Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка (Книга 1)

   Но, живя среди гольдов, Иван не мог разбогатеть: приходилось делиться с ними своим достатком, платить их долги, отстаивать их в ссорах с торговцами, что ему всегда удавалось сделать если не хитростью, то силой.
   Торговцы побаивались Ивана и не перечили ему. Но и он зря с ними не ссорился и со временем стал заступаться за гольдов только в случае крайней нужды.
   Почти все бельговцы через жену приходились Бердышову родственниками, и отказать им в помощи он не мог. Когда они проедались или пропивались, Иван кормил их и даже покупал для них товары на баркасах. Только часть доходов от проданной пушнины ему удавалось утаивать от своих родичей, но больших денег он скопить не мог.
   С переселением на Додьгу Бердышов освобождался от назойливых родственников. Анга, которая жила мечтой обрусеть и старалась во всем подражать русским, была довольна отъездом из Бельго, хотя и скучала о доме.
   Наступала решающая пора, и Бердышовы стали охотничать особенно усердно, зная, что теперь каждый лишний соболь приближает их к богатству. Воспоминания о доме всегда подхлестывали Ивана. "Поди, уж братья мои и товарищи разбогатели, - думал он. - А я все гол как сокол. За шутками и за озорством жизнь-то и минет. Что с того, что я и силен, и понимаю всякого зверя, и никогда еще не струсил! От силы мне и беда, она зря играет, на безделицу меня прет".
   Иван понимал, что больше нельзя терять времени. Однако он знал, что от одного промысла ему не разбогатеть. Были у него и другие намерения...
   * * *
   На другой день после беседы в землянке ударил сильный мороз. Деревья заиндевели. С реки опять подул жестокий ветер.
   Егор поутру пошел к Бердышову, но того дома не оказалось.
   - Где он? - с удивлением спросил Кузнецов у Анги.
   - Не знай, куда пошел, - уклончиво ответила та, укладывая в мялку шкуру дикой козы.
   Егор догадался, что Иван, верно, на промысле.
   - На охоту, что ль, пошел?
   - Однако, на охоту! - безразлично ответила гольдка.
   Пока Егор возвращался к землянке, на усах у него намерзли сосульки, а воротник полушубка закуржавел.
   Лес стоял как мертвый. Егор нарубил дров и принес несколько охапок в землянку. Печь жарко раскалилась.
   Пришел Барабанов. Он в этот день не решился пойти на Додьгу проверить там свои капканы.
   Когда туман рассеялся, Егор заметил, что жена пошла с ведрами на прорубь, но что-то увидела, остановилась как, вкопанная и долго глядела вверх.
   - Гляди, на небе три солнца, - сказала она мужу, вернувшись.
   Егор вышел, а за ним Федя, дед, бабка и ребята.
   Над вершинами лиственниц явственно светили три красных солнца: среднее - яркое и большое, и два малых по бокам, соединенных друг с другом мерцающей огненной дугой. Боковые солнца то расплывались и удлинялись, превращаясь в огненные столбы, то снова круглели.
   - Я уж который раз это вижу, - говорила бабка Дарья. - Как-то утром вышла я по воду, гляжу, мать пресвятая богородица, из-за горы два солнца лезут. Я сперва сама не своя стала, а потом смотрю, которое обыкновенное-то поболе сделалось, а другое тает, тает и вовсе погасло.
   - Мороз! - сказал Егор. - Как рожки с боков горят!
   Холода стояли целую неделю. Потом сразу потеплело, повалили снега, и начались сильные ветры.
   Однажды поутру Егор проснулся от шума и треска в тайге. Едва просунулся он в дверь, как снежный вихрь облепил его мокрыми хлопьями, ветер ворвался в землянку. Кое-как Егор выбрался наружу и стал отгребать снег от двери.
   Кругом ничего не было видно. Пурга завывала и свистела в лесу, словно по воздуху с размаху секли цельными деревьями, как прутьями. Ветер дул с верховьев. Снег вдруг понесся сплошной лавиной, словно спустившаяся снеговая туча помчалась по земле, заваливая сугробами всякий холмик, пенек и кустик на релке. Но через несколько мгновений прояснело, словно тучи пронесло.
   Наталья пошла по воду.
   Едва спустилась она на лед, как опять застлало все вокруг. Снег слепил глаза, бил в лицо непрерывным и жгучим потоком. От быстрого ветра перехватывало дыхание. Рыхлые снега на тропе уже были глубоки, местами приходилось пустые ведра подымать вровень с плечами, но тропу еще не совсем замело. Временами рывки ветра останавливали Наталью, тогда она оборачивалась к нему спиной, чтобы хоть как-нибудь перевести дух.
   Она дошла до снежной воронки, образовавшейся на месте проруби, разгребла снег, надломила тонкий ледок, настывший за ночь, и набрала воды.
   Обратно идти было полегче. Ветер дул в спину, подгонял Наталью, подхватывал ее и нес вперед, а полные ведра, хотя и вязли в глубоком снегу, но прокладывали сами себе дорогу, так что за Натальей оставалось три борозды.
   Только подымаясь на берег, она заметила, что ветер вовсю хлещет воду из ведер. Она зашагала побыстрей. Вот уже в снежной мгле зачернела дверь землянки, и в тот же миг Наталья поскользнулась на обдутом обледенелом гребне косогора и упала, перевернув на себя ведра.
   Ветер сразу схватил воду и заморозил ее так, что вся одежда превратилась в ледяную корку. Ведра с грохотом покатились вниз через снежные волны.
   До сих пор Наталья терпеливо сносила всякие невзгоды, но сейчас ей стало так обидно, как никогда еще не было за все годы, прошедшие с ухода из дому. Слезы полились из ее глаз.
   - Господи, за что мучаемся! - с горечью воскликнула она, падая в сугроб и закрывая голову руками. Рукавички ее проледенели насквозь, и руки окоченели до жжения. Ветер стал заносить ее снегом.
   Кое-как собралась она с духом, поднялась на ноги, вытерла сухим рукавом лицо, огляделась и полезла под откос. В сугробах Наталья отыскала ведра и снова поплелась к проруби.
   - Ты, Егор, ступеньки выруби к бережку, - сказала она, возвратившись с водой в землянку, - а то, гляди-ка, я обкатилась как. - Она стала очищать одежду от ледяшек.
   - В такую погоду снег надо таять, а не на прорубь ходить, - ответил на это Егор.
   - Задним-то умом ты крепок, - вспыхнув и утираясь, отозвалась жена. Да будь ты неладен со своим Амуром! Куда завез да как тут жить... На погибель ты нас завел сюда!..
   Наталья расплакалась. Егор был смущен такой вспышкой жены и молчал угрюмо.
   Наталья отвернула мокрое лицо. Ей стало нестерпимо больно: вдруг все обиды; все страдания этого безмерно тяжелого года подступили ей к сердцу. Она подумала, как бы пожалели ее там, в России, на родине, если бы узнали, как мучается она с детьми. "Да нет, и не узнают никогда, мы тут как канули в воду". Она вдруг с ясностью почувствовала, что зашла с мужем на край света, что дальше идти некуда, и горше жизни быть не может, и что пожалеть ее тут некому. От этой мысли стало ей так горько, что она скривилась, затряслась и в отчаянии завыла - завыла чуть слышно, как бы не веря, что плач, рыдания могут привлечь к ней чью-то жалость. Егор казался ей в этот миг чужим, постылым. Тут и от слез не было бы толку, и она выла в тупом отчаянии только потому, что не могла сдержаться.
   Егор поник. Жаль ему было жену. С ней прошел он самый трудный путь в жизни. Она была его помощником, другом. Ее теплота, совет, доброе слово грели сердце мужика и рассеивали его заботы. И вот Наталья, жена, работница, мать его детей, поддалась.
   - Наташа...
   Страшно ему стало, что жена поддалась, и еще страшнее было, что воет, ревет она не для людей, не для него, а про себя, словно никому не желая открывать своих ран. Егор почувствовал себя одиноким. Семья недовольна. Неужто все не так идет?.. Он забеспокоился. Наталья была так обижена, что совсем ушла в себя.
   - Наташенька... жена...
   Она завыла чуть громче, отзываясь на ласковую его речь. Сердце ее просило участия, сочувствия, доброты.
   Егор присел к ней. Она заревела в голос и сквозь плач стала браниться, но Егор понимал, что она уже не сердится, что это дурные думы, зло, все плохое выходит прочь из доброй души ее и что, выбранившись, выплакавшись, снова станет она сердцем с ним.
   Пурга, то ослабевая, то усиливаясь, пробесновалась целый день. А под вечер к Кузнецовым в землянку неожиданно явился Бердышов. Он вышел из тайги поутру и, как оказалось, уж отоспался, успел хлебнуть стакан водки и теперь решил проведать переселенцев. Все были рады его возвращению.
   - Как же это ты, Иван Карпыч, домой-то попал, экая погода, ни зги не видать? - спрашивал его дед.
   - Маленько не сбился. Однако, тогда была бы беда, - довольно смеялся Бердышов.
   Набегавшись по тайге до усталости, он опять был в хорошем настроении. Охота у него была удачная, он раздобыл соболей. После недельного шатанья по тайге в одиночку он радовался теплу и людям.
   - Отец учил нас не блудить в тайге, приметы передавал. Это как грамота, еще трудней - так мой тесть-то говорит. Вот однажды отец воткнул в сугроб бутыль с водкой и говорит: "Вали по следу, ищи ее. Найдешь твоя, а не найдешь - отдеру!"
   - Ну-у!.. - открыл рот Федюшка.
   - А-ах! - воскликнул дед. - Ну? Неужто так и сказал?
   Иван усмехнулся.
   - И выдрал, значит? - продолжал любопытствовать дед.
   - Пропала иль нашел? - спросил, в свою очередь, Егор.
   - Конечно, нашел, - безразлично ответил Иван, словно это само собой подразумевалось, - куда денется!
   - А-а!.. - разочарованно отозвался дед, словно пожалел, что Ивана в свое время лишний раз не выдрали.
   Завыл в трубе ветер, и снег с шумом забил по двери. Дрожал ставень. Лучина затрещала, вспыхнула и погасла. Наталья высекла огонь, зажгла новую лучину и воткнула ее в поставец.
   - Экая лютая погода, - заметил Егор.
   - Нет, не всегда и тут такие зимы. Это испытание новоселам: как, мол, не оробеют ли?
   - Чего же робеть? - возразил Егор.
   - Даст бог, окоренитесь, - продолжал Иван, кутаясь в козью шубу и прилегая боком на лавку. - Потомит она годик, а потом отпустит. Только бы не высокая вода летом, можно остров распахать, тогда бы уж все ладно было. А непогода - это пустяки. Вообще-то всегда бывает какая-нибудь лиха беда, когда придут новоселы: пурга ли, высокая ли вода, или другое чего.
   Пришел Барабанов и стал у двери, отряхиваясь от комьев снега.
   - А тебе, Федор, однако, ловушки теперь не найти, - вспомнил вдруг Бердышов. - Занесло всю твою охоту. Ты когда ее проверял последний-то раз?
   - Третьеводни был, да ничего не попалось.
   - А на соболей-то ты ладишь самострелы?
   - А как же, конечно, да все без толку!
   - Ты чего-то не так устраиваешь, - посмеялся Бердышов в сознании своего охотничьего превосходства.
   Рванул сильный ветер и с шумом понесся по тайге.
   - Экий ветрина! - вздохнул дед. - О господи!..
   - Кто по Амуру сейчас едет, тому уж горе-гореваньице, а в тайге все же не так, - сказал Иван, прислушиваясь к шуму.
   - Давно слыхал я, еще в Расее, - заговорил дед, - что есть будто у нас земля, а населения на ней нет. Еще тогда баили, что станут выкликать в народе охотников на переселение, а не сыщут охотников, пошлют невольников. Земля та будет сурова, не в пример холодней Расеи.
   - А вот ведь, братки, не знаю я, где эта самая Расея, - вдруг сказал Бердышов. - Какая она из себя?
   - Даст бог, Иван Карпыч, и тут леса порубим, земли запашем, тоже Расею сделаем - поглядишь тогда, - простодушно ответил Егор.
   - Вот теперь я который год от переселенцев слышу: Расея да Русь, сам же русским прозываюсь, а где она, эта матушка Русь, откуда население все идет, - я и не знаю. Забайкалье свое знаю, Шилку знаю, Онон, Ингоду до верховьев - по-нашему это и есть самая Русь. На Селенге бывал, далее Байкал, в Иркутске дядья мои бывали ходоками от нерчинских мужиков - везде народ по-русски говорит, и мы эти места всегда за коренную Россию держим. - Иван помолчал и усмехнулся. - А оказывается, ниче, паря, я не знаю... Гураны мы, уж гураны и есть, тайга и тайга... самовара не видали.
   - Ты, может, и про Питер да про Москву не слыхал? Чего с тобой сделаешь! - молвил Силин.
   - Пошто не слыхал! Там император живет, это я знаю, тамока дворцы, соборы, эти города и нам столицы. Да я не пойму только, почто тут-то не Русь? Не одинаково, что ли, с вашей местностью? - хитро прищурился он.
   - У нас разве такая жизнь! - воскликнул Федор и стал рассказывать, какие хлеба родятся на Каме, какие там богатые села.
   - Я послушаю, как на старых местах народ жил, меня бы, однако, медвежатиной оттуда не сманили. Чего же вы сюда приехали, коли там лучше?
   - Чего ты понимаешь про Расею! - вдруг обиделся дед Кондрат. - Это страна великая, народ в ней крепкий, кондовой. Здешний-то край Расее же подчинился!
   - Ваши забайкальские-то похожи на бурят, - промолвил Егор.
   - Верно, на верхней Аргуни казаки на бурят смахивают, а наши-то, шилкинские, от них совсем отличны. Роды-то наши от первых поселенцев, - со сдержанной обидой возразил Иван. - Кто волей, а кто неволей шли в Забайкалье. Так же, как вы на Амур... У нас деды расейские были, русы волосы имели, еще и сейчас про русы косы до про золоты кудри песни поют, а золотых-то кудрей мало, почитай, ни у кого нет, кроме семейских. А песня-то как поет: "Подойди, родима матушка, русу косу расплети, подойди, родимый братушка, русу косу расплети..."
   - Почернел народ, озлился, - усмехнулся дед.
   - Это уж потом они маленько почернели. Но все равно родятся беленькими. Пока младенцы - белобрысые.
   - Хитрый народ эти забайкальские! - с досадой и восхищением сказал Федор.
   - Маленько-то, конечно, хитрованы. Да без хитрости нельзя. Как ты с инородцем станешь жить иначе? Наши забайкальские при границе жили, у них это хитрованство-то как заслон от чужих. Тут на хитрость только и жить. С торгованами, с албанщиками* встречаемся. Тут одни торгаши. Они за работу не уважают, а уж хитрован - первый у них человек.
   _______________
   * А л б а н щ и к и - сборщики дани - "албана".
   - Все же сибиряки не похожи на расейских, - шутливо возразил Егор, видя, что Ивана такие замечания хватают за сердце, - за своих трудно признать забайкальцев-то.
   - Как разведка на войне! Прадеды наши пошли вперед, стали жить в Забайкалье, далее этот Амур наши же забайкальские отыскали. Это теперь потянулся народ из России. На Амуре-то окоренимся, а молодая-то поросль дальше, может, потянется. В Забайкалье легче было, чем тут. Буряты там ха-ароший народ, с ними жить да жить, они русского человека как следует понимают.
   - А как китайцы? Что за народ?
   - И китайцы народ хороший!
   - Ладно, что они тут торгуют, а то бы совсем худо было, - сказал Федор.
   - Конечно! Кто бы торговал? Где бы хлеб-то брали? - подтвердил дед.
   - Ну, летом, ладно, на баркасе, - продолжал Федор, - а зимой? Амурские-то купчишки - зверистый народ, сам говоришь, жулики как на подбор. Поглядели мы на них в Хабаровке, не дай бог к ним в кабалу попасть. Без китайцев бы тут трудно было. А бельговский лавочник вон какой боец да говорун, такой и обманет - не жалко.
   - За присказку-то? - усмехнулся Егор.
   - Сдались они тут, как в Петровки варежки! - недобро возразил Бердышов.
   Егор уже не впервой замечал, что Иван недолюбливает бельговских торгашей.
   - Конечно, настанет время, уйдут, наверно, - сказал Кузнецов.
   - Вестимо, - подтвердил Федор, - разве продержишься? Тут теперь с Руси полон Амур найдет народу.
   - Охота мне повидать Расею, - продолжал Иван задумчиво. - Я когда-нибудь еще поеду туда...
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   С приходом на Амур крестьяне плохо соблюдали старые обычаи, ели мясо в постные дни и в посты, лишь бы было где его взять; если стояла хорошая погода, то работали и в праздники и по воскресеньям, хотя и помнили эти дни. Они считали себя тут как бы свободными от прежних суеверий и предрассудков. Тут было все не так, как на родине. Старые обычаи и приметы были теперь ни к чему.
   Какой же мог быть домовой в землянке! Только в пурге некоторые переселенцы еще по-прежнему видели черта, с чем Бердышов никак не соглашался.
   - Все черти тут при гольдах живут, - смеялся он, - у них этих чертей, беда, шибко много, а при русских чертей нету. Поразговаривай-ка с Ангой, она их всех знает, где какой.
   Забывались и старые песни. Давно уж не певали их крестьяне, и не хотелось петь, чтобы не бередить душу воспоминаниями о родине.
   В рождественский пост переселенцы вовсе оскоромились. Бормотовы подстрелили в верховьях Додьги секача*.
   _______________
   * С е к а ч - дикий кабан, самец.
   К рождеству и у Кузнецовых и у Барабановых были мука и мясо, и бабы стали подумывать, как бы отпраздновать праздники, чтобы хоть чем-нибудь оживить свое унылое житье-бытье.
   На последней неделе поста морозы отпустили. Стояли ясные, хотя и ветреные дни. Как-то поутру, еще затемно, в землянку к Кузнецовым ввалились Иван и Федор, одетые в полушубки и в дохи. По их движениям, как они рассаживались на лавке, и по их оживлению Егор, лежа на печке, догадался, что мужики что-то задумали.
   - Ну, Кондратьич, подымайся, - хлопнул себя кнутовищем по валенку Федор.
   - Чего еще затеяли? - привстал Егор.
   - Праздники станешь ли справлять? - спросил Бердышов.
   - Стало бы с чего их справлять, - отозвался из теплого угла дед.
   - Чего тут! Ни попа, ни церкви, - возразил Егор. - Если метели не будет, робить бы, а то время только зря пройдет.
   - Грех в праздник-то робить, - покачал головой Федор. Как он ни был скуповат, но погулять любил, хотя часто жалел после гулянок пропитого и проеденного. - Дело-то не медведь, в лес не убежит. А мы было в Бельго собрались, в лавку. Думали, и ты с нами поедешь - крупки купить да и на рубахи бы набрать надо. Айда! Да и водчонки возьмем, надо же и погулеванить, а то тут вовсе зачумишься.
   - И то дело, поезжай-ка, Егор, - подхватила бабка. - Настьке да Наталье на сарафаны бы привез к празднику. А то, как на Амур пришли, еще нисколечко для "женского" не брали.
   - Конь у тебя застоялся, - сказал Бердышов, - слышно, как назьмы копытами отбивает. Запрягай-ка, живо промнешь его. Поглядишь, как гольды живут. Ты ведь еще не видел. Лодку тебе надо, уговоришься, сделают весной. Лыжи купишь. Забегаешь по тайге-то! Берегись тогда, звери!..
   - Денег-то нету. Набрать товару не мудрено, да отдавать-то чем станем? - упорствовал Егор.
   - Нам и так поверят. А отдавать когда надо будет, тогда и подумаем, ответил Иван. - Да вот Федюшку свези, пусть и он приглядывается, - кивнул Иван на паренька.
   Тот с радостью вскочил с лавки и опрометью кинулся обуваться. Видно было, что и ему до смерти наскучила однообразная жизнь.
   Ущербленная луна уже побледнела над лиственницами, когда мужики на двух санях съехали с берега на широкий амурский лед и покатили в Бельго.
   Федор лежал в передних санях между Санкой и Иваном. Бердышов показывал дорогу, чуть намеченную по снегу, а парнишка правил. Настоявшийся Гнедко шел крупной рысью. Егор с Федюшкой и Тимошка Силин лежали в задних розвальнях. Егоров Саврасый, бойко перебирая мохнатыми лодыгами, следовал за передними санями, то и дело набегал на них и, потряхивая гривой, пофыркивал над головой Барабанова.
   - Вот ты, Иван, все с бельговскими водишься, - говорил Федор. - А ведь Мылки к нам будут поближе, а из мылкинских ни разу никто не был на Додьге, как мы приплыли. И ты про них никогда не поминаешь.
   - Между Мылками и Бельго идет вражда, - проговорил Иван Карпыч. - Они как-нибудь еще драться станут. Мылкинские и меня заодно с бельговскими считают.
   - Ишь ты! Чего же это гольды не поделили?
   - Из-за девок они в прошлом году поссорились. Тут в Бельго есть старик Хогота, у него сын Гапчи, отчаянный парень, он себе украл бабу в Мылках, она была женой тамошнего богатого старика. Потом мылкинские всей деревней напали на этого Гапчи, хотели ее отбить, но ничего у них не вышло. Ну и затянулась эта канитель.
   Федору только теперь стало понятно, почему Иван ни словом не обмолвился, когда Егор отобрал у гольдов невод. "Однако, это мылкинские тогда были. А ты, видно, тоже тут не без греха", - подумал он про Бердышова.
   По реке навстречу едущим дул морозный ветерок. Через торосники дорога, чуть намеченная нартами и изредка проезжающими тут санями, уходила под обрывы правого берега. На середине реки топорщились глыбы битого льда, нагроможденного на мели и вмерзшего во время рекостава.
   Заснеженные каменные сопки вереницей плыли назад. Крутые и щербатые обрывы их были черны. Через шесть таких сопок открылся вид на лесистую пойму, на паши* и на глубокую падь, ушедшую клином, как в стены, в крутые и щетинистые хвойно-лесные увалы. Над поймой у самого берега высилась небольшая релочка с обрывами. На ней в порубленных перелесках и ютилось несколько десятков хмурых приземистых фанзушек поселка Бельго.
   _______________
   * П а ш и - поемные луга.
   - Эвон кто такой? - сказал Санка, завидев поодаль от дороги человека, который приник на корточках ко льду и махал палкой вверх и вниз.
   - Это рыбак, старик какой-нибудь, махалкой ловит рыбу в проруби, объяснил Иван. - Как пристанем к лавке, ты беги с Федюшкой, погляди. Без наживы, одним кованцем* таскает.
   _______________
   * К о в а н е ц - кованый крючок.
   Рыбак, завидя коней, поднялся и стал присматриваться к едущим.
   Бердышов показал дорогу к лавке, и вскоре розвальни, поднявшись на берег, подкатили к глинобитному дому с высокой крышей, стоявшему поодаль от стойбища.
   Под свайными бревенчатыми амбарами загремели цепями сторожевые черные псы. Ездовые собаки подлаивали им.
   Купцы вышли из фанзы. Гао Да-пу, спрятав руки в разрезы стеганой юбки и согнувшись, короткими шажками выбежал вперед и остановился, не доходя саней.
   - Давно, давно, Иван Карпыч, ты в нашу лавку не ходи, - скалил он зубы, поеживаясь. Собрав в жесткие складки крепкое смуглое лицо, торговец поблескивал бойкими глазами.
   Тут же суетились, унимая собак, его братья. Старший из них был толст, но проворен. Разогнав собак, он подскочил, чтобы поздороваться с мужиками, и стал с размаху хлопать ладонью по их рукам. Одет он был неряшливо. Грязная стеганая кофта лоснилась, на лысине торчала маленькая засаленная тюбетейка.
   Младший брат, напротив, выглядел щеголем. Из-под распахнутой лисьей шубы виднелся шелковый черный халат, голову покрывала новенькая шапочка с шариком на макушке, на ногах он носил теплые туфли с толстыми войлочными подошвами; ходил он, как-то необыкновенно выворачивая пятки и покачивая бедрами. У него были живые, шустрые глаза и острое тонкое лицо с тяжелой и неприятной нижней челюстью. Несмотря на разницу во внешности, и у грязного толстяка и у щеголеватого юноши был одинаковый вид сытости и довольства. Старший - обжора и здоровяк, а младший, как видно, имел слабость рисоваться и во всем подражать богатым городским купцам.
   Иван Карпыч называл их Василием и Мишей, а самого хозяина - Иван Иваныч или просто Ваней.
   Работники притащили два старых овчинных тулупа и накрыли ими коней, как попонами. Щеголеватый Мишка время от времени резко покрикивал на работников, стараясь показать себя перед мужиками хозяином.
   Гао Да-пу обнял Бердышова и повел гостей в фанзу. Там оказалось несколько гольдских женщин; толстяк выгнал их вон, едва русские вошли в дверь. Фанза была полна разных товаров, шкур, китайской мануфактуры, посудин с вином. На канах* стояли лакированные столики. На всем лежал отпечаток благополучия хозяев.
   _______________
   * К а н ы - теплые глиняные нары.
   Мужики и торговцы, как обычно во время купли-продажи, заспорили, зашумели, стараясь перекричать друг друга. Брань повисла в воздухе.
   Федюшка и Санка, обогревшись, выскочили из лавки и побежали на Амур к проруби. Там сидел горбатый седой гольд, одетый в коротенькую шубейку, и махал своим самоловом.
   Едва ребята к нему приблизились, как он выдернул из проруби щучку. Высвободив из-под жабер вершковой крючок, гольд кинул рыбу на снег. Она забилась и запрыгала, но морозный ветер быстро обледенил и усыпил ее.
   Ребята, оглядевшись, осмелели и подошли к рыбаку вплотную. Он поднял к ним дряблое лицо с больными глазами и заискивающе улыбнулся, показывая свой самолов. На короткой палке, на конце поводка, была прикреплена деревянная рыбка, обшитая мехом белки-летяги, а повыше ее - железный крючок. Таково было все устройство снасти.
   Старик оказался добрым. Слов его ребята не понимали, но он изобразил движениями, как щука играет с деревянной рыбкой, пытаясь ее проглотить, и зацепляется жабрами или боком за прыгающий в воде остроконечный крючок. Самоловы с ненаживленными крючками ребята видели и по дороге у амурских казаков, но такую простую махалку они наблюдали впервые.
   С берега сбежали, направляясь к проруби, двое расторопных гольдят. Однако, разглядев чужих, они помчались обратно, и, как ни кричал им старик, они его не слушали и скрылись в одной из фанз. Гольд сам собрал закоченевших щук и, ворча, отправился через сугробы, а Федюшка с Санкой возвратились в лавку.
   Мужики набрали водки, ситцев, табаку и разной мелочи. Поскидав дохи и полушубки, они, сидя на теплых канах, пили горячий чай. Торговцы поднесли им по чашечке ханшина; бородатые лица переселенцев раскраснелись и повеселели.
   Разговор шел о землепашестве на Амуре.
   - Моя тут маленький огород есть, - рассказывал Гао Да-пу. - Огурец есть, брюква, капуста. Тоже каждый год землю копаем. На Горюн переселенцы первый раз приехали - моя раньше думай, как они в тайге пашню делай? Потом смотри - его тайга рубили, землю копали, хлеб посеяли. Потом другой год хлеб собирали. Его шибко работай - хлеба немножко, совсем мало получи. Моя думай, ваша шибко много лес руби не надо. Надо соболя ловить, соболя поймаешь - барыш получишь, мука, водка купи - гуляй можно...