - Мне, знаешь, эти мылкинские не нравятся.
   - Нельзя, Федор, надо. Такой у нас закон.
   Гапчи встрепенулся. Он поднялся, ушел в угол, сел там подле жены и обнял ее. Супруги о чем-то заговорили.
   - За нее почему бы и не дать выкупа, кабы люди-то хорошие были. Баба славная. Опять же у вас закон.
   - Не знаю, что будем делать, если много запросят, - задумчиво говорил Хогота.
   - Моя баба всем нравил. Только отец че-то сам не знает - нравил ему моя баба, нет ли! - вдруг с раздражением заговорил сын.
   Федор стал догадываться, почему его позвали. Несмотря на достаток и на любовь Гапчи и Тадяны, в этом доме не было покоя. Федору казалось, что невестка не принесла счастья этому дому. По словам старика Хоготы, едва они приехали, как тотчас же на нее обратили внимание лавочники и зачастили в дом. А прежде они никогда не бывали тут. А сын Гапчи - слабый человек. Его стали спаивать, угощать, звать к себе. Хогота понимал, к чему идет дело. Сын радовался, что у него жена красивая, но что в этом было толку, когда лавочники вились около нее, готовы были погубить всю семью. Не на счастье весельчак Гапчи увез ее от старика. А тут еще и нет замирения и мылкинские грозят местью.
   - К чертям всех! Никому ничего не давай! - сказал Федор.
   - Они тогда убьют кого-нибудь.
   - Пусть только попробуют!.. А если их к становому, знаешь, можно такое им присобачить - сразу охота пропадет. У нас по-русски, без разговоров...
   Федор не утешил гольда. Не того Хогота ждал от гостя.
   - Ну, а что нового, у вас? - оживился Барабанов, подумавши, что все эти гольдские дела - пустяки, а что ему еще предстоит заехать в лавку. Как Кальдука-то? Вот старичишка!
   - Кальдука женихов ищет, девок хочет продавать, бедным быть не хочет.
   - Вишь ты! И ту продавать, что у Ваньки?
   - И ту бы, конечно, отдал, да жениха нету.
   - Ну вот, значит, теперь у вас все ладно. С охоты пришли, с китайцами замирились. Теперь только Мылки...
   - Баба, конечно, хорошая, - снова заговорил про свое старик, - только сын сильно беспокоится, когда в тайге бывает. С охоты домой спешит.
   - Поди, боится, что обратно отобьют?
   - Зимой молодые все охотятся, а старики не придут, - уклончиво ответил Хогота и вдруг горько усмехнулся. - Не этого, конечно, боится. Вот сейчас-то опасное время. Мы на охоту не идем. Надо кому-то ехать просить замирения. Мне нельзя... Боюсь: если много попросят, чем платить?.. Слух до нас дошел, что пять котлов хотят просить. Где возьмем? Пожалуй, не стоит.
   Гапчи разъярился и вскочил с кана. Отец и сын долго кричали друг на друга.
   Барабанов стал собираться в лавку.
   - Ты когда домой поедешь, то Мылки рядом, нам помогай, - попросил Хогота.
   - Как же, постараюсь! Если встречусь.
   - Ну ладно, если встретишь, тогда уж помогай. Говори, чтоб дешевле мирили.
   - Чего-нибудь придумаем. Ванька приедет - с ним посоветуюсь.
   Желая утешить старика, Барабанов похлопал его по плечу, думая тем временем, как бы половчей от него отвязаться.
   Отъехав от фанзы, Федор почувствовал некоторую неловкость. Ему вдруг стало совестно, что гольд так просил его, а он ничем не взялся помочь.
   "Черт их знает! Может, на самом деле как-нибудь пособить. Не так уж трудно припугнуть мылкинских. Такой славный старик. Верно, помочь, что ль, по-человечески? А то, видишь, Ванька, тварь, взялся тут всем помогать".
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
   Когда Федор вошел в лавку, на полу лежала такая груда мехов, что ее не обхватить было обеими руками.
   - А-а, Федор! - воскликнул Гао. - Ну, как поживаешь? У меня сегодня братка домой пришел, он далеко ездил.
   - Здравствуй, здравствуй! - вскочил с кана младший брат.
   - Сиди как дома, - сказал старший торговец, усаживая Федора за столик. - Чай пей буду, ешь? Почему не хочу? Зачем напрасно? Чай пей, лапшу кушай, лепешки у нас шибко сладкие, язык проглотить можно! Пожалуйста, сиди, наша мало-мало торгуй.
   Такое дружеское, простое обращение богатого китайца было приятно Федору. Его встречали как своего, выказывали радость, угощали и не стеснялись вести при нем свои дела. Как и предполагал Федор, торговец, после того как его поколотил Егор, заметно переменился.
   "Эх, вот это богатство! - с восхищением смотрел Барабанов на груду мехов. - Вот как ведут дело! Куда Ванька лезет? Никогда ему за ними не угнаться. Вот это жизнь! Чистое дело - торговля!"
   Он вспомнил Додьгу, переселенческие землянки, отощалых земляков, тяжелый их труд на релке... А тут шум, толпа народу, возгласы хозяев и охотников, меха на полу и на канах. Все это было ему по душе. Федор и раньше слыхал, что китайцы вывозят с Амура много мехов, но только сейчас, при виде такого вороха пушнины, он понял, что это означает.
   Повсюду лежали и висели вывороченные мездрой кверху желтые, как пергаментная бумага, белки с голубыми и черными пушистыми хвостами. На прилавке высилась грудка соболей. Младший торговец и работник разбирали их, откладывая отдельно черных и желтых, и составляли пачки штук по двадцать в каждой.
   "Ловко придется, скажу, что Ванька против них задумал... Вот схватятся, - со злорадством подумал Федор. - Они у него все расстроят..."
   Гао Да-пу опять не церемонился с гольдами. Все равно теперь меха пошли. Он что-то насмешливо говорил старому охотнику Ногдиме. Гольды то и дело качали головами, усмехались и переглядывались друг с другом. Заметно было, что они сочувствуют сородичу, но остроумная речь торговца овладела ими, и они понимают, что вряд ли Ногдима сумеет настоять на своем.
   Ногдима лишь изредка что-то тихо и неуверенно возражал. До сих пор он представлялся Федору человеком твердым и решительным. Его плоское черное лицо с острыми глазами, в тонко изогнутых косых прорезях, сильные скулы, тонкие, словно крепко сжатые губы - все это, казалось, выражало свирепость, упрямый, крутой нрав, уверенность в себе и в своей силе.
   Но перед торгашом Ногдима оробел. Он ворочал мутно-желтыми, в кровавых прожилках белками, стараясь не глядеть на хозяина, как бы чувствуя вину перед ним, и возражал все слабее и слабее.
   "Гольды некрепкий народ, - размышлял Федор. - Видно, Ванька Гао, чего захочет, вдолбит им. Это надо знать и мне".
   Наконец гольд махнул рукой и с таким видом, словно соглашался на все. Он отдал меха, вышел из толпы и уселся в углу.
   - Кальдука, иди сюда! - взвизгнул торгаш.
   Все засмеялись.
   Маленький выбрался из толпы. Голова его дрожала. Улыбаясь трусливо и заискивающе, он кланялся.
   Торговец протянул руку под прилавок. Маленький решил, что хозяин ищет палку, чтобы поколотить его, и повалился на пол. Лавочник вытащил пачку табаку. Шутка удалась. Все оживились.
   Подскочил младший брат и поднял Кальдуку Маленького.
   - Что ты? Наша помирился... Больше ругаться не будем! - смеясь, говорил Гао Да-пу по-русски, а сам косился на Федора. - Кальдука, вот я тебе этот табак дарю! Я тебе ничего не жалею.
   Федор сообразил, что все это говорилось для него. "Считают меня заодно с Егором. Ну и пусть!"
   Торгаш закрыл долговую книгу. Гольды разошлись.
   - Ну как, ловко я Кальдуку напугал? Моя так всегда играй. Только играй... Моя никогда настояще не бей. Гольды зря говорят, что моя бей. Моя их не бей. Моя их люби!
   - Наша только вот так всегда играй, - подхватил младший брат. Мало-мало шути, играй. Без пошути как жить? Нельзя!
   - Ну, Федора, как думаешь, почему Егор не приходит? - спросил Гао Да-пу. - А? Он разве помириться не хочет? Разве можно так жить? Друг на друга надо сердиться, что ли? Убить, что ли, надо? Так будет хорошо?
   Как Федор и предполагал, лавочник искал в нем своего заступника, выговаривая обиды, просил о примирении и о краже соболя уже более не поминал. "Теперь он не упрекнет меня! Отбил ему Егор охоту! Ай да Егорий!"
   Приняв вид очень озабоченный, Гао спросил, как живут переселенцы.
   - У нас Тереха и Пахом, братки с бородами, - говорил Барабанов, знаешь, которые муку брали?
   - Знаю, знаю.
   - Ну вот, чуть не помирают. Цинга их свалила.
   Торговец изумился.
   - Ну, конечно! И сами виноваты. Ведь вот ни у нас, ни у Егора нет цинги. Старик у Кузнецовых прихварывал, да вылечился.
   Гао Да-пу о чем-то поговорил с братом.
   - Ладно, - обратился он к Федору. - Мужики Пахом и Тереха болеют. Пошлю больным людям муку, крупу, у меня чеснок, лук есть. Мужик будет лук кушать, и цинга пройдет. Мы совсем не плохие! Что теперь Егор скажет, а? Зачем его так дрался? Мы правильно торгуем. Людей жалеем, любим. И скажи: денег не надо. Совсем даром! - в волнении и даже со слезой в голосе воскликнул торгаш. - Моя сам русский!
   Работник принес луку, чесноку и муки. Несмотря на весеннюю пору, у Гао еще были запасы в амбарах.
   - Федор, вот мука. Тимошкиной больной бабе тоже дай. Баба пропадет русскому человеку тут, на Амуре, жить трудно.
   Торговцы приготовили к отправке в Уральское целую груду припасов.
   - Только смотри, Федор, это дело не казенное, надо хорошо делать.
   - Как это не казенное? - насторожился Барабанов.
   - Не знаешь, что ли? Казенное дело такое. Солдаты плот гоняй, там корова, конь для переселенцев. Солдат говорит: "Наша бедный люди: денег нету, давай корову деревню продадим!" Пойдут на берег - корову продают. Деньги есть - водку купят, гуляют. Потом еще одну казенную корову продадут. Еще другую корову убьют, мясо казаку продадут в станицу и сами кушают тоже. Потом плот разобьют, совсем нарочно сломают. Пишут большую бумагу, такую длинную... Так пишут: наша Амур ходила, был шибко ветер, волна кругом ходи, плот ломай, корова утонули, кони пропали, наша не виновата. Это русска казенна дело... Русский начальник в большом городе живет - думай: "Черт знает, как много плотов посылали - все пропало! Переселенцы как-то сами жить могут без корова, что-нибудь кушать тайга нашли". Начальник так думает. Его понимает: солдат машинка есть.
   - Что такое машинка?
   - Как что? Ну, его правда нету, обмани мало-мало.
   - Это мошенник, а не машинка.
   - Все равно машинка. Пароходе середка тоже машинка есть. Ветер не работает, люди не работают, его как-то сам ходи! Мало-мало обмани есть! Все равно машинка! Люди тоже такой есть. Начальник-машинка тоже есть. Думай: "Разве моя дурак, тоже надо мало-мало мука, корова украли, богатым буду, а переселенцы там как-нибудь не пропадут". Вот такой казенна дело!
   - Откуда ты об казне так понимаешь? - обиделся Федор не столько за начальников, сколько за себя, что лавочник смеет подозревать и его в таких же делах.
   - Моя, Федор, грамотный. Все понимает, не дурак. Начальников не ругаю. Русские начальники шибко хорошие. Один-два люди плохой, а другой хороший, - поспешил Гао тут же похвалить русские власти, чтобы избавить себя от всяких неприятностей. - Русский царь - самый умный, сильный, хороший: его ума - два фунта. Моя царское дело понимаю. Его птица есть настоящая царская птица, у нее две головы есть, ума шибко много. Когда советоваться надо, царь ее спросит, птица скажет. Русский царь шибко сердитый, людей военных у него много, пушки есть большие, сколько хочешь людей могут убить. Наш пекинский царь тоже есть. Пекинский царь, как бог, силы много.
   - Слышь, а вот у меня поясница тоже ломит, ноги мозжат... Как ты полагаешь, не дашь ли и мне луку-то?
   - Можно!
   - И муки. Ребята тоже прихварывают.
   Но уловка Федору не удалась. Торговец отпустил ему муки, леденцов, луку, водки, но все записал в долговую книгу.
   Как ни обидно было Федору брать в долг то, что другим давали даром, но он ни словом не обмолвился.
   - Федор, помни, - говорил торгаш, - тут только Гао помогает. С нами ссориться нельзя. Если мы помогать не будем - пропадешь. Так всем скажи.
   - Это тебя поколотили как следует, вот ты теперь и стараешься, ответил несколько обиженный Федор. - Все-таки ты, Ваня, русского человека не знаешь! - расставаясь, сказал торговцу Барабанов.
   - Ну, как не знаю! - самоуверенно ответил Гао Да-пу. - Моя теперь сам русский. Разница нету.
   Засветло Федор вернулся в Уральское с твердым намерением передать больным в целости и сохранности все продукты, посланные торговцами.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Больной, вспухший Тереха лежал на лавке.
   - А где Пахом? - спросил Барабанов.
   - В стайке, - ответила бледная Аксинья, перебиравшая какие-то грязные тряпки.
   - Не хотели должать, да, видно, придется, - сказал Тереха. - Надо куда-то ехать.
   Вошел Пахом. Барабанов заговорил с ним:
   - Ты, сказывают, в Бельго собрался. Не езди, я тебе и муки и крупы привез, луку. Лавочник прислал. Узнал, что ты хвораешь, и прислал. Без денег, даром...
   И Федор стал передавать Бормотовым подробности своего разговора с Гао.
   Пахом заробел.
   - Нет, не надо нам, - вдруг сказал он, выслушав рассказ Федора, - бог с ним... Уж как-нибудь пробьемся.
   - Чудак! Ведь он даром, как помощь голодающим.
   - Нет, не надо.
   - Не бери, Пахом, - подхватил Тереха. - Не бери! Как-нибудь цингу перетерпим. И не езди... дорога плохая.
   - Их обманывали, обманывали... - как бы извиняясь за мужиков, заговорила Аксинья.
   Федор рассердился:
   - Да ведь ты только что в лавку собирался. Как же так? Сам не лечишься, поднять себя не можешь и другим лечить не даешься? Что ты за человек? Возьми в толк! Мне-то как быть теперь? Куда эту муку? Я для тебя старался, вез, к пасхе тебе желал угождение сделать.
   - Убей - не возьму! - стоял на своем Пахом. - Прощения просим.
   - Быть не может, чтобы даром! - суверенностью молвил Тереха.
   - Вот тебе крест! Не веришь - съезди в Бельго... Не Хочешь даром брать - пусть цену назначит. Мне какое дело? Человек просил передать.
   - Не поедем в Бельго: делать там нечего.
   - Да ты не бойся.
   - Вот луковку возьму. За луковку ничего не станет, - ухмыльнулся Пахом и с видимым удовольствием взял пару луковиц. - А муки не надо.
   - Гао обижается, что помощи не принимаем.
   - Нам такой помощи не надо. Мы без нее проживем, - твердо ответил Пахом. - Все равно теперь уж скоро весна. Не знаю, сплав вовремя придет, нет ли... Парень-то кормит нас, мясо таскает, - кивнул отец на Илюшку.
   - Вот тварь, какой нравный у нас Пахом! - выходя, бормотал Федор. Никак на его не угодишь, что ни делай, а он как раз поперек угадает.
   * * *
   С тех пор как отец и дядя заболели и перестали вырубать лес, Илюшка целыми днями пропадал в тайге. Казалось, он даже был доволен тем, что мужики заболели.
   Ни у кого ничего не расспрашивая, он совершенствовался в охоте. В верховьях Додьги он убил кабана, сделал нарты и привез на себе мясо. Он ловил петлями рябчиков и тетеревов, а когда жил дома, добывал махалкой рыбу.
   Сильный и выносливый, он ел сырое мясо, сырую рыбу, глодал какую-то кору в тайге и цинге не поддавался.
   Илюшка давно поглядывал на Дельдику. Впервые увидев ее, он, словно изумившись, долго смотрел ей вслед. Встретив ее другой раз при ребятах, он поймал девочку и натер ей уши снегом. Маленькая гольдка закричала, рассердилась и полезла царапаться. Илюшке стало стыдно драться с девчонкой - он убежал.
   - Она тебе морду маленько покорябала, - насмехались ребята.
   Русские девчонки прибежали к Анге жаловаться:
   - Тетя, вашу Дуньку мальчишки обижают.
   - Тебя обижали? - спросила Анга.
   Дельдика молчала. Ее острые черные глаза смотрели твердо и открыто.
   Однажды Илюшка наловил рябчиков. Аксинья велела несколько штук отнести Анге. Бердышовой дома не было: она строила балаган в тайге. Илюшка отдал рябчиков Дельдике и засмотрелся на нее. Гольдка вдруг засуетилась, достала крупных кустовых орехов и угостила ими Илюшку.
   На другой день Санка, не желая уступить товарищу в озорстве, поймал Дельдику на улице и опустил ей ледяшку за ворот. Подбежал Илюшка и сильно ударил Санку по уху. С тех пор все смеялись над Илюшкой и дразнили его гольдячкой.
   - Илья Бормотов за Дунькой ухлестывает!
   - У-у-у, косоглазая! - без зла и даже как бы с лаской в голосе говорил Илья о Дельдике.
   Он опять наловил рябчиков и отнес их Бердышовой. На этот раз Анга была дома. Парень отдал дичь и присел на лавку, ожидая, не заговорят ли с ним. Однако ни Анга, ни Дельдика не выказывали ему никакого внимания. Бердышова всхлипывала, тяжело дышала и куда-то собиралась. У нее были испуганные глаза. Дельдика помогала ей одеваться.
   Илюшка, видя, что тут не до него, загрустил и побрел домой.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   - Не жалей невода! Еще невод сделаем, - говорила, обращаясь к Улугу, его жена Гохча. - У меня такой чирей на шее! Сильно болит, стыдно в люди показываться. С шишкой, что ли, на праздник ехать, чтобы люди смеялись? К русской лекарке меня свези, пусть полечит. Все соседки к ней ездят, все знают старуху. Одни мы не знаем, совсем стыдно.
   - Может быть, бельговцы не захотят мириться, - нерешительно возражал муж. - Только даром будешь лечиться. И так пройдет.
   - Ой-ой, как болит! Все равно поедем... Такой большой чирей! жаловалась Гохча. - Ай-ай, как сильно хвораю! А про невод не поминай! Хоть бы был хороший! А то совсем старый. Совсем его не жалко!.. Ай-ай, как сильно хвораю!.. Ничего ты не знаешь, по-русски говорить не умеешь. Все от русских чего-нибудь узнают. Что ты за человек? И хорошо, что невод у тебя отобрали! А то новый бы никогда не завел.
   "Крепкий и очень хороший был невод", - думает Улугу.
   - Гохча к русским собирается, - смеялись соседи. - Хочет, чтобы Улугу по-русски выучился.
   - Не езди, бабу не вози, - пугал соседа старик Денгура, - тебе худо будет: тот мужик, который тебя летом поколотил, он сын русской шаманки, он опять обидит. Русские - плохие люди. Кто к ним ездит, еще хуже заболеет.
   - Чего не езди? Езди! Не бойся! - восклицал Писотька. - Старуха хорошо лечит. Мне парнишку поставила. Самый лучший баба-шаман. Когда Егорка невод отбирал, долго смотрел на тебя?
   - Нет, однако, недолго. Один раз меня толкнул, потом ругался.
   - Ну, не узнает! Один раз ударил? Тогда не узнает.
   - Ты бы его бил, тогда бы он узнал, - усмехнулся сын Писотьки Данда, и все засмеялись.
   Толстогубый, с широким мясистым носом, высокий и широкоплечий Данда с годами все более становился похожим на китайца. Ростом и силой он даже превосходил самого здорового из них - работника Шина.
   Данда вел все торговые дела Писотьки. Это был парень смелый, дерзкий на язык, просмешник, а в ссорах и в торговых делах мстительный и жестокий. Должники боялись его не меньше, чем бельговских лавочников.
   Богатство Писотьки околочено было с помощью Данды. Это он рискнул разорить ловушку Бердышова за то, что Федор украл соболя. Он горячо любил Писотьку, которому, как все предполагали, не был сыном.
   - Тебя Егорка никогда не узнает, - продолжал Данда с загадочным видом, и все заранее покатывались со смеху. - Для русских все мы на одно лицо. Только у кого длинные носы, тех они друг от друга отличают. Длинноносых понимают, - при общем смехе и веселье схватил он Улугу за плоский, едва выдававшийся нос. Такие шутки над бедным стариком прощались Данде.
   - А ты зачем мне поперек слово говоришь? - вдруг с обидой обратился Денгура к Писотьке. - Конечно, русские плохие люди, воришки. Все украдут... На берегу ничего нельзя оставить - все утащут, а лечить совсем не умеют: от них все болезни.
   - Тяп-тяп, - передразнил старика Данда. - Знаю, тебе не нравится, что мы с русскими знакомы. Чего, охота опять, как при маньчжурах, старостой быть?
   Насмешка была злая и попала в цель. Старик обиделся и умолк.
   - Охота тебе чужим служить? Твое время никогда больше не вернется. Теперь надо по-другому жить. Эй, Улугу. Улугу! - вдруг тонким голоском закричал Данда. - Ты по-русски не знаешь, как будешь жену лечить?
   На другой день Улугу повез жену в Уральское.
   - Лечить-то они хорошо умеют, - ворчал Улугу, - а вот разве хорошо невод отбирать? Тот старик вместе со старухой живет, я его встречу, что с ним буду говорить? Смешно! Неужели русские, у кого широкие, правильные лица, тех друг от друга не отличают, а у кого лица узкие и носы длинные, только тех узнают? Смешно! Неужели такие дураки?
   Кузнецовы только что отобедали, когда Улугу с женой вошли в землянку. Щуплый и жалкий, стоял гольд у порога, переминаясь с ноги на ногу. Дарья заговорила с ним. Она уже знала несколько гольдских слов. Гольдов усадили на лавку.
   Улугу время от времени озирался на Егора. Убедившись, что тот не обращает на него внимания и, может быть, в самом деле, как уверял Данда, не умеет отличать гольдские лица друг от друга, Улугу успокоился.
   Егор взял пилу и ушел из землянки. Следом за ним вышли мальчики.
   - Тятя, а ты у этого гольда летось невод отнял, - сказал Васька, подымаясь за отцом на бугор.
   Кузнецов уж и сам подумал, что где-то видел этого гольда.
   - Что же, что отнял, - строго ответил он. - За дело отнял.
   Спустя час Егор вернулся в землянку. Лечение окончилось, и бабка прихорашивала гольдку. Она отмывала ей грязь со щек. Муж внимательно смотрел на нее, сидя на лавке.
   Егор остановился у порога, глядя на Улугу. Он вспомнил осеннее утро, косу над обрывом, ветер, волны. Улугу заметил на себе пристальный взор. Он почувствовал, что русский его узнал. Сердце Улугу замерло. Не желая выдать испуга, он, в свою очередь, пристально и как бы с подозрением стал смотреть на Егора.
   Мужик в раздумье повесил голову. Мать его лечила и мыла гольдку. Сам гольд доверчиво вошел в дом, где жили люди, отнявшие у него невод. "А невод ему - что нам пашня".
   Стыдно стало Егору, что в свое время, не зная тут ни людей, ни обычаев, сгоряча отобрал невод. Он хотел бы теперь его вернуть, но не решался заговорить об этом. "К случаю придется - отдам, - подумал Егор, но тут же подумал, что надо себя перебороть и честно сказать все. - Может быть, гольд тогда не разобрал, кто его обидел, не знает, что это я".
   Егору пришло на ум, что нужно угостить гольда. Он послал мать к Федору одолжить водки.
   - Удивил, Егор Кондратьевич! - восклицал, прибежав с бутылкой, Барабанов. - Я бы другому, убей, не дал, а тебе можно.
   После первой чарки гольд развеселился. По-русски он не понимал, и говорить с ним было не о чем.
   Барабанов начал знаками объяснять, что пора Мылкам мириться с Бельго.
   - А то хуже будет. Ой-ой-ой, как худо! Скажи своим, что исправник приедет.
   Тут Федор пальцем показал себе на лоб, потом плюнул на ладонь и, сжав кулак, замахнулся.
   - Исправник, понимаешь?
   - Отоли! Отоли!* - испуганно вскричал Улугу.
   _______________
   * О т о л и - понимаю (нанайское).
   Он понял, что речь идет о кокарде и мордобое. Он вскочил с лавки и тоже показал себе на лоб, потом плюнул на руку и тоже замахнулся кулаком.
   - Исправник, отоли!
   - Вот тут Бельго, а тут Мылки, - показывал Федор ладонью на столе. Надо мириться, дружно жить. Араки пить надо, - щелкнул он себя по шее.
   Когда Улугу, собираясь домой, вышел с женой из землянки, Егор вынес невод и поклонился гостю.
   Гольд на миг остолбенел. Он ссутулился и заморгал. Краска выступила на его смуглом лице.
   Потом он выхватил невод из рук Егора и бросил его в нарты. Сам прыгнул следом и, не прощаясь, не взглянув на Егора, помчался в Мылки.
   Улугу с женой приехали через несколько дней снова. Они привезли Кузнецовым мяса и рыбы. Знаками гольд объяснял Егору, что дома все сказал, велел мириться и что жене лучше. Он все время кланялся и хитро улыбался.
   - Гляди, привезли кабанины, - с уважением говорил про гольдов Кондрат, - будет чем кормить ребятишек.
   Похоже было, что мир заключен прочный.
   Бабка дала жене Улугу свежей мороженой капусты и несколько картофелин.
   Улугу стал часто ездить в Уральское.
   Понемногу Кузнецов и Улугу сдружились. Когда начались теплые дни, Егор как-то показал гольду соху.
   - Вот это, брат ты мой калинка, называется соха! Соха! Понял?
   - Соха, - повторял гольд.
   Он теперь знал слова "соха", "картошка" и многие другие.
   Понемногу гольд учился говорить по-русски.
   Федор, встречая Улугу, каждый раз торопил его с примирением.
   - А, исправник, отоли! Понимает! Смотри, брат... Скажи Денгуре, что исправник, брат, все отоли. Все понимает! Ой-ой, худо будет!.. Так и окажи.
   С Федором гольд предпочитал объясняться знаками.
   - Отоли, отоли! - Улугу, показывая себе пальцем на лоб, быстро плевал на руку и потом замахивался кулаком.
   - Исправник-то отоли! - восклицал Федор.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Как из бездонной пропасти, Иван выбрался с конями на релку. Внизу стлалась густая мгла. Льда амурского не было видно: казалось, что там провал. Тускло светила луна, и зеленоватый свет ее кругами расходился по туману. Лишь кое-где, как майские светляки, сквозь мглу просвечивали торосники.
   Иван затрусил в распадок. Иззябший и уставший, поглядывал он на огонек своей избы.
   "Однако, добрался, - подумал он, слезая с коня, - сам жив, лошади целы, ружье, меха, серебро привез и опять же не без золотишка". Нагрузившись тюками, Иван вошел в избу. Смрадный, жаркий воздух охватил его. У нар собрались бабы-переселенки. Сначала он ничего не понял. И вдруг заметил, что посреди избы к потолку подвешена зыбка.
   - Вот и тятька приехал! - радостно воскликнула Наталья Кузнецова.
   В тот же миг слабо закричал ребенок. Бабы обступили Ивана со всех сторон.